товый к отлету. Возле был грузовик, накрытый брезентом, а рядом собралась группа офицеров СМЕРШа, к которым мы и присоединились. Мой подполковник был здесь старшим по чину. -- Ну что ж,-- обратился к подполковнику майор из оперативного отдела,-- можно начинать? Подполковник кивнул. Из кабины грузовика медленно вылез старый человек в немецкой форме, на его широких плечах 220 красовались погоны русского генерала, а на шее висел царский орден, какой-то белый крест. Это Краснов,-- подтолкнул меня локтем подполковник.-- А вот это Шкуро.-- Я увидел маленького человека в генераль ской форме. Во время гражданской войны он был одним из главных врагов кавалерии Буденного, и бои с ним велись прямо в моем родном городе. Я глазел на них обоих с нескрываемым интересом, как, впрочем, и все остальные. Молодцы англичане!-- сказал подполковник.-- Награди ли Шкуро своим орденом, по имени каких-то ихних святых, вроде Михаила с Георгием, а теперь -- нате вам, стоило нам мигнуть -- и они тут же доставили голубчика. Все наши дружно рассмеялись. Из грузовика вылезла еще одна группа офицеров в такой же форме. Они скрылись в самолете в сопровождении солдата-энкаведешника с автоматом и майора из оперативного отряда СМЕРШа. Самолет набрал скорость и взмыл в небо, по направлению к Москве и эшафоту34. В Москве офицеров посадили в одну из тех машин для перевозки заключенных с надписью "Хлеб", которые так впечатляли западных корреспондентов, восторгавшихся процветанием советского народа35. Вскоре машина подъехала к месту назначения -- Лубянке. Офицеров ввели в здание и, проведя длинным коридором, рассадили по одиночным камерам. Николай Краснов вспоминал в своей книге, какой ужас охватил его в тот момент: Щелкнул замок. Осматриваюсь. Осматривать тут нечего. Малюсенькое помещение вроде телефонной кабинки. Низко навис потолок. Помещение ярко освещено. Глазам больно. Сесть можно только на пол с согнутыми коленками. Тишина. Мало воздуха. Жарко. Душно... Полную мертвящую тишину иногда прерывает душераздирающий крик, звериный вой кого-то истязаемого или умирающего. Николай Краснов недолго пробыл в камере. Молчаливые охранники привели его в подвал, где его обыскали. Обыск подходил к концу, но в это время открылась дверь и в комнату вошел... полковник НКВД. Все осмотрели? -- полушепотом спросил он. (Очевидно, у людей вырабатывается на Лубянке привычка говорить очень тихо.) Все. 221 -- ...А там? Начальник ударил себя ладонью по лбу, как бы говоря: Ах дурак! Забыл ведь! Нагнись! -- сказал он мне. Я нагнулся и вдруг взвыл от неожиданности, боли и отвращения. "Сам" полковник МВД, без всяких перчаток, соизволил залезть в мой анус пальца ми, без всяких церемоний стараясь открыть там то, что я, по его мнению, мог туда запрятать. Тихо! -- рявкнул он.-- Не орать! ...Осмотр был закончен. Одевайтесь,-- приказал полковник, вытирая пальцы о свой собственный платок. Повернувшись к надзирателям, он добавил.-- Оставьте ему пока все. И пуговицы, и погоны, и ремень и ведите его прямо к "нему". Николаю вскоре предстояло узнать, кто такой этот таинственный "он". Но сначала Николая отвели в приемную, где он, к своей радости, увидел отца и им удалось обменяться несколькими словами. Их ввели в громадную комнату. В самой глубине зала стоял широченный блестящий письменный стол. Направо и налево от него, как бы покоем,-- столы, покрытые сукном. На стене огромный портрет "вождя" в форме генералиссимуса, во весь рост, метра три высотой. На противоположной стене -- портрет Берия. В простенке между окнами, закрытыми темно-красными бархатными гардинами, портреты членов ЦК ВКП(б). Весь пол покрыт дорогими бухарскими коврами. Против письменного стола, метрах в 10 от него, стоял маленький столик и два стула. Меня все время поражала полная тишина. Как будто все здание притаилось, замерло, стояло где-то вне времени, вне пространства. Как будто вокруг него не бурлила, не шумела, не двигалась Москва. За письменным столом без движения сидел генерал в форме войск МВД.-- ...Меркулов,-- шепнул за нашей спиной офицер. Это имя скорее всего ничего не сказало бы Антони Идену или сотрудникам английского МИДа, но Меркулов был третьим человеком в СССР. Помощник Берии, он сыграл ключевую роль в организации убийства 15 тысяч поляков в Катыни и других местах в 1940 году. Нам неизвестно, что думали об уступках англичан Сталин или Берия, хотя мы можем об этом догадываться, но Меркулов беседовал на эту тему с Николаем Красновым, и Николаю единственному суждено было выжить после такой беседы. Только те, кто целиком прочел его 222 книгу, способны понять, каким чудом было то, что он выжил. Вряд ли Меркулов мог предположить, что стоящий перед ним молодой человек, бледный, перепуганный, проведя одиннадцать лет в