больно.
- Прошел почти год после этого преступления до того дня, как Натан был
послан укорить его; и мы ниоткуда не видим, чтобы за все это время он хоть
раз опечалился или сокрушался сердцем по поводу содеянного.
"Таким образом, совесть, этот первоначально толковый советчик, - -
которого творец назначил на высокую должность нашего справедливого и
нелицеприятного судьи, в силу несчастного стечения причин и помех часто так
плохо замечает происходящее, - исправляет свою должность так нерадиво, -
порой даже так нечисто, - что доверяться ей одной невозможно; и мы считаем
необходимым, совершенно необходимым, присоединить к ней другой принцип,
чтобы он ей помогал и даже ею руководил в ее решениях.
"Вот почему, если вы желаете составить себе правильное суждение о том,
насчет чего для вас чрезвычайно важно не ошибиться, - - - а именно, как
обстоит дело с вашей подлинной ценностью, как честного человека, как
полезного гражданина, как верного подданного нашего короля или как
искреннего слуги вашего бога, - зовите себе на помощь религию и
нравственность. - - Посмотри, - что написано в законе божием? - - Что ты
читаешь там? - Обратись за советом к спокойному разуму и нерушимым
положениям правды и истины; - что они говорят?
"Пусть совесть выносит свое решение на основании этих показаний; - и
тогда, если сердце твое тебя не осуждает, - этот случай и предполагает
апостол, - а правило твое непогрешимо" (тут доктор Слоп заснул), - "ты
можешь иметь упование на бога, - то есть иметь достаточные основания для
веры в то, что суждение твое о себе есть суждение божие и представляет не
что иное, как предвосхищение того праведного приговора, который будет
некогда произнесен над тобой существом, которому ты должен будешь напоследок
дать отчет в твоих поступках.
"Тогда действительно, как говорит автор Книги Иисуса, сына Сирахова:
Блажен человек, которому не докучает множество грехов его. - Блажен человек,
сердце которого не осуждает его. Богат ли он или беден, - если у него сердце
доброе (сердце таким образом руководимое и вразумляемое), во всякое время на
лице его будет радость, - ум его скажет ему больше, нежели семь стражей,
сидящих на вершине башни". - - - Башня не имеет никакой силы, - сказал дядя
Тоби, - если она не фланкирована. - "Из самых темных сомнений выведет он его
увереннее, чем тысяча казуистов, и представит государству, в котором он
живет, лучшее ручательство за его поведение, чем все оговорки и ограничения,
которые наши законодатели вынуждены множить без конца, - - вынуждены, говорю
я, при нынешнем положении вещей; ведь человеческие законы не являются с
самого начала делом свободного выбора, но порождены были необходимостью
защиты против злонамеренных действий людей, совесть которых не носит в себе
никакого закона; они ставят себе целью, путем многочисленных
предупредительных мер - во всех таких случаях распущенности и уклонений с
пути истины, когда правила и запреты совести не в состоянии нас удержать, -
придать им силу и заставить нас им подчиняться угрозами тюрем и виселиц".
- Мне совершенно ясно, - сказал отец, - что проповедь эта
предназначалась для произнесения в Темпле, - - или на выездной сессии суда
присяжных. - - Мне нравится в ней аргументация, - -и жаль, что доктор Слоп
заснул раньше, чем она доказала ему ошибочность его предположения; - - -
ведь теперь ясно, что священник, как я и думал с самого начала, не наносил
апостолу Павлу ни малейшего оскорбления; - - и что между ними, братец, не
было ни малейшего разногласия. - - - Велика важность, если бы даже они и
разошлись во мнениях, - возразил дядя Тоби; - - наилучшие друзья в мире
могут иногда повздорить. - - Твоя правда, брат Тоби, - сказал отец, пожав
ему руку, - мы набьем себе трубки, братец, а потом Трим может читать дальше.
- Ну, а ты что об этом думаешь? - сказал отец, обращаясь к капралу
Триму, после того как достал свою табакерку.
- Я думаю, - отвечал капрал, - что семь стражей на башне, которые,
верно, у них там часовые, - - это больше, с позволения вашей милости, чем
было надобно; - ведь если продолжать в таком роде, то можно растрепать весь
полк, чего никогда не сделает командир, любящий своих солдат, если он может
без этого обойтись; ведь двое часовых, - прибавил капрал, - вполне заменяют
двадцать. - Я сам раз сто разводил караулы, - продолжал Трим, выросши на
целый дюйм при этих словах, - но за все время, как я имел честь служить его
величеству королю Вильгельму, хотя мне приходилось сменять самые
ответственные посты, ни разу не поставил я больше двух человек. - Совершенно
правильно, Трим, - сказал дядя Тоби, - - но ты не принимаешь в расчет, Трим,
что башни в дни Соломона были не такие, как наши бастионы, фланкированные и
защищенные другими укреплениями; - все это, Трим, изобретено было уже после
смерти Соломона, а в его время не было ни горнверков, ни равелинов перед
куртиной, - ни таких рвов, как мы прокладываем, с кюветом посредине и с
прикрытыми путями и обнесенными палисадом контрэскарпами по всей их длине,
чтобы обезопасить себя против неожиданных нападений; таким образом, семь
человек на башне были, вероятно, караульным отрядом, поставленным там не
только для дозора, но и для защиты башни. - С позволения вашей милости,
отряд этот все-таки не мог быть больше нежели капральским постом. - Отец про
себя улыбнулся, - но не подал виду: - тема разговора между дядей Тоби и
Тримом, принимая во внимание случившееся, была слишком серьезна и не
допускала никаких шуток. - Вот почему, сунув в рот только что закуренную
трубку, - он ограничился приказанием Триму продолжать чтение. Тот прочитал
следующее:
"Иметь всегда страх божий и всегда руководиться в наших взаимных
отношениях вечными мерилами добра и зла - вот две скрижали, первая из
которых заключает религиозные обязанности, а вторая - нравственные; они так
тесно между собой связаны, что их невозможно разделить, даже мысленно (а тем
более в действительности, несмотря на многочисленные попытки, которые
делались в этом направлении), не разбив их и не нанеся ущерба как одной, так
и другой.
