омненная гарантия тому. Короли станут философами или
же философы - королями. Надо только, чтобы общество было устроено
* Мармонтель Жан Франсуа (1723-1799) - французский писатель, автор ряда
философско-просветительских романов.
** Морелле Андре (1727-1819) - литератор и философ, сотрудничал в
Энциклопедии Дидро и Д'Аламбера, в годы революции занял контрреволюционные
позиции.
*** Шамфор Себастьян Рош Никола (1741- 1794) - французский
философ-моралист и писатель. Его основной труд - "Максимы, мысли, характеры
и анекдоты", в котором бичуется упадок нравов аристократического общества во
Франции XVIII в.
**** Аббат Рейналь Гийом (1713-1796) - известный писатель и публицист.
***** Руссо Жан Жак (1712-1778) - французский революционный писатель
эпохи Просвещения. Обличал пороки высших классов, отвергал цивилизацию и
утверждал, что счастье - в возвращении человека к "естественному состоянию",
к природе. Один из главных философских учителей якобинцев.
правильно, т. е. в согласии с непобедимым аналитическим методом. И
тогда всякий сможет утолить пищей голод или жажду глотком доброго вина. Труд
всех без исключения перестанет быть печальной необходимостью и станет
приносить радость. Вы, конечно, сразу подумаете: хлеб сам не родится, и,
значит, кто-то должен пахать землю, заниматься тяжелым крестьянским трудом -
ну а почему бы нам в самом деле не механизировать его? Портные и владельцы
ресторанов, всегда готовые к вашим услугам, не возьмут с вас ни гроша -
впрочем, пока не ясно, как это все устроится. По-видимому, всеобщая
благожелательность приведет к тому, что каждый будет считать своим долгом
заботу об остальных, так что не будет больше людей заброшенных и несчастных.
И кто знает, быть может, благодаря непобедимому аналитическому методу нам
удастся "неограниченно продлить человеческую жизнь" и избавить людей от
страха смерти, как это, например, удалось сделать по отношению к дьяволу? И
тогда мы наконец добьемся счастья вопреки смерти и дьяволу. Вот о чем
велеречиво проповедуют философы, нетерпеливо ожидая Redeunt Saturnia regna*.
Эти просвещенческие гимны, конечно, доходят до ушей обитателей
версальского Oeil de Boeuf, и те, будучи вежливыми людьми и понимая счастье
как удовлетворение своих интересов, снисходительно отвечают: "Почему нет?"
Всегда бодрый старец Морепа, занимающий пост премьер-министра, любящий шутку
и веселье человек, разумеется, не в состоянии омрачить царящий в обществе
оптимизм: довлеет дневи злоба его**. Добрый старый весельчак, беспечно
порхающий в обществе и отпускающий свои шуточки, он хорошо умеет всем
угождать и держать нос по ветру. Скромный молодой король, обычно
нерешительный и неразговорчивый, хотя и подверженный иногда вспышкам
раздражения, удалился в свои апартаменты, где и занимается под руководством
некоего Гамена (придет день, когда он пожалеет, что связался с этим
человеком)2 слесарным искусством, т. е. учится делать замки.
Известно также, что он обладает некоторыми познаниями в географии и,
кажется, умеет читать по-английски. Все-таки как неудачно складывается его
судьба: ведь, право же, он заслуживал лучшей участи, чем получить в качестве
наставника этого старого глупца Морепа. Но друзья и враги, роковые
обстоятельства и его собственное "я", кажется, все соединилось таким
образом, чтобы погубить его.
* Лат., буквально: возвращение царства Сатурна, т. е. возврат Золотого
Века. Вергилий. Буколики (Эклога IV. Поллион).
** Цитата из Евангелия.
Тем временем юная красавица-королева, приковывая к себе взоры,
разгуливает по парадным покоям как какая-нибудь сошедшая с неба богиня,
которой нет дела ни до государства, ни до будущего и которая, подобно
богине, не испытывает страха перед ним. Вебер и Кампан3
живописали нам ее на фоне блистающих роскошью будуаров и королевских
гобеленов, выходящей из ванны в пеньюаре или одетой для больших и малых
приемов, когда все светское общество подобострастно ожидало одного только ее
взгляда. Знаешь ли ты, юная прелестница, что в будущем ожидает тебя?
Посмотрите, как это чудное видение - сказочная волшебница и в то же время
земная женщина - грациозно движется во всем своем великолепии, между тем как
мрачная бездна уже готова поглотить ее. Ее мягкое сердце сжимается при виде
сирот или бесприданниц, и она усыновляет одних, дает приданое другим. Ей
нравится помогать бедным (конечно, не всем подряд, а лишь случайно
подвернувшимся живописным нищим), и она делает этот обычай модным - ведь,
как мы уже говорили, наступило царство благожелательности. Похоже, что в
лице герцогини Полиньяк или принцессы Ламбаль* она обрела своих лучших
друзей. И вот после долгих семи лет у нее родилась дочь, а вскоре она родила
королю наследника и может наконец сказать, что счастлива в браке.
* Ламбаль Мари Тереза Луиза (1749-1792) -приближенная королевы Марии
Антуанетты.
