Вячеслав Софронов. Кучум. Книга 2 --------------------------------------------------------------- © Copyright Вячеслав Юрьевич Софронов From: netrebo@mail.ru Date: 07 Dec 2002 --------------------------------------------------------------- ОБ АВТОРЕ Вячеслав Юрьевич Софронов не мог не стать писателем, повествующим об истории Сибири. Романтический Тобольск, дальние экспедиции, походы, легенды старожилов о Ермаке и хане Кучуме -- развили в нем пылкое воображение, страсть к поискам и открытиям. Нужно ли говорить, что его первый роман "Кучум" редкого читателя оставляет равнодушным, заставляя сопереживать его героям, следить за развитием событий. Писательская судьба трудна и непредсказуема. Известно, что многие литературные произведения своим сюжетом предвосхитили реальные исторические события, произошедшие значительно позже. Исторический роман -- случай особый, в котором воссоздается прошлое и судьбы людей, давно ушедших от нас. Некоторые исторические личности известны нам лишь по именам, упоминающимся в летописях или иных документах. Говорить, а тем более писать о них необычайно сложно и тут нужно немалое мужество. Только большой жизненный опыт автора, интуиция писателя, глубокие знания истории позволяют рассказать достоверно и непредвзято о событиях давно прошедших лет. Вячеслав Софронов -- редкий энтузиаст и поклонник Сибири, патриот своего города. Кроме литературной работы он занимается еще и научными изысканиями по истории края. Это говорит о многом. Ранее таких людей называли подвижниками. Хочется порадоваться за автора, за его неукротимую энергию, не ослабевающий интерес к истории, пожелать не уходить от избранной темы (на мой взгляд, очень удачно укладывающейся в историко-приключенческий жанр) и создать еще не один роман о тех событиях, что происходили когда-то на просторах нашей необъятной Сибири. А читатель пусть вместе с героями книги отправляется в увлекательное путешествие и с интересом следит за их судьбой, бурными драматическими событиями той далекой эпохи времен Ивана Грозного, Ермака, хана Кучума. Удачи вам и автору. Профессор Ю. П. Прибыльский г. Тобольск ОТ АВТОРА Сибирь не только огромна по площади, но и населена многочисленными народами и племенами, значительно отличающиеся друг от друга историческим развитием и бытовым укладом жизни. Важна и ее роль в евроазиатской геополитике и тот, кто направлял политику Сибирского ханства, зримо и косвенно влиял на ситуацию многих европейских дворов. С ее политикой должны были считаться, принимать или противостоять влиянию ханов Сибири. Сами же сибирские правители идеологически тяготели к среднеазиатским государствам, вынашивали планы реставрации Золотой Орды. Сибирское ханство, завоеванное шейбанитом Кучумом, располагалось в самом центре нашего края, подчинив и вобрав в себя мелкие племенные политические союзы. Сюда едут бухарские купцы, приходят охотники с Оби, заглядывают и московские торговые люди. Меха -- вот главный интерес всех приезжающих в этот далекий сибирский край. Пушная валюта нужна любой столице мира. В столице Сибирского ханства, Кашлыке, властной рукой правит хан Кучум. Прошли уже многие годы после поражения династии рода Тайбуги. Но жив князь Едигир, который уходит далеко на запад и волею судьбы принимает православие. Живы и другие герои, что боролись, любили, страдали на страницах первой книги. Само действие романа постепенно перемещается в вотчины купцов Строгановых, а затем -- в Москву, Рязань, Бахчисарай, Бухару. Появляются и новые герои. А меж тем, хан Кучум, окрепнув, заручившись поддержкой соседних князей, набирает отборное войско и тайно готовится к войне с Москвой. Вторая книга романа "Кучум" не только продолжает первую, но идет дальше, раскрывая все новые и новые действия того времени, подводя читателя к главнейшему событию XVI столетия -- присоединению Сибири к России. Автор благодарит всех, кто помог ему в работе над романом: руководителей фирмы "АТИКО" Игоря Юдаева, Игоря Шестакова, главного архитектора г. Тобольска Спиридонова Андрея, а также всех доброжелательных читателей, дающих ему, автору, огромный творческий импульс. Андрею и Юрию, сыновьям моим, посвящается ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ХАН С ЛИЦОМ СТРАННИКА KEPEШ* Нет в Сибири более драгоценного зверя, чем Соболь. Ни Лиса, ни Бобер ни даже царственный Горностай не могут соперничать с ним по уму и хитрости. Он -- самый мудрый. Он -- самый гордый. Он -- самый трудолюбивый из всех сибирских зверей. Нет у него той силы, как у могучего Медведя. Нет у него удачливости Лисицы. Нет терпеливости Рыси. Нет таких клыков, как у Волка. Нет чуткости Зайца. Нет мудрости Бобра. Но он -- Соболь. Его и только его почитают за главного зверя люди земли Сибирской. О нем поют в своих песнях охотники этой земли. Он -- мозг Сибирской