их практической демонстрацией. И лишь потом, как бы нехотя, с полным равнодушием к недоверчивым взглядам своего противника и большинства зрителей, он провел, словно из дальнего далека, своего слона по белой диагонали из конца в конец и поставил его в непосредственной близости от вражеского короля, однако не прямо угрожая ему. Вокруг стола снова вспыхнул шепот комментариев. Хулия, сбитая с толку, взглянула на доску: она мало что понимала в шахматах, но уж, во всяком случае, знала, что шах и мат означают прямую угрозу королю. А этот белый король, похоже, находился в безопасности. Хулия перевела вопросительный взгляд на Сесара, потом на Сифуэнтеса. Директор добродушно улыбался, с восхищением покачивая головой. - Действительно, тут был бы мат в три хода, - сообщил он Хулии. - Что бы ни сделал дальше белый король, он был обречен. - Тогда я вообще ничего не понимаю! - воскликнула Хулия. - Что там произошло? Сифуэнтес тихонько рассмеялся: - Именно этот белый слон мог нанести решающий удар. Хотя до последнего хода никому из нас не удавалось разглядеть такую возможность... Но дело в том, что этот кабальеро, отлично зная, какой ход ему надлежит сделать, не собирается делать его. Вот сейчас он двинул своего слона только для того, чтобы продемонстрировать нам этот ход. Видите, он поставил его не на то поле, а в таком положении слон абсолютно безобиден. - Тем более не понимаю, - пожала плечами Хулия. - Он что - не хочет выигрывать? Директор клуба имени Капабланки тоже пожал плечами в ответ: - В том-то и вся загвоздка... Он ходит сюда уже пять лет, и он лучший шахматист из всех, кого я знаю, но я ни разу не видел, чтобы он выиграл хоть одну партию. В этот момент странный игрок поднял голову и встретился глазами с Хулией. И в одно мгновение вся его невозмутимая уверенность улетучилась, как будто, закончив партию и снова обратив свои взоры на окружающий мир, он вдруг лишился всего, что обеспечивало ему зависть и уважение других. Лишь теперь Хулии бросились в глаза его не отличавшийся особым вкусом галстук, коричневый пиджак с поперечными замятинами на спине и пузырями на локтях, плохо выбритый подбородок, синеватый от уже успевшей пробиться щетины: он явно брился в пять или шесть утра - прежде чем торопливо выскочить из дому и ринуться к метро или автобусной остановке, чтобы вовремя поспеть на работу. Даже взгляд его изменился - погас, стал тусклым и невыразительным. - Разрешите представить вам, - произнес Сифуэнтес, - это сеньор Муньос, шахматист. 4. ТРЕТИЙ ИГРОК - Задумайтесь вот над чем, Ватсон, - проговорил Холмс. - Разве не любопытно убедиться в том, что иногда для того, чтобы разобраться в прошлом, оказывается необходимо знать будущее? Р.Смаллиэн (*) Это вполне реальная партия, - сказал Муньос. - Немного странная, но абсолютно логичная. Последний ход был сделан черными. - Это точно? - спросила Хулия. - Точно. - Откуда вы знаете? - Знаю. Разговор этот происходил в студии Хулии, перед фламандской доской, освещенной всеми лампами, какие только были в комнате. Сесар сидел на диване, Хулия присела на столе, Муньос стоял перед картиной, все еще немного растерянный. - Хотите рюмочку? - Нет. - А сигарету? - Тоже нет. Я не курю. В атмосфере студии явственно ощущалась неловкость. Шахматист, похоже, чувствовал себя неуютно: он так и не снял своего мятого, наглухо застегнутого плаща, как будто оставляя за собой право в любой момент проститься и уйти без всяких объяснений. Смотрел он угрюмо и недоверчиво; Сесару и Хулии стоило большого труда уговорить его поехать с ними. Вначале, когда они объяснили, с чем пришли к нему, Муньос сделал такое лицо, что комментариев не требовалось: он явно принимал их за пару ненормальных. Потом он насторожился, занял оборонительную позицию. Он просит прощения, если говорит что-то неприятное, но вся эта история с убийствами, совершенными в эпоху Средневековья, и с шахматной партией, нарисованной на доске, выглядит слишком уж странной. И, даже если то, что ему рассказали, правда, он не очень понимает, какое отношение ко всему этому имеет он, Муньос. В конце концов - он повторил это так, словно хотел таким образом внести полную ясность и установить соответствующую дистанцию, - он всего-навсего бухгалтер. Простой служащий. - Но вы играете в шахматы, - возразил Сесар с нежнейшей улыбкой, на какую только был способен. Выйдя из клуба, они перешли улицу и уселись в баре напротив, рядом с музыкальным автоматом, из которого лилась монотонная мелодия. - Да, играю. И что из этого? - В голосе Муньоса не было вызова: только безразличие. - Многие играют в шахматы. И я не понимаю, почему именно я должен... - Говорят, что вы лучший шахматист клуба. Муньос взглянул на Сесара с каким-то неопределенным выражением. Хулии показалось, что она читает в этом взгляде: может быть, я и