о близкое отношение к принесенным доспехам, и льстиво заговорил: -- Быть может, ты, друг Василий (Неждан назвался своим крещеным именем, более привычным для греков), поучишь нас, как делать такие изумительные вещи? Я знаю, эта кольчуга из твоей страны... Неждан едва не расхохотался. Вот как! Он шел сюда за секретами производства, а теперь должен выдавать свои! Нет уж, этого не будет. Не поможет он, Неждан, чужеземцам перенять русскую славу, русскую честь. В этот вечер все подворье святого Мамы хохотало над греками, задумавшими за дешевку перехватить русское мастерство, и заодно добродушно подшучивало над Нежданом, который пошел за шерстью, а чуть не вернулся остриженным. На следующий день Неждан, махнув рукой на заработанные деньги, не явился в эргастерий Ксенофонта. Он долго ходил по улицам Царьграда, приглядывался к кольчугам, выставленным в окнах оружейников, и твердо убедился, что все эти кольчуги русского производства. "Ромеи не умеют делать кольчуг", -- с этим отрадным известием Неждан вернулся в русский лагерь. Глава шестая. П Е Р Е Г О В О Р Ы О В Ы К У П Е Прошло две недели с того дня, как Зоря и Светлана в первый раз побывали у матери. Ольга не сразу признала Угара в могучем незнакомце с окладистой бородой и густыми висячими усами. Встреча Угара и Ольги была радостная. А на детей Ольга не могла налюбоваться: так они выросли и изменились. Родные пробыли у Ольги очень долго, и на рынок им пришлось бежать. Не явись они к вечерней поверке, Ефрему бы грозили большие неприятности. К счастью, они поспели вовремя, и только грузный Угар долго еще пыхтел и отдувался. Оправдываясь перед новгородцем, Угар сказал: -- Прости, друг, ошибка вышла. Сам понимаешь, первый раз... Разговору-то было... А слез... Вдругорядь будем осмотрительнее. В последующие дни на Псамафийской улице побывали и Неждан, и Митяй, и кормчий Хрисанф, и начальник стражи Лютобор, и сам Ефрем, и даже многие гребцы и воины с "Единорога" и других лодей. В караване знали и любили обходительных и услужливых Зорю и Светлану, и всем лестно было посмотреть на их мать, которая в постылом плену не растерялась и сумела подать весточку о себе на далекую родину. Это нашествие посетителей произвело в доме Андрокла большое впечатление. Русскую пленницу, строгую и серьезную женщину, державшуюся с большим достоинством, рабы и прежде уважали. К Ольге постоянно обращались за советами, ей первой показывали покупку, стараясь услышать от нее похвалу. Ольга мирила поссорившихся и утешала обиженных. Словом, киевлянка была общепризнанной совестью двора. Но теперь, когда ее посещали не только просто одетые славяне, но даже воины в блестящих латах и сам богатый гость Ефрем, рабы преисполнились еще большим уважением к Ольге. Иные уже почтительно именовали ее госпожой, полагая, что ей недолго осталось прозябать в доме Андрокла. Понял это чутким детским сердцем и пятилетний Стратон. Прижимаясь к няньке, обхватив ее ручонками, он сердито кричал: -- Никому не отдам мою маму! Пусть эти чужие не ходят сюда! Мама моя, моя!.. Шумиха в доме, созданная вокруг Ольги, никак не благоприятствовала планам ее выкупа. Это прежде всего понял Ефрем, понимала и Ольга. Но у нее не хватало духу сказать сыну, дочери и всем, кто принимал в ней участие, чтобы они приходили пореже. Ведь видеть их было для нее такой отрадой! И еще неизвестно, согласится ли продать ее хозяин! И если Ольга останется в Царьграде, то воспоминания об упущенных часах встречи с родными и земляками будут для нее очень тяжелы. У Зори явился дерзкий план. Если нельзя будет выкупить мать, то можно похитить ее, тайком вывести из города и где-нибудь скрыть до отплытия каравана. В простоте сердечной юноша поделился своими мыслями с Ефремом. Новгородец страшно перепугался. -- С ума, что ли, ты спятил, парень! Такие словеса глаголешь! Да знаешь ли ты, безумное чадо, какая мне за сие кара грозит?! Ефрем прочитал наизусть статью из торгового договора с греками: -- "Аще убежит раб от греков, пусть будет возвращен, а виновные в сем деле наказаны будут по закону русскому и закону греческому..." Ты понимаешь ли, безумный, что ты замыслил сотворить?! -- распаляясь, кричал Ефрем. -- Мать твою будут искать у нас, а нашед, с меня возьмут виру, да еще и дорогу в Царьград закроют, яко нарушителю законов! Зоря стоял с низко опущенной головой, и вспыльчивому, но доброму Ефрему стало его жалко. -- Ладно уж, хватит о сем, только выкинь дурь из головы. А я пойду к Андроклу. Буду говорить с ним об Ольгином выкупе. Растроганный Зоря крепко поцеловал руку Ефрема. -- Спаси тебя бог, господине! Ефрем сдержал свое слово. Он пришел к Андроклу на другой же день. Момент для переговоров выдался неблагоприятный. Незадолго до этого ростовщик ссудил протоиерея Евмения огромной суммой в пять тысяч номисм, а теперь сомневался, удастся ли