лучше сделать это слишком рано, нежели слишком поздно. Еще зеленым юношей, когда самоубийства Поля Лафарга и жены его Лауры Маркс наделали столько шуму в социалистических партиях, я твердо защищал принципиальную правильность их позиции и, помнится, ожесточенно возражал Августу Бебелю, очень возмущавшемуся этими самоубийствами, что, если можно спорить против того возраста, который устанавливали Лафарги, ибо здесь дело не в годах, а в возможной полезности политического деятеля, то ни в коем случае нельзя спорить против самого принципа ухода политического деятеля из жизни в тот момент, когда он сознает, что не может больше приносить пользы тому делу, служению коему посвятил себя. Более 30 лет назад я усвоил себе философию, что человеческая жизнь лишь постольку и до тех пор имеет смысл, поскольку и до какого момента она является служением бесконечному, которым для нас является человечество, ибо, поскольку все остальное конечно, постольку работа на это лишена смысла; если же и человечество, быть может, тоже конечно, то, во всяком случае, конец его должен наступить в такие отдаленные времена, что для нас оно может быть принято за абсолютную бесконечность. А при вере в про- тресс, как я в него верю, вполне можно себе представить, что даже, когда погибнет наша планета, человечество будет знать способы перебраться на другие, более молодые и, следовательно, будет продолжать свое существование и тогда, а, значит, все содеянное в его пользу в наше время будет отражаться и в тех отдаленных веках, т. е. придаст единственный возможный смысл нашему существованию и нашей жизни. В этом и только в этом я всегда видел единственный смысл жизни; и теперь, оглядываясь на прожитую мною жизнь, из которой я 27 лет провел в рядах нашей партии, я -- думается мне -- имею право сказать, что всю свою сознательную жизнь оставался верен своей философии, т. е. всю ее прожил со смыслом, ибо -- в работе и борьбе за благо человечества. Даже годы тюрьмы и каторги,-- когда человек отстранен от непосредственного участия в борьбе и служении человечеству,-- не могут быть вычеркнуты из числа осмысленных, имеющих смысл годов жизни, ибо, являясь годами самообразования и самовоспитания, эти годы способствовали улучшению работы впоследствии и поэтому точно так же могут быть отнесены к годам работы на пользу человечества, т. е. годам, прожитым со смыслом. Кажется мне, я имею право утверждать, что я ни одного дня своей жизни, в этом понимании, не прожил без смысла. Но теперь, по-видимому, наступает момент, когда жизнь моя утрачивает свой смысл, и, следовательно, для меня появляется обязанность уйти из нее, покончить с нею. Уже несколько лет нынешнее партийное руководство нашей партией в соответствии с общей проводимой ею линией не давать работы оппозиционным элементам,-- не дает мне ни партийной, ни советской работы того масштаба и характера, в которых я мог бы принести максимум посильной мне пользы. Последний год, как вам известно, Политбюро совершенно отстранило меня как оппозиционера от всякой партийной и советской работы. С другой стороны, отчасти, вероятно, по причине моей болезненности, отчасти, возможно, и по причинам, которые вам лучше известны, чем мне,-- я и в практической оппозиционной борьбе и работе этот год почти не принимал участия. С огромной внутренней борьбой и сначала с величайшей неохотой я ушел в ту область работы, к которой надеялся прибегнуть лишь тогда, когда уже стану полным инвалидом, и вошел целиком в научно-педагогическую и литературную работу. Как ни тяжело это было сначала, но я постепенно вошел в эту работу и стал надеяться, что и при этой работе жизнь моя все же сохранит ту же внутреннюю необходимую ей полезность, о которой я говорил выше и которая только и может, с моей точки зрения, оправдать мое существование. Но здоровье мое все ухудшалось и ухудшалось. В 20-х числах сентября по неведомой мне причине Лечебная комиссия ЦК потребовала меня на консультацию профессоров-специалистов, и последняя установила у меня активный туберкулезный процесс в обоих легких, миокардит, хроническое воспаление желчного пузыря, хронический колит с аппендицитом и хронический полиневрит (множественное воспаление нервов); освидетельствовавшие меня профессора категорически заявили мне, что состояние моего здоровья гораздо хуже, чем я себе это представляю, что я думать не должен надеяться дочитать до конца свои курсы в вузах (1-м МГУ и Институте востоковедения), что, наоборот, гораздо благоразумнее мне сейчас же бросить эти планы, что мне и дня лишнего нельзя оставаться в Москве и часу лишнего нельзя быть без лечения, что мне необходимо немедленно же поехать за границу в соответственный санаторий, а