Елена Хаецкая. Сентиментальная прогулка
---------------------------------------------------------------
Данное художественное произведение распространяется в
электронной форме с ведома и согласия владельца авторских
прав на некоммерческой основе при условии сохранения
целостности и неизменности текста, включая сохранение
настоящего уведомления. Любое коммерческое использование
настоящего текста без ведома и прямого согласия владельца
авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
---------------------------------------------------------------
По вопросам коммерческого использования данного произведения
обращайтесь к владельцу авторских прав непосредственно или по
следующим адресам:
Internet: barros@tf.spb.su Тел. (812)-245-4064
FidoNet: 2:5030/207.2 Сергей Бережной (Serge Berezhnoy)
---------------------------------------------------------------
(C) Елена Хаецкая, 1997
---------------------------------------------------------------
1. Вавилонская повесть; хронологически идет после "Священного
похода".
2. Стихи, которые не Киплинг, принадлежат - предположительно -
кому-то из Ленинградского рок-клуба времен перестройки; считая их
гениальными, выражаю автору глубочайшее восхищение.
3. Огромная признательность моему другу и военному консультанту -
Вячеславу Сюткину.
- Слушатель Мясников!
- Я!
- Кто вводит в большой и
густо застроенный город
при штурме тяжелую
бронетехнику?
- Кретин!
"Самовар"
У старшего сержанта Пакора не было яиц. Это весь эскадрон знал.
Одно время поговаривали даже, будто командир эскадрона, высокородный и
многочтимый Санбул пытался представить его на этом основании к
правительственной награде, но в верхних инстанциях решили иначе.
Пакор служил в легендарной Второй Урукской Танковой. Ветеранов
бесславной, прямо скажем, войны с грязнобородыми эламитами и их вождем
Нурой, пророком и террористом, там оставалось немного. Кроме Пакора,
еще двое. Пакор оставил свои яйца Нуре - так вышло.
Пакор служил в дивизии девятый год. Сперва незатейливо - по
призыву Отечества, потом - вследствие бессвязных эпизодов, которые
чрезвычайно усложнили бы ему жизнь на гражданке.
А рядовой сверхсрочной службы Ахемен вообще ничем примечательным
не знаменит. Даже и зацепиться-то не за что. Смазлив только.
И вот как-то ранним весенним вечером месяца адарру - и не вечером
даже, а тихим послеобеденным временем, когда небо уже начинало
выцветать, а тающий снег пробуждал в душе пьяноватую, неопределенную
грусть, - занимались оба профилактическим ремонтом родимого танка
Ур-812, разобрав двигатель не где положено, а как пришлось - то есть
под стеной штаба эскадрона.
Последние годы Величия одряхлели и минули для Вавилонской Империи,
и вместе с ними обветшали и нравы, и танки, и даже незыблемое здание
штаба, выстроенное из толстого стекла и серого бетона.
Неспешно собрали двигатель, оставив на асфальте промасленную
тряпку и несколько жирных пятен. Решили передохнуть. Ахемен порылся в
кармане, извлек мятую пачку дешевеньких папиросок "Халдейканал",
прикурил. Пакор выковырял из той же пачки толстыми запачканными
пальцами вторую, прикурил от ахеменовой.
- Говорят, учения в этом году рано, - заметил Пакор.
- Кто говорит?
- Прапора.
Ахемен плюнул - без души, злобясь на начальство по голимой
привычке.
- Опять мокрую глину на блюхо мотать.
- А пошли они все на... - беспечно молвил Пакор и поглядел на
танк. - Я заведу, а ты послушай.
Он оставил Ахемена докуривать и сел в танк, шоркнув по люку
толстым задом, обтянутым нечистой пятнистой зеленкой.
Танк страшно загрохотал, смердя. Ахемен прикурил от первой вторую.
Из лобового люка показалась румяная рожа Пакора с темным пятном на
щеке. Уже успел нахлобучить шлем.
- Знатно, блин, ревет, - прокричал Ахемен.
Пакор ухмыльнулся.
В окне второго этажа штабного монстра, между фикусом и выцветшим
плакатом "Техника штыкового боя", мелькнул высокочтимый Санбул. Грохот
и вонь в сладкий послеобеденный час ему явно не нравились. В принципе,
правильно. Пакору они бы тоже не понравились.
Встретившись взглядом с рядовым Ахеменом, командир эскадрона
гневно показал скрещенные руки: глуши, мол, и немедленно.
- А пошел он, - все тем же тоном произнес Пакор, тоже поглядев на
мелькающего за стеклом Санбула.
Ахемен бросил папироску, не затушив, в лужу. Пакор исчез в танке.
Танк дернулся, дал задний ход, наехал на раскисшую клумбу.
В люке снова показался Пакор.
- Залазь, - проорал он Ахемену. - Прокачу.
- Ты че, охренел? - спросил Ахемен. Но к танку приблизился.
Огладил знакомую броню, номер Ур-812, выведенный белой краской на
зеленом боку.
- Залазь, говорю, - повторил Пакор. - Давай, пока не передумал.
- Придурок, - сказал Ахемен. Но в танк забрался. Нашел второй
шлем, обрел средство общения в оглушительно грохочущем, вонючем и
темном мире.
- Удобно? - осведомился Пакор с идиотской предупредительностью. Ну
точно, ебанулся старший сержант.
Пакор хозяйски оглядел тесное, густо пропахшее солярой
пространство. Выбросил скомканную газету с налипшими кровавыми пятнами
прошлогодних комаров. Потянул за рычаг.
Здесь, внутри, танк не казался громоздкой машиной, которую некому
чинить, потому что механик пошел под суд за многочисленные кражи
ведомственного имущества, а другого механика пока что не пригнали.
Здесь танк казался больным, странно печальным зверем. Он благодарно
отзывался на прикосновения крупных, пухлых, измазанных мазутными
маслами рук Пакора.
Ахемен смотрел, как здание штаба слегка накреняется и отползает
назад, как проплывает мимо бесконечное двухэтажное желтое здание
казармы с облупившимся призывом на уровне окон второго этажа служить
Отечеству как завещали нам боги. Миновали голые высокие тополя,
раздавили сиротливую крашеную лавочку, тонущую в необъятной луже.
Ахемен радостно улюлюкнул, когда танк подполз к КПП. Оттуда,
обремененный автоматом, выскочил первогодок. Уши у него багрово
засверкали из-под каски. Не снимая автомата с шеи, замахал стволом
перед носом у танка, приказывая повернуть.
- Угу, - отреагировал на это Пакор, непонятно лыбясь. - Щас...
Первогодок в последнее мгновение отскочил в сторону и заорал
что-то, надсаживаясь. Ахемен принялся тихонько насвистывать.
- Цыть, - сказал ему Пакор. - Насвищешь свищ в задницу.
Ахемен замолчал.
Страдая от праведного гнева, первогодок дал короткую очередь в
голубые небеса.
- Дурак, - заметил Ахемен.
Победно ревя, танк снес хибару КПП и оказался на улице.
Bos-bos-bos-bos.
Uns're Panzer dringen los.
Мчится дикий паровоз
В гору горя, в море слез!..
Беснуясь в исступленной радости, они орали старую солдатскую
песню, безбожно мешая халдейские и ашшурские слова. Ашшурский - язык
возможного противника - знали в Вавилонской армии худо-бедно почти
все, а песня-то на обоих языках одна и та же, долгая, разудалая и
безнадежная.
Пакор услышал ее впервые восемь лет назад, по первому году. После
добавилось еще с десяток куплетов, пока топтался за колючкой - сперва
у своих, потом у Нуры.
Ахемен ее тоже по первому году запел, только на пять лет позднее
Пакора.
И тот первогодок с пунцовыми ушами - тоже, небось, сейчас
осваивает.
День-ночь, день-ночь,
Мы идем в Ниневию,
Пыль-пыль-пыль-пыль
От шагающих сапог,
Was willst du, armer Teufel, noch?
