Джером К.Джером. Должны ли мы говорить то, что думаем, и думать то, что говорим?
----------------------------------------------------------------------------
Перевод И. Бернштейн
ББК 84(7)6-44
Д40
Трое в лодке. - СПб.: ООО "Издательский Дом "Кристалл"", 2001. (Б-ка
мировой лит.).
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
Один мой сумасшедший приятель утверждает, что характерной чертой нашего
века является притворство. Притворство, по его мнению, лежит в основе
общения людей между собой. Горничная входит и докладывает, что в гостиной
находятся мистер и миссис Нудинг.
- О черт! - говорит мужчина.
- Тише! - говорит женщина. - Закройте плотнее дверь, Сюзен. Сколько раз
нужно вам говорить, чтоб вы никогда не оставляли дверь открытой?
Мужчина на цыпочках уходит наверх и запирается у себя в кабинете.
Женщина проделывает перед зеркалом кое-какие манипуляции, выжидая, пока ей
удастся овладеть собой настолько, чтобы не выдать своих чувств, а затем
входит в гостиную с распростертыми объятиями и с радушным видом человека,
которому нанес визит ангел. Она говорит, что счастлива видеть Нудингов - как
хорошо они сделали, что зашли. Что же они не привели с собой еще Нудингов?
Где проказник Нудинг-младший? Почему он совсем перестал навещать ее?
Придется ей всерьез рассердиться на него. А прелестная маленькая Флосси
Нудинг? Слишком мала еще, чтоб ездить с визитами? Ну что вы! Ужасно обидно,
что Нудинги приходят не в полном составе!
Нудинги, которые надеялись, что ее нет дома, которые зашли только
потому, что по правилам хорошего тона обязаны делать визиты минимум четыре
раза в году, - принимаются рассказывать о том, как они к ней рвались и
стремились всей душой.
- Сегодня, - повествует миссис Нудинг, - мы решили, что будем у вас во
что бы то ни стало. "Джон, дорогой, - сказала я утром, - что бы ни
случилось, сегодня я зайду навестить милую миссис Хам".
По ее словам выходит, что принцу Уэльскому, который хотел нанести
Нудингам визит, было сказано, что принять его не могут. Пусть заедет вечером
или в какой-нибудь другой день. А сейчас некогда: Нудинги собираются
доставить себе долгожданное удовольствие и навестить миссис Хам.
- А как поживает мистер Хам? - вопрошает миссис Нудинг.
На мгновение миссис Хам погружается в молчание и напрягает слух. Она
слышит, как он спускается по лестнице и крадется мимо двери гостиной. Она
слышит, как тихо открывается и закрывается входная дверь. И она приходит в
себя, как будто пробуждаясь ото сна. Это она размышляла о том, как огорчится
мистер Хам, когда вернется домой и узнает, кто у них был!
И так оно все происходит не только с Нудингами и Хамами, но и с теми из
нас, кто не Нудинг и не Хам. Существование всех слоев общества зиждется на
том, что люди делают вид, будто все очаровательны, будто мы счастливы всех
видеть; будто все счастливы видеть нас; будто все так хорошо сделали, что
пришли; будто мы в отчаянии оттого, что им, право же, пора уходить.
Что бы мы предпочли - посидеть еще в столовой и докурить сигару или
отправиться в гостиную и послушать, как мисс Вопли будет петь? Ну что за
вопрос! В спешке мы сбиваем друг друга с ног. Ей, мисс Вопли, право же, не
хочется петь, но если уж мы так настаиваем... И мы настаиваем. С
очаровательной неохотой мисс Вопли соглашается. Мы стараемся не глядеть друг
на друга. Мы сидим, уставив глаза в потолок. Мисс Вопли кончила петь и
встает из-за рояля.
- Но это так быстро кончилось, - говорим мы, как только аплодисменты
стихают и голоса наши становятся слышны. Уверена ли мисс Вопли, что спела
все до конца? Или она, шутница, посмеялась над нами и обсчитала нас на один
куплет? Мисс Вопли заверяет нас, что она ни в чем не повинна, это автор
романса виноват. Но она знает еще. При этом намеке наши лица вновь
освещаются радостью. Мы шумно требуем еще.
