После того как в
журнале вышла публикация "Легко ли быть
молодым в июне 96-го" ("Огонек" N 25, 1996), мы
получили несколько откликов типа: то, что вы
поведали, это столичные заботы, в провинции у
молодежи все по-другому." Это правда. Провинция
хранит явления уходящие, от которых в столицах
уже и следа не сыщешь. Помните ли вы "ребячьих
комиссаров", шумных бунтарей от педагогики 70-х
годов? Невозможно было не сочувствовать им,
почему-то трудно было избавиться и от тревожных
ощущений при соприкосновении с этими
странноватыми, возбуж- денными, такими
притягательными для ребят энтузиастами... Об
одном из таких, но уже сегодняшних, наш рассказ.
Восемь лет назад благодарный уроженец
башкирского города Бирска двадцатиоднолетний
студент-заочник журфака Свердловского
университета Игорь Карелин решил заняться
местными подростками. Набрать так называемую
школу юных корреспондентов (впоследствии
переименованную в Школледж). Трудно сказать, что
им действительно двигало. Это был человек
молодой, энергичный, одержимый мрачной
романтикой, суровой разочарованностью и
некоторым стоицизмом. Он был вооружен также
сладкими и темными словами вроде
"экзистенция" и замыслами психологических
опытов; детские души-потемки почему-то его
занимали. В местной газете под названием
"Победа" появилось объявление, сулящее
неслыханное, и в пыльных интерьерах этой самой
газеты неслыханное и началось... Стоит упомянуть
и о почве, в которую Карелин бросал свои зерна.
...Представляю себе некий текст не нашего века:
"провинция хранит в себе много странных
противуречий..." Но и по сию пору ни
перечисление этих противуречий, ни подробные
описания нравов не дают настоящего, полного
ощущения так называемой глубинки, сколько ни
объясняй, что провинциалы, с одной стороны,
убеждены, что живут в окончательной, забытой
историей дыре, а с другой -- презирают мнение
центра и собственные мысли о миропорядке считают
затерянными в Сибири (например в Сибири)
крупицами настоящей мудрости. Бирск, в котором я
родилась, -- город вполне среднестатистический,
со среднестатистической мистикой,
среднестатистическим общественным мнением и так
далее. Четвертая остановка от автовокзала
называется "Центр"; впрочем, город слегка
перекошен, и центр несколько смещен. Постоянное
чувство узнавания, с каким житель маленького
городка шествует по родным улицам, не имеет
ничего общего с гордостью столичного жителя,
знающего Москву. Москвич знает десяток
особняков, площадей, исторических мест.
Провинциал узнает каждый пенек.
Каждый забор, каждый наличник. Каждый
ларек, которых всего десять; каждые кафе и
кинотеатр, которых по одному: "Молодость" и
"Аврора". Несколько школ пронумерованы так,
будто часть из них провалилась сквозь землю: нет,
скажем, второй, шестой... Зайдя в музыкальную
школу, натыкаешься на удивительно подобранные
высказывания композиторов, в которых кукушка
хвалит петуха. Даже в этом есть что-то
наивно-провинциальное.
Из года в год житель Бирска наблюдал
один и тот же ассортимент бледных пуговиц в
"Галантереях", одни и те же банки с березовым
соком в продуктовых. Вкушал вялое, но безупречное
хамство. Пинал сыпучий асфальт из крупной гальки
и серого песка. Расстояние от пункта А до пункта
В, будь то кратчайшая прямая, преодолевается с
трудом и напряжением -- местный феномен. И,
наконец, неизгладимо сказывается на психике то,
что видишь одни и те же лица. Жизнь в провинции
вообще сродни тайным опытам над людьми. Что
касается мистики -- это не объяснимо словами.
Прибывшего в Бирск, как правило, посещает
странное и нехорошее чувство: что-то должно
случиться. И, как правило, ничего не случается.
Однако на сей раз случилось -- Карелину в довольно
короткий срок удалось поставить город на уши
путем непрекращающейся череды обвинений. Сейчас
это кажется детским садом, но надо знать
удивительную косность провинции тех лет: всякий
намек на то, что вы, мол, "неправильно
живете", воспринимался как оплеуха, которую
простить невозможно. Юнкоры, конечно,
маскировали свое частное человеческое отчаяние,
строча статьи с тем смыслом, что "молодежи
некуда пойти" или "одной дискотеки мало, и та
похожа на зоопарк", либо предъявляя взрослым
обвинения межпланетного масштаба и подкрепляя
оные актуальными цитатами из Виктора Цоя, вели
всего лишь разговор с собственными родителями...
Юнкорами интересовалась милиция, врывающаяся в
места ночных сборищ, подозревая групповой секс.
