а сковывающий ужас, окрашенный мрачной покорностью судьбе; как будто таинственный игрок, его близкое и угрожающее присутствие превратились для нее в некое неизбежное проклятие, жить с которым ей предстояло до конца своих дней. "Даже если, - вдруг отчетливо и горько подумала она, - жить мне еще долго". Сесар, переменившись в лице, вертел в руках карточку. От возмущения он мог только бормотать: - Ах, негодяй... Мерзавец... Подонок... Внезапно мысли Хулии переключились на баллон от аэрозоля, стоявший на капоте "фиата". Она взяла его, чувствуя, что двигается, как во сне, и с некоторым трудом, но все же сумела вникнуть в то, что было написано на его этикетке. Недоуменно покачав головой, она протянула баллон Сесару. Еще одна нелепица. - Что это? - спросил антиквар. - Спрей для починки проколов в шинах... Надо надеть его головку на ниппель. Это такая белая паста, которая заклеивает прокол изнутри. - А что этот спрей делает на твоем "фиате"? - Хотела бы я это знать. Они принялись осматривать шины. Обе левые оказались в полном порядке, и Хулия обошла машину, чтобы проверить остальные две. И тут вроде бы все было в порядке, но, когда Хулия уже собиралась забросить баллончик куда-нибудь подальше, ее внимание привлекла одна деталь: на ниппеле правого заднего колеса крышечка была отвинчена, а на ее месте виднелся пузырек белой пасты. - Кто-то подкачивал эту шину, - заключил Сесар, растерянно переводя взгляд с колеса на пустой баллон. - Может, она проколота? - Нет. Когда мы оставили здесь машину, никаких проколов не было, - ответила девушка, и они переглянулись, исполненные недобрых предчувствий. - Лучше не трогай ее, - посоветовал Сесар. Продавщица образков не заметила ничего. Народу тут ходит много, так что нужен глаз да глаз, пояснила она, поправляя лежащие на земле распятия, иконки Богородицы и святого Панкратия. В сторону переулка она и не смотрела. Может, и проходил кто, но немного: человека три-четыре за последний час. - А вам никто особенно не запомнился? - Сесар, сняв шляпу, наклонился поближе к торговке: пальто, наброшенное на плечи, зонтик под мышкой - вот настоящий кабальеро, наверное, подумала женщина, хотя, возможно, этот шелковый платок на шее и выглядел несколько вызывающе на человеке его возраста. - Да вроде нет... - Торговка поплотнее завернулась в свою шерстяную шаль и нахмурила брови, силясь припомнить. - Кажется, проходила какая-то сеньора... И пара молодых людей. - Как они выглядели? - Ну вы же знаете, как они все выглядят. Кожаные куртки, джинсы... В голове у Хулии зашевелилась совершенно нелепая идея. В конце концов, за последние дни границы возможного значительно расширились. - А вы не видели никого в матросской куртке? Молодого человека лет двадцати восьми - тридцати, высокого, волосы собраны в косичку... Макса торговка не припоминала. А вот на женщину обратила внимание, потому что та остановилась перед ней, разглядывая товар, и она подумала, что эта сеньора собирается что-нибудь купить. Она была светловолосая, средних лет, хорошо одета. Но чтобы такая дама хулиганила около чужой машины - нет, вот это уж нет, она явно не из таких. На ней был плащ. - И солнечные очки? - Да. Сесар серьезно взглянул на Хулию. - Сегодня нет солнца, - сказал он. - Я вижу. - Может, это та самая, что посылала тебе документы. - Сесар сделал паузу, и взгляд его стал жестким. - Или Менчу, - закончил он. - Не говори глупостей. Антиквар покачал головой, приглядываясь к проходившим мимо людям. - Ты права. Но ведь ты-то сама подумала о Максе. - Макс... это другое дело. - Помрачнев, Хулия окинула взглядом улицу: а вдруг там все еще бродит Макс или блондинка в плаще? И от того, что она увидела, не только слова застыли у нее на устах, но и сама она содрогнулась, как от удара. Нигде не было женщины, которая соответствовала бы описанию торговки, но на углу, среди брезентовых и пластиковых крыш палаток, виднелся припаркованный автомобиль. Синий автомобиль. На таком расстоянии Хулия не могла определить, "форд" это или нет, но внутри у нее словно что-то взорвалось. Отойдя от продавщицы образков, она, к удивлению Сесара, сделала несколько шагов по тротуару и, обойдя столики двух-трех торговок с разложенной на них разной чепухой, остановилась, неотрывно глядя в сторону угла. Она даже привстала на цыпочки. Да, это был синий "форд" с затемненными стеклами. Номера Хулия не могла рассмотреть, но - сумбурно мельтешило у нее в голове - слишком уж много совпадений для одного утра: Макс, Менчу, картонная карточка, заткнутая за дворник ветрового стекла, пустой баллончик, женщина в плаще, а теперь еще и эта машина, уже давно превратившаяся в основной образ ее кошмаров. Она почувствовала, что у нее начинают дрожать руки, и сунула их а. карманы куртки. Она услышала за спиной приближающиеся шага антиквара, и это придало ей храбрости. - Это та