так рассказывали князю о своем посещении святой Софии: "Водили нас греки туда, где служат своему богу. В изумлении мы не ведали -- на небе мы были или на земле! Нет в мире такого вида и такой красоты! Не умеем рассказать, не можем той красы забыть..." Ватажники побывали на многих форумах столицы, постояли у миллиария [миллиа'рий (греч.) -- верстовой столб, а также мера длины в древнем мире (около полутора километров)], воздвигнутого еще в древние времена императором Константином Великим [Константин Великий (306-337) -- римский император. Им заложен Константинополь на месте древнегреческой колонии Византии. Ввел в империи свободное исповедание христианства, которое до этого преследовалось. За это церковь присвоила ему прозвание Равноапостольного]. От этого величественного столпа отсчитывались версты по всем дорогам империи. Во время одной из дальних прогулок Митяй чуть не попал в беду. Проходя мимо одной из пристаней Золотого Рога, мальчик позамешкался и отстал от товарищей. В это время с палубы небольшого корабля ему приветливо замахал рукой сухощавый темнолицый египтянин в белом бурнусе. Он показывал Митяю искусно сделанную модель парусника со всей оснасткой и кричал непонятные слова. Мальчуган решил, что незнакомец хочет продать ему кораблик, а деньги у него в кошеле были. Недолго думая он вошел по сходням на палубу. Египтянин все с той же любезной улыбкой поманил его вниз: там, мол, будем разговаривать. Митяй двинулся к трапу. Но тут, к счастью, вернулся заметивший его отсутствие Терентий. -- Митяй, куда ты? Сей же час вернись! -- сердито закричал гребец. Мальчуган с недовольным видом возвратился на берег и, ворча, пошел за Терехой. И тут откуда-то вывернулся вездесущий Левкипп. Он был неподалеку и видел, как египтянин приглашал Митяя в трюм. На плохом русском языке сыщик объяснил Терентию, что этот иноземный купец в сильном подозрении у городских властей. Не раз уже случалось, что с набережной Золотого Рога исчезали мальчики. И происходило это как раз в те дни, когда корабль египтянина покидал гавань. Фуад-бея подозревали в том, что он похищал детей и продавал в рабство на восточных рынках. Но улик не было, и египетского купца не могли привлечь к суду. -- Не могли, говоришь? -- рассвирепел Тереха. -- А вот я сей час с этим злодеем своим судом управлюсь! И, оставив Митяя на набережной, парень решительно направился на судно. Недоумевающий Фуад-бей встретил его на палубе. Тереха непотребно выругался, размахнулся... и египтянин кубарем покатился по палубе, выплевывая с кровью выбитые зубы. -- Вот так по-нашему судят, по-новеградски! -- хладнокровно молвил гребец, уходя с корабля. Но Фуад-бей не отделался этим. Сикофант увел его в каюту и потребовал уплатить за попытку похищения свободного гражданина десять номисм. В противном случае он угрожал передать дело властям -- ведь он видел, как мореход заманивал мальчика в трюм, и выступит на суде свидетелем. Фуад-бей заплатил, и есть все основания полагать, что эти деньги не попали в городскую казну. -- Аллах, аллах, какой несчастный день! -- шептал египтянин, провожая сыщика с почтительными поклонами. Выручив Митяя, русские пошли дальше. Тереха был мрачен -- он понимал, что за небрежение ему могло как следует попасть от хозяина. Но Митяй обещал ничего не говорить отцу: он сам был виноват больше Терехи. Зоре и Светлане было не до прогулок по Царьграду. Бо'льшую часть времени у них отнимали посещения Псамафийской улицы. Печальные часы проводили дети с матерью. На беду, Стратон возненавидел Зорю и Светлану. Мальчишка почувствовал, что они у него отнимают Ольгу, которую он называл матерью. -- Пускай уходят эти гадкие люди! -- кричал он в слезах. -- Зачем они здесь, зачем разговаривают с моей мамой?! И детям Ольги приходилось уходить со двора и скитаться поблизости. Даже рабы Андрокла сочувствовали несчастной матери, но что они могли поделать? Ребенок никого не подпускал к себе, кроме Ольги. И только в полдневную пору, когда Стратон засыпал, Ольга могла спокойно разговаривать с детьми. Этих часов они ждали, как манны небесной. И в это время даже Неждан не решался становиться между Ольгой и ее детьми и сидел где-нибудь на улице невдалеке от дома ювелира. Но их свидания были невыразимо грустны. О чем бы ни пошла речь, она сводилась к близкой разлуке, быть может вечной... Глава двенадцатая. О С В О Б О Ж Д Е Н И Е Пребывание русских в Царьграде подходило к концу. Это было в те дни, когда Евмений совершал дерзкое ограбление церкви Влахернской богоматери. Евмений передавал церковное имущество своему преемнику, протоиерею Феоктисту, и все у него шло благополучно. Два протоиерея в присутствии ризничего и избранных клириков пересчитывали, сверяясь с описью, золотые дарохранительницы, сосуды для причастия, чаши, кресты с алмазами, богослужебные книги в драгоценных переплетах... Все