получить с влахернца не только этот долг, но и остальные займы. По городу распространились слухи, будто наследство сакеллария Гавриила совсем не так велико, как предполагалось. Узнали, что старик в последние месяцы жизни тайно занимался благотворительностью, и немало бедных семей благодаря авве Гавриилу вырвалось из тисков нужды. "А вдруг авва Гавриил роздал все свои деньги, и Евмению достанутся пустые сундуки?" -- холодея, думал Андрокл. Обуреваемый такими мрачными мыслями, ювелир встретил русского купца недружелюбно. Переводчиком при разговоре служил дед Малыга. -- Приветствую тебя, почтенный Андрокл, достойный член славного цеха аргиропратов! -- начал Ефрем. -- Приветствую и тебя, русский богатый гость, хотя не знаю твоего имени! -- ответил ювелир. -- Меня зовут Ефрем, родом я из Великого Новгорода. У тебя в доме есть русская рабыня Ольга, и о ней-то я поведу речь. Хитрый Андрокл сразу догадался, зачем пришел к нему русский купец, но сделал вид, что не понимает. Новгородцу пришлось разъяснить, что он явился для переговоров о выкупе Ольги. Намерение выкупить русскую пленницу возникло у него еще в прошлом году, когда он в первый раз побывал в доме Андрокла. Теперь появились деньги, чтобы это осуществить. -- Я должен подумать над твоим предложением, -- сказал грек. -- Посоветуюсь с женой, узнаю, как вела себя рабыня Ольга и достойна ли она свободы -- этого лучшего украшения человека. Русский купец отлично понимал, что эти громкие, но пустые слова говорятся с определенным намерением: поднять цену на пленницу, с которой не желал расставаться Андрокл. Но Ефрему не хотелось портить отношения с ювелиром, и потому, сдержав себя, он простился с Андроклом дружелюбно и пообещал зайти завтра. На следующий день его ждал жестокий удар. В упор глядя на посетителя круглыми совиными глазами, грек заявил: -- Я выяснил дело. Оказалось, что русская рабыня Ольга у меня в доме весьма нужный человек. Она нянчит моего сына Стратона, и он так ее любит, что называет матерью. А ты сам должен понять, почтенный Ефрем, что отрывать мать от ребенка -- не угодное богу дело. Малыга перевел слова ювелира. Новгородец побелел от ярости. Ему захотелось крепко выругаться, но он заговорил спокойно: -- Как прикажешь понимать твои слова, почтенный Андрокл? Ты отказываешься продать Ольгу? Напомню тебе: у нее двое родных детей, а ты сам говоришь, что жестоко разлучать мать с детьми. -- Кажется, ее дети достаточно взрослые, чтобы обходиться без материнской заботы, -- сказал аргиропрат. -- Не твое дело судить об этом! -- разразился новгородец. -- И ты не имеешь права нарушать закон! Всякий раб имеет право на выкуп, и ты это знаешь. Я пойду с жалобой к эпарху. -- Не спеши, почтенный Ефрем! Я ведь не отказываюсь уступить Ольгу. Все дело в цене. Я назначаю сто номисм. -- Сто номисм?! -- вскричал пораженный новгородец, услышав требование Андрокла. -- Так дорого не продавался ни один раб в мире, даже одаренный многими талантами. -- Теперь такой случай будет, если ты не пожалеешь казны, -- ядовито усмехнулся Андрокл. -- Всякий товар ценится по его спросу. Я вижу, тебе очень хочется купить эту красивую невольницу, и назначаю свою цену. -- А любовь твоего сына к Ольге ты оцениваешь в сто номисм?! -- Да, я ставлю ее именно в такую цену, -- издевательски ответил ювелир. -- Сто номисм -- деньги, а мальчик утешится через неделю. -- Теперь я буду думать о твоем предложении! -- вскричал Ефрем и в гневе оставил эргастерий. Грек пришел в отличное настроение: он удержит в своем доме любимую няньку Стратона, а если русский купец решит раскошелиться, ему, Андроклу, достанется хороший барыш. Все русские на подворье святого Мамы были возмущены бесчестным поведением Андрокла, а отчаяние Зори и Светланы невозможно описать. Разбивалась их светлая мечта избавить мать от тягостного плена, вернуть ее на Русь, снова зажить всей семьей. Напрасно Угар пытался утешить их, внушить им хотя бы слабую тень надежды. В эти трудные дни Светлана особенно оценила чуткость и деликатность Неждана. Он не выказывал свою любовь, не совался с ненужными утешениями, а только издали смотрел на девушку грустными и преданными глазами, готовый пойти для нее на какую угодно жертву. -- Любый... -- беззвучно шептали губы Светланы. Да, за долгие дни путешествия девушка в полной мере оценила беззаветное чувство Неждана и поняла, что ему, только ему одному может она отдать свое сердце. Родные Ольги и сама она сознавали, что сто золотых даже для Ефрема -- огромная сумма, и вряд ли он при всей своей доброте решится ее выложить. Это означало бы для него завершить долгий и трудный поход без прибыли. И такими жалкими представлялись Зоре и Светлане те три или четыре гривны серебра, которые они могли бы предложить ему в возмещение расходов. Глава седьмая. М А Т Ь И Д О Ч Ь Зоря получил от купца Ефрема