дыхание" о развращенной гимназистке, распутничающей с
56-летним мужчиной и убитой на вокзале казачьим офицером.
Франц Кафка, "Превращение". Рассказ о том, как герой превратился в
огромного таракана и заморил себя голодом, чтобы не мешать другим людям.
Этот мрак некогда был самым читаемым.
Вольфганг Кеппен, "Смерть в Риме". Книга сделала его богатым и
знаменитым. В ней рассказывается о том, как старый нацист приезжает из
Германии в Рим, где ему маразматически повсюду видятся недобитые евреи, на
почве чего двоих из них он действительно убивает, а затем, чтобы
отпраздновать успех, за плату приводит в номер юную продавщицу, мощно
проводит с ней половой акт (описывается ее неожиданный оргазм), но не
рассчитывает своих сил и на ней же умирает от переутомления, обгадившись
напоследок. Конечно же, такая история не может не быть бестселлером!
Поль Шарль Кок. С 1820 года по 1890 годов в Европе не было более
популярного романиста. Это достижение - абсолютный рекорд по моментальной
распродаваемости книг. В чем причина популярности? До сих пор эротическая
фривольная литература (порно тех лет) называется литературой "а-ля Кок", то
есть "в стиле Кока". Этот автор выбрал тему для своих книг, просто
обреченную на бешеный успех.
Дэйвид Лоуренс, "Любовник леди Чаттерлейд". Совсем недавний бестселлер.
Мягкое, изысканное порно. В 1960 году в Лондоне даже проходил судебный
процесс над этой книгой за ее порнографичность. Автор, конечно же, был
оправдан. Он же книгу писал, а не в поездах фотки продавал!
Маргарет Митчелл, "Унесенные ветром". Роман переведен на 24 языка, 70
изданий только в США. История женщины, которая всю жизнь почти открыто
домогалась чужого мужа и хищно пользовалась любовью собственного мужа. Она
теряет единственную дочь, ее отвергает чужой муж, который к тому времени
стал вдовцом, и от нее уходит собственный муж, который считает ее более
недостойной своей любви. Книга о закономерном жизненном крахе, как следствии
продажности и предательства. После этой книги за Маргарет Митчелл совсем
другие люди написали продолжение жизни Скарлетт, где пытались придать ей
более человеческие черты, но все последующие книги бестселлерами не стали.
Аугусто Д\Альмар долгое время был никому неизвестным писателем, пока не
написал роман, который сделал его знаменитым на весь мир. В романе
описывается жизнь девушки Хуаны от ее первого падения и первых сексуальных
опытов, до подробнейших описаний ее жизни в публичном доме.
Ихару Сайхаку, "История любовных приключений одинокого мужчины". Роман,
который имел в Японии непревзойденный до сих пор никем успех. Название не
требует дополнительных пояснений. А еще говорят, что японцы какая-то совсем
другая ветвь человечества!
Альбер Камю, "Калигула". Кровосмешение, гомосексуализм, онанизм,
жестокость, садизм, свальный секс, убийства, самоубийства, умопомешательства
и извращения. Популярность необыкновенная. Благодатные темы!
Михаил Булгаков, "Мастер и Маргарита". Ведьмы, чертовщина, парад самых
знаменитых убийц истории, любование Сатаной, скрытая пародия на Иисуса,
мистика и черная магия. Все то, что требуется.. Но все очень талантливо.
Жоржи Амаду, "Донна Флор и ее два мужа". Скрытый фрейдизм на тему о
том, что женщина мечтает видеть в одном муже двух мужчин - извращенного
распутника и благопристойного отца семейства. В романе мечта осуществляется
способом сожительства героини с двумя мужьями: с умершим, но навещающим ее
желанным Гулякой и живым, надежным, но скучным аптекарем. Людям нравится.
Анакреон, древнегреческий поэт. Есть даже такое понятие -
"анакреонтическая поэзия", что в переводе с литературоведческого означает
половую распущенность, пьянство и праздность (в форме воспевания всего
этого). Греки его очень даже читали, да и европейцы обожали без меры еще в
18-19 веках.
Апулей, "Золотой осел". Сцены гомосексуализма, группового секса, магии,
сексуального томления, совокупления осла и женщины. Аристофана никто не
знает, об Эзопе знают что-то приблизительное, а Апулей читаем до сих пор. Он
так близок к современным авторам!
Михаил Арцыбашев. Сейчас забыт, но был, пожалуй, самым популярным
автором России начала 20 века. Герой его романа Санин был в то время для
шокированной России символом беспорядочных сексуальных связей и связанного с
этим абсолютного цинизма. И наши не лаптем порнографические щи хлебали,
оказывается!
Рафаэль Ломбо. Этот человек коронован как лучший поэт Колумбии. Его
стихи - любовная лирика. Ничего противоестественного. Никакого
гомосексуализма. Все гетеросексуально. Все его стихи - о томлении влюбленной
женщины, о ее невыносимо жгучем желании мужчины. Страдалицу зовут Эдда и
написаны эти стихи именно от лица этой женщины. Напомним слегка, что
Рафаэль, вообще-то, имя мужское...