было в порядке. Никому даже в голову не приходило обратить внимание на икону Влахернской божьей матери, которая красовалась на самом видном месте. Ее риза сияла спокойным блеском старого золота и гранями алмазов, как сияла уже в течение столетий. Евмения охватывала легкая дрожь, когда он взглядывал на икону. Но бывший настоятель умел владеть собой, и только угрюмая улыбка пробегала у него на устах при мысли, какой начнется переполох, когда откроется пропажа драгоценной ризы. Андроклу в это время тоже приходилось нелегко. Еще две-три встречи с Левкиппом в окрестностях эргастерия окончательно вывели ювелира из душевного равновесия. Недаром говорится, что у страха глаза велики. А ведь дело-то было совсем простое. У свечника Иакинфа, лавка которого находилась невдалеке от заведения Андрокла, исчезали свечи. И торговец просил сыщика выяснить, кто их воровал. Вот из-за этого-то грошового дела сикофант и болтался поблизости, возбудив у ювелира самые мрачные опасения. Андрокл поставил себя на место Левкиппа и стал рассуждать. "Подлинная риза Влахернской божьей матери исчезла, -- говорил воображаемый сыщик. -- Она заменена поддельной, которая сработана с необычайным искусством. Кто обладает таким искусством? Не многие аргиропраты, и первый среди них Андрокл. Но уличить его будет нелегко, преступление покрыто глубокой тайной. Нет сомнения, что сообщники виделись не только в эргастерии Андрокла, но и в его доме. Да, без сомнения, это так и было. Как-то раз, скитаясь у Константиновой стены в поисках одного воришки, я видел замаскированного человека, который ехал на Псамафийскую улицу. И этот человек походил как две капли воды на влахернца Евмения. Я-то думал, что почтенный протоиерей пробирается по своим любовным делишкам... А оно, оказывается, вот в чем дело!..." Эти последние слова Андрокл выкрикнул вслух и сам вздрогнул от ужаса. Рассуждения напугали его потому, что он-то понимал, насколько они были справедливы. Ювелир снова представил себя сыщиком и продолжал рассуждать: "Надо допросить всех рабов Андрокла. Не может быть, чтобы никто из них не заметил в его дворе замаскированного человека, ведь такие, наверное, не часто являются к ювелиру..." "И вот тут-то Ольга меня и выдаст, -- в отчаянии подумал Андрокл. -- Я должен ее убить! Да, да, это единственный выход. Это поведет к небольшим неприятностям, но они ничтожны в сравнении с тем, что меня ждет, если русская невольница останется жива. За ее смерть, самое большое, придется заплатить пеню в несколько номисм... Вот только бы придумать причину, из-за которой я лишу ее жизни... А впрочем, сойдет и так..." На следующее утро русский караван должен был покинуть Царьград, но ростовщик об этом не знал. Ольгу в этот день посетили дети, Неждан, Угар, купец Ефрем. Дождавшись ухода посетителей, которых пошел провожать Малыга, Андрокл разослал рабов по разным поручениям, оставив у ворот лишь Каллистрата. Ольга уложила спать своего питомца и в глубокой скорби сидела у его кровати. Она только что распрощалась с детьми. Оцепенение Ольги прервал хозяин. Он вошел с каким-то странным видом: его круглые птичьи глаза сверкали, а руки судорожно сжимались. -- Ольга, иди в каретник и жди меня там, -- сказал он. -- Я должен серьезно поговорить с тобой. Женщина быстро встала. Безумная надежда мелькнула в ее душе. "А вдруг хозяин решил отпустить меня и хочет объявить об этом наедине..." -- подумала Ольга. Она поспешила исполнить приказ Андрокла. Прошла по опустевшему атриуму и вошла в просторное помещение каретника. Ольга присела на подножку кареты и стала ждать. Минуты шли, а ювелира все не было. Он стоял у выхода из своих покоев с острым ножом в руках, но никак не мог решиться на убийство. Он многих должников довел до разорения и гибели, но зарезать человека своими руками... Наконец, собравшись с духом, Андрокл растворил дверь. И в этот момент сильный стук потряс ворота. Калитка приоткрылась. Каллистрат разговаривал с какими-то поздними посетителями. Потом во двор вошла целая компания: купец Ефрем, за ним Зоря и Светлана, Неждан, бродник Угар, Ондрей Малыга. Они отошли от Андроклова подворья версты на две, как вдруг Ефрем внезапно остановился. -- Нет, не могу! -- отчаянно вскрикнул он. -- Не могу... -- Чего не можешь? -- спросил Угар. -- Не могу оставить здесь Ольгу! Чую, богородица накажет меня за нарушение обета. Пойдем назад. Буду торговаться с этим живодером: может, возьмет хоть не целую сотню золотых, а половину... Зоря и Светлана, онемев от радости, следовали за Ефремом. И вот они снова на Псамафийской улице, у дома Андрокла, стучат, входят во двор. Их встречает Ольга. Андрокл едва успел спрятать нож, когда русские подошли к нему. Их поразил странный вид ювелира: казалось, он был чем-то сильно напуган. -- Что с тобой, почтенный Андрокл? -- спросил новгородец. -- Зачем ты