Вы спросите, где же события? Их нет, их заменили благотворительные
празднества (Fetes des moeurs), на которых произносят речи, награждают
премиями, которые завершаются процессией торговок рыбой к колыбели дофина, в
основном их заменил флирт со всеми его фазами: завязкой, возникающим
чувством, охлаждением и все завершающим разрывом. Упомянем еще снежные
статуи королевы, воздвигаемые в суровые зимы бедняками в благодарность за
топливо, которое она им дает; упомянем также маскарады, спектакли, новое
украшение Малого Трианона, приобретение и переделку дворца в Сен-Клу*,
переезды из летней резиденции в зимнюю; упомянем ссоры и размолвки с
сардинскими невестками (их наконец-то удалось выдать замуж) и незначительные
вспышки ревности, легко гасимые благодаря придворному этикету. Одним словом,
жизнь бурлит, пенится и наполняет сердце беспечным весельем, как бокал
шампанского!
Месье, старший брат короля, выбивается из сил, стремясь быть
остроумным, и считает себя приверженцем философии Просвещения. Монсеньер
д'Артуа, услышав от одной красавицы дерзость, сорвал с ее лица маску и
вынужден был драться на дуэли, говорят, даже до пролития крови4.
Он придумал панталоны какого-то совершенно невообразимого фасона. "Четверо
здоровенных лакеев, - утверждает Мерсье**, который, по-видимому, был
очевидцем этой процедуры, - подняв его, осторожно опускали так, чтобы на
панталонах не было ни малейшей складочки, а вечером процедура проделывалась
в обратном порядке, разумеется, с несколько большими усилиями"5.
Всего три дня понадобилось, чтобы его участь была решена, и ныне этот седой,
дряхлый старик в одиночестве коротает время в Гретце6. Как
все-таки бесцеремонно обращается с бедными смертными судьба!
* Сен-Клу - замок в 9 км от Версаля, построен в начале XVII в., куплен
Марией Антуанеттой у наследников брата короля Людовика XIV.
** Себастьян Мерсье (1740-1814) - французский писатель-просветитель. В
романе "Год 2440-й, или Сон, каких мало" (1770 г.) рисует будущее Франции,
исходя из идеалов Просвещения XVIII в. Автор известных мемуаров о жизни
Парижа в предреволюционное и революционное время.
Глава вторая. ПРОШЕНИЕ, НАПИСАННОЕ ИЕРОГЛИФАМИ
Рабочий люд опять недоволен. Самое неприятное, пожалуй, то, что он
многочислен - миллионов двадцать или двадцать пять. Обычно мы представляем
его себе в виде какого-то огромного, но из-за отдаленности плохо различимого
множества, своего рода кучи, которая зовется грубым словом "чернь". Это те,
о ком говорят как о массах, если посмотреть на них с гуманной точки зрения.
Капелька воображения, и вы увидите эти массы, рассеянные по всей необозримой
Франции, ютящиеся на чердаках, в подвалах и лачугах, и тут вам, быть может,
придет в голову мысль, что массы состоят из отдельных лиц, что у каждого из
этих лиц бьющееся, как и у вас, сердце сжимается от обид и невзгод, а из
пореза течет такая же красная, как и у вас, кровь. О, вы, одетые в пурпур,
величества, святейшества, преподобия! Начнем хоть с тебя, раздающий
милостыню, одетый в бархатную мантию кардинал. Ты ведь не задаешься
вопросом, кто вознес тебя так высоко над людьми, кому обязан ты властью и
богатством. Тебя не посетила мысль, что любой представитель этого множества,
этой массы, - такой же человек, как и ты, который борется (сознательно или
бессознательно, это уж другой вопрос) за свои царские права в этом
бесконечном мире, который, придя однажды в этот мир, получил в дар искру
Божию - то, что ты называешь его бессмертной душой!
Тяжела, трудна борьба, которую ведут эти люди; невежественна среда, в
которой они живут; безрадостны их жилища с потухшими очагами; скудна пища.
Им не на что надеяться в этом мире, да едва ли и в будущем, у них одна
надежда - что смерть все решит и принесет покой, в загробную жизнь они мало
или совсем не верят. Темные, забитые, вечно голодные люди! Подобно
глухонемым, они могут выразить себя лишь каким-то нечленораздельным
мычанием. И нечего говорить о том, чтобы кто-нибудь представлял их в
Королевском совете или в каких-либо общественных организациях. Иногда (как,
например, теперь, в 1775 году) они, побросав свои заступы и молотки,
собираются в толпы и могут броситься в бессмысленной ярости на кого угодно,
к вящему изумлению мыслителей7.
Тюрго проводит реформу хлебной торговли и отменяет наиболее нелепые из
тех законов, которые регулируют ее. Цены на хлеб поднимаются (быть может,
это сделано намеренно; важно то, что хлеб купить очень трудно). Вот почему 2
мая 1775 года к Версальскому замку стягиваются толпы изможденных, одетых в
рваное и грязное тряпье людей, на лицах которых тот, кто знаком с подобными
иероглифами, прочитал бы их обиды и их негодование. Разумеется, ворота замка
на запоре, но король соизволил выйти на балкон и говорить с ними. Эти люди
наконец-то увидели короля в лицо. Значит, и король мог увидеть (смог ли
прочитать?) прошение, написанное на их лицах. В ответ двоих из толпы
повесили на "новой виселице высотой сорок футов". Итак, попытка подать
жалобу оказалась неудачной, массы опять разогнали по их лачугам и берлогам,
но ведь это только на время.