так как эту-де поездку нельзя выполнить в пару дней, то на короткое время до отъезда за границу они предписывают мне кое-какие медикаменты и лечение в кремлевской поликлинике. На мой прямой запрос, какие же шансы, что я вылечусь за границей, и могу ли я лечиться в России, не бросая работы, профессора, в присутствии ст. врача ЦК т. Абросова, еще одного врача -- коммуниста и ст. врача кремлевской больницы А Ю. Коннель, категорически заявили, что российские санатории мне ни в коем случае помочь не могут, что я должен надеяться на заграничное лечение потому, что до сих пор ни разу более двух-трех месяцев за границей не лечился, а что теперь они именно настаивают на поездке минимум на полгода, не ограничивая максимума, и что при таких условиях они не сомневаются, что если я и не вылечусь окончательно, то, во всяком случае, на длительный срок смогу вполне работать. Около двух месяцев после этого никаких абсолютно шагов со стороны Лечебной комиссии ЦК (которая ведь сама и созвала упомянутый консилиум) не было сделано не только в направлении моей отправки за границу, но и в деле моего лечения здесь. Наоборот, с некоторого времени кремлевская аптека, которая всегда до сего выдавала мне лекарства по моим рецептам, получила запрещение делать это, и я фактически был лишен той бесплатной медикаментозной помощи, которою всегда пользовался, и вынужден был покупать необходимые мне лекарства за свой счет в городских аптеках (кажется, в это же время руководящая группа нашей партии перешла и в отношении других товарищей из оппозиции к выполнению своей угрозы "бить оппозицию по желудку"). Покуда я был настолько здоров, что мог работать, я на все это обращал мало внимания. Но так как мне становилось все хуже и хуже, то жена моя начала хлопоты и в Ле- чебной комиссии ЦК и лично у т. Н. А. Семашко (так всегда публично ратующего за осуществление лозунга "беречь старую гвардию") о моей поездке за границу. Вопрос, однако, все время откладывался рассмотрением, и единственное, чего жена добилась,-- это выдачи ей выписки постановления консилиума, в котором перечислены мои хронические болезни и указано, что консилиум настаивает на отправке меня за границу "в санаторию типа проф. Фридлендера сроком до одного года". Тем временем девять дней назад я слег окончательно, так как ухудшились и обострились (как это всегда бывает) все мои хронические болезни и, что ужаснее всего, мой застарелый полиневрит опять принял острую форму, при которой приходится терпеть совершенно невыносимые, адские боли, а я совершенно лишен возможности ходить. Фактически эти девять дней я не имею никакого лечения, и обсуждается вопрос о моей заграничной поездке. Из врачей ЦК никто ни разу не был. Навестившие меня проф. Да-виденко и д-р Левин хотя и прописали какие-то пустяки (которые ничего не помогают, конечно), но тут же признали, что "ничего сделать не могут" и что необходима скорейшая поездка за границу. Д-р Левин сказал как-то жене, что вопрос затягивается, ибо в Лечебной комиссии, наверное, думают, что жена моя поедет со мной, а "это очень дорого" (когда заболевают товарищи не из оппозиции, то их, а зачастую и их жен, как известно, сплошь да рядом отправляют за границу в сопровождении наших врачей или профессоров; я сам знаю много таких случаев и должен также констатировать, что, когда я в первый раз заболел тем же острым полиневритом, меня отправили за границу в сопровождении всей моей семьи -- жены и ребенка -- и профессора Каннабиха; тогда, впрочем, еще не было вновь установившихся нравов в партии). Жена на это ответила, что как ни тяжело мое состояние, но она вовсе не претендует, чтобы она или кто-либо вообще сопровождал меня. На это д-р Левин уверил ее, что в таком случае разрешение вопроса пойдет скорее. Мое состояние все ухудшается, боли стали настолько невыносимыми, что я наконец потребовал хоть какого-нибудь облегчения у врачей. Бывший у меня сегодня д-р Левин опять повторил, что они ничего сделать не могут и что единственное спасение в скорейшей поездке за границу. А вечером врач ЦК т. Потемкин сообщил моей жене, что Лечебная комиссия ЦК постановила меня за границу не посылать и лечить в России, т. е. профессора-специалисты настаивают на длительном лечении за границей и кратковременное считают бесполезным; ЦК же, наоборот, согласен дать на мое лечение до тысячи долларов (2 тысяч рублей) и не считает возможным ассигновать больше. Я, как вам известно, в прошлом отдал не одну тысячу рублей в нашу партию, во всяком случае, больше, чем я стоил партии с тех пор, как революция лишила меня моего состояния, и я не могу уже лечиться за свой счет. Англо-американские издательства неоднократно предлагали