нник. Столь полюбившиеся им длинные щиты предназначены для конников, в ближнем бою человек с таким щитом выглядит попросту жалко. Этот щит ослепляет вас в той же мере, в какой ограждает, он безобразным образом лишает вас равновесия, и стоит вам вооружиться им -- все, какое-либо дальнейшее развитие вашей техники становится невозможным. Я мог бы пройти через целое поле, забитое людьми, вооруженными этими штуками, с одним только ножом, которым намазывают масло на хлеб. Это ерунда, а не щит. Он ткнул пальцем в ученика-японца, стоявшего со сложенными на груди руками и слушавшего его с алчной гримасой на лице. -- Большая часть из вас, вероятно, ощущает некоторое превосходство над ронином Бенкеи, глядя, как он вечно мается с дотом, который его покрывает. Но ронин Бенкеи танцует со своим щитом, танцует весьма древний танец, ката, изображающий нападение и защиту. Он говорит, что танцует его дважды в день. Кто-нибудь из вас способен на это? Мартин? Арнульф? Орландо? Можете вы танцевать с вашим фанерным оружием? -- они, ухмыляясь, пожимали плечами. В лице ронина Бенкеи ничего не переменилось. -- Со стыдом вынужден признаться, что и я не могу, -- сказал Джон Эрне. Он вытащил собственный щит из висевшего на спинке стула чехла измахрившейся зеленой фланели. Подобно щиту ронина Бенкеи, этот тоже был изготовлен из стали и обтянут кожей, но форму имел круглую и немного выпуклую. Щит крест-накрест пересекали две стальные скрепы, увенчанные в месте пересечения массивным кожаным навершьем, вокруг которого шел писанный красками узор из листьев и полумесяцев. -- Сейчас мы займемся обманным натиском, -- объявил Джон Эрне. -- Смысл его, в отличие от настоящего нападения, которое, как мы с вами знаем, сводится к умению обрушить на противника удар в надежде лишить его равновесия, смысл его в том, чтобы заставить противника открыться с той стороны, на которую вы нацелились, причем так, чтобы самому остаться неуязвимым. На Турнире Святого Кита вам предстоит познакомиться со множеством хитроумных приемов этого рода. Некоторые из них будет применять ваш противник, так что вам лучше научиться и обороняться от них, и самим ими пользоваться. Он кивком подозвал юного сквайра Арнульфа: -- Подойдите, я покажу. Арнульф опустил на лицо фехтовальную маску, поправил на руке длинный щит и занял позицию перед инструктором. Джон Эрне, сохраняя исполненную безразличия прямую осанку, немного сместил, почти не оторвав их от пола, ступни и нанес юноше безыскусный и размашистый, нацеленный в голову удар, который тот легко парировал, на несколько дюймов подняв щит. На долю секунды венец щита лишил юношу возможности видеть происходящее, и Джон Эрне, сделав тугой балетный шажок, стремительно атаковал его, на ходу хлестнув, словно скорпион, между краем щита и опущенным мечом. Арнульф покачнулся и поднял меч к безликой голове. Джон Эрне отпрянул, на лице его не было никаких следов торжества, одна лишь насупленная академическая серьезность. -- Как я это сделал? -- требовательно осведомился он. Арнульф не ответил, но ронин Бенкеи чуть шевельнулся, привлека внимание инструктора. -- Та нога, что была сзади, -- сказал он. -- При первом ударе вы немного сдвинули ее влево, соблазнив его чуть-чуть сдвинуть щит в сторону как раз перед тем, как ему пришлось поднять щит и лишить себя обзора. После этого вы вернулись в прежнюю позицию, сделали поворот и нанесли удар. У него был очень мягкий, однотонный голос. Джон Эрне отрывисто кивнул. -- Очень важно все время держать щит в одном и том же положении. Стоит лишь немного сдвинуть плечи, и вы оглянуться не успеете, как окажетесь завязанными в узел с каким-нибудь сэром Грегори Громоздким, лупящим вас по затылку, -- он снова издал беззвучный смешок, щеки его обращенного к ученикам лица покрывал похожий на ржавый налет румянец. -- Помните, господа мои, -- продолжал он, -- мы с вами играем в смерть и ни во что иное. Здесь нет ни системы очков, ни электронных судей, ни олимпийских команд. Речь идет о том, что кто-то очень старается расколоть вам череп железкой весом в восемь фунтов. Если во время схватки все ваше сознание не заполняет одна только эта мысль, значит, вы проглядели самую суть происходящего и, строго говоря, у меня на занятиях вам делать нечего. Фаррелл услышал тонкий ноющий звук, сопровождавший сделанный Джоном Эрне вдох, и вдруг сообразил, что боевой инструктор -- астматик. Он спросил об этом Хамида -- потом, когда они вместе с Феликсом Аравийским, Ловитой и Маттео уже удалялись от старого дома. Сарацин кивнул, редкие серебряные волоски в его бороде блеснули в голубом свете городской луны. -- Сейчас он держит болезнь под контролем, но, думаю, в молодости она его едва не прикончила. Это единственная известная мне о нем подробность личного свойства. -- Ну что же, -- сказал Маттео, -- может быть, потому он и вкладывает в свое занятие столько пыла -- своего рода компенсация. Однако Феликс Аравийский перебил его презрительным шиканьем. -- Психология из полуфабрикатов, -- сказал он. -- Ловита права, он самый обыкновенный чокнутый, только и всего. Способный к разумным действиям, вполне безобидный -- хотя я могу представить себе обстоятельства, в которых от его безобидности мало чего останется -- но совершенно рехнувшийся. Они еще продолжали спорить об этом, когда прощались с Ловитой, Хамидом и Фаррелом, переходившим на другую сторону улицы, чтобы сесть в Фарреллов автобус. Дойдя до угла, Маттео окликнул Фаррела: -- "Василиск" репетирует каждую среду по вечерам. У меня дома -- Хамид расскажет вам, как добраться. Фаррел, улыбаясь, помахал ему рукой. -- Собираетесь присоединиться к ним? -- спросила Ловита. Фаррел ничего не ответил, пока они не свернули в боковую улочку, на которой стояла, нарушая правила парковки, Мадам Шуман-Хейнк. -- Единственное, к чему я когда-либо присоединялся, это профсоюз укладчиков линолеума. Я несколько лет не играл в ансамбле. Возможно, мне не удастся приладиться к ним. -- Вы все же попробуйте, -- сказал Хамид. -- Музыку они играют хорошую, а работать с ними -- одно удовольствие. И к тому же вы совсем не обязаны состоять в Лиге, от музыкантов никто этого не ожидает. Да, "Василиск" это, возможно, почти то, что вам нужно. Под дворником на ветровом стекле Мадам Шуман-Хейнк билась, будто попавшийся в западню мотылек, штрафная квитанция. Фаррел сунул ее в карман и, взявшись за ручку дверцы, обернулся к своим спутникам. -- Я видел Пресвитера Иоанна, -- сказал он. Лицо Хамида мгновенно стало чрезвычайно спокойным. Фаррелл продолжал: -- Вы же griot, человек, который помнит, вы все знаете про Лигу. Скажите мне, что произошло с Пресвитером Иоанном. Хамид ибн Шанфара, чьего настоящего имени Фаррел так никогда и не узнал, искоса глянул на Ловиту Берд, но ответом ему был надменный взор Царицы Нубийской. На занятиях по бою она большей частью хранила молчание, старательно разглядывая свои ногти и воображаемое пятнышко на кожаной юбке. Теперь она, обращаясь к Фаррелу, произнесла: -- Дорогуша, он ничего вам не сможет сказать. Он и мне-то не стал рассказывать, что у них там стряслоь, а уж перед вами выкладываться ему тем более не резон. Хамид обнял ее рукою за плечи -- то было единственное неловкое движение, совершенное им на памяти Фаррела. -- Там что-то связанное с этой девицей, -- продолжала Ловита, -- так я, во всяком случае, поняла. Какую-то она учинила серьезную пакость, но говорить об этом никто не желает. Ни он и никто другой. -- Пресвитер Иоанн был другом Джулии, -- сказал Фаррел.-- Мне действительно нужно знать это, Хамид. -- А знать нечего, -- голос Хамида звучал тихо и рассудительно, как у людей, взбиравшихся по лестнице к Зие. -- И рассказывать тоже нечего. Что случилось, то случилось и поправить этого нельзя. Он изобразил кивок, в действительности не кивнув, и повернулся к Фаррелу спиной. -- Хотя многие все еще пробуют, -- ни к кому в отдельности не обращаясь, сказала Ловита Берд. Когда Фаррел вернулся домой, машина Бена стояла на подъездной дорожке, а сам Бен вместе с Зией уже удалились в спальню, хотя время для них было еще раннее. Фаррел съел яблоко, дважды набрал номер Джулии -- весь, кроме последней цифры -- испытывая мрачное довольство собой оттого, что не мешает ей работать, и потратил час, уламывая Брисеиду, у которой лихорадочно блестели глаза, вылезти, наконец, из чуланчика для метел. К входной двери ее даже близко подтащить не удалось, так что они вышли через заднюю и посидели немного в садике Бена, слушая далекое дыхание уличного движения и злобную перебранку ночных птиц. XII Как выяснилось в ближайшие дни, сказать Бену хоть что бы то ни было так же непросто, как вынудить кварк явиться в суд по повестке. Каждое утро, как бы рано Фаррелл ни спускался к завтраку, выяснялось, что Бен уже успел ускользнуть, а все отличие выходного дня от рабочих свелось к тому, что Зия сочла нужным сообщить Фарреллу причину, извиняющую его отсутствие. Фаррелл, хорошо знавший рабочие часы Бена, извел два своих неполных выходных, выпадавших то на один, то на другой день недели, пытаясь застать Бена в кампусе, но оба раза услышал, что Бен ушел десять минут назад. Собственную способность искусно уклоняться даже от намеков на чем-либо неудобные ему встречи Фаррелл сознавал отлично, но за Беном он подобного дара никак не подозревал и теперь ему оставалось только дивиться и гневаться. Я-то ладно, что с меня взять, но о нем я был лучшего мнения. Какой пример он подает нашему юношеству? Разумеется, как ни крути, но им все же случалось в один и тот же вечер оказаться в одном и том же доме. Правда, не в одной и той же комнате -- насколько это зависело от Бена -- и все-таки в четырех случаях они, а с ними и Зия садились за один и тот же стол. Фаррелл, несколько удивляя себя самого, не оставил