Вообще, постоянный настороженный взгляд местных
властей сплачивал, как ничто другое. Кроме того,
они-то, юные корреспонденты, знали, что есть нечто
похлестче группового секса, хотя и сродни ему,
такое же тайное и незаконное. Эта штука была
названа Карелиным мясорубкой и восходи- ла к
исповеди, а низводилась до партсобрания. Молодой
человек должен был рассказать всю свою жизнь --
некоторые, говорят, рыдали и плакали. И еще бы!
Сказать о себе, что я, мол, всегда казался себе
странным, не таким как все, или -- я одинок, или -- я
пережил неразделенную любовь, или -- пытался
покончить с собой и так далее, значило, очертя
голову, кинуться на амбразуру, а затем товарищи и,
главное, дорогой руководитель, чей авторитет был
бесспорен, выносили твоей жизни оценки (и
запросто могли сказать: я тебя не уважаю). После
таких совместных переживаний дружба крепчает, и
эта среда становится самой приемлемой и
свободной. В итоге Школледж стал чем-то вроде
местной молодежной элиты. Перед самым своим
развалом он разросся неимоверно. Причем
журналистика как таковая интересовала немногих.
Молодые люди в провинции делятся на
три категории. Первые явно не любят родину и с
раннего детства чувствуют, что родились в этом
месте вследствие какой-то чудовищной опечатки в
книге судеб: все здесь не по ним. Несовместимость
почти физическая: от свежего воздуха тошнит,
легче дышится в мире асфальта, бетона и больших
скоростей. Подобно тому, как краснеющий
деревенщина не может сладить с ножом и вилкой,
такой человек не может сладить с маленькими
провинциальными реалиями. Это не пустые слова -- я
сама была такой. Устройство дома, большого и
удобного для ведения хозяйства, даже не
предполагает идеи уединения и постоянно давит на
мозг... Вторая категория -- нормальные здоровые
люди, которые отлично существуют в данной среде,
как рыба в аквариуме. Третьи наделены и любовью к
родине, и пытливым умом, поэтому живут в
некотором разладе, с журавлем в небе и комком в
горле... Все три типа резко определились года
через три, когда подростки выросли, и начался
развал. Исчез костяк, движущая сила.
Представители первого типа уехали, вторые
оставили юношеское буйство, третьи оказались в
ситуации выбора... Труднее всего оказалось
создателю этого парадиза. Несколько раз он
объявлял, что Школледж умер -- и последний
восставал из пепла всем клубком дружб, любовей и
привязанностей; когда же объявлялось, что
Школледж жив -- случался полураспад. Тогда
Карелин уехал в столицу Башкортостана город Уфу
-- всего час на автомобиле от Бирска, но
совершенно другой мир -- и занялся там теми же
делами. Первым делом -- дал объявление... У него
получалось все резво и организованно, поскольку
Карелин был прежде повязан с комсомолом, затем с
заменившими его структурами. Он гораздо понятнее
как организатор, чем как человек -- темная,
смазанная личность с невнятными настроениями,
идеями и целями. Почти всякому, кто занялся
детьми как смыслом жизни, взрослый мир чем-то
существенно насолил, видимо, насолил и ему.
Карелин формировал собственный мир, собственный
миф, где утверждался и властвовал. Говоря так, я
никого не порочу, ибо своих целей -- создание мира
для себя, даже, точнее, моделирование настроения
для себя самого -- Карелин никогда не скрывал,
напротив, заявлял о них публично... Когда Карелин
при- ехал в Уфу, были уже другие времена и другие,
более независимые подростки, и прежнего
авторитета у него больше никогда не было. В Уфе
расплодилось великое количество клубов, большая
часть из которых создавалась таким путем: как
только Карелин бросал по каким-то причинам один
клуб (а его кто-нибудь тотчас подхватывал), он
собирал новых детей, формировал новый клуб и
ставил психологические опыты на них. Все это
имело достаточно отдаленное отношение к
журналистике. Цвел жанр эпистолярный.
