и приправой Жака Готье, появившейся в продаже с месяц назад. Когда лапа покроется золотистой корочкой, ее извлекают из духовки и перекладывают на блюдо из серебра высокой пробы. Блюдо подается со свежей лапшой и экзотической фотографией. Раймон Оливер уточняет, что лапа аллигатора будет еще пикантней, если ее окропить соком ананаса, желателен Шамбертен 1949 года; ну, а если вам вдруг не удастся купить лапу в магазине, то ради этого стоит совершить путешествие в Большой Вефур, где в местных ресторанах можно полакомиться отменной печенкой с трюфелями! На этом передача заканчивается. Берта протягивает свой свиной окорок и выключает телевизор. -- Свет! -- командует она. Его величество Берю I включает свет. Я смотрю на его кашалотиху. У нее ностальгический взгляд, а по подбородку обильно течет слюна. Берю не отстает от своей супруги. -- Эта штуковина, наверное, чертовски вкусна! -- вздыхает Берта. Толстяк вдруг смачно выражается: -- Чертова чертовщина![8] Та бумажка, на которой я записывал, в темноте упала на пол, и я нацарапал рецепт на своих тиковых штанах, -- хнычет он. Берта бросается успокаивать его. Она говорит, что это не беда, она перепишет рецепт. Я считаю, что настал момент перевести разговор в деловое русло, и спрашиваю у Берю, не видел ли он Пино. -- Нет, -- удивляется он. -- А в чем дело? -- Ты знаешь, что он открыл свое знаменитое агентство? -- Да, знаю. И правильно сделал. Иногда я и сам хочу последовать его примеру. Берта сурово одергивает его, заявив, что это и в подметки не годится честной работе в государственной полиции и что недостойно подготавливать себе старость, подглядывая за противозаконными любовными парочками. Даже эти слова не поднимают моего настроения. Я всерьез обеспокоен. Неужели Пинюш тоже исчез? Вот так дела! Неужели "ПинодьЕр Эдженси" прекратило свое существование? -- Так откуда ты вернулся к нам? -- спрашивает Толстяк, откупоривая бутылку Сеп-Вермей. -- Из Мексики... Он умственно напрягается: -- Это рядом с Австралией, если мне не изменяет память? -- Изменяет, Толстяк! Берта усмехается: -- Бенуа-Александр никогда ни черта не смыслил в географии. И дает урок неучу-мужу: -- Это в Южной Африке, дуралей! Правда ведь, комиссар? Так как я всегда галантен с дамами, то очень мягко возражаю: -- Почти что, дорогая. Я привез тебе оттуда подарок, Берю! -- Без булды?! -- Да, но он остался в машине. Пойдем со мной, я вручу его тебе на месте. Мы опрокидываем по стаканчику красного и отчаливаем. -- Не задерживайся! -- предупреждает его Кашалотиха, -- я поставила греться рагу! -- Одна нога там, другая -- здесь! -- заверяет ее Мамонт. x x x Берю без ума от сомбреро. Особенно ему нравится помпоны и колокольчики. Он напяливает на себя эту огромную шляпу и решает: -- Я, пожалуй, угощу тебя аперитивом в соседней забегаловке. Они. обалдеют, когда увидят меня в сомбреро! Хозяином кабачка, в котором нет даже стойки, является тип в кепаре, из-под которого выглядывает тщательно зачесанные баки. Беспардонный вызывающе нарисовывается в бистро. Несколько завсегдатаев дуются за столом в 421. При появлении Берю все сохраняют полное спокойствие. -- Что пожелает месье Берюрье? -- флегматично спрашивает овернец, не проявляя никакого удивления. -- Маленький стаканчик красного для большого человека, -- произносит мой знаменитый коллега. Затем добавляет: -- Вы ничего не замечаете? Трактирщик поднимает свои густые брови, чтобы получше рассмотреть моего доблестного соратника. -- Вы имеете в виду прыщик над губой? -- Вот растяпа! -- ворчит Берю, уязвленный в своих лучших чувствах -- Я имею в виду шляпу! Разве вы когда-нибудь видели такие сомы бреро? Эта штуковина прямо из Гвалта-муллы или Гондонраса, я уж точно не знаю, а привез мне ее оттуда мой геройдический шеф, который перед вами собственной персоной! Трактирщик пожимает плечами усталого грузчика: -- А! Шляпа! Да, она очень забавная! Едва успевает он произнести эти слова тоном шведской парочки в постели, как на улице раздаются два выстрела. Клянусь вас четырьмястами убийствами против одного, что это не выхлопная труба, а натуральная волына. Могу даже добавить: на слух я определяю, что это калибр 9 мм. Мы с Толстяком мигом оказываемся на улице и провожаем взглядом красные огни американской тачки. На краю тротуара вырисовывается какая-то темная груда. Мы подходим ближе и видим, что это труп молодой азиатки. То, что это азиатка, сразу видно по цвету кожи и разрезу глаз, подтянутых, как гайки на новом моторе; а то, что она мертва -- по двум пулевым отверстиям: на виске и на шее. Берю кивает в направлении, куда умчалась машина. Конец мирной улицы перекрыт тяжелым крытым грузовиком, совершающим хитрые маневры для того, чтобы попасть в складской двор. Тем самым он мешает продолжить свой путь американской лайбе. За промежуток времени, более короткий, чем тот, который