вернулся? -- крикнул грек. -- Чего еще вы от меня хотите? Голос его звучал хрипло и растерянно. -- Видишь ли, Андрокл, мы покидаем Византию завтра ранним утром. И я хотел поговорить с тобой о выкупе Ольги в последний раз. Ондрей Малыга перевел слова Ефрема. И вдруг внезапное чувство освобождения от невыносимого страха охватило ювелира. Русские уезжают на рассвете! Значит, можно обойтись без этого опасного убийства, причины которого может раскопать проницательный Левкипп. "Отдать, отдать ее, -- лихорадочно думал Андрокл, -- и отдать не за ту сумасшедшую цену, которую я заломил из жадности... Разве время думать о сотне номисм, когда дело идет о десятках тысяч, более того, о жизни... Ольга покинет Царьград через несколько часов, и тогда хитрый сыщик останется в дураках..." Эта мысль так ободрила ювелира, что он любезно обратился к новгородцу: -- Чтобы русские люди не увезли из благословенного Царьграда воспоминание о жадности и неуступчивости ромеев, я меняю свое решение. Ефрем, я уступаю тебе Ольгу по законной цене -- за десять номисм! Малыга еще не кончил переводить, как все уже поняли смысл слов ювелира. Раздался всеобщий гул восхищения. Дети со слезами радости бросились обнимать Ольгу. Ефрем крепко пожимал руку аргиропрату, а Неждан и Угар так громко восхваляли благородство Андрокла, что их, наверное, было слышно за версту кругом. Взглянув на Ондрея Малыгу, который стоял с безнадежно унылым видом, новгородец воскликнул: -- Почтенный Андрокл! Заодно уступи мне и этого старого раба. Я полагаю, ты за него недорого возьмешь. Ювелир прикинулся великодушным. Он сказал: -- Э, да что там, ладно, бери впридачу! А сам подумал: "От него надо отделаться. Это тоже опасный свидетель. Он не раз видел, как Евмений приезжал ко мне в эргастерий". Малыга низко поклонился бывшему хозяину. -- Весь век буду бога за тебя молить, почтенный Андрокл! -- воскликнул Малыга. Деньги у Ефрема с собой были. Он сразу же расплатился. Ювелир написал отпускную грамоту своим бывшим невольникам и приложил к ней печать. -- А с этой грамоткой их выпустят из города? -- спросил осторожный новгородец. -- Не беспокойся, -- с гордостью возразил грек, -- мою печать все знают! Как ни спешила киевлянка оставить место постылой неволи, она не захотела уйти, не попрощавшись со своим маленьким питомцем. Добрая женщина привязалась к ребенку, которого воспитывала долгие месяцы. Стратон раскинулся в постельке, его полные щечки разгорелись румянцем, кудри растрепались... Ольга поцеловала мальчика в лоб, в последний раз поправила сползшее одеяло и печально подумала: "Бедняжка, какое горе ждет тебя завтра..." Русские покинули дом Андрокла, не веря себе. Счастье, которое еще час назад казалось недостижимым, теперь было у них в руках. Что заставило ювелира так круто изменить свою позицию? Ни Ольга, ни ее друзья не подозревали этого, да и какое им было дело! Их переполняла несказанная радость, и они с улыбкой взглянули на чудаковатого Левкиппа, который опять кого-то выслеживал у стены Константина. Веселая компания не знала, что из-за этого человека Ольга только что была на краю гибели. Но ему же она была обязана и своим освобождением. Ведь если бы Андрокл не боялся сыщика, он не отпустил бы Ольгу, которую так любил его сын. А ювелир, проводив посетителей, подошел к привратнику. -- Каллистрат, ты помнишь, неделю назад ранним утром приезжал ко мне замаскированный всадник? -- спросил он. -- Помню, господин, -- услужливо ответил негр. -- Я еще тогда подумал, что это проигравшийся на пиру гуляка приехал за деньгами. -- И ты бы его узнал, если бы тебе показали? -- А как же, господин! Обязательно узнал бы, -- простодушно похвалился привратник. "Ну, так ты его никогда не увидишь", -- подумал Андрокл. На следующий день ювелир продал Каллистрата на плантации. -- Приходи теперь, Левкипп! -- злорадно рассмеялся он. Глава тринадцатая. Р И З А В Л А Х Е Р Н С К О Й Б О Г О М А Т Е Р И Прошло много месяцев, прежде чем похищение драгоценной ризы Влахернской богоматери было замечено. Произошло это случайно. Аргиропрат Марк из Фессалоник [Фессало'ники -- второй по значению город Византийской империи], не раз в своей жизни приезжавший в Царьград по торговым делам, пришел во Влахерны помолиться. Когда ювелир отбивал поклоны перед чудотворной иконой, его зоркий глаз заметил, что бриллианты на ризе светятся как-то по-иному, не так, как раньше, да и у самой ризы был иной оттенок. Марк, как благочестивый христианин, поднял тревогу. Обследование показало, что алмазы на ризе фальшивые и риза сделана заново. Настоятель Феоктист приказал клирикам держать язык за зубами и отправился к своему двоюродному брату сакелларию. Над Феоктистом нависла серьезная опасность: его могли обвинить в соучастии с грабителями. К счастью, Марк, отличный знаток своего дела, утверждал, что похищение совершилось около года