рической волной наплывает начало: "Ранней осенью, после утомительного морского плавания, пришел я отдохнуть в тайгу, что покрывает горные дебри русской Маньчжурии..." Другая глава - опять тот же мотив: "Когда усталый и изнеможенный, истратив запас своих телесных и умственных сил, я бегу из душных городов, куда заключает нас от рождения сама жизнь, меня манит к себе зеленеющая сень лесов". В середине этой книги-сюиты лирическая тема достигает кульминации: "Приди сюда, под своды зеленого леса, на праздник природы, всякий смертный, которому не улыбается жизнь! Оставь свои скорби и печали там, за пределами этого зеленого мира, погрузись духом и телом в лоно зеленого леса и утопай в нем всецело, пока не почувствуешь своего полного обновления... ...Лес еще более, чем пустыня, должен привлекать мудрецов. Если в необозримый простор пустыни бежали от соблазнов многие из великих мудрецов мира, чтобы там найти покой для своего утомленного борьбой тела и души, отдохнуть, набраться новых сил и вдохновения, чтобы снова пойти в мир на подвиги своей благородной борьбы, то глубина лесов еще более пригодна к этому, чем пустыня..." Елисеев считает, что бесконечность пустыни подавляет человека и он уходит в нирвану - небытие. Он растворяется в этом безмерном ничто. Призыв к жизни, а не к смерти звучит в лесу, в тысячеголосой тайге. Человек, сливаясь с природой, воскресает душой. Вобрав в себя жизненные соки, он возвращается в мир, чтобы крепко стоять на ногах под его бурями. Свой освеженный дух он противопоставляет суете, зависти, страданиям, несправедливости. "Сюда, в эти тихие и безмолвные... уголки, приходи искать разрешение своих жизненных загадок и сомнений, человек! Тут яснее, чем во всех книгах мира, можно познавать тайны мироздания, понять те мудрые законы, по которым движется и обновляется мир... Природа - великий оптимист, излишними и смешными кажутся перед лицом ее стенания праздных людей о мировом зле, будто бы парализующем их гениальные силы. ...Б о р ь б а, д в и ж е н и е и т р у д разлиты в самой природе. Природа сама указывает человеку его счастье, а он, словно не видя ее живого примера, стал измышлять какое-то особое счастье, которого сам не может постигать. Измыслив свою особую философию, основанную не на знании природы и ее законов, а на хитрых и беспочвенных меслесплетениях, человек дошел до отрицания того, без чего немыслимо было бы самое существование". Печальные мелодии растворяются в музыке леса, на их место летят звонкие, светлые и даже оптимистические. "Если радостен ты, и жизнь улыбается тебе... Радостнее станет у тебя на душе, если ступишь ты в заповедную чащу..." "Если любишь ты, и жгучее, сладостное чувство наполняет твое сердце, смело иди в лес, еще волшебнее покажется тебе идеал, еще светлее и счастливее будет у тебя на душе". "Как колонны древнего храма... возвышаются вокруг нас великаны леса..." "В лес, еще дальше, в дремучий, густой лес!.. О, за эти светлые моменты можно отдать целые дни и недели столичного прозябания". "Каждую капельку природа может сделать алмазом чистой воды, когда в ней живет отражение солнца". "Не оскорбляй матери-земли нечистым прикосновением к ней, не оскверняй очистительного огня, возложенного солнцем на земле, не оскорбляй священной тишины лесов, в которых хранится великий дух жизни. Оскорбляющий святость леса оскорбляет и землю, и небо..." "Глубоко вспахивай поля, еще глубже борозди воды, но оберегай неприкосновенную чащу лесов". "Борись со всяким злом и напастью, но не налагай дерзновенной руки на дерево, дитя солнца, земли, воды. Налагающий руку на куст делает преступление, поднимающий топор на дерево творит уже убийство". Эти призывы Елисеева дошли до нас. Эти призывы дошли, когда охрана окружающей среды стала экологической проблемой, общеземной проблемой ХХ века! Да будут ненапрасными призывы географа-романтика, доктора-поэта! Розы Хорасана Как бы ни был красив Шираз, Он не лучше рязанских раздолий, Потому что я с севера, что ли... Персидская "сказка" - Благородный хаким, соблаговоли на закате солнца посетить не меня, но мой сад, где ты будешь хозяином, а я твои слугою для того, чтобы угождать тебе. Я счастлив, - без передышки продолжал хан, - что Аллах удостоил меня взглянуть на высокого гостя из России и на первую русскую женщину. В Хорасане теперь золотая весна, цветут розы и поют песни любви соловьи. Твоя молодая сестра как наша весна: уста ее как розы, речь как песня соловья. А ее глаза подобны небесным звездам моего Кучана... - Вельможный хан, я и моя сестра почтем за честь посетить ваши сады, которых вы творец и создатель и о которых я много наслышан. - Елисеев старался в тон восточному хозяину быть церемонным, но не мог одарить перса в ответ таким же букетом красноречия. На высоких гостей "цветы красноречия" сыпались вычурными комплиментами, сладкими