тайги. Он -- ум Сибирской тайги. Он -- душа самого прекрасного из сотворенного Богом на Земле края. Он знает, что происходит в любом уголке Сибирского царства. Он -- царь царей Сибирских. Он -- воин. Он -- отец этой Земли. С берегов теплых морей, из жарких пустынных стран, из полуденных мрачных земель спешат в Сибирь люди торговые, чтобы поклониться ему. Везут серебро и драгоценные камни, китайский шелк, фарфор и восточные пряности, бледнолицых красавиц, лишь бы стать друзьями, удостоиться внимания царя Сибирского -- Соболя. Всех принимает он, всех жалует и благодарит за любовь и почитание. Никто не возвращается обратно без даров его царских. Идет молва о нем по всей земле: славят его все языки и народы и поклоняются ему, сибирскому Соболю. Он -- хозяин земли. Он -- ключ этой земли. Он -- богатство сибирской Земли. Каждую зиму Аучы-охотник уходит в лес ставить ловушки на зверя, силки на птицу, встретить сохатого в глухом тумане. Один уходит в лес Аучы-охотник и всю зиму, пока снег не потяжелеет, не начнет постанывать, оседать на землю, не набухнет, как баба на сносях, живет он там. Ходит Аучы-охотник от дерева к дереву, от сосны к ели, от березы к осине по узким тропам идет и следы зверя глядит, читает, счет им ведет. Все-то он знает, ведает в лесу: сколько зайчишек горькую осинку обглодали, сколько тетеревов-косачей почки на ольхе лущили, сколько волков серых зубами в глухом лесу щелкают, мокрыми носами добычу чуют. И уж доподлинно знает Аучы-охотник, где царственный зверь Соболь ходит, живет, в каком дупле он себе жилье облюбовал, выбрал. Подойдет он к дуплу, поклонится низко, шапку снимет, попросит: "Покажись мне, господин Соболь-Кеш. Доставь удовольствие видеть твой царственный лик!" Выглянет из дупла Соболь-Кеш, сверкнет черными бусинками глаз, пошевелит длинными усиками, кивнет охотнику царственной головкой и обратно в дупло скроется. Попрощается с царем зверей Аучы-охотник и путь свой продолжает по зимнему лесу дальше зверей считать, наблюдать. Весной принесут звери к его избушке собранную дань-оброк, сколько Аучы-охотник унести сможет. Попрощается он с лесом-урманом до следующей зимы и в родной улус спешит, где жена и дети малые его давно ждут, поджидают. Так всегда было. Столько зим, сколько человек на земле жил и поклонялся Великому Соболю. Но однажды пришел Аучы-охотник по первому снегу в лес-урман и сколько не ходил, а не нашел ни единого следа царя зверей. Ушел Соболь-Кеш от него и весточки о себе не оставил. Заплакал Аучы-охотник, прибежал домой и спрашивает у отца, слепого-старца: "Почему ушел от меня Соболь-Кеш? За что обиделся? Чем не угодил я ему?" И отвечал ему старец-слепец: "Хоть глаза мои давно не видят свет солнечный, но разум пока исправно мне служит. Ушел от тебя Соболь-Кеш потому, как срок пришел ему другой лес-урман искать и тамошними зверями править. От верховного бога с самого сотворения мира так завещано. Не может царь зверей Соболь-Кеш долго в одном месте жить. По всей Сибири ждут его звери..." -- Сколько мне теперь ждать? -- Аучы-охотник старца-слепца спрашивает, чуть не плача.-- Вернется ли Соболь-Кеш обратно?" -- Только Главный шаман ответит тебе. Он с верховным богом беседу ведет. Его и спроси. Аучы-охотник пошел Главного шамана искать. Тридцать дней ходил. Три пары лыж изломал, пока нашел. Шаман на высокой горе сидит, что до облаков достает. Только пятки ног его больших видно. Говорит он Аучы-охотнику: "Знаю, зачем пришел ты. Соболя-Кеш ищешь. Не найти тебе его. Ушел он в мир, что людям простым видеть его не дано. Иди обратно домой и жди, когда он сам пожелает снова вернуться". Поплелся Аучы-охотник обратно, слезы рукавицей смахивает. Вернулся, ждать стал, когда царь сибирских зверей к нему в лес-урман пожалует. Много зим ждал, но так и состарился, умер, а не дождался. Сын его прожил столько, сколько положено от верховного бога на земле жить. Тоже умер. Внук Аучы-охотника подрос, воином стал, а в лес не ходит, ловушки на зверей не ставит. Никто не научил его этому. Только однажды налетели на его улус враги-недруги. Селение пожгли. Скот угнали. Люди едва убежать, в лесу укрыться успели, спрятаться. Сидят под толстой красной сосной, горькие слезы льют, как дальше жить не знают. Вдруг из соснового дупла выглянул зверь невиданный и говорит людям тем: "Услышал я про вашу беду горе и обратно вернулся. Живите в моем лесу, как деды ваши жили. Ведите счет зверью лесному и будут они вас каждую весну оброком-данью одаривать, сколько вам того требуется". Догадались люди, что был то сам Соболь-Кеш, царь лесных зверей. Построили они в глухом урмане-лесу избушку, стали там жить, по тропам звериным ходить, ловушки ставить, порядок в лесу поддерживать. Через короткий срок не было во всей земле сибирской более могущественного народа. Едут к ним отовсюду