ты ранила старика в самой сердце. -- Ни в каких дурацких подмастерьях я у тебя не ходила, -- сердито ответила Эйффи. -- Тебя перенесла в этот мир сила, которой я обладаю, а собственной силы у тебя нет никакой, что-что, а это я знаю наверняка. И если на то пошло, то да, я считаю, что научилась почти всему, чему ты способен меня научить -- ну, что ты скажешь на это? Голоса уже больше не приближались к Фарреллу, и он самую малость приоткрыл один глаз. Она стояла посреди тропы ярдах в пятидесяти от него, лицом к Никласу Боннеру. Одеты оба были одинаково, на манер оруженосцев -- сапоги, рейтузы и изрядно выцветшие дублеты, только у Эйффи волосы скрывал капюшон пелерины, а шевелюра Никласа Боннера с воткнутым в нее единственным совиным пером оставалась непокрытой. Со снисходительным ехидством он спросил: -- А та старуха, что вышвырнула тебя на улицу, всю в слюнях и соплях? С нею ты без меня справишься? Эйффи фыркнула и насмешливо, и неуверенно сразу. -- Может, справлюсь, может, не справлюсь. И вообще, это твоя старуха, твоя печаль -- вот ты с ней сам и справляйся. Я ничего против нее не имею, разве что силы в ней многовато. Я не люблю настолько сильных людей. Никлас Боннер откликнулся голосом, умиротворяющим, как солнечная дымка: -- Ну что же, единственная сладость моя, мы пришли сюда, чтобы узнать, насколько ты ныне сильна. Эта их игрушечная война для тебя -- полигон, испытательная площадка, так покажи же, на что ты способна. Те пустяковые беды, которые ты до сей поры на них насылала, были лишь экзерсисами, ты способна производить такие, не просыпаясь, да собственно, и производила уже, -- он гладил ее по телу, запустив руки под пелерину. -- Настало время для дел, которые требуют несколько больших усилий. Эйффи хихикала и вздыхала, она уже позволила пелерине свалиться на землю. -- Почему тебе всегда так хочется этого? Тебе же это ничего не дает -- думаешь, я не знаю? Откуда такая тяга? Никлас Боннер ответил ей честно, с чем-то, близким к достоинству: -- Любовь моя, наслаждение мне доставляет в точности то же, что и тебе, а именно -- удовлетворенная похоть власти. Иных восторгов я вкусить не могу, даже если их пожелаю. И все же при каждом нашем соитии нечто приходит в движение, нечто рождается, как это бывает у настоящих людей. Мне и того довольно. Он опустил ее на пелерину, и маленькие, округлые груди ее метнулись ему навстречу, как кошки. Фаррелл начал медленно пятиться, отползая подальше от тропы, но прополз всего несколько ярдов, когда на него обрушился кто-то тяжелый, залепив ему рот ладонью, вдавив его в землю и так притиснув коленом, что он лишился дыхания. И сразу же Бен прошептал: -- Не дергайся. Фаррелл, свернув голову на сторону, увидел его потемневшее от грязных подтеков пота лицо и съехавший набок шлем с одним, сильно урезанным рогом. Эйффи заунывно пела, холодные, подвывающие слова извергались из нее в том же ритме, в каком входил в нее Никлас Боннер. Завороженный и пристыженный, Фаррелл смотрел на них, пока Бен не пнул его локтем, и оба не удалились на четвереньках в уютные заросли ежевики. Напоследок Фаррелл оглянулся и ему показалось, что там, где лежат Эйффи и Никлас Боннер, воздух струится, подрагивая, как над батареей в классе, в первую школьную зиму. Мне было тогда семь лет и я решил, что вот-вот ослепну. -- Как они сюда пробрались? -- спросил он. -- Симон специально выделил людей, чтобы целый день патрулировать берег. Бен, немедленно обратясь в профессионала, хоть и украшенного ожерельем из медвежьих клыков, покачал головой. -- Люди Симона приглядывают лишь за тремя участками берега, к которым можно подплыть на гребной шлюпке. Разве так патрулируют? Настоящее патрулирование -- это когда следишь, не выплывает ли откуда что-нибудь вроде байдарки. Эта парочка попросту проскользнула на остров со стороны округа Марин -- чего уж проще? И никакого волшебства не понадобилось. Они шли, пересекая остров, и листва мягко, как велосипедные педали, свиристела над их головами. Куперов ястреб, рассекая косые столбы света, пал с небес, ударил кого-то почти у их ног и, хлопая крыльями, взлетел и сел на ясень, задыхаясь и гневно озирая людей. Фаррелл сказал: -- Слушай, там у них не рядовой перепих происходит, в парковом варианте. Там какая-то машина работает. -- Тантрическое колдовство. Оно же сексуальная магия. Очень действенная штука, если умеешь ей пользоваться, и хуже динамита, когда ее выпускаешь из рук. Своего рода детский строительный набор -- с ее помощью можно сооружать самые неприятные вещи. Зия сказала, что они, скорее всего, прибегнут именно к ней. -- Что еще она тебе рассказала? Бен слабо улыбнулся и пожал плечами. -- Не могу припомнить. Видишь ли, она растолкала меня, вытурила из постели, чуть ли не собственными руками одела и запихала в автомобиль. И все время повторяла, что должно произойти нечто ужасное, и что мне необходимо