крепкий нагоняй за свой смелый замысел похитить мать из дома Андрокла и тайком увезти из Византии. А через несколько дней в голове Светланы родился план, который показался ей легко и просто осуществимым. Она решила предложить себя Андроклу в рабыни вместо матери. Узнав об этом, потрясенный Зоря воскликнул: -- Да ты с ума сошла, Светланка! Такое выдумать!.. Девушка принялась горячо убеждать брата. -- Ты только подумай, Зорька, -- говорила она, -- какое горе будет бате, если мы вернемся из дальнего нашего похода без матушки. -- А без тебя? -- возразил юноша. -- Каково ему придется? -- У него, Зорька, останешься ты. Нас, детей, у бати двое, а матушка одна. Сраженный таким доводом, Зоря долго молчал. Потом нерешительно спросил: -- Разве не страшно тебе идти в неволю такой молодой? -- Страшно, Зоренька! -- всхлипнула Светлана. -- Ой, страшно... Да матушке еще страшнее оставаться здесь. Ведь уж два года томится она одна, а после того как нас повидала, ей плен будет горше смерти... Зоря начал сдаваться. Но ему все же казалась дикой мысль, что Светланка станет рабыней. Светланка, его сестренка, которая всегда была рядом с ним, сколько он помнил себя, с которой он дрался и мирился десять раз на дню, когда они были маленькими. Эту Светланку придется оставить невольницей в доме злого Андрокла -- урода с глазами совы, с черствой душой... Но мать? Матушка, за которую он отдал бы всю свою кровь по капле? И тут Зоря высказал робкое предположение: -- Послушай, Светланка, может, он меня возьмет? Девушка горько улыбнулась, услышав такую нелепость. -- Нужен ты ему! Нет, уж если он согласится на мену, то только чтобы я пошла заместо матушки. Я стану нянчить этого постылого Стратошку... Глаза девушки блеснули ненавистью. Бесконечная любовь и нежность к матери заставили Светлану считать неповинного мальчика причиной всех их бедствий. Своим планом дети Ольги поделились с Ефремом. Новгородец не удивился, что дочь хочет отдать себя для спасения матери, но сначала он усомнился в том, что Андрокл согласится на обмен. Однако потом, глядя на стройную синеокую красавицу с длинными русыми косами, новгородец подумал: "Судя по тому, что мне рассказывал дед Малыга про этого любителя женской красоты, он, пожалуй, с охотой возьмет дочку вместо матери..." Светлане купец посоветовал не торопиться с исполнением своего намерения. -- Бог даст, может, еще и передумает этот кровопийца, -- сказал Ефрем. -- Такое дело, как ты задумала, сделать можно скоро, да переделывать долго. Когда о замысле Светланы узнал Неждан, он был поражен, как громом. -- Ты решилась на такое... на такое! -- Парень запинался и не мог сразу выразить свои мысли. -- Остаться здесь?.. Не увидеть Киева... родины!.. -- А матушка? Ей можно остаться?.. И в этих словах Светланы прозвучала такая великая и преданная любовь, что Неждан не мог ничего возразить. Целых два дня бродил он мрачный и задумчивый, а потом, вызвав Зорю и Светлану в укромное место, глухо произнес, потупив глаза в землю: -- Ладно, коли так, я тоже остаюсь в Царьграде! -- Неждан! -- ахнула девушка, а Зоря молча схватил руку друга и крепко пожал ее. -- Что -- Неждан?! -- с непонятным ожесточением крикнул юноша. -- Я уже восемнадцать годов Неждан! Как сказал, так и сделаю. Неуж одну тебя покину у этих проклятых ромеев? Пойду работать в мастерскую Ксенофонта -- он меня с радостью возьмет. А там, может, и сам мастером стану и... выкуплю тебя, -- совсем тихо закончил Неждан. -- Родной мой, ненаглядный! -- Девушка с плачем обняла Неждана. -- Ты не останешься в Царьграде, ты вернешься к своим! Хватит того, что одна я буду горевать на чужбине... Наконец, все трое больше не могли переносить неизвестность и в тот же вечер открылись Ольге. Перед царьградской пленницей мелькнула неожиданная возможность получить свободу, но какой ценой! О конечно, Андрокл с радостью пойдет на обмен и, быть может, даже даст большую придачу. Но пусть оно будет проклято, это золото! Ольга крепко прижала дочь к груди, а потом отстранила ее и, глядя прямо в ее заплаканные глаза, сурово сказала: -- Слушай меня, Светлана! Что ты задумала, на том спаси тебя бог, но этому вовек не бывать! -- Матушка! -- вскинулась Светлана. -- Разве не хочешь ты увидеть батю? Наш родной Киев? Тихий Днепр? Быстрый Черторый?! -- Видит бог, хочу, доченька, но я прокляла бы сама себя, если бы купила свободу ценой твоей гибели! Я вижу, Неждан крепко и верно любит тебя. И я благословляю вас, если его родные примут тебя в свою семью... (Неждан покраснел.) А мне, видно, век здесь вековать, в горькой неволе... Напрасны были все старания Светланы уговорить мать. Ольга не могла принять жертву дочери. Глава восьмая. С У Н Д У К А В В Ы Г А В Р И И Л А Влахернский протоиерей Евмений развил лихорадочную деятельность. Чтобы поскорее вступить в права наследства после