Вино, которым угощает нас хозяин, - в жизни мы не пробовали ничего
лучшего! Нет, нет, больше не надо, мы не решаемся - доктор запретил,
строжайшим образом. А сигары у нашего хозяина! Мы и не подозревали, что в
этом будничном мире еще изготовляют такие сигары. Нет, выкурить еще одну мы,
право, не в состоянии. Ну, если уж он так настаивает, можно положить ее в
карман? По правде говоря, мы не такие уж завзятые курильщики. А кофе,
которым поит нас хозяйка! Может быть, она поделится с нами своим секретом? А
младенец! Мы едва решаемся вымолвить слово. Обычных младенцев нам случалось
видеть и раньше. По правде говоря, особой прелести в младенцах мы никогда не
находили и только из вежливости считали нужным выражать на их счет
общепринятые восторги. Но этот младенец! Мы просто готовы спросить, где они
его достали? Именно такого младенца мы бы сами хотели иметь. А как маленькая
Дженет декламирует стишок "У зубного врача"! До этих пор любительская
декламация мало что говорила нашему сердцу. Но тут несомненный гений! Ей
нужно готовиться на сцену. Ее мать не вполне одобряет сценическую карьеру?
Но мы умоляем ее во имя театра, который нельзя лишать такого таланта.
Каждая новобрачная прекрасна. Каждая новобрачная очаровательна в
простом наряде из... дальнейшие подробности смотри в местных газетах. Каждая
свадьба - повод для всеобщего ликования. Со стаканом вина в руке мы рисуем
перед собравшимися ту идеальную жизнь, которая, мы знаем, уготована молодым
супругам. Да и как может быть иначе? Она - дочь своей матери (возгласы
"ура!"). Он - да чего там, мы все его знаем (новое "ура!", а также невольный
взрыв хохота со стороны дурно воспитанного молодого человека, поспешно
заглушенный).
Мы вносим притворство даже в нашу религию. Мы сидим в церкви и через
положенные промежутки времени с гордостью сообщаем Господу, что мы - жалкие
и ничтожные черви и что нет в нас добра. Нечто в этом роде, полагаем мы, от
нас и требуется; вреда нам это не причинит, и считается даже, что доставляет
удовольствие.
Мы делаем вид, что всякая женщина порядочна, что всякий мужчина честен
- до тех пор, пока они не вынуждают нас, вопреки нашему желанию, обратить
внимание на то, что это не так. Тогда мы очень на них сердимся и объясняем
им, что такие грешники, как они, нам, людям безупречным, не компания. Горе
наше по случаю смерти богатой тетушки просто непереносимо. Торговцы
мануфактурой наживают себе целые состояния, содействуя нам в наших жалких
попытках выразить отчаяние. Единственное наше утешение состоит в том, что
она перешла в лучший мир.
Все переходят в лучший мир после того, как получат в этом все, что
только сумеют. Мы стоим у открытой могилы и говорим это друг другу. А
священник настолько убежден в этом, что в целях экономии времени пользуется
маленькой книжечкой с готовыми проповедями, содержащими эту успокоительную
формулу. Когда я был ребенком, то обстоятельство, что все попадают в рай,
меня весьма удивляло. Стоило только подумать о всех людях, которые уже
умерли, и становилось ясно, что рай перенаселен. Я почти сочувствовал
Дьяволу, всеми забытому и заброшенному. В моем воображении он рисовался мне
одиноким старым джентльменом, который целыми днями сидит у ворот, все еще по
привычке на что-то надеется, а может быть, бормочет себе под нос, что,
пожалуй, все-таки имеет смысл закрыть лавочку. Моя старая нянька, которой я
однажды поведал эти мысли, выразила уверенность в том, что если я и дальше
буду рассуждать в таком духе, то меня-то он, во всяком случае, заполучит.
Должно быть, я был порочным ребенком. Но мысль о том, с какой радостью он
встретит меня - единственное человеческое существо, посетившее его за многие
годы, - эта мысль меня в какой-то мере прельщала: хоть раз в жизни я
оказался бы в центре внимания.
На всяком собрании оратор всегда "славный парень". Марсианин, прочитав
наши газеты, вынес бы убеждение, что каждый член парламента - это человек
веселый, добрый, благородный, почти, можно сказать, святой, еще бы немного,
и ангелы вознесли бы его живым на небо. Разве все присутствующие громовыми
голосами в едином порыве не пропели ему трижды "славный парень"? Это
обязательно, как ритуал. Мы всегда с неослабевающим вниманием и огромным
удовольствием слушаем блестящую речь предыдущего оратора. Когда вам
казалось, что мы зевали, это мы просто, разинув рот, впивали его
красноречие.
Чем выше стоит человек на общественной лестнице, тем шире должен быть у
него пьедестал притворства. Когда что-нибудь печальное происходит с очень
важным лицом, окружающим его людям более мелкого масштаба просто больше жить
не хочется. А принимая во внимание тот факт, что в этом мире значительных
персон более чем достаточно, а также и то, что с ними все время что-нибудь
случается, начинаешь удивляться, как это мир до сих пор не погиб.