Французы считают, что таким успехом, каким пользовался в свое время
роман "Манон Леско", не будет пользоваться больше ни одна книга. Напомним -
Манон Леско это героиней романа, которая подвижнически работала она на
тяжелой работе: проституткой в публичном доме.
Тамэнага Сюнсуй, роман "Сливовый календарь любви" о похождениях
Тандзиро (японский Дон Жуан). Огромный успех, два продолжения, полное
безумие публики и запрет правительством к печати с домашним арестом автора в
кандалах. Спохватились!
А вот совсем ныне неведомая литературным кругам фамилия: Нагродская
Евдокия Аполлоновна. Чем знаменита? Романом "Гнев Диониса", который с 1910
года по 1916 год выдержал ни много, ни мало, а десять (!!) изданий! По два
издания в год! Люди никак не могли начитаться! Наверное, мы уже можем даже
заключать пари на то, что представляет собой содержание такого полюбившегося
всем романа. И мы это пари выиграем, потому что, как и ожидалось, роман
абсолютно непристойный, посвящен сексуальным проблемам, в захватывающем и
пропагандирующем виде показывает прелести свободной любви, а напоследок
подкидывает нечто фрейдистское, (как всегда полубезумное), дилемму - как в
человеке (женщине) примирить два начала: благородное желание всегда дать
любому и животное побуждение стать матерью. Второе начало осуждается, потому
что может отнять у свободного творчества слишком много времени и здоровья.
Что мы пропустили? "Декамерон" пропустили, который можно трактовать как
сборник неумело косных порнографических рассказов, голоновскую Анжелику,
случайные любовники которой могли бы сформировать собой роту почетного
караула французского короля, а также неизменные по все подавляющему успеху,
переписываемые от руки не одним уже поколением и приписываемые Алексею
Толстому, "Возмездие" и "Баня", а также аналогичные сладкие фантазии
неизвестных авторов "Элеонора", "Поэма о Леночке" и "История шведской
девушки". Разве можно себе даже представить, чтобы с таким же неудержимым
любопытством и томительным интересом расходились по рукам произведения
Грибоедова или Шекспира? Этих авторов знают только вынужденно - по
экранизациям и ежегодным юбилеям. И такое положение вещей образовано Богом?
Можно вспомнить и такие крутые бестселлеры, как "Давай поженимся" Джона
Апдайка и романы Франсуазы Саган. У Апдайка выворачиваются наружу скрытые
механизмы супружеской измены от самых первых поползновений души, и до
последнего бесстыдного падения, а в романах Саган также разбираются по
винтикам сексуальные комплексы, темные движения души, процессы доминирования
плоти над моралью, мотивы измен, смен партнеров, преступная ревность,
например, к любовнице отца, способы изощренного доведения человека до
самоубийства и тому подобные прелести. Один американец, а другая
француженка, но бестселлеры обоих затягивают душу совершенно одинаковой
пеленой беспросветности половых испытаний и отчаяния от вечного напряжения в
ожидании чужого предательства и от невозможности справиться с искушением
предать самому. Вряд ли будет удивительным узнать, что кто-то из этих двоих
повесился или сошел с ума, но когда они делятся с нами этими своими
состояниями души, то их книги становятся бестселлерами.
Продолжить можно великими "латинос". Хулио Кортасаром и его нашумевшим
романом "Выигрыши". Группа победителей лотереи в качестве приза совершает
круиз на корабле, в течение которого всеми овладевает безумная идея фикс
проверить, что находится на носу корабля, куда посторонним вход воспрещен.
Массовое помешательство. Параллельно этому один пассажир (мужчина) пытается
соблазнить другого пассажира (мальчика), но его опережает матрос из команды
корабля, (а вот интересно, если мальчик познал женщину, то он теперь
называется мужчиной, а когда его самого, еще девственника, познали как
женщину, то, как его теперь называть?). Помимо этого еще несколько
параллельных болезненных сексуальных тем, убийство единственного
положительного героя, насилие, наркотики, маразматические выкладки
сумасшедшего метафизика по ночам на корме (данные курсивом!), и еще ой-ой-ой
сколько всего полубредового.
Следом за Кортасаром идет Маркес, но следом он идет только относительно
диспозиции информации о нем на нашем листе. На самом же деле Маркес должен
стоять впереди вообще всех современных писателей по мощи своего
литературного дарования, которое, правда, удивительным образом проявило себя
почему-то только в одном из его произведений, а именно в романе "Сто лет
одиночества". Эта великая книга единым захватывающим дыханием рассказывает
фантастическую историю одной семьи, на протяжении которой мы знакомимся с
кровосмешением, жестокими убийствами, проституцией, рисованием
экскрементами, жестокостью родителей, трагическими смертями и разлуками,
любовью, проявляющейся как многолетняя ненависть, изменами, грубыми
совращениями и незатейливыми соблазнениями, самодурством, хищностью,
неприкрытым блудом, с ослаблением воли женщин к сопротивлению при виде
огромных фаллосов, с малолетнею проституцию, революционным террором,
самоубийствами, и если вы хотите еще что-нибудь добавить из того перечня,
которым обычно характеризуют пороки и психические недомогания, то можете
вполне уверенно относить это к какому-либо из эпизодов данной книги.
