(рассказывается от лица В.Шинкарева)
Гребенщикову подарили ящерицу. Удивительно красивую, совершенно зеленую. Видимо, заграничную. Гребенщиков и Люда (жена Б.Г.) просто наглядеться на нее не могли- держат в ладонях и смотрят, какая она зеленая, светится, переливается искрами. Добрая очень, хорошая. И только Глеб (сын Б.Г.) люто невзлюбил ящерицу.
Мы как раз в этот вечер отмечали отъезд Гребенщикова в Америку - и весь вечер из-за этой ящерицы грустно было. То Глеб ей на хвост наступит, а то взял и опустил в воду, и руку 15 минут под водой держал, не поленился. Ящерицу потом вытащили - а она уже еле дышит, сидит на одном месте, как рот раскрыла, так и не закрывает. Люда слезами плачет, взяла ящерицу в руки, стала гладить, отогревать, все дышит, дышит на нее. А ящерица совсем холодная. Не ест ничего.Засунули ящерицу в банку с тараканами - она на них ноль внимания.
Потом постепенно отогрелась, рот закрыла, стала хвостом вилять, тараканов наворачивает, уши торчком, шерсть распушила. В общем, видим- будет жить. Ну все на радостях стали спокойно пить, и все вроде хорошо.
Просыпаюсь утром на диване, глаза разлепить еще не могу, только мычу тихонько, чтобы кто-нибудь помог. И слышу рядом такой разговор.
Боря тихо с мукой спрашивает у Глеба:
- Глеб, ты трогал сегодня ящерицу?
- Нет, не трогал.
- А видел ее сегодня?
- Видел.
- Подходил к ней?
- Подходил. ( Митек-рассказчик произносит это реплику трехпетнего ангеловидного мальчугана неимоверно низким, рычащим, грубо агрессивным голосом, полным нескрываемого торжества и глумления над всем светлым, добрым и чистым. Реплика исполняется с ерническим завыванием, переходящим в неазборчивый мат и какое-то лающее хрюканье).
- И что же ты с ней сделал?
- Застрелил!
Тут пауза. Я ничего не вижу еще, но слышно, как у Бори с похмелья чердак поехал; он совсе растерялся, не понимает еще:
- Как... чем застрелил?
- А вот пистолетом...
- Как ты ее застрелил? Разве он стреляет?
- А вот так! (Слышен резкий стук деревянного пистолета о стол).
Тут очень долгая пауза, и потом Боря, совершенно изнемогшим голосом, даже без всякого выражения:
- Глеб, Глеб! Вспомни, как ящерица была живая, играла с тобой, и вот теперь она лежит раздавленная... Как же ты мог?
Чтобы снизить свинцовую тяжесть этого мифа, митек- рассказчик часто прибегает к барочной пышности украшений. Так, если вначале мифа Гребенщиков обращается К сыну просто "Глеб", то в последних фразах он почтительно, испуганно именует его "Глеб Егорычем", сопровождая свои слова цитатами:"Глеб Егорыч, не стреляй!", "Глеб Егорыч, что с Груздевым делать будем?" "Глеб Егорыч, да ведь это вещи с убийства Груздевой!"
Отношение же Глеба к отцу на все протяжении мифа можно смело уподобить отношению старослужащего (деда) или вора в законе к надоедливому молодому салажонку.
На 90 процентов снимает напряжение такой конец мифа: после фразы Глеба "Закон такой!" (кстати, на исполнения этой реплики Д.Шагин окончательно сорвал себе голос) Борис Гребенщиков падает в обморок , а Глеб, подождав, когда отец очнется, сообщает ему:" Ты не сознание, ты совесть потерял! Удостоверение и оружие на стол!" ("Место встречи изменить нельзя" 3-я серия)
Вывод из вышеизложенного ясен: митьковский миф-катастрофа будет развиваться в самостоятельный литературно- фантастический жанр искусства, постепенно отдаляясь, хотелось бы надеяться, от митьковской правды-катастрофы.
Чтобы не заканчивать эту часть на такой угрюмой ноте, напомню об антитезе - о митьковском мифе-подвиге, почти постоянном контрапункте полифонии мифа-катастрофы. Не думаю, чтобы тут понадобились какие-либо коментарии.
