ное море, и 22 марта группа из 1657 бывших солдат дивизии отплыла в Одессу из Таранто, где находился большой лагерь для советских пленных и освобожденных союзниками советских граждан, под началом советской репатриационной миссии генерала Судакова. По прибытии в лагерь солдатам выдавали английскую форму, снабжали палатками и едой, в остальном же они были предоставлены самим себе и развлекались как могли, например, устроили самодеятельный театр, где можно было увидеть в великолепном исполнении киргизские пьесы и сванские танцы или послушать осетинский хор. Но 22 марта большинство обитателей лагеря поднялись по шаткому трапу на борт английского судна "Арава". С палубы за ними наблюдали майор Грамасов из советской репатриационной комиссии и капитан Деннис Хиллс, старший офицер английской охраны, говоривший по-русски. Хиллс вспоминает, что пленные шли на судно вполне охотно2, заминка возникла лишь однажды, и то, как объяснили Хиллсу, 347 просто потому, что один из репатриантов был пьян. Вскоре все были на борту, и "Арава" вышла в море. Лишь когда корабль пересек Эгейское море и шел через Дарданеллы, некоторые начали выказывать смутное недовольство, волноваться, не зная, что ждет их на родине. Хиллса засыпали вопросами. Многие говорили, что воевали в антифашистских партизанских отрядах. Их жалобы были робкими, хотя и горькими. Но большинство -- люди малообразованные, а то и вовсе неграмотные -- с чисто восточным фатализмом ждали неизбежного. Хиллсу их страхи казались преувеличенными: ведь, судя по тому, что он читал и слышал о СССР в последние четыре года, правительство этой страны считало делом своей жизни свержение деспотии и осуществление демократических свобод, и он живо представлял себе, с каким почетом встретит родина вернувшихся солдат. Но на мрачной одесской набережной -- ставшей для многих противоположным берегом Стикса -- прибытие английского судна было встречено молчанием и равнодушием, а советская комиссия по встрече военнопленных состояла из канонерской лодки, которая проводила их в гавань. Первые два дня судном вообще никто не интересовался. Наконец, на третий день началась высадка. Майор Грамасов сверял по списку имя каждого, покидавшего корабль. На набережной они построились и строем ушли, а Деннис Хиллс, которому изрядно наскучила жизнь на борту "Аравы", получив пропуск, ринулся в опустевший порт. На площади он наткнулся на своих подопечных: стоя под гигантскими портретами Сталина, они выслушали речь какого-то партийного оратора, потом строем ушли. От прохожих, шнырявших по площади в надежде раздобыть курево, Хиллс узнал, что военнопленных отправляют в специальный концентрационный лагерь за городом. Потом он не раз встречался с русскими на Западе, но это первое знакомство с Советским Союзом на многое открыло ему глаза. Когда "Арава" пустилась в обратный путь, на ее борту находились освобожденные из немецких лагерей французы, которых корабль доставил в Марсель. Здесь на борт поднялись 1950 русских из близлежащего лагеря3, и "Арава" снова направилась на восток. Но Деннис Хиллс сошел в Таранто и в Одессе больше не бывал. Весь этот эпизод оставил у него крайне неприятное впечатление. Кстати, переводчиком на судне был эмигрант, с детства живший в Италии, но в Одессе советские его похитили, и никто его больше не видел. Основной состав Тюркской дивизии сдался в плен в районе Падуи после капитуляции немецкой армии в Италии в мае. Союзные офицеры не раз возмущались тем, что эти не немецкие солдаты рейха воевали до последнего, и этот довод часто приводился 348 для оправдания сурового обращения с пленными4. В действительности некоторые дезертировали до окончания боев, а тот факт, что многие в отчаянии продолжали воевать, не удивителен. Они знали, что ждет их, если они сдадутся. Один из солдат дивизии, азербайджанец, за несколько месяцев до описываемых событий попал в плен к американцам, был отправлен в СССР через Ближний Восток и оказался в лагере в Сибири, откуда его вскоре послали на фронт, в штрафной батальон. Штрафные роты занимались в основном очисткой минных полей: в опасные места высылались под автоматными дулами группы, одна за другой очищавшие поле от мин ценой собственной жизни. Азербайджанец, о котором мы рассказываем, ухитрился ускользнуть от охраны и пересечь линию фронта. После допроса ему позволили присоединиться к его прежней дивизии, воевавшей в Италии. Там он рассказал о случившемся с ним, чем, естественно, отбил у своих однополчан желание перебегать к союзникам5. После сдачи в плен солдат 162-й Тюркской дивизии перевезли поездом в Таранто, и через несколько недель они отправились на корабле в Одессу. Это путешествие уже не было таким безоблачным, как то, что описывал Деннис Хиллс. Перед отправлением один мулла сжег себя в знак протеста против репатриации, многие