Англии наличие военной цензуры и согласие прессы молчать в интересах национальной безопасности позволили правительству утаить от народа правду о репатриации. Но в нейтральной Швеции такое было невозможно: проблема репатриации стала достоянием общественности. 19 ноября центральная шведская газета обнародовала решение МИДа, и на следующий день посыпались протесты. Хотя решение о насильственной репатриации вызвало враждебное отношение буквально во всех слоях общественности, протесты поступали в основном из определенных кругов. В первых рядах оказалась шведская церковь и ее конгрегации. Уже 20 ноября группа руководителей церкви явилась к министру иностранных дел с решительным протестом. Министр Остен Унден, социал-демократ, принял их крайне холодно, заявив епископу Бьорквист-скому: "Я не могу понять, почему вас так волнует судьба этих прибалтов". Но церковные деятели, нисколько не обескураженные таким отношением, приступили к сбору денег, составлению петиций и 443 организации общенародного протеста против предполагаемых мер, считая их позором для шведов и вопиющим нарушением прав человека. Позицию церкви разделяла небольшая оппозиция из консервативных партий. А шведские солдаты и офицеры, охранявшие лагерь в Раннелатте, заявили письменный протест: Мы беспредельно преданы Королю и Отечеству, мы беспрекословно выполним все приказы. Но наша совесть и военная честь побуждают нас самым решительным образом заявить о том, что участие в предстоящей экстрадиции кажется нам постыдным38. Несмотря на очевидность и влиятельность оппозиции, она, однако, ограничивалась в основном тем меньшинством общества, которое было в состоянии отделять свои нравственные принципы от принятого в ту пору образа мыслей. С христианской и человеческой точек зрения, выдача этих невинных (или же, по крайней мере, людей, виновность которых еще предстояло доказать) в руки их врагов, по жестокости сравнимых лишь с побежденными нацистами, представляла собой чудовищный поступок. Прочие обстоятельства отходили на задний план. Поощряемые сторонниками извне, прибалтийцы 22 ноября начали голодовку, и через неделю всех пришлось положить в больницу. Их состояние внушало врачам серьезные опасения, однако худшее было впереди. Утром 28 ноября обнаружили труп латышского офицера Оскарса Лапы: он покончил с собой ночью. Накануне вечером он говорил, что боится попасть в руки НКВД, и вот -- позаботился о том, чтобы этого не случилось39. Пытался покончить с собой и молодой офицер-латыш Эдвард Алкснис. Решив, что лучше умереть в Швеции, чем в лагерях ГУЛага, он проткнул себе карандашом правый глаз, но шведскому хирургу удалось спасти несчастного. Через год Алкснис прочитал в газете, что Советы настаивают на возвращении оставшихся в Швеции латышских солдат; в нем пробудились прежние страхи, и он решил бежать. Он и несколько его друзей на крошечном рыбачьем суденышке пересекли Ботнический залив и Балтийское море и, несмотря на страшные ветры, добрались до английского порта Бервик-на-Твиде. Здесь Алксниса положили в местную больницу, а затем перевезли в Лондон, где английские хирурги завершили то, что было начато их шведским коллегой. Я видел Алксниса и говорил с ним. Если не считать выколотого глаза, он производит впечатление совершенно здорового человека. О прошлом он рассказывает спокойно, почти бесстрастно, он ни о чем не жалеет: ведь в конце концов его товарищи по несчастью навеки исчезли в 444 непроглядной мгле, а он жив-здоров и спокойно живет со своей семьей в свободной стране40. Но вернемся к событиям 1945 года. Шведские газеты много писали о голодовке, о самоубийстве Оскарса Лапы, о многочисленных попытках к самоубийству и о страданиях латышей в больнице. Все эти новости стали сенсацией дня. Число протестов росло, и шведское правительство было в замешательстве. 26 ноября кабинет объявил об отсрочке решения. Но прибалтийцы, не получив никаких гарантий того, что их не выдадут Советам, не сняли голодовку. И действительно, 4 декабря кабинет при повторном обсуждении вопроса подтвердил решение от 15 июня, а через четыре дня консультативный комитет по иностранным делам одобрил его большинством голосов. Против голосовал лишь один член комитета, консерватор41. В качестве уступки оппозиции было решено провести проверку гражданства, в результате чего некоторые прибалтийцы были признаны гражданскими лицами и получили политическое убежище. Голодовка была снята, выживших прибалтийцев перевели в лагерь в южной Швеции, полностью изолировав от прессы и общественности. Лагерь был обнесен колючей проволокой, усиленно охранялся, по ночам территорию освещали прожекторы. Зима была морозной, и холодные ветры насквозь продували заснеженную равнину, на которой стояли деревянные бараки. С колючей проволоки свисали сосульки, снег