понадобился бы компьютеру, чтобы определить степень тупости обслуживающего персонала, мы запрыгиваем в мою телегу. При этом Берю пришлось испытать некоторые трудности из-за своего пуза и сомбреро, но он с честью выходит из них, и я газую. Грузовик совершает очередной маневр, предоставив американской тачке достаточно места для проезда. Она на бешеной скорости делает рывок и мчится в манящие дали таких улиц. Эта гадина намного мощнее моей малышки, но зато моя более маневренна. Я думаю, что вскоре смогу стать хозяином положения. Мы видим, что в преследуемой нами машине кроме водителя никого нет. -- Ты можешь разглядеть цифры на номере? -- спрашиваю я Берю. -- Чтобы увидеть на таком расстоянии, нужно обладать орлиным глазом, Сан-А! -- отвечает он. -- Тем более, номер заляпан грязью. Попробуй-ка сократить расстояние! Я пытаюсь сделать это, но водила удирающего шарабана так же уверенно обращается с баранкой, как и с волыной. Расстояние между нами почти не сокращается. В зависимости от капризов дорожного движения, то я отвоевываю у него метров пятьдесят, то он у меня сотню ярдов. Продолжая играть в кошки-мышки, мы достигаем Итальянских ворот. Убийца сворачивает на южную автостраду. Я повторяю его маневр. В какой-то момент небольшой затор на дороге дает мне шанс настичь его, но дудки! Он срывается с места в тот самый миг, когда надежда в полный рост зарождается в наших душах. -- И почему я не захватил с собой приборчик для приготовления холодного мяса?! -- сетует Берю. -- А ты не взял свою эврику, Сан- А? -- Нет, я же только вернулся из путешествия. -- И ты путешествуешь без своего петрика? Это большое упущение с твоей стороны... Мы выскакиваем на автостраду. Думаю, вам не стоит объяснять в чью пользу расклад на игральной доске. С таким преимуществом в лошадиных силах месье убийца может смело послать мне на прощание воздушный поцелуй. Так оно и есть: за какие-нибудь десять секунд красные глазки его американского дракона почти исчезают из виду. -- Он оставил нас с носом, -- вздыхает Толстяк -- Кажется, у него под задницей был кадиллак? -- Да. -- Надо предупредить полицию, чтобы перекрыли дорогу! Хорошая мысль! Так как уже нет никакого смысла поворачивать назад, я жму на полную катушку до самого Орли, тем более, что дорога прямая. Как ракета, влетаю на стоянку и предлагаю Берю подождать меня в машине, учитывая то, что он в домашних тапочках, с болтающимися подтяжками, рубашенции без воротника и штанцах с записанным на них рецептом экзотического кушанья весьма непрезентабелен. Дыша, как паровоз, я врываюсь в телефонную кабину. Набираю номер дорожной полиции и даю распоряжение установить заслоны на, автостраде за Орли и проверять все черные кадиллаки. Отдав указания, я замечаю за стеклом кабины огромного мексиканца. Я узнаю его по подтяжкам и тапочкам: это Берю. Он отчаянно жестикулирует... -- Наш кадр здесь, Сан-А! -- трепещет от возбуждения Толстяк. -- Ты не шутишь? -- Пока ты болтал по телефону, мне пришла мысль осмотреть стоянку, и я сразу наткнулся на черный кадиллак с заляпанным грязью номером и с еще горячим движком. Я спросил у сторожа, кто хозяин этого локомотива, и он ответил мне что это китаец или кто- то в этом роде с черным чемоданом. Я сломя голову мчусь в зал отправления. И там обнаруживаю китайца с черным чемоданом, который вылетает в Токио. -- Чудесно, Толстяк, с тобой не пропадешь и не соскучишься! Мы добегаем до секции, где идет посадка на Токио, и нас nqr`m`bkhb`~r служащие "Эр Франс". Я показываю им удостоверение и объясняю, что должен задержать одного типа, который только что впорхнул в самолет, но мне отвечают, что я опоздал. Самолет принадлежит японской авиакомпании и является территорией Японии, поэтому я не имею права задерживать его без специального ордера на арест. -- Когда вылетает самолет? -- Через десять минут. Я снова бегу в телефонную кабину и звоню Старикану. -- А, мой дорогой, -- говорит он мне, -- я Вас повсюду ищу. Только что случилось чрезвычайное происшествие: кто-то поджег посольство Японии! Я на три с половиной секунды лишаюсь дара речи. Придя в себя, я рассказываю ему о том, что случилось с нами: убийство молодой азиатки, бешеная погоня и т.