ки, и двоих селян отрядили нести
его. Мертвых положили на телегу с соломой. Офицер, остальные фузильеры и я
возглавили процессию, которой предстояло пройти несколько сотен шагов до
пристани.
Один раз, когда я упал, двое мужчин из толпы бросились помочь мне.
Поднимаясь на ноги, я рассчитывал увидеть Деклана и знакомого матроса или,
может быть, Деклана с Хаделином; и только выговорив, задыхаясь, слова
благодарности, я обнаружил, что оба мне незнакомы. Это происшествие,
похоже, вывело из себя офицера, который, когда я упал снова, выстрелил из
пистолета в землю под их ногами и пинал меня до тех пор, пока ремень на
шее и фузильер, державший его, не вернули меня в вертикальное положение.
"Альциона" стояла у причала на прежнем месте; но рядом с ней было
пришвартовано судно, каких я никогда раньше не видел, с мачтой, которая
казалась слишком тонкой для паруса, и пушкой на баке, много меньше, чем на
"Самру".
При виде пушки и матросов из числа орудийной обслуги офицер заметно
приободрился. Он велел мне остановиться, встать лицом к толпе и немедленно
выдать сообщников. Я сказал ему, что сообщников у меня нет и что я не знаю
никого из этих людей. Тогда он ударил меня рукоятью пистолета. Снова
поднявшись, я увидел Бургундофару так близко, что мог бы дотронуться до
нее рукой. Офицер повторил свое требование, и она исчезла в темноте.
Наверное, в ответ на мой повторный отказ он снова ударил меня, но я
этого не помню; я несся над горизонтом, тщетно пытаясь вдохнуть свою
жизненную силу в разбитое тело, распростертое на далекой земле. Пустота
сводила мои усилия на нет, и вместо этого я направил к нему силы Урса.
Кости его срослись и раны затянулись; но я не без трепета отметил, что
щека его разбита рукоятью пистолета на том самом месте, где однажды ее
вспорол железный коготь Агии. Словно старая рана вновь напомнила о себе,
лишь чуть менее настойчиво.
Еще не рассвело. Я лежал на гладких досках, но они подпрыгивали и
вздрагивали, словно были привязаны к спине самого неуклюжего из боевых
коней, которые только пускались когда-либо в галоп. Я сел и увидел вокруг
себя палубу, а под собой - лужу собственной крови и рвоты; моя лодыжка
была прикована к железной скобе. Рядом, держась одной рукой за пиллерс,
стоял фузильер, с трудом сохраняя равновесие на пляшущей под ногами
палубе. Я попросил у него воды. Как я выяснил, пробираясь через джунгли с
Водалусом, пленнику вовсе не вредят различные просьбы - удовлетворяют их
не часто, но в любом случае он ничего не теряет.
Это правило подтвердилось, когда, к моему удивлению, охранник отлучился
на нос и вернулся оттуда с ведерком речной воды. Я встал, отмылся сам и с
максимальной в моем положении тщательностью отчистил одежду и только тут
заинтересовался окружающей обстановкой, которая и впрямь оказалась весьма
необычной.
Шторм разогнал облака, и звезды сияли над Гьоллом, будто Новое Солнце
факелом пронеслось через эмпирей, оставив за собой след искр. Зеленая Луна
выглядывала из-за башен и куполов, чьи силуэты темнели на западном берегу.
Без ветрил и не на веслах мы мчались вниз по течению, словно пущенный
умелой рукой камень. Фелюки и каравеллы под всеми парусами будто встали на
якорь прямо посреди реки; мы же проносились между ними, как ласточка
лавирует в воздухе меж мегалитами. За кормой поднимались два мерцающих
плюмажа брызг высотой с добрую мачту, серебряные стены, в одно мгновение
принимавшие форму и рассыпавшиеся в прах.
Где-то рядом я услышал гортанные нечленораздельные звуки, словно
какой-то измученный зверь пытался заговорить, потом перешел на невнятный
шепот. На палубе поблизости от меня лежал другой человек, и некто третий
нагнулся над ним. Цепь не давала мне ступить дальше ни шагу; я встал на
колени, присовокупив к ней тем самым длину своей икры, и оказался
достаточно близко, чтобы разглядеть их настолько, насколько это позволяла
темнота.
Оба были фузильерами. Первый лежал на спине, не двигаясь, но странно
вывернувшись, словно в предсмертной судороге, а на лице его застыла жуткая
гримаса. Заметив меня, он снова попытался заговорить, и сидевший над ним
прошептал:
- Ничего, Эскил... Чего уж теперь...
- У твоего приятеля сломана шея, - заметил я.
- Тебе лучше знать, пророк, - откликнулся он.
- Значит, это моих рук дело. Так я и думал.
Эскил издал какой-то сдавленный звук, и его товарищ нагнулся к нему,
прислушиваясь.
- Хочет, чтобы я добил его, - сказал он, выпрямившись. - Просит об этом
стражу - с тех пор, как мы отчалили.
- И ты собираешься это сделать?
- Не знаю.
Его фузея висела поперек груди; разговаривая, он снял ее и положил на
палубу, придерживая одной рукой. Я обратил внимание на игру света на
смазанной поверхности ствола.
- Скоро он умрет и без твоей помощи. Зато тебе потом будет легче, если
ты дашь ему умереть своей смертью.
