все ради того, чтобы выжать из судей хоть каплю жалости и тем обеспечить себе оправдательный приговор или какое-нибудь незначительное наказание. Судьи, преисполнясь презрения, орали на него и швырялись головками латука. В их памяти еще свежо было воспоминание о доблести, с которой Сократ отверг все эти юридические уловки и осудил тех, кто к ним прибегает. Асклепия признали виновным единодушно, при этом рев стоял такой, что даже те из присутствующих, кто склонялся на его сторону, не решились нарушить тишину, когда им представилась возможность сказать "нет". Голосование было объявлено единогласным. Возражений против смертного приговора не последовало. Афинское правосудие, как правило, осуществлялось быстро. В промежутке между осуждением Асклепия и поднесением ему чаши с цикутой на закате следующего дня Анит нашел время, чтобы прийти в тюрьму и выбранить его за безобразное поведение в качестве подсудимого, а также призвать его взять пример с Сократа, с поведения Сократа, когда для того настало время умереть. -- Для нас было честью, -- с суровой гордостью сказал Анит, -- предать смерти человека, подобного Сократу. Когда тюремщики принесли ему на серебряном подносе чашу с ядом, Асклепий задал всего один вопрос: -- Что вы со мной сделаете, если я откажусь ее выпить? Положенная процедура была оговорена в уголовном кодексе. -- Силой разомкнем твои челюсти и вольем яд тебе в горло. Мы уж по опыту знаем, что, когда приходится выбирать между смертью от удушья и ядом, человеческое животное неизменно предпочитает яд. Да, а потом мы отрубим тебе голову и, может, еще распнем, это уж как сограждане решат. Асклепий выбрал путь полегче. Когда яд стал овладевать им, он сделал лишь одно заявление, смиренно признавшись, что, как ему кажется, он больше не является сторонником смертной казни. Анит объявил его позором кожевенного дела. Комический драматург Аристофан говорил друзьям о том, как ему жаль, что Асклепий не сказал, умирая, будто задолжал петуха Аниту. 35 Казнь Сократа пришлось отложить на месяц из-за того, что суд над ним совпал со священными празднествами в честь древнего подвига Тесея, который убил Критского Минотавра и избавил Афины от скорбного бремени -- ежегодной отправки на Крит семи афинских юношей и семи дев на прожор мифологической скотине. В память об этом событии греки, выполняя обет Тесея, каждый месяц фаргелион, а по-нашему май, украшали гирляндами государственную галеру и посылали ее на остров Аполлона, Делос. В знак религиозного благодарения за сэкономленные со времени Тесеева подвига жизни никаких публичных казней в прошедшем очищение городе до возвращения корабля не производилось. Сократа предстояло убить, как только вернется корабль. Тюремный страж ему попался добрый. Ножные цепи он надевал на Сократа только по ночам. Друзья Сократа замышляли побег. Однажды утром Сократ проснулся еще до зари и обнаружил рядом с собой старика Критона, сидящего на табурете посреди камеры, мрак которой едва-едва рассеивался маленькой лампадкой. Сократ удивился. Стражи к этому времени уже привыкли к Критону и впускали его, не поднимая особого шума. Кроме того, Критон, по его словам, задабривал начальника тюрьмы мелкими знаками внимания, а попросту -- дружескими взятками. -- Почему же ты не разбудил меня сразу, а сидишь возле меня и молчишь? -- спросил Сократ. -- Уж очень ты сладко спал -- я бы ни за что не стал тебя будить. Ах, если б я не страдал так от бессонницы и упадка духа, -- Крит помрачнел. -- Завидую я тебе, Сократ. А еще больше дивлюсь, какой счастливый у тебя характер, как ты, при этом несчастье, легко и кротко его переносишь. В жизни не видел ничего похожего на спокойствие, с которым ты несешь свою участь. Сократ улыбнулся. -- Но ведь по правде сказать, Критон, нелепо было бы, дожив до моих лет, роптать на приближение смерти, разве не так? И все же другие люди его возраста горько