д. -- Так как арестовать убийцу уже нельзя, нужно, чтобы я следил за ним. Со мной Берюрье, но у нас нет ни паспортов, ни денег, ни оружия, ничего... Да, ничего! -- Ждите у входа в зал, я займусь вами... -- Ну как? -- спрашивает Берюрье из-под своего огромного сомбреро. Да, это парень -- ништяк в натуре! Люди останавливаются, чтобы поглазеть на него. Далеко не каждый день можно встретить такой экземпляр на свободе. Обычно подобные ребята живут в психиатрических больницах. -- Нужно подождать, шеф занимается нами. -- Чтобы мы доставили ему этого мандарина? -- ухмыляется Грубиян. -- Нет. Он должен устроить нам билет на самолет. Надеюсь, что в этой кукушке найдется свободное местечко! -- Везет же тебе, -- вздыхает его Величество -- ты еще разок совершишь шикарное путешествие за счет фирмы. Проходит еще пять минут, но ничего не изменяется. По громкоговорителю объявляют, что посадка на рейс, вылетающий в Токио, заканчивается. Клянусь, что несмотря на все старания Старикана, на этот раз мы останемся с носом: его посыльным не успеть! Я не отрываю взгляда от секундной стрелки часов. Еще два с половиной круга, и самолет захлопнет свой люк и освободится от трапа. Прощайте, дамы-господа! -- Комиссар Сан-Антонио? Передо мной возникает элегантный блондин в темном костюме. -- Да. -- Я из воздушной полиции. Вот два билета до Токио. Поспешите! Остальное получите во время путешествия. -- Ты идешь? -- спрашиваю я Толстяка. -- Куда? -- В Японию. Вот твой билет... Он следует за мной. Мы бежим к кукушке и успеваем заскочить на трап в последний момент. Преодолев ступеньки. Берю останавливается и восклицает: Вот те на! А как же заячье рагу Берты? Глава 4 Нас обслуживает очаровательная стюардесса, японка до мозга костей. На ее круглом желтом лице играет загадочная улыбка. Разрез глаз -- виртуозный росчерк скальпеля небесного хирурга. При виде суперэкстраординарного Берюрье у желтолицей прелести распахивается от удивления ротик. -- Сеньор Алонзо-и-Кордоба-и-Берюрье по дороге в аэропорт попал в автомобильную аварию, -- объясняю я -- Наше такси перевернулось... Так как в своем нормальном состоянии Берю выглядит так же, как после небольшой катастрофы, она любезно принимает мои объяснения и провожает нас на наши места. С первого взгляда я замечаю, что восемьдесят процентов пассажиров -- представители желтой расы. С нами совершает радио знакомство командир экипажа. Его зовут Лохоямомото. Он сообщает, что полет будет проходить на высоте шесть тысяч метров над уровнем моря, что нас ожидает ближайшая посадка в Риме и что нас просят пристегнуть пояса. -- Мне хотя бы пристегнуть свои подтяжки! -вздыхает Толстяк. -- Но Берта не любит заниматься рукоделием. Пришить пуговицы для нее сущий ад. Взлет проходит без приключений и злоключений. Как только мы набираем необходимую высоту, стюардесса потчует нас авиаявствами, и Берю расцветает. В его душе остается лишь легкая ностальгия по заячьему рагу, которое в данный момент наверняка приканчивает Берта. Но он успокаивает себя мыслью, что если бы он даже и вернулся, то вряд ли что-нибудь осталось для него. -- Она оставляет мне жир и кости, -- жалуется он мне -- У нее волчий аппетит. -- Скажи-ка, ты узнал того типа? Он приподнимается со своего кресла и смотрит на пассажиров, но так как большинство из них сидит к нам спиной. Берю пожимает плечами. -- Я не могу их разглядеть. И потом они же все желтые. -- Все-таки надо попробовать. Здесь около шестидесяти пассажиров. Из них человек сорок пять -- азиаты... Я говорю себе, что нужно срочно что-то придумать. -- Когда кончу жевать, пойду в сортир, -- обещает Берю, -- вот тогда я хорошенько рассмотрю весь этот народец. Он съедает свой овощной салат, жареную телятину с фасолью, сыр и пирог, осушает бутылку вина, мощно рыгает (эта оплошность смягчается ревом двигателей), затем встает и направляется по центральной аллее летательного аппарата. Он возвращается с удрученным видом. -- Вынужден тебя огорчить, Сан-А. Я не могу его узнать. Его можно было бы вычислить по чемодану, но, к сожалению, чемоданов с ними нет. Я хмурюсь. Ситуация абсурдна. Мы летим в Японию, преследуя типа, о котором знаем лишь то, что он желтолицый, а таких среди пассажиров добрых полсотни. И я готов поставить замок снежной королевы против нефтяной вышки в Сахаре, что по крайней мере, у половины из них -- черные чемоданы. Тоскливо... -- Кажется, тебе взгрустнулось, -- жизнерадостно замечает Берюрье. -- Все равно по кайфу смотаться в Японию. Тем более, так неожиданно и на халяву. После обеда недурно бы вздремнуть... Он балдеет, развалившись в удобном кресле. -- Скажи-ка, Сан-А, ведь Япония находится слева от Мадагаскара? -- Слева, если брать от вокзала, -- уточняю я. Он удовлетворенно закрывает глаза. Я пользуюсь затишьем, чтобы прокрутить в башке всю эту свистопляску. Согласитесь, что у меня было не так уж много времени для того, чтобы пораскинуть мозгами. Еще этим утром я парил над Атлантикой, и вот... Нужно навести порядок в этой чертовой истории. Итак, во- первых, агентство "Пинодьер", извините, пожалуйста, "Пинодьер Эдженси Лимитид" теряет двух своих лучших сотрудников после того, как мадам Хелдер поручила им следить за своим мужем... Вдруг lem осеняет: ее муж посещал азиаточку! А молодую азиаточку прихлопнули из плавника девятого калибра рядом с логовом Берю. Убийца сел в кадиллак, примчался в Орли и вылетел самолетом в Токио. Очевидно, что он -- японец. В то время, как я звонил Старикану, тот находился в расстроенных чувствах по