и курс лионской любви в школе гейш! -- Потерпи со звонком хотя бы до завтра. -- Нет! -- Да! -- рычу я. -- Нас, скорее всего, уже разыскивают, и, если ты закажешь разговор с Францией, нас наверняка засекут. Я запрещаю тебе звонить, Берю! Это приказ! Он покоряется. -- Ладно уж, я подожду. Но если ты считаешь, что я передумаю, то заблуждаешься, как блудный сын! Тут нарисовывается врач, дружок Рульта. Это молодой энергичный блондин. Рульт просит его осмотреть пострадавшего, не задавая лишних вопросов. Лечилка слегка дрейфит, но соглашается. Мы присутствуем при осмотре папаши Бяку-Хамури. Доктор хмурится: -- Ну и ну! -- Трещина черепа? -- спрашиваю я. -- Нет, но серьезная травма. Он потерял много крови? -- Порядочно. Не говоря ни слова, лекарь делает укол, чтобы поддержать мотор старого хрыча. -- Ему требуется сделать переливание крови. Но для этого его menaundhln госпитализировать. -- Сейчас это пока невозможно, -- заверяю его я. -- Не могли бы вы сделать переливание прямо здесь? -- Это весьма сложно. -- Надо, доктор, -- вздыхает Рульт. -- Мы влипли в это дело по самые уши, и, если вы проговоритесь, нам их попросту отрежут! Он улыбается. -- Хорошо. Я должен определить его группу крови. И он приступает к анализу. -- Первая группа! -- объявляет он. -- У кого из вас такая же? -- Наверняка, у Берюрье! -- восклицаю я. Мы зовем Толстяка. Нам не. удается сразу найти его, так как он заперся в комнате Барбары. Он выходит из нее нетвердой походкой, перемазанный губной помадой, как баранья ножка -- горчицей. -- Ну, что там еще? -- ворчит мой доблестный помадоносец. -- Нельзя уж и поговорить наедине с дамой! Без того, чтобы кто-то не обломал тебя в самый ответственный гинекологический момент! -- Ты хочешь сказать "психологический"? -- предполагаю я. -- Да пошел ты подальше со своими поправками, Сан-А! Ну, чего ты хочешь? -- Твоей крови! -- Хватит валять дурака, и говори, чего тебе надо! -- Я повторяю: Твоей крови! -- На кой ляд? -- У тебя какая группа? -- Первая. -- Значит, ты тот, кто нам нужен! Старикану необходимо сделать переливание крови, чтобы он не загнулся. Негодование Толстяка напоминает тайфун на Ямайке. -- Ты шутишь или издеваешься надо мной?! -- возмущается он. -- Чего ради я должен отдавать свою праведную кровь этому извращенцу, который несколько часов назад хотел, чтобы меня сожрали муравьи! Французскую кровь, выпестованную на первосортной говядине и марочном вине, переливать в сточные канавы этого паршивца! Кровушку крепостью 16░! Если бы ты посмотрел на нее через мелкоскоп, ты не нашел бы в ней ни одного микроба больше, чем игольное ушко! Кровь, которую жалко пролить даже за родину, я должен дарить этому старому прохиндею! Запомни, Сан-А, если я предлагаю свою кровь на брудершафт, я сам выбираю партнера! Наконец, он устает от своей тирады. -- Послушай, Толстяк, этот старый краб -- единственный, кто может расшифровать нам эту галиматью. Мы должны во что бы то ни стало спасти его. Маленькое кровопускание тебе вовсе не повредит. -- Куда там! От всех этих любовных приключений я и так чувствую себя, как выжатый лимон. -- Не беда! Знай, Берю, что твоя благородная кровь прольется во имя истины и правосудия, как к тому обязывает наша профессия. Он все-таки соглашается со слезами на глазах: -- Ладно. Но не больше пол-литры! Это все равно, что рассыпать бисер перед свиньями! После плодотворных переговоров с Берю начинается переливание. Мы задерживаем свое дыхание, чтобы видеть, как дышит Бяку- Хамури. К середине процедуры он приходит в себя. Его жабьи веки приоткрываются, и мутный, но уже живой взгляд начинает обшаривать комнату. Он смотрит на врача, переводит взгляд на меня, затем -- на Рульта. После этого его глаза медленно поворачиваются в направлении Толстяка, возлегающего на диване после своего благородного поступка. Месье Позолота, несмотря на bqe свое потустороннее спокойство, вздрагивает. Его веки опускаются, и он бормочет голосом, трудным для восприятия из-за потери зубов и перелома челюсти: -- О, чужестранцы, ваша отвага не знает границ, также как и ваше благородство! -- Аминь! -- заключает Берю. Я прошу его заткнуться. То, на что я так надеялся, все-таки случилось, -- старик заговорил. -- Вам не трудно разговаривать? -- вежливо спрашиваю его в самое ухо. -- Отдохну на том свете, -- отвечает бедняга. -- Ты только посмотри, еще один, кто начитался белибердятины, -- не может продолжать компостировать мне мозги этой несусветицей, я требую срочной прибавки к жалованию! -- Тихо! -- успокаиваю его я. Но Толстяка легче убить, чем успокоить. Бяку-Хамури вздыхает: -- Благородный француз, если вы захотите, я отдам вам все свои богатства в обмен на то послание! -- Вот она -- гнилая интеллигенция! -- резюмирует Берю. -- Какое послание? -- спрашиваю я гномика -- Конверт. Тут я делаю ход конем из-под шляпы против