Наверно, я говорил бы и дольше, но левая ладонь Эскила шевельнулась, и
я умолк, уставившись на нее. Точно хромой паук, она поползла к фузее,
наконец пальцы сомкнулись на ней, и он потянул оружие к себе. Его товарищ
легко мог отобрать у него фузею, но бездействовал, завороженный не меньше,
чем я.
Медленно, с мучительным трудом Эскил поднял ее и повернул, нацелив на
меня. В неясном свете звезд я наблюдал, как шарят и шарят негнущиеся
пальцы.
Что кошке, то и мышке. Прежде я мог бы спастись, если бы только нашел
тот злополучный предохранитель. Фузильер, отлично разбиравшийся в
устройстве оружия, убил бы меня, если б только его онемевшие пальцы могли
справиться с тугой защелкой. Одинаково беспомощные, мы взирали друг на
друга.
Наконец последние силы оставили его. Фузея со стуком упала на палубу, и
мое сердце чуть не разорвалось от жалости. В тот миг я сам охотно нажал бы
курок. С моих губ сорвались какие-то слова, хотя сам я вряд ли понимал,
что говорю.
Эскил сел и огляделся.
Наш корабль тотчас замедлил ход. Палуба стала оседать, пока почти не
поравнялась с водой, и водяные плюмажи за кормой улеглись, как
сглаживается волна, разбившись о берег. Я встал, чтобы выяснить, где мы;
поднялся и Эскил, а вскоре к нему присоединились его друг, ухаживавший за
ним, и стражник, охранявший меня.
Слева от нас возвышалась набережная Гьолла, разрезая ночное небо,
словно лезвие меча. Мы дрейфовали вдоль нее почти в полной тишине - рев
неведомых моторов, которые несли нас с головокружительной скоростью,
теперь смолк. К воде спускались ступени, но ни одна живая душа не спешила
принять у нас швартовы. Для этого с носа корабля на берег прыгнул матрос,
а другой бросил ему канат. Еще через мгновение от корабля к лестнице
протянулся трап.
На корме появился офицер в сопровождении фузильеров с факелами. Он
замер, вперившись взглядом в Эскила, затем подозвал всех трех солдат к
себе. Они совещались слишком тихо, чтобы я мог подслушать их разговор.
Наконец офицер с охранником подошли ко мне, за ними - группа
факельщиков. Вздохнув раз или два, офицер произнес:
- Стащите с него рубашку.
Эскил и его друг очутились рядом.
- Ты должен снять рубашку, сьер, - сказал Эскил. - Если ты откажешься,
нам придется сделать это самим.
- И ты осмелишься? - спросил я, чтобы проверить его.
Он пожал плечами; тогда я расстегнул прекрасный плащ, который взял на
корабле Цадкиэля, и бросил его на палубу, затем снял через голову рубашку,
кинув ее на плащ.
Офицер шагнул ближе и покрутил меня так и этак, чтобы осмотреть мои
ребра с обоих боков.
- Я думал, ты валяешься при смерти... - пробормотал он. - Выходит,
правду о тебе говорят.
- Не знаю, что именно обо мне говорят, поэтому не могу ни подтвердить,
ни опровергнуть этого.
- А я и не прошу. Советую одеться.
Я огляделся в поисках плаща и рубашки, но их уже и след простыл. Офицер
вздохнул:
- Их стащили - кто-то из матросов, я полагаю. - Он глянул на друга
Эскила. - Ты должен был заметить, Танко.
- Я смотрел на его лицо, сьер, а не на одежду. Но я постараюсь найти
ее.
- Возьми Эскила с собой, - кивнул офицер.
По его знаку один из факельщиков отдал свою ношу соседу и нагнулся,
чтобы освободить мою ногу.
- Ничего они не найдут, - сообщил мне офицер. - На таких кораблях -
тысячи укромных мест, и команда их прекрасно знает.
Я сказал ему, что не замерз. Он расстегнул свою форменную накидку.
- Тот, кто украл твою одежду, теперь скорее всего разрежет ее на мелкие
кусочки и развернет бойкую торговлю. Неплохо наживется. Накинь это - у
меня в каюте есть еще одна.
Мне вовсе не хотелось надевать его накидку, но глупо было бы
отказываться от такого щедрого подарка.
- Я должен связать тебе руки. Таковы инструкции.
В свете факелов эти наручники поблескивали словно серебро, но, впившись
в мои запястья, вполне подтвердили свое истинное назначение.
Вчетвером мы сошли по трапу на причал (с виду недавно отстроенный),
поднялись по лестнице и гуськом прошагали по узкой улочке меж крошечных
садиков и возведенных в хаотичном порядке домиков, большей частью
одноэтажных: первым шел факельщик, следом я, офицер с пистолетом на поясе
- за мной, второй факельщик замыкал колонну. Какой-то чернорабочий,
возвращавшийся домой, остановился поглазеть на нас; больше нам никто не
встретился.
Я обернулся спросить у офицера, куда меня ведут.
- В старый порт. Корпус одного из кораблей приспособили для содержания
заключенных.
- А потом?
Я не видел его, но живо представил себе, как он пожимает плечами.
- Понятия не имею. Мне было приказано только арестовать тебя и
доставить сюда.
Как я мог сам убедиться, "сюда" пока означало городской сад. Прежде чем
мы ступили под сень деревьев, я поднял голову и разглядел себя сквозь
схваченную заморозком листву.