Ясное дело, что руководство массами самое трудное из всего того, чем
занимается правительство, да, пожалуй, и самое главное, потому что все
остальное по сравнению с этим жалкие пустяки и околичности, если не толчение
воды в ступе! Пусть широко применяемые и вошедшие в привычку законы и хартии
говорят все, что им будет угодно, массы - это миллионы личностей, каждая из
которых создана по образу и подобию Божию, точно так же как им была создана
и вся наша Земля. Но конечно, эти крепкие, мускулистые люди бывают иногда
озлобленными и разъяренными. Давайте взглянем вместе с Другом Людей,
маркизом Мирабо*, старым и сварливым человеком, на народный праздник,
который он наблюдал, живя в отеле на морском берегу в Mont d'Or: "С гор,
точно лавина, хлынули вниз толпы дикарей. Мы все сидим в отеле и не
показываемся на улице. Для соблюдения порядка в город введены военные
патрули с саблями наголо, за порядком наблюдают также священник в полном
облачении и судья в напудренном парике. Заиграла волынка - начинаются танцы,
но не проходит и четверти часа, как они прерваны начавшейся дракой - плач и
крик детей, кто-то из толпы подзадоривает дерущихся, точно собак. Страшен
вид этих людей, так и хочется сказать - зверей: рослые, они кажутся еще выше
из-за деревянных башмаков (sabots) на высоких каблуках; одеты они в
грубошерстные кафтаны, подпоясанные широкими кожаными поясами, которые для
красоты обиты медными гвоздиками. Чтобы лучше разглядеть драку, они
приподнимаются на носки, расталкивая друг друга локтями; кто-то топает в
такт ногами. Длинные сальные волосы, худые, изможденные лица, которые
искажены злобой и зверским хохотом. Да, да, эти люди платят налоги! А вы еще
хотите лишить их соли! Да вы совсем не знаете тех, кого обдираете до нитки
или, как принято у нас говорить, кем вы управляете, и, не зная их, вы,
трусливые и равнодушные, воображаете, что безнаказанно, одним росчерком пера
можете заставить их голодать. Всегда ли? Только до катастрофы! О мадам,
спотыкающееся на каждом шагу, играющее в жмурки правительство кончит тем,
что его просто сбросят (culbute generale)"8.
* Речь идет о маркизе Викторе де Мирабо (1715- 1789), одном из видных
представителей школы физиократов. Именовался Другом Людей по названию одной
из его книг.
Несомненно, приведенный выше очерк несколько мрачноват на фоне Золотого
Века, точнее, века бумаги и ожиданий! Ну зачем ты раскаркался, старый Друг
Людей, разве ты не знаешь, что пророчества ничего не меняют и мир
по-прежнему идет своим старым, извилистым путем!
Глава третья. СОМНЕНИЯ
Но не есть ли век ожиданий и надежд не более чем видимость, что нередко
бывает с ожиданиями? Быть может, это всего лишь облако, парящее над
Ниагарским водопадом, над которым висит в небе сияющая всеми цветами радуга?
Ну что ж, в таком случае непобедимому аналитическому методу есть чем
заняться.
О да, конечно! С точки зрения этого метода необходимо переделать все
общество целиком, но это труд, который ему явно не по силам! Вы только
посмотрите, как все кругом испортилось и, так сказать, свихнулось, что
внутри - в духовной области, что снаружи - в области экономической, ум с
сердцем не в ладу, и оба явно больны. По правде сказать, все горести и
напасти в какой-то мере родня друг другу и обычно идут рука об руку.
Подтверждается старая истина: телесный недуг, в особенности неизлечимый,
есть следствие, есть порождение, причину же надо искать в грехе и
преступлениях против морали. Посмотрев вместе с Мирабо на изможденные лица
тружеников, которых в стране, придумавшей девиз "Человек человеку - брат" и
именующей себя христианской, двадцать пять миллионов, невольно подумаешь,
что это следствие копившейся веками бесчестности правителей и охранителей,
как светских, так и духовных, для которых главным в жизни стало казаться, но
не быть! И вот рождается мысль, своего рода общественная доктрина: лживое
это состояние не может длиться вечно!
В самом деле, отбросив прочь радужные пары сентиментализма, филантропии
и праздников морали, мы увидим довольно-таки печальное зрелище. Зададим себе
такой вопрос: какими узами связаны люди между собой? какие силы удерживают
их вместе? Ведь в основном это люди неверующие, которые руководствуются
положениями и предположениями непобедимого аналитического метода, а в
качестве веры, исповедуют принцип: мое желание - закон. Все они охвачены
алчным стремлением к красивым вещам, и, по-видимому, нет никакого другого
закона (вне или внутри их), которому бы они подчинялись!