правда лучший, но это не имеет никакого отношения к делу. Быть лучшим ровным счетом ничего не значит. Это все равно что быть блондином или иметь плоскостопие, но не обязательно же выставлять это напоказ. - Если бы было так, как вы говорите, - произнес он после секундной паузы, - я бы выступал на турнирах и других подобных соревнованиях. А я этого не делаю. - Почему? Муньос скользнул взглядом по своей пустой чашке из-под кофе и пожал плечами. - Просто не выступаю, и все. Чтобы выступать, надо иметь желание. Я имею в виду - желание выигрывать... - Он посмотрел на своих собеседников так, точно был не слишком уверен, что они понимают его слова. - А мне все равно. - А-а, вы теоретик, - отозвался Сесар, и в его серьезности Хулия уловила скрытую иронию. Муньос некоторое время задумчиво смотрел на Сесара, словно ему было трудно найти подходящий ответ. - Может быть, - проговорил он наконец. - Потому-то я и не думаю, что сумею оказаться вам полезным. Он уже собрался было подняться, но передумал, когда Хулия протянула руку и коснулась его локтя. Это краткое прикосновение было исполнено мольбы, и позже, наедине с Хулией, Сесар, подняв бровь, квалифицировал его как "весьма удачное проявление женственности, дорогая, жест дамы, просящей о помощи, не прибегая к словам и не давая птичке улететь". Даже сам он, Сесар, не сумел бы проделать это лучше; в крайнем случае, у него вырвалось бы какое-нибудь восклицание, абсолютно не подходящее при данных обстоятельствах. Как бы то ни было, Муньос мельком взглянул вниз, на руку Хулии, которую она уже убирала, и остался сидеть, а глаза его скользили по поверхности стола, пока не остановились на его собственных руках с не слишком-то чистыми ногтями, неподвижно лежавших по сторонам чашки. - Нам необходима ваша помощь, - тихо сказала Хулия. - Дело очень важное, уверяю вас. Важное для меня и для моей работы. Чуть склонив набок голову, шахматист посмотрел на нее, но не прямо в глаза, а куда-то ниже, на уровне подбородка; он словно опасался, что взгляд в глаза установит между ними некую связь, обяжет его к ответственности, брать которую на себя он не собирался. - Не думаю, что оно окажется интересным для меня, - ответил он наконец. Хулия перегнулась к нему через стол: - А вы попытайтесь представить себе, что речь идет о шахматной партии - абсолютно отличной от всех, какие вам приходилось играть до сих пор. О партии, которую стоило бы выиграть. - Я не вижу, почему эта партия не такая, как все. Все партии по сути своей всегда одинаковы. Сесар начал терять терпение. - Уверяю вас, мой дорогой друг, - нарастающее раздражение антиквара прорывалось в движениях тонких пальцев, которыми он вертел на правой руке перстень с топазом, - что, сколько я ни пытаюсь уяснить себе причину вашей странной апатии, мне никак не удается угадать ее... Тогда почему вы вообще играете в шахматы? Шахматист чуть задумался. Потом его взгляд снова заскользил по столу, затем вверх, но на сей раз уперся не в подбородок Сесара, а прямо ему в глаза. - Пожалуй, - спокойно ответил Муньос, - по той же самой причине, по какой вы являетесь гомосексуалистом. Словно порыв ледяного ветра пронесся над столом. Хулия торопливо достала и закурила сигарету. Ее привела в ужас бестактность шахматиста. Однако в его словах она не уловила ни издевки, ни агрессивности. Что же касается Муньоса, он смотрел на антиквара с выражением учтивого внимания, как будто между ними происходил какой-то обыденный разговор и он просто ждал ответа почтенного собеседника на свою реплику. В этом взгляде Хулия не прочла ни малейшего намерения оскорбить или унизить - скорее, напротив, некую безмятежность, исполненную невинности: так мог бы смотреть турист, который, сам о том не подозревая, нарушил неизвестные ему порядки и обычаи чужой страны. Сесар же только чуть наклонился поближе к Муньосу: он казался даже заинтересованным, а на тонких бледных губах его играла легкая улыбка человека, находящего сложившуюся ситуацию забавной. - Мой дорогой друг, - мягко произнес он, - судя по вашему тону и по выражению лица, вы ничего не имеете против того, кем я, тем или иным образом, являюсь... Точно так же, как мне представляется, вы ничего не имели против того белого короля или того партнера, с которым только что сражались там, в клубе. Не так ли? - Более или менее. Антиквар повернулся к Хулии: - Ты понимаешь, принцесса? Все в порядке, нет ни малейшего повода для беспокойства... Этот учтивый кабальеро хотел сказать только, что он играет в шахматы по одной-единственной причине: потому что игра просто заложена в самой его природе. - Улыбка Сесара стала еще шире и снисходительнее. - Потому что он просто не может существовать безо всех этих задач, комбинаций, обдумывания решений... Что может значить в сравнении со всем этим какой-то прозаический