утопились в Черном море, предпочтя смерть исправительно-трудовому лагерю6; некоторым помешали покончить с собой -- в их числе был врач-азербайджанец, оказавшийся впоследствии в лагере на Воркуте7. Все бойцы дивизии получили по 20 лет. Большинство попало на самые трудные и опасные работы по расчистке затопленных немцами донецких угольных шахт. Об этом Деннис Хиллс узнал в 1948-49 годах от допрашиваемых им по долгу службы немецких военнопленных, вернувшихся на Запад. Но были и такие, кто не попал ни на Воркуту, ни в Донбасс. Осенью 1945 года Хиллсу было поручено сопровождать группу русских военнопленных, выписанных из военного госпиталя в Удине в северной Италии. Госпиталь был "очень мрачным местом", там лежали в основном тяжелораненые, подорвавшиеся на минах, у большинства были ампутированы конечности, от многих, страдавших раком или туберкулезом, исходил неприятный запах. Относительно этих несчастных была достигнута договоренность с советской миссией: Советы настаивали, чтобы госпиталь был им передан целиком, со всем оборудованием, но англичане твердо стояли на своем, и Советам досталось то, чего они, судя по всему, домогались в последнюю очередь, -- одни раненые. Раненым была предоставлена возможность выбрать, возвращаться на родину или нет. Они решили вернуться -- наверное, считая, что дома за ними будет лучший уход. В санитарном поезде 349 их перевезли в советскую оккупационную зону Австрии. Отстояв в Земмеринге локомотив, который Советы, как у них было принято, попытались захватить, англичане довезли своих подопечных до австро-венгерской границы. Там несчастным страдальцам пришлось целые сутки промучиться в ожидании советских представителей, а когда те наконец появились, выяснилось, что разгрузка начнется только после того, как капитан Хиллс подпишет документ, удостоверяющий дурное обращение англичан с ранеными. Это требование рассмешило Хиллса, и он прямо сказал советским представителям, что они сами, задержав свой приход на сутки, виноваты в ухудшении состояния раненых. Впрочем, вслед за тем он их удивил. Не скрывая презрения к служакам идеологии, не способной существовать без подобных обманов, жестоких и в то же время явно рассчитанных на дураков, он преспокойно подписал обвинительный документ. Раненых сгрузили на телеги, запряженные лошадьми. Многие были без сознания. С теми, у кого не было конечностей, не церемонились: эти обрубки бросали вповалку, одних на других. Погрузка кончилась, телеги потащились в гору, и несчастные жертвы порочного круга борьбы между схожими идеологиями -- национал-социализмом и социализмом в одной отдельно взятой стране -- скрылись из поля зрения Хиллса. Впрочем, не всегда репатриация проходила по плану. В лагере в Аверсе, под Неаполем, находилось 800 чеченцев, ингушей и других советских мусульман. Комендантом лагеря был полковник артиллерии Чарлз Финдлей. Вскоре после дня победы пришел приказ доставить этих советских граждан в Легхорн для отправки их домой советской репатриационной комиссией. В поезде пленных сопровождали два офицера -- американец и англичанин Джордж Хартман, бывший белоэмигрант; от него и получены эти сведения. Полковник Финдлей, человек и по наружности, и по характеру недюжинный, с явным неудовольствием воспринял поставленную перед ним задачу и выполнил ее совсем не так, как предполагали в военном министерстве, тем более в МИДе. Правда, в Легхорн поезд прибыл по расписанию, но оттуда на всех парах пошел назад. В Неаполе пленных быстро погрузили на корабль, направлявшийся в Египет, где бывшие советские граждане были переданы под защиту короля Фарука. Король Фарук, муфтий Иерусалимский, секретариат Арабской лиги и другие мусульманские руководители, пытаясь помочь оказавшимся в опасности единоверцам, решили, что каждая арабская страна примет определенное число советских мусульман. Через много лет после войны Деннису Хиллсу стало известно, что группа из 100 кабардинцев, которых он при проверке гражданства спас от выдачи в СССР во время операции "Восточный ветер" (май 350 1947 года), попала в Дамаск и живет там до сих пор. Точная цифра спасенных неизвестна, но в 1946 году на Западе находилось предположительно около 80 тысяч мусульман, и непохоже, чтобы их насильно репатриировали8. Уже в начале мая 1945 года было решено "в принципе принять предложение Вышинского о перевозке пленных по суше". 22 мая представители советского высшего командования, с одной стороны, ВКЭСС и штаб-квартиры союзных войск, с другой, встретились в Галле9 и подписали соглашение, в котором говорилось: Все бывшие военнопленные и граждане СССР, освобожденные союзными силами, и все бывшие военнопленные и граждане союзных держав, освобожденные Красной армией, будут переданы через передовые линии каждой армии представителям соответствующих армий с каждой стороны. Далее перечислялись приемно-передаточные пункты и подчеркивалось: "Выдача должна начаться через 24 часа после подписания этого документа..." Еще до соглашения советским властям было передано около 20 тысяч человек10. Бывший капитан Красной армии вспоминает, как американцы выдали Советам через Эльбу 3 тысячи человек из лагеря в Плавене. 