секундной стрелки: -- Послушайте, месье Бяку-Хамури, я не стану скрывать, что конверт действительно находится у нас, но мы не знаем, в чем заключается его ценность. Если бы вы сказали нам об этом, то мы, можем быть, уже отдали его вам. Вместо того, чтобы похищать и пытать нас, вам было бы лучше всего начать с этого! Желтолицый ханурик слабо кивает в знак согласия. -- Будь по-вашему! Тем более, что мои часы сочтены, и я уж скоро отправлюсь в страну своих предков. Его слова трогают Берю до глубины души, и он отчаянно протестует: -- Вы зря портите себе кровь, папаша! Тем паче, что сейчас в ваших жилах течет часть моей. А она, поверьте, имеет гарантию на долгие годы... -- Спасибо, доблестный французский полицейский! -- Не за что, только вот мне нужно побыстрее восстановить калории, если я собираюсь учить гейш лионской любви! -- Хочу пить, -- шепчет Бяку-Хамури. -- Хотите немного чая? -- Нет. -- Воды? -- Мне хотелось бы вина, -- говорит кровный должник Толстяка. -- Я его еще никогда не пил. Я переглядываюсь с Рультом. -- Это зов крови твоего дружка, -- смеется он. Мы утоляем жажду старого японца. Он причмокивает хлебальником и заверяет нас, что отведал божественный нектар. -- Оставьте бутылек у меня под рукой, -- настаивает Громила, -- я в нем нуждаюсь ничуть не меньше, чем он. Мы возвращаемся к откровениям раненого. -- Подойдите ближе, силы покидают меня. Мне трудно говорить... И пошло-поехало, японский божок! Так как его история длинна, мучительна, поразительна, сложна, ужасна, исторична, истерично национальна и пронизана паузами, я предпочитаю лишь вкратце пересказать еЕ вам, дорогие читатели, потому что с вашими тампонами в тиховарках вместо мозгов, вам потребуется шестьдесят четыре года на то, чтобы в ней разобраться. Вы слушаете меня, ребята? Оттопырьте лопушата, скрестите ручки на слюнявчиках и сосредоточьте все ваше внимание, не волнуйтесь, я его не съем! Итак, в середине прошлого века в Японии правил мудрый и добрый император Твояжитуха-Покайфу. У бога-монарха был лишь один недостаток (да и недостаток ли?) -- он очень любил ophsd`pr| за служанками. Несмотря на весь свой божественный статус, он наградил пацанЕнком одну из них -- прекрасную, нежную, восхитительную Гандболфе. Суровый закон Шоконата гласил: женатый император не может признать своего внебрачного отпрыска. И монарх выдал Гандболфе замуж за богатого наследника из семьи Бяку-Хамури. -- Это был ваш дед? -- спрашиваю я. -- Мой отец, -- поправляет меня старик. -- Отец? Так сколько же вам лет? -- Девяносто два года. -- Я бы вам их никогда не дал, -- делает комплимент Берю. -- Вы не тяните на свои годы. -- Значит, -- восклицает Рульт, -- Вы -- внебрачный сын императора Твояжитуха-Покайфу? -- Да! -- Вот те на! -- ликует Берюрье. -- Кто бы мог подумать, что в один прекрасный день я поделюсь своей кровью с вице- императором?! Бяку-Хамури продолжает свой рассказ: -- Вместо того, чтобы отказаться от ребенка добрый император всей душой полюбил его. Несмотря на то, что закон Шоконата запрещает императору признавать в таких случаях свое отцовство, Твояжитуха-Покайфу сумел обойти это затруднение. За несколько часов до своей смерти он подписал конверт на Шоконатском языке: "Плоду моей плоти -- любимому Бяку". И внизу подписал на современном японском: "На сохранение Бяку Хамури во дворце Йокогамы". Он наклеил императорскую марку и поручил своему камергеру Вава-Мояшкура доставить письмо по назначению, что тот и сделал. Но камергер знал шоконатский язык, и когда император умер, поспешил поделиться тайной покойного с новым императором Этолото- Киднякмоно. Преемник Твояжитуха-Покайфу понял опасность, которую представляло для него это письмо, и направил за ним своих слуг во дворец Бяку Хамури. Слуги выполнили поручение. Конверт вернулся в императорский дворец, где его спрятали в секретных архивах, так как в законах шоконата говорится, что тот, кто уничтожит текст, написанный рукой императора, будет после смерти воплощаться в свинью на протяжении ста тысяч поколений. Старик закрывает глаза. Его одолевает усталость. Учитывая его возраст, в этом нет ничего удивительного. Я отвожу врача в сторонку. -- Вы не могли бы сделать ему ещЕ одну инъекцию сердечного стимулятора? У него как раз находится при себе отличное стимулирующее средство британского производства "Тони-Армстронгджонз" на базе гипосульфита. Он вкалывает его Бяку Хамури, в следствие чего тот оживляется и находит в себе силы продолжить повествование. Предатель всегда остается предателем. Негодяй-камергер, предавший память своего императора Твояжитуха-Покайфу, имел слишком длинный язык и поведал о тайне конверта не только своему новому хозяину, но также и своим любовницам, которые, в свою очередь, рассказали об этом другим своим любовникам, -- и вот уже новость разнеслась по свету. Конечно, камергер за это был