поводу того, что кто-то пустил красного петуха в японское посольство. Ну, что скажете, эта желтая чума -- не фунт изюма! Существует ли какая-нибудь связь между исчезновением Гектора, а затем и Пино, и убийством девушки? Думаю, что да. Мне подсказывает это интуиция. Меня озадачивает еще тот факт, что убийство произошло рядом с домом Берюрье. Это весьма подозрительно. Ведь Толстяк живет на одной из захолустных улиц. В этой истории все необычно, хотя бы и то, что убийца был на кадиллаке. Ребята, играющие в Равалльяка[9], предпочитают действовать на какой-нибудь неприметной машиненке. Я уверен, что наш пассажир-убийца очень спешил. У него был билет на самолет, и он должен был любой ценой убрать эту крошку. Я поднимаю палец, и ко мне спешит очаровательная стюардесса. -- Скажите, сколько минут длится посадка в Риме? -- Пятнадцать минут, месье. -- Спасибо. Я вытаскиваю свою безотказную ручку, вырываю листок из блокнота и начинаю сочинять послание. Рим! Берюрье прекращает храпеть, и я советую ему пристегнуть пояс. На горизонте сияют огни вечного города. За несколько минут мы пролетаем его и совершаем безукоризненную посадку. -- Оставайся здесь! -- приказываю я Мастодонту. Он мямлит: -- А ты выходишь? -- Только на несколько минут. -- Смотри не опоздай! Что я буду делать без тебя в Японии? Я никого там не знаю. Их столица -- Осло, да? -- Так точно. Он удовлетворенно кивает головой: -- Умрешь с этой Бертой, когда она говорит, что я ни бельмеса не секу в географии! Я прямиком направляюсь в отделение полиции аэропорта. Там работает мой друг -- инспектор Канелони. К счастью, он только что заступил на дежурство. Увидев меня, он расплывается в приветливой улыбке. -- Синьор Сан-Антонио в наших краях! -- радуется он. -- Всего лишь в ваших облаках, я здесь пролетом. Послушайте, старина, я занимаюсь сейчас зевсосшибательным дельцем и буду вам очень признателен, если вы срочно отправите эту телеграмму. Он вырывает листок из своего блокнота и под мою диктовку добросовестно записывает: "Прошу установить личность владельца кадиллака стоянка Орли номер запачкан грязью тчк Разыскать в Париже Хельдера встречавшегося с азиаткой установить за ним слежку тчк Установить личность молодой азиатки убитой на улице Берюрье тчк Разыскать Пино тчк Передавать сведения на борт самолета пользуясь кодом 14 тчк Спасибо Сан-Антонио." Старикану может показаться, что я отдаю ему приказы, но мне на это наплевать. На прощанье жму лапу Канелони. Возвращаюсь к самолету. У самого трапа ко мне подходит восхитительная дамочка, чья красота соблазнила бы и святого, несмотря на современное платье, а точнее, дочти на полное отсутствие оного. -- Комиссар Сан-Антонио? -- очаровательно выдыхает она. -- Да, -- вдыхаю я. Она вручает мне увесистый конверт. -- Это попросили передать вам из посольства Франции, согласно указанию из Парижа. Я хватаю конверт и награждаю посыльную своим пламенным взглядом No 609, вызывающим разводы и лесные пожары. -- Вы летите со мной в Токио? -- с надеждой спрашиваю я. -- Нет. Она одаривает меня любезной улыбкой. Ее зубки сияют, как жемчужное ожерелье. -- Очень жаль! Жизнь полна мимолетных встреч. Быстрый взгляд, промелькнувшая улыбка, непроизнесенные обещания и грустное "прощай"... Я расстаюсь с феей и возвращаюсь на свое место Берю снова спит. Если он не дерется и не ест, то он спит. Это дар, неотступная вера, священная миссия, призвание! Он создан для того, чтобы, спать, так же, как и ножки Бриджитт Бардо для того, чтобы их снимали в кино. Я распечатываю конверт и нахожу в нем два паспорта с оформленными визами в Японию. Самое страшное в Старикане то, что он ужасно активен и всемогущ. При его участии все трудности снимаются с повестки дня так же легко, как купальные трусики в пляжной кабине. Я засовываю документы в свои несгораемые карманы, и в этот момент самолет отрывается земли. Берю так и не отстегнул ремень вовремя пребывания в столице латинян и, конечно, ничего не замечает. x x x -- Где мы сейчас? -- вопрошает Опухоль после продолжительного сна. -- Кажется, мы летим над Ираном, Толстяк. -- Ираном шаха? -- Да, шаха и падишаха. -- А я-то думал, что мы будем пролетать над Персией. -- Это то же самое, дружище! После минутного размышления Толстяк выдает свою очередную сентенцию: "Можно сказать, что мы узнали заоблачные высоты, где шахи не зимуют". -- Отлично, -- угрюмо киваю я, -- это в твоем репертуаре. -- Как-то вечером по телеку показывали забавную пьесу о Персии. А я решил поприкалываться со звуком и одновременно врубил радио. Настроил свой приемник на Андорру, по которой крутили клЕвые довоенные песенки: "Красивые пижамы", "Она чмокнула меня в щечку" и еще что-то в этом духе. Это так здорово подходило к пьесе Ахилла. -- Наверное, Эсхила? -- Эсхила или Ахилла -- это то же самое, это у него такой психдоним. По-моему, это была пьеса