назад. Значит, вину за это надо возложить на Евмения. Стали искать Евмения. И тут обнаружилось, что бывший настоятель Влахернского храма три месяца назад утонул, купаясь в Пропонтиде. Люди рассказали, что Евмений повадился во время купания заплывать очень далеко в море. И после одного из таких заплывов протоиерей не вернулся. Его одежда лежала на песке, его конь сиротливо ржал, призывая хозяина... Сакелларий Антонин доложил обо всем патриарху. Резолюция святейшего была такова: "Поскольку главный виновник святотатства уже наказан безвременной кончиной и душа его, без сомнения, жарится в аду, оставить дело без последствий. Если его поднять, всколыхнется вся империя, и о нас, служителях бога, пойдет самая нелестная молва. Поддельные алмазы настоящими не заменять, чтобы не вводить в искушение грабителей. Святость иконы в глазах верующих не уменьшится от того, что не настоящие, а фальшивые бриллианты осеняют чело богоматери. Всех причастных к раскрытию тайны обязать страшной клятвой на кресте молчать об этом деле даже на исповеди". Так было замято преступление, раскрытие которого могло грозить ужасной карой аргиропрату Андроклу. Он мог только благословлять память Евмения, который догадался так своевременно утонуть. Но бывший протоиерей не утонул. Перехитрив весь Царьград, он жил теперь в Дамаске под именем Гассана-муллы. Когда наступил теплый сезон, Евмений прикинулся ярым любителем купания и приучил соседей по пляжу к тому, что он уплывает далеко в море и остается там часа по два и более. Прекрасному пловцу Евмению это ничего не стоило. Потом он сговорился за десяток номисм с капитаном сирийского корабля, покидавшего Царьград, и тот в назначенный день и час подобрал его в море за несколько верст от берега. В головном уборе беглеца были скрыты векселя Андрокла, а в набедренной повязке несколько золотых. Предупреждая возможные покушения на свою особу, Евмений заявил, что его осенила благодать аллаха и его пророка Мухаммеда и он намерен принять истинную мусульманскую веру. Личность новообращенного стала неприкосновенной для капитана и его экипажа. В Дамаске, явившись к великому муфтию [му'фтий -- глава мусульманского духовенства], он вдохновенно повторил ему свою сказку. Муфтий был растроган. Обняв мошенника, он сказал своим приближенным: -- Сколь велика святость нашей религии! Она привлекла к нам даже служителя христианского бога. Нет нужды говорить, что Евмений назвался вымышленным именем и скрыл настоящее место службы. Ренегат [ренега'т -- вероотступник] прошел все, что требовалось для принятия мусульманства, и был торжественно посвящен в сан муллы. Гассана-муллу назначили настоятелем одной из богатых дамасских мечетей. Учтя векселя Андрокла, он купил великолепный дом с большим садом и фонтаном. Свои длинные волосы Гассан-мулла сбрил, бороду подстриг и стал неузнаваем. Выкинув из головы воспоминания о жене и детях, брошенных в Царьграде, Гассан женился сразу на четырех женах, благо мусульманская религия поощряет многоженство. Он зажил спокойно и счастливо, справедливо полагая, что все религии хороши, если они дают возможность жить припеваючи за счет верующих. Так разрешилось дело с похищением драгоценной ризы Влахернской богоматери. ---------------------------------------------------------------------- Э П И Л О Г Глава первая. В О З В Р А Щ Е Н И Е Н А Р О Д И Н У В ночь после выкупа Ольги и Ондрея Малыги русский лагерь долго не мог угомониться. Ондрея и Ольгу, ее детей, Угара, Неждана поздравляли все -- знакомые и незнакомые. Появились чары с медом, пили за здоровье освобожденных невольников, за Ефрема и его удачу в делах. Уехать из византийской столицы на рассвете, как собирались, не удалось. В ночь перед отплытием с подворья святого Мамы сбежало несколько гребцов и воинов из Онфимова каравана. Такие случаи бывали и раньше, и потому купцы велели кметам доглядывать в эту ночь особенно тщательно. Наказ оказался невыполненным: вместе с беглецами скрылись три стража. Ушли те из наемников, на которых висели самые тяжелые долги богатым гостям. Отрабатывать эти долги было очень трудно, и должники решили порвать свои цепи одним ударом. Искать "утеклецов" поручили Лютобору с несколькими надежными людьми. Задача была трудная: предстояло обойти царьградские пригороды, а они раскинулись на обширном пространстве от Золотого Рога до Пропонтиды. И вряд ли найдутся сбежавшие: вероятно, они заранее подготовили себе надежные убежища. -- Дураки, право слово, безмозглые дураки! -- бормотал кормчий Хрисанф, провожая поисковый отряд. -- Почему дураки, деду? -- вскинулся любопытный Митяй. -- А потому дураки, что не понимают: хрен редьки не слаще. Они думают, тут им будет привольное житье. Как бы не так! Здешние богачи закабалят их не хуже наших -- новеградских, киевских и прочих. И еще потому они дураки, что долги их все равно не порушатся -- жены и дети будут их отрабатывать... К Ефрему робко подошел Неждан. Его круглое веснушчатое лицо пылало от смущения. -- Что тебе, парень? -- ласково подбодрил его новгородец, любивший Неждана за веселый, милый нрав, за всегдашнюю услужливость, за ту незабываемую услугу, когда он вместе с Зорей спас Митяя от гибели на охоте. -- Ты, господине, заплатил своим воям по гривне серебра за послуги, -- чуть слышно заговорил Неждан. -- Я, правда, за одни харчи рядился к тебе, но, может, ты и мне гривну дашь? -- Эвося? -- На лице Ефрема выразилось веселое удивление. -- А зачем тебе гривна серебра? Ведь батька твой на Подоле хороший нажиток имеет. -- Видишь ли, гуляя по городу, заглядывал я в лавки книжных списателей -- каллиграфов, по-здешнему. И узрели мы там с Зорей одну псалтырь, ах, хороша! Вот бы такую моему дяде, иноку Геронтию, подарить. Я ему обещал книгу из Царьграда привезти. Только за нее две номисмы просят, а по-нашему гривну серебра. Любуясь разгоряченным лицом Неждана, купец сказал: -- А что же ты раньше молчал? Кабы не эти беглецы, мы бы уже морем плыли. -- Не о том я думал, господине. У меня только и было в мыслях, как помочь Светлане с Зорькой. Купец в полной мере оценил благородство поведения Неждана. Давая парню деньги, он дружески пошутил: -- Может, добавить на убрус для Светланы? Но тут лицо парня загорелось таким пожаром, что новгородец милосердно перевел разговор на другое: -- А что, псалтырь-то по-славянскому написана? -- Нет, по-ихнему, по-гречески, да отец Геронтий разберется. И вот псалтырь, красиво переписанный минускулом [мину'скул -- греческая скоропись, сложившаяся в Византии в IX-X веках нашей эры], с изящными миниатюрами-заставками, в простом, но прочном переплете был куплен. Лютобор, который отправился с людьми на поиски беглецов, вернулся к вечеру. Как и предполагал Хрисанф, они никого не нашли: беглецы запрятались крепко. Зато с Лютобором явились трое из тех, что сбежали в прошлые годы. Завидев на улицах предместий своих -- русских, они сумели обмануть бдительность теперешних хозяев и ускользнули от их надзора. Рассказывая о бесчисленных мытарствах, которые им пришлось претерпеть здесь, в чужой стране, беглецы со слезами на глазах просили принять их и довезти до родных краев. Их просьба была удовлетворена. Царьград покинули на заре. Его золотые купола, медные крыши дворцов, храмы и крепостные башни уходили под горизонт, терялись в рассветной дымке. Единственный город во Вселенной, неповторимый город, переживавший последние столетия своей всемирной славы [Царьград был завоеван турками в1453 году], оставался за кормой русских кораблей. Возвратившиеся беглецы как величайшей милости просили посадить их за весла. Они будут грести изо всех сил, и пусть их помощь будет слаба, но она хоть сколько-нибудь приблизит час возвращения на родину. Рвался к веслу даже дед Ондрей Малыга. Ефрем ласково уговаривал его: -- Ну куда ты лезешь, старче? Разве мало на нашей лодье молодых и сильных? -- То молодые, а то я сам... Кое-как уложили старика на волчью шкуру, и он радостно смотрел на уплывавшие назад великолепные берега Босфора, впервые открывшиеся его взорам два года назад. Далекий путь предстоял русскому каравану, и надо было воспользоваться последними неделями хорошей погоды. Придет осень, загудят бури на Русском море, и тогда плохо придется несчастным мореходам, которые окажутся в их власти. Русские лодьи шли под парусами. Когда затихал попутный ветер, шли на веслах, и усталых гребцов сменяли воины. А потом за весла "Единорога" садились Ефрем, Митяй, Лютобор, старик Малыга и даже женщины -- Ольга и Светлана. И только неугомонный Хрисанф с развевающейся белой бородой день и ночь стоял у прави'ла, и непонятно было, когда он спит. Прикорнет днем часа на два, на три, поручив руль одному из опытных гребцов, и, смотришь, опять на ногах. Пора осенних ураганов еще не наступила, и путешествие протекало благоприятно. После десяти дней упорного труда флотилия Онфима увидела Белобережье. Как и на Березани, в низовьях Днепра русские караваны не имели права зимовать. Это было установлено по договору, заключенному Игорем и Святославом с греками. Русские ватажники распускались за время долгого зимнего безделья и обижали греческих колонистов, живших в тех местах. Начинались ссоры, драки и даже грабежи и убийства. Вот почему следовало, оставляя эти места, спешить вперед. Осенью течение Днепра было тише, чем весной и летом, и во многих местах караванщики плыли на веслах. Где позволял берег, гребцы и воины превращались в бурлаков и тащили лодьи на бечеве. И снова на пути плавателей появились пороги. Они выглядели не так грозно, как весной, и опасен был только Ненасытец, грохотавший с неослабной силой. Часть порогов обошли по берегу, некоторые преодолевали по воде. Теперь не приходилось опасаться печенегов: к