наказан, и весьма болезненным способом: ему надрезали сантиметров на шестьдесят живот и перед тем, как его зашить, не забыли насыпать туда красного перца; тем не менее, тайна стала достоянием определенной части населения. Прошли годы. Бяку-Хамури узнал, что он -- сын императора, но для того, чтобы доказать это, требовалось официальное доказательство, которым являлся тот пресловутый конверт. Увы! Он a{k надежно погребен в подземных тайниках дворца. К власти пришла новая династия, и инцидент был забыт. Всеми, кроме Бяку Хамури, который на протяжении всей своей жизни обсасывал эту горькую пилюлю. И вот в один прекрасный день... В тот прекрасный день на прошлой неделе японское посольство в Париже организовало выставку произведений древнего японского искусства. Союз филателистов попросил, чтобы на экспозиции был выставлен первый экземпляр личной марки императора. Она представляет собой такую филателистическую редкость, что еЕ ещЕ никто не видел. Японское правительство знало, что такая марка существует в императорском дворце -- та самая, которая была наклеена на знаменитый конверт, смекаете, мои ягнятки? После некоторых колебаний, было решено в целях повышения культурного престижа Японии послать конверт на выставку в Париж. Конверт-завещание пролежал в тайнике около века и стал своего рода любопытной реликвией. Но Бяку знал его истинную цену. Наконец-таки ему представилась возможность, которую он ждал всю свою долгую жизнь (которая могла бы послужить объектом изучения герантологов). Он мог вернуть себе причитающееся, так как за все это время конверт впервые был извлечен из тайников императорского дворца. Он заручился поддержкой бывшего шефа японского гестапо Фузи Хотьубе и его команды. Не считаясь с расходами, он послал их в Париж с приказом любой ценой заполучить конверт и доставить его в Японию. Теперь все становится на свои места: поджог в посольстве, нитроглицерин, которым Фузи Хотъубе запасся на случай авиакатастрофы. Все, кроме одной вещи... -- Скажите, месье, почему двое почтенных японцев покончили с собой, прочитав надпись на конверте? Бяку просит очередной бокал вина и, с удовольствием осушив его, объясняет: -- В наших священных текстах сказано, что тот, кто коснется пальцами текста, написанного рукой императора, будет проклят во веки веков, если не покончит с собой в течение часа. На этот раз все становится ясным, как божий день. Переливание давно закончено. Берю полностью пришел в себя после донорства. Мы приносим телефон бедняге Бяку, чтобы он смог отдать распоряжения своим людям. Его телохранители приедут забрать его на машине "скорой помощи". Я торжественно обещаю ему передать его драгоценный конверт -- свидетельство об императорском рождении -- в ближайшее время. Мое обещание служит ему новой порцией сердечного допинга. Глава 11 -- Я еду за конвертом в свою контору и потом привожу его к вам в гостиницу, -- говорит Рульт, высаживая нас у гостиницы. На Токио спускается ночь. Бездонная и бархатистая. Портье вручает нам телеграмму из Франции Я спешу распечатать еЕ. Толстяк с улыбкой поджидает меня в лифте. -- Ты что-то не спешишь. Я чертовски устал и хочу для поднятия духа принять ванну, тем более, что я не делал этого с тех пор, как женился мой племяш... Я присоединяюсь к нему, разворачивая телеграмму -- От Старикана? -- Да. -- Что там еще придумал на нашу голову этот затейник? -- Слушай: "Никаких новостей о Пино тчк Убитая молодая азиатка работала в посольстве Японии тчк Кадиллак был сдан японскому клиенту тчк Берюрье присвоено звание старшего инспектора тчк Мои поздравления тчк Жду новостей тчк Искренне ваш тчк" Лифтер нажимает на кнопку, и мы взлетаем в воздух, благоухающий хризантемами. Я нежно смотрю на Толстяка. Он стоит по стоике "смирно" -- пятки вместе, носки врозь с гордо поднятым подбородками и застывшим взглядом. Его толстые губы мелко дрожат. И вдруг, когда лифт достигает третьего этажа, он раздражается рыданиями, до смерти напугав грума, который справедливо задается вопросом, не сошел ли с ума его пассажир. -- Ах, Сан-А, дружище! Сан-А, Сан-А -- плачет мой славный Берю. -- Неужели?! Скажи мне, это правда? Я, Берюрье, -- старший инспектор?! -- Ну да! -- Честно? -- Конечно, корифан! Я энергично трясу его руку -- От всей души поздравляю тебя, старый хрыч! Ты это заслужил! Он опускает голову и, всхлипывая, бормочет: -- Не называй меня больше "старым хрычом", пожалуйста! Это как- то не вяжется со званием старшего инспектора. Так как уже около минуты лифтер ждет нас с открытыми дверями и ртом, я выталкиваю старшего инспектора из кабины. Он гордо вышагивает в серебристо-голубом свете гостиничных ламп. Над его головой сияет нимб, надежно зацепившись за ветвистые рога. Подойдя к дверям номера, он хватает меня за руку и говорит: -- Представляешь, в тот день, когда моя славная матушка произвела