мне за отрывки из моих воспоминаний (по моему выбору, с единственным требованием, чтобы вошел период брестских переговоров) сумму до 20 тысяч долларов; Политбюро прекрасно знает, что я достаточно опытен и как журналист, и как дипломат, чтобы не напечатать того, что может повредить нашей партии или государству, и неоднократно был цензором и по НКИД и по ГКК, а в качестве полпреда -- и по всем выходящим в данной стране русским произведениям. Я просил несколько лет назад разрешения Политбюро на издание таких своих мемуаров с обязательством весь гонорар отдать в партию, ибо мне тяжело-де брать от партии деньги на свое лечение. В ответ на это я получил прямое постановление ПБ, что "дипломатам или товарищам, причастным к дипломатической работе, запрещается категорически печатать за границей свои воспоминания без предварительного просмотра рукописи Коллегией НКИД и Политбюро ЦК". Зная, какая затяжка и неаккуратность произойдет при такой двусторонней цензуре, при которой нельзя даже и связываться с заграничным издательством, я тогда, в 1924 году, отказался от этого предложения. Теперь, когда я был за границей, я получил новое,-- уже с прямой гарантией 20 тысяч долларов гонорара, но зная, как теперь фальсифицируется и история партии, и история революции, и не считая возможным приложить свою руку к подобной фальсификации, не сомневаясь, что вся цензура Политбюро (а иностранные издательства настаивают именно на более личном характере воспоминаний, т. е. на характеристиках действующих в них лиц и т. д.) сведется к недопущению правильного освещения лиц и деятельности ни с одной, так сказать, ни с другой стороны, т. е. ни истинных вождей революции, ни квазивождей ее, теперь возведенных в этот сан,-- я, без прямого нарушения постановления Политбюро, не считаю возможным издание своих мемуаров за границей, следовательно, не вижу возможности лечиться, не получая денег от ЦК, который явно за всю мою 27-летнюю революционную работу считает возможным оценить мою жизнь и здоровье суммою не свыше 2 тысяч рублей. В таком состоянии, как я сейчас, я, конечно, лишен возможности делать хоть какую-нибудь работу. Даже если бы я оказался в силах, несмотря на адские боли, все же продолжать чтение своих лекций, такое положение требовало бы серьезного ухода, переноски меня всюду на носилках, помощи в добыче в библиотеках и архивах нужных книг и материалов и т. п. В прошлую мою такую же болезнь к моим услугам был целый штат полпредства, теперь же мне "по чину" даже личного секретаря не полагается; при том невнимании ко мне, которое последнее время постоянно проявляется при всех моих заболеваниях (вот и теперь, как сказано, я девять суток -- без всякой помощи фактически, и даже предписанной мне проф. Давиденко электрической грелки пока добиться не могу),-- я не могу рассчитывать даже на такой пустяк, как переноска меня на носилках. Даже, если бы меня лечили и послали на необходимый срок за границу,-- положение оставалось бы в высшей степени пессимистическим: в прошлый раз я в остром состоянии полиневрита без движения пролежал около двух лет; тогда у меня, кроме этой болезни, никаких других не было, и тем не менее все мои болезни пошли именно от этой; теперь у меня насчитывается их что-то около шести; даже, если бы я мог теперь сколько нужно времени посвятить лечению, и тогда вряд ли имел бы право рассчитывать на мало-мальски сносный срок продолжительности жизни после этого лечения. Теперь же, когда меня не считают возможным серьезно лечить (ибо лечение в России и по мнению врачей безнадежно, а лечение за границей на пару месяцев -- столь же бесполезно) -- жизнь моя теряет всякий смысл; даже если не исходить из моей философии, очерченной выше, вряд ли можно признать для кого-нибудь нужной жизнь в невероятных мучениях, лежа без движений и без возможности вести хоть какую-нибудь работу. Вот почему я говорю, что наступил момент, когда необходимо эту жизнь кончать. Я знаю вообще отрицательное отношение партии к самоубийцам, но я полагаю, что вряд ли кто-нибудь, уяснив себе все мое положение, смог бы осудить меня за этот шаг. Кроме того, проф. Давиденко полагает, что причиной, вызвавшей рецидив острого моего заболевания полиневритом, являются волнения последнего времени. Если бы я был здоров, я нашел бы в себе достаточно сил и энергии, чтобы бороться против созданного в партии положения. Но в настоящем своем состоянии я считаю невыносимым такое положение в партии, когда она молчаливо сносит исключение Ваше из своих рядов, хотя абсолютно не сомневаюсь в том, что рано или поздно наступит в партии перелом, который заставит ее сбросить тех, кто довел ее до такого позора... В этом смысле моя смерть