дяди, он сыпал золото направо и налево, подкупал судейских чиновников и писцов из канцелярии эпарха, с утра до вечера толкался в патриарших покоях, жадно ловя всевозможные слухи. И он мрачнел день ото дня: слухи ходили самые неблагоприятные. Говорили, что сакелларий был вообще милостив к бедным, а в последнее время благотворительность аввы Гавриила не имела пределов. "И это как раз в то время, когда я сорил деньгами на пиры, без счета проигрывал на скачках, надеясь на дядино наследство, -- горько думал Евмений. -- Неужели старик узнал об этом? Но кто, кто мог ему донести? -- И тут яркая догадка озарила его голову. -- Фома! Нет сомнения, это Фома!" Он вспомнил сутулую фигуру келейника, его всегда опущенную голову, висящие, как плети, руки. Фома казался протоиерею исполнительным туповатым человеком, покорно выполняющим волю вышестоящих. Но, как видно, было у него что-то свое, глубок запрятанное внутри. "Проклятый! Ах, проклятый! Он ненавидел меня и ужалил насмерть!" -- распаляясь, думал Евмений. Он вызвал келейника к себе. Тот стоял перед церковным сановником в униженной позе, согнув спину, но чудилось, что в его маленьких светлых глазах таится едва заметная насмешка. Евмений завел разговор, стараясь сдерживать себя. -- Скажи, Фома, много золота раздавал беднякам авва Гавриил? -- Много, благочестивейший, так много, что и не сосчитать. -- А ты пытался считать? -- ехидно спросил протоиерей. -- Где уж мне, неученому, -- смиренно ответил келейник. -- Авва Гавриил поручал мне раздавать деньги беднякам. Я так и делал. -- А ты помнишь, кому давал деньги? -- Забыл, благочестивейший. Да и что толку, если бы помнил, -- наивно сказал Фома. -- С этой голытьбы разве вытянешь, они сразу тратят. Евмений покраснел. Да, этот смиренный монах далеко не так прост, каким кажется. Он сразу разгадал мысль протоиерея. Но влахернец все же попытался выжать из Фомы хоть что-нибудь. -- А скажи, -- снова начал он допрос, -- много золота осталось в сундуке аввы Гавриила? -- Не знаю, преосвященный всегда доставал деньги сам. "Лжет! -- яростно подумал Евмений. -- Он все знает, и он -- причина всех моих бедствий. Но я ему отомщу..." Он отпустил Фому и в гневе забегал по комнате. Да, слишком поздно дал он келейнику пузырек с ядом, надо было сделать это годом раньше. Но кто мог думать, что этот такой исполнительный монах смертельно ужалит его, гордого Евмения. Пришел день, которого раньше нетерпеливо ждал Евмений. Но теперь он шел вступать в права наследства с самыми тяжелыми предчувствиями. Они его не обманули. Когда патриарший пристав сломал печать в присутствии Евмения и чиновника из канцелярии эпарха, на дне огромного сундука оказалось десятка два сиротливо поблескивавших золотых монет. Лежал там и кусок пергамента, на котором что-то было написано. -- Завещание! -- воскликнул чиновник эпарха. Он взял пергамент и прочитал: -- "Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут. Но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут. Ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше. Евангелие от Матфея, глава 6, стих 19-21". Чиновники готовы были рассмеяться, но, взглянув на яростное лицо Евмения, испуганно притихли. А он, сдержав гнев огромным усилием воли, обратился к ним с принужденной улыбкой: -- Дядя всегда был чудаком. И преосвященный знал, что при моем состоянии я не нуждаюсь в наследстве. Прошу вас, друзья, разделите между собой эту малость, -- Евмений небрежно кивнул на сундук, -- в память об авве Гаврииле. Чиновники радостно кинулись выгребать монеты, стараясь каждый захватить побольше. Через три дня ночью близ дома сакеллария Гавриила келейника Фому нашли задушенным. Он был маленьким человеком, и дело о его смерти никого не заинтересовало. Убийство приписали ночным грабителям. Слух об оригинальном завещании аввы Гавриила быстро разлетелся по Царьграду, вызвав всеобщие насмешки над его одураченным племянником. Дошел слух и до ростовщика Андрокла. Тот схватился за голову. И совиное лицо его перекосилось от ярости. -- Обманул, проклятый! -- прошипел ростовщик. -- Вот тебе и обеспечение! Двадцать тысяч с таким трудом заработанных номисм!.. На самом деле Андрокл выдал влахернцу лишь около половины этой суммы, но ему теперь казалось, что все деньги он с кровью оторвал от сердца. Он собрался пригласить Евмения для серьезного разговора, но тот явился сам. Как обычно, протоиерей пришел по секретному ходу и мрачно сел в кресло лицом к лицу с ростовщиком. -- Ты, конечно, слышал о моем несчастье, почтенный Андрокл?.. -- начал Евмений. -- О нем знает каждая бродячая собака в городе, -- отозвался ювелир. -- Я хотел наговорить тебе много жестоких слов, благочестивейший, но теперь вижу, что это бесполезно. -- Слова ничего не значат, надо действовать. -- И как же ты будешь действовать? -- полюбопытствовал ювелир. -- Нас