Эсхила Заватта: все они были в масках и вместо того, чтобы говорить, они пели. У них были пронзительные голоса, но сомнительно, что это были настоящие персы. А вообще, забавная штуковина! Там один кадр заявил, что их надули грехи. Сечешь? Ничего себе заявочки! Берта была шокирована, она хотела написать протест на телевидение, это в ее духе. Она сказала, что такие слова уместны для шансонье, а для телевидения -- это уж слишком. Я ей сказал: "Уймись, несчастная!" Ведь они же показывают пьесы Клода Борделя! Еще одна посадка. Полчаса на заправку баков нашей птахи. На этот раз все пассажиры направляются в сторону буфета. Берю говорит мне, что голоден, и невзначай интересуется: -- Что это за городишко, Сан-А? -- Тегеран. -- Здесь можно хорошо пожрать? -- Не знаю, но вообще-то не обольщайся, здесь все блюда в основном состоят из лепестков роз. Берюрье трясет башкой, и его сомбреро с бубенцами звенит, как тройка, мчащаяся в заснеженную даль. -- Знаешь, я ничего не имею против роз, если они поджарены на масле и подаются как гарнир с хорошим антрекотом, приправленным вином. Немного погодя мой доблестный соратник смачно выражается, так как ему приходится довольствоваться аскетичным бутербродом, стоптанным, как башмаки святого кюре из Арса. -- Этот окорок вырезали у свиньи с деревянной ногой, вот дребедень! Если их шах питается точно так же, у него возникнут проблемы с тем, как делать наследников! Это будет не шах, а дистрофан! -- Вместо того, чтобы возмущаться, -- говорю я, -- лучше бы присмотрелся к пассажирам и попробовал узнать нашего клиента! Берюрье пожимает плечами: -- Нашего клиента я видел всего лишь на три четверти, дружище! -- Как он был одет? -- Он был в темном плаще. Мой взгляд возвращается к буфету и фиксирует шестерых путешественников, одетых в темные плащи. Я делюсь своим наблюдением с Толстяком. -- Это облегчает наш поиск, -- замечает он -- Подожди, я рассмотрю их вблизи. Благодаря своему наряду, мой славный коллега не вызывает подозрений. Кому может прийти в голову мысль, что этот бурлескный, гротескный, сногсшибательный тип -- знаменитый агент секретной службы? Скажите, кто обладает воображением, способным представить подобную экстравагантность? Мастодонт обходит буфет, порхая, как бабочка, улыбаясь дамам и подмигивая месье, которые с изумлением разглядывают его. Он возвращается, не выполнив полностью свою миссию, но зато существенно ограничив поле наших сомнений. -- Послушай, Сан-А, тип, которого мы ищем -- вон тот за стойкой или тот, который болтает со стюардессой, а может быть тот, который лакает чай за тем столиком; остальных можно смело отбросить. -- Ну что же, это уже ощутимый результат, -- говорю я. Когда наступает момент оплатить наши расходы, я замечаю, что у меня только французские бабки и еще то, что их у меня совсем немного. Старикан позаботился о паспортах, но при этом упустил из виду валюту. И тем не менее, у дорогуши Лысого валюта -- настоящий культ. На этом месте моих умозаключений в буфет заходит тип с озабоченной физиономией. Он идет от столика к столику и, наконец, останавливается перед нами. -- Месье Сан-Антонио? -- спрашивает он. -- Он самый. -- У меня поручение из Парижа передать вам это... Та же самая формула в Тегеране, что и в Риме, почти такой же конверт, но зато с другим содержимым. Это пачка долларов толщиной с доброе лошадиное копыто, и все по десятке! -- Что такое? -- спрашивает Толстяк. -- Чудо! -- отвечаю я. -- Мы с тобой попали в страну "Тысячи и одной ночи". Толстяк. Я благодарю чудотворца, и он исчезает так же, как и возник. Cpnljncnbnphrek| советует нам вернуться в дюраль. Ночь чертовски звездная. -- Чего ты там высматриваешь? -- волнуется мой Колоссальный -- Ты боишься спутников? -- Я надеюсь увидеть там ковер-самолет, но на нем, наверное, выключили габаритные огни. Толстяк хлопает себя по ляжкам. -- Ну, ты даешь, Сан-А! Разве мы видели колокола в небе над Римом? -- .Нет, -- соглашаюсь я, -- поэтому не мешает иметь их при себе, -- добавляю с намеком на чан Берю, увенчанный сомбреро с колокольчиками. Он сначала смеется, затем его физиономия сплющивается, как коровья лепешка под колесом трактора. -- Ты это обо мне? Путешествие продолжается. Часы бегут по звездным дорожкам, километры растворяются в Млечном пути, объявшем половину Земного шара. Берю дрыхнет, время от времени подкрепляя свой сон бутербродами. Мы подлетаем к Карачи, когда восхитительная стюардесса с лицом желтым и круглым, как золотое блюдо с рахат-лукумом, приносит мне шифрограмму. Я благодарю и принимаюсь расшифровывать послание Старикана. На это у меня уходит добрых полчаса. А так как у меня нет от вас секретов, я с радостью делюсь плодами своего труда: "Следов кадиллака на стоянке в Орли не обнаружено тчк Найден ваш Хелдер тчк Это богатый филателист тчк Был другом убитой азиатки тчк У него надежное алиби