жалуются, когда им приходится попасть в такую беду, говорил Критон, когда вошел с извинениями услышавший их голоса стражник. Он приблизился к Сократу и снял с него цепи. Сократ принялся растирать оставленные ими следы. Стражника явно мучил стыд. -- Что нового? -- поинтересовался Сократ. -- Есть сегодня какие-нибудь распоряжения на мой счет? -- Есть приказы, -- ответил, понизив голос, стражник. Он не отрывал глаз от земли. -- Какие же? -- Приказы такие, -- ответил стражник, -- чтобы я смотрел в другую сторону, если ты попробуешь убежать из тюрьмы и направишься в порт, к кораблю, который, как все в городе знают, поджидает тебя, чтобы вывезти отсюда. -- А если я не попытаюсь сбежать? -- спросил Сократ. -- Тогда мне приказано сказать тебе, что в Пирее тебя поджидает корабль и что всем нам приказано смотреть в другую сторону, если ты попробуешь убежать. -- Он человек хороший, Критон, -- сказал Сократ, когда страж удалился. -- Ты заметил, стоит ему взглянуть мне в лицо, сразу у него, у бедняги, слезы наворачиваются. -- Сократ, решись наконец, -- резко сказал Критон. -- Ты слышал его и слышал меня. Все надо сделать сегодня ночью. Иначе будет поздно. -- Уж не пришел ли с Делоса корабль? -- Пришли сведения. Очень похоже, что корабль появится сегодня. Завтра, Сократ, если ты сейчас не решишься, настанет последний день твоей жизни. -- В таком случае, Критон, я полагаю, это будет к лучшему, если так угодно богам. -- Так ты не уйдешь сегодня? -- Нет. Я все же думаю, что один день у меня еще есть и что корабль придет не в нынешний день, который только еще начинается, а завтра. Ведь я должен умереть на другой день после того, как придет корабль, верно? -- Так постановили власти. -- Вот я и думаю, что он придет не сегодня, а завтра. Я видел сон. Сон Критона не интересовал. Да и добавочный день тоже погоды не делал. -- Смысл твоего сна, может, и ясен, но, возлюбленный мой Сократ, хоть теперь послушайся меня и не отказывайся от своего спасения, пока не слишком поздно. Твоя смерть грозит мне и другим твоим друзьям двойной бедой. Если ты умрешь, мы не только лишимся друга, которого нам никогда не заменить, но еще и люди решат, что мы могли бы спасти тебя, если б не поскупились. -- Но для чего, дорогой Критон, -- сказал Сократ, видя, что друг его разволновался не на шутку, -- нам так заботиться о мнении большинства? Порядочные люди -- а только с ними и стоит считаться -- будут думать, что все это свершилось так, как оно свершилось на самом деле. -- Но тебя-то это не спасет, -- сказал Критон. -- Ты мне вот что скажи, Сократ, уж не руководит ли тобой забота о риске или расходах, которым подвергнусь я и другие друзья, помогая тебе выбраться отсюда? Не боишься ли ты, что платные доносчики втянут нас в беду за то, что мы тебя похитили? Или что нам придется потерять много денег, а то и все наше состояние, и вдобавок подвергнуться еще чему-нибудь? Если так, то оставь это: чтобы спасти тебя, мы пошли бы и на бульшую опасность. Нет, послушайся меня и сделай по-моему. -- Да, Критон, этого я опасаюсь. Но это отнюдь не единственная причина. -- Этого уж ты не бойся, -- сказал Критон. -- Есть люди, которые берутся вызволить тебя из тюрьмы и из города, не так уж и много требуя денег за это. Что же касается правительственных доносчиков, то и им не многого надо, это народ дешевый. Если, наконец, принципы не позволяют тебе тратить мое достояние, то здесь сейчас есть чужеземцы, которые готовы за тебя заплатить и которые ничем не рискуют. Один из них -- Симмий, фиванец -- уже принес большие деньги как раз для этого. Есть также Кебет и еще очень многие, все берутся потратиться, чтобы помочь твоему побегу. После этого они покинут Афины и будут вне опасности. Мы же готовы рискнуть чем угодно, лишь бы спасти тебя. -- Все, о чем ты говоришь, Критон, меня беспокоит, -- сказал Сократ, -- а кроме этого многое другое. -- Так