задувало в помещения, так что прибалтийцам уже не составляло большого труда представить себе похожий лагерь по ту сторону Балтийского моря. 18 января 1946 года в МИД Швеции поступило сообщение, что советский корабль "Белоостров" приближается к порту Трел-леборг. Выдача прибалтийцев была назначена на 23 января. В лагерь со всей южной Швеции свезли вооруженных полицейских в штатском, но прибалтийцы не оказали сопротивления. Их перевезли автобусами в Треллеборг, и только когда они ехали по городу, некоторые решили выразить протест против репатриации. Один латыш разбил кулаком окно и попытался перерезать вены осколками стекла. Полицейские набросились на него и вытащили из автобуса, доставили в пункт скорой помощи, а оттуда на носилках отнесли на борт "Белоострова". В другом автобусе, где было 12 репатриантов и 9 полицейских, охранник успел вовремя отобрать у пленного лезвие бритвы. Но когда автобус остановился на набережной и все стали выходить, один полицейский заметил, что сидящий напротив пленный ведет себя как-то странно: привстав, он тут же повалился в проход, из горла хлынула кровь. Полицейский, бросившись к нему, выхватил из слабеющих пальцев кинжал, но лейтенант Петерис Вабулис был уже 445 мертв. Тело самоубийцы положили на набережной. Его товарищи в это время поднимались на трап советского судна. За неделю до смерти Вабулис в письме другу сетовал на то, что не убежал из лагеря прошлым летом: Несмотря на мою молодость, я многое повидал и в Латвии, и в Европе. Я видел страны, где существует рабство, и страны, которые открыто поставляют туда рабов. И это происходит в наше время! Тогда и умереть не трудно: ведь если такие вещи будут продолжаться, значит -- конец света не за горами. Мне жаль жену и детей, которым предстоит потерять кормильца в тот самый момент, когда уже можно было надеяться на встречу. Но каждому из нас суждено свое, и мы не в силах изменить судьбу. Петерис Вабулис был похоронен в Швеции. Его товарищи отплыли навстречу новой жизни. "Белоостров" взял курс на восток; вскоре туманная ночь поглотила судно, и наблюдавшие за его отплытием шведы разошлись по домам42. Так была проведена репатриация прибалтийцев, хотя решение шведского правительства сами шведы до сих пор оценивают по-разному. Ожесточенные дебаты о судьбе прибалтийцев буквально раскололи страну. За предоставление убежища выступали в основном люди религиозные либо придерживающиеся консервативных взглядов. Правящая социал-демократическая партия, профсоюзы и левая пресса единодушно поддержали выдачу. Как заявил министр иностранных дел Остен Унден, у нас не было ни малейших оснований подозревать советскую администрацию в несправедливости, было бы бестактностью считать, что в Советском Союзе царит беззаконие43. Среди стран, участвовавших в насильственной репатриации, Швеция единственная провела опрос общественного мнения по проблеме выдач. Как показала репрезентативная выборка, не менее 71% считали, что по крайней мере часть интернированных прибалтийцев, среди которых было много гражданских лиц, следовало отправить "домой". Приводимые в пользу этого доводы различались лишь резкостью выражений. Социологический анализ показал, что подавляющее большинство среди сторонников экстрадиции составляли представители трудящихся слоев и читатели социалистических газет44. Решение кабинета выдать прибалтийцев не раз связывалось с появившимся в разгар их голодовки сообщением о том, что оккупированная СССР Польша может оказаться 446 не в состоянии поставить Швеции 1 миллион тонн угля, крайне нужного стране. Намек на такой обмен прозвучал даже в пропагандистской передаче московского радио45, но так ли это -- неизвестно. В отличие от Англии и США, шведский МИД все еще не рассекретил государственных документов 1945 года. Во время войны в Швеции были интернированы экипажи трех советских траулеров. После окончания войны посол Чернышев потребовал, чтобы экипажи отправили домой, и моряки после некоторых колебаний согласились вернуться. Офицер НКВД, впоследствии изучавший их дела, обнаружил, что подавляющее большинство получило за свои "преступления" 10--15 лет в исправительно-трудовых лагерях. Лишь единицы вернулись к своим семьям, и никто не смог найти работы46. Можно представить себе, что с их соотечественниками, воевавшими против СССР в немецкой армии, обошлись не мягче. Шведский писатель, работавший над книгой об экстрадиции прибалтийцев, в 1967 году был приглашен в СССР -- встретиться с теми, кто выжил. Они подробно рассказали ему, как тепло их приняли на родине, как после отеческой беседы с офицером НКВД 90 % вернувшихся отпустили и они зажили нормальной жизнью. Нескольких человек, действительно провинившихся перед советской властью, отправили в лагеря, но никого не расстреляли. Правда, во время