В качестве короля у них королевский попугай, руководит ими
правительство Море-па, которое, точно флюгер, повернуто в ту сторону, откуда
дует ветер. В небесах для них нет больше Бога - его заменил телескоп.
Правда, есть еще такой институт, как церковь, но она после недолгой борьбы с
философией Просвещения совершенно покорилась своей судьбе - ее час пробил. А
всего каких-нибудь двадцать лет назад уже известный вам архиепископ Бомон не
позволил бы похоронить по христианскому обряду даже какого-нибудь беднягу
янсениста, а Ломени де Бриенн* (человек, делающий карьеру, с которым нам еще
предстоит встретиться) мог требовать от имени духовенства исполнения закона,
осуждающего протестантов на смертную казнь за проповедь их
учения9. Увы, теперь нельзя даже предать огню атеистические
сочинения барона Гольбаха**, если, коне-
* Ломени де Бриенн Этьен Шарль (1727- 1794) - преемник Калонна на посту
генерального контролера финансов.
** Гольбах Поль Анри (1723-1789) - французский просветитель,
философ-материалист.
чно, вам не придет в голову воспользоваться страницами, заполненными
философскими рассуждениями, для раскуривания трубки. Церковь, точно
спутанный по ногам вол, нагибается лишь затем, чтобы достать корм (т. е.
десятину*), и очень довольна своим положением - тупо равнодушная, она не
ведает о приближении судного дня. А рядом более двадцати миллионов
"изможденных лиц", которые в темноте и невежестве борются за существование,
и указующим перстом в этой борьбе им служат "виселицы высотой 40 футов". В
то же время возвещен приход необыкновенного, поистине Золотого Века: кругом
праздники морали, "смягчение нравов", гуманные учреждения, говорят также о
вечном мире между народами. О мире? О прекраснодушные философы! Что общего у
вас с миром, если ваша родоначальница - Иезавель?** Гнусное порождение
мерзостной заразы, вы погибнете вместе с нею!
* Церковная десятина, т. е. десятая часть дохода, взимавшаяся церковью
с населения в средние века в Западной Европе. Тяжесть десятины падала прежде
всего на крестьян. Была отменена во времена Французской революции XVIII в.
** Распутная, наглая женщина (библ.).
Между прочим, есть нечто удивительное в том, как долго держится
прогнившее, если его не потрясти как следует. Поколения за поколениями
видят, как оно продолжает держаться, "отвратительно притворяясь живым
организмом", хотя жизнь и правда давно отлетели от него. И все из-за того,
что люди неохотно бросают торные пути, чтобы вопреки лености и привычке к
покою вступить на новую дорогу. Поистине, велика власть существующего, и не
в том ли и весь вопрос, как часто ускользает оно от глубокомысленных теорий
и является пред нашими глазами в виде какого-нибудь определенного,
неоспоримого факта, благодаря которому живут и работают люди или жили и
работали в прошлом. Что же тут удивительного, если стремятся люди продлить
ему жизнь и неохотно, с сожалением с ним расстаются, когда становится оно
злобным и ненадежным. Будь же предельно осторожен, безоглядный энтузиаст!
Рассмотрел ли ты хорошенько, какую роль играет привычка в нашей жизни, какой
дивный мост, образованный всеми нашими знаниями и достижениями, поддерживает
нас над бездной неведомого и недоступного, подумал ли ты о том, какой
бездной является само наше существо, которое, точно аркой, окружено тонкой
корочкой привычек, заботливо и с трудом возведенной?
Но, если "каждый человек (писал один автор) заключает внутри себя
сумасшедшего", как тогда рассматривать общество в целом - общество, которое
в своем самом обычном состоянии зовется не иначе как "обыкновенное чудо
нашего мира"? "Без этой коры привычек (продолжает тот же автор), лучше
сказать системы привычек, то есть определенных путей, способов действия и
убеждения, общество вообще не могло бы существовать. Только благодаря этой
системе оно и существует, а уж худо или хорошо, это другой вопрос. Именно в
этой системе привычек (благоприобретенных или унаследованных, как вам будет
угодно) и заключается истинный кодекс законов и конституция общества. И
пусть этот кодекс не писан, но ему нельзя не повиноваться. То же, что мы
называем писаными законами, конституцией, формой правления и т. д., не есть
ли все это миниатюрный слепок, напыщенно выраженное резюме этого неписаного
кодекса? Есть? Увы, скорее, нет, и только стремится к тому, чтобы быть! Вот
это-то расхождение и порождает бесконечную борьбу". Добавим в том же духе,
что, к несчастью, иногда эта вечно продолжающаяся борьба заканчивается тем,
что кора привычек, подобно земной коре, вдруг дает трещину, и из-под нее
вырывается огненная лава, которая все затопляет и поглощает. Кора сметена и
разрушена, и вместо цветущего и зеленеющего мира пред нами дикий, сумбурный
хаос, который, пройдя через борьбу и смуту, должен затем преобразоваться в
другой мир.