лагерях, окажется на Западе и опубликует рассказ об этой встрече. Да и сам Николай, наверное, не надеялся на такое чудо. Генерал молчал. Мы -- не шевелились. Затем он медленно поднял тяжелую голову и беззастенчиво, открыто стал нас осматривать, как восковые фигуры в паноптикуме. По приказу Меркулова принесли чай и печенье, и они остались втроем. Сначала министр НКВД сделал несколько вежливых, хотя и мрачных замечаний, затем его настроение изменилось. Пауза. Генерал ходил взад и вперед за своим столом, мягко и плавно раскачиваясь в бедрах и ловко поворачиваясь на каблуках: -- Как доехали? Не укачало ли и вас в самолете?.. Не беспокоил ли вас кто-нибудь? Есть ли какие-нибудь жалобы? -- и не дождавшись ответа, скорее даже не интересуясь им, Меркулов обратился прямо к отцу: -- Почему вы не курите, Краснов, и не пьете чай? Вы, по-моему, не очень разговорчивы и дружелюбны. Я думаю, что за этим молчанием вы пытаетесь скрыть ваше волнение... страх... а волноваться вам, в общем, совсем не стоит. По крайней мере, не в этом кабинете. Вот когда вас вызовут к следователю, я вам советую говорить только правду и находить ответы на все вопросы, а то... мы и подвешивать умеем.-- Меркулов тихо рассмеялся.-- Знаете, как подвешивают? Сначала потихоньку, полегоньку... даже не больно, но потом... Не описал ли в своих книгах подобный способ дознания атаман Краснов? У меня похолодели пальцы. В висках пульс отбивал какой-то бешеный там-там. Так громко билось сердце, что стук его должен был слышать и Меркулов, стоявший за письменным столом на расстоянии десяти метров. Отец молчал. Лицо его было бледно, но сосредоточенно спокойно. Завидую ему. ...На свободу не надейтесь,-- продолжал генерал.-- Вы же не ребенок. Однако, если не будете упрямиться, легко пройдете все формальности, подпишете кое-что, отбудете па рочку лет в ИТЛ и там привыкнете к нашему образу жизни и... найдете ее прекрасные стороны... Тогда, возможно, мы вас выпустим. Жить будете! -- Опять пауза. ...Так что, полковник Краснов, выбирайте между правдой и жизнью или запирательством и смертью. Не думайте, что я 223 224 вас запугиваю. Наоборот! Ведь Петр Николаевич, Семен Николаевич и вы -- наши старые знакомые! В 1920 вам удалось вьюном выскочить из наших рук, но теперь -- все карты биты. Не уйдете! "Нэма дурных",-- как говорят на Украине. ...Несколько шагов туда и обратно. Руки у генерала заложены за спину. Он играет пальцами скрещенных кистей. Невольно замечаю, что на одном поблескивает кольцо. ...Итак, полковник, мы с вами договорились? Мне не о чем с вами договариваться!-- резко ответил отец. То есть как "не о чем"? -- тихо рассмеялся чекист.-- Уговор дороже денег, Краснов. Ваше прошлое нас не интере сует. Мы о вас все знаем. Но... вот известные маленькие подробности о ваших действиях ближайшего времени будет не вредно услышать от вас самих. Мне вам нечего рассказывать. Я не понимаю, к чему вся эта волокита. Кончайте сразу. Пулю в затылок -- и... Э-э-э, нет, "господин" Краснов,-- криво усмехнулся Мер кулов, опускаясь в кресло.-- Так просто это не делается. Подумаешь! Пулю в затылок и все? Дудки-с, ваше благоро дие! Поработать надо. В ящик сыграть всегда успеете. Наво за для удобрения земли -- хватает. А вот потрудитесь снача ла на благо Родины! Немного на лесоповале, немного в шах тах, по пояс в воде. Побывайте, голубчик, на 70 параллели. Ведь это же так интересно. "Жить будете", как говорят у нас. Вы не умеете говорить на нашем языке. Не знаете ла герных выражений, родившихся там, в Заполярье. Услыши те! Станете "тонкий, звонкий и прозрачный, ушки топори ком"! Ходить будете "макаронной" походочкой!-- расхохо тался генерал.-- Но работать будете! Голод вас заставит! Мы сидели молча. В голове у меня гул, ладони рук вспотели от бессильной злобы. Нам стройка нужна, полковник Краснов. А где руки взять? От висельников и "жмуриков" пользы большой нет. Времена переменились. Расстрел -- в редких случаях. Нам рабочие руки, бесплатные руки нужны. Двадцать пять лет мы ждали радостной встречи с вами. Довольно вы в эмигра ции языком мололи и молодежь с истинного пути сбивали. Меркулов немного задыхался от своего монолога. На лбу отскочила толстая жила. Глаза стали острыми, как жало не нависти. ...Испугались?.. Чего? Работы испугались?.. А впрочем... что тут говорить? Ни вы мне, ни я вам не верим ни одному слову. Вы для меня -- белобандит, а я для вас красный хам! Однако победа за нами, за красными. И в 1920, и теперь. Сила на нашей стороне. Мы не льстим себя надеждой, что нам удастся перевоспитать Краснова и превратить его в покорную советскую овечку, любовью к нам вы никогда не воспылаете, но мы сумеем вас заставить работать на коммунизм, на его стройку, и это будет самым лучшим моральным удовлетворением! Меркулов умолк, выжидающе вытаращив глаза на отца. Зачем такое длинное вступительное слово! -- устало отве тил отец.