меня на свет, к ней явилась фея и сказала: "В один прекрасный день ваш сын станет старшим инспектором". -- Да, -- поддакиваю я, -- так же было с мадам Гюго, когда она родила своего Виктора. Ей тоже привиделось... Толстяк встает на дыбы -- Как ты можешь сравнивать какого-то ханурика, который крапал какую-то муть, да еще в стишках, со старшим инспектором полиции! В знак бесконечной благодарности он воздевает вверх руки: -- Вот Берта обрадуется! -- А я-то думал, что ты останешься в Японии с Барбарой! -- С моим повышением это становится невозможным, Сан-А. Подумай сам; как я в такой момент смогу покинуть своих коллег, которые так уважают меня! Ну разве я могу упустить такую оказию? -- Конечно, нет. Но не забывай, что должность не только дает новый статус, но вместе с ним и новые обязанности. -- То есть? -- Старший инспектор обязан мыть ноги. -- Ну да! -- Постоянно. -- Даже во время отпуска? -- Да, Берю, даже... К тому же, он должен иметь соответствующее образование. -- Тут мне нечего бояться. Чего-чего, а знаний у меня хватает. -- Все твои знания могут оказаться мыльным пузырем. -- Ты недооцениваешь меня, я знаю гораздо больше, чем ты думаешь! Ты забываешь, что я учился в лицее, и если не получил аттестат, то только из-за того, что завалил диктант, математику, историю Франции... Я слышу, как в моей комнате звонит телефон и оставляю Берю распевать себе панегирики без слушателей. Мчусь к телефону и снимаю трубку. Это Рульт. У него qp{b`~yhiq голос паренька, который в поисках бистро восемь дней шлялся по Сахаре. -- Катастрофа, Сан-А! Я почти что догадываюсь. -- Выкладывай! -- У меня украли конверт! -- Что ты говоришь?! -- Моей секретарше кто-то позвонил днем от моего имени и попросил ее взять такси и приехать на встречу со мной в "Grand Hotel" в Кавазаки. Так как с ней разговаривали по-французски, она подумала, что звонил один из наших корреспондентов, и выехала на встречу. Во время еЕ отсутствия кто-то открыл мой сейф и похитил конверт. Это был профессионал, так как замок остался невзломан. Это известие сражает меня наповал. -- Дрянная новость для папаши Бяку, мы ведь обещали вернуть его добро! -- И не менее дрянная -- для нас самих, так как он подумает, что мы надули его. У него колоссальные связи, и я не удивлюсь, если с нас скоро спустят шкуру! Я напираю на Рульта: -- И зачем ты давал это дурацкое объявление?! Твой утренний посетитель положил глаз на документ и заметил место, куда ты положил его. Наверняка, это он... Тут я умолкаю, так как в мой мозг кривыми когтями впивается одна мысль и крепко заседает там. -- Скажи-ка, Рульт... -- Что? -- Наше происшествие дает этому делу новый оборот. -- То есть? -- Это подтверждает то, что конверт похитили люди не из банды Бяку! -- А ведь точно! -- Ладно, ни к чему не прикасайся и никому не говори о случившемся, я выезжаю! Глава 12 Рульт встречает меня с угрюмой миной типа, который намедни тяпнул десяток литров рисовой водки и до сих пор не нашел возможности опохмелиться. -- Я очень сожалею, Сан-А. -- Я не меньше. Ладно, давай посмотрим твой сейф! Речь идет о японском сейфе, вмонтированном в стену. Его дверца имеет толщину не менее пятнадцати сантиметров. На ней нет ни царапинки. -- У кого, кроме тебя, есть еще ключ? -- Ключ здесь не нужен, сейф открывается при помощи набора буквенной комбинации. -- Твоя секретарша знала эту комбинацию? -- Нет. И вообще, не будь таким подозрительным, моя блондинка выше всяких подозрений! -- Сразу видно, что ты -- не легавый, а то бы ты не питал таких иллюзий по поводу ближних. Ну да ладно, расскажи мне о своем утреннем посетителе. Ты говоришь, что это был швейцарец? -- Он сам сказал мне об этом. -- Он не назвал тебе своего имени? -- Назвал, но я не обратил на это внимания. Что-то вроде Хуллера, Халлера... Я подскакиваю на месте. -- Хелдер?! -- В десятку! Точно, меня околпачил Хелдер! -- Как он выглядел? -- Желтоватый цвет лица, курносый, густая рыжеватая борода и очки в толстой роговой оправе. -- Рульт, мне нужно срочно позвонить во Францию! -- Запросто! Я пользуюсь кредитом и правом срочного вызова как представитель прессы. Мы заказываем разговор со Стариканом, прозябающем в Париже. В ожидании звонка я начинаю быстрое расследование. Объектом допроса становится блондинка-секретарша. У нее вид витражной святой. Настоящая Богоматерь скамьи подсудимых! -- Скажите, прелестная, к вам утром приходил на прием бородач? -- Да. -- Как он представился? -- С большим достоинством, как человек, знающий себе цену. Он сказал, что пришел по объявлению, которое прочитал в вестибюле и что он -- профессор швейцарского университета НЕф-Шатель. Я сообщила об этом Жиль..., месье Рульту. Рульт краснеет. Вот скромняга! Готов держать с вами пари, поставив на кон добротный плеоназм против многозарядной крупнокалиберной волыни, что она не усаживается на стул, когда