С другой стороны, допустимо следующее утверждение: если вы столкнулись
с ложью, подавляющей вас и пытающейся господствовать над вами, вы обязаны
уничтожить ее. Надо только хорошенько обдумать в каком состоянии духа вы
станете это делать: очень важно, чтобы это были не ненависть или себялюбивое
и безрассудное применение насилия, важно, чтобы это было благородное, святое
горение, обязательно связанное с милосердием. А иначе вы бы заменили старую
ложь новой, вместо старой несправедливости создали бы новую, по собственному
образцу, а ведь несправедливость всегда рождает ложь. В конце концов дела
обстояли бы еще хуже, чем вначале.
Так уж устроен наш с вами мир, что живут в нем одновременно нерушимая
надежда на лучшее будущее и нерушимое стремление сохранить все, как было
раньше, вечно спорят друг с другом новаторство и консерватизм, попеременно
беря верх в этом споре. Между тем как то "демоническое", что таится в каждом
из нас, только и ждет, чтобы хоть раз в тысячу лет вырваться наружу! Об
одном только, пожалуй, приходится пожалеть, наблюдая этот старый спор, так
напоминающий классическую битву "пылающих ненавистью амазонок и
юношей-героев", которая, как известно, закончилась объятиями, - о том, что
уж очень он порывистый и страстный! Ведь стоит только консерватизму одержать
в этом споре победу (а что тут удивительного, если консерватизм находит
мощную поддержку в нашей лености и стремлении к покою), как он уже намерен
сидеть в кресле победителя целый век, тиранически подавляя всякую
несговорчивость, стараясь совершенно уничтожить своего противника. Вот и
приходится погребенному под толщей земли противнику, подобно мифическому
Энцеладу, потрясать всю Тринакрию* вместе с Этной, чтобы получить хоть один
глоток свободы.
* В греческой мифологии один из гигантов, участвовавших в их борьбе с
богами-олимпийцами; после поражения был погребен на Сицилии, которая в
античности нередко называлась по своей треугольной форме Тринакрией.
И все-таки давайте не будем думать о "бумажном" веке неуважительно.
Ведь это век ожиданий! И пусть именно в нем началось страшное восстание
Энцелада, потому что совершалась необходимая и срочная работа, за которую
добровольно не взялся бы ни один смертный, разве не сама благая Природа,
обещая нам радость на предстоящем пути (не важно, сбылось это обещание или
нет) и увлекая несколько поколений людей во тьму Эреба*, разбудила в людях
надежду на лучшее будущее? Как хорошо кто-то сказал, "сами основы человека
предполагают надежду, да и, собственно говоря, это единственное, чем он
обладает. Мир, в котором он живет, есть обитель надежды".
* В греческой мифологии Эреб - персонификация мрака, сын Хаоса и брат
Никты.
Глава четвертая. МОРЕПА
Как каждый француз на что-нибудь да надеется, так и старый граф де
Морепа тоже надеется на то, что находчивость и остроумие позволят ему
продолжительное время оставаться на посту премьер-министра. И разве эта
надежда не обоснована? Этот шустрый старик, у которого с языка не сходят
шутки и остроты, уверен, что благодаря своей легкости он, как пробка, даже в
самом крайнем случае всегда окажется на поверхности. Главное для него то,
что он наконец-то (ему скоро будет восемьдесят) занял одно из самых высоких
в стране кресел, а до всяких там "самосовершенствований", "прогресса
человечества" или Astraea Redux ему дела нет. Пожалуй, можно согласиться с
надменной Шатору, которая называла его не иначе как мосье Faquinet
(уменьшительное от слова "негодяй"). На жаргоне, который сейчас принят при
дворе, его называют Нестором Франции*. Ну что ж, каков Нестор, такова и
Франция!
Кстати, головоломным представляется вопрос: где в данный момент может
находиться правительство Франции? В Версале находятся Нестор, король,
королева, министры и клерки с кипами бумаг - но правительство ли это? Ведь
правительством мы называем институт, который управляет, наставляет и если
надо, то заставляет. Такого института в данный момент мы во Франции не
видим. Его заменило своего рода невидимое правительство: салоны, в которых
собираются философы, галереи, Oeil de Boeuf, болтуны и памфлетисты.
Появление Ее Величества в Опере было встречено аплодисментами - она сияет от
радости. Но вот аплодисменты становятся жидкими или даже почти что
прекращаются - королева расстроена и опечалена. Невольно подумаешь, что
королевское достоинство похоже на воздушный шар братьев Монгольфье**;
наполненный теплым воздухом, он раздувается и поднимается, а если его теплым
воздухом не наполнить, он лежит на земле плоский и пустой и не думает
подниматься. Долгое время французский деспотизм в какой-то мере ограничивали
распространявшиеся всюду эпиграммы, в настоящее время эпиграммы,
по-видимому, взяли над ним верх.
* Персонаж поэмы Гомера "Илиада". В литературной традиции - мудрейший
советник.
** Монгольфье Жозеф Мишель (1740-1810) и Жак Этьен (1745-1799), братья,
- изобретатели воздушного шара, наполненного сначала теплым воздухом, потом
водородом.