-- Я все прекрасно понимаю и без пояснений, госпо дин генерал. Мне ясна безнадежность нашего положения. Мы с сыном солдаты. Оба воевали. Оба встречались со смертью глаз на глаз. Нам все равно, на какой параллели, 70 или сотой, она махнет своей косой... Я ругаю себя только за одно -- зачем я поверил англичанам? Однако, сняв голову... Ах! Если бы только смерть! -- усмехнулся Меркулов.-- Бросьте громкие слова о "солдатской смерти". Это -- отста лая белиберда! Смерть прошла мимо, даже вас не заметив! Но что вы поверили англичанам -- так это действительно глу пость. Ведь это -- исторические торгаши. Они любого и лю бое продадут и даже глазом не сморгнут. Их политика -- проститутка. Их Форейн Оффис -- публичный дом, в котором заседает премьер -- главная дипломатическая "мадам". Тор гуют они чужими жизнями и своей собственной смертью. Мы? Мы им не верим, полковник. Поэтому мы и взяли вожжи в свои руки. Они и не знают, что мы их заперли на шахматной доске в угол и теперь заставили их плясать под нашу дудку, как последнюю пешку. Рано или поздно произойдет схватка между коммунистическим медведем и западным бульдогом. Милости нашим сахарным, медоречивым пресмыкающимся и заискивающим союзничкам -- не будет! Полетят к чертовой матери все их короли, со всеми их традициями, лордами, зам ками, герольдами, орденами Бань и Подвязок и белыми пари ками. Не устоят под ударом медвежьей лапы все те, кто льстит себя надеждой, что их золото управляет миром. Победит наша здоровая, социально крепкая, молодая идея Ленина-Сталина! Быть по сему, полковник. Помолчав немного, Меркулов обратился к молодому Краснову: -- Королевский офицер! Видали? А мускулы у тебя есть, королевский офицер? Пошлю тебя работать туда, куда Ма кар телят не гонял, так ты другое запоешь. Будешь поправ лять то, что фашистские гады понапортили. Жаль, что мало вас контриков мы получили! Многим удалось смотать удочки и спрятаться под юбкой у западников. Ничего! В свое время 8--2491 225 и их получим! Со дна моря достанем!.. Нннет! Пулю в лоб вы не получите. Ни в лоб, ни в затылок. Жить вас заставим. Жить и работать! А придет время, во имя социалистической стройки сами передохнете. Я думаю, что этот разговор ни к чему не ведет,-- неожи данно резко вставил отец. Чтооо? -- взревел генерал МГБ.-- Отдаете вы себе от чет, где находитесь и с кем говорите? На Лубянке! С Мерку ловым. Я здесь хозяин. Я говорю что хочу. Помогла вам пе тиция, которую ваш дядюшка, атаман, на французском язы ке из Шпитталя послал? Что, вы думаете, что мы об этом не знаем? Не помогут вам ни Черчилли, ни Трумэны, ни коро ли, ни дипломаты. Если мы гаркнем, так они хвосты подож мут. Рассказывают, что цари ходили своих коней на берега Одера поить, так мы, придет время, на берегах Темзы совет ских лошадей напоим. После этого взрыва Меркулов нажал кнопку звонка и отпустил Красновых. В тот же день в лубянской бане Николай последний раз видел своего деда. Атаман Краснов, генерал и писатель, сказал внуку, что он должен когда-нибудь поведать миру историю о том, как предали казаков. Эти слова глубоко запали в душу Николая, горячо любившего и почитавшего деда. Генерал был уверен, что внуку суждено пережить грядущие испытания: -- Если выживешь -- исполни мое завещание. Опиши все, что будешь переживать, что увидишь, услышишь, с кем встретишься. Опиши, как было. Не украшай плохое. Не сгущай красок. Не ругай хорошее. Не ври!.. Пиши только правду, даже если она будет кому-нибудь глаза колоть... Здесь, в подобных условиях, писать тебе не придется. Ни записочки, ни заметочки. Употребляй мозг, как записную книжку, как фотографический аппарат. Это важно. Это невероятно важно. От Лиенца и до конца пути своего по мукам -- запоминай. Мир должен узнать правду о том, что совершилось и что совершится, от измены и предательства до... конца. Николай Краснов не забыл этот совет. Оказавшись почти через одиннадцать лет в свободной Швеции, он, не откладывая дела в долгий ящик, ровно за месяц изложил историю своего мученического пути "от и до". Все доступные нам свидетельства подтверждают правдивость его рассказа. О самом разговоре с Меркуловым Краснов пишет: 226 Несмотря на протекшие 11 лет, встреча с Меркуловым и все им сказанное настолько врезалось в мою память, произведя в то время незабываемое впечатление, что я старался его передать с возможно абсолютной точностью, может быть, что-либо упустив, но не прибавив36. Это замечание важно, потому что речь Меркулова является самым подлинным свидетельством о большевистских мотивах и подходе в этом вопросе, какое вообще возможно. Имеются и другие документальные и достаточно надежные