аменный  подвал  с  металлической  решеткой,  стол,
кровать, два стула и радио в углу. В камере двое: Мэт и  толстяк  адвокат.
Беседуют, изучают корреспонденцию, посматривают на часы.
     - Вообще-то говоря, обвинение село в лужу с этим письмом,  -  говорит
защитник: он все  никак  не  отвыкнет  выражать  свои  мысли  вслух,  хотя
прекрасно знает, что собеседница слышит его мысли,  а  не  слова.  Толстым
указательным пальцем он похлопывает по пачке писем, которые они только что
прочитали. - Мне ничего не стоило положить его на обе  лопатки,  предъявив
эти письма, написанные неделю назад прямо в наш адрес. Но что бы это дало?
Лишний раз доказало бы, что люди мыслят по-разному.
     Он вздохнул, потянулся, зевнул, сотый, наверное, раз взглянул на часы
и вынул очередное письмо.
     - Вот послушайте.
     И стал читать письмо вслух.
     "Мой тринадцатилетний сын докучает  нам  просьбой  предложить  вашему
клиенту хотя бы недолго побыть  в  нашем  доме.  Может  быть,  вы  сочтете
глупостью с нашей стороны, что мы ему во всем потакаем, но нам так  легче.
У нас здесь есть свободная комната, и если  ваш  клиент  чистоплотен  и  в
банные дни не боится пара..."
     Последние слова он прочел невнятно, сквозь сдерживаемый зевок.
     - Предполагают, что всеобщее голосование должно закончиться  к  шести
часам утра. Но, уверяю вас, раньше восьми или даже десяти им  не  кончить.
Такие вещи никогда не проходят в положенный срок. - Он поерзал на  жестком
стуле, тщетно стараясь устроиться поудобнее. - Как бы там ни было, что  бы
ни произошло, я останусь с вами до самого конца. И не думайте, что я у вас
единственный друг. - Он потрогал  пачку  писем.  -  Вон  их  сколько,  вам
остается выбирать.
     Мэт  все  это  время  была   занята   чтением   записки,   написанной
неуверенным, неровным почерком. Потом она дотянулась до карандаша и бумаги
и написала:
     "Аллен объяснил мне не все слова. Что такое "ветеран"?"
     Получив от доктора объяснение, она написала:
     "Мне больше всех нравится этот. У него травма. Если меня освободят, я
приму его приглашение".
     - Ну-ка, покажите. - Толстяк взял письмо, прочитал его, похмыкивая, и
вернул ей. - Как хотите. Впрочем, у вас с ним есть что-то общее, поскольку
вы оба не в ладах с этим дурацким миром. - Он снова  взглянул  на  часы  и
проворчал: - Да идут ли вообще эти часы? Что нам, целую неделю ждать утра,
что ли?
     Кто-то,  звеня  связкой  ключей,  открыл  дверь,  и  в  камеру  вошел
прокурор. Улыбнувшись сопернику, он сказал:
     - Эл, вы  настолько  основательно  почувствовали  себя  узником,  что
отказываетесь даже от тех немногих удобств, которые предоставлены тюрьмой?
     - От чего именно?
     - Да от радио!
     Адвокат презрительно фыркнул.
     - К черту радио! От него только шум. Мы тут занимались чтением писем,
в тишине и покое... - Вдруг на его полном лице отразилось  замешательство.
- А что, мы здесь что-нибудь прослушали, что-нибудь передавали?
     - Последние известия в двенадцать. -  Прокурор  облокотился  на  край
стола, продолжая улыбаться. - Голосование прекращено.
     - Не может быть! - Лицо адвоката вспыхнуло от гнева, он встал. - Ведь
по всемирному соглашению приговор...
     -  Может  быть...  при  известных  обстоятельствах,  -  прервал   его
прокурор. - А обстоятельства сложились так, что несметный поток голосов  в
защиту  вашего  клиента  сделал  дальнейший  подсчет  ненужным.  -  И   он
повернулся к Мэт: - Только это строго  между  нами,  моя  дорогая:  я  еще
никогда так не радовался своему поражению.

     Человек средних лет, рано поседевший, с  длинными  тонкими  пальцами,
слушал радио в дальней комнате, когда раздался звонок в дверь.  В  комнате
не было телевизора, только по радио звучала нежная полинезийская  мелодия.
Звонок прорвался сквозь музыку, хозяин выключил радио  и  поднялся.  Очень
осторожно он пересек комнату, открыл дверь и вышел в коридор.
     Странно. В этот предвечерний час  некому  было  звонить.  Сюда  почти
никто не заходит. Почтальон обычно  заезжает  утром,  среди  дня  забредут
иногда один-два торговца. А  позднее  редко  кто  появляется,  чрезвычайно
редко. И сегодня он никого не ждал.
     Тихо - толстый ковер заглушал звук шагов, -  на  ощупь,  вдоль  стены
пробирался он по коридору к парадной двери.
     Что-то очень необычное было в этом позднем визите. По мере  того  как
он приближался к двери, в душу ему закрадывалось  удивительное  чувство  -
будто он  заранее  знал,  кто  ждет  его  там,  снаружи.  В  его  сознании
складывалась  картина,  пока  смутная,   как   бы   переданная   какими-то
непонятными ему средствами, словно ее процитировал один из тех, кто стоял,
исполненный  надежд,  там,  за  дверью.   Он   видел   крупного,   полного
добродушного мужчину в сопровождении крошечного зелено-золотого существа.
     Хотя он прошел через суровые испытания и беды  -  это  из-за  них  он
теперь такой, - нервы у него были в порядке, и он  ни  в  коем  случае  не
принадлежал к тому типу людей, которым мерещатся разные небылицы, и вообще
он не был склонен к галлюцинациям. И его обеспокоили, расстроили даже  эти
неизвестно откуда явившиеся видения. Он никогда раньше  не  знал  большого
толстого человека, портрет которого ясно  вырисовывался  в  его  сознании,
никогда, даже в лучшие времена. А о его спутнике и говорить нечего...
     Встречаются,  конечно,  люди  с  весьма  обостренными  чувствами,   с
необычайно  развитыми,  удивительными  способностями.  Были   и   у   него
способности  -  ведь  судьба  милостива   к   пострадавшим   и   старается
компенсировать их потери. И трудно ему было бы без этих  способностей.  Но
это было что-то новое, незнакомое.
     Пальцы его, обычно  такие  чуткие,  не  повиновались  ему,  когда  он
нащупывал дверной замок, будто  они  на  какое-то  время  забыли,  где  он
находится. Нащупав наконец замок, они повернули ручку, и  тут  он  услышал
тонкий, будто птичий, голосок, который прозвучал прямо  у  него  в  мозгу,
ясно, как колокольчик:
     - Откройте, пожалуйста, я буду вашими глазами.