14 мая за пленными прибыла "огромная колонна студебеккеров". Никакого сопротивления или организованного протеста не было: лагерь находился в руках "партийного комитета"11. Бежать, судя по всему, удалось только этому капитану. Подписание Галльского соглашения придало процессу ускорение. К 4 июля в советскую зону Германии было передано не менее полутора миллионов русских12. Вряд ли нам когда-нибудь станет доподлинно известно, сколько из них возвращалось добровольно, сколько было принуждено к этому и насколько союзные офицеры были в курсе желаний репатриируемых. Но из свидетельств участников этих операций складывается довольно стройная картина. Русские напоминали людей, вышедших на яркий солнечный свет после заточения в пещере. Ошарашенные и сбитые с толку, они покорно шли, куда их вели. Времени для раздумий не было, а рассказы о том, что ждет их на родине, до них пока не дошли. В середине апреля 1945 года американская армия передала лагерь для русских перемещенных лиц в Гисене в распоряжение генерал-майора Бевина Вильсона, работавшего для Международной Комиссии помощи беженцам (МКПБ). Его воспоминания о жизни обитателей лагеря нисколько не напоминают рассказы тех, кто описывает страх или жестокость. В бараках жило около 5 тысяч человек, и почти все они дружно занимались разграблением окрестных деревень, 351 активно участвовали в операциях черного рынка, пели, танцевали и вообще всячески развлекались. Вильсон пишет: Мы обнаружили, что на 4439 человек имелось всего 1789 коек, и, разумеется, спальное место, предназначенное для одного, делили двое, особенно после обеда, когда все бараки занимались тем, что французы определяют словом "l'amour". Те же, кому не нашлось пары, спали на перевернутых буфетах, или составленных вместе столах, или же прямо на полу. Впрочем, и здесь, как почти повсюду, где собирались русские, многие предпочитали любви -- выпивку, но ее нелегко было достать. Вильсон вспоминает: До открытия столовой, где давали пиво, невозможно было раздобыть какие-либо напитки. В первые дни после нашего прибытия 12 перемещенных лиц умерли ночью: они по ошибке выпили хлороформ, приняв его за спиртное. Их похоронили на территории лагеря. Имелись и другие развлечения, менее опасные, например, "каледонский рынок". В один прекрасный день на городскую площадь явились двое -- один был переодет медведем, другой изображал поводыря. Медведь лапал всех случившихся поблизости женщин и вообще выглядел очень натурально, так что маленькие дети поначалу испугались, но потом привыкли и радостно бежали за ним. Наконец пришло время им возвращаться в Россию. На американских десятитонках их доставили на железнодорожную ветку в лесу и посадили на поезд. 6 июня отбыла последняя группа. Все они, по воспоминаниям генерала, возвращались охотно. Впрочем, в отличие от генерала Вильсона, они вряд ли представляли себе, что ждет их на родине13. Через несколько недель после дня победы границы восточной и западной оккупационных зон в Германии и Австрии были пересмотрены. 29 июня американский генерал Клей встретился в своем штабе с маршалом Жуковым для обсуждения деталей соглашения. Маршал Жуков поднял вопрос о советских гражданах -- бывших пленных -- ныне перемещенных лицах... [Он] потребовал, чтобы лагеря сохранились в том виде, в каком есть, с 352 целью передачи их Советам... Советы предлагают, чтобы американцы приняли и переправили всех перемещенных лиц, кроме русских... Генерал Клей сказал, что американцы позволят остаться тем, кто не желает уезжать, но русских брать не будут, разве что случится ошибка, которую можно будет потом исправить14. Это был удобный способ сбыть с рук большое количество русских, не используя и без того скудные транспортные средства. О том, как соглашение проводилось в жизнь, рассказал капитан Н. Ф. Чо-унер, отвечавший за один из таких лагерей. Лагерь находился в Мекленбурге, и среди его обитателей было 2 тысячи русских. На Чоунера они произвели впечатление простых, неприхотливых людей. Но он знал, что уготовило им советское правительство, так как еще до продвижения в этот район советских войск из лагеря увезли несколько групп русских. Их сопровождал знакомый Чо-унеру офицер. Он рассказал затем, что еще до того, как поезд с русскими пленными прибыл в район расположения Красной армии, он был окружен вооруженной охраной, и пленных (почти все они были вывезены немцами на принудительные работы) увели в соседний лес. Вскоре оттуда послышалась стрельба, не смолкавшая