Забыл нас дьявол, забыл и бог,
И только
Пыль-пыль-пыль-пыль
От шагающих сапог.
Танк, грохоча, мчался по предместью - мимо крашеных дощатых
заборов, облепленных объявлениями. За заборами, в окружении убогих
садиков, подслеповато щурились низенькие домики - перезимовали,
бедняжки.
Зло-зло-зло-зло,
Нам с тобой не повезло...
Танк всполз на насыпь и двинулся по шоссе. Белые бетонные плиты
уходили под гусеницы, одна за другой, одна за другой... Скорость
держали приблизительно сорок парасангов в стражу - небольшую. Ранние
дачники, катившие в свои садоводства что-то окучивать, боязливо
объезжали танк.
Впереди вырос указатель - "ВАВИЛОН" и "ВАВИЛОН" перечеркнутый.
Танк приближался к городской черте.
Гигантская черная статуя Матери-Наны на холме приветственно
разводила руками громадные груди, встречая путника на подходе к
Великому Городу.
Через четверть парасанга от Матери-Наны показалось орлиное гнездо
- пост дорожной полиции. Перед постом тянулся долгий хвост легковушек.
Блюстители порядка неспешно снимали штрафы. Какой-то суетливый
красномордый мужичок совал все новые и новые документы. Полицейский с
тупой сосредоточенностью вникал в печати и фотографии.
И вдруг все разом подняли головы и замолчали. Пакор остановил
танк, не глуша мотор. Ахемен высунулся из люка, прокричал:
- Какие-то проблемы, мужики?
Полицейский приложил руку в белой краге к каске, покачал головой.
Красномордый мужик приоткрыл рот, зачарованно глядя на пушку. Кто-то
из хвоста скорбной очереди за штрафами вдруг взвизгнул мотором и
рванул по шоссе, прочь от орлиного гнезда. Машина была белая, холеная,
обтекаемой формы - дорогая модель. Номер, конечно, засечь не успели.
Ахемен злорадно отсалютовал полицейскому и втиснулся обратно на
сиденье. Танк неспешно двинулся дальше.
- Слушай, - сказал вдруг Ахемен, - а куда мы едем, а?
- Понятия не имею, - отозвался Пакор.
- Мы ведь только мотор?.. - спросил Ахемен беспокойно.
- Вот именно, - сказал Пакор.
Впереди начинались бесконечные "спальные" кварталы Кандигирру и
Новой Шуанны.
- То есть как - не остановился?!. То есть как - снес КПП?!. (Хотя
видел уже, что да - снес, блин, разворотил, что твою оладью). Под
трибунал, блядь, пойдешь!..
Первогодок, освобожденный от каски и автомата, с подбитым уже
глазом, угрюмо спросил: под гусеницы надо было бросаться или как?..
Высокородный Санбул был сильно прогневан. Воинскую часть охватила
тревога. Яростно заматерились по радиотелефонам начальственные голоса.
Немедленно передать в штаб округа!.. Вызвать войска спецназначения!..
Вы понимаете, что это значит?.. В какую сторону они направились?.. Что
значит - уточняется?.. Под трибунал, блядь, пойдешь!..
Рядовые и сержанты к событию отнеслись сдержанно. Даже как будто с
одобрением. Вызнавали подробности, обсуждали, упреждая, грядущее
развитие. Кое-кто осуждал. Но была во всем случившемся какая-то
глубинная, внутренняя логика. Закономерность. Сермяга в этом была. И
это очень ощущалось.
"Не замечали ли вы в последнее время за старшим сержантом Пакором
какой-либо странности? В настроениях, рассуждениях?.. Может быть, в
пристрастиях?.. Принимая во внимание его увечье..."
"Никак нет, господин штатный психолог части. Странности есть, но
только не в Пакоре. Они..." - широкий, обводящий вокруг жест.
"Пофилософствуй мне тут!.."
И по морде, натурально. Да ну еще, разговаривать с ними, с
ублюдками.
- Ну, народ!.. - с легким восхищением проговорил Пакор, когда танк
торжественно, будто в помпезной патриотической опере, всполз на
Поклонную Гору и оттуда, как с насеста, уставился круглым глазом
орудийного дула на обитателей Новой Шуанны. Обитатели клубились возле
пивной бочки и ничему, кажется, не удивлялись.
- Тут вообще другие люди какие-то, - отозвался Ахемен. - Не
замечал?
- Чего не замечал?
- Как пересядешь на Шуанскую ветку метро - так все меняется. Даже
рожи будто не вавилонские.
- Сынок, - сказал Пакор, направляя танк под уклон: постояли на
Поклонке - и будет. - Я десятый год гляжу на мир вот в эту щель, а в
метро не ездил - фью!.. Тогда еще и ветку эту Шуанскую не открыли,
метро обрывалось на площади Наву...
Вспахивая грязь, танк миновал пивную бочку и степенно двинулся в
потоке траков-дальнобойщиков по Объездному Кольцу. Траки глядели на
танк свысока.
- Куда мы теперь, а? - спросил Ахемен.
- Тебе что, не нравится?
Ахемен неопределенно пожал плечами.
- А ты где родился, Пакор? - спросил он вдруг.
- В роддоме, - поведал Пакор.
- Нет, серьезно.
- Говорю: в роддоме.
- А я в Вавилоне.
- Ну и я в Вавилоне.
Траки сворачивали в объезд Великого Города. Пакор уверенно
направил танк в сторону Ворот Иштар, казавшихся отсюда хрупкими, почти
хрустальными: темно-синий изразец, тонкие зубцы поверху, узкий проход
между двух длинных глиняных стен - от кого они могут теперь оборонить?
- Я мар-бани, - неожиданно сказал Пакор.
- Брешешь!.. - Ахемен даже подпрыгнул от удивления. Толстый Пакор
с простецкой мордой, с ручищами грузчика - аристократ древней крови?..
- На фига?.. - удивился Пакор. - Хочешь, я тебе и дом покажу.
- Покажи...
Ворота Иштар приближались. Сонные тучные быки и мрачноватые
единороги глядели друг на друга, чередуясь на створах ворот. Следом
шествовали синебородые кучерявые воины в длинных, неудобных одеждах.
- Ты кого выбираешь? - спросил Ахемен.
Пакор мельком глянул на ворота.
- Единорога.
- Тогда я бык.
Пакор хмыкнул.
- С яйцами легко быть быком.
Ахемен слегка покраснел.
Танк втиснулся в узкий створ ворот, сбив зеленоватый изразец на
одном углу. Дальше стены расступались - и поплыли, сменяя друг друга,
широкоплечие мужские фигуры с копьями и мечами в неестественно
мускулистых руках.
Танк двигался неспешно, в странном созвучии их архаическому,
бесполезному сейчас ритму: раз-раз, раз-раз...
Дорога Иштар была пуста, только древние воины на изразцах и два
дезертира в танке. Раз-раз, раз-раз... Голубое небо месяца адарру
выгнулось над ними, распахнув кладовые света, дрожащее от сострадания:
беззащитность и хрупкость - о человек...
Раз-раз, раз-раз... bose-bose, bose, uns're Panzer dringen lose...
- Слушай, куда мы едем? - спросил Ахемен.
- К Евфрату. Искупнемся, блин.
Ахемен засмеялся. Потом сказал:
- Курить охота.
- Покури.
Ахемен вылез в люк, уселся на броню, свесив ноги, с наслаждением
закурил. Как-то очень хорошо ему было. Даже странно.
Он бездумно пускал дым, а с двух сторон на танк Ур-812 наплывал
Великий Город - Вавилон.
Дома становились ниже, богаче. Газоны по-весеннему утопали в
грязи, но асфальтовые мостовые чисто выметены. Редкие прохожие
почему-то не обращали на танк никакого внимания. Только компания
богатеньких разгильдяев, распивавших баночное пиво возле серебристого
"Сарданапала" с раскрытыми дверцами, откуда рвалась оглушительная
музыка, заорала и приветственно замахала руками. Ахемен, озорничая,
ответил им "пятым танковым сигналом", показав "fuck".
