Уильям Конгрив. О юморе в комедии {1}
----------------------------------------------------------------------------
Серия "Литературные памятники".
Уильям Конгрив. Комедии. М., "Наука", 1977
Перевод Н. Я. Рыковой
OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------
10 июня 1695 года
Милостивый государь,
Вы пишете, что в течение двух-трех дней занимались чтением комедий
различных авторов и пришли к выводу, что наши английские писатели обладают
юмором в большей мере, чем другие комедиографы, как древние, так и
современные {2}. Вы хотели бы знать мое мнение на этот счет, а заодно и мои
соображения о том, что вообще именуется в комедии юмором.
Я присоединяюсь к вашему беспристрастному предпочтению английских
писателей в этом случае, но, излагая вам свои соображения о юморе, должен в
то же время сознаться, что даже у них то, что я подразумеваю под подлинным
юмором, встречается реже, чем это принято считать. И кое-кто из тех, кто сам
себя полагал и другими признавался мастером в этой области, редко изображал
подлинный юмор. Для того чтобы сделать мои мысли по этому поводу достоянием
широкой публики, потребовалось бы написать обстоятельное исследование,
заниматься коим мне не хочется да и способным к тому я себя не считаю. Но
небольшие замечания, соответствующие размеру личного послания, и беглые
соображения, которые могут быть изложены в дружеской беседе безо всяких
притязаний на абсолютную истину и отклик в широкой публике в этом вопросе,
вы вполне можете от меня получить, поскольку вам этого захотелось.
Определить, что такое юмор, так же трудно, как установить, что такое
остроумие, поскольку то и другое весьма многообразно. Перечислить все
свойственные человеку проявления юмора - занятие такое же бесконечное, как и
перечисление всех мнений, которые у него могут быть. И на мой взгляд,
изречение Quot homines tot Sententiae {Сколько людей - столько мнений
(лат.).} самое лучшее определение юмора, ибо есть люди с одинаковыми
мнениями о вещах, но тем не менее с совершенно несходными "юморами". Однако,
хотя мы не можем с уверенностью определить, что такое остроумие или что
такое юмор, все же способны весьма близко подойти к уразумению того, что
именно не является ни остроумием, ни юмором, но тем не менее весьма часто
принимаются за них. И поскольку я поставил рядом остроумие и юмор, позвольте
мне в первую очередь провести между ними различие и отметить, что остроумие
нередко принимают за юмор.
Я заметил, что когда какой-нибудь персонаж комедии произносит что-либо
остроумное и забавное, многие из тех, кто склонны высказывать свои замечания
по поводу пьесы во время действия, говорят: "Такая-то вещь сказана с большим
юмором; в этой роли вообще немало юмора". Таким образом, характер персонажа,
произносящего что-либо неожиданное для публики и забавное, ошибочно
считается характером, полным юмора; на самом же деле в данной роли
преобладает остроумие. Но существует большая разница между комедией, где
очень много реплик юмористичны, как выражаются в публике, имея в виду просто
их забавность, и комедией, где имеются персонажи, обладающие юмором и весьма
отличающиеся друг от друга по характеру этого свойства, порождаемого
различием в их внешности, темпераменте и устремлениях. Способность говорить
остроумно отнюдь не черта характера, ибо любой персонаж комедии может это
сделать. От человека, вообще отличающегося острым умом, этого всегда можно
ожидать, но даже и глупец порой может сказать острое словцо. Таким образом,
я устанавливаю различие между остроумием и юмором, но вовсе не считаю, что
персонаж, обладающий юмором, не может острить. Только манера острить должна
соответствовать данным особенностям юмора: так, человек желчный и брюзгливый
будет острить с сатирическим уклоном, человеку по темпераменту
сангвиническому и жизнерадостному свойственны будут остроты шутливые. Первый
будет говорить решительным тоном, второй - беззаботным. Ибо первый наблюдает
вещи и подмечает в них те или иные черты, имея в виду реальную
действительность, второй же не считается с природой вещей и говорит о них
так, как если бы они соответствовали его желанию, и в своем остроумии и
юморе он гораздо меньше судит о них, чем первый.
Так же как остроумие, его противоположность - дурашливость - порою
принимается за юмор.