шах или мат? - Он откинулся на спинку стула, глядя Муньосу прямо в глаза, взгляд которых оставался все таким же невозмутимым. - Так вот, я скажу тебе, что это значит. Ровным счетом ничего! - Сесар поднял руки ладонями вверх, точно приглашая Хулию и шахматиста убедиться в правдивости его слов. - Не так ли, друг мой?.. Это всего лишь малоприятная точка в конце игры, вынужденное возвращение к действительности. - Он презрительно сморщил нос. - К реальному существованию, к ежедневной и ежечасной рутине. Когда Сесар закончил свой монолог, Муньос довольно долго молчал. - А это забавно, - наконец проговорил он, чуть сузив глаза в некоем подобии улыбки, которая, однако, так и не отразилась на губах. - Пожалуй, вы точно все выразили - точнее некуда. Но мне никогда не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь произносил это вслух. - Что ж, я рад, если оказался первым. - Сесар сопроводил свои слова легким смешком, за который Хулия наградила его неодобрительным взглядом. Шахматист, казалось, утратил некоторую часть своей уверенности и даже немного растерялся. - Что, вы тоже играете в шахматы? Сесар коротко рассмеялся. Сегодня он невыносимо театрален, подумала Хулия, как, впрочем, всегда, когда находится подходящая публика. - Я знаю, как ходит та или иная фигура, но и только-то. А это известно практически всем. Однако дело в том, что у меня эта игра не вызывает никаких эмоций... - Его взгляд, устремленный на Муньоса, стал неожиданно серьезным. - Я, мой многоуважаемый друг, играю в другую игру. Она называется "ежедневная борьба за то, чтобы уклониться от шахов и матов, которые жизнь устраивает нам на каждом шагу". А это уже немало. - Он сделал неторопливый, изящный жест рукой, словно охватывающий их обоих. - И так же, как и вам, дорогой мой, да и всем другим, мне приходится прибегать кое к каким небольшим трюкам, которые помогают мне выжить. Муньос, все еще в нерешительности, взглянул на входную дверь. В неярко освещенном баре он выглядел усталым, от залегших под глазами теней они казались еще более запавшими. Со своими большими ушами, торчащим над воротником худым костистым лицом с крупным носом Муньос походил на неухоженного тощего дворового пса. - Хорошо, - сказал он. - Пойдемте посмотрим эту картину. И вот они сидели в студии Хулии, ожидая приговора Муньоса. Вначале шахматист держался скованно и неловко в чужом доме, в обществе красивой молодой женщины, антиквара со странными сексуальными наклонностями и не менее странной картины, стоявшей перед ним на мольберте. Однако, по мере того как нарисованная шахматная партия все больше овладевала его вниманием, скованность и неловкость исчезали. Первые несколько минут он рассматривал фламандскую доску молча, неподвижно, заложив руки за спину: точно так же, вспомнила Хулия, как любопытные, наблюдавшие в клубе имени Капабланки за чужой игрой. Он занят тем же самым, подумала она, и это была правда. Через некоторое время, в течение которого никто из присутствующих не произнес ни слова, Муньос попросил карандаш и лист бумаги и, снова немного поразмыслив, склонился над столом. Он набрасывал схему партии, время от времени поднимая глаза, чтобы взглянуть на расположение фигур. - Какого века эта картина? - спросил он, не отрываясь от дела. Он уже успел начертить квадрат и провести несколько горизонталей и вертикалей, разделивших его на шестьдесят четыре клетки. - Конец пятнадцатого, - ответила Хулия. Муньос сдвинул брови. - Датировка очень важна. В то время правила игры в шахматы уже были почти такими же, как сейчас. Но раньше некоторые фигуры ходили иначе... Например, ферзь мог перемещаться по диагонали только на соседнее поле, а позже начал прыгать через три... А королевская рокировка до средних веков вообще была неизвестна. - Он на миг оторвался от рисунка, чтобы вглядеться внимательнее. - Если эта партия на картине игралась по современным правилам, возможно, нам удастся разобраться в ней. Если нет, будет трудно. - Дело происходило там, где сейчас находится Бельгия, - пояснил Сесар, - в семидесятых годах пятнадцатого века. - Тогда, думаю, особых проблем не возникнет. По крайней мере, неразрешимых. Хулия, встав, подошла к картине, всматриваясь в расположение нарисованных фигур. - Откуда вы знаете, что последний ход был сделан черными? - Но это же ясно как день. Достаточно взглянуть на расположение фигур. И на игроков. - Муньос указал на Фердинанда Остенбургского. - Этот, слева, который играет черными и сидит лицом к художнику - или к нам, - более расслаблен, даже несколько рассеян, как будто его внимание обращено не столько на доску, сколько на зрителя... - Муньос указал на Роже Аррасского. - А этот изучает только что сделанный первым ход. Видите, как он сосредоточен? - Он опять склонился над своим чертежом. - Кроме того, есть еще