Рульт диктует ей послания. -- Что дальше? -- Месье Рульт принял его. -- Вы проводили посетителя, когда он вышел из кабинета? -- Да. -- Вы не заметили, в какую сторону он пошел, выйдя на улицу? -- Нет. -- Жаль. -- Впрочем... -- Да? Она колеблется. Я собираюсь задать наводящие вопросы, когда звонит телефон. Это Старикан. Я выкладываю ему нашу удивительную одиссею прошедшего дня. Он издает ряд громких хорошо доходящих до меня восклицаний, делает мне комплимент и. умолкает, когда я сообщаю ему об исчезновении чертова конверта. -- Вы не могли бы дать мне приметы Хелдера, патрон? -- Минутку... Я слышу, как он шуршит бумажками. -- Потом дашь мне его на пару слов, -- просит Рульт. -- Алло! Сан-А? -- Да, патрон! -- Это худощавый мужчина, с рыжеватой бородой и в очках с толстой роговой оправой. -- Значит, это он украл конверт. И это не удивляет меня, так как наклеенная на конверте марка имеет колоссальную ценность. Этот злополучный конверт является лакомым кусочком по двум разным причинам. -- Хелдер не мог украсть конверт, -- категорично утверждает Лысый. -- Почему? -- Потому что он в Париже. Матьяс, который ведет за ним слежку, только что сообщил мне, что Хелдер сейчас принимает у себя гостей. Если уж Матьяс что-то говорит, так оно и есть. -- Тогда я ничего не понимаю, -- говорю я. -- Ладно, что-нибудь придумаю. Буду держать вас в курсе событий. Даю вам Рульта. Рульт хватает трубку. -- Привет, Лыська! -- вякает он. -- Ты не успел ещЕ обрасти? Я представляю себе мину Старикана, получившего подобное приветствие в присутствии своего младшего коллеги. -- Слушай, твой Сан-А -- потрясный тип! С ним не соскучишься! Так вот, если, благодаря вам, моя контора накроется, я совью cmegd{xjn на твоей лысине! Он бросает трубку. -- Я не знал, что вы с ним на "ты", -- лепечу я. -- А то! Мы с ним были в одном отряде Сопротивления во время войны и не раз вытаскивали друг друга из беды. Я возвращаюсь к допросу красотки с универсальной клавиатурой, но нестандартными басами. -- Кажется, вы собирались сообщить мне что-то занимательное, крошка? -- Вряд ли. Просто я вспомнила, что, выйдя отсюда, швейцарец спросил что-то у постового на перекрестке -- я увидела это в окно. Вот так новость! -- Слава Богу! Повернувшись к Рульту, спрашиваю: -- Понял? Он вздыхает и сдергивает пиджак со спинки стула. -- Еще бы! Ты хочешь, чтобы я сходил в полицейский участок и нашел того легавого. -- Точно! Ты говоришь по-японски, и у тебя не возникало проблем с лягашами, так что это для тебя -- пару раз плюнуть. -- Ладно, жди меня здесь, мисс Копирка составит тебе компанию. x x x Приятная компания, должен вам сказать, ребята. Белокурая куколка представляет собой отменный вариант время провождения ожидающего мужчины. Я ненароком замечаю, что у нее умопомрачительная грудь, на что она отвечает, что это у нее от рождения. Так как я в этом лицемерно сомневаюсь, она дает мне потрогать. Короче говоря, потихонечку -- полегонечку я оказываюсь в таком положении, когда требуется доказать, что, если лошадь -- лучшее завоевание мужчины, то последний, следовательно, является не менее ценным завоеванием женщины. Вскоре мне удается забыть о дневных занятиях с четырнадцатью чрезвычайно одаренными ученицами, и я приступаю к вечерней лекции по двойному тарифу. Я исполняю ей "Ночь на Балтике" с соло на балалайке, "Болгарский орехокол", затем "Олимпийский портик" и перехожу к кульминационной сцене "Почтальон звонит дважды", когда появляется Рульт. У него радостный вид. -- Я ухватил кота за хвост, папаша! -- ликует он. С прихлопами и притопами, он скандирует, как отпетый скандинав: -- Хоп! Хвала Будде! Хвала Будде! За швейцарцев, лорранцев и Эльзасцев! -- Ну что, мой легионер? -- тороплю его я. -- Каков результат расследования? -- Я знаю все! -- Что именно? -- Адрес того типа! -- Выкладывай! -- Так вот, я заявился в полицейский участок и навел справки о постовом, дежурившем на нашем перекрестке сегодня утром. Я встретился с ним и взял у него интервью. Наш тип, действительно, подрулил к нему утром. Но так как он говорил по-французски, его не поняли и посоветовали обратиться к продавщице в соседнем магазинчике по продаже радиоаппаратуры. Наш Хелдер пошел туда. Он поговорил с девушкой, очаровательной японочкой. Он спросил у нее, где можно купить резиновые перчатки... Смекаешь? -- Черт возьми, это чтобы не оставить отпечатков пальцев! -- Ты прав, Гюстав! -- Девушка посоветовала ему базарчик на соседней улице. Они разговаривали совсем недолго. Хелдер спросил, не хочет ли она составить ему компанию этим вечером. Она ответила, что этим вечером занята, но будет свободна завтра. Тогда он назначил ей свидание у своей гостиницы. -- Название гостиницы? Быстро! -- Это "Айли Ситофи", довольно скромное заведение неподалеку отсюда. Я позвонил администратору и спросил, не останавливался ли у них