интервью некоторые намекали, что могли бы рассказать другую историю, но шведский писатель решил, что у него нет оснований не верить добровольно данным показаниям47. Поучительно сравнить это сообщение с рассказом А. Солженицына. В 1941 году около побережья Швеции затонул советский эсминец, команда была интернирована. В 1945 году они вернулись в СССР, где вскоре все оказались в лагерях. Но в Швеции прознали как-то об их судьбе и напечатали клеветнические сообщения в прессе. К тому времени ребята были рассеяны по разным ближним и дальним лагерям. Внезапно по спецнарядам их всех стянули в ленинградские Кресты, месяца два кормили на убой, дали отрасти их прическам. Затем одели их со скромной элегантностью, отрепетировали, кому что говорить, предупредили, что каждая сволочь, кто пикнет иначе, получит "девять грамм" в затылок,-- и вывели на пресс-конференцию перед приглашенными иностранными журналистами и теми, кто хорошо знал всю группу по Швеции. Бывшие интернированные держались бодро, рассказывали, где живут, учатся, работают, возмущались буржуазной клеветой, о которой недавно прочли в западной печати (ведь она продается у нас в каждом киоске),-- и вот 447 списались и съехались в Ленинград (расходы на дорогу никого не смутили). Свежим лоснящимся видом они были лучшее опровержение газетной утки. Посрамленные журналисты поехали писать извинения. Западному воображению было недоступно объяснить происшедшее иначе. А виновников интервью тут же повели в баню, остригли, одели в прежние отрепья и разослали по тем же лагерям. Поскольку они вели себя достойно -- вторых сроков не дали никому48. Лихтенштейн В Лихтенштейне события развивались гораздо стремительнее. Поздним вечером 2 мая 1945 года начальнику пограничной полиции сообщили, что к границе приближается со стороны Австрии военная колонна. По обе стороны шоссе двигались группы вооруженных пехотинцев, а по дороге медленно шел транспорт. Все призывы остановиться были тщетны, и начальник погранполи-ции, не убоявшись разительного превосходства приближающегося отряда в численности и вооружении, приказал своим людям дать несколько предупредительных выстрелов. После этого автомобиль во главе колонны остановился и оттуда выпрыгнул офицер с криком: "Не стреляйте, не стреляйте, здесь русский генерал!" Затем из машины вышел и сам генерал, отрекомендовавшийся как Борис Алексеевич Холмстон-Смысловский, бывший генерал гвардейского полка его императорского величества, ныне командующий Первой русской национальной армии. Его подчиненные стояли навытяжку, ожидая приказов. Над ними колыхался трехцветный бело-красно-синий флаг Российской империи, а в машине, в центре колонны сидел наследник российского престола, правнук Александра Второго великий князь Владимир Кириллович. Озадаченный полицейский побежал звонить своему командиру. История этого удивительного соединения такова. Борис Смы-словский родился в Финляндии в 1897 году. Поступив в армию, он дослужился до капитана императорского гвардейского полка; после гражданской войны, в которой воевал на стороне белых, эмигрировал в Польшу, а затем перебрался в Германию, где учился в военной академии. Считая, что Россию можно освободить только с иностранной помощью, он работал ради этой цели. Когда началась война с СССР, Смысловский служил на Восточном фронте командиром учебного батальона для русских добровольцев, вызвавшихся участвовать в борьбе против большевиков. Постепенно было создано двенадцать боевых батальонов, в советском тылу действовали также большие группы партизан, достигавшие почти 20 тысяч человек. Верховное 448 командование вермахта в начале 1943 года сформировало из этих войск особую дивизию "Россия". Смысловский был первым русским, который стал командиром антибольшевистского русского соединения, и его формирование до конца войны оставалось регулярной частью вермахта. Его офицеры были частично бывшими служащими царской армии, частично -- добровольцами, бывшими офицерами Красной армии. Поначалу между "красными" и "белыми" случались ссоры и разногласия, но постепенно все сгладилось: все они, в конечном итоге, были русскими. Смысловский по сей день считает, что если бы немцы обращались так же со всеми взятыми в плен русскими, идея национальной цивилизованной России стала бы в отечестве необоримой силой. Однако он уже в 1943 году понял, что Германия не может победить в войне. Поражение под Сталинградом и неспособность нацистского руководства вести умную антикоммунистическую политику были для него неопровержимыми свидетельствами надвигающегося краха. Во время пребывания в Варшаве он разыскал швейцарского журналиста и спросил его, где искать убежища в Европе, если дела пойдут совсем плохо,-- быть может, в Швейцарии? По мнению журналиста, Швейцария отпадала -- страны оси