"Я сказал, что такие попытки делались много раз, - и это правда; - - в
самом деле, что может быть зауряднее человека, лишенного всякого чувства
религии - и настолько при этом честного, чтобы не делать вид, будто оно у
него есть, который, однако, принял бы за жесточайшее оскорбление, если бы вы
вздумали хоть сколько-нибудь заподозрить его нравственные качества, - или
предположить в нем хоть малейшую недобросовестность или неразборчивость.
"Когда у нас есть какой-нибудь повод для подобного предположения, - то
как ни неприятно относиться с недоверием к столь милой добродетели, как
нравственная честность, - все-таки, если бы в настоящем случае нам пришлось
добраться до ее корней, я убежден, что мы бы нашли мало причин завидовать
благородству побуждений такого человека...
"Как бы высокопарно ни ораторствовал он на эту тему, все-таки
напоследок окажется, что они сводятся всего лишь к его выгодам, его
гордости, его благополучию или какой-нибудь мимолетной страстишке, которая
способна дать нам лишь слабую уверенность, что он останется на высоте в
случае серьезных испытаний.
"Я поясню мою мысль примером.
"Мне известно, что ни банкир, с которым я имею дело, ни врач, к
которому я обыкновенно обращаюсь" (Нет никакой надобности, - воскликнул,
проснувшись, доктор Слоп, - обращаться в таких случаях к врачу), - "не
являются людьми набожными: их насмешки над религией и презрительные отзывы о
всех ее предписаниях, которые я слышу каждый день, не оставляют на этот счет
никаких сомнений. Тем не менее я вручаю мое состояние первому, - и доверяю
мою жизнь, еще более драгоценное мое достояние, честному искусству второго.
"Теперь позвольте мне разобрать причины моего неограниченного доверия к
этим людям. - Во-первых, я считаю невероятным, чтобы кто-нибудь из них
употребил мне во вред власть, которую я им препоручаю; - на мой взгляд,
честность есть недурное средство для достижения практических целей в свете;
- я знаю, что успех человека в жизни зависит от незапятнанности его
репутации. - Словом, я убежден, что они не могут мне повредить, не причинив
себе самим еще большего вреда.
"Но допустим, что дело обстоит иначе, именно, что их выгода заключалась
бы в противоположном образе действий; что при известных обстоятельствах
банкир мог бы, не портя своей репутации, присвоить мое состояние и пустить
меня по миру, - а врач мог бы даже отправить на тот свет и после моей смерти
завладеть моим имуществом, не пороча ни себя, ни своего ремесла. - На что же
в них могу я в таких случаях положиться? - Религия, самый мощный из всех
двигателей, отпадает. - Личная выгода, второе по силе побуждение, действует
решительно против меня. - Что же остается мне бросить на другую чашку весов,
чтобы перетянуть это искушение? - Увы! У меня нет ничего, - ничего, кроме
вещи, которая легче мыльного пузыря, - я должен положиться на милость чести
или другого подобного ей непостоянного чувства. - Слабая порука за два
драгоценнейшие мои блага: - собственность мою и мою жизнь!
"Если, следовательно, мы не можем положиться на нравственность, не
подкрепленную религией, - то, с другой стороны, ничего лучшего нельзя
ожидать от религии, не связанной с нравственностью. Тем не менее совсем не
редкость увидеть человека, стоящего на очень низком нравственном уровне,
который все-таки чрезвычайно высокого мнения о себе как о человеке
религиозном.
"Он не только алчен, мстителен, неумолим, - но оставляет даже желать
лучшего по части простой честности. - Однако, поскольку он громит неверие
нашего времени, - ревностно исполняет некоторые религиозные обязанности, -
по два раза в день ходит в церковь, - чтит таинства - и развлекается
некоторыми вспомогательными средствами религии, - он обманывает свою
совесть, считая себя на этом основании человеком религиозным, исполняющим
все свои обязанности по отношению к богу. Благодаря этому самообману такой
человек в духовной своей гордости смотрит обыкновенно сверху вниз на других
людей, у которых меньше показной набожности, - хотя, может быть, в десять
раз больше моральной честности, нежели у него.