один способ проверить это. В сущности, мы и воспользуемся этим методом. Он называется "ретроспективный анализ". - Какой анализ? - Ретроспективный. Он состоит в том, чтобы, исходя из позиции, сложившейся на доске, реконструировать партию в обратном направлении, чтобы выяснить, каким образом сложилась именно данная ситуация... Это нечто вроде игры назад, если так вам более понятно. Принцип индукции: начать с результатов, чтобы докопаться до причин. - Как у Шерлока Холмса, - заметил Сесар, явно заинтересовавшийся услышанным. - Да, примерно. Хулия, обернувшись, недоверчиво смотрела на Муньоса. До этой минуты шахматы были для нее всего лишь игрой, одной из многих, разве что с более сложными правилами, чем, скажем, в домино, и потому требующей больше сосредоточенности и ума. Поэтому ее так поразило отношение Муньоса к фламандской доске. Было совершенно очевидно, что изображенное на ней трехплановое - зеркало, комната, окно - пространство, в котором жило запечатленное Питером ван Гюйсом мгновение и в котором она сама однажды испытала нечто вроде головокружения благодаря оптическому эффекту, созданному талантом художника, Муньосу (который до этого момента не знал почти ничего ни о картине, ни о странных сопутствующих обстоятельствах) хорошо знакомо. Казалось, он чувствует себя в нем как рыба в воде, абстрагируясь от времени и персонажей - вообще от всего, что не имеет отношения к шахматам, - как будто он разом схватил и принял расположение фигур и самым естественным образом вошел в игру. А кроме того, чем больше Муньос погружался в нарисованную партию, тем меньше оставалось в нем скованности, молчаливости и смущения и тем в большей степени он превращался в того бесстрастного, уверенного игрока, каким Хулия впервые увидела его в клубе имени Капабланки. Точно одно присутствие шахматной доски придавало этому угрюмому, малообщительному, внешне безликому человеку уверенность и решительность. - Вы хотите сказать, что возможно восстановить, до самого начала, эту партию, изображенную на доске? Муньос слегка пожал плечами - как всегда, бесстрастно и невозмутимо. - Не знаю, удастся ли до самого начала... Но, думаю, восстановить несколько ходов нам удастся. - Он взглянул на картину так, будто вдруг увидел ее в новом свете, и повернулся к Сесару: - Полагаю, именно на это и рассчитывал художник. - Вот вы и должны это выяснить, - ответил антиквар. - Узнать, кто съел коня. - Белого коня, - уточнил Муньос. - Из игры выведен только один конь. - Элементарно, - отозвался Сесар и добавил с улыбкой: - Дорогой Ватсон. Шахматист проигнорировал шутку либо не захотел принять ее: чувство юмора явно не входило в число его достоинств. Хулия подошла к дивану и села рядом с антикваром, зачарованная происходящим, как маленькая девочка. Муньос уже закончил чертить диаграмму и теперь положил ее перед ними. - Вот, - начал объяснять он, - позиция, изображенная на картине: - Как видите, каждой клетке соответствуют определенные координаты, что позволяет легче следить за расположением и перемещением фигур. Мы сейчас видим доску как бы глазами того игрока, что справа... - Роже Аррасского, - подсказала Хулия. - Роже Аррасского или нет - в данном случае это не суть важно. Главное то, что, глядя на доску с этой стороны, мы нумеруем клетки по вертикали от одного до восьми - по мере отдаления, а по горизонтали обозначаем их буквами - от a до h. - Объясняя, он указывал карандашом. - Существуют и другие, более техничные, классификации, но боюсь, что вы запутаетесь. - Каждый значок соответствует фигуре? - Да. Это принятые обозначения фигур: видите, одни белые, другие черные. Здесь, внизу, я указал, какой из них соответствует каждый знак: - ...Таким образом, даже если вы очень мало понимаете в шахматах, вам будет легко понять, что, например, черный король находится на клетке а4. И что, к примеру, на клетке fl стоит белый слон... Вам понятно? - Абсолютно, - кивнула Хулия. Муньос продолжил свои объяснения: - До сих пор мы занимались фигурами, находящимися на доске. Но, для того чтобы проанализировать партию, необходимо разобраться и в тех, которые уже выведены из игры. То есть съедены. - Он взглянул на картину. - Как зовут того, что слева? - Фердинанд Остенбургский. - Так вот, Фердинанд Остенбургский, который играет черными, съел у своего противника следующие белые фигуры: - ...То есть: слона, коня и две пешки. Роже Аррасский, в свою очередь, съел у своего соперника вот эти фигуры: - ...