улыбками, подобострастными обращениями. А вокруг были живые цветы. Цветы свисали с оград, вдоль которых шли гости. Цветы были разбросаны на персидских коврах, расстеленных под ногами гостей. Цветы гостям подносили почтенные персы и изящные персиянки. По аллее из роз гости вошли в роскошный сад. Он ослеплял красками, одурманивал ароматами. Иггль своим терпким благовонием кое-где перебивал запах роз и даже жасминов. В центре могучей колоннадой высились чинары и орешины. Выросшие тесным полукругом, они образовали гигантскую беседку с естественной крышей из густо переплетенных ветвей. Просветы меж живых колонн были задрапированы расписными шелками, образовав стены, а пол внутри устлан коврами в несколько слоев и засыпан живыми цветами. Потолок беседки тоже был затянут огромным ковром, красивее которого Елисеев не видел. И всюду розы, розы, розы... Розы гирляндами свисали в беседке вдоль каждой шелковой стены, вдоль каждого ствола дерева. Розы пробивались в каждую щель, переплетались над пологом шатра. Напиток из роз подавался к столу. Розы, сваренные в меду, стояли, благоухая, в вазах. Вокруг шатра в прозрачных ручейках просвечивали огненные очажки, в которых варилось масло из роз... Вечерело. Звенели цикады, пересвистывались птицы, вспыхивали крохотными огоньками летающие светлячки. Вокруг шатра рассыпались гирлянды цветных фонарей. Еще театральнее стала казаться обстановка. Елисеев припомнил строки Фирдоуси: "И пил и веселился властелин..." Время от времени ему казалось, что он грезит наяву. Но пряные лакомства, легкое шуршание появляющихся и исчезающих слуг, пышная свита, угождения возвращали в реальность. - Вот чай, вот шербет, вот рохат, вот мята, розы, лепестки... - Гортанный шепот донесся до Елисеева, как стихи. Юная персиянка на миг появилась перед глазами и растаяла в полумраке шатра... Пожалуй, в первый раз за время путешествий грезы и реальность совпадали. Людмила просила брата взять ее с собой в сказку. И вот она сидела в шатре из роз, в волшебном саду кучанского хана, в Хорасане. Елисеев согласился взять ее с собой потому, что ехал в служебную командировку и был уверен в своих возможностях именно в этот раз. Во время его сборов в Петербурге сестра пришла к нему и попросила взять ее с собой. "Действительно странно, чтобы в путешествиях, связанных с колоссальными трудностями, лишениями, с риском для здоровья, а иногда и для жизни, присутствовала молодая женщина, пусть умная, пусть родная сестрица, но все равно - женщина!" И тогда он сказал: - Понимаешь, Люся, наверно, в этом виноват и я, но в рассказах все получается не так, как бывает в действительности. Иначе бы мы не чтили великих писателей. Только настоящие художники слова способны передать подлинный трагизм бытия, а прочие повествователи не дотягивают. - Причем здесь писатели? Ты едешь в Персию. И я прошу взять меня с собой. Я думаю, что в поездке сумею быть тебе даже полезной. - Я давно обратил внимание на то, что, когда рассказываешь не только о красивых храмах, таинственных пирамидах, экзотических обрядах, но и о днях без еды и воды, все выглядит заманчиво и романтично, в общем, не так, как в жизни. Помню, я рассказывал, как прохудилась наша лодка, когда мы неслись по бурному потоку в Финляндии. Я хотел передать смертельный ужас, который испытал, уверенный, что погибну. Но не смог. Никому не было страшно. Все ахали, но при этом улыбались. Ты заслушалась моих сказок про путешествия и начала сама грезить... Возможно, так и должно быть. Ведь когда я рассказываю о жажде в песках, а рядом чашки с чаем да еще вишневое варенье, то сидящие за столом не могут ощутить того, что в прошлом испытал сам путник. - Позволь тебе возразить. Разве Пушкин не написал: Есть упоение в бою, И бездны мрачной на краю, И в разъяренном океане, Средь грозных волн и бурной тьмы, И в аравийском урагане, И в дуновении чумы. Итак, то, что "гибелью грозит", утверждает Пушкин, таит в себе для человека "неизъяснимые наслаждения". - Теперь я понял предел твоих желаний. Когда мы с тобой будем плыть на пароходе, я продырявлю в нем дно, в пустыне завезу тебя в самую гущу разбойников, а когда мы будем от них бежать, подсуну тебе хромого верблюда. В поход мы выступим с началом самума. Не знаю, как чуму, но уж холеру мы непременно где-нибудь подцепим. Я туда еду "охотиться" именно на нее. Так что ты ее вдохнешь с "неизъяснимым наслажденьем". А это самое "неизъяснимое наслаждение" я испытал, когда сумел удачно увернуться от встречи с воинственными дикарями, когда протекающая лодка выплыла на берег, когда в подземелье пристрелил бросившуюся на меня гиену прежде, чем успел испытать "упоение в бою". А шахсей-вахсей?.. Тебе знаком из книг ужас под таким названием? У тебя будет шанс увидеть в Персии этот праздник шиитов, посвященный памяти халифа Али. Представь: улицы ярко украшены