чием. Не хочется спорить с этим определением, и мы этого делать не будем, отметив, однако, что в режиме нашей задачи выявить Его график внедрения знаний в человечество, такие периоды времени, как "тысячелетие", выглядят несколько условными. Исходя из таких макрокатегорий времени, в конце концов, можно вообще все происшедшее с человечеством назвать какой-либо "эрой" подходящего определения, но нам это сейчас совершенно не подходит, и мы не воспользуемся этой возможностью. Нам нужны совершенно иные, более компактные категории времени, исследование которых позволило бы нам выявить какие-либо закономерности, а не говорить "о непонятном феномене", пусть и величественного характера. Мы уже убедились не раз, что любое "непонятное" может стать понятным, если заранее не поверить всем авторитетам, которые определили, что оно "непонятно". И начнем мы именно с философов (учителей) и сразу по трем причинам. Первая - тем самым мы отдаем дань основной мысли, заложенной в понятии "Осевое Время", как интересной гипотезе, если ее попробовать применить несколько по иному принципу. Вторая - философия тоже наука, и нет никаких оснований искать Его график исключительно в точных науках, и третья причина - философия никак не сопрягается с насущными потребностями человека и никак не подталкивается техническим уровнем общества, что, в отличие от случая с точными науками, делает наш первый эксперимент боле чистым. При этом сразу же стоит сказать, что, обращаясь к философии, мы должны сами себя предупредить, что, разбираясь в наследии великих философов, мы никогда не сможем до конца постичь всю глубину достижений этих умных людей. Собственного ума не хватит. И в этом нет ничего оскорбительного. Не загораемся же мы неодолимым желанием дуэли, если нам скажут, что сальто в три оборота с поворотом корпуса на 180 градусов - для нас высота недостижимая. Каждому - свое. Гениальный ум такое же редкое явление, как и гениальное по спортивности тело. Отнесемся к этому спокойно. Тем более, что в данном случае нам вовсе и не важна вся невозможная глубина воззрений великих мыслителей, поскольку представляется, что нам будет вполне достаточно и того, что мы сумеем понять из их писаний. А, изучая их писания, сразу же натыкаешься на мысль, что вся история философии - это разговор нескольких обостренно вяло интересующихся друг другом собеседников по типу: 1-й. Господа, я твердо склонен утверждать ту мысль, что солнце неизменно встает на востоке, а садится на западе. 2-й. Смею Вас уверить, мой дорогой "1-й", что по моим наблюдениям все выглядит несколько иначе - солнце встает на востоке, а садится на западе. 3-й. Боже мой! Какие глупости оба вы несете! Даже ребенок знает, что солнце всегда встает на востоке, а садится на западе! 4-й. Куда катится мир! И этому учат теперь детей! Но мы-то не дети, господа, мы-то должны знать, что солнце всегда встает на востоке, а садится на западе! 5-й. Эх, жаль господа, что вы все время тараторите какие-то пустяки, и не хотите меня послушать! Отвлекитесь от мелочей и послушайте лучше, что я открыл (сейчас у вас будет шок!): солнце всегда встает на востоке и садится на западе! И так тысячи лет... Эти удивительные беседы и споры не заканчиваются уже тысячелетия, причем от самого первого философа и до самого современного. Наверное, по праву было бы считать Заратустру и вообще первым философом, и вообще первым, кто еще в 7 веке до нашей эры сказал, что миром движет единство и борьба двух противоположных начал (знаменитый иранский дуализм). Он сказал это, и с достоинством удалился из этого мира, но через сто лет ему возразил Анаксимандр, заявивший, что все в мире - это единство и борьба противоположностей. В 4 веке до нашей эры в этот горячий спор вмешался Гераклит и заявил, что источником всего является переход противоположностей друг в друга. Гераклит оставался победителем в этом непримиримом споре около 1 500 лет, пока не пришел Чжань Цзай и не сказал, что все в мире - это превращение и борьба "инь" и "ян" (так по-китайски следует применять слово "противоположности", разлагая одно понятное слово на два непонятных). Но Якоб Беме уже в 16 веке высмеял мудрого китайца и заявил, что источником развития мира является не что иное, как единство и борьба противоположностей. За земляка яро вступился через двести лет Дай Чжень и высказал интересную и свежую мысль о том, что все в мире - это единство и борьба "инь" и "ян" (противоположностей). И, наконец, в 19 веке Георг Гегель пристыдил всех спорщиков совершенно новым предположением относительно темы их спора, предположив, что все в мире является следствием единства и борьбы противоположностей. Его голос, наверное, был более зычным, чем у хорошо воспитанных греков, мирного Заратустры или скромных китайцев, потому что по истечении двух с половиной тысяч лет (!) после первого появления этой мысли, Гегеля назвали "1-м" и главным