36. СНОВА В ЦИТАДЕЛИ
Я надеялся увидеть восход Старого Солнца перед тем, как меня запрут в
камере. Надежда эта не оправдалась. Долгое время или время, показавшееся
мне долгим, мы поднимались пологим склоном. Не один раз наши факелы
поджигали побуревшие листья у нас над головами, а от них воспламенялась
пара-тройка других, испуская едкий дым, дыхание самой осени, и в следующий
миг шальной огонь гас. Еще больше листьев устилало тропу у нас под ногами,
но они размокли от дождя.
Наконец мы выбрались к мощной стене, такой высокой, что свет наших
факелов не достигал ее гребня, и на мгновение я принял ее за Стену
Нессуса. В тени перед узким сводчатым проходом стоял человек в
полудоспехе, опершись на древко алебарды. Завидев нас, он не сменил позу и
не выказал никаких признаков почтения к офицеру; но, когда мы подошли к
нему почти вплотную, он стукнул о железную дверь подбитым сталью концом
своего оружия.
Дверь открыли изнутри. Мы прошли сквозь стену - огромной толщины, хотя
и несравнимой со Стеной Нессуса, - и я остановился так внезапно, что
офицер, шедший позади, налетел на меня. Стражник, дежуривший внутри, был
вооружен длинным обоюдоострым мечом, острие которого он опустил на камни
мостовой.
- Где я? - спросил я офицера. - Что это за место?
- То, о котором я говорил, - отвечал он. - Вон корабельный корпус.
Я посмотрел и увидел мощную башню из блестящего металла.
- Бойся моего клинка, - ухмыльнулся стражник. - Он славно заточен,
приятель, ты его даже не почувствуешь!
- К этому заключенному ты должен обращаться "сьер", - приказал офицер.
- Допустим, сьер - пока ты здесь.
Не знаю, что еще офицер сказал ему или сделал; пока они обменивались
этими репликами, из башни вышла женщина, за которой следовал
мальчишка-слуга с фонарем. Офицер самым небрежным образом отдал ей честь -
судя по роскошной форме, она явно была старше его по званию - и сказал:
- Похоже, тебе не спится?
- Не в том дело. В донесении ясно говорилось о времени прибытия, а мне
известно, что ты держишь слово. Я предпочитаю встречать новых клиентов
лично. Повернись-ка, парень, дай взглянуть на тебя.
Я повиновался.
- Отличный экземпляр; и, похоже, вы не оставили на нем ни следа. Он не
сопротивлялся?
- Мы вручаем тебе чистую страницу.
Он не сказал больше ни слова, и тогда один из факельщиков прошептал:
- Он дрался как дьявол, госпожа префект.
Офицер бросил на него взгляд, ясно говоривший, что тот заплатит за свое
замечание.
- Ну, с таким покладистым клиентом, - продолжала женщина, - думаю, мне
вряд ли потребуешься ты или твои люди, чтобы переправить его в камеру?
- Если хочешь, мы сами запрем его, - сказал офицер.
- В противном случае придется немедленно снять наручники.
- Я расписался за них, - офицер пожал плечами.
- Тогда снимайте их. - Она повернулась к слуге. - Смерди, этот человек,
быть может, попробует бежать от нас. Если он сделает это, отдашь мне лампу
и вернешь его.
Освобождая мои руки, офицер шепнул мне на ухо "не вздумай", потом
отступил и поспешно отдал мне честь. Стражник с мечом ухмыльнулся снова и
открыл узкую дверь в стене; офицер и факельщики строем вышли наружу, и
дверь с грохотом захлопнулась за ними. Я чувствовал, что потерял
единственного друга.
- Сюда, сто второй, - скомандовала женщина, указав мне на дверь, откуда
недавно появилась сама.
Я оглядывался, сперва надеясь бежать, а затем с немым изумлением,
которое мне навряд ли удастся описать. Слова рвались из меня; я не мог
сдержать их, как не мог заставить замолчать свое сердце: "Это же наша
Башня Сообразности! Вон там Башня Ведьм - только она сейчас стоит прямо! А
дальше - Медвежья Башня!"
- Тебя называют святым, - промолвила женщина. - Вижу, ты совсем
ненормальный.
С этими словами она показала свои руки, чтобы я убедился в отсутствии у
нее оружия, и улыбнулась мне так зловеще, что и без предупреждения офицера
я понял, куда она клонит. Разумеется, оборванный мальчишка с лампой
безоружен и не представляет никакой угрозы; у нее же, решил я, под
роскошной формой пистолет или нечто похуже.
Что бы там ни говорили, очень трудно ударить другого человека изо всех
сил; какой-то древний инстинкт заставляет даже самых жестоких смягчать
удар. У палачей я научился не делать этого. Я саданул ее ребром ладони в
подбородок с такой силой, с какой не бил никого в свое и жизни, и,
обмякнув как кукла, она рухнула на землю. Я вышиб фонарь из рук мальчишки,
который погас еще в полете.
Стражник у двери в стене поднял свой меч, но только затем, чтобы
преградить мне дорогу. Я развернулся и бросился бежать к Разбитому Двору.
Боль, пронзившая меня в тот же миг, сравнима разве что с муками,
испытанными мною на "Революционизаторе". Меня разрывало на части, и это
расчленение все тянулось и тянулось, пока четвертование мечом не
показалось мне чем-то обыденным. Земля подо мной будто тряслась и
подпрыгивала, даже когда первый приступ жуткой боли закончился и я остался
лежать в темноте. Выстрелы всех громадных орудий Битвы при Орифии слились
в один залп.