весь день неотлучно быть с тобой рядом. И должен добавить, я себе чуть задницу не вывихнул, пытаясь одновременно и сражаться и приглядывать за тобой. Ни в том, ни в другом я, по правде сказать, не очень-то преуспел. Голоса их казались Фарреллу хрупкими и долетающими откуда-то издали -- словно призрачные паучки торопливо всползали, перебирая ножками, по пыльным столбам света. Он рассказал Бену о пророчестве Хамида и обстоятельствах, в которых оно прозвучало. -- Об этом говорила Зия? Слушай, ты мне просто скажи -- да или нет. Бен молчал довольно долго -- достаточно долго, чтобы Фаррелл успел прочувствовать, насколько крепко кольчуга Джулии натерла ему кожу на шее и на плечах. Наконец, Бен сказал: -- Видишь ли, она не всегда бывает права. А иногда, она вроде бы и права, но происходит не то, что ты себе напридумывал. Кто знает, что именно Зия понимает под смертью? Первый посланец Эйффи возник из небытия, пока Бен и Фаррелл докладывали Симону Дальнестраннику, что она и Никлас Боннер уже на острове. Посланец этот, походивший наружно на сырой, окровавленный желудок с головой крокодила, налетел на них, помавая крыльями, по краям которых шли крохотные пасти. Бен, Фаррелл и Симон завопили и рухнули наземь, а мерзкая тварь, безобразно воняя, пронеслась над ними и развернулась для второго захода, издавая при этом звуки, с какими засасывает что-либо глубокая грязь. Глаза у твари были до смешного яркие и голубые. Близился вечер и половина войска Симона была уже стянута внутрь фанерного замка, прочие -- и Хамид среди них -- либо находились в разведке и участвовали в последних стычках, либо помогали друг другу укреплять шаткие внешние стены крепости, за каковым занятием Бен с Фарреллом и застали Симона. На самом-то деле постройка была куда прочнее, чем выглядела, что и получило решительное подтверждение, когда появились второе и третье чудища, одно наподобие помеси жабы с бойцовым петухом, а другое -- словно бы выскочивший из диснеевской Сюиты из балета "Щелкунчик" мякотный гриб с желтыми человеческими зубами и змеиным языком; оба стремительно закружили, едва не цепляясь за замок. К этому времени в главные ворота крепости и в два ее прохода через гласис набилось такое количество орущих благим матом рыцарей Лиги, что всему замку полагалось бы рухнуть, разлетевшись брызгами, словно пролитое молоко, тем не менее стены его остались стоять -- к большому удобству для Эйффиных посланцев, использовавших их вместо насеста. Между тем нечисть все прибывала, возникая прямо из воздуха: какие-то козлоногие потроха, клыкастые кактусы, слизняки с песьими мордами, твари, похожие на мягкие игрушки, неспешно сочащиеся нечистотами, и другие -- вроде больших птичьих скелетов с пылающим между ребрами огнем. От всех без исключения несло пометом плотоядных животных, они лезли и лезли неведомо откуда, неисчерпаемые гибриды ночных кошмаров, стрекочущие, как длиннохвостые попугаи, и сопящие, как медведи. Они пикировали на тех, кто ударился в бегство, падали сверху на рыцарей, в истерике покатившихся по земле, норовя куснуть или хотя бы глумливо ощериться, они застилали уже покрасневшее солнце, оставляя ровно столько света, чтобы их было видно. Эйффины детки, подумал Фаррелл и кажется даже захихикл, уткнувшись носом в затоптанную бурую траву. Рядом с ним Бен проворчал: -- Да какого хрена, в самом-то деле? -- и встал, отмахиваясь от нечисти, словно от комаров. -- Абсолютно безвредная шатия, -- громко объявил он. -- Грошовые спецэффекты, страшного в них ровно столько же, сколько в диафильме. Между прочим, война еще продолжается. И он проворно двинулся к замку, подобрав дорогою молоток и пригоршню гвоздей, чтобы укрепить его расшатавшийся каркас. Следом тронулся Фаррелл, протискиваясь сквозь горячие облака вьющихся вокруг фантазмов. Впоследствии он, и неизменно с пеной у рта, уверял, будто один из них на миг плюхнулся ему на плечо, так что вонь этой твари на веки вечные пристала к тунике. Он никогда ее большее не надевал, а спустя несколько лет, ночью, по пьяной лавочке сжег. -- Здорово у нее получается, -- тихо сказал Бен. -- Если бы он не так лихо над ней трудился, наделала бы она нам неприятностей. -- Так они же не настоящие, -- осторожно напомнил Фаррелл. Бен, прибивавший угловую подпорку, сердито покачал головой. -- Пока -- и не вполне. Будут тебе еще и настоящие. Через месяц, через неделю. Осталось самую малость потренироваться, только и всего, -- звучало это так, словно речь шла о бегуне на длинные дистанции. -- Хотел бы я знать, чем она нас теперь угостит. Нечисть продержалась еще какое-то время. Все в большей мере становясь не столько пугающей, сколько настырной, она задирала Симоновых рыцарей, которые с оробелым и пристыженным видом по-двое, по-трое возвращались к замку. Казалось, некая завеса, сгущаясь, отделяет этих тварей от времени, в которое они вторглись, и