Разве не удивительно, что такой набор сюжетов, годный более для архивов
психиатрических клиник и полицейских участков, привлекает наше неослабное
внимание и постоянный всеядный интерес? Это не должно быть удивительным
только в том случае, если этот процесс, как и некоторые другие процессы
нашей жизни, обходится без Его присутствия. Это чисто наше. Поэтому все так
и убого. Поэтому мы и выбираем именно эти перлы и шедевры. Так происходит
всегда, когда мы предоставлены самим себе. И, кстати, даже понимая это,
скажем себе честно - разве не лучшая реклама всем этим бестселлерам все эти
краткие аннотации, которые мы им сейчас дали? Ведь теперь даже тот, кто их
не читал, но случайно встретил на каком-нибудь книжном развале, обязательно
их теперь себе купит. Естественно, только с тем лишь намерением, чтобы
разделить свое возмущение, которое эти книги вызывают у него своей низкой
нравственностью, с нашим возмущением, которое зародилось в наших душах сразу
же, как только мы с сожалением перелистали последнюю страницу.
Все эти вышеперечисленные перлы и шедевры, правда, можно сильно
разбавить не менее популярными детективами и любовными романами, век которых
длится не более года, но, несмотря на литературную бледность этих жанров, по
содержанию в них почти то же самое - убийства, измены, совращения, секс,
низменные страсти, дешевый юмор, физиологические подробности, маниакальные
злодеи, кровь, предательство, насилие, алчность и "хэппи енд". Есть еще
любимые некоторыми книжки про вампиров, фантастических монстров,
кибернетических серийных убийц и т.д., но все это, естественно, также не
может относиться к тому, что напутствовалось бы в нашу жизнь через
литературу Богом. Это не от него. Тут и сомневаться не надо. Если признать,
все-таки, реальное существование дьявола (что сомнительно), то он, наверное,
курирует как раз искусство, в основном кино, и литературу в частности.
Потому что, как подросток вожделенно перед сном кладет руки под одеяло, так
и мы, похоже, попросту забавляемся в искусстве собственными пороками и
подавляемыми зовами к ним. Все, что может подпитывать любопытство или
переживания в этой области, - все это всегда имеет успех. А знает ли
читатель, какая отрасль искусства наиболее прибыльна по своим барышами и
стоит на уровне торговли нефтью и оружием? Если читатель знает, то мы с ним
многозначительно и понимающе помолчим. А если он не знает, то мы ему
подскажем - это порнография. Теперь и с этим просвещенным читателем мы также
можем многозначительно и понимающе помолчать на тему того, сколько в
искусстве от Бога, а, сколько от дьявола.
Довершить данное соображение можно еще одним аргументом. Ведь если
предполагать, что Бог наполняет искусство своим содержанием, то этот процесс
должен непосредственно наблюдаться как идущий от каких то исходных позиций,
к каким-то более высоким по своей сложности или уровню исполнения, рубежам.
Если кто-то прикладывает руку к чему-либо на протяжении тысячелетий, то
последствия этого участия должны всегда быть видимыми в постоянном
усовершенствовании и развитии к лучшему того, к чему усилия прикладываются.
А если процесс идет беспорядочно, или, наоборот, сверху вниз, то вполне
резонно говорить о том, что никакого Бога за ним не найти. Переходя в этой
связи без обиняков к искусству и литературе, можно сразу же заметить одну
особенность - и искусство и литература деградируют! Как ни обидно было бы об
этом говорить, но говорить об этом можно, потому что здесь толкает на выводы
не столкновение вкусов, о которых можно спорить, а объективные
характеристики сравнения.
Например, музыка докатилась до рэпа. Рэп - это художественная
декламация текста под музыкальное сопровождение. Ну и шут бы с ним, но
посмотрите вокруг: рэп побеждает все остальные виды музыкальной культуры. На
всех "эвордах" побеждает только рэп. Музыка вымирает на глазах. Причем этот
процесс происходит красиво и не без приятности для нас всех. Мы не только не
возражаем, мы даже голосуем "за" своими кошельками. Если пишущего эти строки
поставить перед выбором между посещением филармонии, где дают 1-й концерт
Чайковского для фортепиано с оркестром, и стадионом, куда проездом заскочил
Роберт Плант, то он выберет второе. То есть его вкус за "Лед Цеппелин". Но
даже самые горячие поклонники "цеппелинов" не могут не признать, что в 1-м
концерте Чайковского звучит около 100 инструментов, а у рок-групп хорошо,
если наберется пять. Объективно говоря, - деградировала музыка или не
деградировала? Больно признавать, но деградировала весьма основательно даже
по этому показателю. Правда, здесь может последовать возражение, что Бах,
например, вообще обходился одним инструментом - клавесином или органом.