осени они уходили в свои зимовки. На крутом берегу Днепра показался Черторый. Ольга и ее дети смотрели с великой радостью на раскинувшиеся по берегу избенки. Общую радость не мог разделить с ними Угар. Он сошел на берег раньше -- за два дневных перехода. В Черторые его ждала жестокая казнь за поджог княжеского имущества. Бродник благоразумно решил обойти Киев по сухопутью и присоединиться к ватаге Ефрема выше города. Купец обещал дать ему приют и работу в Новгороде. От "Единорога" отчалил челнок, в котором сидели Ольга, Светлана, Зоря. С косогора сломя голову мчался саженными прыжками Стоюн... Пока команда Ефрема налаживала челны для плавания по верхнему Днепру и Ловати, новгородец с сыном были постоянными гостями в счастливой семье Стоюна. Расстались с уверениями в вечной дружбе. Ефрем пообещал и в следующий поход взять с собой Зорю и Светлану, но мать посмотрела на них таким взором, что ребята наотрез отказались. Глава вторая. Д Е Л А С Е М Е Й Н Ы Е Провожать великодушного новгородца явилось на Угорскую пристань все население Черторыя. Махали шапками, выкрикивали напутственные приветствия, пока хватало голоса. Потом черторыйцы вернулись домой, к своим заботам. Приближался месяц листопад, и осень уже раскрасила леса и рощи в желтый, оранжевый, малиновый цвет. Кружась, опускались на киевские улицы зубчатые листья каштанов, журавли с призывным курлыканьем направлялись к югу. В хату Стоюна вернулось утраченное счастье. Величавой походкой ходила по двору и дому бывшая царьградская пленница, помолодевшая и похорошевшая. Муж и дети не могли наглядеться на нее, не могли с ней наговориться. Да, теперь было не то, что в доме ювелира Андрокла, когда редкие часы свидания Зори и Светланы с матерью омрачались капризами маленького Стратона. И странно устроено сердце человека! Когда Ольга вспоминала кудрявого черноглазого ромея, ее охватывала жалость. Хотелось приголубить мальчика, совсем не видевшего ласки от бессердечной щеголихи-матери. Стоюн и дети стремились неотлучно быть рядом с Ольгой. Она иногда с притворным гневом прогоняла их на работу: мужа к сетям, а Зорю и Светлану заниматься по хозяйству. Старого и хворого деда Малыгу рыбак приютил у себя. И тот, бесконечно довольный, лежал по целым дням на печи, окруженный соседскими ребятишками, которым рассказывал страшные были о своих двух полонах... Побег Угара не был забыт княжеским тиуном. И Стоюн обрадовался, что о появлении бродника в ватаге Ефрема Ольга и дети рассказали ему наедине, без посторонних. -- Это вы ладно сделали, -- прошептал рыбак, оглядываясь на запертую дверь. -- Коли будет о том узнано, крепко накажут Зорю за то, что сразу не донес о беглеце. Плохо придется и самому Угару. Боярин Ставр пошлет погоню. И страшно подумать, что он сделает с бродником, ежели его поймает. Тайна была сохранена. Только много позже Стоюн под величайшим секретом рассказал жене Угара, Овдотьице, о судьбе ее мужа. Следующей весной женщина с детьми сбежала в Новгород. В этом году боярин Ставр лютовал хуже, чем в прошлом, и подати взыскивал без всякого милосердия. Еще нескольким горемыкам, у кого плохо уродился хлеб на полях, пришлось брать заем у боярина и переходить в закупы. Совершенно неожиданным для семьи рыбака был приход ключника Тараса. -- Здесь живет смерд Ондрей Малыга? -- грубым голосом спросил Тарас. -- Здесь, батюшка, здесь, -- слабо отозвался с печки старик. -- Да будет тебе ведомо, Ондрей, -- объявил ключник, -- что боярин Ставр наложил на тебя подать -- гривну серебра в год. -- Батюшка, да откуда же я возьму такую уйму серебра? -- взмолился старик. -- Я не пашу, не сею, ремеслом не занимаюсь. Сам видишь, еле жив на печи лежу. -- Нас это не касаемо, -- равнодушно сказал ключник. -- У нас всякая душа на счету, и ты хоть роди, а оброк князю отдай. А не то плохо тебе будет. Он ушел, оставив Малыгу и все семейство рыбака в горестном изумлении. Как помочь Ондрею в таком трудном положении? И Стоюн, и Ольга, и дети прекрасно понимали, чем они обязаны деду Ондрею. Ведь это он догадался послать письмо из Царьграда в Киев, и если бы не его придумка, судьба Ольги навсегда осталась бы неизвестной ее родным. Да и не могла забыться дружба, связавшая Ольгу и деда Ондрея в неволе. Повздыхав втихомолку, рыбак принял уплату подати на себя. Зоря снова попросился в мастерскую Пересвета, и оружейник принял его с радостью. Парень сидел на своем привычном месте в мастерской, спаивал кольчужные кольца, и ему казалось, что он не покидал Подола, что не было далекого путешествия, не было грома днепровских порогов и бешеного воя печенежской орды, не было бездонной морской лазури, и даже сияющий Царьград представлялся сказкой, услышанной в детстве. А оружейник Пересвет под мирный шум мастерской строил планы. Глядя на трудолюбивого парня, Пересвет вспоминал свое прошлогоднее намерение отдать