в течение нескольких минут. И основательно поредевшая колонна вышла из леса. А на границе между зонами висели приветственные плакаты, и оркестр играл веселые мелодии. Вскоре после этого стало известно, что 4 июля район займет Красная армия. За несколько дней до этого в лагерь явились люди в штатском (несомненно, сотрудники СМЕРШа) и начали принимать дела. Показательно, что одним из первых пострадал от их недовольства некий активист, назначивший себя в лагере "комиссаром". Он постоянно превозносил советский режим и уговаривал обитателей лагеря вернуться на родину, но ничего не помогло: первую ночь пути на родину он провел среди своих соотечественников во рву. Его дальнейшая судьба нам неизвестна. Среди перемещенных лиц, людей по большей части малообразованных, выделялся русский инженер, вывезенный немцами вместе с женой. Понимая, что после репатриации их с женой сразу разлучат и отправят в разные лагеря, он умолял англичан разрешить ему и жене присоединиться к группе нерусских пленных, уходившей вместе с английскими войсками. Чоунеру очень хотелось помочь этому симпатичному человеку, но приказ не давал ему такой возможности, и инженеру пришлось разделить участь прочих обитателей лагеря. О судьбе таких, как он, сведения отсутствуют, однако один из офицеров, коллег Чоунера, покидавший лагерь в числе последних, вспоминает, что ново- 12--2491 353 прибывшие комиссары в это самое время уже руководили воз ведением огромных виселиц. Виселицы были весьма подходя щим символом коммунистической власти, и предназначались ov отнюдь не для украшения. А вот бывшие жители прибалтийских республик, оккупированных СССР, не подлежали репатриации, и капитан Чоунер специально проследил за тем, чтобы их своевременно вывезли из лагеря15. Для Верховного командования союзных войск наличие та кого огромного числа русских представляло большую проблем) и не только потому, что их надлежало кормить и обеспечиват крышей над головой. В воспоминаниях о первых месяцах мира неизменно повторяются рассказы о повальном пьянстве, о насилиях и грабежах, которыми занимались освобожденные русские. Около рурского поселения русских рабочих, например, была зверски изнасилована и изуродована дочка фермера,-- и таких историй было немало16. Британским и американским военным, занимавшимся репатриацией, последняя должна была казаться единственным способом управиться с этой дикой ордой. Да и что другое могли предложить союзники? Многие понимали, что жить в Советском Союзе трудно, даже страшно. Но как было не прийти к выводу, что та* людей способен держать в узде только жесткий режим! С друге стороны, лишь немногие русские решительно отказывались возвращаться. Вероятно, многие догадывались о том, что ждет их в СССР, но уж слишком были они замордованы, слишком привыкли к тому, что их все время куда-то гонят, награждая вместо объяснений ударами и пинками, и поэтому не представляли себе, что могут чего-то добиться протестами. Нередко сами обстоятельства отбытия этих русских подтверждали их неизбывное варварство. Генерал Вильсон и другие очевидцы вспоминают: Обычно перед отъездом из лагеря русские [перемещенные лица] все крушили... явно находя особое удовольствие в ломке мебели, автомашин, порче электроприборов, битье окон и вообще уничтожении всего, что легко и с большим шумом поддавалось уничтожению. Вильсон объясняет эту страсть к разрушению ненавистью ко всему немецкому. Однако нам представляется более правдоподобным объяснение поляка, длительное время соседствовавшего в камере на Лубянке с русским. Поляка поразило отсутствие у его соседа инстинкта собственности и уважения к вещам, непригодным для немедленного употребления. Это в какой-то степени мо- 354 жет объяснить, почему советская армия разрушает все на своем пути. Солдаты просто не отдают себе отчета в ценности плодов труда поколений и не понимают, что, уничтожая такие вещи, наносят непоправимый вред цивилизации. Эта варварская точка зрения дает им большие преимущества в войне17. Точно в таких же словах еще Геродот мог бы описать какое-нибудь дикое племя гиперборейцев. Варвары ли в России установили режим или режим породил и воспитал варваров -- особый вопрос. Как бы там ни было, но большинство английских и американских офицеров с облегчением воспринимали отъезд своих необузданных подопечных, нимало не задумываясь над их дальнейшей судьбой. Сомнения и раздумья возникли после первых, проведенных в спешке, майско-июньских операций. Число перемещенных лиц значительно сократилось, а сопротивление репатриации стало более открытым -- быть может, потому, что каким-то образом просочилась информация о судьбе репатриированных, а может, напоследок остались те, кто был особенно тверд в решении не возвращаться. До сих пор случаи открытого сопротивления среди перемещенных лиц были относительно