Потом я вернулся в мир Йесода. Его чистый воздух наполнял мои легкие, а
музыка его ветерков ласкала мой слух. Я сел и обнаружил, что это всего
лишь Урс, но такой, каким он является тому, кто вернулся из преисподней.
Поднимаясь, я думал о великой помощи, которую оказал на расстоянии этому
растерзанному телу; но руки и ноги мои замерзли и онемели, а все суставы
нестерпимо ныли.
Меня уложили на койку в комнатушке, которая теперь казалась мне до
странного знакомой. Уверен, эта дверь, когда я видел ее в последний раз,
была цельнометаллической, но сейчас представляла собой решетку из стальных
прутьев; она выходила в узкий коридор, чьи повороты знакомы мне с детства.
Я обернулся и внимательно оглядел причудливые очертания комнаты.
Это была та самая спальня, которую подмастерьем занимал Рош, и именно
сюда я зашел переодеться в вечер нашей экскурсии в Лазурный Дом.
Пораженный, я осмотрелся по сторонам. Кровать Роша, только чуть шире,
стояла точно там, где теперь моя койка. Расположение бойницы (я вспомнил,
как удивился, обнаружив, что у Роща есть бойница и что мне потом досталась
комната без окон) и углов переборок спутать невозможно.
Я подошел к бойнице. Она не закрывалась, и сквозь отверстие струился
легкий ветерок, который и пробудил меня. Решеток на ней не было; но никто,
разумеется, и не смог бы вскарабкаться по гладкой стене башни, да и
протиснуться в бойницу сумел бы только человек, очень узкий в плечах. Я
высунул в бойницу голову.
Подо мной лежало Старое Подворье, точно такое, каким оно мне
запомнилось - согретое солнечными лучами позднего лета; его треснутые
плиты, возможно, выглядели чуть новее, но в остальном ничуть не
изменились. Башня Ведьм теперь завалилась набок именно так, как всегда
кренилась она в укромных уголках моей памяти. Стена, как и в мое время,
лежала в развалинах, часть ее тугоплавких металлических пластин в Старом
Подворье, другая - в некрополе. Одинокий подмастерье (а я уже мысленно
называл его подмастерьем) стоял, опираясь на Двери Мертвых Тел, и пусть, в
отличие от Брата Привратника, он носил незнакомую форму и держал в руках
меч, место, избранное им, было излюбленным местом Брата Привратника.
Спустя некоторое время Старое Подворье с каким-то поручением пересек
мальчишка, оборванный ученик, в сущности - моя точная копия. Я помахал
рукой и окликнул паренька, а когда он поднял голову, я узнал его и назвал
по имени:
- Смерди! Эй, Смерди!
Он помахал мне в ответ и отправился по своим делам дальше, очевидно
побаиваясь вступать в разговор с клиентом его гильдии. "Его гильдии", пишу
я, но тогда я уверился, что это и моя гильдия.
По длинным теням я определил, что стоит еще раннее утро; чуть погодя
хлопанье дверей и шаги подмастерья, принесшего мне еду, подтвердили мою
догадку. В двери не оказалось положенной кормушки, и потому ему пришлось
отступить в сторону с грудой подносов, пока другой подмастерье с
алебардой, весьма похожий на солдата, отпирал замок.
- Неплохо выглядишь, - сказал он, поставив мой поднос на пол камеры.
Я ответил, что в свое время выглядел и получше. Тогда он приблизился.
- Ты убил ее.
- Женщину, которую звали госпожой префектом?
Оба кивнули:
- Сломал ей шею.
- Если вы отведете меня к ней, - предложил я им, - у меня, быть может,
получится оживить ее.
Они обменялись взглядами и удалились, захлопнув за собой решетчатую
дверь.
Значит, она мертва, и, судя по взглядам, которые я заметил, ее здесь
люто ненавидели. Однажды Кириака спросила меня, не было ли мое предложение
освободить ее последней и самой ужасной пыткой. Из глубин моей памяти
выплыла и застыла посреди залитой ярким утренним светом камеры знакомая
беседка со стенками, собранными из решеток, увитая плющом, зеленым, как
лунные лучи.
Я сказал ей тогда, что ни один клиент не поверил бы нам; но сам я
поверил госпоже префекту - поверил по крайней мере, что могу бежать от
нее, хотя знал, что она не верит в такую возможность. И все это время из
Башни Сообразности на меня было нацелено какое-то оружие - вполне
вероятно, из этой самой бойницы, хотя скорее всего из орудийного отсека
под крышей.
Воспоминания были прерваны приходом очередного подмастерья, на этот раз
- в сопровождении врача. Дверь распахнулась, врач ступил внутрь, а
подмастерье запер за ним дверь и отошел, готовый выстрелить сквозь
решетку.
Эскулап присел на мою койку и раскрыл свой кожаный саквояж.
- Как ты себя чувствуешь?
- Есть хочется. - Я отшвырнул миску и ложку. - Гляди-ка, что мне
принесли - это же почти одна вода.
- Мясо - для защитников монарха, а не для его врагов. В тебя попали из
конвульсора?
- Видимо, да, если ты так говоришь. Лично я понятия не имею.
- По-моему, нет. Поднимайся.
Я встал, потом по его указанию пошевелил руками и ногами, повращал
головой и выполнил прочие упражнения.
- Никаких следов попадания. На тебе офицерская накидка. Ты был
офицером?
- Если желаешь. Я был генералом, во всяком случае, номинально. Не так
давно.
- Не трепи языком. На тебе накидка младшего офицера, чтоб ты знал. Эти
кретины утверждают, что попали в тебя. Я сам слышал, как стрелок клялся и
божился, что не промазал.