ни единой из этих встреч без того, чтобы не заговорить о танцах в Бартон-парке, об исчезновении Бена после этих танцев, а также о загадочной и чреватой членовредительством стычке Зии с Эйффи и Никласом Боннером. Один раз он даже припомнил им Мак-Мануса -- отчасти случайно, отчасти же потому, что начал получать истинное удовольствие от новой для него роли Наказания Господня. Желание во всем докопаться до сути быстро обращается в гадкую привычку, и если не проявлять осторожности, способно сбить человека на дурную дорожку. Три раза из четырех Бен отражал его атаки с легкостью, достойной ученика Джона Эрне, используя в качестве щита остроты, лирические отступления и без малого оскорбительные побасенки о том, как он перебрал темного эля и как его после неуклюжей возни ограбили столь же пьяные неумехи. Когда Фаррелл спросил, почему он держал в секрете свое членство в Лиге Архаических Развлечений, Бен только слабо улыбнулся и пожал плечами: -- Частью, я думаю, из-за Крофа Гранта. Стыдно было признаться тебе, что я участвую в тех же играх с переодеваниями, что и этот дуралей. Ну, а частью и ты в этом виноват, потому что по твоим представлениям я и такие переодевания -- вещи несовместные. Получалось вроде бы, что для тебя связаться с чем-то наподобие Лиги дело вполне допустимое, а для меня ни в коем разе. Я действительно думал, что тебе за меня будет стыдно. Вероятно, потому я тебя и не узнал. Фаррелл уставился на Зию, но серые глаза под тяжелыми веками оказались так же безжалостно пусты -- или полны вещей, которые я не способен увидеть -- как глаза Эгиля Эйвиндссона. Но на четвертый вечер первые же из произнесенных Фарреллом вступительных слов по поводу исчезновений и посещений заставили Бена вскочить на ноги и, наклонясь к нему через стол, проорать во все горло взбешенную исповедь: -- Черт бы тебя побрал, Джо, припадками я страдаю, припадками! Ты о припадках что-нибудь слышал? Что такое "нашло", знаешь? Слыхал, как люди катаются по полу, изрыгают пену и с разбегу башкой врезаются в стены? Как они утром отправляются на работу, а приходят в себя два дня спустя в камере для алкашей, в психушке, в интенсивной терапии? Ну, что-нибудь забрезжило у тебя в голове? -- он заикался и трясся от гнева, мелкие мышцы подрагивали под кожей, отчего лицо расплывалось, как в видоискателе фотокамеры со сбитой наводкой на резкость. -- Эпилепсия? -- собственный голос прозвучал в ушах Фаррелла, как приглушенная мольба о подачке. -- Но ты не пропустил ни одного урока в школе. Это я гулял, как хотел. Бен потряс головой, нетерпеливо прерывая его: -- Эпилепсия тут не при чем. Никто не может объяснить мне, что это такое. И пока мы были мальчишками, ничего подобного со мной не случалось, все началось... -- он запнулся лишь на мгновение, -- ...после университета. И Бен, изумляя Фаррелла, улыбнулся, впрочем, то была лишь губная судорога, такая же краткая, как запинка. -- На самом деле, у меня было два приступа, еще когда мы жили на Десятой Авеню. Просто один раз ты отсутствовал, а в другой тебя до того занимала какая-то девушка, что ты бы и летающей тарелки не заметил. И потом, те припадки были гораздо слабее. Зия нечувствительным образом испарилась из комнаты -- когда ей хотелось, она умела уйти незамеченной. Фаррелл произнес: -- Ты должен был мне сказать. Бен снова сел, гнев его выдохся с такой же пугающей внезапностью, с какой вспыхнул. -- Ничего я должен не был. Ничего. -- А что я, по-твоему, воображал, глядя, как ты ежишься, уклоняешься от разговора и ходишь по дому на цыпочках? Какого черта, что страшного случилось бы, если бы ты мне сказал? Бен молчал, с такой силой разминая горло, что на коже загорались отметины от пальцев. В конце концов, он заговорил: -- Джо, в нашем университете до сих пор не могут понять, что им делать с женщинами, требующими равной с мужчинами оплаты. Они тут терпят черных и чикано единственно из страха -- и при этом ждут, что их за это похвалят, -- они неприкрыто их ненавидят, они едва ли не крестятся, когда проходят мимо единственного во всем ученом сообществе человека, имевшего смелость открыто признать, что у него диабет. Попробуй представить, что случится, если они проведают о моих припадках. Я никогда и никому, кроме Зии, о них не говорил. И клянусь Богом, лучше бы и тебе о них было не знать. -- Ах ты ж, Господи, -- сказал Фаррелл. И с сильнейшим чувством облегчения, вызванного обновившейся уверенностью в себе, принялся за фруктовый пирог. -- Да разве я проболтался, когда ты посвятил стихи Лидии Мирабаль? Ее ухажер, Пако, что ни день, ловил меня после школы и практиковался на мне в акупунктуре, а я все равно держал рот на запоре. Правда, все больше в пределах Восточной Двадцать девятой улицы, но все равно, держал же. Бен молча глядел на него через стол. Фаррелл спросил: -- Слушай, а на занятиях этого с тобой никогда не случалось? Вообще в