Король Людовик Желанный был молод и полон надежд осчастливить Францию,
но он, к сожалению, не знал, что для этого надо сделать, да и, кроме того,
это оказалось весьма нелегким делом. Вокруг него все время кипят страсти:
раздаются требования, протесты, носятся всевозможные слухи - одним словом,
царит полная неразбериха, которую мог бы упорядочить и которой мог бы
овладеть лишь сильный и мудрый человек. В такой обстановке лишь всегда
умеющий отшутиться и держащий нос по ветру Морепа чувствует себя как рыба в
воде. Провозгласив приход новой эры и имея под этим в виду необозримый круг
вопросов, философы пробудили в молчавшей, точно она немая, Франции желание
говорить, и ее сильный, многозвучный голос уже слышен словно бы издали, но
уже достаточно ясно. Со стороны же Oeil de Boeuf (a это ведь совсем рядом)
слышится громкое и весьма назойливое требование придворных, составляющих
опору трона, тянуть из казны, этого созданного для них рога изобилия,
столько, сколько им вздумается: какое нам дело, что либералы придумали
какую-то новую эру; пусть будет новая эра, но чтоб никаких урезываний
средств, отпускаемых на содержание двора! Увы, именно это требование
совершенно невыполнимо.
Как мы уже говорили, философам удалось выдвинуть на пост генерального
контролера Тюрго в надежде, что он проведет все необходимые реформы. К
сожалению, он занимал этот пост всего двадцать месяцев. Имея волшебный
кошелек Фортуната*, он, конечно, продержался бы на этом посту подольше. Да и
не ему одному - любому генеральному контролеру такой кошелек мог быть весьма
полезен. Вы никогда не обращали внимания на то, как щедра природа, когда
речь идет об ожиданиях? Сколько людей, один за другим, устремляются к
авгиевым конюшням, как будто тот или другой способен их очистить, но даже
самому честному, работавшему на пределе своих небольших возможностей удается
совершить лишь кое-что. Вот, например, Тюрго, способный, честный,
изобретательный и дальновидный, с сильной, как у героя, волей человек, но
что он мог сделать, если у него нет кошелька Фортуната. О, сангвинический
генеральный контролер! Задумав осуществить во Франции революцию мирным
путем, ты не позаботился о том, чтобы найти средства для выплаты
"компенсаций", которые - - это молчаливо подразумевалось - необходимы для ее
осуществления. Более того, едва ты приступил к этому важному делу, ты вдруг
заявляешь, что духовенство, дворяне и даже члены парламента будут платить
налоги, как и все остальные простые люди!
* Или: Фортунатов мешок - самовосполняющийся мешок, распространенный
мотив народных сказок европейских народов.
Какие негодующие, озлобленные крики раздаются в галереях Версальского
дворца! Морепа крутится в этом вихре злобы, точно волчок, ну а бедному
королю (всего несколько недель назад он писал Тюрго: "II n'y a que vous et
moi qui aimions le peuple") (Кроме вас да еще меня, нет никого, кто бы так
близко принимал к сердцу интересы народа) ничего не остается, как подписать
приказ о его отставке и ждать, когда разразится революция*.
Выходит, надежды не сбылись и, так сказать, отсрочены, не так ли?
Отсрочены, это верно, но ведь не уничтожены, не аннулированы. Они снова
оживают, когда в Париж приезжает после долгого отсутствия сам патриарх
философов Вольтер**. Этот высохший старец "в огромном парике a la Lois
Quatorze***, из-под которого сверкают горячие, как угли, глаза" вызывает в
обществе необыкновенный подъем, своего рода взрыв. Оказалось, что Париж
умеет не только смеяться и иронизировать; оказалось, что Париж может
испытывать едва ли не религиозное поклонение к своим героям. Чтобы только
взглянуть на него, дворяне переодевались трактирными слугами, красивейшие
женщины готовы были, кажется, устлать своими волосами путь, по которому
ступала его нога. "Карета, в которой он едет, - это ядро кометы, и хвост ее
заполняет целые улицы". Ему устраивают в театре настоящий апофеоз, точно он
император, и, наконец, "душат под розами". Его нервы не выдержали, и старый
Ришелье посоветовал принять опиум невоздержанный патриарх принял слишком
большую дозу. Даже Ее Величеству пришла мысль послать за ним, но ее вовремя
отговорили. Хорошо уже то, что Ее Величество до этого додумалась. А ведь
этот человек поставил своей главной целью в жизни разрушение и уничтожение
того фундамента, на котором покоятся их величества и их преподобия. Чем
отплатил ему мир за это? Как глашатай и пророк, он мудро высказал то, о чем
многие мечтали сказать, и мир откликнулся и короновал его. Правда, хоронили
обожаемого и задушенного розами патриарха тайком. Ну что ж, самое
замечательное во всем этом то, что Франция, несомненно, беременна (или, как
говорят немцы, "в доброй надежде"); пожелаем же ей счастливо разрешиться от
бремени и принести добрый плод.
* 3 мая 1776 г. - Примеч. авт.