коврами, цветными тканями, лампами. Огромные процессии идут днем и ночью. Люди одеты в зеленые халаты, красные фески. У всех факелы. Над толпами, как наши новогодние елки, сверкают разукрашенные кусты мирта. Фанатики, добровольно истязающие самих себя, вопят, медленно двигаясь перед процессией и громко выкрикивая: "Аллах! Али! Али! Аллах!" Зрелище страшное. Они одеты в длинные белые одежды; руки, грудь и плечи обнажены. В руках ножи, сабли, кинжалы. В едином ритме одни бьют себя ими по голове, по плечам, раздирают собственное тело. Кровь струится, окрашивая их наряд, и стекает на пыльную дорогу. Одежды из белых постепенно становятся багровыми. Другие прокалывают свою кожу насквозь специальными иглами. На концы игл надевают гири, чтобы вырвать кусок тела, оттянуть его и испытать боль еще сильнее в честь Аллаха и его пророка Али. - Прекрати это, Саша, это не по-твоему. - А жаждущей амазонке лучше поискать другого рыцаря. - Ты можешь острить, даже пугать, если это тебе доставляет удовольствие. Однако, слушая твои рассказы у Надеждиных и читая твои описания, я поняла, что тебе эти самые "неизъяснимые наслаждения" действительно знакомы, - не унималась Людмила. Елисеев вдруг расхохотался. Сестра была не на шутку обижена. Елисеев присел на край дивана. - Ты права, ты умница, ты великий психолог. Мне в голову никогда не приходило именно так формулировать для себя неизбежность трудностей. Наверное, на грани жизни и смерти человек изведывает полноту жизни, как-то пронзительнее ее ощущает. Помнишь, Печорин перед дуэлью отмечает: "Я не помню утра более глубокого и свежего..." - Саша, ты возьмешь меня в Персию... Возьмешь! Привезешь меня живой и здоровой! - И она, крепко обвив руками шею брата, звонко чмокнула его в щеку. - С тобой же можно хоть в пасть к тигру! Поведение Людмилы было необычным, а ее просьба - неожиданной. Елисеев вспомнил еще ее растерянность у Надеждиных и совсем терялся в догадках. Внешне они были похожи. У Люси то же открытое лицо, добрые серые глаза, только чуть рыжеватые волосы золотились нежнее и слегка вились на висках. И воспитание Люси было похожим на воспитание брата. В крепости они играли вместе. Саша обучил младшую сестру стрелять, лазить по деревьям. Она отлично ходила на лыжах, легко переносила холод. Солдаты тоже относились к ней по-свойски, хотя и покровительственно. И помощницей, когда она подросла, стала превосходной: помогала засушивать травы, собирать коллекции камней, красиво оформляла гербарии, ловила бабочек. А в этой поездке он намеревался измерять черепа персидским женщинам и заранее предвидел протесты и отрицательные реакции. Сестра могла бы, конечно, выручить его. Не может же быть, чтобы Люся видела перед собой только походы верхом, таинственную Персию, а по ночам ей снились сны, в которых рассказанные им истории мешались с романами Вальтера Скотта и легендами из "Тысячи и одной ночи". Не может этого быть. Чего-то он не понял, не знает еще... - Ну, Саша... Ты же возьмешь меня? Может быть, я должна объяснить тебе причину этой странной и легкомысленной просьбы? И вдруг Людмила заплакала. - Люся, друг, что с тобой? Успокойся. - Я не ждала такого поворота и не готова объяснить тебе всего. Мы с тобой всегда понимали друг друга с полуслова. Мы доверяли друг другу. - Она подняла на брата заплаканные глаза. - Николай в опасности. Он уехал из Петербурга. Его друзья советуют и мне уехать на время. Поверь, я не ищу легкой жизни, приключений. Алиса знает все... Словом, я бегу... - От ссылки?! Какой же он нечуткий, право. Сестра взывает о помощи, а он, смеясь, изрекает ей всякие глупости... Раздумывать было нечего... И вот Людмила сидит "шамаханской царицей", принимает поклонения персов, услуга челяди. Время от времени кто-нибудь из свиты срывает цветы, связывает в маленькие букетики и подносит ей. Он взглянул на сестру и увидел, что она смотрит на него и улыбается благодарной улыбкой. Он тоже улыбнулся и тоже с благодарностью подумал, какая она умница, какая мужественная и, хотя она еще очень молода, как облегчала она ему этот поход! Она действительно помогала брату и целебные травы собирать и приготавливать из них настои, и делать растирания, и накладывать примочки. Между почетными гостями и персидскими хозяевами идет неторопливая беседа, такая же сладкая, как яства, разложенные перед ними на коврах. - Розы Хорасана, розы Хорасана... - шепчет Людмила, получив еще одно подношение из роз. Персиянка улыбаются и кивают головами. Людмила улыбается в ответ. Все общение ограничивается между ними взаимными улыбками. Она пытается вспомнить, придумать какие-нибудь значительные слова или строки, но ничего не идет ей в голову. Если бы ей знать тогда, что через три десятка лет поэт златокудрый и голубоглазый, никогда так и не побывав в Персии, напишет однажды: В Хорасане есть такие двери, где усыпан розами