когда к замку неторопливо приблизился Хамид ибн Шанфара, чудища уже скукожились до размеров увечных голубей, что клянчат подачки вокруг садовых скамеек. Внезапно, словно где-то щелкнули выключателем, они единым махом сгинули, и вернулся, окрасив тени золотом и зеленью, предвечерний свет и оказалось, что времени до заката еще добрый час. Бен снова спросил: -- И что же теперь? -- О, что до этого, -- голосом, приберегаемым им для преданий, промурлыкал Хамид, -- что до этого, то могло случиться так, что некий человек не далее чем в двадцати минутах ходьбы отсюда, заметил в лесу двух пригожих отроков, и могло случиться, что один отрок сказал, обращаясь к отроковице: "Нет, этого ты не сделаешь, я запрещаю тебе, да". И сдается мне, что отроковица, не задумываясь, оспорила его речи, промолвив: "Себе запрещай, индюк! Мне надоело это дерьмо, я того и гляди проиграю войну, возясь с этой падалью, солнце уже садится. Отойди и смотри, сейчас я добуду себе настоящих помощников". Но второго из отроков обуял предивный гнев, и молвил он такие слова: "Жизнью твоей заклинаю тебя, не смей этого делать! Не тебе вторгаться в подобные сферы, ты еще не настолько сильна, чтобы справиться с ними, поверь моему слову, милая сестра, поверь моему слову". И возможно, что она рассмеялась ему в лицо, и быть может, некто услышал, реченное ею тогда: "Грош цена твоему слову, и я уже говорила тебе, еще когда вытащила тебя сюда, что сумею справиться с любым существом, какое вызову. И я сумею -- понял? и станешь ты мне помогать или не станешь, а я вызову их прямо сейчас!" И говорят, что он еще долго поносил ее за безрассудство, но, возможно, и не поносил. Барду же надлежит повествовать лишь о том, что он ведает, -- Хамид легко поклонился Бену и Фарреллу и принялся перематывать свой на диво безупречный тюрбан. Симон Дальнестранник распоряжался внутри замка, расставляя остатки своих людей вдоль стен, дабы достойно встретить предзакатный штурм. Фаррелл с испугом обнаружил, что число их разительно сократилось -- боевые потери и примерно дюжина подозрительных ранений оставили при Симоне что-то около шестнадцати утомленных рыцарей помимо него самого. Поначалу он не пожелал расстаться даже с одним, когда Бен с Фарреллом передали ему рассказ Хамида и настоятельно посоветовали отправить кого-либо в разведку: -- Да пусть она даже выставит против нас всех паладинов Карла Великого. Что проку, если мы и будем об этом знать? Но Бен яростно настаивал, и Симон в конце концов уступил и сказал, ткнув пальцем в Фаррелла: -- Ну пусть тогда он идет -- вон с тем вместе. И он указал на шотландского лаэрда Крофа Гранта, по самые глаза обмотанного в тартан, увенчанного похожей на рождественский кекс с цукатами шотландской шапочкой, обвешанного красными и зелеными значками кланов и щеголяющего достойным вулкана плюмажем, по которому легко можно было восстановить всего страуса целиком. -- Без Эгиля Эйвиндссона я защитить крепость не смогу, но если уйдут эти двое, мы не станем слабее. Фаррелл почувствовал себя так, словно его опять поставили последним номером в уличной бейсбольной команде. Крадучись с Крофом Грантом сквозь заросли, Фаррелл думал, что нечто очень похожее он уже пережил однажды, когда пытался в глухую ночь утянуть бильярдный стол из квартиры, расположенной на четвертом этаже дома, в котором не было лифта. Прежде всего, одеяние Гранта никуда красться не желало, цепляясь вместо того за все, способное произвести хоть какой-то шум, да и сам Грант, теплой, ни на минуту не замирающей струей разбрызгивая смычные и щелевые согласные, балабонил о бесчисленных сассенахах, павших в сей день от его верного клеймора. Пытаться заглушить разглагольствования Гранта было бессмысленно, поскольку Фаррелл не решался повысить голос хотя бы до такого же уровня громкости. В самый разгар описания его единоборства с тремя вооруженными моргенштернами врагами, коим доспехами служила всесокрушающая юность: "Богом клянусь, дружище, кабы сложить их года воедино, и то до моих бы не дотянуло", -- оба разведчика вышли на полянку и увидели безмолвно поджидающих их воинов Гарта. Надо отдать Крофу Гранту должное, прежде, чем смазать пятки, он сказал лишь: "Утю-тю!". Фаррелл же на один жуткий миг задержался -- не от изумления или остолбенения, но пытаясь разглядеть пятерых мужчин, плотно сбившихся позади стоявшей рядом с отцом Эйффи. На первый взгляд, мало что отличало их от прочих мрачных от усталости, ободранных воинов Гарта, но Фарреллу, когда-то столкнувшемуся в доме Зии с желтоглазым мужчиной, стала теперь понятной суть препирательств между Эйффи и Никласом Боннером. Господи-Боже, она таки вызвала их. Тут Эйффи увидела его и рассмеялась, и указала на него рукою, и один из рыцарей-чужаков натянул лук с таким проворством, что Фаррелл едва успел заметить угрозу. Стрела пропела над его левым ухом и нырнула в кусты