** Февраль 1778 г. - Примеч. авт.
*** Времен Людовика XIV. - Примеч. авт.
Поговорим еще об одном человеке, о Бомарше*, который недавно закончил
отчет о своем судебном процессе ("Мемуары")10**, сразу принесшем
ему известность в обществе. Карон Бомарше (или де Бомарше, так как он был
возведен впоследствии в дворянство), человек смелый и находчивый, имел,
родившись в бедной семье, прекрасный аппетит, честолюбие и еще множество
других талантов, среди которых не последним был талант интриги. Это был
худой, если не сказать тощий, но крепкий, с несгибаемой волей человек. Удача
и собственная ловкость открыли ему доступ к клавикордам наших добрых
принцесс Loque, Graille, a затем и других сестер. Гораздо важнее было то,
что придворный банкир Парис Дювернье почтил его своим доверием, которое
простиралось до того, что Бомарше имел право вести некоторые операции
наличными. Однако наследник Дювернье, человек из высшего света, решил, что
это уж слишком, и организовал против Бомарше судебный процесс, в котором наш
крепыш, потеряв деньги и репутацию, был наголову разбит. Таково было мнение
судьи, докладчика Гецмана, парламента Мопу да и всего остального света, как
обычно безразличного и равнодушного. Пусть все так думают, но Бомарше не
сдастся! Из-под его негодующего пера выходят (конечно, не стихи)
сатирические памфлеты о процессе, с помощью которых, избрав своим оружием
насмешку и неотразимую логику, он начинает отчаянную борьбу за пересмотр
своего дела, против докладчиков, парламентов, властей, против всего света.
Этот высохший учитель музыки неутомимо сражается, как опытный фехтовальщик,
то отступая, то нападая, и наконец заставляет все общество говорить о себе.
Спустя три года, пройдя через поражения и неудачи, проделав работу, которую,
пожалуй, можно сравнить с подвигами Геракла, наш непокорный Карон в конце
концов одерживает победу: выиграв все свои процессы, он тем самым срывает с
докладчика Гецмана судейскую мантию и навсегда одевает его в костюм подлеца;
что же касается парламента Мопу (кстати, Бомарше помогал его разгону),
других каких бы то ни было парламентов да и всей вообще системы правосудия
во Франции, то его пример заставил многих крепко задуматься. Итак, судьбе
было угодно бросить Бомарше в преисподнюю, и вот наш тощий французский
Геркулес вышел из нее победителем, укротив адских псов. Отныне его имя
принадлежит к числу знаменитостей своего века.
* Бомарше Пьер Огюстен Карон (1732-1799) - французский драматург. При
его содействии была организована отправка французских офицеров и оружия в
Америку, восставшую против Англии.
** 1773-1776. - Примеч. авт.
Глава пятая. ASTRAEA REDUX БЕЗ ДЕНЕГ
Взгляните, разве там, по ту сторону Атлантики, не зажглась заря нового
дня? Там родилась демократия и, опоясанная бурей, борется за жизнь и победу.
Во Франции с радостью и сочувствием поддерживают вопрос о правах человека,
во всех салонах только и слышно: что за зрелище! И посмотреть действительно
есть на что: сюда, к сентиментальным и легкомысленным, как дети,
поклоняющимся языческим богам французам, которые живут в монархическом
государстве, прибыли американские представители Дин и Франклин*, потомки
пуритан, воспитанные на Библии и сохранившие издревле присущую англичанам
выдержку и хладнокровие, вкрадчивый Сайлас** и вкрадчивый Бенджамин,
явившиеся сюда лично, чтобы просить о помощи. В салонах над ними,
естественно, зубоскалят и потешаются. Ну а, например, император Иосиф,
которого спросили, как он к ним относится, высказался довольно неожиданно
для человека, сочувствующего философии Просвещения: "По профессии я -
роялист"*** (Mon metier a moi c'est d'etre royaliste).
Такой же точки зрения придерживается и ветреный Морепа, но философы и
общественное мнение поворачивают его в противоположном направлении.
Правительство Морепа приветствует демократию, некоторые частные лица тайком
изготавливают для нее оружие. Поль Джонс**** экипирует свой "Bon homme
Richard", контрабандно провозит в Америку (конечно, англичане не дремлют и
часто проводят конфискации) оружие и боеприпасы, причем за кулисами всего
этого дела стоит Бомарше, теперь уже как великий организатор контрабандной
доставки оружия, не забывающий, конечно, пополнить при этом свой тощий
карман*****. Разумеется, Франции пора иметь военный флот. И разве теперь не
самый подходящий момент для этого, ведь у гордой владычицы морей, этой
английской мегеры, как раз сейчас связаны руки? Так-то оно так, но где взять
деньги на его постройку, ведь казна пуста. Как по мановению руки (Бомарше
говорит, что его руки), то в том порту, то в этом торговцы начинают строить
корабли и преподносят их в дар королю. На воду спущены прекрасные суда, и
среди них настоящий левиафан - корабль "Ville de Paris".
* 1777 г. Дин немного раньше. Франклин оставался до 1785 г. - Примеч.
авт.; Франклин Бенджамин (1706-1790) - американский ученый, дипломат и
государственный деятель. В 1776-1788 гг. был представителем США во Франции,
где пользовался большой популярностью как борец за независимость Америки.