здесь никто не подслушает? -- спросил Евмений, озираясь. -- Мы в безопасности от соглядатаев, как в могиле, -- мрачно пошутил ростовщик. -- Так слушай, Андрокл, -- жарко зашептал протоиерей. -- Мы оба тонем, и нам не до любезностей. Я буду с тобой откровенен, как на исповеди. Дело обстоит гораздо хуже, чем ты думаешь... На лице ростовщика выразилось беспокойство. -- Видишь ли, у меня был такой план, -- продолжал влахернец. -- Я решил вести благоразумный образ жизни, отказаться от скачек и пиров. Моя должность настоятеля церкви Влахернской божьей матери очень доходна -- она дала бы мне возможность откладывать до пяти тысяч номисм в год... -- Я это знаю, -- перебил ростовщик. -- И года в четыре я бы с тобой расплатился. Но... Мне грозит потеря должности! -- Правда? -- ужаснулся Андрокл. -- Да. Двоюродный брат нового сакеллария, протоиерей Феоктист, давно пытался столкнуть меня, но я держался под защитой аввы Гавриила. -- Ты убил курицу, несущую золотые яйца! -- горестно прошептал ювелир. -- В моем распоряжении остается очень мало времени -- семь-восемь дней. Как только патриарх вернется из монастыря святого Фоки, где принимает морские ванны, новое назначение будет подписано. -- О боже, боже, боже! -- простонал Андрокл. -- Не кричи! -- протоиерей вплотную приблизился к лицу ростовщика, обдавая его своим горячим дыханием. -- Ты знаешь ризу [риза -- накладка на иконе, изображающая одежду святого. Часто делалась из золота или серебра и украшалась драгоценными камнями] на иконе Влахернской богоматери? -- прошептал он. -- Ее знает вся империя! -- Во сколько ты ее оцениваешь? -- Она стоит не менее ста тысяч номисм. Там такие алмазы... -- Я ее украду! -- Ты с ума сошел! -- Это для меня единственный выход. Если я попадусь, меня казнят. Но лучше смерть, чем долговая яма. А ведь ты меня туда посадишь? -- Посажу, -- подтвердил ростовщик. -- И вот твоя задача, Андрокл, -- продолжал священник. -- В пять дней ты должен сделать поддельную ризу, украсить ее фальшивыми алмазами. Я поставлю ее вместо настоящей, и подмену не скоро заметят. А когда это выяснится, пусть отвечает Феоктист! -- Он злорадно засмеялся. -- Доход мы с тобой поделим пополам. Ювелир прикинул в уме, какая сумма ему достанется от этой мошеннической проделки, и круглые глаза его загорелись жадностью. "Двадцать, а то и тридцать тысяч золотых заработаю", -- думал он. Евмений снова заговорил: -- А ты сумеешь сбыть драгоценности? Заметь, в Царьграде их не примет ни один аргиропрат. -- Уж это мое дело! -- усмехнувшись, сказал ювелир. -- Есть Дамаск, есть Багдад. За морем наши камешки пойдут за хорошую цену! Два мошенника еще долго шептались, уточняя подробности задуманной операции. Условились, что Андрокл на следующее же утро придет во Влахернскую церковь якобы помолиться, а там тайком снимет размеры и еще раз зорким глазом мастера осмотрит ризу и запомнит все детали работы, чтобы подделка не отличалась от оригинала. Собеседники расстались, довольные друг другом. Идя домой, Евмений думал: "До того как раскроется это дело (а оно со временем, конечно, раскроется!), я успею улизнуть из Царьграда. С богатством можно прожить и у турок и у мавров. И если даже придется переменить религию, что ж..." В опустошенной душе Евмения не было ничего святого. И самая религия являлась для него лишь средством вести роскошную, праздную жизнь. Глава девятая. Т А Й Н А Ю В Е Л И Р А Эргастерий Андрокла был одним из лучших в цехе царьградских аргиропратов. Рабочее помещение состояло из трех больших комнат. В первой находился горн с раздувательными мехами и волочильный стан для протягивания проволоки разной толщины. Самой тонкой золотой и серебряной проволочкой, похожей на паутинку, расшивали дорогие священнические ризы и платья патрицианок. Зал убирался по десяти раз в день; с пола, потолка и стен то и дело стирали пыль и копоть, которые могли повредить тонкие ювелирные изделия. Во второй комнате было царство наковален, молотков и молоточков. Большинство мастеров и учеников Андрокла работали именно в этой комнате. Отсюда выходили кресты для священников с эмалевой росписью и рельефным изображением распятого Христа; золотая и серебряная посуда для стола императора и вельмож, царские короны и раззолоченные ризы, драгоценные оклады евангелий, браслеты и перстни и еще многое другое, что невозможно перечислить. Третья комната с прочной, всегда закрытой дверью была святая святых самого Андрокла. Сюда его работники могли входить только с разрешения хозяина. В этом святилище работал сам Андрокл, который обладал изумительным мастерством. Здесь он выполнял самые ответственные заказы императора и чужеземных венценосцев, богатейших вельмож. В мастерской поговаривали таинственным шепотом, что Андрокл частенько уединяется, чтобы переработать до неузнаваемости краденую золотую