послушайся меня и поступи разумно, -- сказал Критон. -- И право, мне и без того уже стыдно и за тебя, и за нас, как подумаю обо всем, чему мы позволили зайти так далеко, да и о том, что все дело припишут какому-то малодушию с нашей стороны. Во-первых, вспомнят, как ты пошел на суд, что было совсем не нужно, -- вот первый неверный поступок. Припомнят нам и то, как дело попало в суд, хотя все можно было устроить совсем по-другому. Почему ты уже тогда не покинул Афины? Припомнят и то, как ты защищался, -- вот и второй. И, наконец, последняя, венчающая всю эту комедию глупость. Начинает казаться, что мы теряем тебя, потому что нам не хватает отваги и предприимчивости, потому что, будь мы на что-то годны, мы бы тебя спасли, и потому что ты сам себя не спасал, когда оно было и разумно, и практично. -- Милый Критон, -- сказал Сократ, выслушав его, -- я очень ценю твои добрые чувства. Твое усердие стоило бы очень дорого, будь ты правым. Если же ты не прав, то чем больше усердие, тем больше опасность. -- Тогда прими мой совет сейчас, а спорить будем после. Потому что, если ошибаешься ты, то второго шанса у тебя не будет. И не питай сомнений из-за того, что ты сказал на суде. Не говори, как говорил там, что тебе непонятно, чем бы ты мог заниматься в другом месте. Ибо во множестве мест, куда ты можешь отправиться, есть люди, которые любят тебя, не в одних только Афинах. Если бы ты пожелал отправиться в Фессалию, то у меня есть там друзья. -- В бесчинную Фессалию? Вот, значит, где мне место? -- Они будут тебя высоко ценить и оберегать, так что во всей Фессалии никто не доставит тебе огорчения. -- И какой же добродетели, мудрости и чести я стану учить их, я, бежавший из Афин, города, в котором провел всю мою жизнь, в котором вскормил и воспитал моих детей и которого никогда не покидал кроме как для военной службы? Как могу я нарушить законы и сбежать, когда они обратились против меня? Разве заключал я с городом такое соглашение, что буду почитать законы священными, когда их неправо обращают против кого-то еще, и отрекаться от них, когда они неправо обращаются против меня? -- Сократ, ты затеял, по-моему, несправедливое дело -- предать самого себя, когда можно спастись. Ты старательно играешь на руку твоим врагам, которые хотят тебя погубить. Именно так поступили бы враги, ищущие твоей смерти. -- И потому ты хочешь, чтобы я взамен бежал в изгнание и получил, нарушив закон, то самое наказание, которое я, вероятно, мог должным образом получить на моем суде, если бы о нем попросил. Спрашиваю тебя, Критон, как по-твоему, не справедливо ли, что не все человеческие мнения следует ценить одинаково, но одни надо уважать, а другие нет? Что ты скажешь? Разве это не верно? -- Да, верно, -- сказал Критон. -- Иными словами, -- продолжал Сократ, -- человек должен уважать только хорошие мнения, а дурные не уважать? -- Да. -- А мнения мудрых хороши, между тем как мнения глупых плохи? -- Естественно, -- понемногу утрачивая уверенность, ответил Критон. -- Тогда я очень хотел бы, исходя из такого допущения, рассмотреть этот вопрос с тобой, -- сказал Сократ, и Критон ощутил, как сжалось его сердце, ибо он сознавал, к чему приведет такое рассмотрение, хоть и не знал, как оно туда приведет. -- Если окажется, что я совершенно прав, пытаясь уйти отсюда вопреки официальной воле афинян, тогда попытаемся это сделать; если же нет -- то оставим такую попытку. Ибо тогда получится, что люди, которые платят деньги, и другие, которые хотят меня спасти, поступают так же неправильно, как и мы, подготовляя мой побег. И если окажется, что поступать таким образом несправедливо, то я волей-неволей должен буду признать, что моя смерть ничего не значит в сравнении с риском совершить несправедливость. Считаем ли мы, что всего больше нужно ценить не самое жизнь, но жизнь хорошую? Критон сказал, что считаем. -- И что хорошая жизнь -- это то же самое, что жизнь честная и правильная? И что, когда человек не живет честно и поступает неправильно, он вредит себе самому, как и тем, кому причиняет ущерб? Подумай тщательно, разделяешь ли ты мои взгляды, согласен ли со мною? Если у тебя сложилось иное мнение, скажи об этом и изложи мне его. Если же, с другой стороны, ты придерживаешься того, что мы уже сказали, выслушай мой следующий довод. -- Да, я согласен с тем, что ты говоришь, Сократ. Но я хочу, чтобы ты побыстрей рассмотрел, что нам следует делать. -- Так давай рассмотрим логические последствия. Если мы уходим отсюда, не попытавшись сначала склонить государство позволить нам это, причиняем ли мы или не причиняем зла кому-нибудь, да еще тем, кому всего менее следует его причинять? И не преступаем ли мы то, что сами признали справедливым? -- Я не могу ответить на твой вопрос, Сократ, потому что не понимаю его. -- Тогда, дорогой мой друг, рассмотрим его сообща. Мне очень важно поступать в этом деле с твоего согласия, а не вопреки тебе. Обрати внимание на то, удовлетворит ли тебя начало рассмотрения, и постарайся отвечать на вопросы то, что думаешь. -- Ну конечно, -- пообещал Критон, -- постараюсь. И очень скоро они пришли к выводу, что не должны причинять зла ни одному человеку, какого бы зла сами от него ни претерпели, и что ни при каких обстоятельствах не следует поступать несправедливо, как бы несправедливо ни поступали с тобой. Они согласились и в том, что соглашения следует выполнять, и что, несправедливость есть зло, и что, удирая теперь, Сократ пытался бы причинить зло и погубить, насколько это от него зависит, законы, без которых город не может существовать. Он, всегда утверждавший, что добродетель, и постоянство, и установления, и законы суть самое драгоценное, чем обладает человечество, нарушил бы теперь соглашение с обществом по причинам неоспоримо личным. Разве не существует веских доказательств того, что законы Афин ему нравились? Он породил здесь детей, он никогда не выезжал из города ни ради празднеств, ни посмотреть другие места -- разве что на войну. На суде он напускал на себя безразличие к смерти и уверял, будто смерть лучше высылки. Он попросил Критона представить, что бы сказали законы города, если б они пришли к нему и заговорили: -- Если бы ты хотел, ты еще на суде мог бы потребовать для себя изгнания и сделал бы тогда с согласия государства то самое, что задумал сделать теперь без его согласия. Но нет, ты притворялся, будто предпочитаешь смерть изгнанию, будто ты и не прочь умереть. Ты с отвагой говорил, что не страшишься смерти, которая может оказаться благословением. Теперь же ты забыл про эти красивые чувства и нас, законы, не почитаешь, пытаясь нас уничтожить. Ты поступаешь так, как мог бы поступить самый негодный раб, собираясь сбежать, хотя мог бы сделать с разрешения государства то, что Критон уговаривает тебя сделать без его разрешения. И в Фессалии, где величайшее неустройство и распущенность, о чем бы ты стал с ними говорить? Услаждал бы их рассказом о том, как это было смешно, когда ты скрылся из тюрьмы, переряженный в козью шкуру или еще во что-нибудь, что надевают обычно при побеге? Сократ, не смешил бы ты людей своим бегством. Если же законы ему не нравились, он волен был склонить сограждан к их изменению. Не смог бы переубедить -- волен был бы, как любой афинянин, взять свое имущество и выселиться, куда ему угодно. И хоть олигархии Спарты и Крита представлялись ему наилучшими из способов правления, он предпочел все свои семьдесят лет восхвалять их, сидя в Афинах и ни туда, ни сюда не переселяясь. И к чему же тогда сведутся красивые разговоры о добродетели и справедливости, которые он вел всю жизнь? -- Должен ли человек поступать так, как считает правильным, или он должен изменять тому, что, по его убеждению, самое правильное и есть? -- спросил Сократ. -- Разумеется, Сократ, он