купцы-менялы, караваны от теплого моря из стран поднебесных, спешат царю зверей Соболю поклониться. Идет о нем слава по всей земле, и славят люди Соболя -- царя зверей. И пока правит он Сибирью, то будут жить счастливо люди самого прекрасного из сотворенного Богом на Земле края и повторять: СО -- творил БОг Лю -- бовЬ и мы ЕГО дети. ПРАВИЛА ДЛЯ ПОСЛОВ После того как в Европе приняты решения, происходит отправление послов. Пусть ом узнает, размеры государства и крепостей и пусть собирает сведения о драгоценностях, средствах к пропитанию, об охране и слабых сторонах. Места для расположения своих войск и войск врага, для сражения и отступления их, пусть он наблюдает. Допущенный в чужую резиденцию пусть войдет в нее. Пусть произнесет царское послание, как оно ему сказано, даже если предвидит опасность для жизни. Пусть он замечает, есть ли в речи, лице, взгляде врага благожелательность к нему, уважение к его речам, сажают ли вблизи царя, оказывают ли ему почесть, считаются ли с его желаниями, проявляют ли доверие к нему. Из древнего восточного манускрипта ИЛЧЕЛЕК* Кучум не верил никому... Так жили его отец и дед -- и все, кому суждено править миром. Он не верил своим женам, их многочисленным родичам с глазами голодной лисицы. Подрастет сын, родятся другие дети и ему придется делить меж ними все, что завоевано, свезено, увязано железной рукой его ханской воли. И делить надо будет так, чтобы сильному досталось по силе, а слабому -- по слабости. На выносливую лошадь и грузят больше, и везет она дольше. А слабого мерина держат до первого снега, чтобы снять шкуру и сварить в общем котле. Уже несколько лет, трудных лет держал он свою ставку на ханском холме над своенравным Иртышом. Подрос первенец его, Алей, рожденный красавицей Самбулой, дочерью могущественного хана Ангиша. Малыш рос толстый и здоровый, со смуглой кожей и большими черными распахнутыми всему окружающему миру глазами. Он рано стал ползать, сбрасывая с себя пеленки, выползая из шатра под лучи хмурого сибирского солнца, норовя подобраться к костру, и плакал от боли, когда под маленькую ручонку попадал случайный уголек. Мамки с испугом бросались к малышу, дули на ожог, мазали маслом, боясь ханского гнева за недосмотр. Но Кучуму нравилось глядеть как его наследник познавал новый для него мир. Потому он и не попрекал за недогляд, а наоборот, смеясь, хлопал себя по коленям, наблюдая за малышом. Он часто брал Алея в свой шатер и долго там оставался вдвоем с непоседливым, рвущимся из рук мальчиком, желающим узнать все сразу и обо всем. Потом он выносил Алея из шатра, опускал на землю и тот, благодарно улыбнувшись большому и доброму существу, тут же улепетывал на четвереньках, смешно пришлепывая толстыми губами. Кучум с грустной улыбкой смотрел вслед малышу и, оглаживая левой рукой мягкую бородку свою, в которой за прошедшую зиму появилось с десяток седых нитей, предвестниц зрелости и прошлых горестных испытаний. Он представлял сына скачущим среди воинских сотен, пригнувшегося к потертому седлу с зажатой и выброшенной вперед рукой навстречу ветру полоской стали. Ему не придется, подобно отцу, отвоевывать себе место под солнцем в этом мире и уходить с нанятыми на чужие деньги проходимцами в северные земли, не имея даже малой надежды на чью-то помощь и поддержку. Нет, он, хан земли Сибирской, направит его на запад вслед за движущимся по небу шаром солнца, по пути славных ханов Золотой Орды, чтобы вернуть утраченные некогда земли и пастбища. Как перелетная птица летит от зимней стужи в теплые края, чтобы едва обозначатся забереги на северных озерах, вернуться обратно, так и степняк, подобно дикому гусю, уходит на зиму в неохватные человеческому взгляду степи, распрягает боевых коней до следующей весны. Коням и то нужен отдых, чтобы, вдыхая широкими ноздрями стылый воздух степей, почувствовать себя дикими существами, не подвластными человеческому окрику и не боящимися свиста ногайки; им нужно забыть запах крови, дым пожарищ, людской, жуткий рев во время сечи. И коням нужен отдых... Кучум с полуприщуром, собрав вокруг глаз немногие пока морщинки, вдыхал приятный дымок костра, куда время от времени работники подбрасывали охапки полыни и иструхшей березы, отпугивая ненасытные полчища комаров, ищущих непрестанно свою жертву и днем, и ночью. Хан смотрел на первенца, а сам считал годы, которые отпущены ему для короткого роздыха, собирания и скапливания сил, сколачивания новых сотен. Так, степной вольный жеребец не может оставаться долго на одном пастбище и, умяв сочную траву твердыми копытами, вдруг вскинув высоко вверх голову, призывно заржав, бросается, выставив вперед мощную грудь, в заросли тугой зеленой травы, больно хлещущей по бедрам. Вдавливая копытами землю, перекатывая мышцы под лоснящейся кожей от шеи к крупу, задрав голову, в