тчк Никаких новостей о Пино тчк Будьте осторожны во время следствия тчк Если потребуется помощь в Японии обратиться к Жильберу Рульту корреспонденту Франс-Пресс в Токио тчк Ваше дело может быть тесно связано с поджогом японского посольства тчк Удачи не тчк." Я перечитываю телеграмму три раза, прежде чем разорвать ее на кусочки и сжечь их, в пепельнице, вмонтированной в подлокотник кресла. Где-то в бесконечных далях рождается новый день. Пассажиры самолета мирно спят. Среди них -- таинственный убийца. Но кто он? Нам во что бы то ни стало нужно его вычислить до посадки в Токио. Да, во что бы то ни стало! Я награждаю Берю легким шлепком. Он расшторивает один глаз и издает урчание, которое могло бы возникнуть при падении струи Ниагары в городскую канализацию. -- Что такое? -- Я только что принял решение. Толстяк. -- Мы поворачиваем на 180░? -- Нет. -- А жаль! Я думаю о Берте: она, наверное, волнуется, куда это я запропастился. Я ведь обещал ей мигом вернуться. -- Берю, мы обязательно должны найти убийцу. Мы не можем позволить себе лететь с ним в одной фанере и сидеть сложа ручки. Толстяк приводит в действие бубенцы своего сомбреро. -- Согласен, но не вижу способа! -- А я вижу! -- Как? -- Попробую расколоть его при помощи записки. -- Как это? -- Увидишь во время следующей посадки. -- Где? -- В Калькутте. Внимание Толстяка переключается на вопросы географии: -- Калькутта, это в Дании? -- не очень уверенно спрашивает он. -- Естественно. -- Так я и думал. Что не говори, а знания остаются? Конечно, всего знать нельзя, но если уж знаешь, то знаешь! После этих глубоко прочувствованных слов он не отказывает себе в новой порции сна. А что в это время делает ваш восхитительный комиссар Сан-Антонио, мои дорогие? Он вырывает чистый листок из своего блокнота, разрывает его на три примерно равные части и на каждой из них пишет: "Его арестовали, когда он хотел забрать кадиллак. Все раскрыто". Сделав это, я аккуратно складываю послания и прячу их в своем бумажнике до посадки в Калькутте. Если остановка в Карачи длилась совсем недолго, то в Калькутте мы будем в течение сорока минут, и пассажиры воспользуются этим для того, чтобы размять ноги. Я жду пока они все выйдут, делая вид, что дрыхну, а затем оставляю записки на сидениях подозреваемых нами пассажиров. После этого я спокойно присоединяюсь ко всей честной компании в буфете. Берюрье выясняет отношения с официантом. Узнав, что мы находимся в Индии, он требует для себя антрекот из священной коровы с жареным картофелем, но негодяй-официант протестует и грозится вызвать полицию, чтобы та наказала богохульника. Я прилагаю все усилия, чтобы уладить религиозный конфликт. Нам приходится довольствоваться стаканом молока тигрицы. Берю негодует. Он говорит, что плевать хотел на этот самолет, что путешествие слишком затянулось и что он схватил насморк. Я поднимаю его дух рассказами о стране Восходящего Солнца. Гейши, рисовая водка! Or моего допинга он начинает светиться. Мы взлетаем. Со своего места я украдкой наблюдаю за тремя подозреваемыми. Все они реагируют совершенна по-разному. Первый, найдя записку, читает ее и подзывает стюардессу, чтобы та объяснила, что это значит. Второй, развернув записку, показывает еЕ попутчице так, как будто не понимает по-французски и хочет, чтобы ему перевели Наконец, третий, прочитав записон, с невозмутимым видом бросает его в пепельницу. Мне кажется, что ваш Сан-А пролетел, как фанера над Парижем. В конце концов, на что я рассчитывал? У этих азиатов -- потрясающая империя над своими чувствами (империя Хиро-Хито или Шито-Крыто). Итак, мы находимся на высоте шесть тысяч метров со спящим Берю в домашних тапочках и кучей проблем, которые нужно решить до посадки в Токио. Что делать, когда мы прилетим в Японию? Я в полной растерянности, друзья! Представьте, что вы, пьяным в зюзю, решаетесь отправиться в путешествие, а затем, очухавшись с похмелья, не понимаете, на кой ляд вы отчудили это. Время тянется медленно. Летать самолетами весьма приятно, но порой не хватает разнообразия. Я расслабляюсь. Думаю о своей бедняжке Фелиси, которая снова не знает, где ее сын. Правда, я ее предупредил, что могу задержаться, но тем не менее! Моя старушка наверное, ждала меня всю ночь напролет. Вот уж кто должен иметь надежный мотор, не боящийся ночных перегрузок! Так как я незаметно задремал, меня будит легкое оживление рядом с туалетами. Стюардессы проносятся к пилотской кабине. Появляется командир корабля. Я смекаю, что здесь пахнет жареным и поднимаюсь, чтобы ознакомиться с обстановкой на месте. С первого взгляда я понимаю, что тревога мисс Шафран была ненапрасной. Дверь туалета заперта изнутри, а из-под нее в проход вытекает ручеек крови. Командир Лохоямопадмото дергает ручку и зовет по- onmqjh того, кто за дверью. Но ему никто не отвечает. Тогда он обращается