должен всегда поступать так, как считает правильным. -- А в мои преклонные годы, Критон, неужто не найдется желающих напомнить мне, что я не постыдился преступить самые священные законы из малодушного желания прожить чуть подольше? Вот каково мое мнение теперь; если ты станешь ему противоречить, то будешь говорить понапрасну. Впрочем, если думаешь одолеть, говори. -- Что ты скажешь о человеке, -- спросил Критон, -- который считает правильным поступать неправильно? -- Я не из таких. -- Правильно ли подчиняться дурному закону? -- Наши законы не дурны. -- Я тебя спрашиваю философски. -- На это у меня больше нет времени. -- Тогда мне нечего сказать. -- Оставь же меня, Критон, выполнять волю Бога и идти туда, куда он ведет. 36 Платон, написал Платон, был нездоров в день, когда умер Сократ, и потому, как в "Пире", использовал рассказ от второго лица, которое свидетельствует о подробностях того, чего сам Платон не видел. -- Скажи, Федон, ты сам был подле Сократа, когда его казнили, или только слышал об этом? -- Нет, сам, Эхекрат, -- ответил Федон. -- Что же он говорил перед смертью и как встретил кончину? Нам передали только, что он умер от яда, а больше никто ничего не знает. Разговор этот происходил во Флиунте, городке в Пелопоннесе. -- Мы, флиунтцы, теперь в Афины не ездим, и из Афин давно уж никто к нам не заезжал, кто мог бы сообщить достоверные сведения, кроме того только, что Сократ выпил цикуту и умер. Будь добр, расскажи нам обо всем как можно подробнее и обстоятельнее -- если, конечно, время тебе позволяет. -- Нет, я совершенно свободен, -- сказал Федон, -- и постараюсь все вам описать. Тем более что для меня нет ничего отраднее, как вспоминать о Сократе -- самому ли о нем говорить, слушать ли чужие рассказы. -- Но и слушатели твои, Федон, тебе в этом не уступят. Так уж постарайся, будь как можно точнее. -- Во-первых, -- начал Федон, -- я испытывал удивительное чувство. Никак я не мог поверить, что присутствую при кончине друга, и потому не ощущал к нему жалости, какой можно было бы ждать у смертного ложа дорогого мне человека. Он казался мне счастливцем, я видел поступки и слышал речи счастливого человека. Он умер без страха, и речи его были благородны и изящны. И все, кто был там, испытывали какое-то странное смешение удовольствия и скорби и вели себя одинаково. Мы то смеялись, то плакали, в особенности один из нас, чувствительный Аполлодор -- ты, верно, знаешь таких людей? Аполлодор совершенно потерял голову, и я и другие очень его жалели. -- Кто же там был вместе с тобою? -- Из природных афинян, -- начал перечислять Федон, -- кроме этого самого Аполлодора, были Критобул с отцом, Критон, потом Гермоген, Эпиген, Эсхин и Антисфен. Да, и еще Ктесипп из пеанского дема, Менексип и еще кое-кто из местных. Из иноземцев были фиванец Симмий, Кебет и Федонд, а из Мегар -- Эвклид и Терпсион. Платон, если не ошибаюсь, был нездоров. По-моему, все. В то утро они собрались раньше обычного, пришлось ждать. Стражник объяснил: -- Сейчас у Сократа Одиннадцать, снимают с него оковы и отдают распоряжения насчет казни. Казнить будут сегодня. Когда они вошли внутрь, жена Сократа, Ксантиппа, была уже при нем, с меньшим ребенком на руках. Увидев, как они входят, она заголосила, а потом отпустила замечание, которого только и можно ждать от женщины, -- насчет того, что нынче последний раз, когда Сократу удастся побеседовать с друзьями. Это Ксантиппа-то, которая вечно ярилась из-за его слишком долгих разговоров с друзьями, жалела теперь, что больше ему с ними видеться не придется. Она истерически плакала. Сократ взглянул на Критона и попросил, чтобы кто-нибудь увел ее, и ее увели, а она причитала и била себя в голову. Когда в комнате стало тихо, Сократ сел, подогнул ногу и потер вздувшийся красный след, оставленный цепью. Еще с прошлых встреч они знали, что он перелагает в стихи некоторые из басен