бешеном галопе он прокладывает тропу для всего табуна, уводя его с вытоптанного куска земли на новый. И никто даже из опытных пастухов не может предсказать, когда вожак, уловив широкими ноздрями свежий ветер, кинется наперерез ему в голубеющее марево степи. Только дай волю неуемному жеребцу и он уведет, утянет весь табун, безжалостно гоня и жеребых кобылиц, и малолеток, всего неделю сосущих матку. Они, выбиваясь из сил, тянутся вслед за табуном, вскидывая голову на тонкой еще не окрепшей шее вверх, жалобно зовут матерей и отстают, теряются меж диких трав и речных излучин, становясь легкой добычей волчьих стай. Яростный жеребец в своем порыве безжалостен к слабому и лишь этим сохраняет свою породу, свою кровь, передавая семя самым выносливым кобылам и загоняя неистовой скачкой старых помногу раз ожеребившихся маток, бросая их, одиноких, посреди степи с бешено бьющимся сердцем и тоской в угасающем взоре. Лишь иногда вожак останавливает свой бег, услышав призывное жалобное ржание молодой кобылицы, не желающей бросать сосунка-первогодка, заблудившегося меж высоких трав. Мать, зная, что погибнет вместе с жеребенком, отстань она от общей массы слитых как бы в одно целое летящих тел, не может противиться древнему голосу материнства, поворачивает к упавшему на землю малолетке, громко трубя и прощаясь с распластавшимся по степи табуном. И услыхав голос, который год назад призывал его, вожака, своей молодостью и страстью, узнавал его, пробуждая острый вкус запаха течки и сладострастия, жеребец поворачивал обратно к неутешной молодой матери и сгустку своей жизни, явившемуся на свет карим или вороным, чтобы дать ему последнюю попытку подняться, нагнать свой табун. Но упади, отстань жеребенок во второй раз, и вожак не повернет, бросит его без жалости. Ибо таков закон Степи. Но вырастет жеребенок, окрепнет и загрызет, забьет в первой же схватке бывшего вожака, отогнав от молодых кобылок, и уже сам покроет всех до единой и помчит табун, ни на миг не приостановив стремительный бег, оставив старика в одиночестве с костлявой смертью. А тот и не попросит о снисхождении, хорошо зная закон Степи. Лишь вытянет голову, чтобы лучше видеть исчезающий табун в знойном мареве тяжелого, душного воздуха. И Кучум знал древний закон Степи. Не им он придуман и не ему менять его. Ему нужен был молодой и решительный приемник, сильный и злой воин, который сможет сохранить род, дать новую жизнь десяткам таких же безжалостных сыновей, пришедших в этот мир для борьбы, чтобы все брать силой и только силой. Таков закон Степи. Таков закон Жизни. Такова сама Жизнь. Кучум смотрел на первенца и где-то в глубине мыслей отдаленно угадывал сожаление к самому себе, к тому времени, когда не сможет вести сотни и рубить врагов так же легко и ловко, как делал это всю жизнь. Легко и без жалости. Без жалости и легко... Прошло то время. Сладка жизнь, как сладко первое опьянение, первая женщина, первая пролитая кровь. Потом приедается все: и вино, и женщины, и враги. Ни что не веселит, не греет, и каждый новый день несет не радости, а заботы. Заботы о следующем дне. И в этом -- вся жизнь. И никто не предложил чего-то другого... * * * Сегодня в Кашлыке праздничный день: из Бухары прибыли долгожданные послы, а вместе с ними и караван. Вон они стоят за стенами городка, и его воины меняют у купцов собранные с сибирцев драгоценные меха на оружие, пряности, ткани. Бухарские послы пока отдыхают после дальней дороги внутри городка. Их двое недоверчивых и опытных воинов с обветренными и мужественными лицами. Даже собственную стражу поставили у шатров, нанеся этим оскорбление ему, хану этой земли. Впрочем, он бы на их месте поступил точно так же. С Бухарой у него долго не складывались отношения. После смерти его старшего брата, Ахмет-Гирея, верного подданного Абдуллы-хана, в Кашлык никого не прислали. Чего-то выжидали, медлили. Верно думали, что ему ненадолго удастся задержаться на ханском холме. Но они ошиблись. В очередной раз ошиблись. Тогда он сам, спрятав гордость в кулак, направил бухарскому хану богатые подарки, которые сделали бы честь любому правителю. Зная жадность бухарских визирей, он не сомневался в успехе. Целый год прошел, прежде чем посольство вернулось обратно. Ни с чем. Пустые и обобранные. Едва пробились через отряды, разбойничающие на караванных тропах. Кудаш-бек, что ездил с грамотой от него, несколько вечеров пересказывал о своих злоключениях. До Абдуллы-хана его так и не допустили. Выманивали подарки, обещая доложить хану о прибытии послов из Кашлыка. Доложили? Аллах им судья. Абдулла сказывался то больным, то уезжал на охоту. И так целый год! Год просидеть возле ханского дворца и даже не увидеть полы его халата! Так Бухара указывала Кучуму на его место под солнцем. Да он и без них знает, кому что уготовлено Аллахом