В общей сложности четыре пешки, ладью и слона. - Муньос задумался, глядя на диаграмму. - Если смотреть на эту партию с точки зрения преимущества, то оно на стороне белых: ладья, пешки и так далее. Однако, если я правильно понял, вопрос заключается не в преимуществе, а в том, кто - то есть какая фигура - съел белого коня. Очевидно, что это сделала одна из черных фигур: это ясно даже воробью. Но тут следует двигаться без поспешности, шаг за шагом, с самого начала. - Он взглянул на Сесара, потом на Хулию, словно извиняясь за сказанное. - Нет ничего более обманчивого, чем очевидный факт. Этот логический принцип вполне приложим и к шахматам: то, что кажется очевидным, далеко не всегда является тем, что произошло или вот-вот произойдет на самом деле... Короче говоря, наша задача состоит в том, чтобы выяснить, какая из черных фигур, еще находящихся в игре или уже выведенных из нее, съела белого коня. - Или кто убил рыцаря, - уточнила Хулия. Муньос сделал уклончивый жест: - Меня это уже не касается, сеньорита. - Можете называть меня просто Хулия. - Ну, так меня это уже не касается, Хулия... - Он вгляделся в листок со схемой с таким выражением, как будто там был записан сценарий беседы, нить которой он потерял. - Думаю, вы заставили меня прийти сюда для того, чтобы я сказал вам, какая фигура съела этого коня. Если в процессе этого исследования вам обоим удастся прийти к каким-либо выводам или разгадать какую-то загадку - отлично. - В его взгляде появилось больше уверенности, словно он черпал ее в своих шахматных познаниях. - В любом случае, этим должны заниматься вы. Я - всего лишь случайный гость. Я ведь просто шахматист, и все. Сесар нашел его слова резонными. - Я ничего не имею против такого расклада. - Он повернулся к Хулии. - Он будет анализировать ходы, а мы - находить для них соответствующее толкование. Это называется - работать в команде, дорогая. Кивнув, она закурила еще одну сигарету и затянулась. Ей было слишком интересно, чтобы заострять внимание на подобных формальных мелочах. Она положила свою руку на руку Сесара, ощутив мягкое и равномерное биение его пульса на запястье, потом уселась на диван и закинула ногу на ногу. - Сколько времени нам понадобится? Шахматист почесал плохо выбритый подбородок. - Не знаю. Полчаса, неделя... Все зависит от обстоятельств. - От каких? - От многих. От того, насколько мне удастся сосредоточиться. И от того, повезет мне или нет. - Вы могли бы начать прямо сейчас? - Конечно. Я уже начал. - Ну так вперед! Но в этот момент зазвонил телефон, и шахматную партию пришлось отложить. Потом, много позже, Хулия уверяла, что она предчувствовала, о чем пойдет речь, хотя сама же признала, что очень легко утверждать подобные вещи a posteriori [впоследствии, задним числом (лат.)]. Уверяла она также, что в тот момент четко осознала, как ужасно все осложняется. На самом деле, как она вскоре поняла, осложнения начались значительно раньше и успели переплестись необратимо, хотя до того момента и не проявлялись в своей самой неприятной форме. В общем-то, можно сказать, они начались еще в тысяча четыреста шестьдесят девятом году, когда тот наемник, вооруженный арбалетом, - темная пешка, чье имя кануло во тьму веков, чтобы никогда не всплыть из нее, - натянул смазанную жиром тетиву своего оружия и укрылся поблизости от рва восточных ворот остенбургского замка, терпеливо, как охотник, поджидая человека, за жизнь которого ему было заплачено позвякивавшими теперь в его кошельке золотыми монетами. Вначале полицейский не произвел на Хулию слишком уж неприятного впечатления, учитывая данные обстоятельства и то, что он был полицейским; хотя факт его принадлежности к группе по расследованию преступлений, связанных с предметами искусства, похоже, не намного отличал его от других его коллег. Влияние мира, в котором протекала его профессиональная деятельность, сказывалось - если сказывалось - лишь в преувеличенно вежливой манере произносить "добрый день" и "садитесь, пожалуйста" и в довольно сносно завязанном галстуке. Кроме того, он говорил неторопливо, не слишком подавляя собеседника, и часто, впопад и невпопад, кивал, как бы соглашаясь с его словами; хотя Хулии так и не удалось понять, что это у него: тик, профессиональный прием, имеющий целью внушить доверие допрашиваемому, или стремление дать понять, что он уже напал на след. А вообще это был толстый, небольшого роста человек в коричневом костюме и с забавными длинными, на мексиканский манер, усами. Что же касается искусства как такового, главный инспектор Фейхоо скромно считал себя любителем: он коллекционировал старинные кинжалы. Хулия узнала обо всем этом в кабинете полицейского участка на Пасео-дель-Прадо в первые же пять минут, последовавших за изложением главным инспектором Фейхоо некоторых мрачных подробностей смерти Альваро. Профессора Ортегу нашли в ванной с разбитым черепом: он поскользнулся, принимая душ. Это был прискорбный факт. Может быть, поэтому инспектор, казалось, страдал не меньше Хулии, рассказывая ей, при каких обстоятельствах труп был обнаружен уборщицей. Однако самое неприятное (тут Фейхоо некоторое время колебался, выбирая