можжевельника. К этому времени Фаррелл уже бежал, полусогнувшись, прикрывая ладонями лицо, продираясь сквозь ежевику, сирень, болиголов, один раз он упал и потратил какое-то время, чтобы проверить, не пострадала ли лютня -- и в ушах его булькали издаваемые им самим сдавленные звуки, словно всхлипывал садовый шланг или не перекрытая толком батарея парового отопления. Несколько в стороне от него, что-то жутко трещало и топало, определеннейшим образом обличая бегство Крофа Гранта, а сзади до Фаррелла доносился лишь ухающий и дребезжащий хохот Эйффи. Но он сознавал, что его преследуют, так же ясно, как понял вдруг, кто эти пятеро: это уже не подделка, самые настоящие душегубы из настоящих Средних Веков -- из Крестовых Походов, из Испанских Нидерландов, из Войны Алой и Белой Розы. Ни притворства, ни милосердия, ни знакомства с мылом -- подлинные, хоть сейчас в драку. Госпожа Каннон, смилуйся ныне надо мной. Тут он, огибая одно дерево, с разбегу влепился в другое, отлетел назад к первому и сполз по его стволу на землю, успев все же прикрыть лютню руками. На какое-то время белый свет лишился для Фаррелла красок, и когда он сумел подняться на ноги, троица серых людей уже почти настигла его. Самый ближайший мог быть и подавшимся в наемники пилигримом, и норманном из тех, что вторглись в Сицилию. Из-под стальной каски смотрело обветренное квадратное лицо с плоскими скулами и кустистыми бровями, смотрело так мирно и услыбчиво, что поневоле возникала мысль о безумии его обладателя. Фаррелл подобрал сухой сук и с обмирающим, терпеливым любопытством разглядывал приближающегося к нему человека, слегка присогнутые в коленях ноги, ладонь, свободно охватившую рукоятку меча, перхоть, усеявшую брови и усы. Меч был ржавый, с мерцавшей у острия выщербиной, ничем не украшенная головка эфеса походила на старую медную дверную ручку шишечкой. Фаррелл на миг задумался, где, собственно, садится солнце, свет которого падает ему на лицо, -- в Авиценне или в Палестине? Воздетый меч начал смещаться назад, и Фаррелл поднял сук над головой. Меч плыл неестественно медленно, и так же неторопливо сжимались, покрываясь морщинами, губы мужчины, тело которого уже затвердело, изготовясь к боковому удару. Тут-то между ними и встрял Кроф Грант, бесстрашно хватаясь за меч и громыхая: -- Воздержись, или ты покроешь себя тяжким позором. Пред тобою, воин, безвредный музыкант -- ужель поднимешь ты руку на искусного, испуганного, мирного менестреля? Дикая шляпчонка где-то слетела с его головы, и белые волосы все время падали на глаза. Рыцарь негромко зарокотал и отступил на шаг, намереваясь достать Фаррелла с другой стороны. Но Грант последовал за ним, снова частично прикрыв Фаррелла своим неповоротливым, спеленутым телом. -- Нет, говорю я, не смей! Разве тебе не ведомы правила Лиги, воин? Меч погрузился в шею Гранта и он, неуверенно схватившись за рану, упал. Краски вернулись в мир вместе с хлынувшей кровью. Впоследствии Фаррелл не смог вспомнить, как он попал в замок, он знал лишь, что его не преследовали, и что, влетая в замок, он плакал. Бен поддерживал его, не давая упасть, и буквально переводя его полуистерический рассказ о происшедшем Симону Дальнестраннику, но никто, кроме Хамида, похоже, не принял рассказа всерьез. Со всех сторон слышались уверения, что на самом деле Кроф Грант никак не мог умереть, что в сражениях Лиги железные мечи никогда разрешены не были, и что ни одному капитану даже в голову не придет вербовать новых бойцов после того, как война уже началась. Что касается насланных Эйффи чудищ, то о них мало кто проявлял желание разговаривать, ибо общее мнение склонялось к тому, чтобы счесть их массовой галлюцинацией, причиненной общим, по счастью несильным, солнечным ударом вроде тех, что постоянно случались, начиная с полудня. Да и вообще следовало готовиться к последнему приступу, так что бодрящая музыка была куда нужней разговоров. Хамид смотрел на Фаррелла с шатких помостей и молчал. Армия Гарта пошла на приступ, когда до заката оставалось каких-нибудь двадцать минут. Попытки взять осажденных врасплох предпринято не было, уцелевшие рыцари из войска Гарта де Монфокон, по-прежнему не превосходившие числом воинов Симона и еще пуще измотанные с виду, открыто и смело приблизились к замку, ступая в медленном, грозном ритме и распевая для препровождения времени нечто мрачное. Сам Гарт важно вышагивал впереди, но Эйффи с Никласом Боннером в их неприметных, лишенных знаков отличия костюмах оруженосцев, скромно брели несколько в стороне, возглавляя пятерку вызванных ей себе на подмогу мужчин. Фаррелл, забравшийся к Хамиду, сказал: -- Вон тот, второй слева, приземистый. Эйффи показалась ему встревоженной и притихшей. Хамид без всякого выражения произнес: -- Я не желал его смерти. Я вообще не желал предсказывать чью-либо смерть. -- Он мертв, уверяю вас, -- ответил Фаррелл. Гарт