могли потребовать от нее выдачи беженцев, и он посоветовал попытать счастья в Лихтенштейне, крошечной стране, связанной со Швейцарией таможенным союзом, но совершенно независимой. Там можно затаиться и переждать бурю. Война близилась к концу, и 10 марта 1945 года, когда Гиммлер и другие нацистские руководители предпринимали запоздалые попытки заполучить независимого русского союзника в лице Власова и казаков, силам Смысловского был придан статус 1-ой русской национальной армии, а сам Смысловский получил звание генерал-майора. Как раз в это время Буняченко провел закончившееся поражением наступление на силы Красной армии на Одере и организовал поход на Прагу, а казаки и эмигрантские соединения с боями отступали с Балкан. Разрозненные русские и украинские части сходились в Австрии, на последнем островке, удерживаемом немцами. Смысловский, потеряв основную часть своих сил, двинулся с оставшимися на запад, намереваясь с разрешения своего начальства соединиться с эмигрантским Русским корпусом из Белграда и 3-й дивизией РОА под командованием Шаповалова49. Но из этих планов ничего не вышло: все стремительно рушилось. Смысловский связался по телефону с генералом Власовым -- до этого они дважды встречались -- и сообщил ему о своем намерении идти в Лихтенштейн, однако Власов решил не отказываться от планов искать прибежища в Чехии. В ответ Смысловский напомнил ему о судьбе адмирала Колчака, которого чехи выдали большевикам в 1920 году, и простился с командующим РОА. 15--2491 449 С остатками своего войска Смысловский двинулся к Фельд-кирху, самому западному городу Австрии. Здесь он встретил молодого великого князя Владимира Кирилловича, которого сопровождал советник Сергей Войцеховский (по странному совпадению, его двоюродный брат, генерал Войцеховский, возглавлял последнюю попытку белых спасти Колчака от выдачи). Смысловский согласился, чтобы великий князь перешел границу вместе с ним. Так последний представитель дома Романовых оказался под протекцией флага старой России, в окружении русских войск. Недалеко от границы его машина сломалась. Генерал Смысловский вспоминает, как он собрал своих солдат и попросил помочь тащить машину великого князя. Он не знал, как отреагируют на это предложение солдаты, выросшие при советской власти, что они скажут, узнав, что среди них находится наследник "Николая Кровавого". И его приятно удивила готовность солдат помочь: последние сотни метров машину Владимира Кирилловича толкали бывшие красноармейцы. Это удивительное зрелище как бы символизировало восстановление прерванной связи времен. В 11 часов вечера колонна вступила на землю Лихтенштейна. Хотя люди генерала Смысловского шли как военное формирование, у них был строжайший приказ ни в коем случае не открывать огня, и можно представить себе, какие неприятные минуты они пережили, оказавшись под дулами винтовок пограничников. У генерала было 450 человек, и они могли бы с легкостью перейти границу, но, оказав сопротивление, Смысловский лишился бы шансов получить убежище. Генерал решил, что потери от огня пограничников будут невелики, самое большее, человек 10 убитых и 20 раненых, а увидев, что нарушители не отвечают, они вообще прекратят стрельбу. Эти расчеты оказались более чем верными: единственной жертвой стала бутылка коньяка в генеральской машине50. В ту же ночь вошедшие в Лихтенштейн солдаты были разоружены, и оружие перевезли в Вадуц (позже его утопили в Боденском озере, на дне которого оно, вероятно, покоится до сих пор). В группе Смысловского было 494 человека: 462 мужчины, 30 женщин и 2 детей. Правительство Лихтенштейна отказало в убежище лишь великому князю и его свите; их на следующий день вернули в Австрию. Впрочем, в отличие от других участников этого похода, ему не угрожала выдача в СССР. Генерала Смысловского с женой и штабом поселили в гостинице, в деревне Шелленберг. Солдат разместили в двух пустующих школах, женщин -- в другой гостинице. Вскоре для них подыскали постоянное пристанище, а генерала перевели в столичную гостиницу. Все заботы взял на себя лихтенштейнский Красный Крест, созданный в ту же неделю, под председательством княгини Лихтенштейнской51. Поначалу имелись опасения, что француз- 450 ские коммунисты, члены маки, действующие под прикрытием французской 1-ой армии, могут пересечь границу и похитить русских офицеров; однако французское верховное командование установило контроль над маки, и эта угроза отпала. Но оставалась гораздо более серьезная опасность. 10 мая генерал Смысловский отправил князю Францу Иосифу II Лихтенштейнскому послание, в котором просил о предоставлении традиционного убежища для себя и своих людей. Через два дня пришло сообщение, что многие власовцы попали в Чехословакии к Красной армии, а в конце месяца стало известно о событиях в Лиенце и на востоке Австрии. В августе американцы провели жестокую операцию в Кем-птене, а в Вадуц прибыла советская репатриационная миссия. 