свидетельства, подтверждающие, что ближайший коллега Меркулова, Абакумов, и прочие офицеры МГБ использовали ту же фразеологию, высказывали те же мысли37. Угрозы Меркулова звучат, как парафраза речи какого-нибудь знаменитого злодея, героя старомодного детективного чтива для школьников, но в том и состоит одно из величайших завоеваний советского коммунизма, что ему удалось воплотить в жизнь затасканные клише сочинителей детективов. Руководитель польского подпольного движения Стыпулковский, которого тоже допрашивали в Лубянской тюрьме в 1945 году, выслушивал те же угрозы и те же самодовольные речи от своего следователя майора Тихонова. Как и Меркулов, "Тихонов сказал, что умереть -- это не трудно, куда труднее провести остаток жизни в сибирских лагерях", а затем точно так же, как Меркулов, выразил свое презрение к трусливым и двуличным англичанам38. Несомненно, все эти приемы "спускались" сверху, руководством НКВД. Тот беспрецедентный факт, что Меркулов лично беседовал с казачьими руководителями, доказывает, как важно было советским властям их возвращение. Что за этим стояло -- страх ли, что эмигранты могли бы при благоприятных обстоятельствах опрокинуть режим, или же символическое значение запоздалой расправы со старейшими злейшими врагами -- об этом можно только гадать. Но вполне вероятно, что Меркулов говорил то, во что искренне верил. Он не мог предвидеть, что когда-нибудь мир узнает об этом разговоре. Обоим Красновым предстоял путь на север, в лагеря, откуда никому не удавалось бежать (по крайней мере, в промежутке между окончанием войны и до самой смерти Сталина) и откуда мало кто возвращался. И действительно, отец Николая Краснова через несколько месяцев умер и был похоронен в братской могиле, местонахождение которой неизвестно39. Но народный комиссар В. Н. Меркулов не мог предвидеть, что пройдет всего восемь лет -- и Сталин умрет, а он сам и его хозяин Берия будут ликвидированы группой соперников во главе с Хрущевым. Коммунизму, как крысам или некоторым видам змей, свойственно в трудные минуты пожирать своих собственных детей. 8* 227 И конечно, Меркулов не мог предугадать, что наступит день, когда Хрущев решит, в целях консолидации собственной власти, закрыть многие лагеря. Для Меркулова и его современников лагеря с их рабским трудом были неотъемлемым институтом коммунистического государства. Но в 1955 году экономические преимущества труда заключенных казались слишком ничтожными по сравнению с его социальными и политическими недостатками, и от рабского труда как от крупного фактора экономики отказались, оставив его лишь в качестве меры наказания. И -- что самое удивительное -- Хрущев позволил некоторым иностранным гражданам, выпущенным из лагерей, вернуться на родину. Николай Краснов оказался в этой категории, поскольку был гражданином Югославии,-- что, кстати, было известно и генералу Арбетноту, и бригадиру Мессо-ну с первого дня их знакомства с Красновым. Итак, перед самым новым, 1956-м годом, его отпустили на свободу в Западном Берлине. Но его деду, дяде и другим казачьим предводителям была уготована другая участь. 17 января 1947 года короткая заметка в "Правде" сообщила, что Краснов, Шкуро, До-манов, фон Паннвиц и другие казачьи генералы казнены за свои "преступления"40. В далеком лагере Николаю Краснову удалось узнать кое-какие подробности: ...Впоследствии я встретился с человеком, который мне рассказал, что он больше года провел с дедом в одной камере в Лефортово. Он говорил, что все осужденные держались очень стойко и достойно. Даже решение суда и перспектива смерти на виселице не поколебала их спокойствия. Казнены они были во дворе тюрьмы Лефортово. Во время следствия дед страдал только физически. Его ноги сильно распухли. Его дважды переводили в тюремную больницу. Питание было очень плохим. Только раз ему дали немного портвейна для поддержания работы сердца. Петр Николаевич ходил все время в тюремной одежде. Его форма (китель с русскими генеральскими погонами и брюки с лампасами) была снята, вычищена, выглажена и хранилась в тюремном цейхгаузе. Но этот же человек говорил, что, по слухам, на суде генерал Краснов был одет в эту форму. По этим же сведениям, в музее МВД хранятся формы всех повешенных, включая, конечно, и немецкую, генерала фон Паннвица41. Не удивительно ли, что советское правительство в час своей славной победы так домогалось старого генерала, воевавшего против 228 советской власти в эпоху кавалерийских эскадронов и бипланов? И ведь не скажешь даже, что оно задалось целью потрясти советскую общественность новым доказательством своей несокрушимой мощи: лицезреть эти обломки прошлого могли лишь сотрудники НКВД. Зато уж им-то можно было продемонстрировать блестящую форму и оружие злейшего