порог... Люся познакомилась с друзьями Алисы и за одним из них по приезде из Персии последовала в ссылку... В революционные петроградские дни ее муж погиб. Бурей гражданской войны ее занесло в приволжский городок. Она жила одна. Работала в детской библиотеке. И чем дальше шло время, чем дольше тянулось одиночество, тем ближе сливались в ее восприятии образы ее мужа и ее брата - самых дорогих ей в жизни людей. С мыслями о них она жила и старалась быть полезной людям. Хорошо зная литературу, она внимательно выбирала книги каждому маленькому гражданину. На отдельной полке стояли книги ее брата. То были ее личные книги. Часто она перелистывала их страницы, но чаще всего те, где было описано путешествие по Персии. И она удивлялась тому, как бедны его описания в сравнении с тем, что пережила она тогда. - Нет, Саша, ты не Саади, не Лермонтов, - сказала она, когда прочла блокнотные впечатления брата о Персии, лежа в постели отеля и не имея возможности из-за болезни осмотреть восточную столицу. - Ты, конечно, очень хорошо пишешь. Но про то, что мы видели, длжно написать что-нибудь вроде: Как пышен Божий свет, Как небеса лазурны... Много позже она будет держать в руках книгу брата и читать строчку, которую большинство людей, наверно, даже не заметили: "Эту поездку я должен был обставить несколько удобнее, чем обыкновенно, так как трудности путешествия разделяла со мной сестра". Теперь она перечитывала эту строку и умилялась. Путешествие в Страну роз началось с Розового озера на краю России в форте Александровском. Они прибыли туда на пароходе из Астрахани. Люся потом всегда вспоминала это озеро, которое, как волшебное зеркало, предвещало сады Хорасана. Вода переливалась малиновыми, лиловыми и розовыми тонами. Озеро было заключено в двойную раму: серебряных соляных берегов и золотистого леса вокруг. Серебром сверкала соль, покрывая берега. Из объяснений брата, почему вода такого розоватого цвета, Люся поняла не очень много. - Слезы Тараса, - печально усмехнулся Елисеев. - Какого Тараса? - Шевченко. Брат повел сестру в домик. Они увидели садик с деревцами, посаженными когда-то ссыльным поэтом. - Здесь он написал "Думы мои". Такая страшная тоска по родине! Есть строки, которые меня всегда ранят в дальних краях. ...В Ашхабад приехали ранним утром. Там Людмила надела черкеску. Так ей удобнее было сидеть в седле. Елисеев получил от военного начальства для охраны двух бесстрашных джигитов. И хотя громадный престиж русских после добровольного присоединения Туркмении к России нейтрализовывал стычки между персами и туркменами, но все же такие телохранители делали поездку более безопасной. Розовая сказка началась не сразу. Переход через горы Копетдага по плодородной, но скучной долине Кучана был довольно трудным. Пыль, зной, грязная вода. У Люси полопалась кожа на руках. Английский шлем не спасал от жары, и несколько раз она была близка к солнечному удару. В горах Копетдага путники обнаружили весьма бедную растительность. Пейзажи, правда, оживлялись караванами, движущимися из Персии в Россию и из России в Персию через горы. Верблюды, нагруженные ящиками и тюками, медленно переступали ногами. Животный мир оказался богаче флоры: волки, шакалы, джейраны, дикие козы, одна из разновидностей сурков, изредка леопарды. Обилие змей, ящериц, черепах, особенно юрких ящериц размерами от вершка до двух аршин, да еще скорпионы, тарантулы, фаланги, каракурты. И вот сейчас таким ароматным, звучным чудом раскрывался перед ними хорасанский сад... В шатер вошли певцы с канумами в руках. Они пели так мелодично, так жалобно, что персы утирали слезы. Мотив щемил сердце и гостям. Подошли персиянки, взяли Людмилу за руки, повели на женскую половину. Она поняла, что получила приглашение посетить ханский гарем. Скучающие красавицы закружили, задергали русскую гостью, задарили ее подарками. Елисеев тем временем оглядывал дом, одежды, делал в блокноте этнографические заметки. "Насколько безобразен и неуклюж костюм персиянки на улице, настолько же свободен и даже легкомыслен у себя дома... Персиянка выходит на улицу в огромном темно-синем одеянии, похожем на полотняный мешок, окутанная им с головы до ног. Дома же она одевается самым кокетливым образом, чтобы выставить в возможно привлекательном виде свою красоту. Набеленная, нарумяненная, с подведенными бровями, подкрашенными губами, с вымазанными красной хною руками и ногами, она носит костюм, похожий скорее на одеяние баядерки или танцовщицы, чем на костюм матери и супруги. Короткая, покрывающая только грудь рубашка, часто прозрачная, короткие нижние юбочки, как у наших балерин, и узкие, в обтяжку внизу, шаровары составляют обыкновенный домашний костюм персиянки, не говоря уже о массе всевозможных безделушек и украшений, которых она надевает столько, сколько имеет". С вершины ханского двора Елисеев