машина, Сесар. Понимаешь?.. Кто бы это ни был, он там, внутри. Сесар ничего не ответил. Он медленно снял шляпу, вероятно сочтя, что она неуместна при том, что сейчас могло произойти, и посмотрел на Хулию. Никогда еще она не любила его так, как в эту минуту: с этими плотно сжатыми тонкими губами, решительно устремленным вперед подбородком, прищуренными голубыми глазами, в которых вдруг появился непривычный суровый блеск. Все его худое, тщательно выбритое лицо было напряжено, на впалых щеках, по бокам нижней челюсти, ходили желваки. Он может быть гомосексуалистом, прочла Хулия в этих глазах, он может быть человеком с безупречными манерами, абсолютно не склонным к насилию, но уж никак не трусом. Во всяком случае, если дело касается его принцессы. - Подожди меня здесь, - сказал он. - Нет. Мы пойдем вместе. - Она с нежностью взглянула на него. Однажды она поцеловала его в губы - шутливо, играя, как в детстве. В настоящий момент ей захотелось сделать это еще раз, - но теперь уже безо всяких игр. - Ты и я, мы с тобой. Она сунула руку в сумочку и постучала пальцами по "дерринджеру". Сесар невозмутимо, спокойно, словно собираясь выбрать прогулочную трость, сунул зонтик под мышку и, подойдя к одной из палаток, взял с прилавка внушительных размеров железную кочергу. - С вашего разрешения, - бросил он оторопевшему торговцу, суя ему в руку первую попавшуюся купюру, вынутую из бумажника. Затем спокойно повернулся к Хулии: - Один раз в жизни, дорогая, позволь мне пройти первым. И они направились к машине, укрываясь за палатками, чтобы не быть замеченными: Хулия - с правой рукой, глубоко засунутой в сумочку, Сесар - с кочергой в правой, шляпой и зонтом в левой руке. Сердце девушки колотилось изо всех сил, когда она разглядела номерной знак машины. Сомнений больше не было: синий "форд", темные стекла, буквы ТН. Во рту у нее было сухо, желудок словно бы сжался. Ей мельком припомнилось: те же самые ощущения испытывал капитан Питер Блад перед абордажем. Они добрались до угла, и там все произошло очень быстро. Тот, кто сидел в машине, опустил стекло со стороны водителя, чтобы выбросить окурок. Сесар бросил на тротуар зонтик и шляпу, поднял кочергу и двинулся в обход машины к ее левой стороне, готовый, если нужно, перебить всех пиратов или кто бы там ни оказался. Хулия, стиснув зубы и чувствуя, как кровь стучит в висках, рванулась вперед, выхватила из сумочки пистолет и сунула его в окошечко прежде, чем стекло успело подняться. Дуло пистолета чуть не уперлось в незнакомое Хулии лицо - молодое, бородатое, с испуганно вытаращенными глазами. Человек, сидевший рядом с водителем, так и подпрыгнул на сиденье, когда Сесар, рванув другую дверцу, угрожающе занес над его головой кочергу. - Выходите! Выходите! - крикнула Хулия, едва владея собой. Бородатый, изменившись в лице, умоляющим жестом вскинул руки с растопыренными пальцами. - Успокойтесь, сеньорита! - пробормотал он. - Ради Бога, успокойтесь... Мы из полиции! - Должен признать, - сказал инспектор Фейхоо, складывая руки на своем письменном столе, - что мы пока не слишком продвинулись в этом деле... Он не закончил фразу и кротко улыбнулся Сесару, как будто неэффективность работы полиции могла как-то оправдать отсутствие успехов. В своем узком кругу мы с вами, светские люди - казалось, говорил его взгляд, - можем позволить себе немножко конструктивной самокритики. Но Сесар, похоже, не собирался спускать дело на тормозах. - Это, - проговорил он с глубочайшим презрением, - просто более изящный способ выразить то, что другие называют полной некомпетентностью. Эти слова, судя по тому, как разом полиняла улыбка инспектора, сильно задели его. Даже под его длинными мексиканскими усами было видно, как зубы прикусили нижнюю губу. Он взглянул на Сесара, потом на Хулию и нервно постучал по столу концом своей дешевой шариковой ручки. Поскольку это был Сесар, особенно кипятиться ему не следовало, и все трое знали почему. - У полиции свои методы. То были не более чем слова, и Сесар всем своим видом показал, что ему это отлично известно. Тот факт, что он имел кое-какие дела с Фейхоо, отнюдь не обязывал его выказывать инспектору свою симпатию. Тем более теперь, уличив его в нечистой игре. - Если эти методы заключаются в том, чтобы устанавливать слежку за Хулией, в то время как какой-то сумасшедший посылает ей карточки без подписи, то я предпочитаю не высказывать вслух моего мнения об этих методах... - Он повернулся к девушке, но снова через плечо глянул на полицейского: - У меня просто в голове не укладывается, как вы додумались подозревать ее в убийстве профессора Ортеги... Почему вы не занялись моей персоной? - Мы занимались и вами. - Полицейского явно коробило от дерзости Сесара, и он с трудом заставлял себя говорить спокойно. - Вообще мы занимались абсолютно всеми. - Он растопырил ладони, как