А Пакора вдруг оставила былая безмятежность. Он затревожился,
забеспокоился, будто пес, унюхавший... нечто...
Да! Где-то здесь неподалеку должна быть одна кафешка. Бог ты мой
Нергал, сколько лет прошло?.. Пятнадцать, не меньше.
Джинном из бутылки вырвалось и застлало взор, и слух, и нюх -
давнее, печатью ненадобности запечатанное воспоминание...
Последний месяц перед каникулами, столько обещающий месяц иярру.
Девятый класс элитной школы. Ломкие, басовитые голоса мальчиков,
кое-кто начал покуривать. И девочки, блин, одноклассницы с назойливо
колющими глаза грудками... Зацветающие каштаны в аллее... И вот вся
изнемогающая от гормонального половодья компания, невинно и постыдно
похотливая (о, в тайне, все держится в страшной тайне!) - бежит с
последнего урока сюда, в парную, без вентиляции, безраздельно отданную
солнцу "стекляшку"...
Пакор облизал губы, въяве ощущая на них привкус тогдашнего
ниппурского вина. Молодого, дешевого, что сразу ударяет в голову.
После, лет пять спустя, ниппурское испортилось, стало кислым,
скучным. Поддельное гнать стали. Во всем Ниппуре столько не
производили, сколько продавали в Вавилоне. Но это уже потом, потом...
Поколение этого сопляка Ахемена уже настоящего не застало - так,
разведенный спирт с сиропчиком...
Танк медленно развернулся и поехал по узенькой тихой улочке.
Ахемен расхохотался.
- Ты чего? - спросил Пакор.
- Тут левый поворот запрещен.
Теперь засмеялся и Пакор.
С жестяным грохотом опрокинулся и тут же затих, смятый гусеницами,
мусорный бак.
...А буфетчица была как царица - лет, должно быть, тридцати с
небольшим, зрелая, как летняя яблоня, прекрасная, недосягаемая. С
черными глазами и черным локоном, будто приклеенным к виску. Она
носила белоснежную крахмальную корону на волосах. И руки ее - белые,
томные - порхали над стаканами, пока она разливала вино, а мальчики
мысленно проникали под ее одежду и впивались набухшими членами в ее
лоно. А девочки многозначительно млели.
Потом царица спилась и ложилась под любого, но тогда это стало
неинтересно.
Вот и сквер, вот и голые, в богатырских почках, каштаны, вот и
"стекляшка". Та самая.
Черноусый молодец в оранжевом комбинезоне водил шваброй с губкой
по сверкающей витрине. Над витриной горела синяя переливающаяся
надпись: "МЕБЕЛЬ" и чуть ниже - "ОПТОВАЯ ТОРГОВЛЯ".
Пакор смял молодую березку и, не заметив, сокрушил скамейку.
Молодец в комбинезоне подскочил, уронил швабру и что- то закричал,
широко раскрывая рот и размахивая руками.
- Ага, - проговорил Пакор, направляя танк прямо на него.
- Ты чего? - бормотнул, шалея, Ахемен.
Пакор не ответил. В последнюю секунду молодец отскочил в сторону,
оступился и хлопнулся задницей в грязную лужу. Танк, не
останавливаясь, впилился стволом в витрину. Посыпались сверкающие
стекла. Жаль, не слышно было звона - все заглушал торжествующий рев
мотора.
Из магазина вдруг повалили, будто выдавленные из тюбика, какие-то
люди, странно встрепанные, несмотря на холеный вид и богатую одежду.
- Что это с ними? - удивился Пакор. - Испугались, что ли?
Он слегка подал танк назад и снова въехал в витрину, чуть правее.
Новые стекла, новая порция людей.
Утратив сытый, причесанный вид, разом став помятыми, они жалко
подскакивали и отбегали.
Пакор оставил "стекляшку", дал задний ход, вывернул на проезжую
часть и двинулся дальше по улице.
- Понравилось? - спросил он Ахемена.
- Что?.. - Ахемен выговорил это единственное слово и почувствовал,
что губы у него онемели.
Теперь Пакор уверенно гнал танк к своей школе. Он все вспомнил.
Вот так, обвалом: раз - и вспомнил.
Родители, разоренные новой политикой правительства по отношению к
мар-бани, выложили последние деньги и отдали единственного сына в
элитную школу. Одну из лучших в Вавилоне. Чтобы вышел в люди.
Расширенное преподавание ашшурского, практика в Ниневии, факультативы
до охренения, поездки в древний Миср... Сколько сил и денег в эту
кастрированную тушу вколочено - блевать охота, как подумаешь.
...Географичку они боялись до усрачки. Как рявкнет: "Назовите семь
водоразделов!.." - так вместо костей сразу студень. Она-то потом и
вспоминалась больше всего.
Пакор помедлил на перекрестке - неужели мог забыть? - и направил
танк налево.
Однажды у них была контрольная по географии. Выписать названия
провинциальных столиц. Естественно, все списывали. И Пакор тоже. И
вдруг змеиный взор географички остановился на нем. Глаза в глаза.
Пакор закоченел. Никогда в жизни ему потом не было так страшно. Даже
на войне.
Она поманила его пальцем. Он медленно встал, уронив с колен
учебник, хлопнул крышкой парты - и побрел к учительскому столу.
Одноклассники старались не поднимать глаз.
Пакор шел медленно-медленно, как на казнь. Географичка кивнула
ему, чтобы садился на ее место. Застывая, он опустился на стул.
Испуганно уставился на нее. Она взяла его голову в ладони - теплые,
сухие ладони - и повернула к классу: туда гляди!..
Пакор обомлел.
Он увидел ВСп. Девочки из-под юбочек, парни из-под локтя, кто с
ладони, кто со шпаргалки, кто с учебника. Списывали все. Но не от
этого у Пакора - тогда еще тощенького кадыкастого мальчика -
перехватило ужасом горло. А оттого, что отсюда, с учительского места,
ВСп БЫЛО ВИДНО. Одноклассники выглядели жалкими идиотами, их потуги на
хитрость вызывали омерзение. Их даже уличать не хотелось.
Географичка встретила взгляд Пакора и прикрыла глаза -
неестественно большие за толстыми стеклами очков. "Да, - сказала она,
- да".
Пакор никогда не рассказывал потом, что увидел. Просто запомнил.
Оттуда, с географичкиного места, все видно. Позднее он пришел к
выводу, что главное в жизни - вычленить, кто сидит на географичкином
месте. Остальные - говно.
Школа стояла между банком и супермаркетом. Банк - старый,
солидный, с тяжелыми каменными нимфами у входа. Супермаркет - новый.
Во всяком случае, Пакор его не помнил.
Школа была пуста. Ну конечно, вечер, уроки давно закончены. Это
элитная школа, здесь нет второй смены. За эти годы она стала, пожалуй,
еще элитнее.
- А они не повесили тут мраморную доску: "В нашей школе учился
герой нуритской войны"? - спросил Ахемен.
- Я не герой, - сказал Пакор. - Меня и на урок мужества толком
пригласить нельзя. Начну детей не тому обучать.
Ахемен подумал немного и согласился.
Танк, ревя, остановился перед школой.
- Ахемен, - позвал Пакор. - Там в боеукладке должно остаться энное
количество снарядов.
Ахемен огляделся.
- Остались? - нетерпеливо повторил Пакор.
- Так точно, - ответил Ахемен, чувствуя себя дураком.
- Оч-чень хорошо.
- Пакор, откуда...
- Вы как маленький, рядовой. С учений. Вследствие всеобщего
разгильдяйства, охватившего, к великой скорби богов, всю Вавилонскую
армию в целом и Вторую Урукскую в частности.
- Пакор, блядь...