Обходился, это так. Но Бах писал полифонически! Всего на одном инструменте у
него в одной музыкальной пьесе одновременно (!), сходясь и расходясь,
сплетаясь и расплетаясь, живя отдельно, но в гармонии, начинаясь одной общей
нотой и заканчиваясь также одной общей нотой или аккордом, звучат сразу
несколько мелодий! Кому сейчас такое под силу даже несколькими рок-группами
сразу, или несколькими струнными квартетами вместе?
Нынешние живопись и скульптура разве могут сравниться с тем, что делали
древние греки или Мастера Возрождения? Кто сейчас также изысканно и величаво
может изобразить бегущую антилопу, как это делал резчик по кости каменного
века? Посмотрите - это недосягаемо! Какой сюрреалист сравнится с Иеронимом
Босхом? И рядом не поставишь. А что поставишь рядом с "Черным квадратом"?
Куда дальше уже падать? Единственное, что могут нынешние, - это повторить
старых. Как Уайтсон, например, в картине "Мир Кристины". Да и старые в
почете только те, которые по силам для недалекого восприятия - Рубенса с
неуверенной рукой знают все, а кто знает Винтерхальтера или Петруса Шенделя?
А все, что новое от модернизма двадцатого века - несомненное уродство,
причем сами авторы не смогут объективно оспаривать, что собранная кое-как из
рваных осколков бронзы женщина, или набросанная размытыми треугольниками и
прямоугольниками на холст лошадь, - уродливы. Они с этим согласятся
относительно нашей эстетики (принципов понимания прекрасного). Но
относительно их эстетики, скажут они нам, это является красотой. Не будем
спорить с их эстетикой, пожелаем от всей души им просто жениться на таких
женщинах и кататься на таких лошадях. Это их дело. А признать, что
изобразительное искусство пало ниже некуда - наше дело.
Многие виды искусства просто пережили собственную смерть, и держатся в
этом мире на престиже, который обусловливается только тем, что наиболее
богатой группе людей хочется иметь свое собственное поле игры в наслаждение
прекрасным, куда не входили бы представители других слоев. Для этого
финансово поддерживаются через государственные программы и частное
меценатство такие жанры, как опера и балет, куда обывателя и в качестве
наказания не затянешь, но куда с тоской в душе, но с негою во внешнем облике
ходит элита общества, чтобы на фоне разворачивающихся событий на сцене
показать себя как можно с более выгодной стороны в зале и в вестибюле.
Опера, которая когда-то была подлинно народным искусством, превратилась в
цирковое состязание вокальных данных, где каждый одновременно и клоун по
общей картине зрелища, и эквилибрист по профессиональной сложности партии.
Балет, который когда-то был, несомненно, волнующе эротичным зрелищем со
своими понятиями красоты, теперь превратился в невинное по намерениям
участвующих, но срамное по антуражу их сценических нарядов и устаревшее по
форме, напыщенно-костюмированное представление. Если бы, скажем, кино было
так же престижно, как балет и опера, то и его постигла бы та же судьба - до
сих пор верхние слои общества многозначительно ходили бы смотреть на фильмы,
где актеры играли бы в манере Мэри Пикфорд и братьев Маркс, а смеяться над
их наивными ужимками считалось бы признаком низкой культуры. Слава Богу,
кино не прибрали к рукам сильные мира сего, и оно продолжает идти в ногу со
временем, то есть вырождается с каждым годом, благодаря
вырожденцам-извращенцам режиссерам.
Однако и кино превратилось в наборы штампов, которые можно проглатывать
без разжевывания, где злодеи узнаются по первым кадрам, герои действуют по
одной и той же схеме, полицейские теряют напарников, самых любимых людей
берут в заложники, самые преданные супруги оступаются, самые ревнивые
прощают, самые честолюбивые смиряются, дети учат родителей чистому взгляду
на жизнь, а родители учат детей не сдаваться, убитый враг обязательно
вскочит для еще одной пули, плохие хотят взорвать корабль, хорошие все время
стреляют в сторону плохих, средние помогают хорошим, безвольные становятся
плохими, армия делает настоящими людьми, тюрьма для того, чтобы из нее
бежать, телефон для того, чтобы по нему угрожать или сообщать неожиданные
пренеприятные известия, собаки говорят о тонкой душе хозяев, с утра надо не
забыть спасти мир, а с 25-ти граммов виски можно напиться в усмерть и
наделать много глупостей, во время которых тебя спасут случайно вовлеченные
в твои неприятности спутники, а потом воспользуются этим и склонят тебя к
свадьбе. Увидеть что-либо подобное тому, что было у Чаплина, где все так
непредсказуемо и так трагически смешно, сегодня вряд ли кому удастся. Хотя,
Чаплин - это и не кино. Это - клоунские репризы высочайшего мастера
клоунады, получившие технические возможности кинематографа. Отдельные удачи,
такие, как, например, "Иди и смотри" Климова, где язык истинно киношный и
честный, погоды не делают.