бы признавая совершенную - и весьма крупную - ошибку. - К сожалению, такова наша работа. - И вам удалось что-нибудь выяснить? - С прискорбием вынужден сознаться, что нет. - Фейхоо под пиджаком почесал себе подмышку и неловко поерзал на стуле. - Если уж до конца откровенно, то мы ничуть не продвинулись... Медики тоже никак не придут к единому мнению относительно причины смерти Альваро Ортеги. Мы надеемся - если, конечно, преступник действительно существует, - на то, что он совершит какой-нибудь промах. - И поэтому вы взялись следить за мной? - спросила Хулия, все еще не в силах успокоиться. Она сидела, прижимая к себе сумочку, с дымящейся сигаретой в руке. - Чтобы проверить, не совершу ли этот промах я? Полицейский угрюмо посмотрел на нее. - Вы не должны принимать все так близко к сердцу. Просто так полагается... Обычная полицейская тактика. Сесар поднял бровь. - Если это тактика, то она не кажется особо многообещающей. Да и быстрой тоже. Фейхоо сглотнул слюну, и сарказм антиквара ему тоже пришлось проглотить. Вот сейчас, злорадно подумала Хулия, он, наверное, проклинает свои тайные коммерческие отношения с Сесаром. Ведь стоит только Сесару сказать пару лишних слов в одном-двух соответствующих местах - и безо всяких прямых обвинений, безо всякой бумажной волокиты, быстро и тихо, как это делается на определенном уровне, главный инспектор окажется в темном кабинетике какого-нибудь безвестного провинциального полицейского участка. Так и закончится его карьера: бумаги, бумаги и никаких прибавок к жалованью. - Единственное, в чем я могу уверить вас, - проговорил он наконец, по-видимому переварив часть обиды, тогда как остальная, судя по выражению его лица, комом застряла в желудке, - так в том, что мы будем продолжать наше расследование... - И неохотно добавил, точно вспомнив что-то: - Разумеется, сеньорита будет находиться под особой охраной. - Ни в коем случае, - запротестовала Хулия. Унижения Фейхоо было недостаточно, чтобы заставить ее забыть о своем. - Пожалуйста, больше никаких синих "фордов". Хватит. - Речь идет о вашей безопасности, сеньорита. - Вы уже видели, я вполне способна сама защитить себя. Полицейский отвел взгляд. Наверное, у него еще саднило горло от той ругани, которую он обрушил несколько минут назад на двух инспекторов, так по-дурацки попавшихся при исполнении служебных обязанностей. "Панолис! - орал он. - Домингерос, мать твою за ногу!.. Вы меня подставили, сукины дети! Я вам устрою хорошую жизнь!.." Сесар и Хулия все слышали из-за закрытой двери, пока ожидали в коридоре полицейского участка. - Насчет этого, - наконец заговорил он после долгого размышления. Заметно было, что в нем происходила ожесточенная внутренняя борьба - между долгом и собственными интересами - и что эти последние в конце концов победили. - Принимая во внимание обстоятельства, я не думаю, что... Я хочу сказать, этот пистолет... - Он снова сглотнул слюну и взглянул на Сесара. - В общем-то, штука это старинная, не то что современное оружие... А у вас, поскольку вы антиквар, имеется соответствующее разрешение... - Он уставился на стол перед собой. Наверняка он размышлял о последней вещи - часах восемнадцатого века, - за которую несколько недель назад получил от Сесара кругленькую сумму. - Со своей же стороны - я говорю и от имени обоих инспекторов, оказавшихся... хм... - он опять кривовато, примирительно улыбнулся, - я хочу сказать, что мы готовы оставить в стороне подробности случившегося. Вы, дон Сесар, получите назад свой "дерринджер", ну и, разумеется, постараетесь в дальнейшем относиться к нему более бережно. А сеньорита будет держать нас в курсе всех событий и, само собой, если что, немедленно звонить нам. И чтобы уж, пожалуйста, никаких пистолетов... Я понятно излагаю? - Абсолютно, - сказал Сесар. - Хорошо. - Уступка в вопросе о пистолете, похоже, примирила его с самим собой, так что он взглянул на Хулию уже менее напряженно. - Что же касается вашего колеса, хотелось бы знать, собираетесь ли вы подавать заявление. Хулия удивленно вскинула брови. - Заявление?.. На кого? Инспектор ответил не сразу, точно надеясь, что она поймет его без слов: - На неизвестное лицо или лица... виновные в покушении на убийство. - Убийство Альваро? - Нет, ваше. - Из-под мексиканских усов опять показались зубы. - Потому что, кто бы ни посылал вам эти карточки, на уме у него явно нечто иное, чем игра в шахматы. Спрей, который накачали вам в шину, предварительно спустив ее, можно купить в любом "Автосервисе"... Но в ваш баллончик с помощью шприца впрыснули бензин... Такая смесь - бензин, газ и это пластическое вещество, которое содержится в баллоне, - при определенной температуре взрывается, и еще как... Вы проехали бы несколько сот метров, шина нагрелась бы и шарахнула прямо под бензобаком. Машина сгорела бы, как свечка, и вы вместе