редки. Полковник Верной МакТукин, в мае 1945 года назначенный штабным офицером в американскую 94-ю пехотную дивизию и отвечавший, помимо прочего, за 55 тысяч русских перемещенных лиц, вспоминает, что большинство возвращалось на родину добровольно и в мае 1945 года американским солдатам не пришлось применять силу18. В соглашении, заключенном Клеем и Жуковым 20 июня, оговаривалось, что в районах, подлежащих передаче в советскую зону оккупации, советские граждане остаются в местах пребывания; помимо этого, в советскую зону будет переведен новый контингент перемещенных лиц, находившихся западнее. Артиллерийский офицер Джеффри Данн руководил "перевозкой русских... в Магдебург, тогда еще входивший в британскую зону; там их разместили в лагере, где им предстояло дожидаться передачи этого района советским властям по окончательном уточнении границ оккупационных зон"19. Всего союзники перевели в район, ставший 4 июля советской оккупационной зоной, 165 тысяч таких советских граждан, и через 10 дней утроба советского государства поглотила их. Всего к этому времени союзными войсками было выдано 1584 тысячи человек, и число выдаваемых ежедневно становилось все меньше и меньше20. В то же самое время союзные офицеры стали замечать, что некоторые репатрианты не желают возвращаться. Вот что пишет английский лейтенант Майкл Бейли: 12* 355 Нам пришлось ходить по фермам, собирать работавших там русских, -- и нас немало смущало, когда эти люди, в основном немолодые, бывшие буквально рабами на немецких фермах, падали перед нами на колени, молили разрешить им остаться здесь и плакали -- не от радости, но от горя,-- узнав, что их отсылают назад в СССР... Мы не могли этого понять, но поляки -- вероятно, из танковой дивизии -- сказали нам, что в Германии русским крестьянам живется лучше, чем на родине, и поэтому нам лучше всего оставить их Поведение советских представителей в западной зоне могло бы послужить прекрасной иллюстрацией официальной советской позиции. Офицер инженерных войск майор У. Томпсон занимал в ту пору пост, который давал ему идеальную возможность для того, чтобы составить самое широкое представление о репатриацион-ных операциях летом 1945 года. В его задачу входило поддержание связи со штатом немецкой железной дороги, поставляющей подвижной состав для перевозки тысяч русских рабочих из Рура. Их сажали на поезд на сортировочной станции в Вуппертале. Местом назначения был Магдебург, который теперь находился в советской зоне. Томпсон пишет: Вагоны, в которых ехали репатрианты, были украшены гирляндами, вымпелами и портретами Сталина, оркестр играл патриотические мелодии. Но отправление поездов неизменно задерживалось из-за трудностей, возникавших при посадке -- сначала в грузовики, а затем и на поезд, когда русские прятались под вагонами или в других укромных местах. Многие изо всех сил сопротивлялись посадке на поезд, и во всех составах два-три вагона выделялись специально для смутьянов и были надежно закрыты снаружи, так что побег исключался... Тем не менее ко мне поступали рапорты о побегах с каждого поезда и сообщения о самоубийствах и убийствах, совершенных в дороге. Немецкие железнодорожники также сообщали, что из поездов с репатриантами, где была советская охрана, стреляли по стоявшим на платформах станций, мимо которых проходили поезда. Поэтому немцы стали заранее извещать начальников станций о приближении поезда, с тем чтобы на платформах никого не было22. Сообщение майора Томпсона о трудностях с перевозкой репатриируемых подтверждается многими военными, служившими тогда в Германии. Капитан Дж. Перейра, командир взвода, охра- 356 нявшего лагерь в районе Кельна, весьма смутно представлял себе прошлое и будущее своих подопечных. Он вспоминает: Советский офицер связи дал нам список примерно из ста имен. Этих людей, учинявших в лагере беспорядки, они непременно хотели заполучить назад. Но из-за неразберихи, царившей тогда на железной дороге, это было не так-то легко сделать; а когда их всех в конце концов отправили на родину, то, как я слышал, многие были убиты при попытке к бегству, кое-кому удалось бежать, прочие же оказались в России23. Конечно, многие действительно выражали желание вернуться на родину. Одна полька описала мне свое посещение лагеря в районе Бергдорфа. Она "видела, как людей с вещами сажали на армейские грузовики, и их явно радовала возможность вернуться назад на родину, начать жизнь сначала". Еще примечательнее в этой связи рассказ Н. Ламберта, служившего в районе Бремена. В 1944 году он "познакомился с двумя русскими, которые после революции 1917 года жили в Париже. Они сказали мне, что рвутся назад, на родину, им не терпится принять участием в создании новой России". Да оно и странно было бы, если б никто не предпочел возвращение на родину неопределенному