диалектиком. То есть философом, который выводит все развитие истории из столкновения противоположностей. Процесс завершился. Если, конечно же, через тысячу лет не родится кто-либо дерзкий, и не опровергнет самого Гегеля, предположив, что все в мире - это единство и борьба противоположностей. Если переместиться от первого Заратустры на сто лет ближе и проникнуть в 6 век до н. э., то мы здесь находим у первых же встретившихся нам философов сразу две интересные мысли о непознаваемости мира. У Ксенофана (познанию недостаточно чувственных данных, так как это всего лишь частные "мнения" людей, а не сама истина) и у Парменида (чувствам доверять нельзя, главное в познании - некое "умозрительное знание", свободное от ощущений и чувств). Их совместную непримиримую вражду несколько охладил в 5 веке до нашей эры уже знакомый нам азартный полемист Гераклит, который и здесь наперекор всем заявил, что в основе познания лежат ощущения, а это - всего лишь ощущения, а не само познание. Против этого гневно выступил в 4 веке до нашей эры Аристотель, который, негодуя, но вполне в рамках приличий по форме, объявил, что познание - это обобщение единичного через опыт, в основе которого лежат чувства. Следовательно, упрямо настаивал Аристотель, чувства - это законодатели познания и само познание - это всего лишь наши чувства. Примерно в это же время Горгий слегка поправил Аристотеля и тактично заявил, что наше знание - это всего лишь набор наших личных ощущений. Тогда в 1 веке до нашей эры на тех же основаниях Энесидем заявил, что познание невозможно и поэтому лучше вообще отказаться от этих попыток и достичь некоего внутреннего наслаждения, на котором и стоило бы успокоиться. Но тут, откуда ни возьмись - снова китайцы! Некий Ван Чун вежливо, но настойчиво стал утверждать, что наше познание - это всего лишь наши чувства и наши восприятия. Европа была возмущена! И патриотичный Секст Эмпирик во 2 веке нашей эры громогласно призвал всех отказаться от бесполезных попыток бесполезного для поиска истины сознания и предаться душевному равновесию и блаженству. Блаженство после этого длилось ровно тысячу лет, пока с революционной идеей о том, что истина не может познаваться сознанием, а может это делать с собой только при помощи интуиции, не выступил Джованни Бонавентура. От этого шока оправились буквально через 500 лет и тогда Бонавентуру опровергли Джордж Беркли, Иоганн Гаман, Клод Гельвеций, Дай Чжень, Дени Дидро, Этьен Кондильяк, Иммануил Кант, Рихард Авенариус, Герберт Спенсер, Алексей Хомяков, Дэвид Юм, Фридрих Шиллинг, Ралф Эмерсон, Макс Вебер, Серен Кьеркегор, Эрнст Мах, Джон Милль, Владимир Милютин, Альфред Адлер, Казимеж Айдукевич, Реймон Арон, Анри Бергсон, Ауробиндо Гхош, Джон Дью и т.д. т т.д. Вот уже двести с лишним лет все они пытаются переспорить друг друга, наперебой утверждая, что любое познание - это не более, чем комплекс наших ощущений и познать мир можно только сверхоткровением, интуицией или каким-либо еще невероятным состоянием ума, отдалившимся от опыта и чувств. Точно такие же рефрены постоянно раздаются тысячелетиями и об атомной структуре материи, о Мировом Разуме, о неразрывности материи и движения, о двух составляющих мышления - психическом и рационально-логическом, о материальной и духовной сторонах мира и т.д. Все это, конечно, набрасывает на картину истории философской мысли краски некоего повторяющегося куплета, которые артисты слегка в разной форме, но постоянно преподносят публике в качестве полюбившегося и беспроигрышного номера. В самом деле - если в самых умных головах человечества на протяжении длительных веков вертятся постоянно одни и те же мысли, то приходится, вроде бы, признать, что никакого последовательного Плана их внедрения в эти головы сверху не существует. Если оставить из всего богатства мыслей всех философов всех веков только наследие Заратустры и Платона, то всем остальным багажом можно вполне безболезненно поступиться, ибо все, что было после них легко можно отнести лишь к переоркестровке идей этих Двух Великих. Поэтому определенно связно напрашивается мысль, что развитие философии является процессом спонтанным, то есть никем не регулируемым и, развивающимся свободно. Но мы не зря столько времени уделили именно подробному изложению истории развития той, не прекращающей живо биться и сегодня идеи, что познание мира невозможно в силу самой специфики человеческого познания. Сам факт такого настойчивого самобичевания, проходящий через всю историю цивилизации, не просто любопытен, а очень интересен как раз в том плане, что дает нам, похоже, возможность сказать, что зарождение философских идей в головах мудрецов происходит, все же, не без Его прямого влияния. Дело в том, что мышление - это тоже система приемов и методов познания. Эта система добросовестно работает с тем материалом, который ей предоставляется, и работает она с равнодушием