Урсула Ле Гуин. Керастион
-----------------------------------------------------------------------
Ursula К.Le Guin. The Kerastion (1990).
Пер. - А.Думеш. "Миры Урсулы Ле Гуин". "Полярис", 1997.
OCR & spellcheck by HarryFan, 30 March 2001
-----------------------------------------------------------------------
Посвящается Руссель Сарджент,
которая изобрела этот инструмент
Малочисленная каста Кожевников являлась священной. Лудильщикам или
Скульпторам, отведавшим приготовленную Кожевником пищу, грозил год
очистительных процедур, а представителям более низких каст, таким, как
Торговцы, следовало проводить церемонию омовения в течение целой ночи даже
после обычной торговли кожевенными товарами. Когда Чумо исполнилось пять
лет, она пошла к Поющим пескам и ночь напролет слушала там шепот ив. С тех
пор, пройдя обряд подтверждения кастовой принадлежности, она носила
крапово-красную с голубым рубашку Кожевника и камзол из полотна,
сотканного на станке из ивового дерева. Спустя некоторое время Чумо
создала шедевр кожевенного искусства и стала носить на шее ожерелье из
высушенного ивового корня, украшенного резьбой - двойными линиями и
двойными кругами, означающими звание Мастера Кожевника. И сейчас, одетая в
соответствии с традициями касты, Чумо стояла среди ив, растущих вокруг
погребальной площади. Девушка ожидала похоронную процессию, несущую тело
ее брата, который нарушил закон и предал свою касту. Она стояла
выпрямившись, молча, пристально глядя в сторону расположившейся на берегу
реки деревни и слушая барабан.
Чумо не думала, ей не хотелось думать. Она вспоминала своего брата
Кватева, продирающегося сквозь заросли тростника у реки, маленького
мальчика - слишком маленького, чтобы принадлежать к касте, слишком
маленького, чтобы обладать священными знаниями, - веселого маленького
мальчика, выскакивающего из высоких тростников с криком: "Я горный лев!"
Серьезного маленького мальчика, который однажды, наблюдая за быстрым
течением реки, спросил: "А вода когда-нибудь останавливается? Чумо, почему
она не может остановиться?"
Пятилетнего мальчика, который, вернувшись из Поющих песков, бросился ей
навстречу. "Чумо! Я слышал, как пел песок! Я слышал! Я должен стать
Скульптором, Чумо!" Лицо Кватева светилось радостью, безумной, настоящей
радостью.
Она не сдвинулась с места. Не раскрыла брату объятий. И тот, помрачнев,
замедлил шаг и остановился. Чумо - всего лишь его единоутробная сестра.
Теперь он обретет истинных кровных родственников. Чумо и Кватева
принадлежат к разным кастам. Больше никогда не коснутся они друг друга.
Десять лет спустя Чумо вместе с остальными горожанами пришла посмотреть
на обряд подтверждения касты Кватева. Она хотела увидеть скульптуру из
песка, которую брат построил на Великой равнине, где Скульпторы
представляли свое искусство. Ни одно дуновение ветра еще не закруглило
острые края и не сгладило прекрасные изгибы классической фигуры, которую
Кватева выполнил с такой живостью и уверенностью, - Тела Амакумо. Стоя в
стороне, среди представителей священных каст, Чумо увидела восхищение и
зависть, светящиеся в глазах истинных братьев и сестер мальчика. Затем
выступил один из Скульпторов и провозгласил, что подтверждающее касту
произведение Кватева посвящается Амакумо. Когда голос говорившего затих,
из северной пустыни налетел порыв ветра, ветра Амакумо, изголодавшейся
владелицы сотворенной из песка фигуры Матери Амакумо, поедающей сейчас
собственное тело, саму себя. За считанные мгновения ветер разрушил
скульптуру, созданную Кватева. Вскоре она превратилась в бесформенную
глыбу, и белый песок веером рассыпался по площади подтверждений. Красота
вернулась к Матери. Скульптура была разрушена очень быстро и практически
полностью, и в этом усматривалась большая честь для ее создателя.
Похоронная процессия приближалась. Чумо показалось, что до нее уже
доносится бой барабана, тихий, не громче, чем сердцебиение.
Ее собственное подтверждающее касту творение было традиционным для
женщины Кожевницы - кожа для барабана. Не для похоронного барабана, а для
танцевального - громкая, яркая, с красным узором и кисточками.
"Кожа для барабана, символ непорочности!" - издевались над творением
Чумо истинные братья и так и сыпали неприятными, надоедливыми шуточками.