16 августа русские собрались в ратуше на встречу с представителями СССР. Здесь один из интернированных тут же узнал в советском офицере сотрудника НКВД, с которым сталкивался на родине. По словам барона Эдварда фон Фальц-Фейна, участвовавшего в этих встречах в качестве переводчика, все советские представители производили впечатление уголовников самого низкого пошиба, и, судя по фотографиям, барон нисколько не преувеличил. Сочетая увещевания и угрозы, представители НКВД добились согласия 200 интернированных вернуться на родину. По словам генерала Смысловского, причины этого решения разнообразны и объяснить их трудно. На многих оказало едва ли не гипнотическое действие появление тех, от кого еще так недавно они полностью зависели, другие боялись, что их в любом случае вышлют силой, третьи поверили в обещание амнистии, а четвертые просто изнывали от ностальгии. Как бы то ни было, но к завершению визита советской миссии около двух третей вызвались вернуться на родину. Эти цифры представляют большой интерес. Они свидетельствуют о том, какая часть русских, оказавшихся на Западе к 1945 году, выбрала бы репатриацию при свободном выборе, и убедительно опровергают мнение профессора Эпштейна, что ни один русский, захваченный в плен в немецкой форме, не согласился бы на репатриацию по доброй воле52. Они также говорят о том, что советские власти заполучили бы большое количество репатриантов, даже если бы союзники отказались от политики насильственной репатриации. Правда, скорее всего, процент добровольных репатриантов был бы в этом случае несколько ниже, поскольку многие люди Смысловского согласились вернуться в СССР "добровольно" из страха, что в один прекрасный день их все равно подвергнут экстрадиции. Повлияли на это решение и события в Лиенце и Кемптене, и намеки советских представителей НКВД в Вадуце, что то же самое может случиться и в Лихтенштейне53. Добровольцев отправили поездом в советскую оккупационную зону Австрии. Они обещали оставшимся писать -- и действительно, 15* 451 из Вены пришло несколько писем, но потом они замолчали, и о дальнейшей судьбе этих людей нам ничего не известно. Интернированные провели в Лихтенштейне более года, пока, наконец, Аргентина не согласилась принять их в качестве иммигрантов, и осенью 1947 года примерно сто русских отплыли в Буэнос-Айрес54. Среди них был и генерал Смысловский с женой. В Лихтенштейне его посещали Ал-лен Даллес, глава американской разведки в Швейцарии, и другие военные западные эксперты, рассчитывавшие получить информацию из этого бесценного источника знаний о Советском Союзе. К тому же Смысловский все еще поддерживал контакт с антисоветскими агентами и группами сопротивления в России. Позже остатки этого аппарата были переданы разведывательной организации генерала Гелена в американской зоне Германии. Сам же Смысловский сумел применить свой богатый военный опыт в новой стране, став лектором и советником аргентинского правительства по борьбе с терроризмом. Хотя некоторые из добровольных репатриантов вызвались вернуться на родину из страха, что правительство Лихтенштейна может в последний момент дрогнуть и принять советские требования, реально такой опасности не существовало. Тогдашний премьер-министр Лихтенштейна доктор Александр Фрик объяснил мне, что его правительство ни на мгновение не принимало в расчет такую возможность: "Наша страна маленькая, но она управляется законом". На мой вопрос, что было бы, если бы СССР, союзники или Швейцария оказали такой нажим, которому Лихтенштейн не смог бы противостоять, доктор Фрик ответил, что был готов к этому и что до тех пор, пока Лихтенштейн мог сам решать свои внутренние дела, ни один русский не был бы репатриирован насильно. Если бы, однако, им угрожали силой, правительство, отказавшись от вооруженной борьбы, обратилось бы с призывом к мировому общественному мнению и международной прессе, протестуя против бесчеловечности предлагаемых мер и вмешательства во внутренние дела суверенного государства. Но дело обошлось без нажима. Князь Лихтенштейна и доктор Фрик в разговорах со мной подчеркивали, что все население страны было единодушно в этом вопросе и правительство получало прошения от фермеров и крестьян, моливших проявить христианское милосердие и помочь несчастным скитальцам55. Маленький народ Лихтенштейна, воспитанный в католической традиции, понял глубину человеческой трагедии русских и считал, что этот аспект перевешивает соображения политического благоразумия и материальной выгоды. Вообще к делам материальным население Лихтенштейна проявило редкостное безразличие, способное привести в ужас правоверного шведского