мог наблюдать живописную группу стройных фигурок. Они окружили Людмилу и теребили ее со всех сторон: их поразил ее черкесский костюм и они непременно хотели видеть, какая она не в мужской одежде. Людмила устала от этого бурного общения и в удобный момент после традиционно восточного дастархана проскользнула сквозь густую листву жасминовых кустов в отведенные ей покои. Доктор проснулся от шума и визга, выглянул во двор и обомлел. Фераши* разгоняли палками толпу пациентов. Осаждавшие персы - больные старцы, женщины и дети - попятились, отхлынули, и Елисеев услышал с другой стороны шлепанье туфель - это хан шел по верхней роскошной галерее с балкончиками, где великолепие, безвкусица и грязь были равными хозяевами. Шел в свой гарем через двор с большим прудом, наполненным золотыми рыбками. Женская половина примыкала к глухой высокой стене. Елисеев договорился с сестрой встретиться утром за фонтаном у этой стены. Наконец он дождался ее, и они вышли из ханского двора, чтобы погулять без свиты. Они обогнули стену и оказались... в тюрьме. Каменный грязный пол. Тощие, изможденные люди с побитыми ногами, впавшей грудью, провалившимися глазами, прикованные цепями к столбам и ползающие по полу, стонали и выли, протягивая тонкие, как плети, черные руки. Елисеев бросил на землю несколько монет, и они, оставив несчастных, выбрались из холодных, мрачных стен тюрьмы. Настроение было подавленным. Кучан, начавшийся праздником роз, обращался видением ужасов. Не задерживаясь ни на минуту, Елисеев покинул хорасанского владыку и вместе с сестрой направился в Мешхед. - Розы Хорасана, розы Хорасана, - тихо повторяла Люся и вдруг затянула унылый мотив из песни, которая ей запомнилась на празднике. "Недаром, - думала она, - на таких роскошных праздниках поются такие грустные мелодии". К вечеру добрались до маленькой деревушки и увидели еще одно ужасное зрелище: перед тонким ручьем человек пятнадцать персов с обнаженными левыми руками сидели на корточках. С рук стекала в воду кровь. Кровавый ручей пересекал деревню и скрывался в какой-то впадине. Вдоль шеренги сидящих людей ходил человек с острым кинжалом - лекарь, подвергавший добровольных мучеников кровопусканию. Сцена из практики персидской медицины была дикой и возмутительной. Ночью поднялась сильная буря, превратившаяся в настоящий ураган. Непрочное жилище шаталось, сквозь него свистел такой ветер, что сорвал дверь и часть глиняной крыши. Отдохнуть не удалось, и, хотя буря продолжалась, караван выступил наутро в путь. Выбившиеся из сил путешественники от ветра еле держались на конях, преодолевая тучи пыли, в которых они не видели не только дорогу, но и друг друга. Лошади часто останавливались - не могли двигаться. Пришлось все-таки пережидать ураган. Путникам повезло. Ага - владелец деревни - привел их в плодовый сад со спелыми абрикосами, грушами, алычой, райскими яблочками. Под густыми, развесистыми деревьями на зеленой траве отдыхали, угощались ширини (лакомствами), из пиал пили красный чай. А рядом в зеленом шатре, как скатерть-самобранка, задымились восточные яства: похлебка - горба, фаршированные овощи - долма, куски мяса - шиш-кебаб. Они высились горками на тонких глиняных и резных деревянных блюдах. Между блюдами были рассыпаны только что упавшие от ветра фрукты, а по краям ковра орнаментом лежали разломанные теплые душистые лепешки - лаваши. Стол ждал гостей. Хозяин был счастлив оказать гостеприимство "урусам", он искренне симпатизировал русским, а выразить свою симпатию все случая не было. Но, несмотря на гостеприимство друга России, как только прояснилась погода, путешественники не задерживаясь тронулись, чтобы засветло попасть в Мешхед. Насколько хватало глаз, простиралась бесконечная кучанская дорога, по которой низко пролетели два сокола с красными брюшками. Прошли мимо селения Гуни-Абад. Оно прославилось лучшим в Персии опиумом, имевшим спрос во всем мире. Под жгучими лучами персидского солнца на всем пространстве ни признака тени, ни отголоска звука. Безмолвие и солнце - два господина печального пейзажа над изможденными путниками да марево, то приближавшее, то отдалявшее сочные рощи и свежие воды. Но это было еще не самое страшное. Дело в том, что в Мешхеде захоронен прах шиитского святого Имама-Ризы. Весь шиитский мир старается для спасения душ погребать своих родичей поближе к святому, поэтому к Мешхеду беспрерывно тянулись, несмотря на строжайший запрет, повозки с трупами. Эпидемия холеры таким образом распространялась без затруднений и очень быстро. Персы везли трупы и днем и ночью. Везли издалека. Смрад стоял над Мешхедом. - Розовое озеро открыло нам дверь в страну роз. Ханское подземелье вывело в "страну смерти", - сказала Люся. - Или так запиши в твою книгу: "Могучий джинн повернул кольцо - пропала страна роз, соловьев и лазурного неба, и провалились путники