существованию в лагерях для перемещенных лиц или не поддался на широко разрекламированное обещание всеобщей амнистии. Когда у русских перемещенных лиц в Лихтенштейне была возможность свободно выбирать -- остаться на Западе или вернуться домой, -- многие предпочли возвращение. Генерал, имевший дело с этими людьми, объясняет их решение вернуться ностальгией, страхом перед одиночеством изгнания и верой в обещанную амнистию24. Но, независимо от личных пожеланий, чаяний и надежд репатриантов, тех из них, кто оказался в руках своих соотечественников, ждала примерно одинаковая судьба. Многие военнослужащие союзных армий имели возможность краешком глаза подсмотреть, что происходило у них под боком, за незримым занавесом, разделявшим оккупационные зоны. Так, капитан Энтони Смит зимой 1945-46 был переведен из своего артиллерийского полка в некое, по-видимому, неофициальное формирование, в котором было равное количество английских и советских частей... всего около тридцати... Мы должны были оказывать помощь Советам в репатриации их граждан из английской оккупационной зоны в советскую. 357 Районом их операций была область к юго-востоку от Гамбурга. Почти все русские, за которыми они охотились, были вывезены в Германию на принудительные работы. Поначалу капитан Смит отнесся к своим новым обязанностям как к приятному разнообразию в монотонной службе. Но вскоре ему пришлось участвовать в событиях, которые навсегда оставили след в его душе -- он до сих пор не может говорить о них спокойно: Очень скоро стало ясно, что 99% не желают возвращаться на родину, потому что, во-первых, боятся коммунистов и с ужасом вспоминают о своей жизни в советской России, а, во-вторых, в нацистской Германии, где они были едва ли не рабами, им жилось лучше, чем в СССР. Советские представители прибегали к различным ухищрениям и лжи, чтобы убедить этих людей вернуться, и нам тоже приходилось принимать в этом участие. Но стоило репатриантам оказаться под советской юрисдикцией, как отношение к ним резко менялось, становилось мстительно-жестоким. Капитан Смит и его солдаты стали свидетелями жестокостей, на которые, как им до сих пор казалось, способны только самые отъявленные эсэсовцы: При инциденте, определившем наше последующее отношение к делу, присутствовали только старший сержант и водители, которые доставили группу репатриируемых на сборный пункт в восточной зоне. Но их рапорт мне был составлен так, что если бы мы решили продолжать сотрудничество с Советами, мы столкнулись бы с восстанием наших солдат. Разумеется, всякая возможность сотрудничества с этого момента отпала... В рапорте рассказывалось следующее. Перемещенные лица были посажены в вагоны, им разрешили взять с собой одежду и мелкие бытовые предметы, и вся их поклажа состояла из узелков и старых чемоданов. Когда транспорт прибыл на сборный пункт, все вещи были сброшены в одну кучу, а затем сожжены. Это страшно огорчило привезенных, но потом стало еще хуже. Начали разбивать семьи, отбирая людей по полу и возрасту -- отдельно трудоспособных мужчин, отдельно -- детей, женщин и стариков. По словам старшего сержанта, англичан под угрозой оружия заставили уехать, но все же солдаты видели, как насиловали девушек, как уводили куда-то группы стариков -- и вскоре вслед за этим раздавались выстрелы. 358 От стариков попросту избавлялись -- зачем они государству трудящихся... После этого рапорта капитан Смит, по предложению своего старшего сержанта, ввел систему обмана советских коллег. Стоило нам узнать, в какой район мы отправляемся назавтра, мы накануне ночью, втайне от советских и даже от нашего собственного полковника, высылали кого-нибудь предупредить, чтобы мужчины скрылись, а одних женщин и детей вывозить было нельзя. Так что, к неудовольствию советского офицера, многие наши рейды оказывались неудачными25. Майор Джек Вулф, начальник гражданской полиции в Дель-менхорсте, под Бременом, вспоминает не менее ужасные сцены. Однажды к нему в кабинет явились в сопровождении английского офицера майор и лейтенант из советской репатриационной комиссии. Они должны были провести проверку и репатриацию советских граждан в большом лагере для перемещенных лиц. Около 2-х часов ночи у обнесенного проволокой лагеря остановились английские и советские военные машины. В условленный момент они разом включили фары, ярко осветив лагерь. Его обитатели в панике бросились из бараков -- их встретил пулеметный огонь советских охранников. На глазах у майора Вулфа и его солдат с десяток мужчин, женщин и детей были убиты на месте. Раненых было много больше. Уцелевших отвели в ближайшую церковь и заперли там. В 10 часов утра советские офицеры и их английский коллега пришли туда для проведения "проверки", которая заключалась в том, что советский майор, без всякого участия со стороны англичанина, просто