Надежду за Зорю. Но, помня яростный отпор Софьи, когда он заикнулся об этом, старик теперь молчал. Он думал так: "Стану я с бабами разговаривать! Сам хозяин в дому, моя и воля. Как прикажу, так и будет. Поревут, покричат, а потом смирятся. Всегда так было. Вот и Нежданка, видать, выбросил из головы блажь насчет рыбаковой дочки. Молчит..." Простодушный старик жестоко ошибался. Неждан решил молчать о своем намерении до установленного отцом годового срока. А пока усердно трудился и оказывал в оружейном мастерстве большие успехи. Пересвет остался доволен Нежданом, когда тот рассказал ему о своей работе у царьградского оружейника и о том, что он видел за морем. -- Так, баешь, грекам супротив нашего мастерства не выстоять? -- весело восклицал старик. -- Кишка тонка, значит? Ладно это, зело ладно. Русичи с издавних времен в оружейном деле поперед других народов идут. Представляя себе, как византийский оружейник собирался делать кольчуги по образцу его, Пересветовой, мастер заливался смехом: -- Как они... как они разлакомились! Первыми в Царьграде захотели стать? Да нет, далеко кукушке до ястреба! А ты, стало быть, на их прошение повернулся и ушел?! Хо-хо-хо! Хвалю, молодец! Повесть о том, как оружейный подмастерье Неждан посрамил царьградских мастеров, пошла гулять по Подолу, и даже с большими прикрасами. Постепенно она обрастала новыми подробностями и превращалась в легенду. Когда Неждан и Зоря пришли в Георгиевский монастырь после возвращения из Царьграда, летописец встретил их радостно. -- Вернулись! -- воскликнул инок и ощупал ребят руками, точно не веря глазам. -- Вернулись! Ну и как же мне отрадно видеть вас, родимые! Рассказывайте же скорее, рассказывайте, как вас бог носил! Рассказ длился целый вечер. А потом Геронтий встал, за ним поднялись и удивленные Зоря и Неждан. -- Господь благословил твои труды, и аз, недостойный инок, такожде благословляю тебя, чадо! -- торжественно возгласил Геронтий и осенил крестным знамением русую голову Зори. Греческий псалтырь, подаренный Нежданом, восхитил старика. -- Какая пречудесная книга! -- восклицал монах, бережно перелистывая фолиант. -- Какие заставки! А какой почерк! Поистине искусный списатель сию книгу писал. Ах, как ты меня обрадовал, Василий! И хоть был я на тебя сердит за то, что ты учиться бросил, да, видно, всякому своя доля на роду написана... А ты, вьюнош, хоть немного греческий постиг, когда в Византии был? -- обратился Геронтий к Зоре. -- Чуть-чуть, -- потупился юноша. -- В Царьграде не до того было, а по дороге матушка и дед Ондрей меня немного вразумили. -- А ты хотел бы выучиться читать по-гречески? -- Ох, как бы хотел, отче! -- не удержался от восклицания Зоря. -- Ну, видно, придется нам от славянского языка перейти к греческому, -- добродушно молвил монах. Дело у них пошло быстро. Оно облегчалось тем, что Зоря знал наизусть первый и многие другие псалмы Давида. Поэтому греческие слова он запоминал с изумительной быстротой. Видя успехи своего ученика, Геронтий предрекал ему будущее по книжной части. -- Твоя доля, Иувеналий, -- говорил инок, -- не молотком по железу стучать, а списывать священные книги, а может быть, и более того -- сочинять летописи. Нужны, ох как нужны нам грамотеи на Руси! Ведь еще прозябает она во мраке языческого невежества. Мню я, надобно о тебе князю Ярославу довести. Он тебя к делу приспособит. Но Зоря страшно смутился и просил Геронтия не делать этого. Оружейник ошибался насчет истинных чувств сына, но материнское сердце трудно обмануть. Глядя на грустно лицо Неждана, наблюдая его непрестанную упорную работу в мастерской, Софья думала: "Вишь как старается. И все для Светланки. Слеп мой муженек, думает, парень забыл любовь. А она у него только крепче становится... И настроение Софьи начало понемногу меняться. Светлана -- девушка из простой семьи, скромная, трудолюбивая -- стала Софье казаться подходящей подругой жизни для сына. Были у нее и другие соображения. Если бы Неждан женился на Светлане, тогда Зоря и Надя стали бы близкими родственниками, и сам митрополит не разрешил бы им обвенчаться. Однажды воскресным утром в отсутствие Пересвета Софья ласково скзала сыну: -- Вон Зоря собирается в Черторый. Пошел бы и ты с ним, проведал Стоюна и Ольгу. Но в глазах матери Неждан прочел совсем другое: ему разрешалось повидать Светлану. Юноша немного смутился, но твердо ответил: -- Я бате обещал целый год не бывать в Черторые. И слово свое не порушу. -- Ты же ездил в Царьград с Зорей и Светланой. -- То было совсем другое, -- возразил Неждан. И на том разговор кончился. Но юноша понял, что в выборе суженой мать теперь на его стороне, и это очень его обрадовало. Софья выложила свои планы мужу. Рассказала и о разговоре с сыном, и о том, как тот строго держит свое обещание. Увлеченный мыслью сделать Зорю членом своей семьи, старик решил одним