ткацкого станка - что в него запустишь, то он тебе и выдаст. Хоть мешковину, хоть парчу - выйдет один и то же холст. Подобно любой системе, перерабатывающей внешний материал, мышление не может содержать в себе механизмы и устройства, приводящие к разрушению своей же собственной системы. Такое воздействие на нее может быть оказано только снаружи. В том же ткацком станке не может быть ничего такого, что отрицало бы ткацкое производства, как таковое вообще, ибо станок - цельный и неразрывный организм и, будь в нем такая возможность, она немедленно проявилась бы. Палку в колесо станка можно вставить только со стороны. Поэтому, если мы говорим о том, что в системе мышления находится возможность отрицать само мышление, то это сразу же нас настораживает, поскольку отрицание мышления должно быть элементом, чуждым самой системе мышления. Такое отрицание может быть в нее только внедрено. Поясним это. Представим себе Уэйна Гретцки, который в разгар своей звездной карьеры делает заявление по всем каналам прессы: "Люди! Не ходите на хоккей! Это вы - зря. Потому что хоккей - это абсолютно бесплодное и совершенно бесполезное занятие!" Что мы должны будем в этом случае сказать, и что мы обязательно скажем по поводу данной заявки? Мы скажем, что это был "голос свыше", "откровение" или еще что-то сверхъестественное, что смогло заставить этого парня отказаться от таких денег и от такой славы. Мы никогда не поверим, что это был плод обычных рассуждений за чашечкой кофе в межсезонье. Мы будем уверены, что истоки такого решения - мистические! Но ведь точно такое же предположение мы вправе отнести и касательно упорно повторяющихся разработок философов о невозможности познания! Ведь, тем самым, они постоянно заявляют через все доступные им каналы: "Люди! Не читайте философов и не занимайтесь философией! Это вы - зря. Это совершенно бесплодное и совершенно бесполезное занятие!" Неужели сами философы не понимают, что такой их дружный тысячелетний хор на тему "Философия в принципе не способна родить истину" - просто-напросто отменяет и все остальное, что они нам скажут впоследствии? Зачем нам читать их опусы, если они уже заранее разослали в каждый наш дом уведомление: "Настоящим подтверждаем, что, являясь членами человеческого рода, мы не можем в принципе познавать мира по самой природе своего мышления. Список наших книг, рекомендуемых к прочтению для тех, кто интересуется истинами о мире, прилагается. Заказ можно оформить наложенным платежом". А ведь, если бы такая мысль и могла как-то приходить в голову, то она не должна была бы прозвучать! Конъюнктура (способствующая или не способствующая выгоде система сложившихся обстоятельств) не позволила бы это сделать! Да и издатели, которые живут тем, что люди покупают печатающихся у них философов, не стали бы такое печатать, объясни им хоть кто-нибудь, - что это на самом деле значит! Или нам хотят сказать, что понятие конъюнктуры (выгодности или невыгодности) философам неведомо? Ведомо! Еще как ведомо! Иначе - чем объяснить то, что самая главная мысль Платона о том, что физический мир является лишь искаженным отражением истинного мира нефизических идей, находящегося в нематериальном плане, остается как бы в стороне от всего того, за что берется любой философ? Все материальное - это как тень на стене, отраженная от нематериального, говорил Платон. Остаются только контуры, по которым совершенно нельзя судить об истинном виде мира. Это простое и логичное объяснение все философы обходят стороной, мудрый лик - ящиком, как будто его вообще нет. Потому что Платон этим простым выводом отменил саму философию. В этой платоновской версии мира любой человек запускает в ткацкий станок своего мышления химеру отраженного мира идей и в итоге может получить только химеру. После Платона философии вообще не должно быть в смысле науки познания мира. И это философами осознается, и поэтому нигде далее никем из них Платон в своей идее не усиливается, а просто вскользь упоминается, как автор теории перевоплощения душ. А если вдруг сами философы своими размышлениями о непознаваемости мира человеческим разумом неустанно хоронят философию, то это происходит у них, очевидно, неосознанно, неодолимым наитием, пророческим элементом. То есть, с Его присутствием. Данное соображение теперь заставляет нас более пристально взглянуть на историю философии, где мы, будем считать, уже обнаружили как минимум след Его непосредственного влияния. Посмотрим, не хранятся ли в этой истории еще где-нибудь столь же приятные сюрпризы? Хранятся. И первым из них бросается в глаза неравномерность распределения во времени всплесков философской активности. Эти всплески напоминают периоды мозгового штурма, когда говорят все наперебой и сразу, правда, перебивая и опровергая в данном случае друг друга, хотя до этого была полная тишь и после этого опять наступает такая же тишь. Такое впечатление, что