А что касается литературы, то здесь и говорить не о чем. Лучшие ее
времена давно уже прошли. Мы сейчас просто впишем в две колонки названия
стран и напротив их литературных гениев, которые давно ушли из жизни. Пусть
любой попробует вписать рядом с этими именами хоть кого-либо одно из
современных. Для этого потребуется много смелости. Но окончательно
воспользоваться этой смелостью поможет позволить только наглость. Потому что
поставить рядом некого.
Иран - Заратустра
Индия - "Бхагавадгита и Махабхарата"
Греция - Гомер
Россия - Пушкин
Грузия - Шота Руставели
Англия - Шекспир
Таджики - Омар Хайям
Израиль - Екклесиаст
Испания - Сервантес
Италия - Данте
Арабы - "1000 и одна ночь"
Финляндия - "Калевала"
Бельгия - Шарль де Костер ("Легенда о Тиле")
Китай - Конфуций
Франция - Дюма и Жюль Верн
Армения - "Сасунци Давид"
Чехия - Ярослав Гашек
Япония - Акутагава Рюноскэ
Польша - Прус и Мицкевич
Узбеки - Навои
Мексика - "Пополь вух"
Корея - Кесан ("Повести о Хон Гиль Доне")
Туркмены - "Шасенем и Гариб"
Это, так сказать, личностная составляющая двух уровней сравнения. А
есть и техническая: древнейшие произведения литературы писались в стихах. И
так продолжалось еще долго после этого. И только в 18-19 веках эти две
области сравнились между собой по значению. Согласимся, что писать в стихах
гораздо сложнее, чем в прозе. Попробуйте написать так и этак простую записку
о том, что деньги на картошку на телефонном столике, а светлые брюки не
одевай, потому что на улице дождь: тротуары в машинном масле и брюк потом не
достираешься. Что потребует большего мастерства? То-то же! А ведь то, что
написано прозой, вполне может излагаться стихом, а вот, чтобы наоборот -
далеко не всегда! Попробуйте "Мцыри" Лермонтова рассказать словами - не о
чем будет вообще говорить. А стихи дают возможность рассказать об этом же в
тоне красивой, зажигающей трагедии. А что касается литературного авангарда,
то здесь вообще клониться к низу дальше некуда, потому что если литература
отказывается от связного содержания, то чем она принципиально отличается от
бессвязного бреда?
Кроме того, говоря о литературе, как о виде искусства, аккумулирующем в
себе и сам смыл, и саму возможность содержания, надо признать здесь, что ее
содержание никуда не уходит от содержания нашей жизни, которое, как мы уже
отметили для себя, имеет совершенно однообразное для истории значение.
Отсюда и вечные сюжеты, и вечные персонажи, и вечные темы, и вечные завязки
с развязками, и одна и та же фабула. Никаким новым содержанием литература
также не наполняется, как и содержание самой нашей жизни. А если и
наполняется, то только вслед за самой жизнью, которая в свою очередь ничем
новым не наполняется. Меняется время описываемых событий и исторические
условия. А события одни и те же, несмотря на то, что пиратов заменила
братва, кавалеров частные детективы, придворных дам юные адвокатши, дуэли
сменились драками в баре, ночные разговоры под балконами телефонными
перезвонами, героические подвиги выполнением государственных заданий и т.д.
Так что, в своем самом основном смысле литература также не исторична.
Например, ее основная фабула - история об испытаниях, выпавших на долю двух
любящих сердец, - вполне подходит и к истории Лейли и Меджнун и к истории
Саши и Кати из "Двух капитанов" Каверина. Все это про одно и то же по своему
основному смыслу. Как и все остальные сюжеты. Литература - не тот объект в
истории, который мы пытаемся для себя определить как искомый. Наверное, к
счастью. Но мы говорили об общей деградации искусства. Закончим эту тему
театром.
Что мы здесь видим? Театр, там, где он сохраняет традиции, еще
держится. Но, столкнувшись с его новыми формами, где герои ходят на ходулях,
одеваются в одинаковые простыни или юбки (все повально!), совершают
постоянные непереводимые пантомимы, вылезают из немотивированных содержанием
бочек, передвигаются ползком, поочередно намеренно шарахаются спиной о
жестяную пластины в центре сцены, монологи проговаривают лежа, а также
совершают прочие безобразия, хочется, чтобы кто-либо властный и нормальный
ткнул носом этих новаторов и как Белолобому (неразумному щенку, из какого-то
детского произведения о животных) повторил несколько раз: "Ходи в дверь!
