одумал Конан. - Но ведь я не король и не сатрап, и во мне нет королевской крови. В Актере она есть - и у него есть достоинство". Киммерийцу не очень-то нравилось, что на него произвел такое впечатление этот человек - такой человек, - но не в его характере было испытывать в данный момент какое-то другое чувство. Актер-хан отдал свой последний приказ: - Войдите. Обе высокие створки распахнулись настежь под напором вооруженных людей в доспехах, которые не ввалились шумной толпой в тронный зал, а остались стоять в дверях, и в самом их центре был одетый в кольчугу Балад. Его голова была не -покрыта, но мокрые пряди волос свидетельствовали о том, что он только что снял шлем, который носил в сражении. В тронный зал влетело стройное женское тело в лохмотьях шелка. Оно приземлилось с мягким глухим стуком, его шея безвольно мотнулась, и глаза Тигрицы Чиа, казалось, уставились на ее хозяина. Балад поднял руку; в ней был лук с наложенной на тетиву стрелой. Он поднял другую руку, быстро прицелился - и послал стрелу в человека на троне. Актера отбросило назад, к спинке его большого кресла, и он крякнул; потом, цепляясь пальцами за подлокотники, поднялся на ноги. Балад снова отпустил тетиву. Позади него приверженцы заметались, и на некоторых лицах отразился ужас. Вторая стрела вонзилась в тело Актера с хлюпающим глухим звуком. Два тонких древка с серо-белыми перьями торчали теперь из его живота. - Балад! - взревел Конан. - Он открыл тебе двери - он сидел с достоинством короля! Он даже не вооружен! Это не честный бой - это бойня! Он пылал яростью, и Испарана не видела ничего красивого в его лице. - Солдаты! Будете ли вы продолжать следовать за ханом-убийцей? Кто же клянется на верность человеку, который завоевывает престол и убивает его обладателя не в поединке и не в бою, а предательски - на расстоянии? И солдаты зашептались между собой. А Балад перевел свой блестящий взгляд на киммерийца, который стоял совсем один. Встревоженная Испарана предостерегающе сказала; - Ко-нан... Балад и Конан мерили друг друга свирепыми взглядами, а Актер в это время осел, скатился по ступенькам, ведущим на возвышение, и остался неподвижно лежать на плитках пола. - Конан? Я теперь хан! Хан Замбулы! - Балад воздел вверх руки, одна из которых сжимала орудие убийства. - Ты должен будешь получить награду, приятель! - Актер, - сказал Конан, - правил, как скотина, но он был правителем и только что доказал это. Он сидел, как король, готовый принять свое смещение, - и был убит, как преступник, человеком, который пустил в ход оружие, действующее на расстоянии, оружие труса или самого подлого охотника! Балад сделал несколько шагов вперед, входя, как хозяин, в тронный зал, на который заявлял права. Он небрежно поставил ногу на кончик ножен заколдованного меча, взглянул на Конана и заговорил голосом, который казался еще более зловещим из-за того, что был таким спокойным. - Не говори со мною так, Конан. Это чудовище заслуживало только смерти, и у нас нет времени на судебные процессы! Нужно столько всего сделать для Замбулы! Что касается тебя, Конан, чужестранца, но верного помощника, - как будет звучать для твоих ушей пост личного телохранителя Хана? Испарана смотрела на Конана, закусив губу. Балад смотрел на него и ждал, и в нем уже чувствовалась холодная надменность правителя. Конан отвечал ему хмурым взглядом. Солдаты в доспехах, вооруженные и окровавленные, ждали в широком проеме дверей. Наконец Конан сказал: - Я не стану охранять твое тело, Балад. Ты встретил меня ложью, боясь даже сказать мне, что это был ты, а не какой-то Джелаль. Ты смог захватить дворец благодаря мне и Хаджимену и его воинам на верблюдах. Когда мне понадобится престол, я тоже убью ради него, - но только если у правителя будет в руках клинок. Я присоединился к тебе, чтобы выступить против неправедного убийцы - и я не стану теперь охранять убийцу! В огромном зале снова, как свинцовые тучи, повисли напряжение и тишина. Потом Балад, на скулах которого перекатывались тугие желваки, поднял руку, чтобы достать из-за плеча еще одну стрелу. Он вытаскивал ее из колчана, когда его глаза покинули лицо Конана и уставились на что-то за его спиной. Конан обернулся, чтобы бросить взгляд, и задержался, чтобы вглядеться более внимательно. Распахнулась дверь. На полу появилась ладонь. В тронный зал, помогая себе