Выпускались маленькие газетки для внутреннего
пользования. Клубы боролись друг с другом, сами с
собой и со смертностью в своих рядах. Массовость
достигла таких размеров, что все эти люди были
формально объединены в Лигу начинающих
журналистов Башкирии (хотя Башкирия во всей
широте своих степей почти не была в ней
представлена). Верхушку этого айсберга
составляли руководители клубов. Карелин же решил
стать координатором -- ввиду таинственности и
скромного обаяния этого слова... Бирск стал для
участников движения его основополагающим мифом,
вымершей Меккой с периодически откапываемыми
там динозаврами, которые не могли ни изобразить,
ни хотя бы подробно вспомнить прежние счастливые
времена -- по той причине, что времена слишком
изменились, родились уже свои дети... В Школледже
был культ дружбы и веселья да небольшой душевный
стриптиз. А Лига была настоящим государством в
государстве, история его творилась постоянно,
тут же фиксировалась -- внутренняя желтая пресса
работала вовсю: отношения, интриги, путчи. Цвело
фотоискусство и другие способы увековечиться. То
и дело целые клубы или отдельные личности (как
правило, неглупые люди) попадали к Карелину в
опалу и становились прокаженными. Страсти
кипели. Кто-то попадал в психбольницу, кто-то
пытался покончить с собой. Карелин на все
обвинения отвечал: "Вот такой я человек, не
нравится -- не ешьте". Надо сказать, Уфа была
менее удачной средой для ловца человеков. Другие
расстояния, другая тоска. Отравленная река,
тяжелый воздух и копченое небо. Это тоже была
окраина, и место было таки забыто богом, но зато
не все жители знали друг друга в лицо. Здесь
труднее попасть в зависи- мость... Забавно
проследить настроения общества по ряду
изменений карелинского имени на устах юных
корреспондентов: его звали Егором, Игорем,
Айгором, наконец, Джайгром. Полная
американизация. Сейчас он -- Джайгор Волк;
пристегнутая фамилия -- человеческая
характеристи- ка. В последние годы жесткость и
мстительность стали его основными чертами. В нем
возобладал чиновник, причем чиновник какой-то
боль- ной. Он мог только отдавать распоряжения и
насаждать идеологию. Что до распоряжений, они
ставили в тупик (скажем, срочно найти многомил-
лионных спонсоров и пять автобусов для вывоза
начжуров на природу), что до идеологии -- холодок
бежит по спине. В учебном пособии "Как надо
жить" (одном из многих) читаем за подписью
великого координато- ра: "Знаешь, если ты
делаешь что-то настоящее, смелое, честное, яр- кое
-- тебя обязательно попытаются схватить и
схавать... Каждый твой шаг, каждое твое очередное
творение должно быть пропитано таким па-
тологическим буйственным чувством, чтоб оно
встало, вперло поперек глотки по возможности
каждому "убежденному жителю"... Пусть всегда
отталкивание, отстранение, отрицание, всегда --
отказ, всегда -- "прощевайте!" Я, ничтожный, не
хочу и не могу себе позволить быть пойманным в
ловушку гармонично-чавкающего бытия. Я всем им
ЧУЖОЙ, и мне чужды и крайне отвратительны все их
набрякшие радости и горести, идеалы и пороки, все,
чем они живут и о чем мечтают. Это -- мой
врожденный инстинкт..." Слава богу, подросток
пошел более-менее здравомыслящий и не всегда
рвет чужие глотки в очередном припадке
начжурства. Последний клуб под названием
"Кастл-рок" Карелин долго скрывал от
остальной Лиги, дабы зараза непослушания и
сомнений не проникла в незрелые души.
"Кастл-рок" -- словечко из Стивена Кинга, и у
начжуров возникали понятные тревожащие
ассоциации, плюс еще роняемые координатором
туманные фразы о том, что в новом клубе
происходит Нечто. Когда новоиспеченные были
выпущены в свет, ничего страшного не произошло --
однако, тревога остается... Возникает вопрос:
зачем это нужно самим молодым людям? Дело в том,
что Уфа -- периферия, в ней есть, как и во всяком
подобном месте, с трудом постижимая, но тяжелая
для сердца тоска. Чувство, что жизнь проходит
другой стороной. Что ты -- на отшибе. А вся эта
история с начжурством дает ощущение настоящей,
яркой и красочной жизни, ощущение, что ты -- в
центре, ты творишь историю -- а увековечивается
это мгновенно, что тоже подли- вает масла в
огонь... Есть все что нужно -- игра в классики
(уезжа- ющие канонизируются), игра в бисер
(плетение "фенечек", бисерных браслетов на
запястья, которые дарят на вечную память,
процветает). Литературное сочинительство
достигает высот трагического абсурда, речь
постоянно идет о жизни и смерти, да, там все очень
серьезно... Прекрасное, захватывающее ощущение на
уровне Варфоломеевской ночи. На фоне жидкого
неба, архитектурного срама и чадящих труб...
Наталья БЕЛЮШИНА
Между тем Самочувствие подростков в
городской среде и в собственной семье стало
предметом исследования социологической службы
уфимской фирмы "Полином". 73,2 процента юных
уфимцев ощущают в родной семье скуку,
заброшенность, одиночество, а потому большую
часть времени предпочитают проводить вне дома.
67,9 процента школьников сказали, что ни мать, ни
отец не интересуются их школьными и личными
делами. 98,3 процента взрослых уверены, что любят
своих детей. Однако лишь 37 процентов из этого
числа положительно ответили на вопрос:
"Проявляете ли вы свою любовь к детям?"
Подростки были куда более категоричны. 82
процента школьников столицы Башкортостана
сообщили, что все усилия их родителей направлены
лишь на добывание денег. 84,3 процента ребят
заметили, что их родители перестали улыбаться. В
1993 году у несовершеннолетних матерей родилось 290
детей. В 1994-м -- 356. В 1995-м -- 412. Причем девять девочек
рожали повторно. |