- Отставить, рядовой. Старший сержант отнюдь не блядь. Я их на
механика списал. Что заныкал и продал налево террористам.
- Он же под подрасстрельную статью пошел...
- Какая разница, все равно он что-нибудь другое спер...
- А где они были?
- Да здесь и были. Никто не проверял.
- Пакор, ты это сознательно сделал?
- Обратно отставить, рядовой. Все - голая случайность. Раздетая. -
Пакор сменил тон. - Нет, правда - случайно вышло. Рок судьбы. Сколько
там снарядов?
Ахемен пересчитал.
- Восемь.
- Слушай, - заговорил Пакор просительно, - шарахни по школе, а?
- Ты ебанулся, Пакор? - выдохнул Ахемен.
- А ты? - вопросом на вопрос ответил Пакор.
Ахемен подумал и молча надавил на педаль. По коже у него стадами
пробежали мелкие мурашки. Он чувствовал, как Пакор бесится от
нетерпения.
- Давай! - жадно сказал Пакор.
С характерным булькающим звуком прозвучал в башне выстрел. Отпала
гильза. Система вентиляции услужливо вытянула из танка пороховую гарь.
Вот так комфортно, с амортизацией, с автоматизацией, с
компьютеризацией и прочими достижениями цивилизации. Одно
удовольствие.
Тихое ухоженное здание школы ахнуло и осело.
Ахемен тихонько засмеялся. По его лицу потекли слезы. Он еле
слышно всхлипнул.
- Ты чего? - удивился Пакор.
Ахемен качнул головой, не стирая слез.
- Хорошо... - прошептал он.
Пакор удовлетворенно крякнул и направил танк к Евфрату.
Старший лейтенант Шеду терпеливо позволял на себя орать. Понимал:
начальству от этого легче. Должно же оно чем-то полезным, блин,
заниматься, пока неразворотливое, зажиревшее за зиму командование
пригонит отряд войск спецназначения и поднимет вертолет.
- Что у них на уме? А?! Вы можете сказать, что у них на уме? Вы,
их командир, - вы можете мне сказать?!.
Да, сейчас всем тяжело. Непросто сейчас всем. Увольнения
поотменяют, кое-кого понизят. И вообще... Пятно на весь эскадрон. Шеду
безмолвно закипал. Откуда же знать, что у них на уме, у этих ублюдков?
Штатный психолог части говорит, что это профессиональная деформация
сознания.
...Особенно у Пакора. Он же, сука, вообще ничего не боится.
Говорит, свое отбоялся.
Умнее всего подбить танк и пристрелить обоих на месте, как собак.
Иначе начнется долгое, мутное судебное разбирательство с репортерами,
гуманизмом и правами человека.
- Куда они могут направляться? У них есть цель? Где у них
родственники, друзья?..
Родственники. У Ахемена - скорее всего, не в Вавилоне. Да, они
переехали в Ур. Очень хорошо. До Ура им топлива не хватит. А Пакор -
тот, кажется, своих ни разу не навестил. У Пакора родня в Вавилоне. Да
уж, Пакору похвалиться перед отцом-матерью явно нечем. Семья у него
спесивая, мар-бани, чума на них, голубая кровь. Потомки царей. Все уж
этих царей, поди, полтысячи лет как позабыли, а эти все помнят и чуть
что - раздуваются. Нет, не пойдет Пакор к своей родне пристанища
просить. Сдохнет, а не пойдет.
А вот куда он пойдет? Куда бы он сам, старший лейтенант Шеду, на
месте этого сукиного сына Пакора направился?
Все эти мысли стройно, хотя и не без некоторой торопливости
маршировали под коротко стрижеными кудрявыми волосами и прочным
черепом старшего лейтенанта Шеду.
- Так что вы мне скажете? - уже притомленно рявкнул напоследок
высокородный Санбул.
- А хер знает, - искренне ответил Шеду.
- А когда ты последний раз трахался? - спросил Пакор Ахемена.
- Будешь смеяться, но давно...
Они вышли из танка и стояли на набережной Евфрата, глядя, как
темная стремнина проносит ослепительные белые плиты льда. Крошечные
далекие сады Семирамис стыли на противоположном берегу, а вдали, за
садами, сверкали, вздымаясь, башни храмов и административных зданий, и
выше всех - ступенчатая башня Этеменанки. Великий Город молча тонул в
золотистом печальном месяце адарру.
- После учений, помнишь?
Пакор кивнул.
- Ну вот, пошли мы с одним в увольнение... - продолжал Ахемен и не
захотел вдруг рассказывать дальше. - Да скучно!..
- К шлюхам?
Ахемен кивнул.
Пакор поглядел на него сбоку. У Ахемена было тонкое, нервное лицо
с выступающими скулами и резко очерченным темным ртом - такие лица
нравятся женщинам. Женщины считают, что в них есть что-то
"демоническое".
- Почем теперь шлюхи? - спросил Пакор.
- За пятьдесят сиклей можно сговорить умную...
- А, - сказал Пакор.
В тишине прошуршала льдина, зацепившая гранит набережной.
Пакор сел боком на парапет.
- У тебя курить осталось?
Ахемен протянул ему пачку, потом взял себе.
- А я в последний раз трахался на зоне... - сказал Пакор.
Ахемен сел рядом. Танк ждал их, как большая терпеливая собака.
Танк казался родным и теплым, все остальное - чужое. И холоднее всех -
Великий Город.
- Когда Нура наебал генерала Гимиллу, - сказал Пакор, - стали
брать солдат откуда ни попадя. Я сидел тогда за дезертирство. Там
почти все за это сидели. Кормили нас, естественно, дерьмом. Мы
какую-то канаву рыли, дохли от дизентерии и просто с голода. Ну вот,
приезжает: усики, лаковые сапоги, весь скрипит и пахнет одеколоном.
Собрал наших, глядеть не на что: кожа да кости, рожи угрюмые. - Пакор
хмыкнул. - Сказал, что отберет, какие годятся, в действующую армию, а
остальных пристрелит. Денег у правительства на зеков больше нет.
Он отобрал у Ахемена еще одну халдейканалину и снова закурил.
Глаза Пакора замутнели, затуманились: он вспоминал.
- Выстроил в коридоре без штанов, раздал по тазику, велел дрочить.
А сам ходит, наблюдает - кто как дрочит...
- И дрочили? - спросил Ахемен с любопытством.
- Еще как. Жить-то хочется. - Пакор бросил окурок в Евфрат,
посмотрел, как он исчезает в жадном чреве воды. Мощный поток
завораживал, наполнял каким-то животным счастьем. - Сперва взяли тех,
кто сразу дрочить отказался. В баню их и чистое белье выдали. Мы про
это потом только узнали. Кто кончить не смог - тех, кстати,
действительно пристрелили. А нас, когда кончили, стал спрашивать: кто,
мол, на что дрочил. Ребята стоят, как пидоры, с голыми жопами -
глядеть срамно, жопы тощие, в прыщах и красных пятнах...
Откровенничают. Таких баб расписывают - слюни текут. До меня дошло, я
поглядел в эту сытую рожу с усиками и говорю: "На тебя, блядь,
дрочил." Он меня по морде: хрясь!.. А потом сделал командиром
взвода... А потрахать девочку так и не дали. Нас ведь почти сразу всех
положили...
- Слушай, - сказал Ахемен, - а ведь мы с тобой дезертиры...
- Похоже, - согласился Пакор. - Ссышь?
Ахемен пожал плечами.
- Не особенно.
- Поехали, я тебе свой дом покажу.
- Пакор... А как это вышло?
- Что вышло?
- Что дезертиры.
- Ты как маленький. Вышло - и вышло. Так оно всегда и бывает, не
знал?
Ахемен медленно покачал кудрявой головой.
Пакор ухмыльнулся.
- Ну так будешь знать. Поехали.
- А к моему дому заедем?
- Конечно. Ты далеко живешь?