"_Это тоже тяжкий грех под солнцем_, и я думаю, что ни одно ошибочное
убеждение не наделало в свое время больше зла. - В доказательство
рассмотрите историю римской церкви". ( - Что вы под этим разумеете? -
вскричал доктор Слоп.) - "Припомните, сколько жестокости, убийств, грабежей,
кровопролития" ( - Пусть винят собственное упрямство, - вскричал доктор
Слоп) - "освящено было религией, не руководимой строгими требованиями
нравственности.
"В каких только странах на свете..." (При этих словах Трим начал делать
правой рукой колебательные движения, то приближая ее к проповеди, то
протягивая во всю длину, и остановился только по окончании фразы.)
"В каких только странах на свете не производил опустошений крестоносный
меч сбитого с толку странствующего рыцаря, не щадившего ни возраста, ни
заслуг, ни пола, ни общественного положения; сражаясь под знаменами религии,
освобождавшей его от подчинения законам справедливости и человеколюбия, он
не проявлял ни той, ни другого, безжалостно попирал их ногами, - не внемля
крикам несчастных и не зная сострадания к их бедствиям".
- Я бывал во многих сражениях, с позволения вашей милости, - сказал со
вздохом Трим, - но в таких ужасных, как это, мне быть не доводилось. - У
меня рука не поднялась бы навести ружье на беззащитных людей, - хотя бы меня
произвели в генералы. - Да что вы смыслите в таких делах? - сказал доктор
Слоп, посмотрев на Трима с презрением, которого вовсе не заслуживало честное
сердце капрала. - Что вы понимаете, приятель, в сражении, о котором
говорите? - Я знаю то, - отвечал Трим, - что никогда в жизни не отказывал в
пощаде людям, которые меня о ней просили; - а что до женщин и детей, -
продолжал Трим, - то прежде чем в них прицелиться, я бы тысячу раз лишился
жизни. - Вот тебе крона, Трим, можешь выпить сегодня с Обадией, - сказал
дядя Тоби, - а Обадия получит от меня другую крону. - Бог да благословит
вашу милость, - отвечал Трим, - а я бы предпочел отдать свою крону этим
бедным женщинам и детям. - - Ты у меня молодчина, Трим, - сказал дядя Тоби.
- - - Отец кивнул головой, - как бы желая сказать - - да, он молодец. - - -
- А теперь, Трим, - сказал отец, - кончай, - я вижу, что у тебя остался
всего лист или два.
Капрал Трим продолжал:
"Если свидетельства прошедших веков недостаточно, - посмотрите, как
приверженцы этой религии в настоящее время думают служить и угождать богу,
совершая каждый день дела, покрывающие их бесчестием и позором.
"Чтобы в этом убедиться, войдите на минуту со мной в тюрьмы
инквизиции". (Да поможет бог моему бедному брату Тому.) - "Взгляните на эту
_Религию_, с закованными в цепи у ног ее _Милосердием_ и _Справедливостью_,
- страшная, как привидение, восседает она в черном судейском кресле,
подпертом дыбами и орудиями пытки. - Слушайте! - Слышите этот жалобный
стон?" (Тут лицо Трима сделалось пепельно-серым.) - "Взгляните на бедного
страдальца, который его издает", - "(тут слезы покатились у него) - "его
только что привели, чтобы подвергнуть муке этого лжесудилища и самым
утонченным пыткам, какие в состоянии была изобрести обдуманная система
жестокости". - (Будь они все прокляты! - воскликнул Трим, лицо которого
теперь побагровело.) - "Взгляните на эту беззащитную жертву, выданную
палачам, - тело ее так измучено скорбью и заточением..." (- Ах, это брат
мой! - воскликнул бедный Трим в крайнем возбуждении, уронив на пол проповедь
и всплеснув руками, - боюсь, что это бедняга Том. - Отец и дядя Тоби
исполнились сочувствием к горю бедного парня, - даже Слоп выказал к нему
жалость. - Полно, Трим, - сказал отец, - ты читаешь совсем не историю, а
только проповедь; - пожалуйста, начни - фразу снова.) - "Взгляните на эту
беззащитную жертву, выданную палачам, - тело ее так измучено скорбью и
заточением, что каждый нерв и каждый мускул внятно говорит, как он страдает.