Когда поэт выводит на сцену персонаж, который совершает всякие
нелепости, болтает всевозможную ерунду, громко орет, непременно хохочет по
всякому поводу или, вернее, без всякого повода, говорят, что это персонаж
юмористический.
Есть ли что-нибудь более обычное, чем так называемая комедия, битком
набитая гротескными, нелепыми персонажами и шутами, более подходящими для
фарса? То есть созданиями, которых в природе не существует. Либо, если они и
существуют, то это уроды или порождения злосчастно сложившихся
обстоятельств. Их следует убирать с нашего пути, как ублюдков, чтобы
человечество не было потрясено образами, словно бы предвещающими возможность
вырождения существ, созданных по образу и подобию божьему. Что до меня, то я
всегда готов, как любой другой человек, смеяться и потешаться по поводу
предмета действительно достойного смеха, но в то же время я не люблю
смотреть на вещи, заставляющие меня дурно думать о человеческой природе. Не
знаю, как обстоит дело с другими, но охотно признаюсь вам, что никогда не
мог долго смотреть на обезьяну без того, чтобы мне в голову не приходили
весьма уничижительные мысли: хотя я никогда не слыхал утверждений
противного, но задаю себе вопрос - действительно ли это создание принадлежит
к совершенно другой породе? Так же как я не считаю юмор несовместимым с
острословием, не считаю я его несовместимым и с дурашливостью, но полагаю,
что проявления ее могут быть лишь такими, какие возможны при данном юморе, а
отнюдь не совершенно безотносительными к умонастроению и натуре данного
человека.
Иногда личные недостатки человека неправильно принимаются за юмор.
Я хочу сказать, что иногда тех или иных персонажей изображают на сцене
варварски, высмеивая их физические недостатки, случайные проявления
недомыслия или убожества, связанные с пожилым возрастом. Сам автор пьесы
должен быть человеком с извращенным сознанием и думать при этом, что таковы
же и его зрители, если выводит на сцену калеку, или глухого, или слепца,
рассчитывая, что это будет для публики приятным развлечением и надеясь
вызвать смех там, где на самом деле следует сострадать. Но по этому поводу
незачем много говорить, особенно обращаясь к вам, который в одном из писем
ко мне, касающемся "Лиса" мистера Джонсона, столь справедливо возмущался
безнравственной манерой показывать смехотворное в персонаже Корбаччо {3}. И
тут я должен присоединиться к вашему порицанию этого писателя, в остальном
достойного, на мой взгляд, всяческого восхищения за то мастерство, с каким
он вносит в свои комедии подлинный юмор.
Внешние особенности человека часто принимаются за юмор.
Под внешними особенностями я разумею отнюдь не смешное в одежде,
костюме того или иного комического персонажа, хотя это и нашло удачное
применение в ряде случаев. (Разумеется, умонастроение человека может
побудить его одеваться не так, как прочие люди.) Нет, я имею в виду
особенности в повадках, речи, поведении, свойственные всем или большинству
людей одной национальности, деятельности, профессии, воспитания. Я не считаю
юмором то, что является лишь привычкой или способом поведения, воспринятыми
благодаря жизненной практике или обычаям. Ибо, если эта практика
утрачивается или происходит подчинение иным обычаям, то утрачиваются или
изменяются и привычки.
Аффектация вообще нередко принимается за юмор. И действительно, они
настолько между собой схожи, что могут быть приняты одно за другое. Ибо то,
что у одного человека - проявление юмора, у другого - аффектация. Самая
обычная вещь на свете, когда кто-нибудь усваивает определенную манеру
говорить или вести себя, свойственную другим, тем, кем он восхищается и кому
хотел бы подражать. Юмор - это жизнь, аффектация - только изображение.
Автор, выводящий в своем произведении аффектированного персонажа, дает
некоторое отражение юмора. В лучшем случае он публикует перевод, а его
картины - только копии подлинных произведений.
Но поскольку два последние противопоставления являются наиболее тонкими
и сложными, может быть следует истолковать их на выразительных примерах из
произведений какого-нибудь известного писателя. Юмор, на мой взгляд,
свойство либо врожденное и таким образом развивается в человеке естественным
образом, либо оно прививается нам в результате случайных перемен в нашей
конституции или даже радикального переворота во всем нашем существе, и в
данном случае оно становится одним из признаков нашего естества.