врага, некогда первым оказавшего яростное сопротивление большевикам. Да, тогда врагам удалось бежать, но через четверть столетия карающая десница советского правосудия настигла их. А дальше следовала мораль: "Мы просто приказали их старым союзникам англичанам выдать их. Нет, нет, никаких угроз -- достаточно было просто щелкнуть пальцами, и они тут же бросились выполнять наши приказы..." Кроме того, НКВД рассчитывало запугать русских эмигрантов во всем мире, уничтожить их наивную веру в то, что демократические государства смогут им помочь42. Советские власти распространяли в СССР истории о жестоком обращении эмигрантов и союзников с репатриируемыми. Иной раз жертву избивали до полусмерти и выставляли перед частями Красной армии в качестве наглядного предостережения43. Может показаться странным, что вожди СССР действительно боялись разрозненных групп эмигрантов, но на то имелись свои причины. Как признался один советский руководитель: "Мы тоже начинали там"44 (т. е. за границей). А по мнению Вышинского, для русского эмигранта было только одно безопасное место -- подполье45. Кое-какое представление о советском мышлении дает нам краткое сообщение о казни генералов. В нем имеется целый ряд серьезных неточностей, точнее -- лжи. Например, там говорится, что Доманов во время гражданской войны был генералом Белой армии. На самом деле он был майором Красной армии, который попал в немецкий плен, и звание генерал-майора присвоили ему немцы. Вопреки сообщению, ни генерал фон Паннвиц, ни его 15-й казачий корпус не имели никакого отношения к СС46. Казаки Доманова и фон Паннвица были, в большинстве своем, не "белогвардейцами", а беглыми советскими гражданами. Наконец, ни одно из двух казачьих формирований не действовало "по заданию германской разведки" и не участвовало "в шпионско-диверсионной и террористической деятельности против СССР" или какой-либо другой страны. Казачий корпус был регулярным формированием вермахта, а Казачий стан Доманова представлял собой смесь беженцев и отрядов самообороны. Цель этого сообщения вполне ясна: создать у советской общественности впечатление о небольших, но сильных группах саботажников, завербованных германской разведкой среди реакционных эмигрантских элементов и подчиненных абверу и СС47. ПРИМЕЧАНИЯ Эта история, как и многое в данной и предыдущей главах, основана на инфор мации, полученной от генерала Джеффри Мессона, подполковника Алека Мал- колма и майора У. Р. Дэвиса. См.: Вячеслав Науменко. Великое предательство: выдача казаков в Лиенце и других местах (1945-1947). -- Нью-Йорк, 1962-1970; т. 1, с. 141, 148; т. 2, с. 21,41--42,299. . Николас Бетелл. Последняя тайна. -- Лондон, 1977, с. 128. Утверждение об активном участии Казачьего стана в военных действиях неоднократно повторяется и в книге, и в предисловии профессора Тревора-Ропера к анг лийскому изданию (см.: Nicholas BetheJl. The Last Secret: Forcible Repatria tion to Russia 1944-1947. -- London, 1974, p. XII). Архив военного министерства Великобритании, 170/4461; см. также военный дневник Баффского полка за 13 мая (там же, 170/4993). См.: Peter Huxley-Blythe. The East Came West. -- Cadwell, Idaho, 1964, pp. 72,206. Он прибыл в Тольмеццо из Берлина 12 февраля (см.: В. Науменко, указ. соч., т. 1,с. 89). По сообщению Татьяны Данилевич. Ей и мужу удалось избежать выдачи со ветским властям в Лиенце. Архив военного министерства Великобритании, 170/4388, 4396. См. там же, 170/5025. См. там же, 170/4993, 4461; В. Науменко, указ. соч., т. 1, с. 106. См.: В. Науменко, указ. соч., т. 2, с. 66. См.: Н. Бетелл, указ. соч., с. 127. См. там же, с. 128; Peter Huxley-Blythe, указ. соч., pp. 127, 138--139; Николай Краснов. Незабываемое. -- Сан-Франциско, 1957, с. 49--50. По мнению доманов- ского адъютанта и переводчика Бутлерова, атаман предчувствовал недоброе, но, не имея конкретных доказательств, полагал, что любые открытые высказывания на эту тему могут спровоцировать массовые беспорядки, которые, в свою оче редь, послужат для англичан поводом к репрессиям (см. там же, с. 25--26). Сообщение подполковника Алека Малколма. См.: В. Науменко, указ. соч., т. 1, с. 166, 178. См. там же, т. 2, с. 278, 300; Peter Huxley-Blythe, указ. соч., р. 206. Автор последнего исследования ошибочно утверждает, что петиции были вручены подполковнику Алеку Малколму. В действительности их, разумеется, полу чил подполковник Брайар. В письме Александеру Краснов вновь напоминал фельдмаршалу о том, как они вместе воевали против большевиков (см.: В. Нау менко, указ. соч., т. 1, с. 269). См.: В. Науменко, указ. соч., т. I, с. 176; т. 2, с. 67--68. См.: Архив военного министерства Великобритании, 170/5025. 