"Наблюдайте последнее движение этой страшной машины!" - ( - Я бы скорее
заглянул в жерло пушки, - сказал Трим, топнув ногой.)- - - "Смотрите, в
какие судороги она его бросила! - - Разглядите положение, в котором он
теперь простерт, - каким утонченным пыткам он подвергается!" - - (- Надеюсь,
что это не в Португалии.) - "Больших мук природа не в состоянии вынести! -
Боже милосердный! Смотрите, как измученная душа его едва держится на
трепещущих устах!" - (- Ни за что на свете не прочитаю дальше ни строчки, -
проговорил Трим. - Боюсь, с позволения вашей милости, что все это происходит
в Португалии, где теперь мой бедный брат Том. - Повторяю тебе, Трим, -
сказал отец, - это не описание действительного события, - а вымысел. - Это
только вымысел, почтенный, - сказал Слоп, - в нем нет ни слова правды. - Ну,
нет, я не то хотел сказать, - возразил отец. - Однако чтение так волнует
Трима, - жестоко было бы принуждать его читать дальше. - Дай-ка сюда
проповедь, Трим, - я дочитаю ее за тебя, а ты можешь идти. - Нет, я бы желал
остаться и дослушать, - отвечал Трим, - если ваша милость позволит, - но сам
не соглашусь читать даже за жалованье полковника. - Бедный Трим! - сказал
дядя Тоби. Отец продолжал:)
" - Разглядите положение, в котором он теперь простерт, - каким
утонченным пыткам он подвергается! - Больших мук природа не в состоянии
вынести! - Боже милосердный! Смотрите, как измученная душа его едва держится
на трепещущих устах, - готовая отлететь, - -но не получающая на это
позволения! - - Взгляните, как несчастного страдальца отводят назад в его
темницу!" ( - Ну, слава богу, - сказал Трим, - они его не убили.)-
"Смотрите, как его снова достают оттуда, чтобы бросить в огонь и в
предсмертную минуту осыпать оскорблениями, порожденными тем предрассудком, -
- тем страшным предрассудком, что может существовать религия без
милосердия". - (Ну, слава богу, - он умер, - сказал Трим, - теперь он уже
для них недосягаем, - худшее для него уже осталось позади. - Ах, господа! -
Замолчи, Трим, - сказал отец, продолжая проповедь, чтобы помешать Триму
сердить доктора Слопа, - иначе мы никогда не кончим.)
"Самый верный способ определить цену какого-нибудь спорного положения -
рассмотреть, насколько согласуются с духом христианства вытекающие из него
следствия. - Это простое и решающее правило, оставленное нам Спасителем
нашим, стоит тысячи каких угодно доводов. - По плодам их узнаете их.
"На этом я и заканчиваю мою проповедь, прибавив только два или три
коротеньких самостоятельных правила, которые из нее вытекают.
"_Во-первых_. Когда кто-нибудь распинается против религии, - всегда
следует подозревать, что не разум, а страсти одержали верх над его _Верой_.
- Дурная жизнь и добрая вера неуживчивые и сварливые соседи, и когда они
разлучаются, поверьте, что это делается единственно ради спокойствия.
"_Во-вторых_. Когда вот такой человек говорит вам по какому-нибудь
частному поводу, что такая-то вещь противна его совести, - вы можете всегда
быть уверены, что это совершенно все равно как если бы он сказал, что
такая-то вещь противна ему на вкус: - в обоих случаях истинной причиной его
отвращения обыкновенно является отсутствие аппетита.
"Словом, - ни в чем не доверяйте человеку, который не руководится
совестью в каждом деле своем.
"А вам самим я скажу: помните простую истину, непонимание которой
погубило тысячи людей, - что совесть ваша не есть закон. - Нет, закон создан
богом и разумом, которые вселили в вас совесть, чтобы она выносила решения,
- не так, как азиатский кади, в зависимости от прилива и отлива страстей
своих, - - а как британский судья в нашей стране свободы и здравомыслия,
который не сочиняет новых законов, а лишь честно применяет существующие".
Finis. {*}
{* Конец (лат.).}
- Ты читал проповедь превосходно, Трим, - сказал отец. - Он бы читал
гораздо лучше, - возразил доктор Слоп, - если бы воздержался от своих
замечаний. - Я бы читал в десять раз лучше, сэр, - отвечал Трим, - если бы
сердце мое не было так переполнено. - Как раз по этой причине, Трим, -
возразил отец, - ты читал проповедь так хорошо. Если бы духовенство нашей
церкви, - продолжал отец, обращаясь к доктору Слопу, - вкладывало столько
чувства в произносимые им проповеди, как этот бедный парень, - то, так как
проповеди эти составлены прекрасно, - (- Я это отрицаю, - сказал доктор
Слоп) - я утверждаю, что наше церковное красноречие, да еще на такие
волнующие темы, - сделалось бы образцом для всего мира. - Но, увы! -
продолжал отец, - с огорчением должен признаться, сэр, что в этом отношении
оно похоже на французских политиков, которые выигранное ими в кабинете
обыкновенно теряют на поле сражения. - - Жалко было бы, - сказал дядя, -
если бы проповедь эта затерялась. - Мне она очень нравится, - сказал отец, -
- она драматична, - - и в этом литературном жанре, по крайней мере в
искусных его образцах, есть что-то захватывающее. - - - У нас часто
проповедуют в этом роде, - сказал доктор Слоп. - Да, да, я знаю, - сказал
отец, - но его тон и выражение лица при этом настолько же не понравились
доктору Слопу, насколько приятно ему было бы простое согласие отца. - - Но
наши проповеди, - продолжал немного задетый доктор Слоп, - - очень выгодно
отличаются тем, что если уж мы вводим в них действующих лиц, то только
таких, как патриархи, или жены патриархов, или мученики, или святые. - В
проповеди, которую мы только что прослушали, есть несколько очень дурных
характеров, - сказал отец, - но они, по-моему, нисколько ее не портят. - -
- Однако чья бы она могла быть? - спросил дядя Тоби. - Как могла она
попасть в моего Стевина? - Чтобы ответить на второй вопрос, - сказал отец,
- надо быть таким же великим волшебником, как Стевин. - Первый же, -
по-моему, - не так труден: - ведь если мне не слишком изменяет моя
сообразительность, - - я знаю автора: конечно, проповедь эта написана
нашим приходским священником.