с ней... - Он рассказывал это с улыбкой, явно наслаждаясь возможностью хоть таким образом взять маленький реванш за пережитое унижение. - Ужасно, правда? Шахматист появился в магазине Сесара через час, с мокрой головой и торчащими над поднятым воротником плаща ушами. Он похож на тощего бездомного пса, подумала Хулия, глядя, как он отряхивает дождевые капли в вестибюльчике, среди ковров, фарфора и картин, на которые ему не хватило бы даже годового жалованья. Муньос пожал ей руку - коротко, сухо, без намека на сердечность: простое прикосновение, не обязывающее ровным счетом ни к чему, - кивком головы поздоровался с Сесаром и бесстрастно, не мигая и только стараясь держать свои промокшие ботинки подальше от ковров, выслушал рассказ об утреннем происшествии на рынке Растро. Временами он делал легкое движение подбородком сверху вниз, словно бы подтверждая сказанное, но с таким видом, как будто вся эта история с синим "фордом" и кочергой Сесара совершенно не интересовала его. Его тусклые глаза оживились лишь тогда, когда Хулия достала из сумочки карточку с записью хода и положила ее перед ним. Через несколько минут, разложив свою шахматную доску, с которой он в последние дни не расставался, и расставив фигуры, он уже изучал их новое расположение. - Одного я не понимаю, - заметила Хулия, глядя на доску через его плечо. - Зачем они оставили баллончик на капоте? Ведь там мы не могли не заметить его... Разве что этому человеку пришлось поспешно ретироваться. - Возможно, это было просто предупреждение, - предположил Сесар, сидевший в своем любимом кожаном кресле у витража в свинцовом переплете. - Предупреждение, надо сказать, весьма дурного тона. - А ей пришлось здорово потрудиться, правда? Подготовить баллончик, спустить шину, снова накачать ее... Не считая того, что кто-нибудь мог заметить ее, когда она все это проделывала. - Хулия перечисляла, загибая пальцы, с недоверчивой улыбкой. - Вообще все это выглядит довольно смешно. - И в этот момент ее улыбка сменилась выражением удивления: - Вы слышите?.. Я уже дошла до того, что говорю о нашем невидимом сопернике в женском роде... Эта таинственная дама в плаще не выходит у меня из головы. - Возможно, мы уж слишком далеко заходим в своих предположениях, - заметил Сесар. - Подумай-ка сама: сегодня по Растро вполне могли бродить десятки блондинок в плащах. И некоторые из них, наверное, были еще и в темных очках... Но насчет пустого баллончика ты права. Оставить его там, на капоте, на виду у всех... Полный гротеск. - Может быть, и не совсем так, - произнес в этот момент Муньос, и оба, прервав свой разговор, уставились на него. Шахматист сидел на табурете у низенького столика, на котором была разложена его доска. Он снял плащ и пиджак и остался в рубашке: мятой, купленной явно в дешевом магазине готовой одежды; слишком длинные рукава были заложены и зашиты над локтями широкими поперечными складками. Он вставил свою короткую реплику, не отводя глаз от доски, не оторвав от колен лежавших на них ладоней. И Хулия, сидевшая рядом, заметила, что уголок его рта почти неуловимо изогнулся, придавая лицу столь хорошо знакомое ей выражение - то ли молчаливого размышления, то ли неопределенной улыбки. И она поняла, что Муньосу удалось расшифровать новый ход. Шахматист вытянул палец по направлению к пешке, стоящей на а7, но так и не коснулся ее. - Черная пешка, которая была на а7, берет белую ладью на b6... - сказал он, показывая собеседникам ситуацию на доске. - Это наш соперник указал в своей карточке. - И что это значит? - спросила Хулия. Муньос помедлил несколько секунд, прежде чем ответить: - Это значит, что он отказывается от другого хода, которого мы до некоторой степени опасались. Я имею в виду, что он не собирается брать белую королеву на el черной ладьей, которая стоит на cl... Этот ход неизбежно привел бы к размену ферзей... королев. - Он поднял глаза от фигур на Хулию. - Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Хулия вытаращила глаза. - То есть он не собирается есть меня? Шахматист неопределенно пожал плечами. - Можно истолковать и таким образом. - Он задумался, глядя на белую королеву. - В таком случае, похоже, он хочет нам сказать: "Я могу убить, но сделаю это тогда, когда захочу". - Как кошка, играющая с мышью, - пробормотал Сесар, обрушивая кулак на ручку кресла. - Мерзавец! - Или мерзавка, - вставила Хулия. Антиквар недоверчиво пощелкал языком. - Вовсе необязательно, что эта женщина в плаще, если это именно она была в том переулке, действует сама по себе. Она может быть чьей-нибудь сообщницей. - Да, но чьей? - Хотел бы я знать это, дорогая. - В любом случае, - заметил Муньос, - если вы ненадолго отвлечетесь от дамы в плаще и повнимательнее посмотрите на карточку, вы сможете сделать еще один вывод относительно личности нашего противника... - Он поочередно