Ходи в дверь! А не в окно!". Но даже если и предоставить театральных
экспериментаторов самим себе без всякого воспитующего действия на них со
стороны, то и обычный театр, не падая низко, никуда и не растет. Тоже все
вершины уже достигнуты, остается только достойно повторять нажитое
предшественниками.
Даже в порнографии, которая по рейтингу популярности занимает двадцать
первых сайтов (двадцать первых!!!) в списке наиболее посещаемых тем
интернета, произошел откат от достигнутых позиций. Наше "даже" говорит не об
осуждении порнографии. Мы не вправе осуждать свой интерес к ней. Это - тоже
наша природа. Отказавшись от материализма, как возводящего эту природу в
причину Всего, мы отказались и от идеализма, который делает эту природу
иллюзорной и недостойной. Мы договорились, что раз уж Бог создал нас для
жизни и в природе, то ничто в природе не может не быть занятием для людей,
если это не встречает сопротивления других участников данного занятия. Наше
"даже" имеет в виду только соотносительность порнографии с искусством,
потому что с одной стороны это уровень средневекового бродячего цирка
(раньше в нем показывали исключительные уродства человека и гребли на этом
деньги, а теперь показывают наоборот исключительные достоинства и гребут
деньги, опять же, с этого), а с другой стороны, она прямо является не
искусством, а наркотиком, миром мечты, в котором через отождествление с
персонажами переживается то, на что вряд ли пошел бы каждый человек в
реальности. Поэтому никто не против порнографии. Это - дело личного
интереса. Здесь каждый свободен в предпочтении, отвергании или даже в
поклонении ее стереотипам. Большого общественного вреда за ней вряд ли можно
заметить. А полезна она хотя бы уж тем, что способствует обмену опыта между
людьми, будит чувства, дает сексуальный заряд, совершает методико-наглядное
обучение начинающих, сближает случайных знакомых и помогает коротать длинные
зимние вечера. Но и здесь - ощутимые потери. От французских
игриво-монументальных картинок она перешла к чувственной голландской, оттуда
перевалила к изобретательной итальянской, оттуда откинулась к смачной
немецкой, а от нее докатилась до механистически-животной американской, где
никакого томления, никакой неги, где все смешалось в уродливую кучу: кони,
люди, собаки, идиоты в масках, заумники с камерами, мужчины с мужчинами,
женщины и мужчины с неженщинами-немужчинами, хлещут плети, жужжат вибраторы,
им на смену приходят телефонные трубки и баллончики дезодорантов, истекает
кал и струится моча, как будто все это происходит в меблированном туалете,
куда каждый рвался, судя по отправлениям, как минимум три дня, но когда все
там счастливо встретились, то решили пока повременить ради других
потребностей. Конец пришел и этому "искусству".
Если любое творчество, даже такое примитивное, достигает своих пределов
и начинает угасать, то такие рваные ритмы могут возникать только от
истощения творческого запала человека. У Бога не могло бы истощаться ничего.
Пределы достигаемого в искусстве говорят о том, что данные пределы
порождаются пределами возможностей того, кто за этими достижениями стоит.
Наука, например, не знает никаких пределов, поскольку Бог постоянно эти
пределы необозримо расширяет. А там, где Его нет, естественны вот такие
тупики и откаты назад. Без Его поддержки недолго задерживается человек даже
на том высоком, чего достиг собственными усилиями. Если все в истории
прогрессирует, а искусство регрессирует, то это не то, для чего Он затевал
историю. На этом придется и закончить.
А впереди у нас совершенно невеселая перспектива. Этика, за неимением
ничего другого.
Добро и зло
Этика - это понятия о морали и нравственности. То, что нами обычно
принято объединять знакомыми всем категориями Добра и зла. Не случайно эту
сферу духа мы оставили напоследок. Нравственность, как явление истории,
конечно же, имела бы право рассматриваться и самой первой, но ... как ее
вообще можно рассматривать с точки зрения возможного анализа? От чего
прикажете отталкиваться при этом самом анализе? Что брать за основу для
размышлений? Самым лучшим подспорьем для размышлений являются справочники,
энциклопедии, хроники, указатели имен, учебники, словари, информационные
указатели, сборники статей и прочие печатные издания
информационно-собирательного характера, где может содержаться необходимый
набор фактов, который в свою очередь можно принять к сведению, переварить и
переосмыслить. Ну, а если дело методологически исследуется прямо через
исторический аспект своей сущности, (как наше дело), то специальные издания
и монографии вообще являются исключительно единственными возможными
источникам, на которые можно не то, что бы всерьез, а вообще хоть
сколько-нибудь правомерно опираться в своей работе.
А где брать такие правомерные источники для такой нашей
растяжимо-обтекаемой темы, как этика? Кому-нибудь приходилось встречать
"Учебник Добра и зла", "Словарь нравственных нормоуложений", "Энциклопедию
хороших поступков" или "Алфавитный указатель злых деяний"? Мне они тоже не
попадались. Именно поэтому мы постоянно отодвигали этику под конец, в
надежде на то, что, отыскав что-либо более предметно-конкретное еще до нее,
мы избавим себя от необходимости встать с ней лицом к лицу. Потому что,
столкнувшись с нею лицом к лицу, любой впадает по непреложной необходимости
в зону оторванного от фактов свободного философствования, чего как раз
хотелось бы меньше всего.