в этом мире! Ладно, они еще попомнят все унижения, выпавшие на его долю. Кудаш-бек рассказывал, что в Бухаре неспокойно. В самой столице воинов почти не встречал. Верно, все они разосланы по границам ханства. Бухара очень редко жила без войны. К жирному куску всегда тянутся руки и число их не уменьшается, а множится день ото дня. Но самое главное, ради чего посольство Кудаш-бека имело смысл, и не зря потрачены деньги, потерян год, -- это сообщение о войне между Абдуллой-ханом и Хакк-Назаром. За эту тончайшую ниточку и уцепился Кучум. Она должна помочь ему распутать бухарский клубок, открыть двери ханского дворца. На следующее лето в ставку Хакк-Назара он отправил хитрого Карачу-бека. Но без грамоты. Зачем рисковать. Он все должен был передать тому на словах. Враг моего врага -- мой друг. Карача-бек гнал впереди своего посольства табун степных кобылиц, позаимствованных Кучумом у тестя, хана Ангиша. Лучше подарка и не сыщешь. Карача-бек вернулся поздней осенью, иссеченный степными ветрами, и с добрыми вестями. Хакк-Назар приглашал сибирского хана принять участие в набеге на гордую Бухару. Этого-то и надо было Кучуму. Конечно, сам в набег он не пошел, но отправил по весне две сотни своих нукеров к вновь обретенному союзнику. Сотни вернулись с богатой добычей и почти без потерь. Правда, и на этот раз Бухара выстояла, отразив удар. Но на ее щите появилась огромная трещина, и трон Абдуллы-хана значительно накренился. Через небольшой срок под стены Кашлыка пришел небогатый купеческий караван. Ничего особенного в нем не было. Обычный караван, обычные купцы. Но караван-баша, приглашенный к ханскому шатру, как бы между прочим, обмолвился, что бухарские визири недоумевают, отчего не приезжают более из Кашлыка послы для встречи с Абдуллой-ханом, его давним другом. Вот так. Абдулла, оказывается, давний его друг! Кто бы мог подумать, что у него, Кучума, есть друзья в Бухаре?! Что ж, от такой дружбы грех отказываться. И опять пошли послы в далекую Бухару. На этот раз посольство возглавил Карача-бек, для которого, казалось, не существовало ничего невозможного. Если Кучум не верил ни одному из своих беков и мурз, то Караче-беку он не верил втройне. Но именно он был способен уладить дела с Бухарой. Карача-бек вернулся с удачей. Ему в отличие от Кудаш-бека не пришлось провести бесполезный год в Бухаре. Двери ханского дворца открылись перед ним, едва он успел смыть с себя грязь от дальнего перехода. Его везли во дворец на белом скакуне, покрытом красным ковром. Он был удостоен поцелуя полы халата Абдуллы-хана. Ему были оказаны знаки внимания, как послу знатного государя. С ним из дворца Абдуллы-хана отправили милостивую грамоту Кучуму с приглашением в Бухару. Отныне он признан равным среди равных. И вот сегодня на ханском холме состоится пир в честь бухарских послов. Сегодня должно случиться то, к чему он шел столько лет. Да, он добился своего. Наперекор всем и против их воли. Сам! Своей волей! * * * Кучум ощутил холодок, пробежавший по телу, и зябко повел плечами, похлопал широкой ладонью по груди, прогоняя чувство тревоги. Снаружи в шатер просунулась голова юз-баши, Чегулая, ведающего ханской стражей. -- Мой господин,-- почтительно сообщил он,-- послы проснулись и совершают утренний намаз. -- Хорошо. Поставь в ряд две сотни от их шатров к моему. Проверь, чтобы все воины в исправных доспехах были. Чтобы зверем смотрели на гостей, но и с почтительностью. Понял? -- Все понял. Сотни ждут сигнала. Что еще? -- Кликни Карачу-бека. Пусть придет. Голова юз-баши исчезла. Послышались негромкие крики, топот, бряцание оружия. То строились сотни для почетной встречи гостей. Полог шатра вновь откинулся и Карача-бек остановился перед ним, чуть наклонив голову. Он умел это делать: наклонить голову ровно настолько, как подобает приличию предстать перед господином, однако ни разу (ни разу!) он не поклонился, как то делали все остальные беки и мурзы. Знает себе цену, ох, знает! -- Все готово? -- спросил Кучум, не выказывая легкого раздражения, что овладевало им каждый раз при разговоре с умным и хитрым визирем. -- Еще вчера все было готово, мой хан,-- ответил тот, как бы подчеркивая свою расторопность и одновременно давая понять, что проверять его излишне. "Может показаться, что я здесь совсем ни к чему",-- подумал Кучум, сверля визиря пристальным взглядом. Но вслух мягко обронил: -- Ты, как погляжу, всю жизнь только и делал, что послов принимал. -- Каждая птица свое место в стае знает,-- ответил, как всегда, иносказательно визирь. Но Кучум заметил как дернулось его плечо, что тот обычно тщательно скрывал, как и свою хромоту, усилившуюся после ранения. -- Смотри, как бы наши нукеры не перепились. Перед послами-то. -- Можно подумать, пьяных они не видели. Иду,-- как равному кивнул Карача-бек и, мягко ступая, вышел