Но они не могли заставить девушку покраснеть. Кожевники никогда не
краснеют. Они вне стыда. Изготовленный Чумо превосходный барабан, едва
увидев, забрал с площади подтверждений старый Музыкант и играл на нем так
часто, что яркая краска очень скоро стерлась, а красные кисточки
потерялись, но кожа на барабане сохранялась всю зиму, до церемонии Роппи,
и наконец лопнула во время ночных подлунных танцев, когда Чумо и Карва
впервые соединили свои ритуальные браслеты. Всю зиму, слыша голос
барабана, громкий и ясный, разносящийся по всей танцевальной площади, Чумо
испытывала гордость. Она гордилась, когда кожа на барабане лопнула, и
преподнесла себя Матери; но все это было ничто по сравнению с гордостью,
которая переполняла девушку при виде скульптур Кватева. Потому что любая
хорошо сделанная работа или исполненная силы и могущества вещь принадлежит
Матери. Если Мать возжелает прекрасное творение, то не станет ждать
пожертвований и подношений, а просто возьмет то, что ей нравится. Поэтому
ребенок, который умирает маленьким, называется Ребенком Матери. И красота
- самое святое из всего, что есть на свете, - принадлежит Матери. А потому
все, что делается по подобию Матери, - делается из песка.
Сохранить свою работу, попытаться сберечь ее для себя, забрать у Матери
ее тело... Кватева! Как ты мог, как мог ты, брат? Но Чумо, подавив в себе
этот рвущийся наружу крик негодования и горя, молча стояла среди ив -
деревьев, священных для ее касты, - и смотрела, как похоронная процессия
движется между полями льна. Тень позора ложится на Кватева, а не на нее.
Что такое стыд для Кожевника? Чумо чувствовала гордость, лишь гордость.
Потому что сейчас именно ее произведение поднял к губам Музыкант Дасти,
идущий впереди процессии, провожающей новый дух к могиле его тела.
Она, Чумо, сделала этот инструмент, керастион - флейту, на которой
играют только на похоронах. Керастион сделан из кожи, дубленой
человеческой кожи, кожи утробной, или предыдущей, матери умершего.
Когда два года назад умерла Векури, утробная мать Чумо и Кватева, Чумо
как Кожевница заявила о своей привилегии. На похоронах Векури Дасти играл
на старом, очень старом керастионе, который передавался из поколения в
поколение еще от прапрабабушки, и, закончив играть. Музыкант положил
керастион в открытую могилу на циновку, в которую было завернуто тело
Векури. За день до этого Чумо сняла кожу с левой руки покойной, напевая
песню о могуществе касты Кожевников, песню, в которой просила покойную
мать вложить в изготавливаемый инструмент свой голос, свою мелодию. Чумо
обработала кусок сыромятной кожи, натерла его специальными секретными
снадобьями, а затем обернула вокруг глиняного цилиндра. Чтобы кожа
затвердела, девушка смазывала ее маслом, совершенствуя форму до тех пор,
пока глина не превратилась в порошок и не высыпалась из трубы, которую
Чумо почистила, натерла, промаслила и разукрасила. Только самые
могущественные, действительно не ведающие стыда Кожевники могли
воспользоваться подобной привилегией - изготовить керастион из кожи
собственной матери. И Чумо сделала это без тени страха или сомнения. Во
время работы она много раз представляла Музыканта, который идет во главе
процессии и играет на флейте, провожая ее, Чумо, дух к могиле. Ей было
интересно, кто из Музыкантов сыграет на керастионе и кто проводит ее в
последний путь, примет участие в похоронной процессии. И никогда девушка
не думала, что керастион будет играть для Кватева прежде, чем для нее
самой. Как могла она подумать, что брат, такой молодой, умрет первым.
Кватева покончил с собой, не ведая стыда. Вскрыл вены на запястьях
одним из инструментов, который сделал для резки камней.
Смерть его как таковая не являлась позорной, потому что у Кватева не
оставалось иного выхода, кроме смерти. И не хватило бы никакого штрафа,
омовения или очищения, чтобы искупить то, что он сделал.
Пастухи нашли пещеру, в которой Кватева хранил камни - огромные
мраморные плиты, отколотые от стен пещеры. Из этого мрамора мальчик
вырезал копии собственных песочных священных скульптур, изготовленных им к
Солнцестоянию и Харибе, - скульптуры из камня, отвратительные, прочные,
оскверняющие тело Матери.
Люди из касты Скульпторов разрушили молотками этих каменных чудовищных
монстров, превратили в пыль и песок, которые сбросили в реку. Чумо думала,
что Кватева одумается и примет участие в уничтожении оскверняющих Мать
скульптур. А он пошел ночью в пещеру, острым ножом вскрыл вены и выпустил
свою молодую кровь. Почему она не может остановиться, Чумо?
Музыкант уже поравнялся с Чумо, стоящей среди ив у погребальной
площади. Дасти, старый и искусный Музыкант, шел, пританцовывая, словно
парил над землей, в сопровождении тихого, как сердцебиение, барабанного
боя. Провожая дух и тело, которое несли на носилках четверо внекастовых
мужчин, Дасти играл на керастионе. Его губы едва касались кожаного
мундштука, пальцы легко двигались, но инструмент не издавал ни звука. На
флейте-керастионе не было клапанов, и оба ее конца закрывали бронзовые
диски. Человеческим ушам не дано слышать звуки, издаваемые этим
инструментом. До Чумо доносился лишь бой барабана и шелест северного
ветра, перебирающего листья ивы. И только Кватева, лежащий на носилках в
сплетенном из травы саване, слышал, какую мелодию играл для него Музыкант.
И только Кватева знал, что это за песня - песня позора, горя или радости.
Last-modified: Sun, 01 Apr 2001 20:50:38 GMT