- Почти сразу за мостом. Жил.
Ахемен направился обратно к танку. Пакор продолжал стоять,
повернувшись к нему спиной, и задумчиво глядеть на реку.
- Идем, что стоишь.
- Погоди, надо отлить.
- Дело, - согласился Ахемен и, копаясь на ходу в пуговицах
ширинки, снова вернулся к парапету.
Они оросили серый гранит, выкурили по последней халдейканалине и
вернулись в танк.
Некоторое время ехали по набережной, вторгаясь ревом в почти
священную предвечернюю тишину.
Ахемен сказал:
- Наверное, уже объявили розыск.
Пакор шевельнул тяжелым плечом.
- Наверное... Держись!
Впереди показались три полицейские машины. Они сигналили, но в
танке этого не было слышно. Зато оба видели, как отчаянно вертятся
синие мигалки.
Ахемен осознал, что ему от этих мигалок в животе дурно.
- Что делать будем?
Пакор не ответил, только усмехнулся нехорошо. Танк продолжал
ползти вперед.
- Ты их раздавишь!.. - вскрикнул Ахемен. - Ты их насмерть
убьешь!..
- Иди ты!.. - сквозь зубы отозвался Пакор.
Танк смял одну полицейскую машину, отбросил к парапету другую,
слегка помедлил на перекрестке и свернул в улицу.
Полицейские повыскакивали, хватаясь за пистолеты. Один бравый
молодец, бугрясь неудобным и громоздким бронежилетом, неловко
нацелился на танк автоматом. Других бравых молодцев в группе не
оказалось. Истерично завывая, вылетела "скорая" с ядовито-красной
полосой на боку и, вильнув по немыслимой кривой, обошла танк. Асы,
блин.
Танк миновал несколько кварталов и снова выбрался к набережной.
Впереди расстилался мост - самый широкий мост через Евфрат.
Зазвонил, дернулся и остановился трамвай. Танк пошел по путям. Две
"мигалки" обогнали танк. Из одной высунулся полицейский с дурацкой
регулировочной палкой и замахал ею. Теперь и Ахемену стало смешно.
Полицейский кому-то кричал в радиотелефон - жаловался, не иначе.
Танк спустился с моста и углубился в улицы.
- Курить охота, - сказал Ахемен. - Надо бы к ларькам завернуть. У
тебя кончились?
- Кончились.
- И у меня. Держи правее. Давай до улицы Китинну и оттуда...
Блин!..
Пакор сорвал белую сетку забора и разворотил площадку детского
садика.
- Видишь супермаркет? - спросил Ахемен.
- Где?
- Давай, жми прямо. Сейчас увидишь.
Нарядный супермаркет, сверкая ранними огнями, показался перед
танком через несколько минут. Пакор прищурился. Румяные безбородые
щеки наползли на нижнее веко, превращая и без того небольшие серые
глаза в щелочки.
Ба-бах!.. Разлетающиеся, как брызги водопада, стекла гигантской
витрины, какие-то красные ошметки, медленно, как во сне, оседающая
стена.
В глазах Ахемена загорелся желтоватый огонек восторга.
- Я сейчас обкончаюсь, - сказал он.
Пакор неопределенно хмыкнул.
Танк разворотил мусорные баки и ларьки, переехал ноги спавшего под
баками бродяги. Бродяга, беззвучно крича и завывая, забился среди
мусора, заскреб грязными пальцами асфальт.
Они остановились у последнего ларька - "ЕВФРАТТАБАК, ОПТОВЫЕ
ЦЕНЫ".
- Возьми блок, - напутственно сказал Пакор.
Ахемен полез в карман, затем застыл: рука в кармане, взгляд
остекленел, рот приоткрыт.
- Денег нет.
- Что?
- Деньги, говорю, с собой не взял...
- Чего не взял?
Они ошеломленно замолчали - и внезапно расхохотались, как
сумасшедшие.
- Вон там, - сказал Ахемен. - За тем углом... Теперь уже близко.
Танк миновал маленькое пивное заведение - резная деревянная дверь,
четыре ступеньки в подвальчик, забранные узорными решетками окна. Дом,
где провел детство Ахемен, стоял в тихом дворике, окруженный липами.
Старенькая изящная трехэтажка, на уровне второго этажа - легкие
балкончики. Да и пивнушка по соседству была скромная, уютная, почти
домашняя.
- Это что, ваш собственный дом? - спросил Пакор, одобрительно
оглядывая дворик и строения.
- Нет, мы снимали здесь квартиру.
- Снимали? Тут что, сдается внаем?
- У родственников, - пояснил Ахемен. Он сжал губы в ниточку,
кончик носа у него побелел. - Видишь окно на третьем этаже? Угловое? С
геранью?
- Это герань?
- Ну, не герань, какая разница... Вон, где кот лежит...
- Кота вижу.
- Это было мое окно. Когда я болел, я сидел на подоконнике, ел
мандарины и бросал кожуру в форточку.
- Да... - думая о чем-то своем, уронил Пакор.
Ахемен выбрался из танка, подошел к дому. Постоял, прислонившись к
липе. Закурил. Дом смотрел на него беззащитно и доверчиво - всеми
восемнадцатью подслеповатыми после зимы окнами. Кот потянулся и
вспрыгнул на форточку. Ахемен усмехнулся. Кот был незнакомый.
Голые липы были уже подстрижены. Когда пушистая зелень окутает их,
они превратятся в красивые шары. Срезанные ветви лежали на газоне.
В памяти зачем-то мелькнули стишки, которые Ахемен по первому году
писал в стенгазету эскадрона:
Хоть повара у нас засранцы,
Но чтит уставы эскадрон,
И как затылок новобранца,
Клочками выстрижен газон.
Он курил и смотрел на дом.
Четыре комнаты анфиладой: у входа нянина, потом отцовский кабинет
с ширмой, гостиная и, наконец, дедушкина. В дедушкиной был камин.
Ахемен вдруг будто наяву ощутил на плечах тяжесть насквозь промокшей
шубки - семилетний мальчик, не вылезавший из простуд. Опять играл в
снегу. Опять опоздал к обеду. Опять он виноват.
Еле живой от усталости и голода - благословенная усталость и
благословенный голод любимого дитяти в большой, строгой семье - он
медленно тащится через всю анфиладу: мимо няни с застывшим укором на
добром лице; мимо отца, отгороженного ширмой (отец за рабочим столом,
отец весь день пишет труд по медицине, который потом осчастливит
человечество); мимо матери, пьющей чай в гостиной (мать сердится, мать
хмурит брови, но молчит) - в жарко натопленную дедушкину комнату. Ту
самую, с геранью.
В груди тяжковато першит. Как бы не развился туберкулез. Этого все
боятся. Кладут ему в сапожки толстые стельки. Ноги все равно мокрые.
И там, в дедушкиной комнате, последние силы оставляют мальчика. Он
знает, что должен снять шубку и сапожки - сам. Няне недавно настрого
запретили помогать. Мальчик должен поставить сапожки у камина, а шубку
повесть рядом на специальном крючке. А потом он должен помыть руки.
Мальчик в тяжелой мокрой шубке бессильно сидит на полу у входа в
комнату. Пергаментный немигающий дедушка строго глядит на него из
кресла - ждет. Громко, весело трещит огонь в камине. И надо встать,
снять шубку - самому... И нет сил. И мать пьет чай в гостиной и
сердится за то, что он опоздал к обеду. И все они исступленно любят
его.
И долго-долго еще, безмолвно сидят они так наедине с дедушкой...
Ахемен бросил окурок, повернулся к танку, махнул.
Пушка содрогнулась, извергая ярость. В воздухе мелькнуло
распластанное тело кота. Почему-то это яснее всего и увиделось: белый
кот с вывороченными внутренностями. Внутренности сизые, кровь почти
ненатурально красная. Остальное как в тумане.