из шатра. -- Верно, скоро мне придется ему кланяться, -- плюнул в сердцах Кучум. Еще несколько лет назад он бы самолично подпалил своему визирю пятки на костре за такой поклон. Но время меняет людей. Изменило и его. Да и после смерти Алтаная не стало у него более близкого человека, нежели Карача-бек. Близкого только по делам, но не по душе. Тягостен удел правителя... Меж тем завыли карнаи, им вторили зурны, послышались глухие удары в нагары. Кучум привычно положил левую руку на рукоять сабли и вышел из шатра. Зрелище, открывшееся перед ним, зачаровало даже его. Никогда прежде ханский холм не был столь богато и торжественно украшен, не слышали окрестные леса столь громкой музыки. На всех башнях городка висели разноцветные флажки и знамена, перекрещенные длинными хвостами бунчуков. Дорога от посольских шатров до его, ханского, была устлана цветастыми восточными коврами, вдоль которых застыли две сотни отборных воинов в блистающих на солнце доспехах. Внизу мягко светились иртышские воды, а небо окаймляли узорчатые белые облака, делая картину законченной и праздничной. Увидев своего хана, воины выхватили сабли из ножен и отсалютовали ему. Кучум в ответ взмахнул клинком и так застыл, олицетворяя собой власть и победу. Две сотни сабель ударили о стальные щиты враз, одновременно. Оглушительный звон стали о сталь обрушился на послов, вздрогнувших от неожиданности, докатился до темного ельника. Те невольно оглянулись назад, словно и в лесу скрывались воины. Кучум одобрительно улыбнулся, кинул клинок в ножны и встал неподвижно в ожидании. Застыли и две сотни отборных нукеров его, зверски поблескивая глазами на послов и щеря крепкие белые зубы в усмешке. Львы, не воины! Послы, сопровождаемые едва заметно прихрамывающим Крачой-беком, быстро ступая, пошли навстречу ему, стремясь поскорее пройти меж зверем глядевшими нукерами. Осталось всего шагов пять, когда Карача-бек внезапно остановился и отвесил хану низкий поклон. -- Достопочтенный хан сибирской земли, владыка среди владык, -- подобострастно заговорил визирь, -- великий среди великих, сильнейший среди сильнейших, столп веры правоверных всей земли, доблестный воин и храбрейший среди храбрых, дозволь представить тебе послов от владыки ханства Бухарского досточтимого Абдуллы-хана. Он сделал паузу и отступил назад, передавая слово для приветствия прибывшим послам. Вперед выступил один из них, по возрасту -- ровесник Кучума, но более сухой и темный лицом с проницательными глазами царедворца и вкрадчивым мягким голосом. -- Наш великий хан поздравляет тебя с воцарением в Сибири и желает долгих лет и доброго здоровья. Хан Абдулла шлет тебе свою грамоту и приглашает приехать на священную землю Бухары, посетить его и доставить радость. -- С этими словами он протянул большую, свернутую в трубку грамоту со свисающей сбоку огромной красной печатью, прикрепленной к самой грамоте золотым шнуром. Но не сделал и шага к нему. Кучум не двинулся с места. То посол должен был возложить грамоту к его ногам. Но он не сделал этого! Значит, были особые распоряжения от Абдуллы-хана, сына лисицы! И тут он желает унизить его! Унизить... Унизить... Унизить... Кучум молчал и не двигался. Не двигались и послы, с видимой почтительностью склонив головы. Желваки заходили на лице у Кучума и он уже повел глазами в сторону охраны, чтобы скрутили наглых послов и бросили в яму. Они преступили все законы, проявив неуважение к хозяину этой земли! Они достойны смерти! Неожиданно из-за спины послов вынырнул Карача-бек и протянул к ним невесть, откуда взявшийся серебряный с позолотой круглый поднос. "Под халатом что ли он его прятал?" -- изумился Кучум. Грамота легла на поднос и торжественно поплыла, несомая визирем к хану. -- Прими, достопочтенный хан,-- Карача-бек опять согнулся до земли, протягивая поднос с грамотой. Кучум легко подхватил тяжелый свиток, сломал печать и передал визирю. -- Читай всем, -- сухо проговорил хан, почувствовав испарину на голове и предательски вспотевшие ладони. -- "Едва не рухнули все надежды на мир и дружбу с Бухарой. Еще чуть и случилось бы непоправимое. А каков визирь? Откуда научился всему? Он словно рожден для встреч и приемов. Нашелся".