Основанием для этого предположения было сходство прочитанной проповеди
по стилю и манере с проповедями, которые отец постоянно слышал в своей
приходской церкви, - - оно доказывало так неоспоримо, как только вообще
априорный Довод способен доказать такую вещь философскому уму, - что автором
ее был Йорик и никто другой. - - - Догадка эта получила также и
апостериорное доказательство, когда на другой день Йорик прислал за ней к
дяде Тоби слугу своего.
По-видимому, Йорик, интересовавшийся всеми видами знания, когда-то брал
Стевина у дяди Тоби; по рассеянности он сунул в книгу свою проповедь, когда
написал ее, и, по свойственной ему забывчивости, отослал Стевина по
принадлежности, а заодно с ним и свою проповедь.
- Злосчастная проповедь! После того как тебя нашли, ты была вторично
потеряна, проскользнув через незамеченную прореху в кармане твоего
сочинителя за изодранную предательскую подкладку, - ты глубоко была втоптана
в грязь левой задней ногой его Росинанта, бесчеловечно наступившего на тебя,
когда ты упала; - пролежав таким образом десять дней, - ты была подобрана
нищим, продана за полпенни одному деревенскому причетнику, - уступлена им
своему приходскому священнику, - навсегда потеряна для ее сочинителя - и
возвращена беспокойным его манам только в эту минуту, когда я рассказываю
миру ее историю.
Поверит ли читатель, что эта проповедь Йорика произнесена была во время
сессии суда присяжных в Йоркском соборе перед тысячей свидетелей, готовых
клятвенно это подтвердить, одним пребендарием названного собора, который не
постеснялся потом ее напечатать, - - и это произошло всего лишь через два
года и три месяца после смерти Йорика! - Правда, с ним и при жизни никогда
лучше не обращались! - - а все-таки было немного бесцеремонно этак его
ограбить, когда он уже лежал в могиле.
Тем не менее, уверяю вас, я бы не стал предавать анекдот этот
гласности, - ибо поступивший таким образом джентльмен был в наилучших
отношениях с Йориком - и, руководясь духом справедливости, напечатал лишь
небольшое количество экземпляров, назначенных для бесплатной раздачи, - а
кроме того, мне говорили, мог бы и сам сочинить проповедь не хуже" если бы
счел это нужным; - - и рассказываю я об этом вовсе не с целью повредить
репутации упомянутого джентльмена или его церковной карьере; - предоставляю
это другим; - нет, мной движут два соображения, которым я не в силах
противиться.
Первое заключается в том, что, исправляя несправедливость, я, может
быть, принесу покой тени Йорика, - которая, как думают деревенские - и
другие - люди, - - до сих пор блуждает по земле.
Второе мое соображение то, что огласка этой истории служит мне удобным
поводом сообщить: ежели бы характер священника Йорика и этот образец его
проповедей пришлись комунибудь по вкусу, - что г. распоряжении семейства
Шенди есть и другие его проповеди, которые могли бы составить порядочный том
к услугам публики - - и принести ей великую пользу.
^TГЛАВА XVIII^U
Обадия бесспорно заслужил две обещанные ему кроны; ибо в ту самую
минуту, когда капрал Трим выходил из комнаты, явился он, гремя
инструментами, заключенными в упомянутом уже зеленом байковом мешке, который
висел у него через плечо.
- Теперь, когда мы в состоянии оказать некоторые услуги миссис Шенди, -
сказал (просияв) доктор Слоп, - было бы не худо, я думаю, узнать о ее
здоровье.
- Я приказал старой повитухе, - отвечал отец, - сойти к нам при
малейшем затруднении; - - ибо надо вам сказать, доктор Слоп, - продолжал
отец со смущенной улыбкой, - что в силу особого договора, торжественно
заключенного между мной и моей женой, вам принадлежит в этом деле только
подсобная роль, да и то лишь в том случае, если эта сухопарая старуха не
управится без вашей помощи. - - У женщин бывают странные причуды, и в
случаях такого рода, - продолжал отец, - когда они несут всю тяжесть и
терпят жестокие мучения для блага наших семей и всего человеческого рода, -
они требуют себе права решать en souveraines {Самовластно (франц.).}, в чьих
руках и каким образом они предпочитали бы их вынести.