Если мы берем к работе самый голый факт, то, чем более он гол, тем
легче нам разглядеть в нем его истинное содержание. А если мы берем для
этого же самого просто голое умозаключение, (что предполагает
философствование), то будь оно хоть абсолютно голо, хоть разукрашено в самые
категорические одежды, а до тех пор, пока мы не подтвердим его фактом, оно
так и останется всего лишь философской теоремой, которую следует доказать.
То есть любое умозаключение может приниматься в качестве жизнеспособного и
правомочного только тогда, когда оно опирается на факт. Раньше мы так и
делали. Более того, мы вообще старались всегда идти от факта к
умозаключению. Это было оправдано. Потому что, как принято избито говорить,
- "факты упрямая вещь". Они могут этим своим упрямством создавать
конструктивные пределы возможных разбросов для любого умозаключения до тех
пор, пока оно своими выводами полностью не уместится в рамки, не
противоречащие факту. Факт определяет собой умозаключение. Это -
естественно.
Но факт не просто определяет собой умозаключение, он его собой
порождает! Ведь, даже совсем не имея в виду какой-нибудь мысли или идеи, мы
можем к ним придти, натолкнувшись, на соответствующий факт. А на сами факты
мы имеем возможность благодатно натыкаться в любимой нами справочной
литературе. Натыкаясь на факты, мы, тем самым, в общем-то, натыкаемся и на
сами умозаключения, потому что, обратившись к фактам не праздного
любопытства ради, а получения каких-либо ответов на свои вопросы для, мы
придем в процессе этого ко всем возможным умозаключениям. Поле, засеянное
фактами, дает всходы выводов. Если признать факты полным набором того, что
может представлять собою жизнь (а это так и есть, ибо, что такое факт, как
не единично-событийный элемент, из которого складывается все тело истории?),
то не погрешит против истины утверждение о том, что на основе фактов можно
получить полный набор выводов о жизни. Мы шли этим путем, и это был,
повторимся, правильный путь. Поэтому мы и держались за него до конца. Но он
себя исчерпал.
А теперь нам придется идти от умозаключений. И это очень печально,
потому что в этом случае очень легко может получиться так, что, не
располагая изначально какой-либо нужной идеей или мыслью, мы так никогда и
не натолкнемся на нее, если не натолкнемся на генерирующий их своим смыслом
факт. Идя от умозаключений к фактам, у нас не будет совершенно никаких
гарантий, что без фактологической основы мы наловим у себя в голове тот весь
возможный набор предположений, который мог бы образоваться обратной связью с
ними фактов, при которой факты берутся за основу. И тем более у нас не будет
никакой уверенности в том, что именно там, где мы что-то пропустим, не будет
находиться именно то, что мы ищем. Мы вполне можем и промахнуться. Мы это с
досадой осознаем. И это делает нашу работу менее веселой, но зато и более
ответственной.
Кроме того, проникая в область философствования, надо помнить, что это
занятие требует специальной подготовки. Специальная подготовка требует
специального языка. А специальный язык дает специальные понятия. Специальные
понятия дают специальное знание. А специальное знание лично нам ни черта не
дает, потому что предположить, что целью человека на земле по мысли Бога
является получить докторскую по этике, значило бы уравновесить по значимости
критерии Создателя с критериями ученого совета, утверждающего защиту этой
докторской.
Однако, упомянув такую науку, как этика, сразу же согласимся и с
необходимостью дать ответ на законный вопрос некоторых читателей - а почему
бы нам всем не обратиться к ней? Разве она ничему не учит? Неужели со времен
Аристотеля, который придумал само это слово, и до нынешнего дня, эта наука
не создала ничего такого, чем сможет воспользоваться человек в своей жизни?
Резонный вопрос. Но почему вы именно у нас об этом спрашиваете? Задайте
сначала себе этот ваш вопрос - какими достижениями науки этики я
руководствуюсь в своей повседневной жизни? Ответ не будет рождаться в муках.
И смысл этого ответа затронет сразу же как продуктивность самой этой науки,
так и целесообразность нашего обращения к ней, основывающуюся на ее
продуктивности. Это, во-первых.