-- С благодарностью подумал Кучум. Ему вспомнились собственные слова: "Словно всю жизнь послов принимал". Так и есть. Равного ему просто нет и будут ли еще. А Карача-бек громким голосом, легко выбрасывая из себя слова, читал грамоту, обращаясь в первую очередь к Кучуму и всем собравшимся на ханском холме. Кроме слов дружбы, заботы о его ханском здоровье и приглашения посетить Бухару, ничего важного в послании не содержалось. Наконец, чтение закончилось, и визирь все с тем же низким поклоном передал грамоту Кучуму. Он небрежно коснулся ее левой рукой и указал на свой шатер. Подскочил юз-баши Чегулай и, с поклоном приняв поднос с грамотой из рук визиря, понес в шатер. Но церемония еще не была закончена, хотя Кучуму хотелось как можно скорее остаться одному. Вперед вышел второй посланец бухарского хана. Низкого роста, почти старик, с бородой, касающейся груди. -- Почтенный Темир-ходжа передает дары от нашего хана,-- сообщил посол, вручавший грамоту, хлопнул в ладоши и из-за его спины возник маленький, ростом с ребенка, человечек в халате, волочившемся по земле, неся огромный кувшин. Коротышка, сделав два шага, опустил кувшин на землю. Медный кувшин, судя по всему, был довольно тяжел, его ручка и бока сверкали вправленными в металл большими зелеными каменьями. Человечек поставил кувшин возле ног хана и, низко поклонившись, уселся рядом на земле. Кучум с удивлением поднял бровь, ожидая объяснений. -- Хан Абдулла посылает тебе благовония для тела, а также своего придворного брадобрея,-- пояснил Темир-ходжа,-- отныне -- он твой. Хан дарит лучшее из его бесценных сокровищ. Следом за кувшином два дюжих воина поднесли к ханскому шатру кованый сундук и, поставив на землю, откинули крышку. Темир-ходжа запустил руки внутрь и извлек оттуда несколько свертков яркой материи. У Кучума зарябило в глазах от пестроты красок. -- Для твоих жен и наложниц, -- пояснил Темир-ходжа. Подарки следовали один за другим. К ханским ногам опустили высокое седло с серебряными стременами, украшенное голубой бирюзой. Тут же положили конскую сбрую, покрытую круглыми серебряными бляшками, в центре которых были вправлены драгоценные опалы и топазы, а на концах уздечки -- бирюза. -- Эти камни помогают воинам одерживать победу, -- проговорил Темир-ходжа, -- они могут остановить кровь, отвести беду и принести удачу в любви. Затем на седло лег кинжал с рукоятью из слоновой кости, украшенной кровавыми рубинами. Посол склонился к кинжалу и чуть вытащил из ножен, показывая затейливый узор на лезвии. -- Пусть этот кинжал поможет тебе в борьбе с врагами. Он сам найдет путь к сердцу врага. Тебе надо только шепнуть об этом, -- загадочно улыбнулся посол в седую бороду. И, наконец, по коврам прошествовали четверо воинов, неся да плечах носилки, покрытые сверху яркой материей. Носилки опустили на землю и у Кучума перехватило дыхание, он догадался, что должно находиться под пологом. А хитрец Темир-ходжа не спешил посвящать его в тайну, сокрытую внутри. Он медлил. Кучуму ничего не оставалось как равнодушно отвернуться от носилок. Темир-ходжа заговорил тихо и вкрадчиво: -- Достопочтенный хан, позволь преподнести тебе самый драгоценный камень из сокровищницы бухарского правителя. Этот дар должен скрасить твои горести и печали. Он даст тебе радость и отдохновение от забот земных, унесет в заоблачные высоты, омоет твои печали и сделает самым счастливым из всех смертных. -- Посол махнул рукой и воины по его знаку сорвали полог с носилок, открыв их для взоров собравшихся. У Кучума на миг перехватило дыхание. То, что он увидел, превосходило все его ожидания: на носилках сидела, подобрав под себя ноги и скромно потупив взор, прекрасная светловолосая девушка. Ее волосы цвета спелой ржи, заплетенные в тугую косу, притягивали к себе взгляд любого, а чистое белое лицо с нежным румянцем и легкими, едва заметными веснушками на щеках и на переносье, делали ее еще прекрасней. Кучум не удержался и сделал несколько шагов к девушке, протянув огрубевшую руку к щеке. Невольница чуть вздрогнула и смущенно подняла глаза. Они еще больше поразили хана. В них была не просто синь безоблачного неба в жаркий полдень и влага незамутненных озер, в них жила неземная тоска и боль. Глаза, как опасный омут на стремнине, звали и тянули к себе. Рука Кучума застыла на полпути, так и не коснувшись девичьей щеки. А девушка что-то прошептала и, легко подняв правую руку, как бы перечеркнула себя ото лба к груди, а потом от правого плеча к левому, и губы ее беззвучно затрепетали, зашептали незнакомые слова. -- Кто она? -- Она русская,-- ответил Темир-ходжа. -- Русская? -- невольно переспросил Кучум. Он вспомнил бородатых русских купцов, приходивших с караванами на Бухарские базары, крупных и широких в плечах. Но девушка была столь легка и призрачна, что казалось, налетит порыв ветра и унесет ее, подобно золотистому листу, сорванному с березы, и совсем не походила на них. Темир-ходжа, пристально наблюдавший за Кучумом, заметил, сколь сильное впечатление произвела на него русская пленница, и остался весьма тем доволен. Подарок, доставленный им, был с секретом: при ханском дворе остался родной брат девушки. Их купили вместе. И теперь жизнь юноши зависела от его сестры. На нее же Темир-ходжа возложил нелегкую задачу: она должна стать глазами и ушами его, и через купцов передавать все, что происходит в далекой сибирской земле. -- Как зовут девушку? -- спросил Кучум, чтобы