230 См.: В. Науменко, указ. соч^ т. 1, с. 191--192; см. также с. 194--195. Можно представить себе, насколько этот эпизод укрепил абсурдные подозрения о предательстве казаков Домановым. Добавим лишь, что, если казаки видели предателя в каждом, кто доверял англичанам, под подозрением с тем же успехом мог оказаться и генерал Краснов, который тоже не сомневался в честности англичан (см.: Н. Краснов. Незабываемое, с. 31). См.: В. Науменко, указ. соч., т. 1, с. 166; т. 2, с. 300. Так же ответил и Султан-Гирей Клыч, когда от него потребовали отдать ко манду кавказцам (см. там же, т. I, с. 169). См. там же, т. 1, с. 178. 23 См. там же, с. 167, 270; т. 2, с. 278--279, 300--301. См.: Архив военного министерства Великобритании, 170/5025. Передача Би-би-си 29 октября 1974 (см также: Radio Times, 24.10 1974, p. 13); В Науменко, указ. соч., т. 1, с. 166, 270. На самоубийство покушался офицер Сутулов Его отвезли в полевой госпиталь (см там же, т. 2, с. 300). 26 См. там же, т. 1, с. 167--169. Архив военного министерства Великобритании, 170/4461, 5034. По слухам, в пути один офицер убежал (см.: В. Науменко, указ. соч., т. 1, с. 169--170). См.: В. Науменко, указ. соч., т. 1, с. 167, 269. См. там же, с. 301; Архив военного министерства Великобритании, 170/4461 (рапорты майора Гуда и сержанта Чарлза); передача Би-би-си 29 октября 1974 года. Архив военного министерства Великобритании, 170/5025. Письмо от 7.11.1974. См. также: The Sunday Express, 25.8.1974. Сообщения о перевозке казачьих офицеров из Лиенца в Юденбург см. также в кн.: Josef Mackiewicz. Kontra. -- Paris, 1957, pp. 181--186; Peter Huxley-Blythe, указ. соч., pp. 132--142; H. Бетелл, указ. соч., с. 149--150; "The Kensington": Princess Louise's Kensington Regiment.-- London, 1952, pp. 225--227. Статистические данные об офицерском составе см. в кн.: В. Науменко, указ. соч., т. 1, с. 144--146. По сообщению генерала Б. А. Холмстона-Смысловского, познакомившегося с Николаем Красновым в Буэнос-Айресе. См.: В. Науменко, указ. соч., т. 1, с. 174. Фотографии моста и завода в Юден- бурге см. там же, т. 2, вклейка между с. 128--129. Фамилия убитого офице ра -- Краус (см : Edgar M. Wenzel. So Gingen die Kosaken durch die Hlle.-- Wien, 1976, S. 54) 34 "A. I Romanov". Nights are Longest There: Smersh from the Inside.-- London, 1972, pp 153--154. Это описание совпадает с описанием Николая Краснова вплоть до мельчайших подробностей, что убедительно показывает точность последнего. В действительности Шкуро был кавалером ордена Бани, а не ордена св. Михаила и св. Георгия. 35. Ироническим комментарием по этому поводу заканчивается роман А. Солженицына "В круге первом". См. также: А. Солженицын. Архипелаг ГУЛаг (1918-1956). Опыт художественного исследования, т. 1.-- Париж, ИМКА-Пресс, 1973, с. 523. Такие же грузовички использовались и для перевозки 231 трупов из Лубянской тюрьмы (см.: Peter Deriabin, Frank Gibney The Secret World. -- London, 1960, p. 138). H. Краснов. Незабываемое, с. 75--81. См., в частности, "A. I. Romanov", указ. соч., pp. 236--239. См.: Z. Stypulkowski. Invitation to Moscow. -- London, 1951, pp. 266, 294. См.: Н. Краснов. Незабываемое, с. 143. 40. СООБЩЕНИЕ Военной Коллегии Верховного Суда Союза ССР Военная Коллегия Верховного Суда СССР рассмотрела дело по обвинению арестованных агентов германской разведки, главарей вооруженных белогвардейских частей в период гражданской войны атамана Краснова П. Н., генерал-лейтенанта белой армии Шкуро А. Г., командира "Дикой дивизии" -- генерал-майора белой армии князя Султан-Гирей Клыч, генерал-майора белой армии Краснова С. Н. и генерал-майора белой армии Доманова Т. И., а также генерала германской армии, эсэсовца фон-Паннвиц Гельмута, в том, что, по заданию германской разведки, они в период Отечественной войны вели посредством сформированных ими белогвардейских отрядов вооруженную борьбу против Советского Союза и проводили активную шпионско-диверсионную и террористическую деятельность против СССР. Все обвиняемые признали себя виновными в предъявленных им обвинениях. В соответствии с П. 1 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 года, Военная Коллегия Верховного Суда СССР приговорила обвиняемых Краснова П. Н., Шкуро А. Г., Султан-Гирей, Краснова С. Н., Доманова Т. И. и фон-Паннвиц к смертной казни через повешение. Приговор приведен в исполнение. (Правда No 15,17 января 1947) (Примеч. ред.) Н. Краснов. Незабываемое, с. 85. О пребывании генералов на Лубянке расска зывает также бывший заключенный, комментатор немецкого радио (Erich Kern. General von Pannwitz und seine Kosaken -- Oldendorf, 1971, S. 196). См.: Н. Краснов. Незабываемое, с. 86, 263, 330--331. См.: "A. I. Romanov", указ. соч., pp. 151, 236, 248; об опасениях самого автора см. р. 240 См : Walter Bedell Smith. Moscow Mission 1946-1949. -- London, 1950, p. 115. См.: James F. Byrnes. All in One Lifetime. -- London, 1960, pp. 378--379. В бри танском МВД был даже создан специальный отдел "ЕМ" по наблюдению за эмигрантами (см.: Vladimir and Evdokia Petrov. Empire of Fear.