Эзопа, и поэт Эвен просил передать, что он дивится, почему это Сократ, раньше никогда стихов не писавший, теперь вдруг взялся за них. -- Скажите ему правду, -- шутливо сказал Сократ, -- что я не хотел соперничать с ним, это было бы нелегко, я понимаю. Он просто пытался прояснить таким способом значение некоторых своих сновидений. -- Так все и объясните Эвену, а еще скажите ему от меня "прощай" и прибавьте, чтобы как можно скорее следовал за мною, если он человек здравомыслящий. Я-то, видимо, сегодня отхожу. Так велит мне моя страна. -- Вот уж наставление для Эвена! -- воскликнул Симмий, да так комично, что все рассмеялись. -- Насколько я знаю его, ни за что он не послушается твоего совета по доброй воле. -- Почему же? Разве Эвен не философ? -- спросил Сократ. Все согласились с тем, что Эвен философ. Ну тогда Сократ уверен, что он не убоится смерти, хотя руки на себя вряд ли наложит, поскольку знает, что самоубийство не дозволяется законом. Тут Кебет недоуменно спросил: -- Как это ты говоришь, Сократ: налагать на себя руки человеку не дозволено, и все-таки, как философ, он согласится отправиться следом за умирающим? -- Неужели ты и Симмий никогда не слышали обо всем этом? -- Никогда ничего ясного, Сократ. -- Ну что же, -- сказал Сократ и, перестав потирать ногу, спустил обе на пол, да так и сидел уже до конца беседы. -- Правда, я и сам говорю с чужих слов, однако я охотно повторю то, что мне случалось слышать. Да, пожалуй, оно и всего уместнее для человека, который скоро оставит этот мир, поразмышлять и порассуждать о природе своего путешествия и попытаться вообразить, на что оно похоже. В самом деле, как еще скоротать время до заката? Но сперва давайте послушаем, что скажет Критон. Он, по-моему, уже давно хочет что-то сказать. -- Только одно, Сократ, -- сказал Критон. -- Со мной говорил прислужник, который даст тебе яду, и просил предупредить тебя, чтобы ты разговаривал поменьше. Разговор, дескать, горячит, а это мешает действию яда. Кто этого правила не соблюдает, тому иной раз приходится пить отраву дважды и даже трижды. -- Тогда, -- сказал Сократ, -- скажи, пусть даст мне яду два или даже три раза, если понадобится. И в оставшиеся часы он рассказывал ученикам о душе, бессмертии и будущей жизни, о которой никогда прежде не говорил помногу, рассказывал, не предъявляя, впрочем, фактов, убеждающих в истинности его слов. Он знал, что слова его истинны, потому что хотел, чтобы так было. Симмия и Кебета убедить оказалось трудно. -- Что же, вы, Симмий, Кебет и все остальные, -- сказал Сократ под конец разговора, -- тоже отправитесь этим путем, каждый в свой час, а меня уже нынче "кличет судьба", как, вероятно, выразился бы какой-нибудь трагический поэт. Скоро придется пить яд. Пожалуй, пора мне и мыться. Избавим женщин от лишних хлопот -- не надо будет омывать мертвое тело. Когда он примолк, сообщает Платон, Критон сказал: -- Не хочешь ли оставить нам какие-нибудь распоряжения -- насчет детей или еще чего-нибудь? Какую службу мы можем тебе сослужить? -- Ничего нового я не скажу, Критон. Пекитесь о себе сами и живите в согласии с тем, о чем я всегда толковал, это и будет доброю службой и мне, и моим близким, и вам самим. -- Мы постараемся, -- сказал Критон. -- А как нам тебя похоронить? -- Как угодно, -- отвечал со смехом Сократ, -- если, конечно, сумеете сперва меня схватить и я не убегу от вас. Повернувшись к остальным, он сказал: -- Критон воображает, будто я -- это уже другой Сократ, которого он вскорости увидит мертвым, и вот выспрашивает, как меня хоронить. Так поручитесь же за меня перед Критоном, только дайте ручательство обратное тому, каким сам он ручался перед судьями: он-то ручался, что я останусь на месте, а вы поручитесь, что, выпив яду, я удалюсь отсюда. Тогда ему будет легче, и, видя, как мое тело сжигают или зарывают, он уже не станет убиваться. Будь весел тогда, милый