- Они совершенно правы, - сказал дядя Тоби. - Однако, сэр, - заявил
доктор Слоп, не придавая никакого значения мнению дяди Тоби и обращаясь к
отцу, - лучше бы они распоряжались другими вещами; и отцу семейства,
желающему продолжения своего рода, лучше, по-моему, поменяться с ними
прерогативами и уступить им другие права вместо этого. - Не знаю, - отвечал
отец с некоторой резкостью, показывавшей, что он недостаточно взвешивает
свои слова, - не знаю, - сказал он, - какими еще правами могли бы мы
поступиться за право выбора того, кто будет принимать наших детей при
появлении их на свет, - разве только правом производить их. - - Можно
поступиться чем угодно, - заметил доктор Слоп. - - Извините, пожалуйста, -
отвечал дядя Тоби. - - Вы будете поражены, сэр. - продолжал доктор Слоп, -
узнав, каких усовершенствований добились мы за последние годы во всех
отраслях акушерского искусства, в особенности же по части скорого и
безопасного извлечения плода, - на одну эту операцию пролито теперь столько
нового света, что я (тут он поднял руки) положительно удивляюсь, как это до
сих пор... - Желал бы я, - сказал дядя Тоби, - чтобы вы видели, какие
громадные армии были у нас во Фландрии.
^TГЛАВА XIX^U
Я опускаю на минуту занавес над этой сценой, - чтобы кое-что вам
напомнить - и кое-что сообщить.
То, что я собираюсь сообщить вам, признаться, немного несвоевременно, -
ибо должно было быть сказано на сто пятьдесят страниц раньше, но я тогда уже
предвидел, что это кстати будет сказать потом, и лучше всего здесь, а не
где-нибудь в другом месте. - Писатели непременно должны заглядывать вперед,
иначе не будет жизни и связности в том, что они рассказывают.
Когда то и другое будет сделано, - занавес снова поднимется, и дядя
Тоби, отец и доктор Слоп будут продолжать начатый разговор, не встречая
больше никаких помех.
Итак, скажу сначала о том, что я хочу вам напомнить. - Своеобразие
взглядов моего отца, показанное на примере выбора христианских имен и еще
раньше на другом примере, - мне кажется, привело вас к заключению (я, право,
уже говорил об этом), что отец мой держался таких же необычайных и
эксцентричных взглядов на десятки других вещей. Действительно, не было
такого события в человеческой жизни, начиная от зачатия - и кончая
болтающимися штанами и шлепанцами второго детства, по поводу которого он не
составил бы своего любимого мнения, столь же скептического и столь же
далекого от избитых путей мысли, как и два рассмотренные выше.
- Мистер Шенди, отец мой, сэр, на все смотрел со своей точки зрения, не
так, как другие; - он освещал всякую вещь по-своему; - он ничего не
взвешивал на обыкновенных весах; - нет, - он был слишком утонченный
исследователь, чтобы поддаться такому грубому обману. - Если желаете
получить истинный вес вещи на научном безмене, точка опоры, - говорил он, -
должна быть почти невидимой, чтобы избежать всякого трения со стороны
ходячих взглядов; - - без этого философские мелочи, которые всегда должны
что-нибудь значить, окажутся вовсе не имеющими веса. - Знание, подобно
материи, - утверждал он, - делимо до бесконечности; - граны и скрупулы
составляют такую же законную часть его, как тяготение целого мира. - Словом,
- говорил он, - ошибка есть ошибка, - все равно, где бы она ни случилась, -
в золотнике - или в фунте, - и там и здесь она одинаково пагубна для истины,
и последняя столь же неизбежно удерживается на дне своего кладезя промахом в
отношений пылинки на крыле мотылька, - как и в отношении диска солнца, луны
и всех светил небесных, вместе взятых.
Часто плакался он, что единственно от недостатка должного внимания к
этому правилу и умелого применения его как к практической жизни, так и к
умозрительным истинам на свете столько непорядков, - что государственный
корабль дает крен; - и что подрыты самые основы превосходной нашей
конституции, церковной и гражданской, как утверждают люди сведущие.
- Вы кричите, - говорил он, - что мы погибший, конченый народ. -
Почему? - спрашивал он, пользуясь соритом, или силлогизмом Зенона и
Хрисиппа, хотя и не зная, что он им принадлежал. - Почему? Почему мы
погибший народ? - Потому что мы продажны. - В чем же причина, милостивый
государь, того, что мы продажны? - В том, что мы нуждаемся; - не наша воля,
а наша бедность соглашается брать взятки. - А отчего же, - продолжал он, -
мы нуждаемся? - От пренебрежения, - отвечал он, - к нашим пенсам и
полупенсовикам. Наши банковые билеты, сэр, наши гинеи, - даже наши шиллинги
сами себя берегут.
- То же самое, - говорил он, - происходит во всем цикле наук; -
великие, общепризнанные их положения не подвергаются нападкам. - Законы
природы сами за себя постоят; - но ошибка - (прибавлял он, пристально смотря
на мою мать) - ошибка, сэр, прокрадывается через мелкие скважины, через
узенькие щели, которые человеческая природа оставляет неохраняемыми.