- Так спроси у него.
- И выслушивать, как он отрицает то, что я уже знаю? Нет, я не идиот.
Объяснить тебе, как было дело?
Я признался, что только порадуюсь, если у кого-нибудь найдутся
вразумительные объяснения.
- Хорошо. Когда ты убегал от госпожи префекта Присцы, началось
землетрясение, и в тот же миг этот кретин в орудийном отсеке нажал на
курок. Он промазал, как промазал бы любой; но ты упал и ударился головой,
потому-то он и решил, что попал. Я насмотрелся на множество подобных
чудес. Они все легко объяснимы, стоит только сообразить, что их свидетели
путают причину и следствие.
Я кивнул.
- Значит, произошло землетрясение?
- Именно, и довольно сильное - нам еще повезло, что мы так легко
отделались. Разве ты еще не выглядывал наружу? Отсюда должна быть видна
стена. - Он подошел к бойнице и выглянул из нее сам, затем по
распространенной привычке указал куда-то рукой, будто смотрел не он, а я.
- Вон там, рядом с зоэтским транспортом, обвалился солидный кусок. Хорошо,
что сам корабль устоял. Ты же не будешь утверждать, что собственноручно
устроил все это?
Я признался, что не имел ни малейшего понятия, отчего обвалилась стена.
- Этот берег подвержен землетрясениям, о чем недвусмысленно говорится в
старых документах, - попутно вознесем хвалу нашему монарху, который
доставил их сюда, - но такого сильного не случалось с тех пор, как река
поменяла русло, потому-то все эти глупцы и возомнили, что его не будет
больше никогда. - Эскулап издал довольный смешок. - Хотя, полагаю, после
вчерашнего в ком-то уверенности поубавилось.
С этими словами он вышел из камеры. Охранник захлопнул дверь и снова
запер ее.
Я же подумал о пьесе доктора Талоса, в которой земля содрогается и Яхи
произносит: "Конец Урса, недоумок! Давай прикончи ее! Самому-то тебе так и
так конец".
Как коротко было наше свидание с ним на Йесоде!
37. КНИГА НОВОГО СОЛНЦА
Как и в мое время, заключенных кормили дважды в день, а графины с водой
заново наполнялись за ужином. Ученик принес мой поднос, подмигнул мне и,
стоило подмастерью ненадолго отлучиться, вернулся с сыром и буханкой
свежего хлеба.
Ужин был таким же скудным, как и завтрак; я набросился на то, что он
принес мне, едва успев поблагодарить его за угощение.
Он присел на корточки перед дверью моей камеры:
- Можно поговорить с тобой?
Я напомнил, что я ему не начальник и что местные порядки должны быть
известны ему лучше, чем мне.
Он покраснел, его темные щеки потемнели еще больше.
- Я хотел сказать: не мог бы ты поговорить со мной?
- Если тебе не устроят за это взбучку.
- Думаю, ничего не случится, по крайней мере не теперь. Но нам придется
беседовать вполголоса. Здесь могут оказаться доносчики.
- Откуда ты знаешь, что я не один из них?
- Ведь ты убил ее! У нас тут все полетело вверх тормашками. Все
обрадовались ее смерти, но наверняка будет устроено расследование, и еще
неизвестно, кого посадят на ее место. - Он помолчал, видимо мысленно
взвешивая следующую фразу. - По словам охраны, ты говорил им, что мог бы
оживить ее.
- И ты хотел попросить меня не делать этого.
Он отмахнулся:
- А ты и вправду мог бы?
- Не знаю. Стоило бы попробовать. Вот уж не думал, что они тебе это
скажут.
- Я околачиваюсь поблизости и подслушиваю, пока чищу сапоги или мотаюсь
с поручениями за пару монет.
- Мне нечего тебе дать. Солдаты отобрали у меня деньги при аресте.
- А я не за этим пришел. - Он привстал и порылся в одном из карманов
своих рваных штанов. - Вот, возьми. - Он протянул ладонь; на ней лежало
несколько истертых медных монет незнакомой чеканки. - Сможешь попросить
лишку еды или еще чего-нибудь.
- Ты и так принес мне еды, а я ничего не дал тебе взамен.
- Возьми, - повторил он. - Я их дарю. Тебе они могут пригодиться.
Я не протянул за деньгами руку, и тогда он бросил их сквозь решетку и
скрылся в конце коридора.
Подобрав монеты, я ссыпал их в один из своих карманов, озадаченный, как
никогда в жизни.
Снаружи с наступлением вечера похолодало, а бойница оставалась
открытой. Мне удалось сдвинуть с места тяжелую линзу и задраить отверстие.
Широкие гладкие фланцы немыслимой формы явно предназначались для защиты от
пустоты.
Доедая хлеб с сыром, я вспоминал возвращение к Урсу на шлюпе и мое
торжество на борту корабля Цадкиэля. Как было бы чудесно, если б эта
старая Башня Сообразности отправилась в стремительный полет между звезд! И
в то же время я ощущал нечто зловещее, как во всем, что предназначено для
одних, высоких целей, но используется для целей иных, постыдных. Я
возмужал здесь, ни разу не испытав ничего подобного.
С хлебом и сыром вскоре было покончено, и я, завернувшись в накидку,
подаренную мне офицером, прикрылся ладонью от света и постарался уснуть.