подвел свое войско к внешней стене и, выступив вперед, крикнул: -- Будьте столь любезны, отойдите подальше от стен, ибо мы не желаем, чтобы кого-нибудь ранило, когда стены падут. Фаррелл знал, что использование тарана для проникновения в замок -- дело в Лиге столь же традиционное, сколь и выкупы или пиршества в честь победы, впрочем никакого тарана он в руках осаждающих не наблюдал. Тем не менее, несколько рыцарей спустилось со стен. -- Всем стоять, -- крикнул Симон. -- Не слушайте его и держите луки натянутыми. Эйффи звучно поцеловала сначала одну свою ладонь, потом другую, поднесла ладони ко рту и сдула поцелуи в сторону замка, разведя руки, чтобы напутственно помахать им вслед. Внутренние и внешние ворота замка рухнули, и воины Гарта устремились в поднявшееся облако пыли. Симон Дальнестранник и его лучники отчаянно стреляли прямо в облако и уложили нескольких бойцов, пока те перебирались через обломки ворот. Затем размахнуться хотя бы моргенштерном стало уже негде да и для судей места не осталось. Замок бурлил и содрогался, будто вагон подземки в час пик; сражающиеся рыцари, проскочив один мимо другого, уже не могли отыскать былого противника или оказывались в гуще чей-то чужой схватки, где шансы уцелеть были в точности равны шансам пасть от меча своего же товарища. Упавшие весьма серьезно рисковали тем, что их затопчут, поэтому Фаррелл с Хамидом постарались убраться как можно дальше от места сражения. Они забились в дальний угол замка, Фаррелл обнял лютню, а Хамид присел на землю, щегольски скрестив под собою ноги и все еще продолжая вслух описывать происходящее. Пыль, серая и оранжевая, элегантно возносилась над битвой, и застывала, словно пар от дыхания бойца. -- А вот и они, -- мягко сказал Хамид, и Фаррелл, подняв глаза, увидел, как сквозь рухнувшие ворота входят в замок пятеро Эйффиных новобранцев: трое рядком впереди и двое сзади, в затылок, вступая в гущу сражения с осторожностью кошек, подбирающихся к птичьей купальне. Фаррелла -- даже при том, что он о них знал -- поразило их сходство с переодетыми банковскими управляющими. -- Все более или менее из одной и той же эпохи, -- произнес Хамид. -- Сколько я способен судить, один из них норманн, один -- венецианский кондотьер, двое из первых крестовых походов, а вот про этого малого я ничего сказать не могу, кроме того, что добра от него ждать не приходится. Оба поднялись на ноги, Хамид продолжал задумчиво: -- Интересно, как ей удалось справиться с психологическим шоком. Уж больно спокойными они выглядят, особенно если учесть, что у них наверняка были совсем другие планы на вечер. Фаррелл во все горло выкрикнул первое пришедшее в голову слово: -- Настоящие! Хамид прыснул, но больше никто не обратил на крик никакого внимания. Фаррелл заорал: -- Настоящие мечи, у чужаков, осторожнее, у них настоящие мечи! Пятеро рассыпались, наметив себе по жертве. Венецианец начал подбираться к Симону Дальнестраннику, а тот, что убил Крофа Гранта, двинулся прямиком к Фарреллу и Хамиду. Хамид сказал: -- Надо будет как-нибудь выбрать время и обсудить, так ли уж вам стоило это делать. Норманн сбоку рубанул открывшегося Вильяма Сомнительного так, что тот согнулся пополам, и поднял меч для завершающего удара, который разнес бы шлем Вильяма вдребезги. Что было дальше, Фаррелл не увидел, поскольку убийца Крофа Гранта заслонил от него эту пару. Лицо убийцы выражало живую радость, словно он только что встретил в аэропорту милых сердцу друзей. Когда он начал вздымать меч, Хамид громко продекламировал: "Не хотелось бы мне поминать твою маму, такая была хорошая женщина" -- и, словно в танце, переместился влево от Фаррелла. Меч невольно качнулся, последовав за ним, и Фаррелл ткнул лютней в физиономию убийцы, сбив набок стальную каску. Ввнутри у него все завопило при мысли, что инструмент используется вместо оружия, но он вспомнил, как тщеславный, громогласный, смешной Кроф Грант встал на его защиту, и изо всей силы снова ахнул его убийцу лютней по голове. Прекрасная эллиптическая спинка лютни вдавилась вовнутрь, а убийца, покачнувшись, упал на колени. Фаррелл успел ударить еще раз, прежде чем Хамид уволок его подальше от этого места. Битва между тем с размаху въехала в полный хаос и покатила дальше, пропустив по меньшей мере две станции. Понимала Эйффи или не понимала, что она не сможет управлять своими новобранцами настолько, чтобы они лишь притворялись, будто того и гляди кого-нибудь убьют -- что притворство отнюдь не по их части -- о том, какое впечатление эти пятеро произведут на прочих воинов Гарта она определенно не подумала. Некоторые из его лучших бойцов до смерти перепугались, только увидев их, и возблагодарили судьбу за то, что она уже успела вывести их из строя. Другие удивительным образом осерчали и обратились против своих ужасных союзников, обороняя рыцарей Симона Дальнестранника от каких бы то