Критон, и говори, что хоронишь лишь мое тело, а хорони как тебе заблагорассудится и как считаешь лучше. К тому времени я проскользну у вас между пальцев, и вы не сможете ни схватить меня, ни удержать. С этими словами, сообщил Федон Эхекрату и другим своим слушателям, Сократ поднялся и ушел в другую комнату мыться. Критон пошел следом за ним, а прочим велел ждать. Сократ, говорит Федон, был им словно отец, которого они лишались, на всю жизнь оставаясь сиротами. Когда он помылся, к нему привели сыновей -- двух маленьких и того, что постарше. Пришли и родственницы, и Сократ поговорил с ними и о чем-то распорядился в присутствии одного только Критона. Затем он отослал их и снова вышел к друзьям. Было уже близко к закату, ибо проговорили они долго, да и во внутренней комнате Сократ провел немало времени. Освеженный купанием, он снова сел, но немногое было сказано между ними к часу, когда пришел и встал перед Сократом его тюремщик, слуга Одиннадцати. -- Тебе, Сократ, -- сказал он, и вид у него при этом был точно у пораженного горем человека, которого душат рыдания, -- которого я ныне знаю как самого благородного, мирного и лучшего из людей, когда-либо сюда попадавших, я не стану рассказывать, как гневались на меня другие люди, как они бушевали и проклинали меня, когда я говорил им, что пора выпить яд. Я уверен, что ты на меня не прогневаешься, ведь ты знаешь, что не меня надо винить, а других. Итак, ты знаешь, с какой вестью я пришел, -- прощай же и постарайся как можно легче перенести неизбежное. Тут он заплакал и повернулся к выходу. -- Всего доброго и тебе, -- сказал ему Сократ, -- и делай, что тебе велено. И он поведал другим, каким добрым и приветливым человеком оказался его тюремщик. -- С тех пор, что я в тюрьме, он все время навещал меня, а иногда и беседовал со мною, просто замечательный человек. Вот и теперь, как искренне он меня оплакивает. Однако ж, Критон, послушаемся его. Пусть принесут яд, если уже приготовили. А если нет, пусть приготовят. -- Слишком рано, -- сказал Критон, -- солнце, по-моему, еще над горами. Я знаю, другие здесь принимали отраву много спустя после того, как им прикажут, ужинали, пили вволю, а иные даже наслаждались обществом тех, кого любили. Не торопись. Время еще терпит. А Сократ ему: -- Вполне естественно, Критон, что они так поступают, те, о ком ты говоришь. Ведь они думают, будто что-то выиграют на отсрочке. И не менее естественно, что я так не поступлю, я ведь не надеюсь выгадать ничего, если выпью яд чуть попозже. Я только сделаюсь смешон самому себе, цепляясь за остаток жизни, которой уже лишился и которая ничего больше мне предложить не может. Прошу тебя, сделай, как я сказал. Не отказывай мне. Критон кивнул слуге, стоявшему неподалеку. Тот удалился. Не было его довольно долго, потом он вернулся с тюремщиком, несшим чашу, в которой был приготовлен яд. Сократ с приязнью сказал: -- Ты, друг мой, со всем этим знаком, расскажи же, что мне надо делать? -- Просто выпей, -- ответил служитель, -- и ходи, пока не появится тяжесть в ногах. Тогда ляг. Яд подействует сам. И с этими словами он протянул чашу Сократу, который, как рассказывает Федон, взял ее с полным спокойствием -- не испугался, не побледнел, не изменился в лице, -- но взглянул тюремщику прямо в глаза и спросил, можно ли сделать этим напитком возлияние кому-нибудь из богов. Тюремщик ответил, что яду в чаше всего лишь столько, сколько надо выпить. -- Да, я, кажется, понял, -- сказал Сократ. -- Но молиться богам можно и нужно, и я попрошу их благоприятствовать моему переселению из этого мира в другой. Об этом я и молю, и да будет так. Договорив эти слова, он поднес чашу к губам, весело и легко, и выпил до дна. До той поры большинство из них еще как-то смиряли свою печаль. Теперь же, увидав, как он пьет и как выпил яд, они уже не могли сдержаться. У Федона, как он ни крепился, слезы