Утро принесло мне новых гостей. Явились Хаделин и Бургундофара в
сопровождении высокого подмастерья, который отсалютовал им своим оружием и
оставил их у двери камеры. На моем лице, несомненно, читалось крайнее
удивление.
- Деньги творят чудеса, - объяснил Хаделин; его кривая усмешка ясно
говорила о размерах внесенной суммы. Интересно, скрыла ли от него
Бургундофара деньги, заработанные на корабле, или он уже мысленно положил
их в свою копилку?
- Я должна была увидеться с тобой еще раз, и Хаделин устроил мне эту
встречу, - произнесла Бургундофара. Она попыталась сказать что-то еще, но
слова застряли у нее в горле.
- Она хочет, чтобы ты простил ее, сьер, - вставил Хаделин.
- За то, что ты ушла от меня к нему, Бургундофара? Тут нечего прощать;
у меня не было прав на тебя.
- За то, что я выдала тебя, когда вошли солдаты. Ты видел меня. Я знаю,
что ты меня видел.
- Да, видел, - сказал я, припоминая.
- Я не подумала... Я слишком боялась...
- Боялась меня?
Она кивнула.
- Тебя все равно бы взяли, - вмешался Хаделин. - Кто-нибудь другой бы
выдал.
- Ты? - спросил я.
Он покачал головой и отошел от решетки.
Когда я был Автархом, просители нередко падали передо мной на колени;
сейчас на колени опустилась Бургундофара, и это казалось жутко
неестественным.
- Я должна поговорить с тобой, Северьян. В последний раз. Я потому и
пошла за солдатами к причалу в ту ночь. Ты простишь меня? Я не сделала бы
этого, если бы не страх...
Я спросил, помнит ли она Гунни.
- Конечно! Ее и корабль. Но все это сейчас точно сон.
- Она была тобой, и я многим ей обязан. Ради нее - ради тебя - я прощаю
тебя. Сейчас и всегда. Ты понимаешь?
- Кажется, да, - ответила она и в тот же миг просветлела, словно внутри
ее зажегся огонек. - Северьян, мы отправляемся вниз по реке, в Лити.
Хаделин часто заплывает в те края, и мы купим там себе дом, где я стану
коротать дни, когда уже не буду ходить с ним на "Альционе". Мы хотим
обзавестись детьми. Когда они подрастут, можно, я расскажу им о тебе?
И тут произошло нечто странное, хотя тогда я решил, что всему виной
лишь лица - ее и Хаделина: пока она говорила, я вдруг ясно увидел ее
будущее, как мог бы предвидеть будущее какого-нибудь цветка, сорванного в
саду Валерией.
- Вполне возможно, Бургундофара, - обратился я к ней, - у тебя будут
дети, как ты мечтаешь; если так, рассказывай им обо мне все, что захочешь.
Не исключено, что когда-нибудь в будущем ты пожелаешь снова найти меня.
Если станешь искать, то, вероятно, найдешь. А может быть, и нет. Но если
все же отправишься на поиски, помни: ты ищешь не по моему наущению и не
потому, что я посулил тебе успешное завершение поисков.
Они ушли, и я задумался на миг о ней и о Гунни, которая была когда-то
Бургундофарой. Вот говорят, мужчина храбр, как атрокс, а женщина
(например, Бургундофара) красива, точно роза. Но для верности у нас не
нашлось подобного сравнения, поскольку ни одна известная нам вещь не
обладает истинным постоянством - или скорее потому, что настоящая верность
заключена не в типичном образце, а в отдельно взятой личности. Сын может
хранить верность отцу или пес - хозяину, но не в общей своей массе. Теклой
я изменял моему Автарху, а Северьяном - моей гильдии. Гунни была верна мне
и Урсу, но не своим товарищам; и мы, вероятно, не можем ввести какой-либо
образчик верности в поговорку лишь потому, что верность в конечном счете -
это выбор.
Как все же странно, что Гунни должна плавать по пустынным морям
времени, чтобы снова стать Бургундофарой! Поэт, наверно, изрек бы, что она
ищет любви. По-моему, она гналась за миражом, делавшим любовь чем-то
большим, чем она есть на самом деле; но мне хотелось бы верить, что она
стремилась к некой более возвышенной безымянной любви.
Вскоре явился еще один посетитель, хотя "явился" - не то слово, ибо я
не мог видеть его лица. Шепотом, донесшимся, казалось, из пустого
коридора, он спросил:
- Ты - чародей?
- Если угодно, - ответил я. - А кто ты и где ты?
- Я - Каног, студент. Я в соседней камере. Слышал, как ты разговаривал
с мальчишкой, а потом, только что - с женщиной и капитаном.
- Давно ты здесь, Каног? - спросил я, надеясь получить от старожила
несколько полезных советов.
- Почти три месяца. Схлопотал смертный приговор, но не думаю, что его
приведут в исполнение. После такой длительной отсрочки - вряд ли. Должно
быть, старая фронтисерия вступилась за свое заблудшее чадо. По крайней
мере я надеюсь на это.
На своем веку я достаточно наслушался подобных бредней; удивительно,
что они не претерпели никаких изменений.
- Ты, должно быть, уже хорошо знаком со здешними порядками, -
предположил я.
- Ну, в общем, как и говорил тебе мальчишка, все не так уж и плохо,
если у тебя водятся деньжата. Я раздобыл себе бумагу и чернила, так что
теперь пишу стражникам письма. К тому же мой друг принес мне кое-какие
книги; если меня продержат здесь подольше, я выйду знаменитым ученым.