взглянул на обоих и, пожав плечами, кивком указал на доску, словно желая сказать, что считает пустой тратой времени поиски ответов вне шахматной сферы. - Мы уже знаем, что он склонен к разным вывертам, но оказывается, что он (или она) - личность еще и весьма самонадеянная... С большим самомнением. В общем-то, он пытается подшутить над нами... - Он снова кивнул на доску, приглашая собеседников повнимательнее присмотреться к расположению фигур. - Вот, взгляните... Выражаясь практически, с чисто шахматной точки зрения, взятие белой королевы - ход плохой... Белым не осталось бы ничего иного, кроме как согласиться на размен ферзей и съесть черную королеву белой ладьей, стоящей на b2, а это поставило бы черных в весьма тяжелое положение. С этого момента единственным выходом для них было бы двинуть черную ладью с el на е4, создавая угрозу белому королю... Но он защитился бы простым ходом своей пешки с d2 на d4. После этого, когда черный король оказался бы окруженным вражескими фигурами и помощи ждать ему было бы неоткуда, все неизбежно окончилось бы шахом и матом. И проигрышем черных. - Значит, - помолчав, заговорила Хулия, - вся эта история с баллоном на капоте и угроза белой королеве - это просто так, мыльный пузырь? - Это меня абсолютно не удивило бы. - Почему? - Потому что наш враг выбрал тот ход, который я сам сделал бы на его месте: съесть белую ладью на b6 пешкой, стоявшей на а7. Это уменьшает давление белых на черного короля, который находится в очень трудном положении. - Он с восхищением покачал головой. - Я уже говорил вам, мы имеем дело с классным шахматистом. - А теперь что? - спросил Сесар. Муньос провел рукой по лбу и погрузился в размышления. - Теперь у нас есть две возможности... Вероятно, нам следовало бы съесть черную королеву, но это может вынудить нашего противника к аналогичному ответному ходу, - он взглянул на Хулию, - а мне этого совсем не хочется. Давайте не будем заставлять его делать то, чего он пока не сделал... - Он снова покивал головой, как будто находя подтверждение своим мыслям в белых и черных клетках. - Самое любопытное в этом деле то, что он уверен, что мы будем рассуждать именно так. Но это достаточно сложно, потому что я вижу ходы, которые он делает и посылает нам, а он может только догадываться о моих... К тому же он еще и направляет их. Ведь, по сути, до сих пор мы все время делаем лишь то, что он заставляет нас делать. - У нас есть возможность выбора? - спросила Хулия. - Пока нет. А что будет дальше - посмотрим. - Каков же будет наш следующий ход? - Слоном. Мы двинем его с fl на d3 и этим поставим под угрозу его ферзя. - А как поступит он... или она? Муньос долго не отвечал. Он сидел неподвижно, уставившись взглядом в доску, и как будто вовсе не слышал вопроса. - В шахматах, - наконец произнес он, - предвидение тоже имеет свои пределы... Лучший из возможных или вероятных ходов тот, который ставит противника в наиболее невыгодное положение. Поэтому для того чтобы рассчитать целесообразность очередного хода, нужно просто представить себе, что вы его сделали, и дальше остается проанализировать партию с точки зрения противника. То есть думать своей собственной головой, но поставив себя на его место. С этой позиции вы предугадываете возможный ход и тут же превращаетесь в противника своего противника. То есть опять становитесь самим собой. И так все время, до бесконечности, насколько вам позволяют ваши способности... В общем, я хочу сказать, что знаю, до какого уровня дошел я сам, но не знаю, до какого уровня дошел он. - Но если руководствоваться этими соображениями, - заговорила Хулия, - то, вероятнее всего, он изберет тот ход, который причинит нам наибольший вред. Вам так не кажется? Муньос почесал в затылке. Потом - очень медленно - передвинул белого слона на клетку d3, совсем рядом с черной королевой, и, казалось, снова погрузился в глубокое раздумье, анализируя новую ситуацию, сложившуюся на доске. - Как бы он ни поступил, - проговорил наконец Муньос, и лицо его омрачилось, - я уверен, что он отыграет у нас эту фигуру. 11. АНАЛИТИЧЕСКИЙ ПОДХОД Не будьте глупцом. Знамени не может быть, поэтому оно не может развеваться. Это развевается ветер. Д.Р.