Юрий Данилов. Льюис Кэрролл в России
---------------------------------------------------------------
"Знание Сила" No 9/1974
Origin: http://www.znanie-sila.ru/golden/issue_44.html
---------------------------------------------------------------
"ЗС" No9/1974
Большинство людей прибывают в кэрролловскую Страну Чудес по широкой
дороге, знакомой с детства, и до старости пребывают в глубокой уверенности,
что Льюис Кэрролл написал лишь две сказки: "Алиса в Стране Чудес" и "Сквозь
зеркало и что Алиса там увидела". Они даже не подозревают, как велика эта
страна, созданная воображением Кэрролла, и сколько удивительного и
неизведанного таится во всех ее уголках. В No12 нашего журнала за прошлый
год мы рассказали о логике в Стране Чудес. Сегодня наш маршрут пролегает в
другом направлении: мы расскажем о поездке Льюиса Кэрролла в Россию. Нашим
проводником любезно согласился быть математик и переводчик вышедшего на
русском языке сборника работ Льюиса Кэрролла "История с узелками" Ю.
Данилов, много лет изучающий творчество Л. Кэрролла.
"…М-р Сэмюэл Пиквик… воспрянул от сна, открыл окно в комнате и
воззрился на мир, распростертый внизу. Госуэлл-стрит была у его ног.
Госуэлл-стрит была направо, теряясь вдали, Госуэлл-стрит простиралась
налево, и противоположная сторона Госуэлл-стрит была перед ним.
-- Таковы, -- размышлял м-р Пиквик, -- и узкие горизонты мыслителей,
которые довольствуются изучением того, что находится перед ними, а не
заботятся о том, чтобы проникнуть в глубь вещей к скрытой там истине. Могу
ли я довольствоваться вечным созерцанием Госуэлл-стрит и не приложить усилий
к тому, чтобы проникнуть в неведомые для меня области, которые ее со всех
сторон окружают?"
Чарлз Диккенс, "Посмертные записки Пиквикского клуба"
Жизнь и приключения Льюиса Кэрролла
"В неправдоподобные истории трудно поверить".
Льюис Кэрролл, "Символическая логика"
Жизнь преподавателя математики Оксфордского колледжа Христовой церкви
Чарлза Лютвиджа Доджсона (более известного под литературным псевдонимом
Льюис Кэрролл) вряд ли можно назвать богатой событиями, и если бы ему
пришлось, как водится ныне, заполнять анкету в отделе кадров, то его
жизнеописание выглядело бы на редкость скучным: "Родился… Учился…
Поступил… Окончил… Преподавал…". И дело не только в том, что
казенная анкета просто не могла бы вместить сложную и парадоксальную фигуру
создателя Страны Чудес, -- жизнь его с точки зрения постороннего наблюдателя
действительно текла размеренно и однообразно.
Словно подчиняясь неведомому закону сохранения, бренная оболочка
Кэрролла своим монотонным (чтобы не сказать унылым) существованием как бы
компенсировала те удивительные приключения, которые переживал его дух. Самые
невероятные происшествия происходили с Кэрроллом, когда он часами простаивал
за конторкой в своем кабинете или совершал прогулки в окрестностях Оксфорда.
Там же, в тихом провинциальном городке, каким был Оксфорд в то время,
Кэрролл провел большую часть своей жизни, лишь изредка покидая его, чтобы
посетить выставку картин или интересный спектакль в Лондоне, провести
рождественские каникулы в кругу своих многочисленных сестер. И лишь однажды
(это произошло в 1867 году) привычный круг был разорван. Вместе со своим
коллегой преподобным Лиддоном Кэрролл отправился в далекую Россию.
Выбор маршрута был далеко не тривиален: большой любитель парадоксов,
Кэрролл и здесь остался верен себе. Автор книги "Как возникла "Страна
Чудес"" Д. М. Урнов так характеризует Кэрролла-путешественника: "Он начал
странствовать, как Йорик, герой "Сентиментального путешествия" Стерна".