Дом безобразно просел. Там что-то непрерывно шевелилось и
рушилось. Кто-то вышиб окно табуреткой, высунулся - исключительно
бледный, с кровавой щекой - стал кричать, широко разевая рот.
Ахемен побежал к танку, держа ладони возле ушей. Вскочил на броню.
Танк дернулся, дал задний ход, выбрался из окружения стриженых лип,
развернулся, погнал по улице.
Впереди опять замелькали мигалки полицейских машин, провыла
"скорая". Пакор свернул в переулок и завяз. Проклиная все на свете,
дал задний ход, кое-как выбрался, смял молочную бочку (молочница так и
осталась стоять на мостовой, разинув рот). Молоко потекло по асфальту,
разливаясь густой белоснежной лужей. Пакор развернул танк, толкнув
задницей стену близлежащего дома, и проехал по молоку.
Квартал.
Второй. Пока без жертв. Очень хорошо. Не людоеды же они, в конце
концов, и не маньяки.
Зло-зло-зло-зло,
Нам с тобой не повезло...
А!.. Вот он. Изящный, затерянный в узких улицах Старого Вавилона
храм Истарь Чадолюбивой.
- Рядовой сверхсрочной службы Ахемен!
- Я, господин старший сержант Пакор!
- Вдарить к ебене матери по храму Истарь Чадолюбивой сорок шестым,
блядь, калибром!..
- Есть, господин старший сержант Пакор!
И засмеялись - до икоты, до зевоты, до проступающих слез.
Маленький семиступенчатый зиккурат красного кирпича венчался
тонким позолоченным шпилем. Вход окаймляла темно- синяя изразцовая
полоса с узором выпкулых, как губы негра, цветов. Сейчас оба - и
Пакор, и особенно Ахемен - как никогда остро чувствовали изумительную
красоту этого строения, его соразмерность и гармонию. В совершенстве
этих форм было что-то пронзительное, терзающее душу с изощренной
нежностью.
А там, внутри, в удушливом благовонном полумраке, на шелковых
коврах числом семнадцать, сидит, в окружении плоских масляных ламп,
черная женщина со страшными белыми глазами - Истарь. Ее полированное
деревянное тело лоснится, на ее прямых плечах чуть увядает, источая
резкий аромат, гирлянда пышных белых цветов.
Мать говорила, что богиня помогает послушным детям. Охраняет их,
наставляет. Мать говорила, что богиня...
Снаряд влетел в стену, ломая изразцовые цветы.
- Сойдет, поехали.
И дальше двинулись.
Воздух над Вавилоном становился гуще, темнее, наливался синевой. В
воздухе носились тревожные оперативные сообщения. Два дезертира угнали
танк из одной из воинских частей, расположенных в окрестностях
Вавилона. В их распоряжении имеется, по-видимому, неустановленный
запас снарядов. Причины дезертирства не установлены.
Причиняя бессмысленные разрушения, они движутся к центру Вавилона.
Сумма ущерба и число жертв сейчас устанавливаются.
На операцию по обезвреживанию брошен один из отрядов
спецназначения. В воздух подняты вертолеты. В самое ближайшее время
ситуация будет полностью взята под контроль.
Подобен тем, что шествуют по дороге Иштар у въезда в Великий
Город, был и далекий предок Пакора, родич царский и соратник царей, -
широкоплечий, с яростными темными очами разозленного быка. Носил
бороду в мелких кольцах, и сапоги у него из кожи крокодиловой, а
смуглые волосатые руки - в тяжелых золотых браслетах. Таким ушел из
Вавилона в страну грязнобородых эламитов во главе большого войска, и
пал тогда Элам. Пригнал Пакор верблюдов, груженых добычай: шелками и
самоцветами, медом и мехом куницы. И рабов привел без счета. И поднес
царю кубок хрустальный, прозрачным медом наполненный, и не тонули в
меду обильные золотые кольца.
Руками пленных возвел Пакор-мар-бани величие рода своего и передал
богатство и славу сыновьям. И от века к веку скудело изобилие и
покрывалась пылью слава, так что ко временам деда нынешнего Пакора
остался у семьи один лишь дом в центре Вавилона да еще имя их предка
на воротах Иштар у въезда в город (только кто сейчас разбирает древнюю
клинопись?)
Новая власть завершила разорение Пакоров. Не нужны новой власти
спесивые мар-бани, соратники царей, видела она в древних родах
опасность для себя. И после неосмотрительного мятежа мар- бани с
радостью истребила то, что пощадили еще неумолимые годы. Реквизировали
особняк Пакоров, последний из давнего достояния, а счета в банке
заморозили...
Переселились в квартирку поскромнее, но прошлого не забывали.
Однажды отец нарочно водил сына к старому их дому - показывал. Сын
запоминал, сердился, супился, горечь копил. А потом провожали сына на
войну в Элам, и мать слезу точила: вдруг через то вернется былая
слава...
Отец нынешнего Пакора работал ветеринаром в дорогой частной
клинике. В основном его вызывали к котам - для известной процедуры.
Перед операцией стерилизуют кипячением нитки, ножницы и скальпель.
Концы пальцев смазывают настойкой йода. Кастрацию обычно производят
два человека. Животное кладут набок. Помощник фиксирует животное.
Операционное поле смазывают пятипроцентной настойкой йода.
Захватив мошонку большим и указательным пальцами левой руки,
оперирующий оттягивает ее и семенник несколько к себе. В заднем
верхнем конце мошонку рассекают вместе с общей влагалищной оболочкой и
вылущивают семенник. Затем разрывают мошоночную связку. Семенной
канатик перетягивают лигатурой. Затем ножницами отсекают семенник на
расстоянии 2-3 миллиметров выше места перевязки. Таким же способом
удаляют и второй семенник.
Ранки смазывают йодом или засыпают порошком белого стрептоцида.
Да, кстати, рот животного рекомендуется залепить скотчем, а на
горло, на руки и раздвинутые предварительно ноги посадить по
улыбчивому ассасину в черной одежде. И пусть оно мычит под скотчем и
пучит глаза, сколько влезет. Терять сознание ему также никто не
препятствует.
Потом животному можно показать кожаный мешочек и сказать, что яйца
- там. А потом его отпускают в пустыню вместе с другими такими же
скотами и долго ржут в спину, то и дело настигая на конях и снова
исчезая.
Пакор смотрел на дом, который отобрали у его семьи. Потом закрыл
глаза.
Белоснежный особняк с большими квадратными колоннами. Два крылатых
быка солидно отставляли ножку у парадного подъезда. Бородатый холуй в
ливрее караулил дверь. Сверху красовалась зеленая вывеска: "HOTEL
BABYLON-PALAIS". Два серебристых "Сарданапала", один приземистый
гоночный "Неемия" и еще пяток менее престижных автомобилей парковались
на платной автостоянке. Автостоянку охранял толстый парень в зеленке с
автоматом на шее. Возле парня терлась такая же толстая овчарка.
Ахемен хищно раздувал тонкие ноздри. Черные точки зрачков то
расширялись, то сужались, заметные в очень светлых глазах.
Овчарка, волоча на поводке охранника, рвалась к танку. По броне
яростно застучали прикладом.
Ахемен надавил на педаль. Булькнул выстрел. Белые колонны
мгновенно обрызгало красным. Дом чуть накренился.
Пакор приоткрыл рот. В углу его толстых губ скопилась горькая
слюна. Он дрожал с головы до ног.
Дом Пакоров еще стоял - изуродованный, но живой. Добротно строили
предки.
Ахемен несколько раз окликнул Пакора, но ответа не получил и по
собственной инициативе произвел второй выстрел.
Теперь дом лежал в руинах. Добротные руины. Снарядов осталось два.
Вертолет настырно кружил над городом.
Пакор открыл глаза. Охранник тряс автоматом, овчарка исходила
злобой. Пакор подал танк вперед так неожиданно, что ни человек, ни
собака не успели отскочить. Пакор почти не заметил, как они исчезли
под гусеницами. Смял, будто жестяные, машины на платной стоянке,
мимолетно пожалев "Неемию" - красивая тачка.