является протестом борца, который доведен до такого состояния, что никак и ничем иначе на такой позор реагировать не может. Если позволено сравнивать великое с малым, то я сказал бы, что величайшей важности историческое событие,-- исключение Вас и Зиновьева из партии,-- что неизбежно должно явиться началом термидорианского периода в нашей революции, и тот факт, что меня после 27 лет революционной работы на ответственных партийно-революционных постах ставят в положение, когда не остается ничего другого, как пустить себе пулю в лоб,-- с разных сторон демонстрируют один и тот же режим в партии, и, быть может, обоим этим событиям, малому и великому совместно,-- удастся или суждено стать именно тем толчком, который пробудит партию и остановит ее на пути скатывания к термидору. Я был бы счастлив, если бы мог быть уверен, что так именно будет, ибо знал бы тогда, что умер недаром. Но, хотя я знаю твердо, что момент пробуждения партии наступит, я не могу быть уверен, что это будет теперь же... Однако я все-таки не сомневаюсь в том, что смерть теперь может быть полезнее моей дальнейшей жизни. Нас с Вами, дорогой Лев Давыдович, связывает десятилетие совместной работы и личной дружбы тоже, смею надеяться. Это дает мне право сказать Вам на прощание то, что мне кажется в Вас ошибочным. Я никогда не сомневался в правильности намечавшегося Вами пути, и Вы знаете, что более 20 лет иду вместе с Вами, со времен "перманентной революции". Но я всегда считал, что Вам недостает ленинской непреклонности, неуступчивости, его готовности остаться хоть одному на признаваемом им правильным пути в предвидении будущего большинства, будущего признания всеми правильности этого пути. Вы политически всегда были правы, начиная с 1905 года, и я неоднократно Вам заявлял, что собственными ушами слышал, как Ленин признавал, что и в 1905 году не он, а Вы были правы. Перед смертью не лгут, и я еще раз повторяю Вам это теперь... Но Вы часто отказывались от собственной правоты в угоду переоцениваемому Вами соглашению, компромиссу. Это ошибка. Повторяю, политически Вы всегда были правы, а теперь более правы, чем когда-либо. Когда-нибудь партия это поймет, а история обязательно оценит. Так не пугайтесь же теперь, если кто-нибудь от Вас даже и отойдет или, тем паче, если не многие так скоро, как нам всем бы этого хотелось, к Вам придут. Вы правы, но залог победы Вашей правоты -- именно в максимальной неуступчивости, в строжайшей прямолинейности, в полном отсутствии всяких компромиссов, точно так же, как всегда в этом именно был секрет побед Ильича. Это я много раз хотел сказать Вам, но решился только теперь, на прощанье. Два слова по личному поводу. После меня остаются малоприспособленная к самостоятельной жизни жена, маленький сын и больная дочь. Я знаю, что теперь Вы ничего не сможете для них сделать, а на теперешнее руководство партии я и в этом отношении абсолютно не рассчитываю. Но я не сомневаюсь, что недалек тот момент, когда Вы опять займете подобающее Вам место в партии. Не забудьте тогда моей жены и деток. Желаю Вам не меньше энергии и бодрости, чем Вы проявляли до сих пор, и наискорейшей победы. Крепко обнимаю. Прощайте. Москва, 16 ноября 1927 г. Ваш А. Иоффе. П. С. Письмо написано с 15-го на 16-е ночью, а сегодня, 16-го днем, Мария Михайловна была в Лечебной комиссии с целью настоять на моей отправке за границу хотя бы и на 1--2 месяца. На это ей было повторено, что по мнению профессоров-специалистов краткосрочная поездка за границу совершенно бесполезна, и было заявлено, что Лечебной комиссией ЦК постановлено немедленно перевезти меня в Кремлевскую больницу. Таким образом, мне отказано даже в краткосрочной лечебной поездке за границу, а то, что лечение в России не имеет никакого смысла и не дает никакой пользы,-- как указано, признается всеми моими врачами. Дорогой Лев Давыдович, я очень сожалею, что мне не удалось Вас повидать; не потому, что я сомневался бы в правильности принятого мною решения и надеялся бы, что Вы сможете меня переубедить. Нет. Я нисколько не сомневаюсь в том, что это самое разумное и трезвое из всех решений, которые я мог бы принять. Но я боюсь за это свое письмо; такое письмо не может быть не субъективным, а при столь резком субъективизме сможет утратиться критерий объективности и какая-нибудь одна фальшиво звучащая фраза может испортить все впечатление письма. Между тем я, конечно, рассчитываю на использование этого письма, ибо только в этом ведь случае мой шаг сможет дать свою пользу. Поэтому я даю Вам не только полнейшую свободу редактирования моего письма, но даже очень прошу Вас исключить из него все то, что Вам покажется лишним, и добавить то, что Вы сочтете необходимым. Ну, прощайте, дорогой мой. Крепитесь, Вам еще много силы и энергии понадобится. А меня не поминайте лихом. А. В е р н о: Д. Котляренко СООБЩЕНИЕ ОТ СЕКРЕТАРИАТА ЦК ВКП(б) 1 ноября с. г. Лечебная комиссия в составе т. т. Филлера и Короткова (от ЦКК ВКП (б)), Потемкина, Абросова (врачей ЦК) и Самсонова (управделами ЦК)вынесла следующее решение: "Поручить врачу Центрального Комитета т. Потемкину выяснить возможности лечения т. Иоффе в СССР". 