Юмор идет от природы. Привычка приобретается благодаря подчинению
условиям. Аффектацию мы вырабатываем сами себе.
Юмор показывает нас такими, каковы мы на самом деле.
В привычках наших мы проявляем себя такими, какими становимся от
воздействия окружающей среды.
Аффектация представляет нас такими, какими мы сознательно желаем
казаться.
Здесь я должен заметить, что длительная аффектация может превратиться в
привычную манеру поведения.
Образ Угрюмца из "Молчаливой женщины" {4} я считаю относящимся к
категории юмора. И этого персонажа я выбираю в качестве примера среди многих
других персонажей данного автора, ибо хорошо знаю, что многие осуждали его
как неестественный и фарсовый. В одном из писем ко мне по поводу некоторых
пьес Джонсона {5} вы сами намекнули на то, что он вам не нравится, и по той
же самой причине.
Предположим, что Угрюмец человек по природе своей желчный и
меланхоличный. Может ли быть для существа с такими свойствами что-либо более
докучное, чем шум и крик? Пусть судьей в данном случае будет любой человек,
подверженный хандре (а таких в Англии предостаточно). Мы можем ежедневно
наблюдать примеры такого рода. В девяти случаях из десяти, если вы обедаете
с кем-нибудь вчетвером, трое из компании обязательно раздражаются, если кто
другой примется кромсать ножом пробки или царапнет ножом по тарелке. Мера
раздражительности в натуре человека и определяет, будет ли тот или иной звук
для него неприятным, ибо многие другие на подобные звуки и внимания не
обратят. Отлично. Но вы скажете, что Угрюмец в этом отношении настолько
экстравагантен, что не может выносить речи или разговора громче шепота.
Ясно, что именно эта крайность и делает его смешным и тем самым подходящим
для комедии персонажем. Если бы автор придал ему подобные свойства лишь в
умеренной степени, не меньше половины зрителей оказались бы на стороне
персонажа и осудили бы автора за то, что он пытался придать комическое
значение чертам, ничем не примечательным и совсем не смехотворным. К тому же
расстояние между сценой и публикой требует, чтобы выступающий на ней
персонаж был несколько большего масштаба, чем в реальной жизни: ведь черты
лица на портрете человека нередко бывают больших размеров, чем у оригинала,
и тем не менее изображение может быть необыкновенно сходным с моделью. Если
бы количественная точность соблюдалась при воспроизведении острословия, как
многие требуют этого в отношении юмора, во что бы превратились персонажи,
которые должны изображать остряков? Если бы какой-нибудь автор решил украсть
extempore {Без подготовки, экспромтом (лат.).} диалог между двумя
остроумнейшими людьми на свете, ему пришлось бы убедиться, что эта его
сценка весьма холодно принята широкой публикой, что, однако, было бы вполне
справедливо...
Сэр Джон Доу из той же пьесы является персонажем нарочито
аффектированным. Он всюду изображает себя необыкновенно ученым, хотя не
только сам, но и зрители прекрасно понимают, что он невежда. К той же
категории относятся такие персонажи, как Фрасон в "Евнухе" Теренция и
Пиргополиник в "Хвастливом воине" Плавта. Они выступают в обличье храбреца,
хотя и сами они и зрители знают, что это совсем не так. Подобная похвальба
своей доблестью в человеке действительно доблестном явилась бы чертой,
относящейся к юмору, ибо некоторая пылкость темперамента может довести
человека до тех крайностей, которые лишь аффектируются упомянутым мною
персонажем.
Коб в комедии "Каждый в своем нраве" и большая часть второстепенных
персонажей в "Варфоломеевской ярмарке" {6} обнаруживают лишь особенности в
повадке, соответствующие воспитанию и профессии изображаемых лиц. В данном
случае это не юмор, а привычная манера, усвоенная благодаря обычной
жизненной практике. К такого рода персонажам относятся всевозможные
деревенские шуты, матросы, торговцы, жокеи, игроки и т. п., которые
постоянно употребляют жаргоны или диалекты своего ремесла и профессии.