кто-то организует эти симпозиумы, но дает слово одновременно всем, причем вручая листки с готовыми текстами незаметно для выступающих и также незаметно управляя регламентом выступлений и, оставаясь за кулисами. Это притягивает своей очевидной "графикоподобностью", поскольку если бы процесс развития философии был самотекущим и зависел бы только от некоей естественной по последовательности развития во времени мысли, то философы должны были бы рождаться постоянно и непрерывно и сменять друг друга, опираясь на достижения предшественников. Но все совсем не так! Приходится видеть такие огромные периоды отсутствия философской мысли и такие бурные моменты ее активизации, что просто язык не поворачивается назвать все это как-то иначе, чем как неким управляемым кем-то графиком. Для подтверждения этого вывода примерами начнем опять с Заратустры. Эта фигура так же, как и Платон, старательно обходится историками. Почему? Потому, по-видимому, что древний иранец не укладывается ни в одну из схем истории философии. Он ломает любую из них одним только своим полноправным присутствием. Само появление философии в древнем мире явилось резким поворотом сознания от сотворения мифов к умозрительно-логическим и безобъектным понятиям. С появлением философии непонятным образом изменилось само сознание человека: притчи заменились логическими доводами, а вместо персонажей олицетворения (богов, титанов, духов, сил стихии и т.д.) появились сформулированные отвлеченно понятия, которые ранее выражались этими персонажами. Каким-то непонятным образом изменилось мышление человека! Чтобы не говорить о том, что это Бог перекоммутировал что-то в нашем сознании, и мы в результате стали думать по-другому, историки культуры и науки пытаются доказать, что причины изменения человеческого мышления лежат не в Боге, а в конкретных бытовых и политических причинах. Для этого берут древних греков, объявляют их первыми философами и объясняют появление философии распадом родоплеменных связей. Но, во-первых, если бы мы ждали действительного распада родоплеменных связей, то философии не было бы и по сию пору, а во-вторых, Заратустра полностью опровергает эту теорию, поскольку в древнем Иране тогда ничего не распадалось ни до него, ни во время него, ни потом. А сам Заратустра жил задолго до первых греков-философов. Поэтому его дешевле не замечать. Есть еще один вариант появления философии, который предлагает нам считать, что философия возникла в контексте развития древнегреческой науки. То есть попутно с ней, как придаток научной мысли. Здесь философию прямо выводят из изменившегося сознания, и это правильно, но само изменение сознания относят к появлению наук. Но, во-первых, нам кажется, что появление бронзы, железа, колеса или даже астрологии, - гораздо более резкий переворот общественного сознания и развития общества, чем достижение отдельными его лицами умения высчитать длину стороны треугольника, или такая удивительная догадка, что тело из ванны вытеснит столько же воды, каково само из себя является по объему. Однако в первых случаях в головах людей ничего не изменилось, хотя изменился весь окружающий мир (бронзовый век - это синоним цивилизации, до него была дикость, а с его приходом появилось скотоводство, земледелие и письменность), а во втором случае человек, который жил также, как жил тысячу лет до этого, даже не изменив моды на одежду, вдруг стал заниматься наукой. Почему? Если брать науку в качестве причины возникновения философии, то, что брать в качестве причины возникновения науки? Опять только Его промысел, других факторов не было. Но Заратустра без всяких вот таких длительных эссе одним своим фактом существования опровергает господствующую теорию возникновения философии как попутчика развития науки, потому что он жил там, где никакой наукой древних греков еще и не пахло, а философ он был отменный, равным которому вряд ли можно кого-либо еще поставить, кроме Платона и святого Павла, но у последнего была все же философия откровения и это не совсем нам по теме. Еще более откровенными усилиями выталкивается Заратустра из общего плана развития философии по той причине, что он разрушает догмат "избранного народа", который первым пришел к единобожию. Об этом мы еще поговорим, а сейчас отметим, что по данным раскопок в Аркаиме Заратустру относят к периоду более раннему, чем откровение Моисея, из-за чего и раньше нарушался и сейчас полностью опровергается настолько желанный ортодоксами факт, что еврейский народ первым пришел к идее Единого Бога. Здесь тоже, повторяем, есть что возразить, и мы это еще сделаем, но здесь же опять простым своим присутствием неопровержимо возражает этой мысли все тот же Заратустра, который говорит о Едином Боге (он называет Его "Агурамазда"), считает многобожие грехом и делает вывод о том, что все будет прекрасно, потому что всем занимается Мудрый и Добрый Бог, а у