Во-вторых, возвращаясь к специальному языку, являющемуся следствием
специальной подготовки, мы не рекомендовали бы кому-либо руководствоваться
желанием познать смысл Добра и зла через специальные термины этики. В таких
случаях здоровье дороже. Иначе придется долго кругами ходить вокруг таких,
например, выкладок, как - "источник нравственности детерминируется
эмпирическим монизмом мыслей о своей "яйности", как внутренней
светоносности". Или долго стоять в оцепенении перед таким заявлением, как -
"мораль выступает эпифеноменом онтологической сопричастности ноэзису и
ноэме". Если вы выйдете из оцепенения, то можете впасть в кому от
предположения, что "интенциональность через нравственное побуждение
традуктивно цели определяется через модус "выигрыш-проигрыш" или
"выгодно-невыгодно". Если же вы и после этого будете подергиваться и тянуть
бессознательно-настойчивую руку к философско-этическим трудам, то можете
нарваться на контрольную фразу в голову: "Тинктура добродетели в человеке не
может не опровергать гилозоизма, даже если ее основная доминанта
эсхатологична по гносеологии".
Это даже не бег с препятствиями, это бег через выстроенные в ряд
платяные шкафы.
Однако, может быть стоит и побежать? Возможно, в преодолении этих
криптограмм был бы какой-нибудь великий смысл? Может быть, мы именно поэтому
и не знаем прикладного значения этики для жизни, (как хорошо, наоборот,
знаем, например, прикладную механику), что не удосужились перевести для себя
на понятный язык ее достижения? А вдруг за этими непонятностями что-то очень
важное и судьбоносное? Может быть, стоит окрыситься и освоить этот язык? Не
стоит. Там - банальности. Например, последняя фраза из наших примеров,
переведенная с помощью словарей и той самой матери, означает: "внутренняя
красота добродетели отделяет человека от неживой природы, даже если эта
добродетель диктуется его разуму страхом возмездия после Конца Света". Можно
короче: "чем бы ни порождалась добродетель в человека, она своей красотой
отделяет его от неживого в природе". А можно и совсем просто: "человека из
всего Божьего Творения выделяет наличие в нем понятий о нравственности". Вот
скажите, стоит ли обращаться к целой науке, чтобы научиться на специальном
языке выражать такие простые и совсем не специальные мысли? По-видимому,
если не иметь в виду ничего другого по результатам таких усилий, то не
стоит. Вот мы и не станем.
А в третьих, этика, как и все прочие науки, как мы уже убедились, не
дает ответов, а только описывает то, что видит своим узкоспециализированным
зрением. Тем более что она относится к философскому разделу наук, то есть к
тем наукам, чьи выкладки не проверяемы практикой и не реализуются в
физических законах. Впрочем, об этой, постигнувшей нас беде, мы уже
говорили.
Очередной раз зададим себе вопрос - что же делать? Мы попали в
ситуацию, где нельзя опереться ни на основополагающие факты, ни на положения
науки. Это расстраивает. Но это же и несколько укрепляет в решимости.
Потому что, во-первых, сам предмет Добра и зла носит определенно
универсальный характер, и мог бы при его нашем освоении объять собой как всю
историю, так и каждый ее субъект в отдельности. Это то, что все-таки можно
применить к любому факту истории, пусть даже и в обратном по желаемой
последовательности порядке.
Во-вторых, само то, что категории нравственности руками не потрогаешь,
глазами не увидишь, рулеткой не измеришь и на атомные весы не положишь,
говорит о том, что это совершенно нематериальная область бытия, которая
наиболее близка Ему как по нематериальности, так и по способности в силу
данной нематериальности переноситься с нами из этой жизни в другую, и
обратно, сохраняясь в некоем непрерывном виде на нематериальном плане уже не
только в Его, но и в нашем будущем нематериальном бытии. Нравственность
может быть всегда с нами, а все остальные виды деятельности человека,
имеющие своим выражением реальное воплощение результатов в материальных
предметах, останутся здесь, что не так уж и важно, как важно то, что они не
могут уйти с нами туда, чтобы иметь равнозначную для обоих планов нашего
существования значимость. Последствия любой другой нашей деятельности, (даже
в своих самых шедевральных видах), остаются здесь и теряются со временем в
череде других шедевров, а нравственность может быть как раз тем, что мы
можем Ему предоставить наглядно по итогам жизни при переходе в
нематериальный мир во время того самого экзамена на зрелость, который нам
устраивается перед окончательным переступанием черты загробного мира. Больше
ничего с нами не может уйти туда в качестве наглядных пособий при ответе.
Нравственность такую возможность имеет изначально и, следовательно, она
может вместе с нашими вечными душами не только иметь какую-либо задачу при
новом воплощении, (разве не логично предположить, что именно то, в чем
отчитываешься по концу деятельности, и было бы непосредственно заданием на
эту деятельность?), но и, в конце концов, достичь Царства Божьего, и кто
знает, не она ли будет как раз нашим пропуском туда?
В третьих, признавая бесплодность целой такой науки, как этика, для
реальной жизни, мы тем самым последовательно признаем, что и наши
возможности вряд ли смогут обеспечить нам законченно определенную и
безупречно неоспоримую трактовку Добра и зла. Уж если великие философы
запутались в этих прениях, то и нам ничего конкретно идеального не породить.
И это очень хорошо, потому что мы для себя когда-то уже определили, что чем
ближе мы подходи