рабочее время? -- Бен едва заметно передернул сгорбленными плечами, и Фаррелл счел это подтверждением. -- Ну вот, ну, и что они могут с тобой сделать? Ты же звезда, ты большой человек, на следующий год ты с ними подпишешь контракт и после этого вообще сможешь не появляться в кампусе. Брось, Бен, нашел тоже о чем беспокоиться. Бен коснулся его запястья -- так вяло, что Фаррелл мгновенно содрогнулся всем телом -- и вышел из столовой, а Фаррелл еще долго сидел, созерцая лужицу света под лампой и переставляя с места на место перечную мельницу. В конце концов, почувствовав, как холодный нос Брисеиды ткнулся ему в лодыжку, он поднял глаза и обнаружил Зию, мирно поливающую цветы. Седые с черными волосы висели по плечам выцветшего монгольского халата, который она любила надевать по вечерам, и оттуда, где сидел Фаррелл, фигура передвигавшейся по комнате Зии выглядела странно молодой, почти девичьей. Даже когда он сказал: "Так выходит, ты все время знала об этом", -- и она с привычной уже грузностью повернулась, чтобы близоруко вглядеться в него, он все еще испытывал страх и холодок внутри, как если бы перплетенные по-двое драконы на ее халате все разом подняли шипастые золотые головы и уставились на него. -- Я знала, что с ним происходит, да, -- сказала Зия, -- и точно знала, где он. Но сделать я ничего не могла. -- Я мог что-то сделать, -- сказал Фаррелл. -- Я мог привести его домой. И в черт знает насколько лучшем виде, чем те двое. -- Ты бы не смог его отыскать. А если б и отыскал, то, уверяю тебя, не существует и малейшего шанса, что ты знал бы, как с ним поступить, -- она продолжала размеренно поливать растения. -- В каком-то смысле, то, что его нашли те двое было наилучшим исходом. Но ожидание от этого легче не стало. -- Да уж представляю себе, -- от всего сердца согласился Фаррелл. -- Особенно если точно знаешь, где он и все такое. И надувшись, будто тринадцатилетний подросток, он добавил: -- Если ты полагаешь, что я собираюсь расспрашивать тебя, от кого ты получила столь конфиденциальные сведения... Проворное лукавство, от которого у Фаррелла еще при первой их встрече перехватило дыхание, вспыхнуло в глазах Зии, помедлило и исчезло. -- Да вон от нее, -- сказал она, указав подбородком на Брисеиду, которая сидела у Фаррелла на ноге и крепко спала. Помыв тарелки, Фаррелл побрел в свою комнату. Упражнения в этот вечер получались у него из рук вон плохо, а всю ночь ему снилось, будто он вываливается то из одной, то из другой лодки. Каждый раз вместе с ним в лодке оказывались Эйффи и Бен, причем Эйффи все норовила спасти его, а Бен ей не позволял. С этого вечера уже никто иной как Фаррелл чаще прочих пропускал обед, время от времени завтрак, а пару раз отсутствовал дома и весь конец недели. Его отлучки были достаточно обоснованы -- репетиции с "Василиском" отнимали куда больше одного дня в неделю, даже если не предвиделось никаких выступлений. Одна задача, чисто техническая, состояла в том, чтобы переделать все аранжировки ансамбля, включив в них лютню, другая, отличавшаяся меньшей четкостью постановки, сводилась к необходимости для "Василиска" приспособиться к звуку и манере Фаррелла -- и наоборот. Фаррелл и не ожидал иного, ему уже случалось проходить через исполнение подобных ритуалов. К чему он не был вполне готов, так это к пикникам, отнюдь не напоминавшим импровизированные обеды вскладчину -- с зажариванием мяса на берегу Залива, игрой в волейбол и далекими прогулками с рюкзаком на спине -- его постоянно приглашали участвовать в каждой из этих затей. Он даже как-то пожаловался Хамиду: -- Почему им так не терпится стать одной семьей? Мне нравится, как они играют, но постоянное пребывание в чьих-то объятиях меня утомляет. -- Деревенский склад мышления, -- ответил Хамид. -- Лига в значительной мере поощряет его своими баронствами, гильдиями, содружествами и тому подобным. Люди приучаются оперировать понятиями малых групп, кланов, это значительно упрощает восприятие действительности, но потом от такого подхода уже не так легко отделаться. Он улыбнулся на присущий ему манер -- долгой, обнажавшей лишь краешки зубов улыбкой, от которой почему-то становилось не по себе -- и прибавил: -- Собственно, Средние Века этим и отличались. Тогда можно было прожить всю жизнь, не выходя за пределы нескольких квадратных миль. -- Они на самом деле прекрасные музыканты, -- сказал Фаррелл. -- И у них есть, чему поучиться, я уже несколько раз выступал с ними. На прошлой неделе мы играли для гостей герцога Клавдио и его жены. Странное какое-то ощущение, я так и не понял, понравилось мне или нет. Никто ни на минуту не вышел из роли, даже когда зазвонил телефон или взорвался предохранитель, они нас и кормили-то на кухне, как положено кормить музыкантов. Спасибо, хоть конюшен у них нет. Улыбка Хамида стала шире: -- А вот подождите, пока вам не придется играть в местечке