-- London, 1956, pp. 257, 261--263, 287). См.: Gerald Reitlinger. The House Built on Sand -- London, 1960, p. 392. Следователи Николая Краснова в Лефортово рьяно старались приписать ему "саботаж и террор" (Н. Краснов. Незабываемое, с. 108--ПО). Глава 9 КОНЕЦ КАЗАКОВ Такова была судьба казачьих руководителей. "Ты нам ужин приготовь -- мы к вечеру вернемся",-- шутливо кричали генералы провожавшему их казаку, отправляясь на "конференцию" в Шпиттале1. Настал вечер -- офицеров все еще не было. Лидия Краснова в своем гостиничном номере нетерпеливо следила за часовой стрелкой: шесть, семь, восемь. Сама не своя от беспокойства, она спустилась вниз и нашла майора Дэвиса и батальонного капеллана Кеннета Тайсона. Что офицеры -- не вернутся? -- спросила она. Ну, не сюда, во всяком случае,-- признался Дэвис. Но ведь мы скоро увидимся с мужьями? Где мы с ними встретимся? Дэвис, чувствуя явную неловкость, отговорился незнанием. Тогда Лидия Федоровна обратилась к Кеннету Тайсону, но тот мог лишь пробормотать обычные в таких случаях слова утешения (он и сам не знал, что ждет казаков). Лидию Краснову охватило мрачное предчувствие. Она поняла, что больше не увидит мужа. Ольга Ротова в Пеггеце тоже со страхом ожидала новостей. В 8 часов за ней пришли: нужен был переводчик. На улице возле пустого грузовика ее ждали два английских офицера, утром уехавшие с казаками на "конференцию". Увидев их, Ольга побледнела. Где же наши офицеры? -- спросила она. Они не вернутся сюда. А где они? Не знаю. Вы же четыре раза обещали, что они вернутся, значит, вы обманывали? Всячески избегая ее взгляда, офицер смущенно ответил: -- Мы только британские солдаты и исполняем приказы выс ших офицеров. Англичане хотели видеть казачьих дежурных офицеров, и вскоре по лагерю было объявлено, что майор Дэвис в 9 часов вечера ждет у себя в канцелярии всех унтер-офицеров с составленными по-английски поименными списками полков и станиц. 233 В назначенное время все явились в канцелярию, но Дэвиса там не было. Казаки прождали его до полуночи, но майор так и не явился. Такое невезение, само по себе ерундовое, угнетающе подействовало на казаков, которые и без того были в мрачном расположении духа. Решив, что совещание, верно, перенесено на утро, они разошлись по баракам, предварительно выбрав атаманом -- взамен исчезнувшего Доманова -- подхорунжего Кузьму Полунина, пользовавшегося среди казаков большим уважением. Ольга осталась одна. Электрическая лампочка погасла, и Ольга попыталась хоть немного вздремнуть в темноте. Но сон не шел к ней, да и вообще в ту ночь в лагере почти никто не спал. В 2.30 ее вывел из полусонного оцепенения яркий свет фонарика. Это бы майор Дэвис, он потребовал списки. Ольга объяснила, что казаки ушли спать, не дождавшись его, и майор приказал собрать всех в 8.30 утра. В назначенное время все снова собрались возле канцелярии. Опять началось мучительное ожидание. Только в 9 часов пришел какой-то английский лейтенант. Хотя с ним был переводчик, он протянул Ольге Ротовой листок бумаги и отрывисто приказал прочитать его вслух. Казаки молча выслушали написанный по-русски приказ: Казаки! Ваши офицеры обманывали вас и вели вас по ложному пути. Они арестованы и больше не вернутся. Вы теперь можете, не боясь и освободившись от их влия ния и давления, рассказать об их лжи и свободно выска зывать желания и убеждения. Решено, что все казаки должны вернуться к себе на родину. Затем следовали инструкции: казакам предписывалось беспрекословно подчиняться распоряжениям английского командования. Звонкий голос Ольги смолк. Воцарилось гробовое молчание. Конечно, все обитатели лагеря уже поняли, что им предстоят тяжкие испытания, но одно дело -- понимать, и совсем другое -- услышать своими ушами приказ, в котором их спокойно обрекают на смерть, муки и ледяной ад семидесятой параллели... Наконец, из толпы кто-то громко крикнул, что все сказанное об офицерах -- ложь, что казаки их любят и уважают и, если только офицеры вернутся, пойдут за ними хоть на край света. Английский офицер, молча выслушав это выступление, отрывисто бросил, что передает казаков в распоряжение майора Дэвиса, и уехал2. Сам Дэвис был в это время в Лиенце. На его долю выпала, быть может, самая неприятная миссия, которую когда-либо пришлось выполнять английскому офицеру: сообщить о репатриации женам офицеров, собравшимся в гостинице, где раньше находи- 234 лась штаб-квартира Доманова. Накануне вечером Дэвис был вынужден солгать Лидии Красновой, но теперь тайное становилось явным -- женам предстояло