социал-демократа. В 1945 году в стране жило 12 141 человек, а годовой бюджет достигал двух миллионов швей- 452 царских франков. Тем не менее жители этой чисто сельскохозяйственной страны без единой жалобы более двух лет выделяли на содержание русских 30 тысяч швейцарских франков в месяц. Кроме того, они оплатили все расходы по их эмиграции в Аргентину, что составило около полумиллиона швейцарских франков56. Правда, через три года западногерманское правительство взяло на себя ответственность за эти расходы и выплатило их Лихтенштейну, но в 1947 году предвидеть это было невозможно. Конечно, можно сказать, что у Лихтенштейна не было общих дел с Советским Союзом, что английское, американское и французское правительства добивались скорейшего возвращения своих военнопленных, что шведы ждали поставок угля от Польши, тогда как у Лихтенштейна не было на востоке никаких интересов. И это действительно так, но есть одно очень существенное соображение. Лихтенштейн -- конституционная монархия, в которой князь пользуется огромным авторитетом, как личным, так и политическим. Но до 1945 года это суверенное государство обеспечивало лишь малую часть доходов князя. Основной источник богатства его семьи составляли огромные владения в Чехии. В 1945 году чешское правительство заявило о своем принципиальном уважении прав князя, но на практике местные коммунистические комитеты взяли под контроль большую часть княжеских владений в стране. Князь обратился в суд, отстаивая свои права, но в 1948 году коммунисты захватили власть в стране. Тем самым все права на частную собственность и вообще всякая законность были разом отменены, так что князь должен был крепко подумать, прежде чем задевать тех, кто мог лишить его собственности. Этот фактор, однако, был для него второстепенным -- так же, как для его подданных вопрос о налогах, которые шли на беженцев. Таким образом, крошечный Лихтенштейн, где не было армии, а полиция составляла 11 человек, сделал то, на что не осмелились другие европейские страны. Правительство Лихтенштейна с самого начала решительно заявило советской репатриационной миссии, что позволит уехать из страны только тем, кто выскажет желание вернуться в СССР, и ни разу не отклонилось от этой линии. Когда, например, миссия намекнула, что генерал Холмстон-Смысловский должен предстать перед судом по обвинению в военных преступлениях, правительство Лихтенштейна вежливо, но решительно потребовало доказательств, а поскольку таковых не оказалось -- дело тем и кончилось. Никаких неприятностей не последовало, и советская миссия, поняв, что ничего не добьется, вскоре отбыла восвояси. Я спросил князя, были ли у него сомнения в успехе выбранной линии. Мой вопрос, по-видимому, удивил его. -- Нет,-- объяснил он,-- с советскими надо говорить жестко -- это им нравится. Ведь лучше всего они понимают язык силы57. ПРИМЕЧАНИЯ См : Архив военного министерства Великобритании, 32/11683. См там же, 32/11137, 301 А. Mikhail Koriakov. I'll Never Go Back,-- London, 1948, p. 160. Автор этой книги, неоднократно цитируемой здесь, работал в советском посольстве в Париже с мая 1945 до марта 1946 года. Регулярное соглашение по типу "ялтинского" было заключено обеими странами 29 июня 1945 года (см.: Архив министерст ва иностранных дел Великобритании, 371/56714). Malcolm J. Proudfoot. European Refugees.-- London, 1957, pp. 129--130. D. J. Dallin, B. I. Nicolaevsky. Forced Labour in Soviet Russia.-- London, 1948, p. 293; Mikhail Koriakov, указ. соч., pp. 160--163. См.: Mikhail Koriakov, указ. соч., pp. 166--167. D. J. Dallin, B. I. Nicolaevsky, указ. соч., pp. 293--294. Архив военного министерства Великобритании, 32/11119, 103 А. "Voinov". Outlaw: The Autobiography of a Soviet Waif. London, Г955 [В даль нейшем: Outlaw], pp. 226--243. Подробнее об этапах Марсель-Одесса см. в ар хиве министерства иностранных дел Великобритании, 371/47895. D. J. Dallin, В. I. Nicolaevsky, указ. соч., с. 294--295. Отчет о репатриации из французских лагерей см. в кн.: В. Науменко. Великое предательство: выда ча казаков в Лиенце и других местах (1945-1947), т. 2, Нью-Йорк, 1970, с. 189--192. Рассказы непосредственных участников событий cn. в кн.: Outlaw, pp. 236--243; Mikhail Koriakov, указ. соч., pp. 197--198, 210--211. См.: Mikhail Koriakov, указ. соч., р. 205. См. также сообщения французских газет Le Populaire, 8.3.1946; Combat, 9.3.1946; L'Humanit, 11.3.1946. Geoffrey Bailey. The Conspirators.-- London, 1961, pp. 89--117, 227--267. См.: Mikhail Koriakov, указ. соч., р 162; D. J. Dallin, B. I. Nicolaevsky, указ. соч., р. 295. Архив министерства иностранных дел Великобритании, 371/47903. См. также: Mikhail Koriakov, указ. соч., р. 160--161. Архив министерства иностранных дел Великобритании, 371/47905, 242. Ут верждение Романова, что французское правительство и армия "вообще нико го не выдавали" ("A. I. Romanov". Nights are Longest There. Smersh from the Inside.