вроде Дол-Амрота или Сторисенда, -- Фаррелл признал названия из Толкина и Кабелла. Хамид с нарочитой неторопливостью покачал головой и изящно сдул нечто с кончиков пальцев. -- В таких местах и вправду начинаешь гадать, на каком ты свете. От дальнейших распросов он уклонился, да и Джулия, к которой Фаррелл обратился за разъяснениями, сообщила ему немногим больше. -- Ну, что-то наподобие многосемейных поместий, -- сказала она. -- Их всего четыре или пять -- четыре, по-моему, Дольн постоянно распадается и учреждается заново. Живут там примерно так же, как в сельских общинах, разве что менее организованно. Люди сообща платят за аренду жилья, по очереди готовят, делают покупки, ковыряются в огородах и спорят о том, кто на этой неделе обязан менять кошачью подстилку. Мы оба жили в дюжине подобных мест. -- С той только разницей, что там не играли все вместе постоянно в одну и ту же игру. В ответ Джулия попросту рассмеялась ему в лицо. -- Да неужто? Брось, пожалуйста. Там, где мы с тобой жили, только и разговоров было, как взорвать Пентагон или хотя бы намертво забить в нем канализацию. А в других местах шли великие поиски совершенной формы коллективного брака или безупречной позиции по отношению к Кубе, или какого-нибудь гуру на все времена, или универсального удобрения. Здесь то же самое, Джо, это просто такая обязательная для все униформа. И либо она тебе приходится впору, либо ты перебираешься в какую-то другую компанию. -- И Пресвитер Иоанн, стало быть, перебрался? -- в последнее время Фаррелл пристрастился использовать это имя в качестве глубинной бомбы, злонамеренно подбрасывая его в безбурный поток разговора с кем-либо из членов Лиги и наблюдая за тем, как под мирно мерцающей поверхностью начинает бурлить и содрогаться вода. Но Джулия сказала только: "Возможно", -- продолжая вставлять новый патрончик с грифелями в один из своих рисовальных карандашей. Когда же Фаррелл попытался еще немного нажать на нее, голос Джулии стал высоким и монотонным, постанывающим от напряжения, как металлическая изгородь под током. -- Оставь его в покое, Джо, у него просто поехала крыша. Он переборщил с этими играми, принял слишком большую дозу всего сразу и превратился еще в одного психа с Парнелл-стрит -- это тебя устроит? Оставь его в покое. В глазах ее вскипали слезы, нижняя губа дрожала, и Фаррелл пошел заваривать чай. С того дня, когда они вместе побывали на танцах, Джулия не сопровождала Фаррелла на какие бы то ни было сборища Лиги, кратко и бесцеремонно отговариваясь либо усталостью, либо срочной работой. Леди Хризеида пригласила его раз в неделю играть в ее танцевальном классе, а один раз он посетил ярмарку ремесел, устроенную оружейниками и мастеровыми, и провел целый день, беседуя с молодыми людьми, носившими длинные, собранные в хвостик волосы, и способными отличить южно-германские латы от миланских и работу Пефенгаузера от работы Кольмана, а также с бывшим профессором химии, который теперь мастерил полные доспехи, весившие восемьдесят фунтов и продававшиеся за три тысячи долларов. Кроме них он познакомился с двумя кузнецами-оружейниками и со специалистом по боевым молотам и бичам, а еще один новый знакомец изготавливал исключительно огромные латные рукавицы с мягкой внутренней набивкой. Фаррелл узнал, что непревзойденным пока инструментом, используемым для пропихивания набивки в рукавицу, являются палочки, которыми едят китайцы, и что для турнирной булавы лучше всего брать свинцовое грузило весом в один фунт. Хамид и Ловита сводили Фаррелла на первый в его жизни турнир, тоже происходивший в Бартон-парке, хоть и не на той лужайке, где праздновался День Рождения Короля. То было одно из редких мероприятий Лиги, на которое допускалась публика -- посторонние люди в нормальной одежде толпились между ярких, как в мульфильмах, шатров и чудовищных, расшитых способом аппликации стягов, а с натянутой между деревьями проволоки над ними свисали полотнища с гербами. Фаррелл увидел, как Симон Дальнестранник зарубил трех новичков, пытавшихся заслужить рыцарские шпоры, и как в поединке на боевых молотах, напоминавшем медленный танец, с удивительным проворством оборонялся король Богемонд. Гарт де Монфокон победно выскользнул из ревущей mкlйe, оставив четырех или шестерых своих противников хромать и хватать ртом воздух, и стоявший на цыпочках Фаррелл замер, глядя как смешной усач рыщет по арене, сощурясь, почти зажмурившись, как его худощавое тело пульсирует, подобно телу хорька или какой-то иной твари, способной найти вас по запаху даже под землей. Толпа завопила, приветствуя Гарта, и в тот же миг глаза его отыскали в толпе Фаррелла, и он с насмешливым вызовом поднял меч. Фаррелл знал, что это всего лишь ротанг, но длинный отполированный клинок блестел на солнце, как настоящий меч, как Весельчак, и когда Гарт отвернулся, Фаррелл испытал облегчение. Коррективное