него просто не может быть все иначе, чем хорошо. Так же точно Заратустра не втискивается и в ряд религиозных деятелей древности, поскольку в его философии нет никаких мифических персонажей или глупостей про змеев в океанах и хлопотливых богов на небесах или горах. Это строгая философская система с элементами космизма, поскольку по мысли Заратустры помощниками в исполнении плана Агурамазды выступают планеты и звезды, отвечающие каждая за свой участок. Поэтому Заратустра (и это последнее, что он полностью разрушает), полностью опровергает общее мнение, что идея Бога - это состояние экзальтированного ума, пророческий дар или особая избранность. Человек пришел к Богу размышлениями и утверждал это без пены у рта, а спокойно и очень обстоятельно. То есть, он доказал, что к Богу приходят не по недостатку знаний и косности сознания, - а наоборот!! За все это постоянно делается вид, что Заратустры как бы нет, но мы уделяем ему столько внимания даже не за его заслуги перед человечеством, а за то, что помимо всех вышеназванных чудесных обстоятельств, есть еще одно, которое для нас является отправным - в то время на всей Земле Заратустра был единственным философом! Причем в том самом месте, в котором ни по каким нынешним канонам истории, философов появляться не должно было! А он не просто появился, но и был единственным и непревзойденным. Одно это говорит нам о том, что философия не появилась сама по себе. Итак, мы видим, что не наука дала толчок развитию философии, а наоборот философия дала толчок развитию науки именно тем, что мышление в философии впервые стало оторванным от мифа и притчи, и направлено к рассмотрению и систематизации. После Заратустры появился Анаксимандр, который был первым среди древних греков, который мыслил вне мифов, но он просто повторил Заратустру, которого греки считали "звездным философом", а вот следующий за ним Анаксимен дал, похоже, первую попытку научного осмысления мира, поскольку он фантазировал о том, что все состоит из воздуха, который, сгущаясь, образует землю и воду, а, разрежаясь, - огонь. Здесь от философии нет ничего, это первая научная гипотеза о строении мира. Итак, философия породила науку, а саму философию породило, таким образом, совершенно донаучное резкое изменение мышления, имеющее природу мистического и сверхъестественного характера. Оба этих первых грека жили в 6 веке до нашей эры, и вот наступил 5-й век до нашей эры и сразу, внезапно, появились и несмолкаемо зазвучали на 150 лет сразу целых 15 больших философов! Неплохая картина - полторы тысячи лет никого, затем один Заратустра, затем сразу 15 философов в течение всего лишь полутора столетий, причем завершил этот список Платон (Эпикура, навязчиво видевшего перед глазами мелкие частицы, испускаемые каждым предметом, которые попадают нам в нос и в глаза и тем самым вызывают у нас... эмоции и чувства, считать всерьез философом нельзя), а после замыкающего Платона - тишина! Самая настоящая тишина, поскольку за 1600 лет после Платона появилось всего лишь 16 незначительных философов, которые не сказали ничего нового, о чем не сказали бы еще древние греки и Заратустра. Так график это или не график, если 1500 лет линия мысли ровная, затем в течение трех столетий огромный всплеск, а затем еще более 1500 лет та же ровная линия, поскольку показателем "по одному слабенькому философу на сто лет" можно пренебречь? Явно - график. Но вот приходит 18-й век, и начинается нечто непонятное - появляется сразу 25 крупных философов, а 19 век рождает еще 29 маститых, не считая всякой мелочи и абсолютно сумасшедших марксистов! В 20 веке уже философия вновь мертва, поскольку вокруг только эпигоны старых мастеров, которых никто не знает, за исключением узких салонных кругов, да эзотерики, которые используют совсем не философские методы проникновения в тайны мира и не претендуют на место философов. Так и хочется этот график начертить! И мы его начертим, но для начала оговорим некоторые его особенности, которые будут по-разному характеризовать разные периоды подъема философской мысли. Исходить мы будем по-прежнему из того, что уровень первой философии недостижимо высок и своими выводами даже свел на нет саму целесообразность философии. Закономерно, что после Платона в области мысли воцарилась схоластика (отвлеченные от конкретики рассуждения) и, так называемый, теоцентризм. Яркий пример схоластики - это спор двух ученых мужей на предмет "есть ли у крота глаза". Спор разгорелся настолько жарко, что работающий неподалеку садовник предложил господам вырыть крота и посмотреть на дело непосредственным взором (свои-то глаза у них есть, в конце концов?). На садовника зашикали и прогнали. Он непрофессионально вмешался в спор. После Платона считалось неважным, что мы видим, важно было знать в принципе - могут быть у крота глаза или не могут быть. Это не анекдот, а действительный факт, записанный в