ни было посягательств, кроме своих собственных. В ответ Эйффины новобранцы, не колеблясь, ударили по ним, и настоящие мечи окрасились настоящей кровью, оставляя воинов обеих армий кого с негодной в дело правой рукой, кого с рассеченным ахилловым сухожилием, а кого бредущим, пошатываясь, наполовину ослепшим и держащимся за расскроенный череп. Фаррелл и сам получил удар поперек груди, от которого кольчуга Джулии так впечаталась в его тело, что кольчатый узор на коже был заметен еще две недели спустя, и такое же время дыхание Фарреллу давалось с немалым трудом. Они впятером перебьют нас всех. Позже он и Хамид сошлись во мнении, что Джон Эрне может гордиться своими учениками, а ученики в их черед обязаны ему жизнью, хотя в большинстве своем и не подозревают об этом. Какими бы неумехами ни выглядели они рядом с профессионалами из двенадцатого столетия, движения и приемы защиты, которым научил их Джон Эрне, спасли их хотя бы от участи быть зарубленными на месте. Фаррелл видел, как полный юноша с пропитанными кровью реденькими светлыми усами обманным движением бедер, точным, словно у бейсбольного игрока, свалил с ног норманна; он видел, как один из крестоносцев обрушил на голову ронина Бенкеи рубящий удар, способный рассадить и деревянный щит и укрытое за ним тело -- но ронин Бенкеи отшагнул вбок и с такой силой двинул вверх свой круглый стальной щит, что меч выскочил из руки крестоносца и, кувыркаясь, улетел к внутренним воротам. Крестоносец не стал его подбирать и в дальнейшем с большой злобой орудовал кинжалом. Фаррелл навсегда сохранил уверенность, что меч подобрал Гарт де Монфокон. Тем временем откуда-то заслышался громовый рев -- кто-то снова и снова вколачивал в пыльные сумерки имя: -- Эйвиндссон! Эйвиндссон! Вблизи ворот, рыча и вращая над головой топором размером с добрый двуручный меч, стоял Бен. Фаррелл уже видел у него однажды такое лицо -- пылающее белым огнем, искаженное яростью, раздирающей человека иного времени, и упоение этой яростью, для которого Фаррелл знал несколько мертвых названий. Топор проносился над головой Бена со звуком, напоминающим торопливое дыхание какого-то крупного зверя, а Бен продолжал реветь имя, словно томимый смертельной скорбью по себе самому: -- Эйвиндссон! Эйвиндссон! Пятеро воинов Эйффи устремились к нему, и он встречал их, набегавших попарно и поодиночке, то используя длинное топорище, как кол, которым он пробивал головы и крушил ребра, то вынуждая их отшатываться от свистящего полумесяца лопасти, не давая им и мгновения передышки, которая позволила бы собраться с разумением и прибегнуть к привычным для них приемам боя, но безостановочно молотя их игрушкой, вообще говоря, не способной поранить и кожи. Впоследствии Фаррелл сообразил, что всем пятерым явно приходилось в их собственном времени сталкиваться со страшным берсерком и именно это обстоятельство заставило их обратиться в бегство, а вовсе не то, что Бен одним концом топора ненадолго вышиб дух из венецианца, а другим заехал норманну по ребрам, отчего тот выкатился из ворот, будто крокетный шар. Тут-то и наступил настоящий конец Войны Ведьмы, ибо остальные четверо просто-напросто последовали за норманном -- профессионалы, отступившие во избежание ненужных потерь. Эйффи с криком побежала за ними, но они уже далеко ушли в темнеющем воздухе, явно отыскивая место, в котором их, вырванных из разумно устроенного мира, вышвырнуло в этот. Фарреллу показалось, что он увидел, как они отыскалии это место, но тут их скрыли деревья. Все же они долго не шли у него из головы, и время от времени он представлял их себе завязшими, подобно Манса Мусе, в его, Фаррелла, времени -- несчастных кондотьеров, засосанных Парнелл-стрит, по которой они с безумным ревом носятся среди полубезумцев, притворных безумцев и тихих молодых людей, мечтающих о том, как они убьют кого-то морально. А впрочем, откуда мне знать, может, и приживутся. Вероятно, такое случается гораздо чаще, чем я полагаю. На худой конец, пристроятся где-нибудь в Центральной Америке. Он никогда их больше не видел, да не очень-то и хотел увидеть, но и поглядывать по сторонам никогда уже не переставал. Последняя атака Симона, зажавшая Гарта с его уцелевшими рыцарями между мечом Симона и топором Бена, показалась изрядно скучной всем, кто в ней так или иначе участвовал. Когда главный судья выкрикнул: "Солнце село, крепость стоит!" -- фанерный замок, у которого рухнули все четыре угла, но еще кое-как стояли две уцелевших тряских стены, остался за дюжиной, примерно, осевших наземь чумазых, хохочущих мужчин. Из их пересохших глоток вырвалось слабое, насмешливое ура, и Бен, наконец, утих, озираясь вокруг с болезненным выражением на вздрагивающем лице и опустив топор, который теперь волочился за ним по земле. Сидевшую на расщепленном топорище лопасть свернуло набок, кожаная обмотка ее была разодрана, изнутри