чтение. Даррелл Слоут. Нет, не помогает. Он привел Джулию на обед в дом Зии и пожалел об этом еще до стого, как закончил представлять их друг дружке. Женщины встретились впервые, что не мешало им реагировать друг на дружку с мгновенной непосредственностью людей, состоящих в застарелой вражде. Фаррелл провел вечер, в отчаянии вытягивая из Бена детские воспоминания, чтобы хоть чем-то заполнить молчание, и наблюдая, как Зия испытует гостью, прощупывая ее и расставляя ей ловушки с грубостью, какой он никогда прежде за ней не замечал, а Джулия отвечает ей все более краткосложными сарказмами. Она ушла домой рано, с головной болью, и в следующие два дня с Фарреллом едва разговаривала. Самое длинное ее высказывание по поводу этого знакомства было таким: -- Мы не захотели друг другу понравиться. Пусть оно так и останется. В канун летнего солнцестояния они вместе отправились на происходившее под открытым небом венчание санитара из психиатрической клиники, носившего имя сэр Тибальт Воинственный, с леди Алисон де ла Форе, работавшей в университете помощницей лектора. Венчание происходило в закатных лучах посреди пляжа, купание на котором было запрещено на неопределенный срок по причине загрязнения сточными водами. Во время церемонии, совершаемой босым приором из нищенствующего ордена, играл "Василиск", затем Хамид пел "Любим я иль нет, но долг мой -- любить ее или погибнуть", а Фаррелл аккомпанировал ему, и костюмированные гости, заключив новобрачных в круг, медленно танцевали. Затем Фаррелл с Джулией отправились на свадебный пир, и дорогу им показывали два итальянских наемника, один Друид и парочка соблазнительно декольтированных елизаветинских шлюшек -- вся эта публика ухитрилась втиснуться в Мадам Шуман-Хейнк. Фаррелл вел автобус, повинуясь лишь тем указаниям, каковые являлись результатом консенсуса названной буйной шатии, пока крутой закрытый поворот не вывел его на широкую аллею с разбросанными вдоль нее коттеджами на несколько семей, выстроенными из мамонтового дерева. Аллея в свой черед загибалась направо, к сельской церкви, близ которой стояли на лужайке праздничные столы, а затем терялась в тени канареечно-желтого замка. Сидевшая рядом с ним Джулия промолвила: -- Сторисенд. -- Ах, сукины дети, -- негромко сказал Фаррелл. -- Вот не думал, что кто-то строится так далеко от города. На зубчатых стенах трепетали знамена, горгульи самодовольно щерились над каменной кладкой ворот. -- Замки Авиценны, -- произнес Фаррелл. -- Сроду ни в одном не бывал. -- Тут в двадцатых строилась целая компания психов, -- сказал за его плечом Друид. -- Какой-нибудь Алистер Кроули или Теда Бара, в этом роде. Что ни день, то крали дочерей друг у друга. Я об этом где-то читал. Фаррелл помог Джулии спуститься со ступенек автобуса, и она подала ему лютню, говоря: -- Джо, ты на свадьбе. Повеселись, ради этого все и устроено. Больше ни для чего. Она крепко взяла его за предплечье и повела к желтому замку. Четыре оштукатуренных башни замка стояли по углам центрального двора, оживленного и тесного от вьющегося кампсиса и розмарина, раскидистых платанов и инжиров, самшитового лабиринта, замшелых каменных плит и рыбьего садка с водой цвета лукового супа. Две украшенных шпилями башни на дальнем краю замкового двора замыкали крылья бестолкового, крытого черепицей дома, явно спохватившегося на полпути и решившего, что лучше быть испанской миссией, чем норманнской цитаделью. Ароматы жасмина, дикой сирени и олеандра принялись оспаривать главенство прямо в носу у Фаррелла, заставив его с приятностью чихнуть. Отломав веточку жасмина, он засунул ее за шнуровку на груди синего бархатного платья Джулии и в ответ на удивленный взгляд поцеловал ее. -- Вот, видишь? -- сказал он. -- Уже веселюсь. Брачное пиршество протекало в обеих задних башнях, выплескиваясь и прокатываясь по основному зданию приливными волнами, цветастыми, как шарфы, которые фокусник тянет из рукава, наполняющими дом смехом и звуками разнузданных свадебных качча, и ароматами свежей земли, которые испускало мгновенно цепенящее язык домодельное пиво, изготовленное пивоварами Лиги. При всей блаженной беспечности, с какой проектировщик дома обратил его фасад в беспорядочное смешение стилей, башни, обильные песком и известью извне и воздухом изнутри, удались ему в совершенстве: все каменные лестницы шли снаружи, а искусственно утолщенные стены были гораздо тоньше, чем выглядели, оставляя неожиданно много места для широких лестничных площадок, каждой из которых хватило бы на все три этажа, и округлых или восьмиугольных высоких, как сеновалы, комнат, по которым кружили мужчины и женщины, чьи одеяния отбрасывали тени, похожие на огромных дерущихся птиц. Фаррелл поспешил прижать лютню поближе к телу, желая не столько защитить ее от толчков, сколько притушить голоса, бесчинствующие в чутком дереве, заставляя его сердито постанывать у