средневековых источниках. Схоластика была безобидна, но и бесполезна. А вот теоцентризм (определение Бога центром любых рассматриваемых явлений) был положителен, но бессилен, поскольку после первых Отцов Церкви возникли догматы и добавить было уже нечего, а науки еще не было, чтобы дать новую пищу для ума. Но в любом случае этот период философии можно считать положительным по итогам, в отличие от второго ее периода, который мы должны назвать отрицательным и по итогам и по направлению. Во второй ее период началось падение высокого духа мысли и деградация веры. Все началось с Помпонацци, который вдруг ни с того ни с сего объявил, что душа смертна и умирает вместе с телом. До этого даже самый недоразвитый дикарь знал, что души умерших живут в загробном мире - а тут! Но это было только началом Великого Помрачения Умов! После Помпонацци - пошло-поехало! Полегоньку, потихоньку начал брать верх некий механистический подход к пониманию мира. Френсис Бэкон пришел к выводу, что главное для человека - получить власть над природой, а для этого нужны просвещение и образование. Человек в этой концепции извлекался из природы и ставился над ней, занимая некое положение верховного природе бога, и не ставя над собой более никакого другого Бога! Джордано Бруно заговорил о Мировой Душе, что было явным механицизмом, поскольку Бог в этом изложении не Личность, а некая, не имеющая личностных намерений, субстанция, которая присутствует в каждой материальной вещи. Мишель Монтень вообще докатился до того, что стал утверждать сознание в виде некоей формы материи (кстати, те лекарства, которые могли бы помочь ему, помогли бы и Эпикуру, который также считал, как мы уже знаем, что чувства - это некая форма материи). Пьер Шаррон выступил с заявлением, что нравственность заложена в человеке (зачем нам Бог?), Уриэль да Коста был еще одареннее в механицизме - он считал, что нравственность вытекает просто из законов природы!!! Настоящий обвал уровня старых достижений обеспечил Томас Гоббс, который также боготворил механистическое понимание мира и считал, что все развитие мира имеет механическую природу и даже духовная сторона жизни - продукт человеческих "механических" впечатлений! Это всеобщее безумие усилил Джон Толанд, который вывел нечто и вовсе невероятное: мышление - это физическое движение мозгового вещества! Наверное, это после него появилось выражение "шарики за ролики (в движущемся мозговом веществе?) зашли". Не отставал в механицизме и Антони Шефтсберн, который доказывал, что нравственное начало свойственно человеку от самого рождения по самой его биологической природе. Как видим, здесь нет прямого отрицания Бога, хотя, по сути, все эти теории предусматривают только одно - убрать идею Бога из концепции развития мира, и поставить в ее центр самого человека, или некие механически равнодушно действующие законы. Нарыв этой завуалированной мешанины намерений начал впервые прорываться у Вольтера, который признавал источником движения Бога, но при всем при этом у него уже присутствует и какой-то "архитектор вселенной" (мировая душа), и тут же он впервые сказал то, что не стоило никогда никому говорить. Он сказал, что источник развития человечества - изменение идей. Кто стоит за идеями, он не уточнял, но по всему контексту предполагалось, что это сам человек, поэтому желчный Вольтер был сразу же назван "Просветителем". Начался мрак "Просвещения". И дальше все пошло очень легко, как всегда идет все легко с горочки вниз. Дмитрий Аничков назвал религиозное чувство навеянным фантазиями, Вико Джамбаттиста определил, что все в истории идет по кругу-спирали (вот и механическая модель истории!) и раздался первый абсолютно механистический писк новой моды, в котором Иоганн Винкельман произнес забавную мысль, что развитие искусства обусловлено внешними факторами (климат и форма государственного устройства). Как, оказывается, просто мир устроен! А тут уже и Поль Гольбах, который заявляет, что история человечества - не просто история идей, а история "законодательных идей"! Человек может управлять сам своей историей! Все в руках человека, а все, что не в его руках - непрестанно рождает законодательные идеи, которые управляют миром и приведут человека когда-нибудь к свободе и счастью! Все! Теперь никакой Бог не помешает! Даже мирные китайцы утверждают (Дай Чжень), что главное - просвещение. То же самое утверждает и Пафнутий Батурин, добавляя еще и то, что через просвещение человек совершенствуется. Ламетри, Лессинг, Марешаль, Мелье и многие другие, взявшись за руки, скандируют: "Просвещение! Просвещение! Просвещение!" Собственно, - кто им мешал? Пусть бы и просвещались! Но в ситуации, когда 18 веков до этого главным считался Бог, просто сказать, что главное теперь - просвещение, это сказать все о своем отношении к самому Богу... Но и это было только начало пути! Все шло с ужасающей быстротой и с той же