в печальную долину бесконечных кладбищ, мрака и шакалов". Прах святого не только вызывает борьбу правоверных за места на кладбище, но и привлекает сюда шиитов для поклонений. А частные дома в священном квартале самые дорогие в Персии. - Взгляни скорее вперед, Люся. Золотом горели на солнце купола мечети Имама-Ризы. Рядом возвышались минареты и крепостные стены. - Видишь, какой отсюда представляется столица Хорасана? Как в сказке. А ты говоришь "мрак". Роскошные фисташковые и финиковые сады оттеняли неприглядные стены и серые глиняные дома. И Мешхед действительно производил издали вполне благоприятное впечатление. Прямо от северных ворот города шла большая улица. Она вела к Бэсту - священному кварталу города, огороженному железными решетками и шлагбаумами. Многие тысячи богомольцев не только из Персии, но и из Туркестана, с Кавказа тянулись в Мешхед, расширяя области эпидемии холеры. Каких только бродяг, воров и больных не встретил Елисеев по дороге и в самом городе! Укрыться от зловония, жары и непредвиденных случайностей было абсолютно негде. Достойный прием и нормальный отдых путники нашли лишь в доме русского консула, который занимал тогда далеко не безопасный пост в фанатическом городе. Как столица Хорасана город был мало интересен. Несколько ковровых и войлочных фабрик, всегда наполненных облаками пыли, производили тяжелое впечатление и адским ручным трудом, и антисанитарным состоянием. Веселее выглядели бирюзовые гранильни, но это не меняло общей картины: бесконечные кладбища, грязный базар, каменные постройки для мулл и глинобитные мазанки для их бесчисленных слуг. Мешхед был интересен как гигантское сборище мусульман, зато опасен как скопище болезней и микробов. Все это Елисеев должен был описать и представить в министерство для отчета. Летним вечером, когда стало прохладнее, Елисеев с сестрой покинули столицу Хорасана. Русский консул, секретарь, драгоман и служивые казаки вышли проводить путешественников на "царскую дорогу". А толпа персов собралась поглазеть на "урусов", которых в Мешхеде часто не увидишь. Город остался позади. Караван двинулся по пустыне, сверкающей серебряной солью, мимо зеленеющих вдали гор. Дорогу перебегали огромные вараны - Елисеев называл их земляными крокодилами. Путешественники направлялись в Нишапур - один из древнейших городов Страны солнца. В узком проходе между горами путники наткнулись на толпу. Проехать сквозь нее было невозможно. Посреди дороги стоял обнаженный дервиш и громко пел гимны Аллаху. Из толпы кто-то рассказал, что Аллах явился ему будто бы и велел три дня молиться у этого камня. Один из всадников предложил остроумное решение: поднять дервиша, дать проехать каравану и вновь поставить его на то же место. Дервиша подняли. Он не только не протестовал, он даже не шелохнулся. Караван благополучно двинулся дальше. Дервиш остался петь свою песню Аллаху. А смерть пела путникам свой гимн. Они увидели ее апофеоз. Посреди раскаленной пустыни на четырех вбитых в землю кольях высилось ложе из сухих трав. На нем лежал согнув колени и глядел огромными глазницами в небо ослепительно белый, даже отполированный на солнце скелет. Наконец показался голубой угол мечети, стоящей перед воротами Нишапура. Путники устроились в караван-сарае. Вокруг располагалось семь кладбищ - некрополь с памятниками и мавзолеями. Прошли селение Аббас-Абад, населенное грузинами, насильно приведенными шахом и обращенными из христианской веры в ислам. Типы лиц очень красивые, особенно женщин. Мужчины мужественны, храбры, отменные стрелки. Зеленое селение живописно контрастирует своим расположением в теснине с безжизненными каменными громадами соленой пустыни. Эта пустыня не страшна, а удивительна тем, что упирается в зеленые горы. По пути встречаются оазисы, селения, древние развалины. Такую "живую" пустыню Елисеев видел в первый раз. - "Если хочешь умереть - иди в Гилян", - сказал проводник, как бы прочитав мысли Елисеева о "живой" пустыне. - Что? - не понял Елисеев. - Это только пословица. Увидишь сам, хаким. Раскидистые дубы, кудрявые акации, темно-зеленые айланты, седые вязы, заросли бука, орешника, дикого винограда, плюща - богатый смешанный лес. На редкость живописный уголок - Гилян... Если смотреть на него только сверху. Но Елисеев оставался верен себе. Они спустились в низину. Лошади сразу провалились по колено в топь, дышать стало нечем от миазмов и испарений, мошкара тучами закружилась над всадниками. Елисеев успел, как врач, заметить землистый цвет кожи, вздутые животы, тонкие шеи у низкорослых жителей низины в отличие от свежих, сильных, энергичных, ловких горцев. Боясь заболеть, они поторопились выбраться наверх. Поговорка про Гилян была придумана не зря. Шестую часть населения Гиляна ежегодно уносит болотная лихорадка. Людмила все-таки заболела и не могла двигаться дальше. Пришлось