Создавать подобные персонажи можно чуть ли не по определенному рецепту: от
автора требуется только одно - набрать несколько подходящих фраз и терминов
данной профессии и заставить своих персонажей употреблять их в качестве
нелепых метафор в своих разговорах с различными другими персонажами. В ряде
новых пьес такого рода персонажи выводились достаточно успешно, но,
по-моему, для этого не потребовалось большого труда и таланта: здесь нужна
хорошая память и поверхностная наблюдательность. Но подлинный юмор человека
нельзя показать в комедии без глубокого проникновения в самое нутро
человека, без старательного исследования тех корней, которые его породили.
Если бы я сейчас писал для широкой публики, то мне пришлось бы
прибегнуть к более пространному рассуждению по поводу всех этих различий с
большим количеством убедительных примеров, ибо я уверен, что без этого они
не будут в достаточной мере поняты широкой публикой. Но для того, чтобы мои
взгляды на этот счет смогли уразуметь вы, достаточно намека: и я надеюсь,
что сейчас вы уже согласны со мной в том, что юмор это не острословие, не
дурашливость, не какое-либо физическое или духовное уродство, не аффектация
и не своеобразная повадка, но что все это понималось и определялось как
юмор.
Мне не хотелось бы пускаться даже в простое описание того, чем является
юмор и тем более давать ему точное определение, но раз уж я этим занялся,
скажу вам, что для меня заменяет и описание и определение. Я считаю, что под
юмором следует понимать {7} некую особую и в каждом данном случае неизбежную
манеру вести себя и говорить что-либо, свойственную какому-либо одному
человеку, естественно присущую ему и отличающую его поведение и речь от
поведения и речи других людей.
Юмор так же соотносится с нами и со всем, что от нас исходит, как
феномены соотносятся с существом, - это своего рода цвет, запах, вкус,
которыми пропитаны мы и все, что мы делаем и говорим. Деяния наши не столь
уж многочисленны и многообразны, все они - ветви одного дерева и по природе
своей имеют единый характер. Единству этому можно искусным образом придавать
кажущееся многообразие, но изменить суть дела нам не дано: можно различно
окрашивать ядро, но немыслимо его изменить. Так, естественное звучание
одного инструмента отличается от звучания другого, хотя сами звучащие ноты
единообразны. Стараясь скрыть истинную сущность, мы можем постепенно достичь
в этом успеха, но никогда не сумеем превратиться в то, чем не являемся:
такие попытки всегда будут в известной мере насилием над естеством.
Человек может изменить свои взгляды, но я полагаю, что ему было бы
весьма затруднительно расстаться со своим юмором. И ничто так не раздражает,
как сознание, что ты бессилен что-либо изменить в этом отношении. Иногда
приходится встречаться с людьми, которые может быть и вполне невинно задают
вопрос в высшей степени бесцеремонный: "Почему вы так невеселы? Почему не
оживлены, не приятны в обществе, не любезны?" Вместо ответа я спросил бы со
своей стороны: "Почему вы не красивы? Почему не черноглазы и не сложены
получше?" Природа не терпит насилия.
Оба знаменитых философа из Эфеса и Абдеры {8} и посейчас имеют своих
сторонников. Одна и та же вещь у одних вызывает слезы, у других - смех. Я не
сомневаюсь, что вы замечали, как некоторые люди смеются, когда они сердиты,
другие молчат, третьи громко выражают свои чувства. Тем не менее я не
считаю, что сам гнев здесь в большей или меньшей степени различен у этих
трех людей, но думаю, что главную роль играет в данном случае юмор, который
и заставляет их выражать свое чувство тем или иным образом. Столь же
разнообразны и выражения удовлетворения чем-нибудь. Одного человека
свойственный ему юмор побуждает уединиться, когда что-либо доставило ему
неожиданное удовольствие: он радуется в одиночестве и даже считает особым
наслаждением делать из своей радости тайну. Другой словно поджаривается на
угольях, пока не получает возможности сообщить о своей радости всему свету:
для полноты блаженства ему нужно, чтобы и другие были осведомлены о его
счастье. Сходные результаты мы наблюдаем, когда человек охвачен горем или
какой-нибудь иной страстью. Бесконечно разнообразны проявления любви и
воздействия этого чувства на различные юморы. Но тут лучшими судьями
являются дамы, имеющие много поклонников. Раз уж речь зашла о дамах,
думается, можно сделать кое-какие наблюдения над юмором и у прекрасного
пола, поскольку они бывают так любезны, что поставляют персонажей для
комедии. Должен признаться, что ни разу еще мне не приходилось замечать в
женщинах то, что я считаю подлинным юмором. Может быть, страсти настолько
владеют лицами этого пола, что не дают развиваться их юмору. А может быть,
из-за природной холодности дам юмор не достигает у них той степени
экстравагантности, какая бывает свойственна мужчинам. Ибо если в женщине
что-либо и может показаться комичным или смехотворным, то это не более, чем
какая-нибудь внезапная блажь или аффектация. Мы называем женщин слабым
полом, но думаю, что истинная причина здесь та, что наши безумства куда
сильнее, а прегрешения - значительнее.