некий Хелдер. Они ответили, что "да", но в настоящий момент он вышел. Я прижимаю Рульта к своей благородной груди. -- Браво! Ты узнал номер его комнаты? -- Да, 118. Ты хочешь, чтобы я поехал туда с тобой? -- Нет, там может подняться шумиха. Тебе и так уже пришлось отдуваться из-за меня. Я буду действовать с парнем Бе-Рхю-Рье и по возможности, как можно тише! -- Скажите, ваш друг -- японец? -- ненавязчиво интересуется блондиночка. -- Нет, моя прелесть. От японца у него лишь одна желтизна! Я покидаю их с тысячью и одной надеждой на удачу. Глава 13 Полночь, час преступлений. Я объявляюсь в холле гостиницы "Айли-Ситофи". Портье в белой куртке читает за стойкой иллюстрированный журнальчик "Чин-чин". -- Я хотел бы поговорить с одним из ваших клиентов, который должен был остановиться здесь сегодня вечером, господином Бе-Рхю- Рье, -- говорю я. -- Кто его хочет видеть? -- Месье Дюпон. Он снимает трубку, и на другом конце резким скачком пробуждается Толстяк. Портье сообщает ему о моем визите. -- Вы можете подняться в номер 124, -- приглашает меня цербер. Я благодарю его. До сих пор все идет по плану. Берю спокойно снял себе номер в этой гостинице на одном этаже с таинственным Хелдером. Я захожу в номер коллеги. -- Ну как. Толстяк? -- Птичка у себя в гнездышке. -- Ты в этом уверен? -- Еще бы! Я заработал себе ячмень, пася в замочную скважину! Он вернулся к себе около одиннадцати и только что выключил свет. -- Он там один? -- Как рождественская елка в сиротском приюте! -- Тогда идЕм! Берю массирует свой глаз, надутый воздушной струЕй из замочной скважины. -- Такие штучки, -- возмущается он, -- не должны входить в обязанности старшего инспектора! -- Да, но ты можешь внести расходы на примочки в свои командировочные. -- Ну да? Мы, крадучись, выходим из своего номера и приближаемся к 118. Прижав ухо к двери, мы прислушиваемся. До нас доносится легкое похрапывание. Не знаю, обращали вы когда-нибудь внимание на то, что существуют два вида храпа: львиный рык и змеиный посвист. То, что улавливает мой слух, относится ко второй разновидности. -- Вперед, -- говорю я Толстяку. И деликатно стучу в дверь. Up`o прекращается. Я стучу еще раз. Под дверь просачивается луч света. -- Кто там? -- взволнованно спрашивают за дверью. Я зажимаю нос пальцами и негромко вякаю: -- Микики ньяк ху, шофо туки я мамотто! Я произношу это весьма уверенно, так как из интервью Рульта с японским городовым усвоил, что Хелдер не понимает по-японски. -- Минутку, -- отвечают мне. За дверью слышится шорох в спешке надеваемого шмотья, затем шаркающие по ковру шаги. -- Вы дежурный по этажу? -- Йе, йе, муссье, дзинь-урной по это-зю! Щелкает замок, дверь приоткрывается. Перед нами на мгновенье возникает бородатое лицо типа в ночной рубашке, наспех заправленной в брюки. Этого достаточно. Берю бросается вперед с опущенной вниз головой. Он отбрасывает беднягу назад, и тот отлетает в другой конец комнаты. Я быстро захожу в номер и закрываю за собой дверь. Берю вступает в отчаянную схватку с постояльцем "Айли- Ситофи". Они валятся на пол, бой становится все более интересным. Берю в тысячу раз сильнее, но Хелдер в двенадцать тысяч раз превосходит своего противника в ловкости. Я вижу, как из хлебальника Берю на несколько кабельтовых отскакивает его вставная челюсть, за ней следуют очки Хелдера. От клубка тел исходят пыхтенье, сопенье, напряжение, рев и стон. Наконец, темп схватки замедляется. Хелдеру удается провести захват Толстяку, и тот начинает задыхаться между ног своего соперника. Он предпринимает отчаянные попытки, чтобы вырваться. Его рука дотягивается до рыжей бороды Хелдера и тянет ее вниз. Она остается в кулаке Берю. Я смотрю и не верю своим глазам. Даже сейчас, когда я описываю это приключение, я продолжаю сомневаться в своих чувствах. Человек, лишенный очков и бороды, и сдерживающий разъяренного бычару Берюрье, так вот, этот человек, -- слушайте сюда получше, а для этого распахните ваши помятые за плохое поведение в детстве лопухи, -- итак, этот человек -- не кто иной как мой кузен Гектор! Нас ожидает минута великого изумления. Мы смотрим друг на друга, узнаем друг друга, восстанавливаем чувства взаимного доверия и восклицанием: -- Гектор! -- Антуан! Гектор разжимает свою хватку. -- Месье Берюрье! Извините, ради Бога! Но представьте себя на моем месте! Когда вам заезжают головой в живот, и у вас нет времени заглянуть в лицо тому, кто это делает. -- Ничего, ничего, -- с уважением бормочет Толстяк, -- а вы знаете толк в захватах дзюдо! -- Я проштудировал кучу литературы по дзюдо, когда работал в министерстве. Я -- единственный из черных поясов, кто учился дзюдо заочно! Он встает, отряхивается и одергивает свою ночную рубашенцию. -- Какая для меня неожиданность встретить тебя здесь, Антуан! -- Для меня тоже. Мы сбились с ног, разыскивая тебя! -- И не