слова, прежде чем сокрушенно взглянуть на девушку, будто приглашая ее задуматься над горькой человеческой долей) состояло в том, что медицинское обследование выявило кое-какие тревожные детали: не представлялось возможным точно установить, была ли эта смерть случайной или насильственной. Иными словами, не исключено (инспектор дважды повторил не исключено), что причиной перелома основания черепа явился удар, нанесенный каким-то твердым предметом, ничего общего не имеющим с ванной. - Вы имеете в виду, - Хулия, не веря своим ушам, оперлась на стол, - что кто-то мог убить его, пока он принимал душ? Полицейский изобразил на лице выражение, явно имевшее целью убедить ее воздержаться от слишком далеко идущих суждений. - Я только сказал, что это не исключено. Результаты визуального осмотра и первичной аутопсии укладываются в версию о несчастном случае. В общих чертах. - В общих чертах?.. О чем вы говорите? - О том, что мы имеем. О некоторых деталях - таких, как характер перелома, положение трупа... В общем, это технические подробности, в которые я предпочитаю вас не посвящать, но которые приводят нас в некоторое недоумение. Другими словами, разумные сомнения. - Это просто смешно. - Я почти согласен с вами. - Мексиканские усы сочувственно обвисли. - Но, если эти сомнения получат подтверждение, сложится совершенно иная картина: профессор Ортега был убит ударом в затылок... После чего его могли, раздев, перенести в ванну и включить воду, чтобы имитировать несчастный случай... В настоящий момент проводится еще одно врачебное обследование, поскольку есть вероятность, что покойный получил не один, а два удара: первый - чтобы свалить его, второй - чтобы убедиться, что он мертв. Разумеется, - Фейхоо откинулся на спинку стула и, сложив руки, кротко взглянул на девушку, - это не более чем гипотеза. Хулия продолжала смотреть на своего собеседника, как человек, чувствующий, что над ним зло подшутили. Ее мозг отказывался воспринять услышанное, непосредственно соотнести Альваро с тем, о чем говорил инспектор Фейхоо. Какой-то голос внутри нее самой нашептывал, что, несомненно, тут просто произошла ошибка, путаница; наверняка ей рассказывают о ком-то другом. Ведь это же абсурд - представить себе Альваро - того самого, которого она так хорошо знала, - убитым, как кролик, ударом в затылок, голым, с открытыми глазами, под льющейся из душа ледяной струей. Это просто глупо, этого не может быть... Она мысленно спросила себя: интересно, успел ли сам Альваро отметить, насколько нелепо все происходящее. - Давайте попробуем представить себе на мгновение, - заговорила она после недолгого раздумья, - что эта смерть не была случайной... У кого могли быть причины, чтобы убить его? - Очень хороший вопрос, как говорят в кино... - Полицейский прикусил нижнюю губу, придав лицу выражение профессиональной осторожности. - Откровенно говоря, даже не представляю себе, у кого бы могли иметься такие причины. - Он сделал короткую паузу и устремил на Хулию безмятежно-честный (слишком уж честный, чтобы быть искренним) взгляд, как бы говоря: вот, смотрите, я раскрываю перед вами все свои карты. - Вообще-то я надеюсь на ваше сотрудничество в этом вопросе. - На мое? Почему? Инспектор нарочито медленно окинул взглядом всю ее, с головы до ног. Его любезность исчезла, а в глазах читался некий едва скрытый грубоватый интерес, намекающий на возможность причастности Хулии к происшедшему. - Вы находились в определенных отношениях с покойным... Прошу простить, но моя служба налагает некоторые неприятные обязанности. - Однако, судя по самодовольной усмешке, пробивавшейся сквозь густые усы, в этот момент упомянутые обязанности не казались ему слишком уж неприятными. Инспектор сунул руку в карман, извлек коробок спичек с названием известного ресторана на этикетке и движением, претендующим на галантность, поднес огонек к сигарете, которую Хулия только что сунула в рот. - Я имею в виду ваш... вашу... та... историю. Я не ошибся - она действительно имела место? - Имела, имела. - Хулия, прищурив глаза, яростно выдохнула струю дыма. Она испытывала неловкость и раздражение. Он сказал "историю", сведя к этому простому слову целый отрезок жизни, рана от которого еще кровоточила. И наверняка, подумала она, этот толстый вульгарный тип с идиотскими усами усмехается про себя, оценивая взглядом качество товара. А подружка покойничка-то - ничего себе, в самом соку, бросит он коллегам, когда они спустятся в служебный бар выпить по кружке пива, я бы и сам с удовольствием... хе-хе... Однако другие аспекты нынешней ситуации беспокоили ее куда больше. Альваро был мертв. Возможно, убит. Сама она, как это ни абсурдно, находилась в полицейском участке, и имелось достаточно разных темных моментов, которые она не понимала. А непонимание некоторых вещей порой