Хофштадтер Внезапно раздавшийся телефонный звонок заставил ее вздрогнуть. Не торопясь она сняла тампон, пропитанный растворителем, с того участка картины, над которым сейчас трудилась (проклятая чешуйка лака ни за что не желала отставать в одном месте от полы кафтана Фердинанда Остенбургского), и взяла пинцет в зубы. Потом недоверчиво взглянула на телефон, стоявший на ковре у ее ног, и подумала: если она снимет трубку, не придется ли ей опять слушать долгое, прерываемое лишь помехами на линии молчание, что стало для нее почти привычным за последнюю пару недель. Поначалу она просто держала трубку возле уха, ничего не говоря и с нетерпением ожидая хоть какого-нибудь звука - хотя бы дыхания, - который свидетельствовал бы о присутствии на другом конце провода живого человека, даже если мысль об этом человеке страшила ее. Но слышала только пустоту, гробовое молчание. Она обрадовалась бы, кажется, даже такому сомнительному утешению, как щелчок в трубке, означающий разъединение, но таинственная личность, звонившая ей, всегда оказывалась терпеливее: сколько бы Хулия ни держала трубку, первой клала ее все-таки она. А ее так называемого собеседника, кем бы он ни был, похоже, вовсе не беспокоило, что полиция, извещенная Хулией, может установить на ее телефоне определитель. Хуже всего было то, что он и не подозревал о собственной безопасности. Хулия никому ничего не рассказывала об этих ночных звонках: даже Сесару, не говоря уж о Муньосе. Почему-то (она сама не знала почему) они казались ей чем-то постыдным, унизительным; они вторгались в уединение ее дома, в ее ночь, в ее тишину, которые она так любила, пока не начался этот кошмар. Они напоминали ей принятые в каких-то культах ритуальные изнасилования, повторяющиеся ежедневно, без слов, без протестов. Подняв трубку лишь после шестого звонка, она с облегчением услышала голос Менчу. Но спокойствие длилось всего несколько мгновений: ее подруга, судя по всему, порядочно накачалась алкоголем, и дай-то Бог, с тревогой подумала Хулия, чтобы только алкоголем. Почти крича, чтобы заглушить окружавший ее гул голосов и громкую музыку, и произнося отчетливо лишь половину фраз, Менчу сообщила, что находится в "Стефенсе", затем последовала запутанная история, где фигурировали имена Макса, ван Гюйса и Монтегрифо. Хулия не поняла ни слова, а когда попросила подругу рассказать все еще раз, Менчу расхохоталась пьяным, истерическим смехом, после чего повесила трубку. На улице было сыро, холодно и туманно. Вздрагивая в своем полушубке, Хулия подбежала к краю тротуара и остановила такси. Огни ночного города скользили по ее лицу, на мгновение ослепляя; таксист оказался разговорчивым, и Хулия рассеянно кивала в ответ на его болтовню, совсем к ней не прислушиваясь. Потом она откинула голову на спинку сиденья и закрыла глаза. Перед тем как выйти из дому, она включила систему охранной сигнализации, заперла на два оборота решетку перед дверью квартиры, а в подъезде не смогла удержаться от беглого взгляда на щиток домофона, боясь обнаружить там новую карточку. Но в этот вечер посланий не было. Невидимый игрок еще обдумывал следующий ход. В "Стефенсе" было многолюдно. Первым, кого увидела Хулия, войдя, оказался Сесар, сидевший на одном из диванов в компании Серхио. Антиквар говорил что-то на ухо юноше, а тот кивал в ответ, встряхивая забавно растрепавшейся светлой шевелюрой. Сесар сидел, закинув ногу на ногу, на колене покоилась рука с дымящейся сигаретой, а другой рукой он, видимо подчеркивая свои слова, делал изящные жесты в воздухе в непосредственной близости от руки своего юного протеже, хотя и не касался ее. Заметив Хулию, он тут же поднялся и пошел ей навстречу. Казалось, он нимало не удивился, увидев ее здесь в столь поздний час, без макияжа, в джинсах и полушубке, более подходящем для вылазок на природу. - Она там, - сообщил он, махнув рукой в глубь зала. - На задних диванах. - Его вовсе не беспокоило, а, скорее, слегка забавляло состояние Менчу. - Она много выпила? - О, она тянула вино, как греческая губка. И боюсь, что, кроме того, усиленно заправлялась своим белым порошком... Слишком уж часто она посещала дамский туалет, чтобы отправлять там только естественные потребности. - Он взглянул на тлеющий кончик своей сигареты и ехидно усмехнулся. - Недавно она тут устроила скандал: влепила пощечину Монтегрифо прямо посреди бара... Представляешь, дорогая? Это было нечто поистине... - он посмаковал слово, прежде чем произнести его то ном ценителя и знатока, - восхитительное. - А Монтегрифо? Улыбка антиквара превратилась в жестокую усмешку. - Он был великолепен, дорогая. Почти божествен. Он вышел, преисполненный достоинства, будто палку проглотил. Ну, ты знаешь, как он это умеет. А под руку вел весьма привлекательную блондинку - может быть, немного вульгарную, но очень мило одетую. Она, бедняга, просто пылала и задыхалась, да и было от чего. - Он усмехнулся с тонким злорадством. - Должен сказать, принцесса, что этот ваш аукционист умеет владеть собой. Снес пощечину глазом не моргнув - в самом прямом смысле, как супермены в фильмах. Интересный тип... Должен признать, что он был на высоте. Произвел на меня впечатление. - А где Макс? - Здесь я его не видел, о чем весьма сожалею. - На губах антиквара опять заиграла злорадная улыбка. - Вот это было бы по-настоящему забавно. Просто венец всему. Оставив Сесара, Хулия направилась в глубь зала. На ходу здороваясь со знакомыми, она оглядывалась по сторонам, пока не увидела