15 ноября с. г. Лечебная комиссия приняла следующее постановление: "Ввиду возможности организации лечения т. Иоффе А. А. в СССР, поручить врачу ЦК т. Потемкину организовать таковое, договорившись со специалистами Санупра Кремля и с т. Иоффе". На это постановление Лечебной комиссии возражений со стороны т. Иоффе и его семьи в Секретариат ЦК не поступало и поэтому со стороны ЦК, не обсуждавшего решение Лечебной комиссии, не могло быть никаких решений против выезда т. Иоффе для лечения за границу. Секретарь ЦК ВКП (б) Кубяк 18 ноября 1927 года Верно: Д. Котляренко ЛЕНИН И СФОРЦА Что демократический граф Сфорца, с большой почтительностью говорящий о философских интересах бельгийский королевы, невысоко ставит философские горизонты Ленина, это в порядке вещей. Но и в области политики итальянский дипломат отзывается о Ленине с суверенным пренебрежением. На нескольких страничках, которые он посвящает создателю большевистской партии, Сфорца изображает его слепым фанатиком, повторяющим наизусть формулы Маркса, чтобы затем неожиданно вложить в уста Ленина фразу: "Книга убивает социальную революцию". Причем, по словам Сфорца, Ленин стал действовать согласно этому принципу. Всеми этими отзывами и оценками Сфорца очень хорошо характеризует себя, но мало дает для оценки Ленина. Если поставить себе задачей охарактеризовать особенность духовной природы Ленина и вместе с тем его главную силу в немногих словах, то пришлось бы указать на его способность охватить каждый вопрос и каждую политичес- кую обстановку со всех сторон, вскрыть все тенденции, продумать до конца все их возможные последствия и выразить выводы в самых простых и прозаических словах. В этом равновесии теории и практики, мысли и воли, предвидения и активности, осторожности и дерзновения, в этой универсальности -- суть ленинского гения. Но так как он каждую сторону вопроса сводит к простейшим формулам, то умственная банальность при чтении Ленина легко может проникнуться чувством собственного превосходства. Всякий "образованный" человек мог бы о той или другой стороне вопроса сказать так же, как Ленин или лучше Ленина. Но посредственность мысли -- в одной плоскости, а Ленин -- в трех измерениях. Английские и итальянские социалисты, встретившиеся с Лениным на Циммервальдской конференции, одинаково подтверждали графу Сфорца правильность его оценки Ленина. Кто были эти итальянские социалисты -- мы не знаем. Что касается английских социалистов, то их в Циммервальде вовсе не было. Один из циммервальдцев рассказывает, как Ленин, указывая на Зиновьева, говорил одному из своих западноевропейских собеседников "Бедняга Зиновьев, он еще утопист; он верит, что мы сможем в России совершить революцию без пролития крови". Кто имеет хоть малейшее представление о совместной работе Ленина и Зиновьева, тот без труда поймет, что Ленин не мог делать такого замечания, к которому Зиновьев не мог подать ему никакого повода. Об этих апокрифических словах Ленина графу поведал один из участников Циммервальда, ставший впоследствии министром великой страны. Если не считать Ленина и Троцкого, ставших впоследствии народными комиссарами, никто из участников Циммервальда не становился впоследствии правителем ни великой, ни малой страны, ПРИЛОЖЕНИЕ ИЗ ПИСЕМ Л. ТРОЦКОГО МАКСУ ИСТМЕНУ 20 января 1931 г. Дорогой друг! [...] Хочу в нескольких словах сообщить Вам о новой книге, которую я пишу в промежутке между двумя томами "Истории революции". Книга будет, может быть, называться "Они и мы" или "Мы и они" и будет заключать в себе целый ряд политических портретов представителей буржуазного и мелкобуржуазного консерватизма, с одной стороны, и пролетарских революционеров -- с другой; намечены: Хувер, Вильсон, из американцев; Клемансо, Пуанкаре, Барту и некоторые другие французы; дело банка Устрик займет главу в связи с характеристикой французских политических нравов. Из англичан войдут Болдвин, Ллойд Джордж, Черчилль, Макдональд и лейбористы вообще. Из итальянцев я возьму графа Сфорца, Джолитти и старика Кавура. Из революционеров: Маркс и Энгельс, Ленин, Люксембург, Либкнехт, Боровский, Раковский и, вероятно, Красин, в качестве переходного типа. Этот список еще не окончательный. Я работал над этой книгой