высыпалась снежно-белая пенопластовая крошка. Ощущения праздника почему-то ни у кого не возникло. Мертвые поднимались, отряхиваясь и обмениваясь со своими запыхавшимися убийцами замечаниями насчет оружия, между тем как два студента-медика, состоящие в помощниках лекаря, накладывали томпоны и перевязывали неподдельные раны, становившиеся все более необъяснимыми. Из густеющего тумана появлялись, чтобы договориться об условиях выкупа, пленные; поле боя на скорую руку прибрали; было даже выпито некоторое количество положенного по обычаю эля и спето несколько победных песен. Эйффи и Никлас Боннер с последними лучами солнца исчезли. Спустя какое-то время, несколько человек отправились на поиски Крофа Гранта. На теле его не нашли ни царапины, и никакой крови не видно было на листьях в том месте, где он лежал. Бен и Фаррелл стояли бок о бок на обрывистом берегу, следя за первой шлюпкой, уплывавшей туда, где уже загорелись огни. Неподалеку от них Хамид, как он делал из года в год, выводил плач по всем павшим: -- С весельем ушли они в стан богов, соратники нашего утра. На мгновение шафрановая рубаха Гранта вспыхнула розовой искрой, и тени поглотили ее. Фаррелл сказал: -- Я все надеялся, что никто из иного времени не может по-настоящему убить человека в этом, -- Бен не ответил, и Фаррелл, почувствовавший, что должен продолжать разговор, сказал: -- Ну что же, выходит, Зия все-таки накликала смерть. Зия и Хамид. Бен повернулся к нему, и Фаррелл увидел лицо пятнадцатилетнего мальчика, хрупкое от боли, как яичная скорлупа. -- Они накликали две разных смерти, -- сказал он. -- Эгиль умер. Фаррелл молча глядел на него. Мальчик с беззащитным лицом добавил: -- Он умер. Эгиль мертв. Я чувствовал, как он умирает. Фаррелл тронул его за плечо, но Бен отстранился. -- Ты хочешь сказать, что потерял с ним контакт, что связь прервалась? Так? Ну правильно, Фаррелл, ну молодец. А как же иначе? Ему хотелось обнять Бена, как Бен обнимал Зию, но он не решался. -- Я хочу сказать, что он умер, -- ответил Бен. -- В своем времени, в своем настоящем времени, в возрасте тридцати девяти лет. Фаррелл попытался прервать Бена, но тот предупредил его вопрос. -- Я не знаю, отчего он умер. И никогда уже не узнаю. Люди то и дело умирали в девятом столетии, тридцать девять -- это почтенный срок. Но я всегда теперь буду думать, что умер он из-за меня. Из-за того, что я сделал с ним, что заставлял его делать. Может быть, я измучил его, наградил его язвой или болезнью сердца, или с ним случился удар, -- внезапно лицо Бена судорожно задергалось, но глаза остались сухими. -- Я почувствовал, что он умирает, Джо. Пытался закрепить ворота и вдруг почувствовал. -- Вот почему ты начал выкрикивать его имя. Краем сжатой в кулак ладони Бен яростно тер рот, соскребая с него вкус смерти. Фаррелл сказал: -- Ты же не знаешь точно, что это ты его убил. Не можешь ты этого знать. Пятнадцатилетнее лицо снова повернулось к нему, странно припухшее и комковатое в темноте, как будто проглоченное его обладателем горе вызвало аллергическую реакцию. Бен слабо улыбнулся. -- Видишь ли, если я не знаю точно, значит мне остается теряться в догадках до конца моих дней. А если я признаюсь себе, что убил его, убил тысячу лет назад, тогда я смогу надеяться, что рано или поздно мне удастся перестать думать об этом. Не похоже на то, но вдруг? -- Господи, да заплачь же ты, наконец, -- потребовал Фаррелл. -- Ты же надорвешься, если не заплачешь. Но Бен покачал головой и ушел ко второй шлюпке, которой предстояло вот-вот отплыть. Фаррелл стоял, глядя на воду, и воображая, как Эйффи с Никласом Боннером шустро скользят по воде на байдарке, уютно сокрытой между темными волнами. Крупная морская чайка большую часть пути летела за шлюпкой, падая на воду, словно пытаясь выхватить последние, блестящие, точно селедочьи спинки, осколки дневного света из оставляемой шлюпкой кильватерной струи. XVII Смерть Крофа Гранта отнесли за счет сердечного приступа. У него и в самом деле что-то давно уже было не в порядке с коронарным кровообращением, и врачи советовали ему по возможности не перенапрягаться. История эта вызвала определенный шум, несколько дней подряд не сходя с газетных страниц по всему побережью Залива, -- не столько из-за полицейского расследования, отличавшегося как исчерпывающей глубиной, так и полным отсутствием воображения, сколько из-за угроз вдовы Крофа Гранта вчинить Лиге Архаических Развлечений иск на тридцать пять миллионов долларов. Согласно сообщениям прессы, она ставила Лиге в вину не только смерть, но также и немалую часть жизни мужа -- от упадка его профессиональной репутации до нерегулярных приступов подагры, все более частых провалов в памяти, отвергнутых предложений занять где-нибудь в другом месте более приметный пост и общего разлада в семейной жизни. -- Я даже выйти с ним никуда не могла! Он чего-то