из-за этого выбирать более прямую дорогу до Тегерана - через каменные увалы, минуя сады, пересеченные быстрыми речушками. Из зеленого кольца, окружающего столицу, вышли наконец к воротам города. Елисеев поместил сестру на несколько дней в отель "Европа". Она лежала в чистоте и удобстве, но, к сожалению, не могла разделять впечатлений брата об одном из интереснейших городов Востока. Ей пришлось удовлетворяться короткими записями в его блокноте. Она читала: "Местоположение Тегерана самое благоприятное. Он окружен садами у подножия блестящих от снега гор... Кроме мечетей и дворцов ханов, внутренность персидской столицы разочаровывает такими же убогими постройками из глины, как повсюду в Персии, такими же узкими и темными коридорами вместо улиц, такой же грязью, таким же зловонием... ...В центре города на каждом шагу встречаются продавцы воды, виднеются чайные, лотки с разными восточными лакомствами. На двух главных улицах - кареты сановников и послов, верховые отряды кавалерии, многочисленные пешеходы... ...Длинная базарная улица типично восточная, зато поперек нее проходит конно-железный путь - вымощенный очень длинный проспект, упирающийся в Пушечную площадь. Это - фешенебельный центр столицы. Посередине площади - сквер со статуями и бассейнами. От площади идет европейский квартал самых роскошных домов Тегерана, отделанных изразцами, пестрыми арабскими узорами, даже солнечными часами... ...Великолепны некоторые уголки базара, похожие на внутренность мечети. Персиянки великолепно расшивают шелковые и золотые ткани занавесок и пологов для знати, перины и подушки. Базар покрыт сводами и куполами, богато украшенными мозаикой и глазурью. По пышности оформления тегеранский базар несравним ни с какими рынками мира". ...Александр Васильевич был, как всегда, тактичен и предельно заботлив. Он старательно лечил сестру, приносил из города массу впечатлений, а однажды вечером привел своего нового друга - врача из посольства Данилова, чтобы как-то развлечь больную и, конечно, показать результаты собственного врачевания. Друзья не могли не поделиться с ней дневным посещением "Сокровищницы знаний". - Сегодня, Люся, я посетил два имеющихся здесь учреждения. - Понимаете, Людмила Васильевна, "Сокровищница" - это единственная в мире школа, где рядом, в буквальном смысле слова рядом, то есть одновременно в одной аудитории... с медициной читаются богословие, технология, военные науки, все искусства и разные языки. Вместо факультетов простые комнаты с примитивными картами, схемами, посвященными сразу нескольким наукам. - Жаль, что сейчас vacances и я не могу увидеть "Сокровищницу знаний" в действии. Зато госпиталь меня поразил чрезвычайно. - Да, в Тегеране только и есть два таких уникальных учреждения. - Понимаешь, Люся, с первого взгляда как будто нормальный госпиталь на тридцать кроватей. Но, оказывается, там лечат врачи, получившие домашнее образование, не имеющие никакого понятия о настоящей медицине. Оригинальное заведение! Людмила поправлялась, поэтому вечер прошел приятно. Новые друзья много рассказывали друг другу и много шутили. А ночью они, прихватив двух вооруженных джигитов, отправились на рискованную охоту за гебрскими черепами в Кала-Гебри - знаменитую башню-могилу огнепоклонников. ...Елисеев вез в Петербург богатый антропологический материал и много записей об эпидемии холеры и еще больше - о гостеприимстве простых людей Страны солнца. "...Имя русского открывало в наше распоряжение ночлеги и пристанища во всех деревушках на пути, легко давало пищу и нам, и нашим лошадям и оберегало нас лучше, чем оружие, в котором не случилось надобности во все время путешествия по Ирану..." Область великих дюн ...Уста мои - правда и уста мои - суд! Завтра в путь отправляться мне. Потому что погонщик я и верблюд, И земля и небо над ней... Поющие пески В песках алжирской Сахары первый артезианский колодец французы пробурили в 1856 году. Через 30 лет только в одной из провинций было произведено 800 бурений. В "столице оазисов" - Тугурте можно было увидеть все разнообразие приспособлений для орошения пальмовых плантаций, используемых с незапамятных времен. Елисеев снова вспомнил пословицы "Голова - в огне, ноги - в воде...", когда наблюдал сложнейшую оросительную систему для пальм. Глядя на сотни тысяч пальмовых деревьев вокруг Тугурта, он все больше интересовался этим деревом - кладом для обитателя пустыни. Плоды - сладкие, ароматные, сочные, сытные. Кроме того, целебная зелень, древесина, волокно для веревок и плетения сетей и корзин, листья для крыш... Появились первые дюны. За Тугуртом еще колодец и оазис, потом еще и еще... Дюны пока небольшие, но тропинка между нагромождениями песка часто пропадала, и ощущение безбрежного песчаного моря не проходило. Большие дюны ирга - впереди, за Уарглы. А вот этот оазис - маленькая