в течение последнего месяца: из этого Вы видите, что она еще не далеко продвинулась вперед, хотя ее общая физиономия мне уже выяснилась. (Толчком для меня послужила книга итальянского дипломата Сфорца, посвященная характеристике различных государственных деятелей, в том числе и некоторых революционеров. Книга его очень плоская, имела, судя по газетам, в Америке большой успех, чему я, разумеется, нисколько не удивляюсь. В своих характеристиках бельгийского короля, лорда Бальфура или Пуанкаре, итальянский граф источает благородство изо всех пор. Но когда он переходит к революционерам, прежде всего к Ленину, то обнажает себя в качестве глупого и грязного сикофанта. Особенно гнусны те отзывы, которые он влагает в уста Воровского относительно Ленина. Мне не будет никакого труда доказать, что сиятельный автор постыдно лжет. Разоблачение Сфорцы и явилось для меня первым толчком ко всей этой книге. Но центр тяжести ее уже сейчас переместился. Книга будет иметь тон боевого памфлета, но ни в каком случае не агитаторский тон. Характеристики будут опираться на самое серьезное изучение всех фигур в контексте политических условий и прочее. Думается мне, что книга вызовет интерес широких кругов, как революционных, так и консервативных, ибо она вся будет построена на противопоставлении одного типа другому. Для этой книги я бы хотел иметь хорошего американского издателя (кстати, я, вероятно, включу в книгу также и портрет Авраама Линкольна, фигуру которого так постыдно исказила официальная и официозная американская иконография). Когда эта книга будет готова? Это зависит от того, когда я должен буду сдать второй том своей "Истории революции". Немецкий издатель намеревался, насколько я знаю, выпустить второй том не скоро после первого. Бонн же, по-видимому, будет торопиться. Я предложил им сговориться между собою. Если второй том будет отложен месяцев на восемь, то я мог бы книгу портретов закончить в течение ближайших четырех месяцев. Таковы предварительные сведения [...] 25 января 1932 г. [...] Кстати, я хотел бы написать статью: "Ленин, Воров-ский и граф Сфорца". Этот поганенький либерально-сиятельный итальянский дипломат гнусно оклеветал Ленина и Воровского. Разоблачить и уличить его можно беспощадно. Книга Сфорца вышла на всех языках и широко рекламировалась в Америке. Как Вы думаете, нашлось бы место для такой статьи? [...] 1 апреля 1933 г. [...] Я сейчас работаю над характеристикой Раковского, Иоффе, Воровского и Красина. Вместе с "Завещанием Ленина" * это составило бы небольшую книгу. Окончательное решение я приму в зависимости от ожидаемого мною ответа Саймон и Шустера. Жму руку, Ваш Л. Троцкий * Опубл, в ж-ле "Обозрение". No 10--11. 1984. ПРИМЕЧАНИЯ ЛЕВ ТРОЦКИЙ ПОРТРЕТЫ РЕВОЛЮЦИОНЕРОВ 1 Мать, Мария Александровна, по рождению -- Берг..-- Фамилию матери Ленина Троцкий приводит по памяти и неправильно. На самом деле ее девичья фамилия Бланк. 2 И завязывает первые связи с членами местного марксистского кружка.-- В отличие от Троцкого, Ленин тщательно скрывал влияние народнической идеологии на свое духовное развитие в домарксистский период своей биографии. Однако в Институте Гувера (Стэнфорд, Калифорния) среди бумаг историка-эмигран та Сватикова хранится копия с двух работ Ленина -- быть мо жет, самых ранних среди известных -- явно народнического ха рактера. 3 Переходившие из рук в руки в рукописном виде.-- В первую очередь главы книги "Что такое "друзья народа" и как они воюют против социал-демократов?" 4 Названия партии коммунистическим (1918).-- Перемена назва ния произошла на VII съезде партии в марте 1918 года. 5 И в первой же статье призывает большевиков...-- Название этой статьи В. И. Ленина "О реорганизации партии". Дата ее напи сания-- ноябрь 1905 года. 6 Он пишет капитальное исследование...-- Имеется в виду работа В. И. Ленина "Материализм и эмпириокритицизм". 7 Ленин действует по поручению германского генерального шта ба.-- Приказ об аресте Ленина был отдан Временным прави тельством 6 июля 1917 года. 8 Ходом вещей отодвинулось на 25 октября.-- Судя по некоторым источникам, Ленин советовал начать восстание между 15 и 20 октября. 10-го же октября 1917 года на заседании ЦК об суждался вопрос о необходимости восстания, но о сроках при сутствующие высказывались неопределенно. 9 Из лесного шалаша...-- Троцкий описывает события слишком большими мазками. Из шалаша в Разливе Ленин в августе 1917 года переезжает в Финляндию и лишь в конце сентября перебирается в Петроград. 10 Восстание чехословаков...-- Начался мятеж Чехословацкого кор пуса в 20-х числах мая 1918 года и вскоре распространился на огромной территории вдоль железнодорожных артерий от Вла дивостока до Самары. 