говори, такого и в кинухе не увидишь! Вот ведь, черт возьми! Что же происходит? Гектора не узнать. Из бледной рохли он преобразился в сильного, сурового, уверенного в себе мужчину. Он шпарит на арго. Он берет со стола пачку Го-луа-цзе и зажигает спичку об свои штаны. -- Ну, рассказывай! -- Не знаю, известно ли тебе, Тоньо, что мы с Пинюшем открыли частное сыскное агентство... -- Знаю. Продолжай! -- Однажды к нам пришла дама... -- Мадам Хелдер, если не ошибаюсь... -- Эй, кузен, приткнись-ка слеганца! Если ты все знаешь, не компостируй мне мозги! -- Ну-ну! Ладно, продолжай! Гектор глубоко затягивается, щеголевато выпускает дым через ноздри и, достав бутылку из-под подушки, бросает еЕ Берю. -- Промочите трубы, месье Берюрье, чтобы чуток взбодриться! -- Спасибо, -- робко благодарит его старший инспектор, -- это очень кстати, а то, знаете ли, у меня был весьма напряженный денек: бочка с муравьями, попытка удушить и утопить меня, потом обработка семи кисок, да еще переливание крови под занавес, есть от чего взбодриться! Он пьет. Гектор с нескрываемым удовлетворением наблюдает за ним. -- Ладно, продолжим, -- говорит он. -- Я стал следить за Хелдером, который обхаживал малышку-японочку. Эта узкоглазка ошивалась в японском посольстве. Однажды после слежки я возвращался к себе в контору, на темной улице меня догнала машина, из которой выскочили два громилы и набросились на меня. Мне двинули сзади по чану, и я отключился. Когда я пришел в себя, то увидел, что меня связали и заперли в подвале. Веселенькое дельце! По мне вовсю шустрили крысы, а я сам чуть было не загнулся от голодухи! Так я прокантовался три дня. Наконец, один из тех типов принес мне пожевать. Но как я мог метануть что-нибудь себе на клык со связанными на протяжении шестидесяти часов руками? Я сказал об этом чуваку, и он развязал меня. Я слегка очухался и в тот момент, когда он меньше всего этого ожидал, подсек его по костылям и заправил ему свой ключ номер два. Власть переменилась. Когда он оклемался, то был уже связан по рукам и ногам. При помощи его же волыны я быстренько расколол его и узнал такую любопытную штуковину: он со своим кентом работал на Хелдера. Они устроили взрыв в японском посольстве, чтобы спереть оттуда ценный конверт. Гектор усмехается и вытаскивает конверт из ящика стола. -- Вот он! Я все больше удивляюсь. Кажется, мои мозги из твердого состояния переходят в жидкое. -- Продолжай Тотор, продолжай... -- Ты прав, зови меня Тотором, это звучит более мужественно. Так вот, крошка тиснула этот конверт, но по простоте душевной понесла его Хеддеру, тут-то ее и замочили в одной вонючей парижской улочке. -- Это моя улица, -- мрачно уточняет Толстяк. -- Итак, ребятам крупно не повезло. Получив эти сведения, я оставляю своего стража прохлаждаться в подвале, а сам выхожу из подполья в районе Сен-Дениз рядом с газовой станцией. Сажусь на рябуху и мчусь к Хелдеру, чтобы выразить ему свои соболезнования. Он встречает меня, как хряпнутый мешком с клопами, и выслушивает мой печальный рассказ. Потом спрашиваем: -- Вы не предупредили полицию? -- Нет, -- отвечаю я. -- Тогда это дело поправимо. -- И он выкладывает мне свою задумку. Он -- всего лишь благородный вор, так как его сообщники не стали убирать меня. Ему нужен конверт из-за марки, за которую один американский lhkkh`pdep предлагает сто миллионов. Он узнал из сообщения полицейских, что убийца девушки вылетел самолетом из Орли в направлении Токио. И он предложил мне -- поскольку я отважный малый -- смотаться в Токио, чтобы попытаться вернуть конверт. Я отказываюсь, но он говорит, что Пино, который следил за ним, находится в их руках, и если я не соглашусь, то его прихлопнут, хотя это и противоречит его принципам. Ты слушаешь меня? Я -- то его слушаю, а вот Берю, намаявшись за день, прикемарил, предварительно вылакав полбутылки виски. -- Что было дальше? -- Он звонит Пинюшу, а затем в наше агентство, дав мне параллельную трубку, и я убеждаюсь, что он не блефует. Я колеблюсь. Но путешествие в Японию -- заманчивая перспектива. И я соглашаюсь. Так как у меня не было с собой паспорта, он дал мне свой, в связи с чем пришлось загримироваться под него. Благодаря бороде и очкам, это оказалось плевым делом. Этой ночью я прибыл в Японию. С утра я начал знакомство с городом и, увидев французское агентство, у меня возникло инстинктивное желание заглянуть туда. Разве это не естественно? -- Вполне. -- Передай-ка мне бутылку своего корифана, мне хочется промочить глотку. Я повинуюсь. Он тяпает глоток гаширы и протягивает пузырь мне. -- Не желаешь хлебнуть? -- Спасибо, нет. -- Как хочешь, кузен. Итак, я запулился в холл Агентства, и тут мне на глаза попалось это объявление... -- Остальное мне известно, -- говорю я. -- Но как тебе удалось украсть конверт? -- Хелдер показывал мне фотографию, которую он сделал в день