Менчу, полулежавшую на одном из диванов в полном одиночестве, с мутным взором, слишком высоко задравшейся короткой юбкой и спущенной петлей на чулке. Выглядела она на добрый десяток лет старше обычного. - Менчу! Она взглянула на Хулию, не узнавая, бормоча что-то несвязное и бессмысленно улыбаясь. Потом помотала головой туда-сюда и засмеялась коротким пьяным смехом. - Ты пропустила такое зрелище, - с трудом выговорила она, не переставая смеяться. - Представляешь, этот козел стоит посреди бара, а половина морды у него багровая, как помидор... - Она сделала попытку сесть попрямее и начала тереть покрасневший нос, не замечая любопытных и возмущенных взглядов, которые бросали на нее сидящие за ближайшими столиками. - Надутый кретин. Хулия чувствовала, что все присутствующие в зале смотрят на них, слышала шепоток комментариев. Сама того не желая, она покраснела. - Ты в состоянии выйти отсюда? - Думаю, да... Но погоди, дай я тебе расскажу... - Потом расскажешь. А сейчас пошли. Менчу с трудом поднялась на ноги, неуклюже оправила юбку. Хулия накинула ей на плечи пальто и помогла относительно достойно добраться до двери. Сесар, так и не садившийся после разговора с Хулией, приблизился к ним. - Все в порядке? - Да. Думаю, я одна справлюсь. - Точно? - Точно. Завтра увидимся. Менчу, пьяно покачиваясь, стояла на тротуаре, пытаясь поймать такси. Кто-то из окошка проезжавшей машины крикнул ей какую-то гадость. - Отвези меня домой, Хулия... Пожалуйста. - К тебе или ко мне? Менчу посмотрела на нее так, будто с трудом узнавала. Она двигалась, как лунатик. - К тебе. - А Макс? - Кончился Макс... Мы поцапались... Все кончилось. Юна остановила такси, и Менчу свернулась в комочек на заднем сиденье. Потом начала плакать. Хулия обняла ее за плечи, чувствуя, как та вся содрогается от рыданий. Такси затормозило у светофора, и пятно света из какой-то витрины легло на искаженное, с размазанной косметикой лицо владелицы галереи Роч. - Прости меня... Я просто... Хулии было стыдно, неловко. Все это выглядело жалко и смешно. Проклятый Макс, выругалась она про себя. Будь прокляты все они. - Не говори глупостей, - раздраженно остановила она подругу. Она взглянула на спину таксиста, с любопытством наблюдавшего за ними в зеркальце, и, повернувшись к Менчу, вдруг уловила в ее глазах необычное выражение: на краткий миг они показались ей вполне ясными, осмысленными. Как будто в мозгу Менчу оставался какой-то уголок, куда не сумели проникнуть пары наркотика и алкоголя. Хулия с удивлением перехватила ее взгляд - темный, глубокий, исполненный некоего скрытого значения, до такой степени не соответствующий ее состоянию, что Хулия даже растерялась. А Менчу снова заговорила, и слова ее были еще более невнятны. - Ты ничего не понимаешь... - бормотала она, мотая головой, как раненое и страдающее животное. - Но будь что будет... Я хочу, чтобы ты знала... Она вдруг замолчала, будто прикусила себе язык, и взгляд ее растворился в тенях, когда такси тронулось. А Хулия сидела задумчивая и недоумевающая. Слишком уж много всего для одного вечера. Только не хватает, подумала она с глубоким вздохом, испытывая смутное предчувствие, не предвещавшее ничего хорошего, найти еще одну карточку в решетке домофона. Но в этот вечер новых карточек она не получила, так что смогла спокойно заняться Менчу, у которой, похоже, в голове был полный туман. Она приготовила ей две чашки крепкого кофе, заставила выпить их и уложила подругу на диван. Сама села рядом с ней и, мало-помалу, проявляя максимум терпения и временами чувствуя себя психоаналитиком, сумела вычленить из бессвязного бормотания и долгих пауз информацию о том, что произошло. Максу, неблагодарному Максу взбрело в голову отправиться путешествовать в самый неподходящей момент: собрался лететь в Португалию, якобы в связи с какой-то работой. Менчу пребывала в плохом настроении, когда он заговорил об этом, и обозвала его эгоистом и дезертиром. Они крупно повздорили, но, вместо того чтобы, как обычно, искать примирения с ней в постели, он хлопнул дверью. Менчу не знала, собирается он возвращаться или нет, но в тот момент ей было на это глубоко наплевать. Не желая оставаться в одиночестве, она отправилась в "Стефенс". Несколько порций кокаина помогли ей развеяться и привели в состояние агрессивной эйфории... Она сидела в уголке бара, попивая очень сухое мартини и забыв о Максе, и строила глазки одному красавчику. И вот, когда тот уже начал кое-что соображать, знак этого вечера внезапно переменился: в баре появился Пако Монтегрифо в компании одной из этих увешанных драгоценностями фифочек, с которыми его видели время от времени... Память о стычке с ним была еще слишком свежа, а ирония, какую она уловила в учтивом поклоне аукциониста, как пишут в романах, еще больше разбередила рану. Вот она и вмазала ему - от души, со всего