Если припомнить предложенную Лоренсом Стерном классификацию
путешественников: праздные, пытливые, лгущие, гордые, тщеславные, желчные;
затем: путешественники поневоле и путешественники в силу besoin de voyager
("охота к перемене мест", как сказал Пушкин), несчастливые и невинные,
простодушные и, наконец, сентиментальные путешественники, то Льюис Кэрролл
все же не будет соответствовать ни одному, как выразился Стерн, "экземпляру
этого подразделения". Он проводил время в пути достаточно свободно, однако
не настолько, чтобы оказаться праздным, так что ни одно из качеств не
определило бы его, и нам придется, пожалуй, ввести в эту шкалу еще одну
грань, чтобы назвать Льюиса Кэрролла путешественником-парадоксалистом.
"Обязательностью необязательного" (выражение академика И. Я
Крачковского), или "неизбежностью судьбы" (выражение самого Льюиса
Кэрролла), -- печатью неустанной деятельности таинственного внутреннего
механизма, неизменно "срабатывавшего", стоило попасть в поле зрения Кэрролла
даже весьма слабому признаку парадоксальной ситуации, -- отмечены и его
дорожные заметки "Дневник путешествия в Россию в 1867 г.". Они-то и помогут
нам воссоздать картину этого необычного путешествия1.
От Лондона до Кенигсберга
"-- С чего же мы начнем, мистер Смит? -- обратился на следующее утро
моряк к инженеру.
-- С самого начала, -- ответил Сайрус Смит".
Жюль Верн, "Таинственный остров"
"12 июля, пятница. Султан и я прибыли в Лондон почти одновременно, но с
разных сторон: я -- с Паддингтонского вокзала, он -- с вокзала Чаринг Кросс.
Должен признаться, что огромная толпа собралась именно во втором месте.
Третьим центром всеобщего притяжения был Мэншн Хаус, где развлекались
бельгийские добровольцы и откуда около 6 часов непрерывный поток омнибусов,
набитых героями, устремился на восток. Все это привело к тому, что покупка
необходимых вещей заняла у меня очень много времени, и я смог отправиться с
вокзала Чаринг Кросс в Дувр лишь в 8.30.
13 июля, суббота. Мы позавтракали, как и условились, в 8.00 или, по
крайней мере, сели за стол в это время и начали понемногу отщипывать хлеб с
маслом, ожидая, когда нам приготовят отбивные. Это великое событие произошло
спустя полчаса. Мы пытались обратить свои мольбы к бродившим по залу
официантам, но те лишь заявляли успокаивающим тоном: "Скоро будут готовы,
сэр!". Мы пытались выразить резкий протест, но в ответ услышали лишь те же
слова: "Скоро будут готовы, сэр!", правда, произнесенные несколько более
обиженным тоном. После всех наших напоминаний официанты удалились в свои
комнатушки и укрылись за буфетом и крышками от тарелок до тех пор, пока не
подоспели отбивные. Мы (с Лиддоном) единодушно решили, что из всех
добродетелей, которыми может быть наделен официант, умение ретироваться
наименее желательно.
Все же к 9 часам мы оказались на борту судна и после того, как два
поезда выгрузили на него свое содержимое и на палубе образовалось весьма
точное подобие пирамиды Хеопса (мы с гордостью внесли в это сооружение свою
лепту в виде двух чемоданов), якорь был поднят. Перо бессильно описать
страдания некоторых-пассажиров во время нашего безмятежного путешествия,
продолжавшегося 90 минут. Мое собственное- впечатление: не за это я платил
деньги. Почти все время шел дождь, отчего в нашей каюте (мы были столь
расточительны, что сняли отдельную каюту) было особенно уютно, сухо и даже
дышалось легче, чем на палубе. Мы высадились в Кале, попав, как водится в
таких случаях, в окружение толпы дружественно настроенных местных жителей,
наперебой предлагавших всевозможные услуги и рекомендации… После того,
как Лиддон договорился относительно нашего багажа, мы совершили прогулку на
местный рынок, белый от чепцов женщин и весь наполненный их пронзительными
криками, сливавшимися в неразличимый гул…"
Путь от Кале до Брюсселя, по словам Кэрролла, был "скучным и
однообразным".
"Главной достопримечательностью пейзажа были деревья, посаженные
ровными рядами длиной в несколько миль. Обычно все деревья кренились в одну
сторону. Мне они казались длинными шеренгами утомленных солдат,
маршировавших то туда, то сюда по равнине. Одни солдаты были выстроены в
каре, другие стояли по стойке "Смирно!"", но большинство уныло брели, словно
сгибаясь на ходу под тяжестью призрачных ранцев".