ужасающей обреченностью. Шарль Монтескье заявляет, что причина всей истории - в географических условиях (уже не одного только искусства, а всей истории, заметьте!). С берегов Туманного Альбиона раздается голос Джозефа Пристли, который изрекает мысль, что сознание - следствие организации материи. Материя - вот истинный законодатель тех "законодательных идей"! Генри Бокль оттуда же (с Альбиона) относит все происходящее в истории к воздействию ландшафта, почвы, климата и даже пищи! Тимофей Грановский подтверждает, что все обусловлено географическими факторами, а Эмиль Дюркгейм добавляет в эту странную картину еще несколько мазков - плотность населения и развитие путей сообщения. Томас Карлейль вновь заявляет, что все в истории идет по кругу-спирали и довершает полный кризис Владимир Милютин, который придумал, что только точные науки могут вывести законы развития мира. Казалось бы, - чего нам переживать? Ну не хотят люди Бога видеть за вещами этого мира, ну и пусть не видят! Им же хуже! Вышло, что хуже - нам. Если бы не возобладала такая механическая картина мира, то не возникло бы и самой мысли, что в эту механику можно вторгаться с целью управления и изменения естественных процессов истории. Не было бы Бакунина, который решил, что достаточно убрать из механики истории одно колесико (разрушить государства) и все устроится совсем по другому, не было бы Ткачева, который предложил ограниченному числу ремонтников (революционной группе) влезть в машину мира и произвести там переналадку (революции или перевороты) якобы в интересах всех остальных пользователей. Не было бы пошедших от них марксистов, которые считали, что механизм движения истории - механические противоречия производственных отношений, которые надо ускорять классовой борьбой. И не было бы фашизма, поскольку фашизм отличается от марксизма только тем, что при марксизме осуществляется тотальный контроль государства над обществом при отмене частной собственности, а при фашизме - то же самое, но при сохранении частной собственности. Именно поэтому социализм и фашизм так боролись с религией. Наличие Бога ставит под сомнение само право всяких божков (вождей народов) вершить историю. А соперников они привыкли стрелять, душить, травить, ссылать и высылать. До Бога не дотянуться, но зато удалось это сделать с атрибутами веры в него: храмами, утварью, иконами, да и с самими служителями и верующими. И все благодаря падению философской мысли. Именно она дала внутреннюю уверенность всем этим звероподобным революционерам и фюрерам, что можно понять механизмы истории и вписаться в их закономерность. Поэтому график философской мысли мы начертим в двух различных уровнях всплесков активности в следующем виде: Картина получилась на удивление симметричной, причем выдержаны все пропорции времени! А падение философии ниже средней линии мы относим только к ее итогам, поскольку победили именно эти концепции (материализм и тоталитаризм), несмотря на присутствие в истории этого времени других философов, и отвлеченных и прогрессивных. Но они затерялись. А если бы они победили, что два пика активности стояли бы вершинами вверх, но симметричность графика сохранилась бы. Очевидно, Ему нужно было, чтобы мы перенесли испытание коммунизмом и фашизмом, и отказались от мысли, делать что-то самим без Его предопределения. То есть, оставить историю в покое и дать ей возможность развиваться естественным и ненасильственным путем. Но, как ни крути, а график-то просматривается! Просто удивительно, как этого никто не заметил раньше. А, может быть, заметили, но решили не видеть того, чего так не хочется видеть? Но как бы там ни было, а мы установили, что все происходит в развитии философской мысли именно по Его плану, ибо если с нами еще можно поспорить в части направления вершин пиков активности, то в отношении расположения самих этих пиков - никто не может спорить. А кто хочет поспорить - пусть расположит всех философов от Заратустры до Кьеркегора во времени и у него получится точно такой же график. А такой симметричный график не объяснишь случайностью. Теперь нам гораздо проще в этом же ключе рассмотреть и историю естественнонаучной мысли. Во-первых, у нас уже есть опыт построения таких невероятно сложных графиков, а во-вторых, у нас есть методология, успешно опробованная в нашем чистом эксперименте с отвлеченными философскими размышлениями. Начать мы здесь должны были бы с бронзового и железного веков, которые органично перешли один в другой, но мы с ними уже знакомились, когда обсуждали истории появления первых наук на Земле. С ними понятно. Они составят у нас два первых пика активности человеческой научной мысли, после которых наступает период... полного молчания наук! Длится этот период опять около полутора тысяч лет. Все остается неизменным, представления о мире не меняются совершенно ни в чем, как вдруг в 5-м веке до Р.