размаху. Он, бедняга, остолбенел... Потом был большой скандал. Тем все и кончилось. Занавес. Менчу уснула часа в два ночи. Хулия накрыла подругу одеялом и некоторое время сидела рядом, охраняя ее беспокойный сон. Время от времени Менчу начинала метаться и, не разжимая губ, бормотать что-то неразборчивое; растрепавшиеся волосы прилипали к ее лбу, к щекам. Хулия смотрела на морщины вокруг ее рта, на глаза, под которыми размытая слезами и потом тушь растеклась черными кругами. Сейчас Менчу была похожа на немолодую куртизанку после бурно проведенной ночи. Сесар, глядя на нее, наверняка отпустил бы что-нибудь язвительное, однако Хулии в этот момент не хотелось даже мысленно слышать его высказываний. И она взмолилась про себя: пусть, когда наступит мой черед, мне хватит смирения, чтобы состариться достойно... Она вздохнула сквозь зубы, сжимавшие незажженную сигарету. Наверное, это ужасно: когда грянет час кораблекрушения, не иметь под рукой надежной лодки, чтобы спасти свою шкуру. Точнее, кожу... Только сейчас она отчетливо осознала, что по возрасту Менчу вполне годится ей в матери. И от этой мысли ей вдруг стало стыдно, как будто она воспользовалась сном подруги, чтобы каким-то неясным самой себе образом предать ее. Она выпила остатки остывшего кофе и закурила. Дождь опять стучал по стеклам потолочного окна, это звук одиночества, грустно подумала девушка. Шум дождя напомнил ей о другом дожде, шедшем год назад, когда закончились ее отношения с Альваро и она поняла, что внутри у нее что-то сломалось навсегда, как механизм, который уже невозможно починить. И еще она поняла, что с того момента ощущение одиночества, горькое и одновременно сладкое, поселившееся в сердце, будет ее неразлучным спутником на всех дорогах, которые ей еще предстоит пройти, и во все дни, что ей еще остается прожить на этом свете, под небом, где, хохоча, умирают боги. В ту ночь она тоже, съежившись, долго сидела под дождем: под дождем душа, окутанная горячим облаком пара, и ее слезы мешались со струями воды, потоком лившейся на мокрые волосы, закрывавшие лицо, на голое тело. Эти струи, теплые, чистые, под которыми она просидела почти час, унесли с собой Альваро - за год до его физической смерти, реальной и окончательной. И по какой-то странной иронии, к которой так склонна судьба, сам Альваро окончил свое существование вот так же - в ванне, с открытыми глазами и разможженным затылком, под душем. Под дождем. Она прогнала от себя это воспоминание. Хулия увидела, как оно рассеивается среди теней студии вместе с выдохнутой струей дыма. Потом она подумала о Сесаре и медленно покачала головой в такт воображаемой меланхолической музыке. В этот момент она испытывала желание положить голову ему на плечо, закрыть глаза, вдохнуть слабый, такой знакомый с самого детства запах табака и мирры... Сесар. И пережить вместе с ним те истории, в которых всегда знаешь заранее, что конец будет хорошим. Она снова затянулась сигаретным дымом и долго не выдыхала его: ей хотелось затуманить себе голову, чтобы мысли улетели далеко-далеко. Куда ушли времена сказок со счастливым концом, такие несовместимые с трезвым взглядом на мир?.. Иногда бывало очень тяжело видеть свое отражение в зеркале, чувствуя себя навеки изгнанной из Страны Никогда. Она погасила свет и, продолжая курить, уселась на ковре, напротив фламандской доски, очертания и краски которой угадывала в темноте. Долго сидела она так (сигарета уже давно успела потухнуть), видя в своем воображении персонажей картины, прислушиваясь к отдаленным звукам их жизни, кипевшей вокруг этой шахматной партии, продолжающейся до сих пор во времени и в пространстве, как медленный беспощадный стук старинных часов, созданных столетия назад. И никому не дано предвидеть тот день и час, когда они остановятся. И Хулия забыла обо всем - о Менчу, о тоске по ушедшему - и ощутила уже знакомую дрожь: от страха и одновременно от какого-то извращенного предвкушения дальнейшего. Как в детстве, когда она сворачивалась клубочком на коленях у Сесара, чтобы послушать очередную историю. В конце концов, может быть, Джеймс Крюк и не затерялся навсегда в тумане прошлого. Может быть, теперь он просто играл в шахматы. Когда Хулия проснулась, Менчу еще спала. Она оделась, стараясь не шуметь, положила на стол ключи от квартиры и вышла, осторожно закрыв за собой дверь. Время уже близилось к десяти, но вчерашний дождь оставил после себя в воздухе какую-то грязную муть - смесь тумана и городских испарений, которая размывала серые контуры зданий и придавала движущимся с зажженными фарами машинам призрачный вид. Отражения их огней бесконечно дробились на сыром асфальте на множество светлых точек, и Хулия, шагавшая, глубоко засунув руки в карманы плаща, ощущала вокруг себя некий сказочный, сияющий ореол. Бельмонте принял ее, сидя в своем кресле на коле