В Брюсселе и в Кельне все выглядело слишком обычно, чтобы привлечь
внимание "путешественника-парадоксалиста", и наши компаньоны задержались в
этих городах ровно на столько времени, сколько потребовалось для беглого
осмотра достопримечательностей. В Берлине остановка была более
продолжительной. Посещение Потсдама с его знаменитыми парками и скверами
навело Кэрролла на следующие размышления: "…Мне кажется, что
архитектура Берлина основана на двух принципах. Если на крыше дома найдется
удобное местечко, туда необходимо поставить фигуру человека. Лучше всего,
если он будет стоять на одной ноге.
Если местечко найдется на земле, то на нем следует расставить по кругу
бюсты на пьедесталах так, чтобы лицом они были обращены внутрь и как бы
совещались о чем-то между собой, или воздвигнуть гигантскую фигуру человека,
убивающего, намеревающегося убить или убившего (предпочтение отдается
настоящему времени) какое-нибудь живое существо. Чем больше шипов у этого
существа, тем лучше. Наиболее подходящим считается дракон, но если
изобразить его художнику не под силу, то можно ограничиться львом или
свиньей.
"Принцип умерщвления живых тварей" проведен всюду с такой
неукоснительной последовательностью, что некоторые районы Берлина выглядят
как гигантская бойня доисторических животных". Чуткий камертон в душе
Кэрролла, настроенный на нелепицы и бессмыслицы, не замечаемые большинством
людей в повседневной жизни, резонирует на каждое дорожное впечатление,
таящее в себе хотя бы зародыш парадоксального. Так, запись в дневнике от 22
июля гласит:
"…В гостинице, где мы остановились, был зеленый попугай на
подставке. Мы сказали ему: "Славный попка! ", но он лишь наклонил голову
набок, поразмыслил над сказанным, но не изрек в ответ ни слова. Подошедший
слуга объяснил нам причину молчания: "Er spricht nicht Englisch, er spricht
nicht Deutsch". Оказалось, что несчастная птица говорит лишь по-мексикански.
Не зная ни слова на ее родном языке, мы могли лишь пожалеть ее".
Эта встреча произошла в Данциге, откуда путешественники направились в
Кенигсберг. "Ландшафт между Данцигом и Кенигсбергом, -- замечает Кэрролл, --
чрезвычайно уныл. Неподалеку от Данцига мы проехали мимо дома, на крыше
которого свили гнездо какие-то большие длинноногие птицы. Я думаю, что это
аисты, поскольку, как сообщают немецкие книжки для детей, именно аисты вьют
гнезда на крышах и выполняю глубоко моральное предназначение, унося
непослушных детей".
Наконец, в пятницу, 26 июля (поездом, отправлявшимся из Кенигсберга в
12.54) Кэрролл и Лиддон выехали в Петербург. Цель путешествия -- далекая и
загадочная Россия -- была совсем близка.
Петербург
"Путешествия протекают очень беспокойно, и умы кучеров неуравновешены".
Чарлз Диккенс, "Посмертные записки Пиквикского клуба"
Среди попутчиков Кэрролла и Лиддона оказался англичанин, проживший в
Петербурге 15 лет и возвращавшийся в Россию после поездки в Париж и Лондон.
"Он чрезвычайно любезно ответил на наши вопросы, -- пишет Кэрролл в
своем дневнике, -- дал нам множество советов относительно того, что следует
посмотреть в Петербурге, как произносятся русские слова, и нарисовал весьма
мрачную перспективу, сообщив, что лишь немногие говорят на каком-нибудь
другом языке, кроме русского. В качестве примера необычайно длинных слов,
встречающихся в русском языке, наш спутник привел слово "защищающихся",
которое, если его записать английскими буквами, выглядит так:
zashtsheeshtshayoushtsheekhsya.
Это устрашающее слово -- родительный падеж множественного числа
причастия.
Попутчик оказался весьма приятным пополнением нашей компании. На второй
день я сыграл с ним три партии в шахматы, которые, судя по тому, что исход
их не был записан в дневнике, закончились моим поражением".