Х. появляется Пифагор и создает "математику Пифагора". За ним приходит Гиппократ, который создает понятие медицины, за ним его тезка Гиппократ Хиосский, который создает геометрию, и заканчивается этот период через 150 (опять!) лет "физикой Аристотеля". Эти четыре древних грека составляют у нас следующий за бронзовым и железным пиками активности самостоятельный пик научной мысли, вслед за которым после недолгого (в пределах столетия) молчания появляется еще четыре великих грека Архимед ("механика Архимеда", зачатки гидростатики, планиметрия и высшая математика в своих основах), Евклид (планиметрия и "евклидова геометрия), Асклепиад (непосредственное врачевание) и Ктесибий (теоретическая механика). Несмотря на то, что в обоих периодах выступают всего лишь по четыре великих, эти периоды нельзя не называть также великими, поскольку это были первые научные знания о мире (во-первых), эти знания совершили прорыв в мышлении человечества и дали методы научной работы (во-вторых), и эти знания стали единственным научным багажом человеческой цивилизации на целых (вы не поверите!) 1500 лет! После этих восьмерых научный мир замер и затих, полностью уйдя со сцены или обретя скудный прикладной вид. Ни само появление древнегреческих ученых нельзя объяснить насущной необходимостью государства и общества тех времен, ни само дальнейшее молчание ученой мысли после них нельзя объяснить отсутствием этой государственной и общественной необходимость. Все дело опять в поворотах мышления, совершенно не обусловленных историческими условиями. Зачем Пифагор был нужен Древней Греции? Какой социальный заказ могла выполнить его школа? Никакого! Баловство одно это было и не больше! Сама смерть Архимеда говорит нам о том, как необходима и почетна была в то время наука - Архимеда убил римский воин, когда тот чертил очередные научные схемы на песке. Безобидного старика убил, как бесполезного. Геометрию Евклида тоже нельзя объяснить земледелием, поскольку земледелие было до Евклида за тысячи лет, и обходились как-то. И сейчас обходятся - камни или колышки ставят на границе свободных земель, ориентируясь по двум неподвижным, совместно признанным объектам окружающей природы. Как четыре тысячи лет назад. Без "Начал" Евклида. И храмы с пирамидами без них же построили. А вот после падения Рима, когда начался такой бардак в Европе, что все решалось только качеством оружия - ни одной научной мысли не работало на эту потребность, от которой зависела жизнь или смерть целых народов. И только когда все успокоилось и стабилизировалось, и, главное, тогда, когда власть духовная подмяла под себя власть светскую, а римский Папа был заинтересован во всем, но только не в развитии науки или в том, чтобы вокруг что-нибудь менялось, и проявлял этот свой неподдельный интерес, инквизицией, кострами и судилищами, именно тогда взорвался вулкан научной мысли, который в течение 150 (!) лет 16-17 веков полностью перевернул весь мир и создал современную цивилизацию. Помимо того, что исторические условия были не только не связаны с этим переворотом, они были напрямую против самой науки (сожжены "Законы" Плифона, книги Пьетро Помпонацци (этому - поделом!), "Христианство без тайн", запрещены общественный деятель Анджей Моджиевский и историк Жак де Ту, Джордано Бруно сожжен, Галилей засужен, Тихо де Браге запрещено работать, казнены Этьенн Доле, Томас Мор, философ Джулио Ванини и т.д. и т.д.), потому что в 1555 году был подписан Аугсбургский мир, провозгласивший принцип "Чья власть, того и религия". Согласно условиям этого документа германия отпала от Ватикана, авторитет католической церкви сильно пошатнулся, и последовала реакция в виде цензуры и инквизиции. Никак не связана была сама Европа и географически с тем, что в ней произошло в 16-17 веках. По всей человеческой логике все это должно было произойти в свободных Китае или Индии, которые в то время значительно опережали европейцев во всех областях знаний и дружили с арабами, которые знали алгебру и с которыми европейцы разговаривали тогда только на мечах и арбалетах. Почему именно в Европе и почему именно в 16-17 веках - никаких причин и базы для объяснения этому нет. Это еще одна причина для нас относить возникновение европейской научной цивилизации к перевороту именно мышления, что не обходится без Его перепайки схем нашего сознания, поскольку никакими другими причинами нельзя объяснить, почему именно в это время и именно европеец стал мыслить научно. А именно это и произошло. И мы это сейчас докажем. Прежде всего, научные открытия этого времени совершенно не продолжают старых открытий, а отрицают их. Логического продолжения из Аристотеля естественнонаучный переворот Ньютона и Галилея не имеет. Их взгляды, можно сказать, возникли на ровном месте, и толчка им не было никакого ни в древности, ни в современности. После них Аристотель превратился в древнего наивного зачинателя наук, чья