по-английски, по-немецки, по-норвежски, по- конголезски (экс-колониальный бельгийский вариант), по-ацтекски, по-боливийски, по-перуански, по-фински, по-болгарски, по-русски, по-украински, по-китайски, по-корейски, на канадском английском, на канадском французском, на романском швейцарском, по-испански, по-спаниэльски, по-сеттер-ирландски, по-бордельски, по- заикайски, по-глухоненецки и при помощи азбуки Морзе. В ответ -- тишина... Думаю, что теперь -- слово за делом. Я прошу командира посторониться ,и одним ударом плеча вышибаю хлипкий замок тонкой дверцы. Перед нашими взорами открывается потрясающая картина. Третий пассажир, тот самый, который бросил записку в пепельницу, сидит на крышке унитаза. Его руки продолжают сжимать рукоятку японского кинжала, который он мужественно загнал в свой бункер. Вокруг рукоятки обмотан белый платок, уже ставший красным от крови. Парень беспардонно мертв. Желтолицые стюардессы зеленеют, как будто их погрузили в метиленовую синь. Командир Лохоюмападмото выглядит чрезвычайно взволнованным. Впрочем, есть с чего! Он отдает на японском распоряжения своим крошкам и переводит на меня недовольный взгляд. -- Я -- журналист, -- говорю я -- Из агентства "Франс-Пресс" в Токио. Он кивает головой. -- Харакири, -- констатирует он. -- Вижу. Другие пассажиры ничего не успели увидеть. -- Послушайте, -- говорю я, -- не стоит создавать нервозную обстановку на борту. Что, если мы завернем покойника в одеяло и перенесем его в багажный отсек? Этим преложением я проливаю бальзам на его рану. Физиономия командира немного просветляется. -- Вы очень любезны, месье. -- Рад помочь вам. Раздается грохот. Это Толстяк, спеша навстречу новостям, наступил на свои подтяжки и растянулся в полный рост. -- Что здесь за бардак? -- интересуется он. Командир поворачивается к нему и скупо информирует: -- Харакири. Берю хватает его руку и энергично трясет ее. -- А я -- Бенуа-Александр, рад познакомиться! Затем Толстяк переводит взгляд на мертвеца в его импровизированном тесном склепе. -- Что с этим чуваком, -- спрашивает меня Громила, -- он страдает запором? Я строгим взглядом велю ему приткнуться. -- Это самоубийство. Мы должны не допустить паники среди пассажиров. Эти очаровательные демуазели дадут нам одеяло, в которое мы завернем беднягу и отнесем его в багажный отсек. -- Вот те на!. Похороны с утра пораньше! -- ухмыляется Бугай -- Чего только не вычудят эти... Еще один испепеляющий взгляд Сан-А. Берю захлопывает варежку. Командир Лохояма-модмото трогает меня за руку. -- У нас есть одна свободная кабина, это лучше, чем багажный отсек. -- Хорошо. Ни о чем не беспокойтесь, командир. Лучше отвлеките пассажиров рассказом о пейзажах под крылом самолета. -- Не знаю, как вас благодарить, месье. Это возмутительное происшествие так неожиданно... -- Увы... Он уходит. Одна из нежных лотосоликих приносит одеяло, другая показывает мне пустую кабину, о которой говорил командир. Я советую стюардессам во главе с командиром пойти развлечь пассажиров. После их ухода мы с Берю заворачиваем дорогого покойника в саван. -- Что за блажь пришла в башку этому фраеру делать себе кесарево сечение в воздушном сортире? -- интересуется Берю. Я шепчу, продолжая тщательно обшаривать карманы мертвеца: -- В определенном смысле в его смерти виноват я. Толстяк. -- Что ты несешь? -- Он -- тот убийца, которого мы искали. Он прочитал записку, которую я оставил на его кресле. В ней я написал, что все раскрыто. Ты ведь знаешь японцев: путь славы и чести, человек- торпеда и прочая мура. Он не захотел смириться со своим поражением и поэтому поспешил к своим предкам. -- Но делать это в сортире -- совсем не поэтично, -- замечает Берю, которого даже в самые мрачные минуты жизни не покидает способность оценить красоту окружающего мира. Я заканчиваю осмотр карманов усопшего. Мне удается установить его личность. Его имя Фузи Хотьубе, он живет в Кавазаки (извините за простоту произношения, на самом деле это звучит намного сложнее и поэтичнее), местечке, которое, как знает каждый, находится между Токио и Иокогамой. В его бумажнике я нахожу французские франки, доллары и иены. Я также обнаруживаю конверт с надписью на японском, японскую марку -- все это, естественно, из японской бумаги. Странно, что этот конверт пуст и находится в целлофановом пакете. Я определяю его в свой бумажник, дав себе обещание перевести адрес, после чего водворяю бабки и кентухи[10] чувака па место. У него при себе также классические аксессуары: расческа, ключи, перочинный ножик, пилочка для ногтей, сигареты и зажигалка. Это не представляет интереса. Толстяк, который наблюдает за мной, прислонившись к перегородке, спрашивает: -- Ну как, закруглился? Можно приступать к упаковке месье? -- Давай! Мы переносим труп в маленькую кабину рядом с туалетами и кладем его на кушетку. -- Послушай, -- шепчет -- Толстяк, -- ведь если он покончил с собой, то правосудие уже бессильно, верно? Значит, нам можно смело сделать пересадку в следующем аэропорту и вернуться домой. Я обдумываю его проницательное предложение и отвечаю, играя оттенками своего красивого голоса: -- Ты прав, о, мудрейший из мудрейших, можно. Но мы этого не сделаем. -- Почему? -- У меня такое предчувствие, что мы держим в руках звено цепи. Нужно размотать всю эту цепь! -- Твое звено уже порвалось, -- возражает Грубиян, -- но раз уж ты так чувствуешь, давай попробуем! Одна из маленьких хозяек неба моет пол в туалете. Я обращаюсь к ней с улыбкой number one[11], от которой начинает завиваться цикорий. -- Работка не из чистых, да, моя прелесть? Она возвращает мою улыбку, так как ее честность не позволяет ей принять такой дар. Какая же милашка эта очаровашка! Она поднимается, и я отвожу ее в сторону, сделав знак Берюрье, чтобы он вернулся на свое место. -- Я думаю, моя прелесть, что нам следует сходить за багажом покойника. Я хорошо знаком с подобными делами. Когда самолет приземлится, полиция сразу начнет следствие, а мы облегчим им работу. Она соглашается. Я помогаю ей вынести черный чемодан харакирщика. -- А теперь не мешает заглянуть в него, -- говорю я. -- Зачем? -- пугается прелестное дитя (ее лицо принимает цвет чайной розы). -- Чтобы посмотреть, что в нем. Человек, который убивает себя в самолете, наверняка ненормальный. А у ненормального человека не может быть нормальный багаж, разве вы так не думаете, дорогая? Кстати, как ваше имя? -- Йо. -- Восхитительно! А что это значит? -- Ласточка, летящая в сияющие солнечные дали. -- С таким именем вам сам Бог велел быть стюардессой! Развлекая ее приятным разговором, я обследую чемодан покойника. Это багаж честного человека: два костюма, белье, халат, набор туалетных принадлежностей. Я открываю его. Оттуда исходит исключительно восточный запах. В наборе -- уйма маленьких флакончиков с духами и порошками, для купания. Послушайте, ребята, не станете же вы утверждать, что у легавых отсутствует нюх?! Так вот, вместо того, чтобы с чистой совестью закрыть набор, ваш бесподобный Сан-Антонио открывает флакон за флаконом и нюхает. Добравшись до последнего, я замечаю, что у него слишком толстое дно и стенки. Я открываю и разглядываю его. Он содержит желтоватую жидкость. И тут ваш славный Сан-Антонио, который знает буквально все, вдруг понимает, что это нитроглицерин. Въезжаете? -- Кажется, вы чем-то обеспокоены? -- замечает очаровательная и проницательная стюардесса. -- Есть с чего, красавица. Позовите, пожалуйста, командира. Малышка-японка смотрит на меня с таким удивлением, как если бы я был китайской тенью, но тем не менее выполняет просьбу. Лохоямападмото являет свою афишу, а точнее, золотистую бульЕнку в два притопа три прихлопа. -- Что-то еще случилось? -- спрашивает он. Я показываю ему флакон. Он протягивает руку, но я отстраняю еЕ. -- С этим нельзя шутить, командир! Если вы прольете хоть каплю этой жидкости, то через секунду встретитесь с вашими предками! -- Почему? -- Потому что это нитроглицерин! -- Вы уверены? -- Абсолютно. Я не собираюсь вам доказывать это при помощи опыта, но можете поверить мне на слово. -- Что это значит? Вместо ответа я смотрю на чемодан Фузи Хотьубе. К ручке прикреплены четыре бирки. На одной из них фамилия пассажира, а вот на трех остальных одна и та же надпись крупными буквами "Не кантовать!" на французском, английском и, как я полагаю, на японском. Я, Сан-Антонио, прекрасно отдаю себе отчет в том, на что способна эта взрывчатка. Фузи Хотьубе запасся ею, чтобы замести следы. Мне представляется это так: в случае авиакатастрофы он хочет быть уверен, что самолет сгорел дотла. Врубаетесь? От удара взрывчатка сдетонирует, и ищи-свищи! Значит, захаракиренный вез с собой что-то настолько важное, что ему не хотелось, чтобы это было обнаружено даже после его смерти. Я продолжаю свою маленькую гимнастику для мозгов под пристальным взглядом командира экипажа. Итак, эта экстраординарная мера была принята, и тем не менее он сделал себе харакири, не взорвав самолет. Почему? А потому, что он подумал, что все стало hgbeqrmn. Но что все? Вот в чем вопрос! Следовательно, сам факт раскрытия тайны меняет ход дела. -- Этот человек наверняка был сумасшедшим, -- говорю я Лохоямападмото с целью удовлетворить его любопытство. -- Хорошо бы, командир, поскорее избавиться от этой взрывчатки! -- Закройте флакон, я немедленно займусь этим. Я подхожу к иллюминатору и смотрю вниз. Мы пролетаем над бескрайней равниной. -- Эту штуковину опасно бросать на землю. Нужно дождаться, когда мы будем пролетать над морем... Командир качает головой. -- Это не имеет значения, -- говорит он, осторожно забирая у меня флакон, -- мы пролетаем над Китаем... Я слегка озадачен. Но, в конце концов, так как под нами рисовые поля... Я