Могут подумать, что разнообразие юморов, которое широко
распространяется среди рода человеческого, являет собою категорию бесконечно
варьирующуюся словно для того, чтобы поддержать искусство комедии. Но если
мы внимательно обдумаем этот вопрос и тщательно установим отличие одних
юморов от других, то, мне кажется, обнаружим нечто совершенно
противоположное. Ибо если даже считать, что в каждом человеке есть нечто
присущее лишь ему одному и свой особый юмор, то не у каждого человека он
имеется в таком количестве, чтобы носитель его стал явлением примечательным.
Или: если многие даже и становятся примечательными, благодаря своим юморам,
далеко не все эти юморы забавны. Кроме того, следует не только разуметь,
какой юмор забавен, но также в какой мере он забавен, что именно в нем
подчеркивать и показывать, а что оставлять в тени, как лучше демонстрировать
его публике, вводя подготовительные сцены и противопоставляя его другим
юморам в одной и той же сцене. Иногда из-за ошибочной оценки юморы тех или
иных людей могут противопоставляться друг другу и в том случае, когда между
ними нет никакого существенного различия, а тут или там имеется лишь большее
или меньшее количество одних и тех же черт, в зависимости от большей или
меньшей флегматичности или холеричности или других признаков темперамента в
том или ином человеке, которые и являются источником юмора.
На эту тему можно говорить еще, хотя, впрочем, я наговорил уже вполне
достаточно. Но я высказывал все это другу, который, я уверен, не станет
пересказывать моих суждений другим, если он с этими суждениями не согласен.
Мне думается, что тема эта совершенно новая, ее еще никто не касался. И если
бы я хотел, чтобы эти заметки, предназначенные одному человеку, увидел
кто-либо еще, то пусть бы это был человек, способный в ответ на допущенные
мною ошибки опубликовать более основательное сочинение на эту тему. Да, я
хотел бы, чтобы это случилось: пусть широкая публика, уже немного
понимающая, насколько редко встречается подлинный юмор, как трудно
обнаружить и показать его, научится более благосклонно судить о работах тех,
кто старается вскрыть его в натуре человека и представить на суд читателя и
зрителя.
Я вовсе не желаю сказать, что персонажей, занятных, поучительных и
подходящих для комедии, нельзя создать на материале аффектации и иных
свойств, которые, как я пытался доказать, отличаются от юмора. Но я не хотел
бы, чтобы они выдавались широкой публике за юмор или за нечто ему
равноценное. Возможно, что целой жизни не хватило бы на то, чтобы одну
комедию сделать во всех ее элементах совершенством правды и каждому ее
персонажу придать подлинный и особый, только ему присущий юмор. Поэтому
каждый автор, изображая смешных персонажей, волен прибегать к помощи другого
материала и из него создавать потребное ему число таких ролей. Однако я
полагаю, что надо заклеймить того, кто в комедии своей не изобразит ни
одного подлинного юмора, а до конца пьесы будет пичкать зрителей вещами,
противными природе человека.
Сейчас я изложу еще одну мысль и на этом закончу. Она основывается на
вами же сделанном замечании, о котором я упоминал в начале этого письма. Я
хочу сказать, что у наших английских комедиографов больше юмора, чем у
писателей других национальностей. Это неудивительно, ибо я считаю юмор
порождением чисто английским; во всяком случае, на другой почве он не
получил такого развития, как у нас. А причиной тому я считаю то
обстоятельство, что простой народ Англии в высокой степени пользуется
свободой, независимостью и человеческими правами. Человек, обладающий
юмором, не вынужден скрывать его или опасаться проявить его в полную силу.