Однажды некоему хорошему и великому человеку случилось заболеть. В
газете я прочел, что вся нация повергнута в печаль. Люди, обедавшие в
ресторанах, услышав об этом из уст официанта, роняли голову на стол и
рыдали. Незнакомые люди, встречаясь на улицах, бросались в объятия друг
другу и плакали, как малые дети.
Я в это время был за границей, но как раз собирался домой. Мне было
как-то стыдно возвращаться. Я поглядел на себя в зеркало и был просто
шокирован своей внешностью: у меня был вид человека, с которым уже несколько
недель ничего плохого не случалось. Я чувствовал, что появиться среди убитых
горем соотечественников с такой физиономией значило бы только усугубить их
скорбь. Я вынужден был прийти к выводу, что натура у меня мелкая и
эгоистичная. Мне повезло в Америке с одной пьесой, и - хоть убейте - мне
никак не удавалось принять вид человека, сраженного горем. Были моменты,
когда - стоило мне только перестать следить за собою - я ловил себя на том,
что насвистываю!
Если бы это только было возможно, я задержался бы за границей до тех
пор, пока какой-нибудь удар судьбы не настроил меня в унисон с моими
соотечественниками. Но у меня было неотложное дело. Первым человеком, с
которым мне пришлось говорить на пристани в Дувре, был таможенный чиновник.
Можно было предполагать, что горе сделает его равнодушным к таким вещам, как
сорок восемь сигар. Ничуть не бывало, он был очень доволен, когда обнаружил
их. Он потребовал три шиллинга четыре пенса и, получая деньги, злорадно
ухмыльнулся. На вокзале в Дувре маленькая девочка расхохоталась, потому что
какая-то леди уронила сверток на собаку, но дети, как известно, существа
бессердечные, - а может быть, она ничего не знала.
Но больше всего меня удивило то, что в вагоне я увидел приличного с
виду человека, который читал юмористический журнал. Правда, смеялся он мало
- настолько у него хватило порядочности, - но все-таки для чего может
понадобиться пораженному горем гражданину юмористический журнал? Я и часа не
пробыл в Лондоне, как вынужден был прийти к заключению, что мы, англичане,
удивительно сдержанный народ. Накануне, судя по газетам, всей стране грозила
серьезная опасность исчахнуть в тоске и погибнуть от горя. Но на следующий
день нация взяла себя в руки. "Мы проплакали целый день, - сказали себе
англичане, - мы проплакали всю ночь. Пользы от этого было мало. Что ж,
давайте опять взвалим себе на плечи бремя жизни". Некоторые из них, как я
мог заметить в тот же вечер в ресторане отеля, самоотверженно принялись
опять за еду.
Мы притворяемся в самых серьезных делах. На войне солдаты каждой страны
- всегда самые храбрые в мире. Солдаты враждебной страны всегда вероломны и
коварны - вот почему они иногда побеждают.
Литература - это искусство, целиком построенное на притворстве.
- Ну-ка, усаживайтесь все вокруг и бросайте пенни в мою шапку, -
говорит писатель, - а я притворюсь, что где-то в Бейсуотере живет молодая
девушка по имени Анджелина, самая прекрасная девушка на свете. Далее
притворимся, что в Ноттинг-Хилле проживает молодой человек по имени Эдвин,
который влюблен в Анджелину.
И тут, если в шапке наберется достаточно пенни, писатель пускается во
все тяжкие и притворяется, что Анджелина подумала то и сказала се и что
Эдвин совершил всевозможные удивительные поступки. Мы знаем, что все это он
сочиняет на ходу. Сочиняет потому, что рассчитывает доставить нам
удовольствие. С другой стороны, он притворяется, что, как художник, он не
может иначе. Но мы-то прекрасно знаем, что перестань мы бросать ему пенни в
шапку, и тут же окажется, что он очень даже может иначе.
Театральный антрепренер громко стучит в барабан.
- Подходите! Подходите! - кричит он. - Сейчас мы будем притворяться,
что миссис Джонсон принцесса, а старина Джонсон сделает вид, что он - пират.
Подходите, подходите, спешите видеть!
И вот миссис Джонсон, притворяясь принцессой, выходит из шаткого
сооружения, которое с общего согласия считается дворцом; а старик Джонсон,
притворяясь пиратом, раскачивается на другом шатком сооружении, которое с
общего согласия считается океаном. Миссис Джонсон претворяется, что влюблена
в него, но мы знаем, что это неправда. А Джонсон притворяется, что он
ужасный злодей, и миссис Джонсон до одиннадцати часов притворяется, что
верит в это. А мы платим от шиллинга до полуфунта за то, чтобы в течение
двух часов сидеть и слушать их.
Но, как я уже объяснил вначале, мой друг - человек ненормальный.
Last-modified: Sat, 27 Dec 2003 07:51:18 GMT