крепость. Четырехугольные башни, широкий ров, белые купола. Судьба его решена: пески Сахары постепенно засыпают его... От этого оазиса два часа пути. Наконец городок Уарглы - подлинные ворота Сахары. Перед глазами усталого путника - огромное озеро. Оно расстилается длинным синим ковром, обрамленное кружевом финиковых пальм. Сквозь него покачиваются белые домишки. А путник все идет, идет бесконечно. Шесть километров - миллион финиковых пальм... - Злой дух посылает это видние? Араб понял: - Нет. Это не видние. Воздух... жар... Дома покачиваются. Уарглы, что в переводе значит "святой город", - город-оазис. В давние времена он был знаменит водопроводами, теперь постепенно тоже засыпался песками. Александра Васильевича пригласил к себе в гости французский наместник месье Арно. Белый домик с галереей, увитой виноградом, уютно стоял среди цветов под сенью пальм. Хозяин, как и его жена и дочь, приняли путешественника так ласково, что заставили забыть славящееся в мире русское гостеприимство. Белоснежная хрустящая постель, душ в саду, кабинет с книгами, красавицы хозяйки, изысканная кухня, ненавязчивое внимание днем, беседы по вечерам. Доносилось пение птиц из сада, слышалось: "Останься, останься..." Все манило задержаться подольше. И хозяева очень огорчились намерением гостя ехать дальше, но они просто пришли в ужас, когда узнали, что гость собирается двинуться в глубь пустыни, в Гадамес. Месье, мадам и мадемуазель уговаривали гостя остаться у них еще. И вообще, не совершать этого безумного, на их взгляд, поступка. Рассказали о недавней гибели экспедиции Флаттерса именно на этом переходе. Полковник Флаттерс с тремя миссионерами имел в своем караване две сотни верблюдов и пятьдесят вооруженных солдат. Отряд был полностью уничтожен туарегами - воинственными кочевниками Сахары. Елисееву говорили еще раньше и о других европейцах, погибших в этих местах. И все же он остался непреклонен. И тогда в доме французского господина появился замечательный старик - Ибн-Салах. - За него я ручаюсь, как за себя, - сказал хозяин. - Он житель Гадамеса. Караваны водит много лет. Поведет теперь вас. - Велик Аллах, над нами воля его. Я доставлю адхалиба в Гадамес и приведу его обратно. - Но полковник Флаттерс... он шел с миссионерами... - Мадам можно было понять. Жизнь в городке Уарглы была однообразной. А гость в доме - это всегда праздник. - Английский полковник посягал на свободу и волю туарегов, мадам. Адхалиба туареги не тронут, номады уважают адхалиба, - убежденно говорил Ибн-Салах. Старик сразу понравился Елисееву. Понравились и его слуги - бербер Юсуф и негр Нгами. Все очень скоро стали верными друзьями доктора. "Нас четверо, у нас шесть верблюдов. Хотя г.[осподин] Арно доверяет Ибн-Салаху, он называет мое предприятие безумием", - отметил тут же в блокноте Елисеев. И добавил: "Цвет кожи у жителей Уарглы всех оттенков - от черного до белого". Сахара в сознании людей - сплошной золотой океан, бесконечные пески, выжженные солнцем. Это совершенно не так. Там можно увидеть горы, иногда покрытые снегами. В дождливый сезон пустыня покрывается местами яркой зеленью, которая потом быстро сгорает. В алжирской Сахаре бывает и снег, и даже лужицы, покрытые льдом. Мертвенно-безмолвна пустыня в сиянии солнца. Номады правы, сравнивая пустыню не с морем, а с небом. Воздух насквозь пронизан светом и сам подобен свету. Он окутывает безжизненные камни, пески, придавая им фантастический вид. Глаз уносится в беспредельность, за которой нет ничего, кроме света. "Золотистые дюны, синеватые и темно-фиолетовые тени, резко отграничивающие обрывы и откосы, красноватые, белые и серые обнажения камня, глины и известняка - все это залитое яркими лучами солнца, на голубом прозрачном фоне неба производит чарующее впечатление. Еще великолепнее становится пустыня, когда заходящее солнце заливает пурпуром, золотом и лазурью горизонт..." Сиянием сотен радуг озаряются вершины гор. Переливы света скользят по пескам. Как в гигантском театре, плещутся синие, зеленые, багровые, алые и желтые лучи, сплетаясь, пока не покорит все великая ночь. Тогда она зажигает над миром невиданной красоты звезды. Человеку хочется преклонить колени перед этим величием и красотой. Культ неба царит среди номадов пустыни. Нигде нет такого бесконечного неба, таких лучезарных звезд. Древние египтяне поклонялись всеобъемлющему пространству - Пашт и всепоглощающему времени - Себек и олицетворяли их в представлении о пустыне. Елисеев подумал: "Время мое не безмерно" - и, с трудом оторвавшись от созерцания, вернулся в шатер. Ибн-Салах, Юсуф и Нгами тихо разговаривали. Порядок путешествия Ибн-Салах установил следующий. Вставали часа в три-четыре и двигались в путь, пока часов в девять-десять невыносимая жара не сваливала с ног верблюдов. Тогда часов до шести лежали, мучаясь от зноя. Потом опять шли до са