сам решал, кто из перемещенных лиц является советским гражданином. На улице уже стояли три английских трехтонки. Узников разделили на три группы: дети до 16 лет, мужчины и женщины от 16 до 60, люди старше 60. Каждая группа села в свой грузовик. Сразу по пересечении границы советской оккупационной зоны вторая группа была отправлена в трудовой лагерь, а детей и стариков отвели в сторону и расстреляли. Майор Вулф вскоре уехал из Дельменхорста, но когда он вернулся туда через шесть месяцев, эти страшные операции все еще продолжались. Ему пришлось присутствовать при нескольких массовых расстрелах. В ответ на его рапорт полковник Питер Лейн из разведки ответил, что такова политика британского правительства и ничего тут поделать нельзя. Кроме масс русских, застрявших в западных зонах Германии, с востока постоянно сочился тонкий ручеек перебежчиков из Крас- 359 ной армии. Джордж Лакий, украинец из Польши, служивший в английской армии, был переводчиком при офицере разведки штаба 5-й дивизии в Брунсвике. За время его службы там около ста красноармейцев попросили убежища в 5-й дивизии. В отношении этих несчастных применялась "Операция Нью-Йорк": "их держали под арестом и, выведав на допросах незначительную военную информацию, везли на контрольный пункт в Хельмштедт и там передавали Советам... навстречу верной смерти". Правда, как вспоминает профессор Лакий, он делал то, что граничило с нарушением приказов. По тайной договоренности с моим командиром, офицером разведки, я провез контрабандой некоторых из них в лагеря перемещенных лиц и спас им жизнь. Это было нелегким делом, поскольку перебежчики требовали, чтобы их передали британским властям. Эти примеры дают представление о, так сказать, "человеческом факторе" крупных репатриационных операций в Германии. К 30 сентября поток репатриируемых фактически иссяк. К этому времени из западных оккупационных зон Германии и Австрии советским властям были переданы около 2035 тысяч перемещенных лиц. На территории, оккупированной Красной армией, Советы в тот же период обнаружили еще 2946 тысяч человек26. По сведениям, полученным британским журналистом из советских источников, примерно 40% этих людей хотели остаться на Западе27. Как красноречиво показывают свидетельства, у них имелись к тому все основания. Пока в Германии шло это колоссальное переселение народов, в Норвегии разворачивалась другая крупномасштабная операция. Немецкие оккупационные силы до самого конца войны сохраняли полный контроль над страной. После капитуляции Германии немцам было приказано пока оставаться на своих постах, в частности, они должны были по-прежнему заниматься администрированием и охраной в лагерях. Они выполняли это с поразительной педантичностью, что вызвало восторг английских офицеров -- пока те не начали обнаруживать следы немецких преступлений против несчастных пленных, и восторг сменился отвращением. Как только в штабе ВКЭСС стало известно, что среди пленных около 76 тысяч русских, там приступили к разработке мер по их скорейшей репатриации. Рассматривалось два возможных маршрута: "морем из норвежских портов в СССР" и "сушей в шведские порты, а оттуда морем в СССР". ВКЭСС приказал обеспечить транспорт и начать переговоры с нейтральным шведским правительством для получения разрешения на проезд по территории 360 Швеции28. Последнее не представляло никаких проблем. Шведы пошли навстречу советским властям и предложили им транспортные средства с той же готовностью, с какой в 1940 году помогали нацистам оккупировать Норвегию. К 20 мая согласие Швеции было получено29, и в начале июня советские и шведские представители и представители ВКЭСС собрались в Осло для обсуждения деталей30. Английский майор Айен Николе, вылетевший для сопровождения репатриируемых по морю, через несколько дней узнал, что "Швеция предложила 3-й класс {железнодорожного транспорта] для солдат и 2-й класс для офицеров, но советские настояли на вагонах для скота, поскольку в СССР нет других средств для их перевозки". 19 июня Николе сопровождал один из таких товарных поездов за шведскую границу. Он рассказывает: Стоило русским понять, что мы англичане, поднялся невообразимый ажиотаж. Они бегали вокруг нас с криками "ура" и "да здравствует Англия". Мы отдали им все наши сигареты, что привело их в неистовый восторг. Все они были в хорошей форме, у них явно было хорошее настроение, и дисциплина среди них поддерживалась прекрасная31. В западной прессе никаких описаний этого путешествия не появилось. По требованию Межсоюзной комиссии в Осло, имевшееся у шведских журналистов разрешение описать операцию было в срочном порядке отменено. "Согласно хорошо информированным источникам, и советские, и западные союзники по разным причинам возражали против гласности"32. Большинство русских, находившихся в Норвегии, было