11 Обвинения в национальном гнете...-- В феврале 1921 года ча сти 11-й Красной Армии вступили в Грузию, где в это время происходило -- во многом по инициативе Сталина и Орджо никидзе -- восстание против меньшевистского правительства Жордания. Вопреки всему написанному позднее историками- официозами, тифлисское правительство опиралось на значи тельную часть населения страны. Ввод в Грузию красноармей ских частей произошел при протесте тамошней общественности, но с согласия советского руководства, в том числе и Ленина (но при протесте Троцкого). Тем не менее Троцкий написал целую книгу в защиту оккупации Грузии, под заглавием "Ком мунизм и терроризм", острие которой было направлено против Карла Каутского, вставшего на защиту правительства Жор дания. 12 В июне -- августе болезнь Ленина развивается...-- Исключитель но сильный приступ болезни, оказавшейся смертельной, произо шел с Лениным в мае 1922 года. 13 Последнее свое публичное выступление...-- Имеется в виду вы ступление Ленина на объединенном пленуме Моссовета и рай онных Советов 20 ноября 1922 года. 14 В 6 часов 30 минут вечера...-- В энциклопедических словарях в 6 часов 50 минут. 15 Н. Н.-- Видимо, Григорий Алексинский или Александр Богда нов. С ними Ленин, вплоть до политического разрыва, ча сто играл в шахматы. Запись эта органично примыкает к дневниковым заметкам Троцкого начала -- середины 30-х го дов, когда он принялся усиленно работать над биографией Ленина. 16 "Приказом No 1", отменявшим отдание чести.-- Приказ номер 1 Петроградского Совета по Петроградскому гарнизону был при нят 1 (14) марта 1917 года на заседании рабочей и солдатской секций Петроградского Совета. Кроме формальных распоряже ний, вроде отмены отдания чести, приказ узаконил существова ние солдатских комитетов в армии, однако не ввел, вопреки желанию почти трети присутствующих, систему выборности ко мандного состава. 17 Нуланс организует восстание в Ярославле.-- б июля 1918 года в Ярославле началось восстание против советской власти, в котором участвовали различные политические силы от меньше виков до монархистов. Одновременно произошли вооруженные выступления в Рыбинске и Муроме, но они быстро были подав лены. Ярославские повстанцы, возглавляемые полковником А. П. Перхуровым, держались до 21 июля. Во время следствия выяснились связи восставших с французским послом Нулансом через Бориса Савинкова. 18 Локкарт организует террористические акты...-- Глава англий ской миссии при советском правительстве Р. Локкарт возгла- вил разветвленный заговор в Петрограде, Москве и некоторых других городах центральной России летом 1918 года. Деятельность конспиративной сети, направляемой Локкартом, вошла в историческую литературу как заговор "трех послов". Он подробно описан,-- впрочем, в тональности, отличающейся от работ советских историков,-- в мемуарах Локкарта "Буря над Россией". 19 Мартынов (Пиккер) Александр Самойлович (1865--1935) -- старейший деятель российского революционного движения. На II съезде партии антиискровец. Один из идеологов экономиз ма, затем меньшевизма. В 1907--1912 годах член ЦК РСДРП. После гражданской войны инициатор публичного роспуска меньшевистских групп в Советской России. Занимал ведущие посты в аппарате Коминтерна, редактировал журнал "Комму нистический Интернационал". В конце 20-х годов Мартынов, будучи одним из теоретиков Коминтерна, активно полемизи рует с Троцким. Примечательно, что во время этой полемики оба они взаимно обвиняли друг друга в меньшевистском прош лом. Мартынов умер, не дожив до кульминационного пункта "мясорубки тридцатых". Однако Сталин, видимо, к этому вре мени относился уже к нему с подозрением и по странной при хоти долгое время не позволял захоронить урну с прахом Мар тынова. 20 Слепков -- вероятнее всего, Слепков Александр. Самый извест ный среди братьев Слепковых. Участник бухаринской школы, историк, публицист. В разное время редактировал "Комсомоль скую правду", "Ленинградскую правду", журнал "Прожектор", работал в редакции "Правды", в аппарате Коминтерна. Был известен как сторонник "генеральной линии Сталина в середине 20-х годов, яростно (и чаще всего несправедливо, предвзято) критиковал Троцкого, Зиновьева, Каменева и их сторонников. В эти годы часто фигурирует в работах Троцкого (в частности, оппозиционеры распространяли слух о кадетском прошлом Александра Сленкова). Впоследствии Слепков стал активным противником Сталина в рядах "правых", а затем (в 1932 году) одной из ключевых фигур группы Рютина -- Каюрова -- Слеп- кова. Несколько раз арестовывался и ссылался. Расстрелян. Посмертно реабилитирован. 