утварь, церковные украшения, купленные по дешевке. Но горе было болтунам, если об этих разговорах узнавал хозяин. Вот здесь-то, в секретной комнате, и уединился искусник Андрокл, чтобы изготовить поддельную ризу к иконе Влахернской богоматери. Он работал с неослабным рвением с рассвета и до сумерек, отрываясь лишь раз в день, чтобы поесть. Да и ел он тут же в мастерской. Андрокл расплющивал золотые пластинки до толщины бумажного листа, вырезал отдельные части ризы, наносил на них узоры маленьким пробойником, склепывал детали между собой. Главную ценность ризы представляли бриллианты. В сейфе Андрокла наравне с настоящими камнями хранилось множество фальшивых. Многие из них были сделаны так искусно, что различить подделку мог только опытный глаз аргиропрата. Самой трудной задачей Андрокла было украсить сделанную им ризу поддельными драгоценностями, расположив их точь-в-точь, как на настоящей. Цепкий глаз ювелира запомнил и величину, и форму, и оттенки в цвете алмазов на влахернской ризе. Ему пришлось на шлифовальном станке менять внешность некоторых камней, чтобы приспособить их к делу. Но недаром славился Андрокл своим мастерством не только в Царьграде, но и далеко за его пределами. Работа у него шла быстро и сноровисто. Кончая дневную работу, Андрокл все сделанное уносил в келейку, непосредственно сообщавшуюся с его рабочей комнатой, и прятал в тайник, о существовании которого не знал ни один человек на свете. Потом закрывал дверь на хитроумные затворы и в первом зале оставлял ночевать преданного ему слугу силача Викентия. И все-таки ночи Андрокл проводил беспокойно. Он просыпался по нескольку раз, лежал с открытыми глазами и думал. А подумать было о чем. Аргиропрат понимал, что если задуманное Евмением дерзкое похищение будет открыто, то его виновникам грозит страшная казнь. Однако жадность не позволяла ему отказаться от соучастия в преступлении. Перед ним стояла дилемма: потерять двадцать тысяч номисм или взыскать их, да вдобавок еще заполучить двадцать или тридцать тысяч. Ставка была слишком велика, и Андрокл решил не отступать. Он не закончил работу в пять дней -- срок, данный ему Евмением. Уж очень сложное и ответственное было дело. А утром шестого дня, спеша в эргастерий, ювелир заметил в ближайшем переулке сикофанта Левкиппа. Сыщик стоял, прислонившись к ставню еще закрытой свечной лавочки. Он был закутан в плащ, поля шляпы низко спустились, и все же Андрокл узнал его по проницательному взгляду маленьких серых глаз, искоса брошенному на ювелира. У Андрокла по спине покатился холодный пот. Что означало присутствие сикофанта в этот ранний час так близко от его эргастерия? О сыщике Левкиппе по Царьграду ходила молва, что не было ни одного сложного дела, которое он не сумел бы распутать до конца. Говорили, в шутку или всерьез, что Левкипп знает о преступлении еще за неделю до того, как оно совершится. В этот день Андрокл работал, поминутно озираясь на дверь, прислушиваясь к каждому шороху, -- ему казалось, что его вот-вот заберут и поведут в судилище. Глава десятая. П О Х И Щ Е Н И Е Протоиерею Евмению в это время тоже приходилось несладко. "Удастся? Не удастся?" -- думал он непрестанно. При каждом топоте лошадиных копыт, раздававшемся близ его дома, Евмений вздрагивал. Ему чудилось, что скачет гонец из патриаршего дворца, везущий ему указ об отставке. А это -- гибель! Евмений похудел, осунулся. Щеки его обвисли, глаза лихорадочно блестели, он потерял прежний властный, уверенный вид. Его мучили галлюцинации при одной мысли, что его рука подымется на святыню, чтимую во всем христианском мире. В один из дней, когда он, совершив богослужение, покинул алтарь и шел по опустевшей церкви, ему показалось, что большие черные глаза Влахернской богоматери непрерывно следят за ним с иконы, поворачиваясь в орбитах. Евмений чуть не закричал от ужаса, но вовремя опомнился. И все-таки он не хотел отказаться от задуманного. Азартный игрок -- он все поставил на карту. Терпения у влахернца хватило только на шесть дней. Утром седьмого дня -- это была суббота -- он встал до рассвета и, не будя раба-конюха, сам оседлал лошадь и отправился на Псамафийскую улицу, чтобы захватить ювелира дома до работы. Евмений был в светской одежде, на лицо одел полумаску. В таком виде любой ранний прохожий сочтет его запоздалым гулякой, возвращающимся с маскарада. Проезжая вдоль Константиновой стены, Евмений увидел какую-то тень, скользнувшую в сторону и растворившуюся в сером сумраке утра. Влахернцу показалось, что в этой гибкой фигуре с характерными движениями он узнал сыщика Левкиппа. "Что он здесь делает в такую пору?!" -- равнодушно подумал Евмений. Старый привратник молча открыл ворота замаскированному незнакомцу: за пятнадцать лет службы у Андрокла он привык ко всему. Ювелир остался очень недоволен нетерпением влахернца и