оказывается весьма опасным. Она чувствовала, что все тело ее напряжено до дрожи, словно в ожидании нападения. Она взглянула на Фейхоо: вся его любезность и добродушие исчезли без следа. То был просто тактический прием, сказала она себе. Однако, стараясь быть объективной, решила, что у инспектора имеются свои соображения и причины для того, чтобы вести себя подобным образом. В конце концов, он всего-навсего полицейский, выполняющий свою работу, такой же тупой и вульгарный, как и любой другой. Она попыталась взглянуть на дело его глазами. С его точки зрения, она, Хулия, вполне подходящая подозреваемая: бывшая подружка покойника. Единственная ниточка, находящаяся у него в руках. - Но эта история уже в прошлом. - Хулия стряхнула пепел с сигареты в девственно чистую пепельницу на столе Фейхоо, в которой лежали скрепки. - Она закончилась год назад... Вам бы следовало быть в курсе. Инспектор, облокотившись на стол, наклонился поближе к ней. - Да, - произнес он почти доверительным тоном, который, по-видимому, должен был убедить ее, что они работают в одной команде и что он на ее стороне. Потом улыбнулся, и его улыбка, казалось, относилась к некой тайне, которую он намеревался хранить самым ревностным образом. - Но ведь вы встречались с ним три дня назад. Хулии удалось скрыть свое удивление. Она смотрела на полицейского с видом человека, который только что услышал неимоверную глупость. Ну, разумеется, Фейхоо побывал на факультете. Любая секретарша или швейцар могли сказать ему, что Хулия появлялась там. С другой стороны, у нее не было причин скрывать цель своего визита. - Я ездила к нему за информацией по поводу одной картины, реставрацией которой я сейчас занимаюсь. - Ее удивило, что полицейский ничего не записывает, и она предположила, что это является частью его метода: люди всегда говорят свободнее, когда считают, что их слова тут же рассеиваются в воздухе. - Мы беседовали около часа в его кабинете... впрочем, думаю, это вам отлично известно. Более того: мы договорились встретиться позже, но больше я его не видела. Фейхоо вертел в руках коробок спичек. - О чем вы тогда говорили, если вы не сочтете меня чересчур нескромным?.. Надеюсь, вы, принимая во внимание ситуацию, простите мне вопросы такого... гм... личного характера. Уверяю вас, я задаю их только потому, что так положено. Не отвечая, глядя ему прямо в глаза, Хулия затянулась сигаретой и лишь потом медленно покачала головой. - Похоже, вы держите меня за идиотку. Полицейский чуть выпрямился на стуле, сощурив глаза: - Простите, я не понимаю, что вы имеете в виду... - Сейчас я вам скажу, что я имею в виду. - Хулия резким движением впечатала свою сигарету в кучку скрепок, проигнорировав жалобный взгляд, который Фейхоо метнул на пепельницу. - У меня нет абсолютно никаких причин, чтобы не отвечать на ваши вопросы. Но вот что: прежде чем продолжить, прошу вас сказать мне, что все-таки произошло с Альваро, - поскользнулся он или... - Вообще-то... - с некоторой запинкой произнес Фейхоо, - вообще-то я не располагаю неопровержимыми... - Ладно, тогда тема закрыта. Но если вы считаете, что со смертью Альваро не все ясно, и просто стараетесь "разговорить" меня, то я хочу выяснить сейчас же, что это у нас с вами - просто беседа или же вы допрашиваете меня в качестве подозреваемой... Потому что, если дело обстоит именно так, я либо немедленно уйду, либо потребую присутствия адвоката. Полицейский примирительно поднял руки ладонями вверх. - Ну, об этом еще рано говорить. - Он, криво улыбаясь, ерзал на стуле, как будто снова подбирая нужные слова. - Официально пока считается, что с профессором Ортегой произошел несчастный случай. - А если ваши хваленые медики в конце концов докажут обратное? - В таком случае... - Фейхоо сделал неопределенный жест, - в таком случае на вас падет не больше подозрений, чем на любого другого из тех, кто так или иначе поддерживал отношения с покойным. Представляете, какой длиннющий список? - В этом-то и состоит проблема. Я не могу представить себе человека, способного убить Альваро. - Ну, это ваше личное мнение. А я смотрю на это по-другому: разные там студенты, заваленные им на экзаменах, ревнивые коллеги, брошенные любовницы, обиженные мужья... - Он считал, загибая пальцы на руке. - Нет. Ваши свидетельские показания весьма ценны, и вы не можете не признать этого. - Но почему именно мои? Вы включили меня в раздел покинутых любовниц? - Я не собираюсь заходить так далеко, сеньорита. Однако вы виделись с ним всего за несколько часов до того, как он раскроил себе череп... Или кто-то ему его раскроил. - За несколько часов? - На сей раз Хулия действительно растерялась. - Когда он умер? - Три дня назад. В среду, между двумя часами дня и полуночью. - Это невозможно. Тут наверняка какая-то ошибка. - Ошибка? - Выражение