21 Степанов-Скворцов -- в литературе обычно фигурирует как Скворцов-Степанов Иван Иванович (1870--1928). Советский государственный, партийный деятель, историк, экономист, жур налист. Переводчик "Капитала" Маркса на русский язык. Один из руководителей Московской большевистской организации в годы царизма. С 1925 года редактор "Известий". С 1927 года заместитель редактора "Правды". В 1926--1928 годах редактор "Ленинградской правды". В последние месяцы своей жизни симпатизирует нарождающейся группе Бухарина -- Рыкова -- Томского, но активно не выступает на их стороне по состоя нию здоровья, 22 Лядов (Мандельштам) Мартын Николаевич (1872--1947) -- деятель российского революционного движения, историк, пуб лицист. Один из организаторов московского "Рабочего союза". Участник революции 1905--1907 годов. С 1909 года отзовист, меньшевик. В 1917 году заместитель председателя бакинского Совета. В 1920-м снова примыкает к большевикам. В 1923-- 1929 годы ректор Коммунистического университета им. Свердлова. Подобно почти всем большевикам первого призыва оставался в натянутых отношениях с Троцким. Поддерживал линию Сталина -- Бухарина в борьбе с оппозицией. Лядов являлся в глазах Троцкого эталоном политической непоследовательности. 23 Протоколы которого не опубликованы по сей день...-- В Бер лине в 1932 году в издательстве "Гранит" Троцкий опубликует протоколы Мартовского совещания в своей книге "Сталинская школа фальсификации". Основой этой публикации служила до вольно точная копия корректуры из сборника протоколов засе дания Петербургского комитета большевиков, изъятого из набора ретивыми партийными цензорами, но доставленного Троцкому оппозиционно настроенными типографскими рабо чими. 24 За незнакомой мне подписью: И. Сталин.-- На самом деле статья подписана К. Сталин. 25 29-летний чернобородый матрос...-- Павлу Дыбенко было в 1917 году 28 лет. 26 Но в конце концов примыкает к большевикам.-- Даже в наши дни, когда открываются все новые и новые архивные фонды, так и не выяснилось, примыкал ли Сталин к меньшевикам до того, как стать активным большевиком. 27 Во всей этой переписке имя Кобы не названо ни разу.-- Лев Троцкий намекает на случай, известный лишь современникам, но забытый в наше время. В 1934 году Институт Маркса -- Эн гельса -- Ленина издал сборник документов "Партия в револю ции 1905 года". Так как в книге этой имя Сталина не фигури ровало среди корреспондентов Ленина, то ее сразу же по приказу сверху пустили под нож. Всего сохранилось, в библиотеках и частных собраниях, лишь несколько экземп ляров. 28 Конференция партии не соглашается, правда, ввести Кобу в ЦК.-- Сталин, судя по сохранившимся документам, даже не был назван среди имен возможных чекистов. Он был коопти рован в ЦК несколько позже. Поэтому-то протоколы Праж ской конференции долгие годы лежали в Москве в партийном архиве под спудом. 29 И перешел на эсперанто...-- Лишь один источник, рассказ зна комого Сталина по туруханской ссылке, свидетельствует, что Сталин был не прочь выучить английский язык. "Когда проез жали мимо дома Сталина, Алеша (Улановский.-- М. К.) попро сил разрешения (у стражников.-- М. К.) зайти, чтобы взять, что нужно для дальней дороги, как было принято у ссыльных. Сталина он не застал, а его сожительница пекла пироги и рас кладывала их на листах из книги Канта. Алеша взял висевшую на гвозде шубу и стал искать какую-нибудь книгу. Кроме брошюр по национальному вопросу он увидел только попу лярный самоучитель английского языка и прихватил его с со бой" (Надежда и Майя Улановские. История одной семьи. 1982. С. 12.) 30 У Сталина есть дача Горки...-- Неверные сведения. Сначала в Горках жила семья Ленина, а после их выселения (в 30-е годы) там был устроен музей. На легенду смахивает также рассказ о пианоле. 31 На молодой малокультурной грузинке.-- Малокультурность пер- вой жены Сталина весьма относительна. До 14 лет у нее бы ли приходящие на дом преподаватели. Брат Екатерины Сва нидзе учился в Берлине. Уровень образованности этой состоя тельной семьи был не ниже недоучившегося семинариста Ста лина. 32 Из ее комнаты раздался выстрел.-- Некоторые современники утверждали, что сам Сталин в состоянии аффекта застрелил Надежду Аллилуеву. 33 В драме популярного русского писателя Афиногенова...-- На зывалась эта драма, поставленная в Художественном театре в 1930 году, весьма характерно для эпохи -- "Страх". Сталин основательно поработал над ее рукописью, вписав целые тира ды, направленные против уклонистов и потенциальных "врагов народа". Но цепкий глаз царственного цензора пропустил слова из монолога главного героя -- профессора Бородина. По словам очевидцев, во время этого монолога зал, как правило, замирал от волнения: "Мы живем в эпоху великого страха. Страх за