Так вот об этом образе мыслей моего отца я и хотел вам напомнить. - Что
же касается того, о чем я хотел вам сообщить и что приберег для этого места,
то вот оно: в числе многих превосходных доводов, при помощи которых отец мой
убеждал мою мать предпочесть помощь доктора Слопа помощи старухи, - был один
очень своеобразный; обсудив с ней вопрос как христианин и собираясь вновь
обсудить его с ней как философ, он вложил в этот довод всю свою силу,
рассчитывая на него как на якорь спасения. - - Довод подвел его; не потому,
что в нем заключался какой-нибудь недостаток; но, как отец ни бился, ему так
и не удалось растолковать матери всю его важность. - Вот дурацкое положение!
- сказал он себе однажды вечером, выйдя из комнаты после полуторачасовых
бесплодных попыток убедить свою жену, - вот дурацкое положение! - сказал он,
кусая себе губы, когда затворял дверь, - владеть искусством тончайших
рассуждений, - - и иметь при этом жену, которой невозможно вбить в голову
простейшего силлогизма, хотя бы от этого зависело спасение души твоей.
Довод этот хотя и не возымел никакого действия на мою мать, - имел,
однако, в глазах отца больше силы, чем все его другие доводы, вместе взятые.
- Постараюсь поэтому отдать ему должное, - изложив его со всей
отчетливостью, на какую я способен.
Отец исходил из двух следующих неоспоримых аксиом:
_Во-первых_, что одна унция своего ума стоит больше тонны ума чужого, и
_Во-вторых_ (аксиома эта, заметим в скобках, была основой первой, -
хотя пришла ему в голову позже), что ум каждого из нас должен брать начало в
собственной душе, - а не заимствоваться у других.
А так как отцу ясно было, что все души по природе равны - и что
огромное различие между наиболее острыми и наиболее тупыми умами - - отнюдь
не обусловлено первоначальной остротой или тупостью одной мыслящей
субстанции по сравнению с другой, - а проистекает единственно от удачного
или неудачного строения тела в той его части, которую душа преимущественно
избрала для своего пребывания, - - то он поставил задачей своих исследований
отыскать это место.
На основании лучших работ, какие ему удалось достать по этому предмету,
он убедился, что местом этим не может быть верхушка шишковидной железы в
мозгу, как думал Декарт; ибо, рассуждал отец, она представляет подушку
величиной всего с горошину; хотя, по правде сказать, догадка эта была не
плохая, - поскольку в указанном месте заканчивается такое множество нервов;
- так что отец, по всей вероятности, впал бы точь-в-точь в такую же ошибку,
как и этот великий философ, если бы не дядя Тоби, который ее предотвратил,
рассказав ему случай с одним валлонским офицером, лишившимся головного
мозга, одна часть которого унесена была мушкетной пулей в сражении при
Ландене, - а другая удалена французским хирургом; - и тем не менее он
выздоровел и вполне исправно нес службу без мозга.
- Если смерть, - рассуждал про себя отец, - есть не что иное, как
отделение души от тела; - и если правда, что люди могут ходить взад и вперед
и исполнять свои обязанности без мозга, - то, конечно, седалище души
находится не там. Q.E.D. {Quod erat demonstrandum - что и требовалось
доказать (лат.).}
Что же касается того тонкого, нежного и чрезвычайно пахучего сока,
который, как утверждает знаменитый миланский врач Кольонисимо Борри в письме
к Бертолини, был им открыт в клетках затылочных частей мозжечка и который,
по ого же утверждению, является главным седалищем разумной души (ибо вы
должны знать, что в последний просвещенные столетия в каждом живом человеке
есть две души, - из которых одна, согласно великому Метеглингию, называется
animus, а другая anima); - что касается, говорю, этого мнения Борри, - то
отец никоим образом не мог к нему присоединиться; одна мысль о том, что
столь благородное, столь утонченное, столь бесплотное и столь возвышенное
существо, как anima, или даже animus, избирает для своего пребывания и день-
деньской, лето и зиму, барахтается, точно головастик, в грязной луже, - или
вообще в жидкости, хотя бы самой густой или самой эфирной, - одна эта мысль,
- говорил он, - оскорбляет его воображение; он и слышать не хотел о такой
нелепости.
Таким образом, меньше всего возражений, казалось ему, вызывает та
гипотеза, что главный сенсорий, или главная квартира души, куда поступают
все сообщения и откуда исходят все ее распоряжения, - находится внутри
мозжечка или поблизости от него, или, вернее, где-нибудь возле medulla
oblongata {Продолговатый мозг (лат.).}, куда, по общему мнению голландских
анатомов, сходятся все тончайшие нервы от органов всех семи чувств, как
улицы и извилистые переулки на площадь.
До сих пор мнение моего отца не заключало в себе ничего особенного, -
он шел рука об руку с лучшими философами всех времен и всех стран. - Но тут
он избирал собственный путь, воздвигая на этих краеугольных камнях,
заложенных ими для него, свою, _Шендиеву гипотезу_, - такую гипотезу,
которая одинаково оставалась в силе, зависела ли субтильность и тонкость
души от состава и чистоты упомянутой жидкости или же от более деликатного
строения самого мозжечка; отец мой больше склонялся к этому последнему
мнению.