правой рукой, вполз окровавленный Зафра. Глаза Конана расширились, округлились и потемнели, а на его затылке зашевелились волосы. Он медленно отступил прочь, так, чтобы видеть и Зафру, и Балада, поворачивая только голову. Голос Зафры был не громким, прерывающимся, скрипучим. Он возвышался и затихал короткими неровными порывами между приступами боли. Зафра лежал на боку, и его левая ладонь была прижата к окровавленной груди. - Человека, настолько... искушенного в... волшебстве, как я... не... не так-то... не так-то ле-егко уби-и-и-ть, ким-мериец. Нам с-следовало быть союзника-ми... Балад, ведь так? - даже распростертый на полу, истекающий кровью, несомненно умирающий человек мог насмехаться. - Только заклятие... наложенное давным-давно-о-о... удерживает меня в живых, чтобы... чтобы посмотреть на тебя, Бала-ад. Балад на этом т-троне? Даже... этот пес Ак... был бы лучше! Уб-бей... его. Где-то в зале вскрикнул солдат, подобравший трофей, и этот крик оборвался жутким хрипом, когда меч Зафры безошибочно нашел его сердце. В то же самое время меч на полу выскользнул из ножен, на которые опиралась нога Балада. Тот так и не шевельнулся, застыв во время доставания другой стрелы, которая должна была оборвать жизнь и успокоить язык киммерийца. Но теперь именно Балад умолк навеки, потому что у меча совсем рядом была жертва, и ему не пришлось принимать решение; он поднялся, выровнялся в воздухе и, как искусно брошенное копье, вонзился в грудь ближайшего к нему человека. Конан, увидел, что он ошибся в одном своем предположении: убив, каждый меч бездействовал, пока ему не приказывали снова. Зафра, лихорадочно глотая воздух, лежал на полу; Балад лежал неподвижно, и над его телом стоял Меч Скелоса. В зловещей тишине киммериец прошел через широкий зал к пораженной ужасом кучке людей у двери. Они убили короля; человек, которым его хотели заменить, пережил его лишь на какие-то минуты. - Ну-ка, дай мне это, - сказал Конан и выкрутил меч из вялых пальцев одного из сторонников Балада прежде, чем тот смог очнуться. Конан не пошел обратно; он подбежал к обмякшей фигуре Зафры, и теперь все наблюдали за тем, как этот варвар с Севера взмахнул позаимствованным мечом над головой. Зафра смотрел на него снизу вверх. - Уб-бей... - судорожно выдохнул колдун, и Конан сделал это. Ему пришлось ударить дважды, и на второй раз меч со звоном ударился об пол, высекая из него искры. Голова волшебника Замбулы еще не прекратила своего омерзительного вращения по полу, когда Конан резко обернулся и заговорил. - Я предлагаю вам сжечь это, - сказал он. - С этими волшебниками осторожность не помешает. Он помолчал еще одно долгое мгновение, потом заговорил снова. - Мне не нравится ваш город, и я покину его и буду клясться, что никогда даже не слышал о нем. Что ж. что случилось со всеми вами, бравыми защитниками Замбулы? Трое негодяев лежат мертвыми, и по справедливости, и Замбула и весь мир будут чувствовать себя гораздо лучше без всей этой троицы! Неужели никому не придет в голову сказать... да здравствует Джунгир-хан! Через мгновение Испарана выкрикнула эти же самые слова, а потом кто-то в коридоре - это был визирь Хафар, - и вслед за ним другие подхватили этот клич, и вскоре это был хор, отдающийся эхом по всему городу, пока Хафар и Испарана разыскивали мальчика, который стал Ханом Замбулы. По пути они договорились; ни один из них так и не рассказал ему, как один чужестранец сделал его королем и Сатрапом Империи. * * * Могучий молодой человек сидел верхом на лошади, к седлу которой был привязан повод пяти тяжело нагруженных вьючных животных. Его окружали люди на верблюдах. Все они были одеты в белые каффии и халаты поверх красных шаровар, и все смотрели сверху вниз на женщину, которая подошла к всаднику. - Что у тебя на вьючных лошадях, Конан? Киммериец улыбнулся и взглянул через плечо на своих животных. - Привет, Испа. Вода, которой, надеюсь, хватит, чтобы доехать до Заморы или этого оазиса, как он там называется. И... несколько безделушек, которые я... подобрал. Я боялся, что Джунгир-хан может забыть наградить меня за ту службу, что я сослужил его отцу, когда вернул ему тот амулет! Ты же знаешь, нам пообещали награду. Она улыбнулась ему мимолетной, измученной улыбкой, потом сказала: - Он хорошо переносит смерть своего отца. Он заверяет Хафара и меня, что простит