Как некогда при обходе темниц и подземелий Содружества, я спросил, за
что его посадили.
На какое-то время он замолчал. Я снова открыл бойницу, но, даже впустив
в камеру немного свежего воздуха, не избавился от вони помойного ведра под
койкой и общего смрада тюрьмы. Ветер доносил крик грачей; сквозь
решетчатую дверь слышалось бесконечное топанье подкованных сапог по
металлу.
Наконец он ответил:
- Здесь не принято совать нос в чужие дела.
- Прости, если обидел тебя, но ты ведь сам задал мне подобный вопрос.
Ты спросил, не чародей ли я, а я сижу именно за чародейство.
Снова долгое молчание.
- Я зарезал одного болвана-лавочника. Он спал за своим прилавком, а я
уронил медный подсвечник, тогда он вскочил с ревом и набросился на меня с
мечом. Что мне еще оставалось? Человек имеет право защищать свою жизнь,
верно?
- Не в любых обстоятельствах, - ответил я. Я и сам не знал, что
вынашиваю такую мысль, пока не высказал ее вслух.
В тот вечер мальчишка снова принес мне еды, а с ним пришли Херена,
Деклан, помощник и повариха, которую я лишь мельком видел в сальтусской
гостинице.
- Я провел их сюда, сьер, - сказал мальчишка. Он отбросил со лба свои
спутанные черные волосы жестом, достойным любого придворного. -
Сегодняшний страж кое-чем мне обязан.
Херена плакала, и я, просунув руку сквозь решетку, потрепал ее по
плечу.
- Вы все в опасности, - сказал я. - Из-за меня вас могут арестовать. Не
стоит вам задерживаться.
- Пусть только сунется эта тупорылая солдатня! - сказал матрос. - Они
увидят, что я давно уже не мальчик.
Деклан кивнул и прочистил горло, а я с некоторым удивлением понял, что
он - их предводитель.
- Сьер, - неторопливо начал он своим низким голосом, - это ты в
опасности. Здесь людей режут, как у нас свиней.
- Даже хуже, - вставил мальчишка.
- Мы хотели просить за тебя перед магистратом, сьер. Мы ждали там
сегодня весь день, но нас так и не пустили. Говорят, бедняки ждут по многу
дней, пока им не посчастливится предстать перед ним; но мы подождем
столько, сколько потребуется. А пока что мы поднажмем на других
направлениях.
Повариха с "Альционы" бросила на него взгляд, значения которого я не
понял.
- Но сейчас нам бы хотелось, чтобы ты рассказал все о приходе Нового
Солнца, - попросила Херена. - Я слышала больше, чем другие, и я пыталась
пересказать им то, что ты мне говорил, но этого мало. Может, ты
растолкуешь нам все теперь?
- Не знаю, смогу ли я объяснить все так, чтобы вы поняли, - сказал я. -
Я даже не уверен, понимаю ли я это сам.
- Пожалуйста, - попросила повариха. Это было единственное слово,
которое я услышал от нее за все время нашей беседы.
- Ну, хорошо. Вы знаете, что происходит со Старым Солнцем: оно умирает.
Нет, оно не погаснет вдруг, как светильник в полночь. Это будет тянуться
очень долгое время. Но стоит фитилю - если все же представить его
светильником - укоротиться на волосок, и вот уже в полях гниет рожь. Вам
невдомек, что льды на юге давно собираются с новыми силами. Ко льдам
десяти тысячелетий добавится лед той зимы, что ныне надвигается на нас, и
они обнимутся, как братья, и начнут свое наступление на эти северные
земли. Скоро они погонят перед собой великого Эребуса, основавшего там
свое царство, и всех его яростных бледноликих воинов. Он объединит свои
силы с силами Абайи, чье царство лежит в теплых водах. Вместе с другими,
не столь могущественными, но не менее коварными, они предложат союз
правителям стран по ту сторону пояса Урса, которые вы зовете Асцией; и,
сплотившись с ними, они поглотят их целиком.
Но дословный пересказ того, что я поведал им, слишком растянет мое
нынешнее повествование. Я рассказал им все, что знал об истории гибели
Старого Солнца, и о том, чем это грозит Урсу, пообещав, что рано или
поздно некто принесет Новое Солнце.
Тогда Херена спросила:
- А разве Новое Солнце - не ты сам, сьер? Женщина, которая была с
тобой, когда ты пришел в нашу деревню, сказала, что это ты.
Я отказался говорить на эту тему, опасаясь, что правда - учитывая мое
безвыходное положение - может привести их в отчаяние.
Деклан пожелал узнать, что будет с Урсом, когда явится Новое Солнце; и
я, сведущий об этом немногим больше, чем он сам, обратился за помощью к
пьесе доктора Талоса, даже не подозревая тогда, что позднее в основу этой
пьесы лягут мои собственные слова.
Когда они наконец ушли, я понял, что почти не притронулся к еде,
которую принес мне мальчишка. Я очень проголодался, но когда взялся за
миску, пальцы мои нащупали и что-то другое - длинный и узкий тряпичный
сверток, предусмотрительно положенный в тени.
Через решетку донесся голос моего соседа:
- Замечательная история! Я тут кое-что набросал и, как только меня
выпустят, сварганю из этого превосходную книжицу.
Я разматывал тряпье и едва прислушивался к его словам. Внутри был нож -
длинный кортик, который носил помощник капитана "Альционы".