Есть у нас поговорка, в которой, может быть, умонастроение и дух нашего
народа проявились не хуже, чем в каком-нибудь пространном рассуждении: кто
захочет сорвать с шеста приз, тот и сможет его сорвать. Это для англичан
принцип, и они следуют ему. Думается мне, что тут имеет немалое значение и
обычный для англичан способ питаться: они едят много мяса и вообще не боятся
грубой пищи. Впрочем, пусть об этом по-настоящему выскажутся медики. Теперь
вы познакомились с моими суждениями о юморе и с моей способностью высказать
их в столь сжатой форме и за столь короткое время. Буду благодарен, если вы
укажете мне, в чем я ошибся. А так как вы имеете все основания поучить меня
уму-разуму, полагаю, что имею право просить вас об этом.
Остаюсь - безоговорочно -
Вашим истинным другом и покорным слугой
У. Конгрив
^TКОММЕНТАРИИ^U
1 О юморе в комедии. - Письмо Конгрива к Деннису от 10 июля 1965 г. о
юморе в комедии переводится на русский язык впервые. Деннис опубликовал его
в 1696 г. (John Dennis. Letters upon Several Occasions... Published by Mr.
Dennis. London, 1696, p. 80-96). Перевод сделан по изданию: William
Congreve. Letters and Documents. Ed. by John C. Hodges. London, 1964, p.
176-185.
2 ...наши английские писатели обладают юмором в большей мере, чем
другие комедиографы, как древние, так и современные. - Мысль эта не нова: до
Джона Денниса ее высказывал Бенджамин Джонсон в прологе к комедии "Алхимик"
(1610) и поэт Уильям Темпл (1628-1699) в трактате "О поэзии" (1690).
3 ...в одном из писем ко мне, касающемся "Лиса" мистера Джонсона... -
Имеется в виду комедия Бенджамина Джонсона "Вольпоне, или Лис" (1606), о
которой Деннис писал Конгриву в июне 1695 г. Среди прочего Деннис отмечает:
"...высмеивается глухота, физический недостаток Корбаччо, отца Бонарио. Это
несовместимо с целями комедии, так как физический недостаток нельзя
исправить. Подобное может вызвать смех лишь у полоумных. Здравомыслящий же
невольно задумается над слабостью человеческой природы: он ведь и сам ни за
что ни про что может оказаться в подобном положении" (см.: William Congreve.
Letters and Documents, p. 173).
4 Образ Угрюмца из "Молчаливой женщины"... - Имеется в виду Мороуз,
"джентльмен, который не выносит шума", из комедии Бенджамина Джонсона
"Эписин, или Молчаливая женщина" (1609).
5 В одном из писем ко мне по поводу некоторых пьес Джонсона... -
Имеется в виду письмо Денниса к Конгриву (июнь 1695 г.), где Деннис называет
Угрюмца "чудовищно нелепым" и годным лишь для фарса (см. William Congreve.
Letters and Documents, p. 175).
6 "Каждый в своем нраве" и "Варфоломеевская ярмарка" - пьесы Бенджамина
Джонсона, написанные в 1598 и 1614 гг.
7 Я считаю, что под юмором следует понимать... - В своем определении
юмора Конгрив гораздо ближе к Драйдену, нежели к Бенджамину Джонсону. Ср.:
Драйден: "...под юмором следует понимать какую-нибудь особую манеру
поведения человека, страсть или привязанность его к кому-нибудь, резко
отличающую данного человека от других людей" (The Works of John Dryden, vol.
XVII, p. 60-61).
Джонсон: "Когда какое-либо особое качество настолько завладевает
человеком, что заставляет все его чувства, мысли и силы устремиться в едином
порыве в одном направлении, тогда мы по справедливости можем говорить о
юморе..." (Induction to "Every Man out of his Humour", lines 105-109).
8 Оба знаменитых философа из Эфеса и Абдеры... - Имеются в виду
Гераклит Эфесский (ок. 540-475 до н. Э.), древнегреческий
философ-материалист и диалектик (по прозванию "плачущий философ") и Демокрит
из Абдер (ок. 460-370 до н. э.), древнегреческий философ-материалист (по
прозванию "смеющийся философ").
И. В. Ступников
Last-modified: Thu, 08 Aug 2002 08:45:31 GMT