заговорщиков, если они принесут ему клятву на верность. Боюсь, нам пришлось убедить его в том, что Балад был колдуном, подчинившим их всей своей воле... и никто не упомянул при нем о некоем киммерийце. - Мы с ним никогда не видели друг друга. Надеюсь, что и не увидим. Мне не нравится его поганый город и его поганый, плетущий заговоры народ, и я уверен, что мне не смог бы понравиться никакой сын Актер-хана, даже если бы его шаги направляли ты и Хафар. А насчет того, что он всех простит и никогда не станет никого карать... я поверю, когда увижу это, - сказал Конан, потому что он еще немного повзрослел, и встретил еще несколько королей и неудавшихся королей, и стал немного мудрее. - Лучше бы они седлали лошадей и ехали, ехали, ехали. - Испытывая некоторую неловкость, он потянул за повод, и его вьючные лошади зашевелились. Он, сузив глаза, наблюдал за тем, как смещаются тюки на их спинах. - Мне бы очень не хотелось, чтобы они соскользнули. Мы с Хаджименом уезжаем, Спарана. Я, может быть, задержусь у них на день или два. Шанки - самый лучший народ из тех, что я встретил за этот год, а я встретил слишком многих. Ты знаешь, никто не присматривает за конюшнями. Там много прекрасных животных. Я беру только шесть, и Хаджимен настаивает, чтобы я принял от него одного или двух верблюдов. Оседлать еще одну лошадь - для тебя? - Значит, ты действительно уезжаешь. - Да. Я предпочитаю места, подобные Шадизару, где человек знает, что ему делать: все открыто порочны и признают это, и поэтому никто не устраивает заговоров и не прикидывается! Она улыбнулась - с легким сожалением. - Какой же ты мужчина, Конан из Киммерии. - Какая же ты женщина, Спарана. Они долго смотрели друг на друга; потом она сказала: - Хафар назвал меня Соратницей Хана, и вся знать подтвердила этот титул. Я - первая женщина Замбулы, Конан. Боги, как нам нужен генерал, который не был бы ничем обязан никакой группировке! Возможно, могучий чужестранец. Конан сжал губы, приподнял брови, подумал. И покачал головой. - Только не в Замбуле! Только не я! Действительно, что за женщина... а вообще, сколько тебе лет, Спарана? - Двадцать и шесть, - ответила она так свободно, что он был уверен: она говорит правду. - А сколько лет тебе, Конан, тебе, кто может отказаться от того, чтобы быть генералом и... чем-то большим для меня? - Восемнадцать, - сказал он, продвигая свой возраст за следующий день рождения, и развернул лошадь. Шанки ждали его, сидя на верблюдах, обрадованных тем, что можно стоять спокойно. Лошади непрерывно хлестали себя хвостами по бокам, отмахиваясь от мух. Конан оглянулся вокруг. - Хаджимен? - Я готов, - отозвался шанки. Конан взглянул на Испарану. - Едешь? - Восемнадцать! - Ну... почти. Она потрясла головой. Жемчужины сверкали в ее волосах и на ее широкой нагрудной повязке из желтого шелка. - Почти восемнадцать, - выдохнула она. - Каким же мужчиной ты станешь. Конан напряженно улыбнулся. - Раньше ты сказала "какой же ты", Испарана, а теперь говоришь "каким же ты будешь". Значит, ты не едешь. Прощай, Испарана. Я рад, что тебе не удалось убить меня. - Я не так уверена, - мягко сказала она. Конан рассмеялся. - И ради чего? Ради амулета, который должен был защитить Актер-хана? Он оказался замечательно эффективным, не правда ли? То, что мы привезли Актеру этот амулет, защитило его - прямо в гроб! О боги, спасите меня от подобных амулетов. - Конан... как ты думаешь, ты когда-нибудь вернешься в Замбулу? - Спарана... - он обернулся и взглянул на Хаджимена. - Послушай меня, Хаджи. Я клянусь киммерийским Кромом и замбулийским Эрликом и шанкийской Тебой, что я никогда даже не признаюсь, что был в Замбуле! Это обет! Я буду отрицать, что побывал здесь. Я забуду о Замбуле так быстро, как только смогу. И об этом проклятом Глазе Эрлика тоже! - И обо мне. Она казалась маленькой, Соратница Хана, стоя на земле в то время, как Конан восседал на лошади из личных конюшен хана. - И о тебе, Испа. Если когда-нибудь я забудусь и все-таки вернусь в Замбулу, Испарана, нянька и Со ратница Джунгир-хана, ты будешь покрытой морщинами матерью нескольких детей. Можешь быть уверена. Голубые глаза долго вглядывались в карие, и он увидел, как карие глаза подернулись пеленой, и вздрогнул, словно просыпаясь. - Хаджимен! - окликнул Конан и дернул повод своего скакуна. Она стояла и смотрела, как он уезжает прочь.