отправиться вслед за мужьями. Дэвис объявил об этом самым мягким тоном, на какой только был способен; он заверил женщин, что у них нет оснований бояться самого худшего и что, во всяком случае, все сделано для того, чтобы не разлучать их с мужьями. На протестующие крики и слезы Дэвис твердил, что он солдат и должен подчиняться приказам. Однако хороши были те приказы! С трудом протиснувшись сквозь толпу рыдающих женщин, он поехал на джипе в лагерь Пеггец. Здесь казакам уже было известно о выдаче, но все равно Дэвиса ждали мучительные минуты. Ему предстояло взглянуть в глаза тем, с кем его связывали узы дружбы; сознаться, что он лгал, убеждая офицеров в реальности "конференции"; сообщить, что все казаки, хотят они того или нет, обязаны вернуться в СССР. Его искренне поразила безграничность отчаяния казаков, их твердое нежелание возвращаться. Тогда он был молод и последние три года только и слышал, что восхваления героической Красной армии и ее гениального стратега маршала Сталина. Именно русские, как он знал, разбили непобедимые дотоле нацистские орды, штурмом взяли Берлин и теперь братались -- об этом пресса писала взахлеб -- с солдатами союзных войск, когда три армии сошлись в самом сердце Германии. Ольга Ротова переводила речь Дэвиса. Он сказал, что репатриация состоится 31 мая, то есть через два дня. Полки -- Донской, Кубанский и Терский -- должны прибыть в боевом порядке, семьям следует держаться вместе. Все будет сделано для того, чтобы они смогли взять с собой свои пожитки, чтобы сохранить распределение по станицам, и вообще -- англичане постараются, чтобы в пути они чувствовали себя максимально удобно. Для стариков и больных будут созданы специальные условия. Дэвис старался, как мог, но ему не удалось убедить казаков, охваченных страхом. В толпе раздались крики, что они никогда не вернутся по доброй воле, многие женщины рыдали, остальные стояли как громом пораженные. Заверения майора Дэвиса, что в пути им будут созданы удобства, прозвучали для них злой насмешкой. "Мало того, что эти англичане -- предатели, они к тому же еще и дураки. Или, может, это изощренное издевательство?"-- Мнения на этот счет разделились. Дэвис уехал, объявив, что вернется днем. Вскоре прибыли два грузовика, на которые было велено погрузить багаж офицеров, для передачи владельцам. (Ведь они ничего с собой не взяли, предполагая вернуться в тот же вечер.) Плачущие жены воспользовались случаем послать письма и посылки, но что стало с этими 235 вещами -- неизвестно. В то время офицеры уже были в руках СМЕРШа и многие из них уже лежали мертвыми в лужах крови на бетонном полу юденбургского металлургического завода, о чем ни англичане, ни русские в Лиенце знать не могли. Но благодаря этому жестокому, хотя и невольному недоразумению, многие жены поверили, что еще свидятся со своими мужьями. Погрузив багаж, казаки Пеггеца вышли на площадь с самодельными черными флагами и плакатами, на которых было написано по-английски: "Лучше умереть здесь, чем вернуться в СССР". Когда прибыли грузовики с обедом, казаки отказались от еды. Солдаты, пожав плечами, выгрузили еду и уехали. В 4 часа снова появился Дэвис: он с явной тревогой взирал на черные флаги, плакаты и беспокойную толпу, выкрикивающую угрозы и взывающую к милосердию. Он объяснил, что приказы о возвращении всех русских в СССР приняты на самом высоком уровне и он не может их нарушить. Когда переводчица перевела эти слова, из толпы вышли несколько человек с нансеновскими паспортами в руках. "Мы не советские граждане",-- объясняли они настойчиво. Действительно, в документах они значились французскими, итальянскими, югославскими подданными или лицами без гражданства. -- Как вы можете?! -- закричал один из казаков.-- В 20-м англичане посылали корабли в Дарданеллы, чтобы спасти нас от большевиков, а теперь вы нас отдаете назад. Дэвис оторопел. Ему впервые пришло в голову, что тут что-то действительно не так. Но приказы, врученные ему и полковнику Малколму, были совершенно однозначны: все казаки в долине Дравы подлежат репатриации. Дэвис еще больше удивился бы, если бы знал, что в штабе в Обердраубурге, в бумагах бригадира Мессона, лежат два приказа по корпусу о выдаче казаков и в них четко определено, кого считать советскими гражданами, и столь же четко сказано, что выдаче подлежат только советские граждане. Но эти инструкции так и не дошли до полковника Малколма и до майора Дэвиса -- мы еще скажем, почему именно. Никто не мог поверить, что не советские граждане должны быть насильно выданы режиму, при котором они никогда не жили. Ольга Ротова пишет в своих воспоминаниях: На мой вопрос -- должны ли ехать власовцы? -- майор ответил: Да, и власовцы. А старые эмигранты? И старые эмигранты. Значит и я? Да, и вы