-- London, 1972, p. 236), справедливо лишь по отношению к армии. Романов, работавший в третьем отделе ГРУ, вероятно, имел возможность про сматривать рапорты из французской оккупационной зоны и мог придти к не точным выводам касательно политики французского правительства. Относи тельно армии украинец Константин Зеленко подтвердил, что французская ар мия пользовалась большим уважением среди беженцев благодаря ее твердой позиции в отношении советской репатриационной комиссии в Инсбруке. The New York Times, 28.5.1947; Le Monde, 5.6.1947. 454 19. Репатриационная комиссия давно уже использовала все свое влияние, чтобы заставить вернуться в СССР советских женщин, вышедших аамуж за французов (см.: Mikhail Koriakov, указ. соч., pp. 196--197). О рейде в лагерь Боригар см.: Le Figaro, 16--17.11.1947; Le Monde, 16-- 17.11.1947; New York Herald Tribune, 16.11 1947; The Sunday Times, 16.11.1947. Архив военного министерства Великобритании, 32/11681, 51 А. См.: Malcolm J. Proudfoot, указ. соч., р. 418. Информация любезно предоставлена подполковником Л. С. Фордом. Архив военного министерства Великобритании, 32/11137, 300 А. См.: Архив министерства иностранных дел Великобритании, 371/47902, 106--108. The Scotsman, 2.3.1946. См. также: Архив министерства иностранных дел Великобритании, 371/56710; 56712; 56713; 66348. 27 См. там же, 56712. См.- Chicago Daily News, 13.11.1944. Unto Parvilanti. Beria's Gardens.-- London, 1959, pp. 21, 285. 30 См.: Архив министерства иностранных дел Великобритании, 371 /32986; 33023. 2 июля 1942 года трое русских утонули при попытке переплыть Рейн (см. там же). См.: Архив военного министерства Великобритании, 32/11119, 103 А; Архив министерства иностранных дел Великобритании, 371/43364. См. Combat, 18.3.1946. См.: Архив министерства иностранных дел Великобритании, 371/47859; 47893. См. там же, 47859. См. также: Tribune de Genve, 21.4.1978. ' О. Freivalds, E. Alksnis. LatvieSu Karaviru Tragdia Zviedrij.-- Copenhagen, 1956, pp. 9--74. Этот представительный и хорошо иллюстрированный отчет о прибалтийских частях в Швеции одолжил мне Джон Антоневич, которому я чрезвычайно признателен. Per Olov Enquist. The Legionnaires.-- London, 1974, pp. 89--91,96--99, 103--110. Там же, pp. 174--176, 193--194, 217--226, 252--260. См. там же, pp. 179--185, 195--198, 280--282, 293--294, 311--320; О. Freivalds, E. Alksnis, указ. соч., pp. 139--158. Информация Эдуарда Алксниса. Я получил еще одно свидетельство о пребы вании прибалтийцев в Швеции от Эрикса Цилинксниса, латыша, который из бежал репатриации, объявив себя штатским. См.: Per Olov Enquist, указ. соч., pp. 226--227, 321--336. См. там же, pp. 376--400; О. Freivalds, E. Alksnis, указ. соч., pp. 91--218. Per Olov Enquist, указ. соч., р. 172. См. там же, pp. 273--274. См. там же, pp. 227--228, 235, 446. См.: Vladimir and Evdokia Petrov. Empire of Fear.-- London, 1956, pp. 195--197. См.: Per Olov Enquist, указ. соч., pp. 416--508. Йоханн Бергенштрале сделал по этой книге фильм "Baltutlmningen" ("Балтийская трагедия"). О влиянии 455 социал-демократического правительства на шведский народ см. блестящее исследование: Roland Huntford. The New Totalitarians.-- New York, 1972. А. Солженицын. Архипелаг ГУЛаг (1918-1956). Опыт художественного иссле дования, т. 1.-- Париж, ИМКА-Пресс, 1973, с. 95. Аналогичный пример обма на зарубежных гостей см. в кн.: Aino Kuusinen. Before and After Stalin.-- London, 1974, pp. 51--52. Другая "армия" из эмигрантов, под командованием генерала Крамера, в это время ушла в горы. (Vladimir Petrov. It Happens in Russia: Seven Years Forced Labour in the Siberian Goldfields.-- London, 1951, pp. 464--466). Большую помощь при написании этой главы оказал мне генерал Холмстон- Смысловский. Его высочество великий князь Владимир и Сергей Львович Войцеховский также снабдили меня рассказами о тех днях. Дальнейшие под робности почерпнуты из кн.: Б. А. Хольмстон-Смысловский. Избранные ста тьи и речи -- Бузнос-Айрес, 1953, с. 11--39; Claus Grimm. Intemierte Russen in Liechtenstein.-- Jahrbuch des Historischen Vereins fiir das Fiirstentum Liechtenstein, LXXI, SS. 44--47, 59--66. Последняя работа является образцо вым научным исследованием и представляет собой единственный удовлетво рительный отчет о насильственной репатриации из появившихся до сих пор. Интересное, хотя и неточное сообщение об этих событиях появилось во фран цузской газете Combat (8.3.1946). 51 Emil Heinz Batliner. 25 Jahre Liechtensteinisches Rotes Kreuz: 1945-1970 -- Vaduz, 1970, SS. 27--28. Julius Epstein. Operation Keelhaul: The Story of Forced Repatriation from 1944 to the Present.