Теперь Пакор был спокоен, собран. Развернулся, выбрался из аллеи.
- Куда теперь? - спросил Ахемен.
- К девочкам, - ответил Пакор. - Ты будешь трахаться, а я пить
пиво и бескорыстно радоваться.
- Слушай, Пакор, а ты, наверное, ненавидишь женщин?
- За что? - удивился Пакор. - Они красивы... Эх, что бы еще такого
разворотить хорошего?
- Ты знаешь, - задумчиво сказал Ахемен, - я не хочу к девочкам.
Даже странно как-то.
- Действительно странно, - согласился Пакор. - Впрочем, я тоже не
хочу.
И они опять расхохотались.
Начальник штаба округа, сиятельный Випстан, орал на командира
Второй Урукской танковой дивизии многочтимого Санбула:
- Вы понимаете, что это значит?!!
Многочтимый Санбул топтал лаковыми сапогами пушистый ковер и ел
глазами портрет главкома.
- Глядеть в глаза!! - надрывался сиятельный Випстан.
Многочтимый Санбул послушно перевел взгляд чуть ниже и уставился в
сверкающие очки начальника штаба округа.
- Я вас спрашиваю!!
- Так точно! - ответил многочтимый Санбул. И высокородный.
Повисло молчание. Оба тяжело дышали. Потом начальник штаба пнул
кресло, ушиб ногу и велел Санбулу садиться. Сам присел боком на край
обшитого коленкором стола и покачал ногой в сапоге.
Сказать, собственно говоря, было нечего.
Да, двое военнослужащих сверхсрочной службы угнали танк. На глазах
всей части. Один рядовой Ахемен, другой старший сержант Пакор. У
Пакора мутное прошлое, две судимости, полугодовое пребывание в плену,
однако проявленное между судимостями геройство позволяло надеяться...
А рядовой Ахемен вообще ни в чем не замечен, кроме нескольких
самоволок с посещением близлежащего борделя.
Доставили под конвоем свидетеля. Первогодок с оттопыренными ушами
и заплывшим глазом угрюмо уставился на многочтимого Санбула. Ему тоже
было нечего сказать. Да, он позволил танку выехать с территории части.
Да, он велел остановиться. Танк снес КПП и... А кто мог знать? Никто
не мог знать.
Свидетеля под конвоем увели.
Вертолет кружил над городом.
- Может, добровольца с зажигалкой? - спросил вдруг начальник
штаба. - По старому, по доброму методу... Взять бутылку, налить в ...
мнэ-э... молотовского это коктейля и...
Оба посмотрели на дверь, за которой скрылся первогодок.
Потом затрезвонил телефон внутренней связи. Танк Ур-812 обнаружен.
- Что бы ты стал делать, если бы по твоему городу катались два
придурка на танке? - задумчиво спросил старший сержант Пакор рядового
Ахемена.
Рядовой Ахемен ответил не задумываясь:
- Поджег бы танк.
Они стояли в подворотне, заглушив мотор. Вертолет кружил где-то
совсем близко.
Пакор выбрался из танка. Ахемен - следом. Стояли, курили, подпирая
грязную стену с криво намалеванным "пацификом" и странной надписью
"ЛЮДИ, УЛЫБАЙТЕСЬ!". Вертолет отдалился, потом снова приблизился.
- Жрать охота, - проговорил Ахемен.
Пакор высунулся из подворотни, поглядел на скучные ряды окон
доходного дома-колодца.
- В чем проблема? - сказал он, сочтя последнюю тему более
актуальной. - Обожди, я сейчас.
- Стой!..
Ахемен ухватил его за жесткий рукав. Пакор высвободился.
- Я сейчас приду.
- Ублюдок, - сказал Ахемен, покачав головой.
Пакор неспешно прошел по опустевшему двору, открыл дверь в подъезд
и скрылся в доме.
- Ублюдок, мать твою, - повторил Ахемен. Он остался один у танка и
теперь ему было почему-то страшно. Вертолет опять улетел.
Ахемен прикрыл глаза и постарался ни о чем не думать. Время шло.
- На телеге не объедешь!.. - недовольно заскрипел совсем рядом
старушечий голос.
- Что?! - Ахемен подскочил.
Маленькая старушка - чулки винтом, вечное пальто с намертво
вылинявшим воротником, нелепая, не по сезону, панама с зелеными
ромашками - шкандыбала с громадными сумками к подворотне. Она была
очень недовольна тем, что тут стоял танк. Танк мешал ей пройти.
С ненавистью глянув на Ахемена, она протиснулась между танком и
стеной и, покачивая головой на тонкой шее, направилась к дому. Ахемен
ошалев глядел ей вслед.
А Пакор там, в доме, ничем таким особенным не занимался. Позвонил
в дверь первой попавшейся квартиры, вежливо объяснил:
- Мадам, тысячу извинений. Мы военные преступники и дезертиры и
очень хотим жрать.
Мадам, обтирая мокрые руки о халат, хмуро уставилась на него. Это
была очень усталая, очень замордованная жизнью мадам. Из кухни рвались
истомляющие душу запахи семейного обеда.
- Преступники? - переспросила мадам неодобрительно. - А что вы
натворили?
- Угнали танк, разворотили пол-Вавилона, - охотно объяснил Пакор.
- Правда, жрать очень хочется.
Мадам медленно оглядела румяную рожу Пакора, его крепкий живот,
ноги сорок четвертого размера в высоких ботинках. Поджала губы.
- Ну, и сколько вас таких?..
- Двое.
Она явно не поверила ни одному его слову. "А город подумал -
ученья идут..."
- Ладно. Подожди. Да не топчись тут, я полы мыла.
Пока она возилась на кухне, Пакор глазел, насколько позволяла
прихожая, на тесную, полную вещей квартирку. Вон за той дверью, над
которой болтаются гимнастические кольца, наверное, детская. А там -
спальня. Она же гостиная. По телеэкрану, под салфеткой, прижатой
уродливой фарфоровой собачкой, трепались и кобенились холеные бляди.
"Я предпочитаю косметику от Забабы-Ани, поскольку она более тщательно
ухаживает за моей кожей, проникая в эпидермис..." Он не видел, но
догадывался, что в другом углу стоит пыльная стеклянная "горка",
набитая треснувшими сувенирными чашками и мятыми фотографиями детей.
Весь этот убогий пронафталиненный уют показался вдруг Пакору таким
недосягаемым, что зубы заныли. Нергал-Нергалище, дружище-убивалище, ну
почему...
- Держи.
Мадам вручила ему большую миску. На дно миски была постелена
фольга - небось, дырявую выделила. Пакор проверил пальцами дно: точно,
вон дырочка. В миске лежала горой картошка, облитая мясной подливой с
кусками лука, а сбоку притулились два щедрых ломтя хлеба с дешевой
колбасой.
- Еще попить, - обнаглев, попросил Пакор.
- Пива купите, - срезала его мадам. И погнала, подталкивая в
широкую спину: - Давай, давай. Наследил тут, теперь подтирай за
тобой...
Пакор бросил последний взгляд на фарфоровую собачку и полез к
выходу. Мадам тут же захлопнула за ним дверь.
Заслышав топот армейских ботинок, Ахемен встрепенулся.
- Полевая кухня прибыла, - объявил Пакор. - Валим отсюда, пока
мадам не сообразила что к чему и не брякнула куда следует.
Ахемен забрался в танк, бережно принял через люк миску с
картошкой.
Танк выскочил из подворотни, остановился, развернулся и погнал по
улице.
Ахемен держал миску между колен, прикрывая сверху ладонью, чтобы
ничего не выронить. Запах мясной подливы заглушал даже запах соляры,
хотя, может быть, это ему только казалось.
- Давай вон туда, по улице и налево, - сказал он Пакору. - А
теперь - под уклон, до рынка и там в крытую галерею.