Первое же знакомство с Петербургом принесло Льюису Кэрроллу множество
свежих впечатлений. Острый глаз "путешественника-парадоксалиста" подмечал
новое, необычное, сравнивал, сопоставлял. Дневниковая запись гласит:
"Необычная ширина улиц (даже второстепенные улицы шире любой из улиц
Лондона), экипажи, мчащиеся во всех направлениях и, по-видимому, совершенно
игнорирующие опасность сбить кого-нибудь (вскоре мы обнаружили, что за этими
экипажами нужен глаз да глаз, поскольку кучеры не издают предостерегающих
криков, как бы близко они ни находились от вас), огромные освещенные вывески
магазинов, гигантские соборы и церкви, их купола, выкрашенные в синий цвет и
покрытые золотыми звездами, местные жители, говорящие на совершенно
непонятном языке, -- все это принадлежит к числу чудес, открывшихся перед
нами во время нашей первой прогулки по Петербургу".
Чудеса продолжали открываться перед изумленными путешественниками и на
следующий день: Исаакиевский собор, Невский проспект ("…по моему
мнению, одна из красивейших улиц мира"), Сенатская площадь,
("…по-видимому, самая большая площадь в мире")…
"Неподалеку от Адмиралтейства, -- делится впечатлениями Кэрролл, --
стоит великолепная конная статуя Петра Великого. Нижняя ее часть
представляет собой не обычный пьедестал, а как бы дикую скалу, оставленную
бесформенной и необработанной. Лошадь поднялась на дыбы, а у ее задней ноги
извивается змея, на которую, как мне кажется, лошадь наступила. Если бы этот
памятник был воздвигнут в Берлине, то Петр, несомненно, был бы самым
деятельным образом вовлечен в убийство чудовища. Здесь же он не обращает на
змею никакого внимания: теория "умерщвления" в России не признана. Мы
обнаружили также две гигантские фигуры львов, бывших до такой степени
трогательно ручн нанимать экипажи. В качестве примера приведу диалог между
мной и одним из кучеров.
Я. Гостиница Клее (Gostinitia Klee).
Кучер (быстро произносит какую-то фразу, из которой мы смогли уловить
последние слова). Три гроша. (Три гроша = 30 копеек)
Я. Двадцать копеек? (Doatzat Kopecki)
К. (негодующе). Тридцать!
Я. (решительно). Двадцать.
К. (с убедительной интонацией). Двадцать пять? (Doatzat pait?)
Я. (с видом человека, сказавшего свое последнее слово и не желающего
больше иметь с ним дело). Двадцать.
С этими словами я беру Лиддона под руку, и мы отходим, не обращая ни
малейшего внимания на крики кучера. Не успели мы отойти на несколько ярдов,
как услышали сзади стук экипажа: кучер тащился вслед за нами, громко окликая
нас.
Я (мрачно). Двадцать?
К. (с радостной улыбкой). Да! Да! Двадцать!
И мы сели в пролетку.
Подобное происшествие забавно, если случается лишь однажды, но если бы,
нанимая кэб в Лондоне, мы должны были каждый раз вступать в подобные
переговоры, то со временем это слегка бы прискучило…
30 июля, вторник. Предприняли продолжительную прогулку по городу,
прошли миль 15 или 16. Расстояния здесь огромные. Ощущение такое, будто
идешь по городу великанов. Посетили собор в Петропавловской крепости…
Оттуда направились на Васильевский остров и прошли значительную часть
его… В поисках хлеба и воды мы заглянули в маленькую лавочку, мимо
которой проходили. Я выучил из словаря 2 слова: хлеб ("Khlaib") и вода
("Vadah"). Их оказалось достаточно, чтобы получить требуемое".
Воодушевленный первым успехом, Кэрролл и в дальнейшем отчаянно
штурмовал языковый барьер, изъясняясь в случае необходимости по-русски "в
простой и суровой манере, опуская все слова, кроме самых необходимых".
Случайный попутчик Кэрролла и Лиддона в поезде из Кенигсберга в
Петербург оказался мистером Мюром, совладельцем известной торговой фирмы
"Мюр и Мерилиз". В один из дней он навестил наших путешественников и
пригласил их совершить совместную экскурсию в Петергоф. Нужно ли говорить,
что предложение было с восторгом принято. День, предшествовавший поездке в
Петергоф, Кэрролл и Лиддон провели за осмотром сокровищ Эрмитажа и
Александро-Невской лавры.