** Т. е. Дин.
*** Здесь игра слов: роялист - сторонник королевской власти; в более
узком значении роялист - сторонник британского владычества в Северной
Америке.
**** Поль Джонс (1747-1792) - мореплаватель-авантюрист; одно время
занимался контрабандой и работорговлей, позже служил в военном флоте
различных стран.
***** Карлейль не прав. Бомарше помогал американцам совершенно
бескорыстно.
На корме стоящих на якоре трехпалубных гигантов развеваются вымпелы,
голоса поддерживающих борьбу за свободу философов становятся все громче -
разве может какой-нибудь Морепа устоять против такого ветра? За океан
отправляются добровольцы. Суровые генералы-янки, такие, как Гэйтс или Ли,
"носящие под шляпой шерстяные ночные колпаки", встают на караул при виде
представителей французского рыцарства, а новорожденная демократия не без
удивления видит, что "деспотизм, умеряемый эпиграммами" встал на ее защиту.
Да, так это было. Рошамбо, Буйе, Ламет, Лафайет (одни служили раньше в
королевской армии, другие нет) - все они обнажили шпаги, приняв участие в
святой борьбе за свободу народа. Им предстоит сделать это еще раз, но уже по
другому поводу.
С Уэссана доносится гром корабельных орудий. Ну а чем занимался в это
время наш юный принц, герцог Шартрский, - "прятался в трюме" или, как герой,
своими действиями приближал победу? Увы, во втором издании события
описываются несколько иначе: оказывается, никакой победы не было, говоря
точнее, победил англичанин Кеппель*. Громкие аплодисменты, которыми наш юный
принц был встречен в Опере, сменились насмешливым шепотом и взрывами смеха,
и это приносит принцу нескончаемые огорчения, ведь ему так хотелось стать
адмиралом.
А тут еще беда, которая случилась с "Ville de Paris", левиафаном морей!
Англичанин Родни захватил корабль, а с ним еще несколько других**, успешно
применив "новый маневр прорыва неприятельской линии". Вспомним, что говорил
Людовик XV: "У Франции никогда не будет флота". Храбрый Сюффрен*** вынужден
возвратиться из Гай-дер-Али, покинув индийские воды. Единственная его
заслуга в том, что он вернулся, не испытав горечи поражения. Если, однако,
учесть поддержку, которая была ему оказана, то, надо сказать, он вел себя
как герой. Теперь наш прославленный герой морей мирно отдыхает в своих
родных Севеннах, выпуская кухонный, а не пороховой дым из труб старого замка
Жолес, которому еще суждено приобрести иную славу, но в другое время и в
связи с другим человеком. Храбрый Лаперуз снимается с якоря и отплывает в
дальние моря**** для блага людей и своего короля, который интересуется
географией. Увы, все и здесь кончается неудачей. Храбрый мореплаватель
бесследно затерялся в голубых просторах морей, и все попытки найти его
тщетны. Долго еще в умах многих людей будет жить его печальный и
таинственный образ.
* 27 июля 1778 г. - Примеч. авт.
** 9 и 12 апреля 1782 г. - Примеч. авт.
*** Байи де Сюффрен (1726-1788) - французский адмирал, сражавшийся в
Индии против англичан.
**** 1 августа 1785 г. - Примеч. авт.
Между тем война продолжается, но Гибралтар по-прежнему не сдается, и
это несмотря на то, что среди осаждающих и Крийон, и Нассау-Зиген, которым
помогают искусные военные инженеры и к которым в конце концов присоединяются
принцы Конде и д'Артуа. Согласно франко-испанскому семейному договору, на
воду спущены плавучие батареи. Крепости в галантной форме передан
ультиматум, но Гибралтар отвечает на него, словно Плутон, тучей раскаленных
ядер. Казалось, скала Кальпе превратилась в жерло ада. В грохоте пушек
прозвучало столь решительное "нет", что этот ответ дошел до сознания
каждого11.
Итак, с этим последним взрывом прекратился шум войны, и, надо думать,
теперь наступит век благожелательности. Из-за океана вернулись благородные
волонтеры свободы и теперь всюду проповедуют ее. Не имеющий себе равных
среди своих современников, Лафайет блистает в версальском Oeil de Boeuf, его
бюст установлен в Парижской ратуше. Непобедимая и неприступная, гордо стоит
демократия в Новом Свете во весь свой гигантский рост, занеся ногу уже и в
Старый Свет. Отметим, что все случившееся отнюдь не пошло на пользу
французским финансам, которые в настоящее время явно больны.
Что делать с финансами? Это, конечно, теперь самый главный вопрос, и
никаким лучезарным надеждам не прогнать маленькую тучку, чернеющую на
горизонте. Мы видели, как Тюрго прогнали с поста генерального контролера
из-за того, что у него не было кошелька Фортуната. Еще меньше способностей
проявил на этом посту де Клюньи, который, заняв "свое место в истории" (кто
хочет, может обнаружить его скучающую бесполезную тень и сейчас на этом
месте), предоставил делам идти как им заблагорассудится и исправно получал
причитающееся ему жалованье. Но быть может, такой кошелек есть у женевца
Неккера? Во всяком случае он умен и честен, насколько