его ранним приездом. -- Лучше б ты явился ко мне в эргастерий... хотя и это нехорошо, -- после краткого раздумья добавил он. -- Тебя видел кто-нибудь на дворе? -- Какая-то красивая женщина несла кувшин воды из цистерны. Но она даже не посмотрела в мою сторону. -- Это Ольга, нянька моего Стратона. Ты уверен, что она тебя не заметила? -- Как можно быть в чем-нибудь уверенным? -- меланхолично возразил Евмений. -- Мне вот, например, показалось, что по дороге к тебе я заметил сикофанта Левкиппа, но... -- Что?! -- Андрокл вскочил как ужаленный. -- Он и за тобой следит?! Протоиерей перепугался: -- Опомнись, почтенный Андрокл! Кто следит? Что с тобой? Упавшим голосом ювелир сказал: -- Я видел Левкиппа вчера утром около своего эргастерия, а сегодня он здесь... Он все знает! Благочестивейший Евмений, заклинаю тебя богом живым, откажись от задуманного, пока не поздно! Я даже ничего не возьму с тебя за материалы, истраченные на поддельную ризу... Для Андрокла это было неслыханной щедростью. Протоиерей долго уговаривал сообщника: -- Давно известно, что Левкипп постоянно шатается по городу безо всякой цели. Иногда это помогает ему поймать воришку, ограбившего лавку либо склад в гавани. Но разве таким способом открываются крупные дела? И не было бы ничего страшного, если бы он даже увидел нас вместе. Всему Царьграду ведома наша давняя дружба... Вкрадчивый бас Евмения долго еще журчал, и наконец ювелир согласился доделать работу. -- Будь проклят день, когда я впервые встретил тебя! -- устало молвил аргиропрат. -- Но я кончу ризу, сегодня последний день моей работы. Где тебе ее вручить? Было решено, что Евмений, опять переодетый, приедет за вещью в дом ювелира сегодня же поздним вечером. Андрокл с женой отправится на пир к знакомым, живущим неподалеку. Он скажет своим рабам, что вернется только к утру, и запретит им покидать двор. И конечно же, рабы разбегутся все до одного, включая привратника: так случалось уже не раз. А ювелир, сославшись на нездоровье, покинет соседа и будет ждать Евмения. Этот план был хорош: не годилось, чтобы слуги видели влахернца в доме Андрокла дважды в течение одного дня. Все сошло как по-писаному, но, покидая комнату ювелира с фальшивой ризой, запрятанной под одежду, Евмений увидел на дворе Ольгу, таскавшую на руках раскапризничавшегося Стратона. Увидел ее из своего окна и Андрокл, провожавший глазами ночного посетителя, и это поставил жизнь царьградской пленницы в величайшую опасность. В случае провала дерзкого замысла она явилась бы свидетельницей, которая слишком много знает. Утром Евмений принес поддельную ризу в храм и спрятал в алтаре под престолом [престол (церк.) -- большой стол в алтаре, накрытый дорогой материей. На нем будто бы совершается превращение хлеба и вина в тело и кровь Христовы. Престол -- самый почитаемый предмет в храме], прежде чем явились другие священники. Тайник был превосходный: престол запрещалось сдвигать с места под угрозой церковного проклятия, и лишь в случае крайней необходимости это совершалось с особыми молитвами, возносимыми к богу. Евмений не молился. Он спешил -- ему было не до того. Да и что стоило протоиерею это нарушение церковных правил, когда он решился на величайшее святотатство. Весь день Евмений провел в тревоге. Гонец с указом от патриарха не явился, хотя было слышно, что тот уже в городе. Поздним вечером протоиерей, воспользовавшись запасным ключом, проник в церковь через заднюю дверь. При слабом свете потайного фонарика он проработал несколько часов, и дело было сделано. На место драгоценной ризы похититель поставил другую. И хотя она была только что сделана, искусный аргиропрат при помощи специальных составов придал ей старинный вид, и нужно было иметь очень наметанный глаз, чтобы обнаружить замену. Но кому бы пришло в голову предположить даже возможность такого неслыханного преступления? И меньше всего думал о нем знаменитый сыщик Левкипп, нечаянные встречи с которым так всполошили ювелира Андрокла. В понедельник утром влахернский протоиерей Евмений явился в эргастерий Андрокла. Похищенная риза божьей матери была надежно скрыта под широкой священнической рясой. Отдавая Ондрею Малыге коня, Евмений даже перемолвился с русским рабом несколькими словами о хорошей погоде и прошел в секретную келью ювелира. Там два сообщника покончили расчеты. Евмений получил за свое грязное дело меньше, чем ожидал. Опытный глаз Андрокла обнаружил, что несколько крупных алмазов были еще ранее кем-то вынуты и заменены поддельными. Ювелир легко доказал это. И похититель молвил с кривой улыбкой: -- Нас опередили! И все же после всех расчетов Евмению досталось от ростовщика тридцать тысяч номисм -- огромное состояние, с которым можно было спокойно доживать жизнь в любой стране мира. И это состояние не было заключено в громоздком многопудовом грузе золота. Оно