полились ручьем, так что он закрылся плащом и заплакал. Сократ, казалось, почти рассердился. -- Вы что, оплакиваете меня? -- пожурил он их. -- Федон, устыдись. Но Федон не первым дал волю чувствам. Критон еще раньше него разразился слезами и поднялся с места, словно желая выйти, и Федон решил последовать за ним. А тут и Аполлодор, который и до того плакал не переставая, заголосил с таким отчаянием, что всем надорвал душу. Только Сократ и остался спокоен. -- Что за ненужные вопли? -- недовольно спросил он. -- Как вы себя ведете! Я для того и отослал женщин, чтобы они не устраивали подобного бесчинства, -- ведь меня учили, что умирать человек должен в мире. Тише, сдержите себя! Услышав его слова, они устыдились и постарались, как могли, сдержать слезы. Сократ ходил, потом сказал, что ноги ему отказывают, и лег на спину, как ему велели. Человек, давший ему яд, проводил Сократа до ложа и ощупал ему ступни и голени, и спустя немного -- еще раз. Потом сильно стиснул ему ступню и спросил, чувствует ли он. Сократ отвечал, что нет. После этого он снова ощупал ему голени и, понемногу ведя руку вверх, показал всем, как Сократ стынет и коченеет. Наконец он коснулся Сократа в последний раз и сказал: -- Когда яд доберется до сердца, он отойдет. Сократ лежал, закрыв тряпицей лицо. -- Бедра его уже холодели, -- передает Федон, -- когда он на миг приоткрыл лицо и сказал -- это были его последние слова: "Критон, я задолжал петуха Асклепию. Так отдайте же, не забудьте". -- Непременно, -- сказал Критон. -- Не хочешь ли еще что-нибудь сказать? Ответа не было. Через минуту-другую голова под тряпицей дрогнула. Когда служитель открыл ему лицо, глаза уже остановились. Критон закрыл ему рот и глаза. -- Таков, Эхекрат, был конец нашего друга, человека -- мы вправе это сказать -- самого лучшего из всех, кого нам довелось узнать на нашем веку, да и вообще самого мудрого и справедливого. 37 Есть гнусности, и есть гнусности, и одни оказываются гнуснее других. Человечество жизнерадостно: зверства, приводившие нас в ужас неделю назад, завтра станут приемлемыми. Смерть Сократа не оказала влияния на историю Афин. Пожалуй, она даже улучшила репутацию города. Смерть отдельного человека не так важна для будущего, как литература, ей посвященная. Ничего особо полезного по прикладной части вы из истории не узнаете, так и не тешьте себя этой надеждой. "История -- чушь", -- сказал Генри Форд. Да, но Сократ-то умер. Платон не сообщает, плакал ли он в тот день. Ко времени "Пира" ему было не больше двенадцати, поэтому он не мог услышать те любовные похвалы Алкивиада Сократу, которые передает с таким красноречием. Смерть от цикуты вовсе не так тиха и безболезненна, как он ее изображает: есть там и тошнота, и нечленораздельность речи, и судороги, и неудержимая рвота. Рембрандт, изобразивший Аристотеля, размышляющего над бюстом Гомера, мог быть и не Рембрандтом, а учеником, который с такой божественной одаренностью усвоил уроки мастера, что большего он никогда уже не достиг, отчего и имя его покрылось мраком забвения. Бюст Гомера, над которым размышляет на полотне Аристотель, это вовсе не бюст Гомера. Да и сам он никакой не Аристотель. К О Н Е Ц Примечания 1 Жрецы Великой Матери богов, славящие ее в экстатических оргиях под звуки флейт и тимпанов. (Здесь и далее-- прим. перев.) 2 Фамилия этого великого голландского физика и математика традиционно (начиная со школьных учебников) пишется у нас как "Гюйгенс". 3 Enfant terrible -- букв.: "ужасный ребенок" (франц.). В данном случае -- своевольный, дерзкий, неуемный человек. 4 Жизнь втроем (франц.). 5 Город-государство в Древней Греции (греч.). 6 В зародыше (лат.). 7 Кракелюры, трещины красочного слоя (франц.). 8 Живописный термин, обозначающий закрашенные художником детали, которые обнаруживаются лишь на рентгенограмме или вследствие шелушения краски (итал.). 9 "Моя борьба" (нем.).