лица инспектора разом изменилось: теперь он смотрел на Хулию с откровенным недоверием. - Здесь не может быть никакой ошибки. Время смерти определено медицинским заключением. - Нет, может и, безусловно, есть: ошибка на сутки. - Почему вы так думаете? - Потому что в четверг вечером, на следующий день после нашего разговора, Альваро прислал мне на дом кое-какие документы, которые я у него просила. - Что за документы? - Они касаются истории картины, над которой я сейчас работаю. - Вы получили их по почте? - Нет, с посыльным, прямо в день отправки. - Вы помните, из какого агентства был посыльный? - Да. Из "Урб экспресс". Это было в четверг, около восьми... Как можно это объяснить? Полицейский скептически посопел в усы. - Да никак. В четверг вечером Альваро Ортега был уже сутки как мертв, так что он не мог послать вам никаких документов. Кто-то... - Фейхоо сделал паузу, чтобы Хулия поняла его мысль, - кто-то другой сделал это за него. - Кто-то другой? Но кто? - Тот, кто его убил, - если только его убили. Или та. - Полицейский с любопытством взглянул на Хулию. - Не знаю, почему это мы всегда автоматически полагаем, что преступник - непременно мужчина... - Тут, похоже, что-то пришло ему в голову. - А не прилагалось ли к этим бумагам, присланным якобы Альваро Ортегой, какого-нибудь письма или записки? - Нет, в пакете были только документы; но, по всей вероятности, прислать их должен был он... Я уверена, что во всем этом есть какая-то ошибка. - Никаких ошибок. Он умер в среду, а вы получили документы в четверг. Если только не произошла задержка по вине агентства... - Нет-нет, в этом я уверена. На штемпеле стояло то же самое число. - С вами был кто-нибудь в тот вечер? Я имею в виду - какой-нибудь свидетель. - Да, было двое: Менчу Роч и Сесар Ортис де Посас. Полицейский вытаращил глаза, и на сей раз его удивление казалось неподдельным. - Дон Сесар? Антиквар с улицы Прадо? - Он самый. А вы что, знаете его? Фейхоо чуть поколебался, прежде чем утвердительно кивнуть. Да, он знаком с доном Сесаром. Некоторые дела, связанные со службой. Но он не знал, что сеньорита Хулия и дон Сесар - друзья. - Ну, так теперь знаете. - Да-да. Некоторое время полицейский постукивал шариковой ручкой по столу. Казалось, он испытывал неловкость и хорошо знал почему. На следующий день об этом узнала и Хулия - из уст самого Сесара. Главный инспектор Касимиро Фейхоо был далеко не образцовым представителем полицейского племени. Его профессиональные отношения с миром искусства и антиквариата позволяли ему в конце каждого месяца добавлять к своему официальному жалованью весьма солидные суммы. Время от времени, когда отыскивались произведения искусства, находившиеся в розыске, кое-что из них исчезало через заднюю дверь. В этих операциях участвовали надежные посредники, отстегивающие главному инспектору проценты от своих доходов. И - бывают же такие совпадения! - одним из этих посредников являлся Сесар. - В любом случае, - заметила Хулия, все еще сидя в кабинете инспектора Фейхоо, - думаю, наличие двух свидетелей ровным счетом ничего не доказывает. В конце концов, я прекрасно могла сама послать себе эти документы. Фейхоо молча кивнул, но его взгляд немного смягчился: в нем даже появился оттенок уважения, вызванный, как стало ясно Хулии на следующий день, соображениями исключительно практического характера. - Дело это и правда весьма странное, - проговорил наконец полицейский. Хулия смотрела не на него, а прямо перед собой. С ее точки зрения, это дело становилось уже не просто странным, а мрачным и зловещим. - Я только одного не понимаю: кто мог быть заинтересован в том, чтобы я все-таки получила эти документы? Фейхоо, покусывая губу, вытащил из ящика письменного стола записную книжку. Усы его висели грустно и озабоченно, пока он, по-видимому, пытался прикинуть все "за" и "против" сложившейся ситуации. Было абсолютно очевидно, что его нимало не радует вся эта катавасия, в которой он ненароком оказался замешан. - А вот это, - пробормотал он, с явной неохотой берясь за шариковую ручку и начиная писать, - вот это, сеньорита, еще один хороший вопрос. Она остановилась на пороге участка, ощущая, что за ней с любопытством наблюдает охраняющий двери полицейский в форме. За рядом деревьев, украшающих проспект, виднелся неоклассический фасад музея, освещенный мощными прожекторами, спрятанными в окрестных садиках, среди скамеек, статуй и каменных фонтанов. Моросил дождик - мелкий, еле заметный, но от него блестел асфальт, отражая огни машин и регулярную смену зеленого, желтого и красного на светофорах. Хулия подняла воротник кожаной куртки и зашагала по тротуару, прислушиваясь к отзвукам своих шагов в пустых подъездах. Машин было мало, и лишь изредка фары освещали ее сзади, отчего длинная узкая тень сначала распласталась у ее но