состояло в нескольких векселях, написанных на пергаменте и имевших подпись аргиропрата Андрокла. По этим векселям можно было получить золото в любом крупном торговом центре: в Дамаске, в Багдаде, в Александрии. Везде знали и ценили подпись и печать богача Андрокла. А когда довольный Евмений вернулся домой с легким, но драгоценным грузом векселей, он узнал, что уже не является настоятелем церкви Влахернской божьей матери. Гонец ждал его с патриаршим указом. Глава одиннадцатая. П О С Л Е Д Н И Е Д Н И В Ц А Р Ь Г Р А Д Е Весь русский лагерь сочувствовал родным несчастной Ольги. Все гневно осуждали корыстолюбие и вероломство ювелира Андрокла, заломившего за рабыню неслыханную цену. Купец Ефрем в разговоре с Андроклом пригрозил ему, что поднимет дело о нарушении права выкупа. Но он сознавал, что эта угроза не могла напугать рабовладельца. Византийский суд, как и все суды, отличался крайней медлительностью. Достаточно было ювелиру раздать в канцелярии эпарха три-четыре номисмы, и дело по его обвинению в незаконном задержании невольницы могло затянуться на целые годы. А новгородский гость должен был вот-вот покинуть Царьград, этот "благословенный город", "жемчужину Вселенной". Торговля русских гостей подходила к концу. Пленных печенегов выгодно продали на невольничьем рынке еще в первые дни, и купцы поделили между собой выручку. Русские товары почти все были разобраны, оставалось с выгодой затратить полученные деньги. Ефрем и другие купцы закупали амфоры с выдержанным вином, на которые после опробования налагались правительственные печати. Брали большое количество дорогих паволок из шелка и бархата; для киевских, черниговских и новгородских модниц приобретались ожерелья, серьги, браслеты, кольца, эмалевые брошки, расшитые золотом головные уборы и платья. Изюм и другие сушеные фрукты также составляли немалую часть византийского экспорта на Русь. Все приобретенные товары переносились на подворье святого Мамы и там до отъезда содержались под строгой охраной. В последние дни на рынке не так много было работы, и купцы отпускали своих людей побродить по Царьграду и полюбоваться его красотами. Уже многие ватажники успели не по одному разу побывать в знаменитых царьградских банях. Мыться там бысплатно русские имели право по договору. И они пользовались этим правом вовсю. Натирались грецким мылом, смывали пену грецкими губками, плавали в мраморных бассейнах. Выходили красные, распаренные, довольные, но говорили: -- Пару бы сюда да березовых веничков, вот была бы баня! Молодые парни, гребцы и воины с учанов Ефрема, ходили по городу своей компанией. Зоря и Неждан не присоединялись к ним, но Митяй был непременным участником всех прогулок. Отец поручил его заботам Терентия -- веселого и находчивого новгородца. Тереха и его друзья побывали повсюду. Неизгладимо врезалась им в память базилика [бази'лика (греч.) -- храм] святой Софии, которую они посетили во время патриаршего богослужения. Подходя к храму, они увидели на площади конную статую кесаря Юстиниана [Юстиниа'н I (527-565) -- византийский император, при нем был построен храм святой Софии], отлитую из бронзы. -- Смотри, робя! -- воскликнул неунывающий Тереха. -- Какое идолище стоит! А в шуйце [шу'йца -- левая рука] арбуз держит... -- То не идолище, -- вмешался проходивший мимо русский раб, -- то ихний царь. Забыл, как его звать, мудреное прозвище. -- Вельми обширен, -- подивились наши герои. И в самом деле, статуя была огромна: одно ее подножие поднималось в высоту на сорок аршин [аршин -- старинная мера длины, равная семидесяти одному сантиметру]. Император был изображен в виде Ахиллеса [Ахилле'с -- герой древнегреческих сказаний, осаждал Трою]. В левой руке он держал шар -- знак всемирной власти, правую горделиво простирал на восток. Поразил Терентия и его товарищей колоссальный купол Софийского собора, возносившийся к небу как символ вечности. Миновав церковную паперть и портик с его колоннадой, где было полно нищих, посетители оказывались в огромном зале. Он был так велик, что люди, находившиеся на другом конце, казались крошечными, а шарканье ног по мраморным плитам сливалось в какую-то странную симфонию. Где-то, скрытый от глаз верующих, пел хор. Дискантовые партии исполняли мальчики, потому что женщинам петь в хоре воспрещалось, так же как и возбранялся им вход в алтарь. Чарующие мелодии, поднимавшиеся вверх и затихавшие под сводом собора, восхищали слух молящихся. Патриарх в золотой ризе выходил из царских врат на амвон и там, окруженный толпой священников, что-то возглашал на непонятном языке, и ему отвечал хор. Множество дьяконов ходили по храму с кадилами, и синий ладанный дымок подымался вверх, а солнечные лучи, прорывавшиеся сквозь окна, пронзали его золотыми стрелами. Побывавшие в Царьграде за несколько десятилетий ранее послы Владимира