Он утверждал, что после должного внимания, которое следует уделить акту
продолжения рода человеческого, требующему величайшей сосредоточенности,
поскольку в нем закладывается основание того непостижимого сочетания, в коем
совмещены ум, память, фантазия, красноречие и то, что обыкновенно
обозначается словами "хорошие природные задатки", - что сейчас же после
этого и после выбора христианского имени, каковые две вещи являются
основными и самыми действенными причинами всего; - что третьей причиной или,
вернее, тем, что в логике называется causa sine qua non {Причина, без
которой не... (лат.).} и без чего все, что было сделано, не имеет никакого
значения, - является предохранение этой нежной и тонкой ткани от
повреждений, обыкновенно причиняемых ей сильным сдавливанием и помятием
головы новорожденного, которому она неизменно подвергается при нелепом
способе выведения нас на свет названным органом вперед.
- - Это требует пояснения.
Отец мой, любивший рыться во всякого рода книгах, заглянув однажды в
Lithopaedus Senonensis de partu difficili {Автор допускает здесь две ошибки,
так как вместо Lithopaedus надо было написать: Lithopaedii Senonensis Icon.
Вторая его ошибка та, что Lithopaedus совсем не автор, а рисунок окаменелого
ребенка. Сообщение о нем, опубликованное Альбозием в 1580 году, можно
прочитать в конце произведений Кордеуса в Спахии. Мистер Тристрам Шенди впал
в эту ошибку либо потому, что увидел имя Lithopaedus в перечне ученых
авторов в недавно вышедшем труде доктора - - либо смешав Lithopaedus с
Trinecavellius, - что так легко могло случиться вследствие очень большого
сходства этих имен. - Л. Стерн.}, изданную Адрианом Смельфготом, обнаружил,
что мягкость и податливость головы ребенка при родах, когда кости черепа еще
не скреплены швами, таковы, - что благодаря потугам роженицы, которые в
трудных случаях равняются, средним числом, давлению на горизонтальную
плоскость четырехсот семидесяти коммерческих фунтов, - вышеупомянутая голова
в сорока девяти случаях из пятидесяти сплющивается и принимает форму
продолговатого конического куска теста, вроде тех катышков, из которых
кондитеры делают пироги. - - Боже милосердный! - воскликнул отец, - какие
ужасные разрушения должно это производить в бесконечно тонкой и нежной ткани
мозжечка! Или если существует тот сок, о котором говорит Борри, - разве
этого не достаточно, чтобы превратить прозрачнейшую на свете жидкость в
мутную бурду?
Но страхи его возросли еще более, когда он узнал, что сила эта,
действующая прямо на верхушку головы, не только повреждает самый мозг или
cerebrum, - - но необходимо также давит и пихает его по направлению к
мозжечку, то есть прямо к седалищу разума. - - Ангелы и силы небесные,
обороните нас! - вскричал отец, - разве в состоянии чья-нибудь душа
выдержать такую встряску? - Не мудрено, что умственная ткань так разорвана и
изодрана, как мы это наблюдаем, и что столько наших лучших голов не лучше
спутанных мотков шелка, - такая внутри у них мешанина, - такая неразбериха.
Но когда отец стал читать дальше и узнал, что, перевернув ребенка вверх
тормашками, - вещь нетрудная для опытного акушера, - и извлекши его за ноги,
- мы создадим условия, при которых уже не мозг будет давить на мозжечок, а
наоборот, мозжечок на мозг, отчего вреда не последует, - Господи боже! -
воскликнул он, - да никак весь свет в заговоре, чтобы вышибить дарованную
нам богом крупицу разума, - в заговор вовлечены даже профессора повивального
искусства. - Не все ли равно, каким концом выйдет на свет мой сын, лишь бы
потом все шло благополучно и его мозжечок избежал повреждений!
Такова уж природа гипотезы: как только человек ее придумал, она из
всего извлекает для себя пищу и с самого своего зарождения обыкновенно
укрепляется за счет всего, что мы видим, слышим, читаем или уразумеваем.
Вещь великой важности.
Отец вынашивал вышеизложенную гипотезу всего только месяц, а уже почти
не было такого проявления глупости или гениальности, которое он не мог бы
без затруднения объяснить с ее помощью; - ему стало, например, понятно,
почему старшие сыновья бывают обыкновенно самыми тупоголовыми в семье. -
Несчастные, - говорил он, - им пришлось прокладывать путь для способностей
младших братьев. - Его гипотеза разрешала загадку существования простофиль и
уродливых голов, - показывая a priori, что иначе и быть не могло, - если
только... не знаю уже что. Она чудесно объясняла остроту азиатского гения, а
также большую бойкость ума и большую проницательность, наблюдаемые в более
теплых климатах; не при помощи расплывчатых и избитых ссылок на более ясное
небо, на большее количество солнечного света и т. п. - ибо все это, почем
знать, могло бы своею крайностью вызвать также разжижение и расслабление
душевных способностей, низвести их к нулю, - вроде того как в более холодных
поясах, вследствие противоположной крайности, способности наши отяжелевают;
- нет, отец восходил до первоисточника этого явления; - показывал, что в
более теплых климатах природа обошлась ласковее с прекрасной половиной рода
человече