"В Эрмитаже, -- записывает в дневнике Льюис Кэрролл, -- мы намеревались
ограничиться лишь осмотром картин, но попали в руки гида,
специализировавшегося на показе скульптуры. Он упорно не обращал внимания на
все знаки, которыми мы выражали свое желание осмотреть отдел картин, и
настойчиво вел нас во своему отделу, зарабатывая таким способом свой хлеб.
Картины нам удалось осмотреть далеко не все, да и то в страшной спешке, но
их собрание, так же, как и собрание скульптуры, поистине бесценно".
Утром 1 августа в гостиницу за Кэрроллом и Лиддоном заехал компаньон
Мюра мистер Мерилиз, чтобы доставить наших путешественников в Петергоф. О
дальнейших событиях этого богатого впечатлениями дня в дневнике Кэрролла
рассказывается следующее.
"Мы осмотрели 2 императорских дворца и множество летних домиков, каждый
из которых сам по себе представляет весьма комфортабельное жилище… По
разнообразию красоты и совершенству сочетания природы и искусства парки
Петергофа, на мой взгляд, затмевают парки "Сан Суси". …Многие из
мраморных статуй поставлены в полукруглые ниши, синяя поверхность которых
подчеркивает рельефность скульптур. Там -- расположенные ступеньками
каменные плиты, по которым тихо струится вода, здесь -- длинная дорожка,
вьющаяся по склонам и лестницам и затененная ажурными арками, сплошь увитыми
ползучими растениями. В одном месте -- огромная глыба, валун, напоминающий
по форме гигантскую голову с кроткими, как у сфинкса глазами (казалось,
кто-то закопал в землю титана, тщетно пытающегося освободиться), в другом --
фонтаны, образованные из искусно расположенных в несколько кругов труб,
каждая из которых выбрасывает воду на большую высоту, чем трубы внешнего
круга, а все вместе образуют пирамиду сверкающих брызг, лужайка, видимая
сквозь просвет между деревьями, с пятнами алых гвоздик, выглядящих издали,
как большая ветвь коралла, длинные аллеи, проложенные во всех направлениях,
иногда по три или четыре рядом, иногда разбегающиеся, как лучи звезды, и
уходящие так далеко, что глаз устает следить за ними".
Москва, Нижний, Сергиев Посад
"Неисследованные страны пленяют воображение".
Льюис Кэрролл, "Символическая логика"
"2 августа, пятница. В Москву мы выехали в 2.30 и прибполкой. Сиденья и
перегородки исчезли, появились валики и подушки. Наконец, мы улеглись на
вышеуказанных полках, оказавшихся весьма удобными постелями. На полу должны
были бы разместиться на ночлег еще трое пассажиров, но, к счастью, они так и
не появились. Я проснулся около часа ночи и почти все время оставался
единственным обитателем площадки в конце вагона. Площадка эта обнесена
перилами, и имеет сверху крышу. С нее открывается великолепный вид на
проплывающую мимо местность. К числу недостатков избранного мной
наблюдательного пункта следует отвести тряску и шум, гораздо более сильные,
чем внутри вагона. Время от времени на площадке появлялся проводник, но пока
было темно, он не возражал против моего пребывания там. Быть может, он
страдал от одиночества. Но когда я попытался выйти на площадку утром, его
охватил приступ деспотизма, и он загнал меня внутрь вагона".
Благополучно прибыв в Москву, путешественники остановились гостинице
Дузе. Москва очаровала Кэрролла.
"Пять или шесть часов мы бродили по этому чудесному городу, городу
белых и зеленых крыш; конических башен, вырастающих одна из другой, подобно
коленам складной подзорной трубы; огромных позолоченных куполов, в которых,
словно в зеркале, отражаются в искаженном виде картины города; церквей,
выглядящих снаружи, как заросли причудливых кактусов (одни "побеги" увенчаны
луковицами с шипами, другие -- синими, третьи -- красными и белыми
куполами), а внутри сплошь увешанных иконами, лампадами, освещенными
фресками во всю стену, до самой крыши; наконец, мостовых, изрытых ухабами,
словно вспаханное поле, и извозчиков, настаивающих на особой плате в 30
копеек сверх положенного "ради праздничка" (дня рождения императрицы).