ударом разрубить завязавшийся узел. Призвав сына и пытливо глядя ему в лицо, Пересвет спросил: -- Все еще любишь Светланку? Признавайся, как на духу [на духу' -- на исповеди]! -- Люблю, батя! -- честно ответил Неждан, не опуская глаз перед отцом. -- Так забудь об этом. Она не для тебя. -- Почему, батя? -- Она тебе скоро родная будет. Я отдам за Зорю Надьку. Если бы судак, высунув голову из лунки, заговорил человеческим голосом, Неждан был бы менее поражен. А оружейник продолжал: -- Но ты об этом Зорьке ни единого слова. Дай нерушимую клятву! -- Даю, батя! -- пролепетал растерявшийся Неждан. Глубокая грусть овладела юношей. Но причины ее не мог понять Зоря, как ни допрашивал он друга. Неждан упорно отмалчивался. Прошло три месяца, наступила весна. И все нелады между семьями Пересвета и Стоюна неожиданно покончила Надежда. Она убежала из дому и тайно обвенчалась с княжьим гриднем [гри'день -- дружинник князя] Милославом. Все было замышлено и совершено Надеждой со свойственной ей хитростью и так ловко, что родители узнали о случившемся только в вечер после венчания. Через месяц была отпразднована и свадьба Неждана и Светланы. Две семьи породнились, хотя и не так, как хотел старик Пересвет. Но скоро он смирился с этим и полюбил Светлану, как родную дочь. Монах Геронтий рассказал все-таки князю Ярославу о талантливом грамотее Иувеналии, что под светским именем Зори трудился по оружейному делу. Князь обрадовался: он повсюду выискивал грамотных людей, которых еще так мало было на Руси. Княжеским повелением, к великому огорчению Пересвета и тайной радости Зори, юноша был призван ко двору и зачислен в списатели книг под начало боярина Добромысла. К этому времени Зоря, не прекращавший занятий с Геронтием, свободно читал, писал и говорил по-гречески. Такой эрудит [эруди'т -- знающий, образованный человек] оказался настоящей находкой для Добромысла, озабоченного пополнением княжеской вивлиофики. Бессмысленно было бы посадить такого знатока за переписку славянских книг, и боярин поручил Зоре переводить греческих классиков. Пытливый ум Зори обогатился множеством новых понятий. Практика перевода сделала его литературный язык богатым и гибким. Не останавливаясь на полпути, Зоря принялся изучать латынь. В латинской грамматике было много общего с греческой, были в этих языках и общие корни, и потому Зоря постиг латынь за год с небольшим. Аппетит приходит во время еды. Овладев древними языками, Зоря принялся за новые. Сделать это было тем легче, что в Киеве, одном из мировых центров торговли, жило много иноземцев. Зоря выучил немецкий, французский, польский. Давно известно, что чем больше знаешь иностранных языков, тем быстрее дается изучение следующих. Зоря сделался одним из образованнейших людей своей эпохи. Семейная жизнь его сложилась счастливо. Только после замужества Надежды он узнал о планах старого оружейника и сердечно порадовался, что они не сбылись. Зоря нашел себе суженую по сердцу. Отец с матерью жили под его кровом и нянчили внучат. Глава третья. П О С Л Е Д Н И Й Б О Й П Е Ч Е Н Е Г О В В 1036 году Ярослав сделался, по выражению летописца, "самовластцем" Русской земли. Случилось это после того, как его честолюбивый брат Мстислав умер, разболевшись после охоты. Ярослав стал единоличным правителем огромного государства, по праву занявшего одно из первых мест среди великих держав того времени. Двор Ярослава вел оживленную дипломатическую деятельность, немало посольств отправлялось за границу. Не раз случалось входить в состав таких посольств и Зоре -- знатоку многих языков. Еще одно важное событие в жизни Киевской Руси произошло в том же 1036 году -- сокрушительный разгром печенежских орд. Ярослав Мудрый отправился в Новгород -- утвердить там на княжение своего сына Владимира. Новгородцы -- народ упорный и не очень считающийся с волей князей, и потому Ярослав пошел туда с большой дружиной. Печенеги, узнав это, сочли время благоприятным для нападения на Киев. Раньше был еще у них страх перед славным воителем Мстиславом, но тот покоился в могиле. Неисчислимые печенежские рати двинулись на Киев. Шли они неспешно, с табунами лошадей, с отарами овец, с тысячами веж [ве'жи -- крытые печенежские повозки], где сидели женщины и маленькие дети. Кочевники были уверены в победе. Упреждая врагов, понеслись гонцы в Киев и Новгород. То были охотники, рыболовы, бродники, скитавшиеся вдали от родины. Теперь все их мысли были об одном: спасти Русь от жестоких недругов. Ярослав, получив весть о грозящей беде, поспешил на выручку стольного города. С ним пошла большая варяжская дружина, находившаяся в ту пору в Новгороде, пошли многие новгородцы. Князь подоспел вовремя. Киев держался за крепкими стенами. Врагам удалось только пожечь посады и предместья, но их обитатели успели уйти в город, унести свое имущество, угнать скот в овраги. Нас