38. К ГРОБНИЦЕ МОНАРХА
Остаток вечера я провел, глядя на нож. Не на самом деле, конечно; я
снова завернул его в тряпье и спрятал под матрацем койки. Но, лежа на этом
матраце и устремив взгляд к металлическому потолку, имевшему разительное
сходство с тем, что в пору моего детства был в дортуаре учеников, я ощущал
этот нож под собой.
Потом он вращался перед моими закрытыми глазами, сверкая во тьме,
различимый в мельчайших подробностях, от острия до наконечника рукояти.
Когда же я наконец заснул, я обнаружил его и среди своих снов.
Может быть, из-за этого спал я плохо. Снова и снова я просыпался,
моргая, глядел на лампу, горевшую над моей головой, вставал, потягивался и
подходил к бойнице, чтобы в очередной раз увидеть белую звезду, которая
была другим мной. В такие моменты я с радостью предал бы свое заключенное
в клетку тело смерти, если бы мог сделать это с достоинством, и бежал бы,
устремившись в ночное небо, дабы воссоединить свое существо. В эти минуты
я сознавал свою силу, которая могла бы притянуть ко мне целые миры и
испепелить их, как художник сжигает различные минералы для получения
пигментов. В ныне утерянной коричневой книге, которую я носил с собой и
читал так долго, что наконец перенес в свою память все ее содержание (хотя
когда-то оно казалось неисчерпаемым), была такая фраза: "Вот, я видел еще
сон: вот, солнце и луна и одиннадцать звезд поклоняются мне". Слова эти
ясно показывают, насколько мудрее нас были люди давно минувших веков; не
зря книга эта названа "Книгой Чудес Урса и Неба".
Я тоже видел сон. Мне снилось, что я призвал к себе силу своей звезды
и, встав, мы пошли - Текла и Северьян вместе - к нашей зарешеченной двери,
схватились за прутья решетки и разгибали их, пока не смогли пройти между
ними. Но, разогнув их, мы, казалось, раздвинули занавес, а за ним был
второй занавес, и Цадкиэль, не больше и не меньше нас, с объятым огнем
кортиком в руке.
Когда новый день, словно поток потускневшего золота, наконец влился в
мою камеру сквозь открытую бойницу и я уже ждал свою миску с ложкой, я
осмотрел прутья решетки. Хотя большинство из них выглядели нетронутыми,
те, что посередине, были чуть изогнуты.
Мальчишка принес мне еду со словами:
- Даже с одного раза я многое узнал от тебя, Северьян. Мне жаль
расставаться с тобой.
Я спросил, не собираются ли меня казнить.
Он поставил поднос на пол и оглянулся через плечо на подмастерье,
прислонившегося к стене.
- Нет, не в этом дело. Тебя просто собираются перевезти куда-то в
другое место. Сегодня за тобой пришлют флайер с преторианцами.
- Флайер?
- Только флайер может пролететь над армией повстанцев - наверно,
поэтому. Ты никогда не летал на них? Я только видел, как они садятся и
взлетают. Это, должно быть, очень страшно.
- Так и есть. Когда я впервые летел на флайере, нас сбили. С тех пор я
часто летал на них и даже научился управлять ими; но, по правде говоря,
мне всегда было страшно.
- И мне было бы, - кивнул мальчишка, - но все равно я хотел бы
попробовать. - Он неловким движением протянул мне руку. - Удачи, Северьян,
куда бы тебя ни занесло.
Я пожал его руку; она была грязная, но сухая и казалась очень
маленькой.
- Смерди, - спросил я, - это ведь не настоящее твое имя?
- Нет, - ухмыльнулся он. - Оно означает, что от меня дурно пахнет.
- Я не чувствую.
- Так ведь еще не холодно, - объяснил он, - и я могу ходить купаться.
Вот зимой мне не часто удается помыться, а работы у меня хоть отбавляй.
- Ну да, я помню. А настоящее твое имя?
- Имар. - Он отнял руку. - Чего ты так на меня уставился?
- Потому что, дотронувшись до тебя, я увидел вокруг твоей головы сияние
самоцветов. Имар, мне кажется, я начинаю развертываться. Распространяться
сквозь время - или, вернее, ощущать, что я распростерт во времени, как и
все мы. Странно, что нам с тобой суждено встретиться при подобных
обстоятельствах. - Я колебался, тысячи слов просились на язык. - Или, быть
может, как раз ничего странного. Разумеется, что-то управляет нашими
судьбами. И это что-то важнее, чем даже иерограмматы.
- О чем это ты?
- Имар, однажды ты станешь правителем. Ты будешь монархом, хотя,
наверное, сам ты назовешь себя иначе. Старайся править во имя Урса, а не
просто именем Урса, как многие. Правь справедливо или хотя бы настолько
справедливо, насколько позволяют обстоятельства.
- Дразнишься, да? - насторожился он.
- Нет, - сказал я. - Хотя я знаю только то, что ты будешь править и
однажды, переодевшись, усядешься под платаном. Но это я знаю наверняка.
Когда Имар и подмастерье удалились, я засунул нож за голенище сапога и
прикрыл его штаниной. Пока я проделывал эту операцию и потом, сидя в
ожидании на своей койке, я размышлял над нашим разговором.
А что, если Имар взошел на Трон Феникса лишь потому, что какой-то
посвященный - то есть я - напророчил ему это? Насколько мне известно,
такого рода эпизод не зафиксирован в истории; быть может, я создал свою
личную правду. Или, может статься, Имар, возомнив теперь себя хозяином
собственной судьбы, окажется не способным на решающее усилие,