После обеда мы отправились на Воробьевы горы, откуда перед нами
открылась величественная панорама шпилей и куполов с рекой Москвой,
изгибающейся дугой на переднем плане.
5 августа, понедельник… После завтрака, поскольку дождь зарядил на
весь день, мы решили посвятить время осмотру интерьеров церквей, ибо слова
совершенно бессильны передать производимое ими впечатление. Мы начали с
храма Василия Блаженного, столь же причудливого (почти гротескного) внутри,
сколь и снаружи. Нас сопровождал, несомненно, самый ужасный гид из всех, с
которыми мне доводилось встречаться. Его оригинальная теория состояла в том,
что мы должны пройти по храму со скоростью около 4 миль в час. Обнаружив,
что заставить нас идти с такой скоростью совершенно невозможно, он стал
греметь ключами, суетиться, громко петь, понося нас на все лады по-русски,
то есть делал буквально все, разве что не хватал нас за шиворот и не тащил
за собой. Полностью игнорируя его и притворяясь глухими, нам удалось
сравнительно спокойно осмотреть храм или, лучше сказать, несколько храмов
под одной крышей.
Затем мы отправились в Оружейную палату и увидели столько тронов, корон
и драгоценностей, что нам начало казаться, будто эти предметы встречаются
чаще, чем черная смородина.
6 августа, вторник. Перед отъездом мы поднялись на колокольню Ивана
Великого и полюбовались прекрасным видом Москвы, окружавшей нас со всех
сторон, ее шпилями и золотыми куполами, сверкавшими на солнце".
Далее путь лежал на знаменитую нижегородскую ярмарку. "…Мы
остановились в гостинице Смирнова (или что-то в этом роде) -- поистине
гнусном месте, но, несомненно, лучшей гостинице города. Кормят здесь очень
хорошо, но со всеми остальными услугами дело обстоит чрезвычайно плохо. За
обедом вас утешало сознание, что мы служим предметом живейшего интереса 6
или 7 официантов, одетых в белые рубахи, подпоясанные по животу, и белые
штаны. Выстроившись в ряд, они с весьма сосредоточенным видом глазели на
странные существа, поглощавшие пищу… Время от времени в их сознании
пробегал слабый проблеск мысли, что они, строго говоря, не выполняют
высокого предназначения официанта. Тогда они спешно ретировались в дальний
конец комнаты и получали необходимую консультацию у огромного буфета, в
котором, насколько можно бы судить, не находилось ничего, кроме ложек и
вилок. Стоило нам спросить их о чем-нибудь, как они сначала встревоженно
смотрели друг на друга, а затем, выяснив, кто из них лучше всего понял
отданное распоряжение, они следовали его примеру, обычно сводившемуся к
консультации с огромным буфетом… Вторую половину дня мы провели, бродя
по ярмарке… Вечером… я отправился в театр, самый скромный из
коступно нашему пониманию, но, упорно работая в антрактах над программой с
карманным словарем в руках, мы все же смогли составить общее представление о
том, что происходило на сцене. Первой давалась лучшая из показанных в тот
вечер пьес водевиль "Аладдин и волшебная лампа". Актеры играли великолепно,
очень мило пели и танцевали. Я никогда не видел актеров, которые бы так
полно отдавались происходящему на сцене и обращали так мало внимания на
происходящее в зале. Особенно мне понравилась игра исполните роли Аладдина
Ленского и актрисы Сорониной, игравшей в другой пьесе. Кроме "Аладдина" в
тот вечер давались "Кохинхина" и "Два гусара"".
Страстный театрал, Кэрролл продолжил знакомство с русской сценой и по
возвращении в Москву. Он побывал в Малом театре. "…В действительности
Малый -- это большое и красивое здание. Аудитория собралась очень приятная,
пьесам "Свадьба бургомистра" и "Женин секрет" сильно аплодировали, но ни
одна из них не понравилась мне так, как "Аладдин"".
Побывав на приеме у митрополита Леонида, Кэрролл и его спутник,
преподобный Лиддон, получили приглашение посетить Троице-Сергиевскую лавру.