Фаррелла в руках. Джулию почти сразу утащила пара девиц в тяжких от золота халатах скифских кочевниц. Девицы набросились на нее с криками: "Леди Мурасаки, все Девять Герцогов здесь, все как один, такой свадьбы еще не бывало!", -- и поволокли ее к хору женщин, распевавшему перед новобрачной собственного сочинения песни, состоящие из различных плотского толка рекомендаций. Фаррелл, как зачарованный, бродил, не выбирая дороги, по устланным камышом полам, стараясь осушить наполненную пивом кружку до того, как чье-либо пышное одеяние или рукоять меча выбьет ее у него из рук. Одну из комнат, буфетную, почти целиком занимал стол с закусками, ломившийся от больших блюд с маринованными морскими угрями, оладьями с измельченным мозгом, добытым из говяжьих костей, нарезанным ломтями мясом, слоеными пирожками, ливерным пирогом и флорентийским гарниром; в другой комнате происходили пылкие дебаты касательно кандидатов в Сенат, полностью ведомые на выдуманном языке Лиги: "Господни зубы, сэр, да поразит меня злая судьба, но я скажу тебе со всей прямотой, сей муж не более как ноющая и мямлющая старая марионетка военно-промышленного комплекса!" -- и к тому времени, как успевал вмешаться герцог Фредерик, с полдюжины мечей уже вылетало из ножен. Третья комната старалась, как могла, вместить поклонников графини Елизаветы Баторий, одежда которой состояла в весьма значительной степени из четы сонных питонов, называвшихся Влад и Бела. Несколько в стороне стояла с презрительной улыбкой Ловита Берд в облачении из переплетавшихся полос белой узорчатой кожи. Фаррелл протиснулся поближе к ней и промурлыкал: -- Ну бросьте, бросьте. Влад, если правду сказать, изрядно под мухой, зато Бела в полном порядке. Или наоборот. Ловита изогнула ровно половину замечательно очерченной верхней губы: -- Оба выглядят намного пристойнее, чем она в лучшие свои времена. У этой женщины со стыдом дела обстоят еще хуже, чем с фигурой, -- и Ловита с изяществом всхрапнула -- сочетание, Фарреллом до сей поры не наблюдавшееся. -- Хамид уверяет, что эти змеи тоже состоят в Лиге. Он все норовит меня запутать. -- На этот раз он сказал вам правду. Они -- члены-корреспонденты, королевские прорицатели или что-то в этом роде. Бедняге Богемонду приходится таскать им лабораторных крыс -- жертвоприношения, видите ли -- а кроме того, ему полагается испрашивать их советов по разообразным поводам. Таков закон. Гарт де Монфокон прошествовал мимо в обнимку с новоиспеченным супругом, искоса бросив на Фаррелла взгляд, острый, как нож для бумаги. Фаррелл сказал Ловите: -- Вы замечательно выглядите в этом платье. Сами его сделали? -- Я в любом платье замечательно выгляжу, -- безмятежно ответила она, -- но все равно, спасибо. Да, сама, как и большинство нарядов, какие я здесь ношу. Они не позволяют мне забывать, что я Аманишахет, Царица Нубийская, а не какой-нибудь затраханный водитель автобуса. Мне об этом никак нельзя забывать. Фаррелл изумленно уставился на нее, на нежные коричневые руки с миниатюрными ладонями. -- Так вот чем вы занимаетесь? Возите школьников? -- Свиней я вожу, голубчик, -- Ловита Берд похлопала его по руке. -- "Метро-Транзит", восемь часов в день. Перевожу здоровенных, горластых и очень хорошо выражающих свои мысли баб через два округа и этот паршивый мост над Заливом. Вышвыриваю их, когда они напиваются, и те, что лыка не вяжут, грозятся меня прикончить, а те, что недобрали, называют разными милыми именами. Вы думаете, я смогла бы переносить все это дерьмо, если б считала, что оно-то и есть настоящая жизнь? Колючий смех Эйффи доносился, казалось, со всех сторон, словно давали вдруг знать о себе саднящие царапины на оживленном весельем лице. Два-три раза девушка попадалась Фарреллу на глаза: мимолетным воспоминанием она скользила между парами, сманивая либо мужчину, либо женщину -- потанцевать или пошептаться. Никласа Боннера видно не было. Фаррелл поспешил убраться в один из углов, посидел там с детьми, игравшими в странную игру -- они, словно жонглеры, перебрасывали из ладони в ладонь несколько грецких орехов. Дети тоже были одеты соответственно случаю -- полные копии взрослых, в камзолах и накидках -- и даже самые маленькие тараторили на языке Лиги с присущей старшим беглостью, только их речь звучала естественнее. Фаррелл узнал, что они принадлежат к трем семействам, населяющим Сторисенд, двое даже родились в замке. Девочки, как того требовал обычай, прислуживали королеве Леноре в качестве фрейлин, а мальчики в зависимости от возраста состояли в пажах или в оруженосцах. Все их разговоры вращались вокруг реалий Лиги, описывали ль они турнир "в прекрасной северной земле, что зовется Брокелианда" (Фаррелл решил, что речь идет о Сиэтле) или взволнованно спорили о том, как поделить на всех липкие, укутанные в сахарную вату сладости. И тем не менее, когда Фаррелл поинтересовался ходят ли они в