Вертолет неожиданно нырнул совсем близко.
- Проклятье, - прошептал Ахемен.
- Фигня. Пожрать-то мы всяко успеем, - Пакор почему-то держался с
дивным хладнокровием.
Они выскочили к крытой галерее, своротили последовательно все
прилавки, превращая в кашу столы, стекла, нерастороптных продавцов,
сумочки из крокодиловой кожи, фальшивый жемчуг, колготки-паутинки из
Мисра, хрустальную посуду и прочий ненужный в их нынешней жизни хлам.
- Теперь держи налево и вон в ту подворотню, - сказал Ахемен
беспокойно. - Быстро.
Они проскочили оживленный перекресток, смяв только наглого
таксиста, и исчезли в подворотне.
- Хорошо, - сказал Ахемен с облегченным вздохом. - Тут проходные
дворы на три квартала.
Пакор заглушил мотор. Они выбрались на броню и некоторое время
безмолвно и жадно насыщались. Только насыщались. Иные функции
организмом были, кажется, забыты. Они даже почти не дышали. Никогда
прежде им не было так вкусно. Обычная картошка. Кстати, подмороженная
- сладковатая. А подлива жидкая. И лук недотушен. А колбаса, в
сущности, откровенная параша. И все равно было вкусно, ужасно вкусно.
Пить пока что не хотелось. Они выбросили пустую миску с мятой
фольгой на дне, помочились в подворотне и вдруг почувствовали себя
совершенно счастливыми.
Ну-ка, парень, стань слепым,
Ну-ка, парень, стань святым,
Высунь ноздри из дерьма,
А не то тебе тюрьма.
А в тюрьме по почкам бьют,
И стреляют, и плюют.
Ты зато теперь святой,
Хоть и маме не родной.
Как следует стемнеет еще нескоро - еще стражи через две. Блин, как
растянулось время. Когда танк Ур-812 вырвался за территорию
ВЧ-3/917-Z, вечерело. Это батистовое выцветание весеннего дня
растянулось почти на всю жизнь. А ведь будет еще ночь. Через две
стражи посадят вертолет и наступит ночь. Можно будет заснуть. Утро еще
очень нескоро.
Теленовости передавали: преступники полностью блокированы, и
обезвреживание их - дело одной стражи, не более. До наступления
темноты с ними будет покончено. Гражданским лицам не рекомендуется
покидать жилища, особенно в центре города. Вместе с тем командование
спецвойск особого назначения обращается ко всем жителям Великого
Города с просьбой о содействии: сообщать о местонахождении кровавых
убийц и разрушителей, которые сейчас затаились в одной из подворотен
или арок. Сотрудничество с полицией и войсками спецназначения - залог
успеха операции. Командование поделилось с горожанами также
сверхсекретным планом поимки дезертиров: танк предполагается подбить
из базуки (на экране - портрет красивого сосредоточенного молодого
человека в военной форме; в руках у него базука; весь его подтянутый
вид внушает уверенность в завтрашнем дне). Любой гражданин должен быть
готов открыть дверь представителям властей и позволить им произвести
выстрел из окна. В противном случае будет применяться сила.
В эфире носились и другие диалоги.
- "Крыша", я "Асфальт". Ты их видишь?
- Прячутся, суки.
- Слушай, блядь, кончай жечь бензин-керосин. Берем до темноты.
- Прячутся, суки.
- "Крыша", тебя понял, мать твою. Найди их.
- "Асфальт", тебя понял.
- Ебить тебя в жопу, ублюдок!.. До темноты!..
- До связи, - мрачно сказала "Крыша" - плотного сложения мужик
средних лет с перебитым носом. Он знал по жизни очень хорошие вещи:
например, пулемет. Еще лучше - бомба. А лучше - какая-нибудь
водородная. И никаких проблем. И города нет. Вообще ничего нет, и
можно идти пить пиво.
Зло-зло-зло-зло
Всем ослам не повезло,
Всех ослов не повезли,
Взяли да не довезли.
Был лишь один герой,
Взяли и его долой,
Затоптали его в грязь
И ушли домой смеясь.
Дезертиры сидели где-то в подворотне. Или... Вот они!.. Они что,
совсем придурки?..
Они вывели танк на набережную Евфрата, ближе к городской черте.
Сидели на берегу, пили пепси-колу, курили. Гранитная облицовка здесь
уже иссякла, берега были просто берегами - пологими, сейчас
замусоренными, но кое-где уже с намеками на зацветающую мать-и-мачеху.
На той стороне Реки снесли старые дровяные склады, и сейчас там
кипело строительство коттеджей. Впрочем, в данную минуту там ничего не
кипело: вечер, вечер, все ушли к телевизору жрать.
Танк отдыхал рядом. Золотеющая в закатных лучах башня Этеменанки
смотрела на них очень издалека, отстраненно и грустно.
- На хрена же мы это сделали? - вопросил Ахемен.
- Тебе что, не понравилось? - отозвался Пакор. В глубине души он
хорошо знал: на хрена. И Ахемен тоже знал. А спрашивал просто так.
Возможно, потому, что был моложе.
- Может, бросить танк, переодеться и уйти из города? - снова
заговорил Ахемен. В его светлых глазах засела смертная тоска.
- А танк всяко придется бросать, - беспечно сказал Пакор. - Соляра
тю-тю. Жаль, снарядов два осталось. Куда бы их употребить?
- В задницу, - сказал Ахемен. - Извращенным сексом.
Оба расхохотались. Пакор даже пукнул, не сдержавшись. Это
насмешило их еще больше.
Потом они снова стали серьезными.
- Может, в храме убежища поискать? - спросил Ахемен.
Пакор пристально поглядел на обманчиво легкие, облитые жемчужным
вечерним светом воды Евфрата.
- А ты этого хочешь? - спросил он наконец Ахемена.
- Чего?
- Сидеть в храме.
Ахемен подумал немного.
- Нет. Я в богов не верю.
- А я немного в Нергала. Давай еще закурим, - предложил Пакор. -
Блин, жалко, столько сигарет остается...
Они снова закурили. Ахемен изловчился и осквернил воды реки пустой
бутылкой из-под пепси.
Солдаты оказались рядом внезапно и сразу повсюду. Только что на
набережной было пусто, а спустя несколько мгновений стало очень тесно.
Даже двинуться некуда. Солдаты были свежие, от них вкусно пахло
недавно стираным льняным полотном, чищеной кожей, машинным маслом. Они
сноровисто повалили обоих на землю, обезвредили парой добрых ударов
куда следует, потом приподняли и ткнули рылом в теплую броню танка.
По предварительным данным в результате преступных действий
рядового Ахемена и старшего сержанта Пакора, дезертировавших сегодня
из одной из воинских частей, расположенных недалеко от Вавилона,
погибло восемнадцать человек; еще сорок два находятся в больнице с
ранениями различной степени тяжести... Сумма нанесенного ущерба
уточняется.
Броня танка была теплой, а дуло холодным. Дуло тыкалось в затылок.
Вернее, в загривок. В тыкании дула было что-то медицинское - такое же
металлическое и, в принципе, незлобивое. Абстрагированное.
Почему-то стало любопытно. Так же любопытно бывало иногда на
приеме у лора, когда тот своим большим зеркальным оком исследовал
красные недрища горла.
Пакор чувствовал плечом острый, вздрагивающий локоть Ахемена.
Непонятное охватило Пакора. Теплое, страшноватое. От чего почти
невыносимо расширялась грудь. "Я люблю тебя", - подумал он, обращаясь
незнамо к чему. ОНО услышало и дало отзыв. Я ТОЖЕ ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ПАКОР.
Ну, конечно. Он едва не засмеялся.
И не стало ничего. И ни боли, ни страха, ни стыда в этом тоже не
оказалось.
22 апреля 1997
Last-modified: Sun, 05 Oct 1997 17:41:54 GMT