И снова звучит голос путешественника-парадоксалиста: "Во второй
половине дня мы посетили патриарший дворец и были представлены патриарху
митрополитом Леонидом. Патриарх мог говорить только по-русски, поэтому
беседа между ним и Лиддоном (весьма интересная и продолжавшаяся более часа)
велась чрезвычайно оригинальным способом. Патриарх произносил фразу
по-русски, митрополит переводил ее на английский язык, затем Лиддон отвечал
по-французски, а митрополит переводил его ответ на русский язык для
патриарха. Таким образом, разговор двух людей велся на трех языках!
Митрополит любезно дал нам в сопровождающие одного из слушателей
духовной семинарии, знавшего французский язык. К своим обязанностям наш
проводник отнесся весьма ревностно и показал нам среди прочего подземные
кельи отшельников, в которых те проводят по многу лет. Мы видели двери двух
необитаемых келий. Странное и не совсем приятное чувство охватило нас в
узком коридоре, где каждый должен нести с собой свечу, при мысли, что здесь
в полном одиночестве и безмолвии при свете одной лишь маленькой лампады день
за днем жило человеческое существо…"
Любознательность Кэрролла отнюдь не ограничивалась посещением храмов,
картинных галерей и дворцов. Не менее обстоятельно в дневнике путешествия
записаны и впечатления от русской кухни.
"14 августа, среда… Обедали в трактире "Москва". Обед был истинно
русским с русским вином". Далее приводится меню:
"Суп и пирожки (soop ee pirashkee)
Поросенок (parasainok)
Осетрина (acetrina)
Котлеты (kotletee)
Мороженое (marojenoi)
Крымское (krimskoe)
Кофе (kofe)".
Кэрроллу пришлись по вкусу и менее изысканные яства. По дороге в Новый
Иерусалим он вместе со своими спутниками зашел в крестьянскую избу, чтобы
под благовидным предлогом осмотреть ее изнутри. "Черный хлеб и молоко
оказались очень вкусными".
Возвращение на родину
"Ни одно богатое приключениями путешествие не останется забытым.
Путешествия без приключений не стоят того, чтобы им посвящали книги".
Льюис Кэрролл, "Символическая логика"
Как ни жаль было прощаться с Москвой и ее окрестностями, настала пора
собираться в обратный путь. Отданы последние визиты, брошен последний взгляд
на Кремль. На этот раз кремлевский ансамбль предстал перед восхищенными
путешественниками во всем своем великолепии -- залитый "…ясным и
холодным лунным светом, заставляющим сиять белизной стены и башни, сверкать
позолоченные купола так, как они никогда не сияют при солнечном свете". 19
августа Кэрролл и Лиддон выехали в Петербург… "20 августа,
вторник… Я нанял экипаж до дома (мистера Мюра), заранее сторговавшись с
извозчиком за 30 копеек (сначала он запросил 40 копеек). Когда же мы прибыли
на место, между нами произошла сцена, обогатившая мои познания по части
извозчичьих нравов. Началось с того, что когда я вышел из экипажа, извозчик
произнес: "Сорок". Это был первый признак надвигающейся бури, но я пренебрег
им, спокойно протянув извозчику 30 копеек. Тот взял их с недовольной
гримасой и, держа монеты на открытой ладони, произнес красноречивый монолог
на русском языке, основным мотивом которого было часто повторяющееся слово
"сорок". Может быть, женщина, с изумлением и любопытством наблюдавшая сцену,
поняла то, что хотел сказать извозчик. Что же касается меня, трно таким же:
ярость извозчика пролилась прямо на меня и совершенно затмила
предшествовавшую ссору между нами.
Я на ломаном русском языке объяснял ему, что предлагал ему 40 копеек
раньше, но не хочу предлагать их теперь. Как ни странно, мое объяснение
ничуть не утихомирило извозчика. Слуга мистера Мюра растолковал ему те же
самое весьма подробно. Наконец вышел сам мистер Мюр и изложил ему суть
происходящего в ясных и точных выражениях. Однако извозчик и после этого не
смог увидеть происходящее в надлежащем свете. Некоторым людям угодить очень
трудно".
Второе посещение Эрмитажа оказалось более удачным, чем первое
знакомство с его коллекциями. Путешественникам удалось осмотреть ту часть
собрания картин, которая была пропущена ими раньше, в частности картины
русской школы.
Много интересного Кэрролл и Лиддон увидели, побывав в Кронштадте.