отправлено домой под завесой секретности. Незначительное количество из лагерей на севере было вывезено морем в обход Северного Мыса33. Первый конвой отплыл из Тромсе 23 июня. На борту норвежского пассажирского судна "Конг Даг", вместе с 600 русскими, находился майор Николе, который вспоминает: Полковник, отвечавший за репатриацию, сказал мне, что немцы обращались с пленными, как с животными. Их заставляли тяжело работать и избивали по любому поводу. Британские офицеры, отвечавшие за пленных на берегу, были твердо настроены доставить их на борт в целости и сохранности, поскольку советские представители все утро занимались тем, что составляли списки -- "тех, кто воевал на стороне немцев, и других, кто не хотел возвращаться". Но большинство репатри- 361 антов радовались возвращению домой и завершению хождений по мукам. Первый день плавания прошел мирно и спокойно. Русские загорали на палубе, пели, всячески развлекались; появление в море китов вызвало всеобщее оживление. На другой день на горизонте возникла полоска русской земли. Пленные поспешно приводили в порядок свои отрепья, на мачтах весело трепетали советские флаги. Недалеко от Кольского полуострова стоял на якоре советский военный корабль "Архангельск". На палубе было полно моряков. При виде соотечественников, с которыми они столько времени были разлучены, пленные на "Конг Даге" пришли буквально в неистовство -- стали радостно махать руками, что-то кричать. Ответом было зловещее молчание. "Архангельск" безмолвствовал. Неподвижно замершие на палубе моряки молча смотрели на проходящий мимо "Конг Даг". Недобрые предчувствия охватили пленных, бурная радость сменилась апатией и страхом, который отнюдь не рассеяло прибытие в Мурманск. Целую ночь они прождали, пока разгружался второй корабль, и только утром их судно пришвартовалось. Едва спустили трап, как один из пленных вырвался из толпы и бросился к набережной, где его поджидала машина. Как выяснилось впоследствии, это был секретный сотрудник СМЕРШа, несомненно, подготовивший обычные в таких случаях списки. В отличие от прежних конвоев, которым устраивали торжественную встречу, "Конг Даг" избавили от этого потемкинского представления. На причале было полно военных и милиции, район высадки был обнесен колючей проволокой. После томительного ожидания -- во время которого ни один советский представитель не подошел к кораблю -- было дано разрешение на высадку. Все личные вещи приказали сложить в одну кучу на причале. После поверхностного медицинского осмотра всех пленных построили группами за колючей проволокой. Человек двадцать отделили от общей массы и посадили в грузовик с охраной. Затем, после очередного ожидания, всех пленных увели под вооруженной охраной -- в исправительный лагерь, как объяснили майору Николсу переводчики. Больше он своих подопечных не видел. В середине следующего месяца из Тромсе отошел еще один конвой с русскими пленными. Их ждал такой же прохладный прием. В досье английского МИДа хранится рапорт молодого английского офицера, бывшего на борту одного из судов. Он с ужасом описывает бесчеловечное обращение с несчастными, настрадавшимися в немецком плену людьми. Никто не помог им сойти на берег; калеки были вынуждены справляться собственными силами. Даже "молодые девушки в форме -- как нам сказали, медсестры в ранге сержанта", относились к пленным равнодушно и жестоко. Такая бессердечность 362 советских представителей явно озадачила автора рапорта. Он замечает, что простые английские солдаты, ставшие очевидцами этих сцен, "почувствовали это даже, может, сильнее, чем некоторые офицеры, и тут же сделали выводы"34. В составе этого конвоя было медицинское судно "Аба". На его борту находились больные русские, которых еще раньше забрали в Гулле. Сопровождал судно английский лейтенант из группы связи с советскими представителями, Владимир Бритнев, сам русский по происхождению. Он вспоминает, в каком ужасном состоянии были его подопечные: Все они были обречены, и, мне кажется, большинство это понимало. Они были либо изувечены, либо умирали от туберкулеза. Чтобы облегчить их страдания, я помогал им ежедневно, а то и дважды в день, протыкать иглой легкие, чтобы выпустить гной. В Тронхейме Бритнев сошел с корабля, его ждали новые обязанности, а на его место заступил уже знакомый нам Чеслав Йес-ман, работавший с русскими военнопленными в Англии. Он хорошо говорил по-русски и за прошедший год выслушал от пленных сотни историй о том, как тяжко им пришлось при немцах. В Тронхейме "Аба" взяла на борт еще какое-то количество больных русских (всего на корабле находилось 399 пациентов). А в Мурманске судно ждал обычный холодный прием. Для тех, кто не мог ходить, советские власти выделили несколько сломанных носилок, но одеял не дали. "Аба" простояла в Мурманске четыре дня, и когда она от