прервать затянувшееся молчание. -- Теперь ты ее господин, тебе и имя давать. Хочешь, назови Ульмасак -- неумирающей, а хочешь, Сюльчамал -- драгоценной вдвойне, а можешь и Гюльнисой -- цветком... -- Как ее звали раньше? Посол чуть помялся и, огладив левой рукой белую бороду, ответил; -- Аллах ее знает... Я и не спросил. Да какая разница? -- Ясно,-- Кучум усмехнулся и, кивнув, направился к шатру, но запнулся обо что-то и чуть не упал, ругнулся, -- тьфу, на твою паршивую голову! Окружающие беззлобно засмеялись над неловкостью хана. Второпях он наступил на сидевшего позади него коротышку-брадобрея и тот заверещал, что есть силы: -- Такой большой на меня наступил! Раздавил! Ой, больно! Ой, как больно! -- и он покатился по земле, громко вопя. Кучум невольно растерялся, но затем понял, что коротышка разыгрывает его. -- Эй, успокойся, а то всех зверей в лесу распугаешь, -- крикнул Кучум, засмеявшись. -- Дайте ему сладостей, пусть замолчит. Услышав про сладости, коротышка сел на землю, оглядел всех насмешливым взглядом и зашепелявил, смешно коверкая слова: -- Какай хитрый Халик! Ой, какай я хитрый! За один пинок уже дают сладости! Какой у меня умный голова! А зад еще умнее. Хочешь проверить? Пни меня по нему, пни! -- И коротышка смешно встав на четвереньки, подставил ему свой зад, закинув на спину полы халата. Кучум, оказавшийся в неловком положении, глянул на смеющихся послов, на своих воинов, потом на прищуренные глаза Карачи-бека, усмехнулся и слегка пнул коротышку ногой под зад. Раздался громкий крик и тот, перевернувшись через голову, покатился по земле, кувыркаясь и дрыгая ногами в воздухе. Затем он вскочил, надув щеки и тараща глаза, выпятив свой животик, двинулся на Кучума. -- Что сделал со мной? А! Что сделал?! Так сильно ударил, что задница в живот ушла! Как жить теперь буду?! Дай вина, а то умру! -- кричал он. Кучум дохохотал до слез, махнул рукой, чтобы принесли вина. -- А теперь, прошу отведать наше скромное угощение и принять от нас подарки для достопочтенного Абдуллы-хана. Все расселись на разостланные меж шатрами толстые попоны к расставленным блюдам с угощениями. Нукеры из сотен сибирского хана обосновались чуть в стороне, и туда же подсели прибывшие воины из посольства. Послы сели напротив Кучума, с левой стороны он посадил Карачу-бека, с правой -- племянника Мухамед-Кула. Живя после гибели отца в Кашлыке, юноша заметно подрос, над верхней губой уже пробились едва заметные черные волоски, свидетельствующие о том, что через год, другой он станет мужчиной, воином. Он впервые присутствовал на столь важном собрании как прием послов, и легкий румянец время от времени окрашивал его смуглые щеки, да длинные ресницы чаще обычного вспархивали вверх. Явился с многочисленными родственниками и Соуз-хан, узнав откуда-то о прибытии бухарских послов. Он был, как всегда, суетен и не сдержан, а после нескольких выпитых пиал вина начал безудержно хвастать: -- Передайте Абдулле-Багадур-хану, что в моих угодьях водятся самые красивые соболя. Старики говорят, что сам Ульгень, покровитель всех соболей, живет в моем улусе... -- Что же ты не привез соболиные шкурки в подарок гостям? -- насмешливо спросил его Кучум нимало не обиженный таким бахвальством. -- Я приехал, чтобы пригласить их в гости, если мой хан позволит. -- О том гостей спрашивай, -- не глядя в его сторону, как от надоедливой мухи отмахнулся Кучум. -- Мы с удовольствием заедем к уважаемому... "Соуз-хану",-- подсказал услужливо Карача-бек,-- Соуз-хану, -- добавил молодой посол. -- А меня, уважаемый, почему не зовет в гости? -- тут же вмешался бегающий меж гостями коротышка-брадобрей. -- Кто ты такой, чтобы приглашать тебя в гости? -- небрежно проговорил Соуз-хан, оттопырив нижнюю губу. -- Или ты родственник бухарского хана? -- Уважаемый угадал. Так оно и есть. Мой осел вместе с ханскими жеребцами в одной конюшне ночевал и сильно тосковал. На волю вышел, да и сдох, не будь плох. Я с него шкуру снял, хану нашему за халат поменял. Так в нем и хожу. Дал бы и тебе надеть, да боюсь живот некуда будет деть. После этих слов все опять дружно захохотали, а Соуз-хан, решив, что смеются над его слишком большим животом, налился краской, побагровел и, вскочив, схватился за кинжал. -- Ах, ты, недоносок! Смеешь надо мой смеяться! Да я тебя... -- И кинулся за коротышкой, отбежавшим от него на несколько шагов. -- Коль догонишь, сладкую лепешку дам, -- дразнился тот издали. -- Ой, Халик-Карсак, не шути с ним! -- закричал кто-то из воинов.-- У него такой большой кинжал! Страшно! -- Бывает, что и петух летает, -- отвечал тот, -- а от доброго отца родится бешеная овца. У него пузо по коленям стучит, бежать мешает, в пот вгоняет. Но, видать, Соуз-хан рассердился не на шутку и что есть мочи погнался за Халиком с кинжалом наперевес. Но догнать юркого