"Нас провели по докам и арсеналу, и хотя времени для того, чтобы
рассмотреть все подробности, было недостаточно, мы получили весьма полное
представление об огромных масштабах, в которых производились работы, и о
ресурсах на случай войны. В арсенале мы увидели единственный в своем роде
трофей -- пушку, захваченную у англичан. Она принадлежала канонерской лодке
"Гриф", выброшенной на берег и ставшей призом. Мы посетили магнитную
обсерваторию и были представлены ее начальнику. На несколько своеобразном
английском языке он объяснил нам теорию и практику своего предмета. Что
касается меня, то он с тем же успехом мог бы давать объяснения на
древнеславянском: теория магнетизма была целиком недоступна моему пониманию.
При расставании начальник магнитной обсерватории подарил нам свои книги,
посвященные все тому же предмету, но написанные -- увы! -- на русском языке.
Сев в лодку, мы пересекли гавань и высадились на противоположном берегу,
чтобы осмотреть строящийся там гигантский док. Стены его были сложены из
огромных гранитных блоков. Наружная грань каждого блока обработана так
тщательно, словно они предназначаются для украшения интерьеров зданий. Один
из таких блоков укладывали под наблюдением офицера не без крика и некоторой
нервозности на слой цемента. В целом док напоминал гигантский муравейник: на
всем протяжении впадины копошились сотни рабочих, со всех сторон доносился
неумолчный стук молотков. Должно быть, именно так выглядело строительство
пирамид".
Не обошлось и без забавных происшествий. Отправляясь на экскурсию по
Кронштадту. Лиддон оставил пальто в доме некоего мистера Максуинни. Хозяину
пришлось покинуть своих гостей, и к моменту, когда Кэрролл и Лиддон
собрались уезжать в Петербург, в доме оставалась лишь горничная, не знавшая
ни слова по-английски. О дальнейших событиях Кэрролл рассказывает так:
"Поскольку большой словарь я оставил дома, а в маленьком не было слова
"пальто", мы оказались в затруднительном положении. Лиддон, отчаянно
жестикулируя, начал показывать горничной на свой сюртук и даже наполовину
снимать его с себя. К нашему восторгу, горничная, по-видимому, сразу все
поняла, вышла из комнаты и через минуту вернулась… с большой платяной
щеткой. В ответ на это Лиддон предпринял еще одну демонстрацию, на сей раз
более энергичную. Он снял сюртук, положил его у своих ног и указывая вниз
(дабы дать понять горничной, что отнюдь не возвышенные, а низменные области
служат предметом его вожделения), пытался улыбкой выразить радость и
признательность, с которой он получил бы свое пальто. Проблеск мысли на
секунду озарил простые, но выразительные черты юной девы. На этот раз она
отсутствовала более продолжительное время, и лишь когда она вернулась, неся,
к великому нашему ужасу, большую подушку, и начала раскладывать софу, стало
ясно, что, по ее мнению, немой джентльмен хочет вздремнуть. Тут мне в голову
пришла счастливая мысль. Я торопливо нарисовал Лиддона в сюртуке,
получающего из рук милосердного русского крестьянина второй сюртук несколько
больших размеров. Язык иероглифов одержал победу там, где все прочие попытки
провалились, и мы вернулись в Петербург, сознавая унизительный факт: наш
уровень цивилизации упал до уровня древней Ниневии".
После нескольких дней пути, посетив Варшаву, Бреславль, Дрезден,
Лейпциг, Эмс и Париж, путешественники сели на пароход, отправлявшийся из
Кале в Дувр.
"Переезд прошел очень спокойно. Ясная лунная ночь оживляла его. Луна
сияла во всю мочь, как бы пытаясь наверстать упущенное за время затмения,
последм возвращающимся сыновьям".
Так закончилось это удивительное путешествие -- единственное, которое
совершил за всю жизнь Льюис Кэрролл, Странствуя по Европе и России, он как
бы все время оставался в центре магического круга, расцвечивая необычайными
узорами своего восприятия то, что ускользало от внимания всех остальных
людей. Перефразируя слова Королевы из Зазеркалья, можно сказать, что бега
его хватило только на то, чтобы оставаться на том же месте. Чтобы попасть в
другое место, нужно было бежать вдвое быстрее.
_______________
1 Географические названия приводятся в том виде, в каком они
даны у Кэрролла.
Last-modified: Fri, 28 Oct 2005 20:34:12 GMT