говорил, говорил, я и половины не понимала, а потом вдруг вызывал метрдотеля на дуэль за симпатии к англичанам. Дети и те перестали нас навещать. Эти мерзавцы превратили образцового мужа и отца в какого-то Владетеля Баллантре, черт бы его побрал! В суд на Лигу она, разумеется, не подала, но зато наняла частного детектива, очень серьезно отнесшегося к порученному делу. Еще долгое время после того, как исчезли репортеры, он маячил в поле зрения, с терпеливым тщанием отыскивая и опрашивая почти каждого, кто находился на острове Казадор во время Войны Ведьмы. Строго говоря, он попусту тратил время и силы, поскольку те несколько человек, которые присутствовали при кончине Крофа Гранта, все, за вычетом Фаррелла, скорее всего вернулись к себе домой, в раннее Средневековье; тем не менее он действовал людям на нервы, и люди начали покидать Лигу. Слишком много странных и серьезных ранений оставила после себя эта война, слишком многие просыпались ночами от слишком похожих кошмаров, сквозь которые проносились кишки с зубами, и слишком многие, пытаясь завести разговор о закатном сражении и пятерке физиономий, таких же безжалостных, как закат, обрывали эти попытки одинаковым пожатием плеч, так что со стороны казалось, будто они умоляюще ежатся. У детектива возникли серьезные подозрения, что в деле замешаны наркотики, о чем он и сообщил вдове Крофа Гранта. Вдова ответила, что так она и знала, и приказала ему вывести этих мерзавцев на чистую воду. -- Шестьдесят один год, ума не больше, чем у брюквы, так они еще взяли и прикончили его своими треклятыми наркотиками. Ну разумеется, это все объясняет. Репортеры вернулись еще раз, на похороны, поскольку на них присутствовала, согласно выраженной в завещании воле Крофа Гранта, большая официальная делегация Лиги в соотетствующих костюмах. Фаррелл стоял рядом с Джулией и парой негромко беседующих коллег Гранта по факультету изящных искусств, наблюдая, как в восковом воздухе предназначенной для отпевания усопших часовни вспыхивают, склоняясь у гроба, плюмажи, высокие конусы с вуальками, капюшоны, камзолы, плащи, гамбизоны, мантии, накидки и пелерины. В эту неделю Лига приобрела четырнадцать новых членов, более чем возместив свои потери. Обнаружилось также, что во время войны никто, кроме Фаррелла, Эйффи на острове не видел. Люди Гарта решительно отрицали, будто она хоть на минуту возглавила их или как-то помогала им колдовством, к тому же два свидетеля, не считая ее отца, клялись, что весь конец недели она провела в Купертино, в гостях у двоюродной сестры. Фаррелл рассказал Джулии обо всем, чему был свидетелем, от тантрического совокупления Эйффи и Никласа Боннера до яростного отчаяния, в которое впал Бен из-за смерти Эгиля Эйвиндссона, случившейся где-то около 880-го года. Джулия молча выслушала его, а когда он закончил, спросила: -- И что ты намерен делать? На похоронах Крофа Гранта она горько плакала, удивив Фаррелла тем сильнее, что больше никто не проронил и слезинки. -- Ну что делать, ну, поговорю с этим типом, которого она наняла, -- ответил он. -- Бегать за ним я не собираюсь, но когда он явится переговорить со мной, я расскажу ему все, что знаю. Это честно? Джулию его ответ, казалось, удовлетворил, что обрадовало Фаррелла. В приливе чистосердечия он добавил: -- Вообще-то я надеюсь, что он до меня не доберется, но я попробую все ему рассказать, -- он и вправду намеревался сдержать данное слово. Однако детектив до него добрался, пришел прямо на работу, и в конце концов Фаррелл, как и все прочие в Лиге, не сказал ему правды, отделавшись чашкой кофе и недомолвками. -- Джевел, ни черта бы не изменилось, расскажи я ему, как все было. Во-первых, он не поверил бы ни единому слову, не больше, чем полицейские, я это сразу почувствовал, а во-вторых... Нет, ты послушай. Во-вторых, если бы и поверил, тоже ничего бы не изменилось. Того, кто убил Крофа Гранта, все равно в городе нет, удрал за границу да еще и на восемь столетий назад. Мы же не заключали с двенадцатым веком соглашения об экстрадиции. Лицо у всерьез разозлившейся Джулии всегда становилось таким, будто она вот-вот рассмеется. -- Тот, кто его убил, преспокойно смотрит телевизор, пару вечеров в неделю сидит с чужими детьми, зарабатывая карманные деньги, и нарадоваться на себя не может. Убийство сошло ей с рук, и теперь она знает, что может, когда ей придет такая блажь, прикончить кого угодно, потому что никто не посмеет и слова сказать, что бы он ни увидел. А ты, именно ты, просто-напросто отдал в ее распоряжение всю эту чертову Лигу, из которой я ухожу сию же минуту. Фаррелл начал было протестовать, но Джулия оборвала его. -- Мотай отсюда, Джо, и постарайся какое-то время не попадаться мне на глаза. Выметайся, прямо сейчас. Он ушел, не оглядываясь, и приложил особые усилия, чтобы не хлопнуть дверью ее дома. Взбешенный, ожесточенно оправдывающийся перед собой,