открытия выставки. -- А как ты его украл? -- Это было делом техники. Прежде всего я удалил оттуда секретаршу. -- Знаю. -- Потом зашел и открыл сейф. -- Но ты же не знал комбинацию! -- Ну и что, я знаю такие сейфы, как облупленные. Их было полно в нашей конторе, мы держали в них свои завтраки и бутылки с соком. -- Так как тебе удалось узнать комбинацию? Он пожимает плечами. -- Теперь ты видишь, что мы из одной семьи, Тоньо, и что у меня тоже варит котелок. Я подумал, что здесь требуется слово из пяти букв, и что настоящий француз вдали от родины скорее всего выберет одно из двух. -- Каких? -- Говно или Париж -- И этим словом оказалось "Париж"! -- Нет, другое... Я жму руку Гектора. -- Браво, кузен! Долгие годы я считал тебя олухом, а сейчас хочу извиниться перед тобой за это. -- Не стоит, -- возражает Гектор, -- Долгие годы я и в самом деле был им. Мы держим быстрый военный совет Я убеждаю его вернуть конверт, и усаживаю Берю в такси, поручив ему ответственное задание передать конверт внебрачному сыну покойного Бога- императора. Мы тем временем едем к Рульту, чтобы сообщить ему последние новости и связаться со Стариканом, чтобы он срочно освободил Пинюша. -- Ты предупредил Хелдера, что тебе удалось найти конверт? -- спрашиваю я. -- А как же! Я позвонил ему. Он чертовски рад. Жаль, что ты оставляешь его с носом, а то бы он отвалил мне кругленькую сумму. -- Нет, Гектер! -- протестую я. -- Если ты хочешь стать достойным полицейским, никогда не занимайся темными делишками. -- Аминь! -- вздыхает Гектор. -- Стало быть, не судьба! А ты отстаешь от жизни, братец! Когда мы вылетаем домой? -- С утра пораньше! -- Вот уж фигушки! У меня завтра вечером стрелка с хорошенькой японочкой. Не станешь же ты ломать мне кайф! Мой кузен начинает раздражать меня своим фанфаронством. Если он считает себя Шерлоком Холмсом, то глубоко заблуждается. -- Я сказал, что мы вылетаем завтра, вот так, крысиный зад! И не забывай, что ты путешествуешь с чужим паспортом! Мне ничего не стоит капнуть об этом своим японским коллегам, и тогда тебе придется учить японский, чтобы объяснить им, как ты дошел до такой жизни... -- Это ж надо! Полный беспредел! -- ворчит Гектор. -- Ну и семейка! Эпилог. Мы сидим в кабинете Старикана. Под "мы" я подразумеваю Сан-А, Берю, Гектора и Пино. Последний выглядит весьма помятым, так как наемные псы месье Хелдера изрядно потрепали его, чтобы отомстить за предательство Гектора. Пахан сообщает нам, что Хелдер раскололся. Бедняга питал большие надежды на будущее, и представьте себе его физиономию, когда он узнал, что его половина на почве ревности провалила все его планы. Никогда нельзя верить женщинам. От них все наши беды. Зато и радости тоже, будем справедливы! Мне не дает покоя одна вещь, и я спрашиваю у Старикана: -- Как могло случиться, что японка из посольства была убита перед домом Берюрье, месье директор? Я знаю, что жизнь полна случайностей, но все же... Старая бестия посмеивается себе в ладошку. -- Это случилось из-за Пино! -- Из за меня? -- блеет Ископаемый. -- Вот именно, мой славный Пино, из-за вас. Я думаю, что вы поторопились уйти от нас. Жаль, что вы попадись на эту удочку, дружище! Сейчас я объясню вам, в чем дело. После слежки за Хелдером, вы решили связаться с японкой, чтобы кое о нем расспросить ее, верно? -- Да. -- Вы узнали, что она работает в посольстве и зашли туда, прежде чем вернуться в свое бюро, так? -- Так точно, шеф. -- Я больше не ваш шеф, -- улыбается Старый лис. Пинюш смахивает скупую слезу с уголка глаз, что производит звук раздавленного клопа, затем патетически выдавливает из себя: -- Вы всегда им останетесь, патрон! Когда Ощипанному делают комплименты, он начинает светиться от счастья. Засветившись и на сей раз, он продолжает: -- Когда вы пришли в посольство, там случился пожар, не так kh? -- Действительно. -- Отчаявшись дождаться девушку, вы пошли просить помощи к Берюрье. И вот здесь-то сыграла свою роковую роль случайность. Гангстеры, похитившие девушку и конверт, заметили вас, малышка вас узнала, и вся эта троица стала следить за вами. Улица Берюрье плохо освещена -- это оказалось им как нельзя на руку. Они высадили девушку, которая должна была добраться до Хелдера на такси, и схватили вас. Но это оказалось как нельзя на руку и Фузи Хотьубе, который на протяжении всего этого времени шел по следам девушки. Великолепный кортеж на улице Берюрье с комиссаром Сан-Антонио в качестве зрителя! Из этого может получиться захватывающий детектив с аллегорическим подтекстом, правда? Чистая правда. Наш плешивец на редкость остроумен! -- Ваше решение вернуть конверт Бяку Хамури в высшей степени справедливо. Нам, картезианцам, нравится, когда письма находят своих адресатов даже с опозданием на девяносто лет! Мы от души смеемся. -- Мне остается лишь пожелать процветания вашему агентству, дорогие