-- Old Greenwich, Connecticut, 1973, p. 34. Такая угроза была высказана 29 ноября 1945 года одним из офицеров совет ской миссии (см.: Claus Grimm, указ. соч., S. 89). См. там же, SS. 94--96; Neue lurcher Zeitung, 12.9.1947; The Manchester Guardian, 12.9.1947. См. в частности, Claus Grimm, указ. соч., SS. 82, 84, 86, 92--94. См. там же, SS. 80, 96. Я глубоко признателен князю за помощь, оказанную мне во время моего пребывания в Лихтенштейне. Я хотел бы также поблагодарить главу кабинета доктора Роберта Алгейра, оказывавшего мне всяческую поддержку в течение длительного периода времени. Я использовал также материалы, опубликован ные в Liechtensteiner Volksblatt от 7 и 10.5.1975. Глава 17 СОВЕТСКИЕ ДЕЙСТВИЯ И МОТИВЫ В Москве, в Фуркасовском переулке, недалеко от площади Дзержинского (ныне Лубянская площадь.-- Примеч. ред.), находится здание архивов КГБ. Здесь в подвале хранятся материалы о всех важных операциях, проведенных этой организацией и ее предшественницами. Где-то в темных закоулках стоят, верно, и ящики с досье СМЕРШа и НКВД о репатриационных операциях 1943-47 годов. Но даже если советский режим в один прекрасный день рухнет, вряд ли этим материалам суждено когда-нибудь увидеть свет. Хранилище архивов оборудовано устройством, с помощью которого можно в мгновение ока, взрывом или кислотой, уничтожить весь этот мрачный список преступлений1. Так что даже и в будущем многие документы, необходимые для рассказываемой в этой книге истории, окажутся, как и сегодня, недоступны для исследователей. Все же материалы из других источников дают возможность воссоздать достаточно точную картину событий. Александр Солженицын посвятил этой теме главу в "Архипелаге ГУЛаг": "Та весна". Некоторые заключенные ГУЛага со временем оказались на Западе и рассказали о себе и товарищах по несчастью. Кое-что поведали нам офицеры НКВД и СМЕРШа, перебежавшие на Запад. Есть и другие источники, свидетельства, которые самым неожиданным образом освещают потаенные уголки этой драмы. Поэтому мне кажется справедливым сказать, что возникающая картина если и не полна, то -- во всяком случае, в основном -- правильна. Прежде всего, следует отметить, что советское правительство считало всех советских граждан, временно вышедших из-под его контроля, предателями, независимо от обстоятельств, которые привели их за границу, и независимо от того, как вели себя эти люди в другой стране. Пытаясь оправдать такой подход, Джеральд Рейтлингер рассказывает о том, что красноармейцы, доведенные до крайности собственным тяжким опытом и страданиями своего народа, порой сами убивали попавших к ним в руки русских в немецкой форме2. Действительно, преступлениями нацистов можно оправдать многое, но к 457 нашей теме объяснение Рейтлингера отношения не имеет. Возвращаемые на родину пленные охранялись не Красной армией, и регулярные войска редко имели с ними дело. Мы можем с уверенностью отбросить допущение, что на отношение советского правительства к репатриантам хоть в какой-то мере влияло поведение нацистов. Отношение к советским военнопленным как к изменникам определилось еще задолго до нападения Германии на СССР, более того, на практике это отношение проявилось еще в ту пору, когда Советский Союз и нацистская Германия были союзниками. После Финской войны, в марте 1940 года, русские пленные, захваченные финнами, были отправлены на родину. Прошествовав по улицам Ленинграда под восторженные крики толпы и пройдя под аркой, украшенной надписью "Родина приветствует своих героев", они промаршировали прямиком на вокзал, где их посадили в вагонзаки и отправили в лагеря3 Никого не интересовало, как именно они вели себя во время плена, и люди среди них были самые разные: от бравых офицеров, вынужденных сдаться в бою, как капитан Иванов, оказавшийся в Устьвымлаге4, до штатских, вроде простой девушки Кати из Ленинграда, работавшей у финнов официанткой (она попала в Поть-му5). Эти пленные не сотрудничали с врагом, не были заражены антикоммунистической идеологией, их даже и не обвиняли в этом. Их преступление состояло единственно в том, что они заглянули в "несоциалистический" мир. Русским заключенным, попавшим к немцам, была известна злая судьба пленных финской кампании: никто из них не вернулся к себе домой. И напрашивался единственный вывод: все они были ликвидированы6. Советское правительство не скрывало отношения к гражданам, попавшим в руки врага. Пресловутая статья 58-1 б УК СССР от 1934 года предусматривала для них соответствующее наказание. Во время войны Сталин самолично издал ряд приказов, угрожавших драконовскими мерами дезертирам и военнопленным, например, приказ No 227, который был издан в 1942 году и зачитан во всех частях советской армии. Аналогичные приказы издавались в 1943 и 1944 годах, с некоторыми изменениями в связи