школу, дети, не испытывая никаких затруднений, перешли на стандартный калифорнийский английский и принялись болтать об оценках и стычках на переменах с такой же увлеченностью, с какой только что обсуждали, кто выше кого должен сидеть на королевском пиру. У Фаррелла от всего этого слегка закружилась голова, как будто он провалился в воздушную яму. Он перешел в буфетную и едва успел распробовать густой пикантно пряный мясной соус, обладавший замедленным действием, но вполне способный оставить от зубов одни головешки, как к нему обратилась крупная, улыбчивая женщина с лицом сладким и напудренным, точно зефир. Ее украшала достававшая до полу черная отороченная мехом мантия с длинными рукавами, высокий, покачивающийся головной убор из проволочек и вуалей и золотой пояс с доброй дюжиной ключей на кольце, лязкавших, когда она двигалась, точно ножи. -- Сэр музыкант, ваше место средь ваших собратьев, -- тоном веселого укора сказала она. -- Музыкантам должно играть, пока их лорды обедают, дабы усладить желудки оных лордов радостными напевами, отступление же от такого порядка суть анархия и скандал. Она слабо хлопнула Фаррелла по предплечью и вручила ему пряник, выпеченный в виде лебедя с короной на голове. -- Леди, мои сотоварищи также вкушают пищу, -- ответил он, указав на музыкантов из "Василиска", деревянные подносы которых были нагружены не меньше, чем у него. С другого конца комнаты ронин Бенкеи, японец-ученик Джона Эрне, серьезно поклонился ему, а Ловита Берд помахала куском заливного угря. Улыбчивая женщина произнесла: -- Так вы, стало быть, спутник леди Мурасаки, рыцарь Призраков и Теней. А я прозываюсь Дженит из Картерхаф, хозяйка Сторисенда. Фаррелл, которому часто приходилось певать шотландскую балладу о девушке, спасшей душу и тело возлюбленного из-под власти Царицы Эльфов, против собственной воли сделал большие глаза. Женщина, видимо, ничуть не обиженная, рассмеялась. -- А, вам она представлялась совсем иной? Ну что же, я лишь недавно обратилась в леди Дженит, на Празднестве в честь Дня Рождения Короля я была еще Дрейей, принцессой Татарии, мятежной наездницей, без жалости поражающей всякого, кто покусится на ее твердыню в горах. Теперь Фаррелл припомнил ее -- пронзительно выкрикивавшее что-то привидение в красном парике и раззолоченных кожаных латах, даже во время танца не выпускавшее из рук двух копий. -- Только она мне наскучила, -- продолжала леди Дженит. -- Что ни говорите, а вечных разбойников никто по-настоящему не любит да и уклад их жизни, в конце концов, попросту скучен. Так что я упаковала Дрейю со всеми ее причиндалами -- оружием, доспехами, сварливыми божками, со всеми ее амулетами и бесконечными семейными преданиями -- и продала Маргрит фон дер Фогельвейде, которой до того опротивело состоять при герцоге Манфреде в опереточных герцогинях, что она готова была ухватиться за первую попавшуюся дрянь. И вот, прошу любить -- скромная, но пылкая Дженит из Картерхаф, бросившая ради своей любви вызов Эльфийскому Царству -- она, к тому же, и одевается гораздо лучше, чем бедная Дрейя. Дама присела перед Фарреллом в глубоком и неожиданно изящном реверансе и, подмигнув, распрямилась. -- Выходит, у вас это дозволено? -- медленно спросил Фаррелл. -- Взять да и перестать быть тем, кто вы есть в Лиге, и стать отныне кем-то иным? И вы вправе продавать ваши роли, торговать ими? Он ощущал себя сбитым с толку, почти обиженным. -- Наших персонажей, -- поправила его леди Дженит. -- Мы еще называем их личностными отпечатками. О да, разумеется, мы меняем и изменяем их, и отправляем в отставку по собственной прихоти и без всяких препон, следует только зарегистрировать перемену в Геральдической Палате, -- пока продолжался разговор, ее сахаристо-белое лицо становилось влажно-розовым. -- А иначе, готова ручаться, все обратилось бы в нестерпимую скуку. Как, остаться навеки прикованной все к той же истертой личине, довольствоваться одним притязанием, единственным покроем одежд, одним-единственным мужем все с тем же бессменным носом? О нет, мой добрый музыкант, мы живем, быть может, и в Средних Веках, но однако же все еще в Калифорнии. Сиамский котенок, весь вечер бесстрашно бродивший по комнатам, устремился к ним на негнущихся лапках, желая проникнуть в чудесные тайны влачившегося по полу подола леди Дженит. Она подхватила его (котенок яростно забарабанил ее по подбородоку) и сказала Фарреллу: -- Представляю вам сэра Мордреда, названного так, потому что он злющий, злющий, злющий! -- последние слова наполовину заглушила шерстка котенка. Фаррелл спросил: -- И часто это случается? Я хочу сказать, люди у вас то и дело примеряют на себя новые роли? Леди Дженит рассмеялась котенку в живот -- котенок, словно завзятый боксер, молотил ее по ушам. -- О нет, напротив, это далеко не общее правило. У нас немало людей вроде леди Хризеиды и лорда Гарта, чьи личности не изменяю