Оцените этот текст:


                                            Ю. Буркин:
                                               - Другу и любимой -
                                                       Юлие Студенниковой.
                                            С. Лукьяненко:
                                               - Присоединяюсь...
                                            Ю. Буркин:
                                               - Не понял!

                                               "Народ свои песни шлифует в
                                            продолжении столетий и доводит
                                            до высшей степени искусства."
                                                                И.В.Сталин

                                            "Ты уймись, уймись, тоска,
                                            У меня в груди,
                                            Это только присказка,
                                            Сказка - впереди...
                                                               В. Высоцкий




     Иван-дурак лежал  на загнетке и рассеянно перебирал руками
теплые угли. В избе было жарко, родители Ивана  не экономили на
дровах. Березовые поленья весело потрескивали в печи.
     Дверь со  скрипом  отворилась,  и  Иван-дурак  с  надеждой
встрепенулся.  Но  тут же, потеряв к вошедшему всякий  интерес,
снова опустил  голову.  Вошла  не  мать  - статная хлебосольная
баба, всегда  готовая  порадовать сына сахарным пряником. Вошел
отец - дородный мужчина лет пятидесяти, без малого косая сажень
росту,  бывший  киевский богатырь, а ныне - обедневший  помещик
Муромского уезда.
     - Исполать  тебе,  батько,  -  приветствовал  отца   Иван,
продолжая ковыряться в углях.
     Отец не  ответил.  Степенно  усевшись  на  корточки  перед
сыном, оглядел его и сказал удивленно:
     - Сколько лет-то тебе, сынок?
     Не  заподозрив   опасности,  Иван-дурак  стал   перебирать
черные, перепачканные золой пальцы.
     - Раз - тута я ходить начал,  да два - заговорил, да три -
бык соседский меня  боднул... десяток -  тута я во  первой  раз
печку  с  места   сдвинул...   дюжина  -  девки  дворовые  меня
приглядели... Осьмнадцать, батько!
     - Восемнадцать, - поморщился отец. - от цифры "восемь" сие
число происходит... Ну  да ладно, как  ни кличь, а  большой  ты
стал у меня.
     Иван-дурак  часто  закивал,  усаживаясь  возле  печки   на
корточки. Отец редко проявлял такое внимание к непутевому сыну,
и дурак был польщен.
     А отставной  богатырь  погладил  Ивана-дурака  по кудрям и
проникновенно произнес:
     - Накину я службу на тебя, Иванушка.  Заматерел ты, хватит
тебе  печь  пролеживать да пол просиживать. Поедешь к  славному
князю Владимиру, Русь от врагов беречь.
     - Батько! - пролепетал Иван. - Да ведь...
     - Силушкой  Бог  тебя не обидел, - продолжал тем  временем
отец, - весь в меня, не отпирайся, не даром так  же  - Иваном -
зовут! Чего головой  крутишь?! Нет силы?  А кто вчера  печь  по
избе двигал, местечко где не дует выискивал?! А потом еще мамке
врал, мол, тут она всегда и стояла!.. Эх!..
     Уличенный Иван-дурак опустил голову и жалобно произнес:
     - Глупый  я,   батько...   Не   счесть  толком,  не  буквы
растолковать... Ой, не надо! Некультурно поступаете, папа!
     Иван-отец тем  временем  извлек из-за печи две потрепанные
книжки. Одну большую с красными петухами на обложке и надписью:
"Аз, Буки, Веди". Другую поменьше,  с  заголовком:  "Как  вести
себя  богатырю  русскому,  или  Моральные  присказки,   стихами
составленные, из былин надерганные."
     - Думал,  не  заметил  я?  -  укоризненно  спросил  бывший
богатырь.  -  У  отца родного книжки  упер  и  врет  еще! Что в
"Моральных присказках" о вранье сказано?
     - Не должон богатырь врать родному батьке, брату-богатырю,
да князю Владимиру... - хмуро процитировал дурак.
     - А я те кто? Коль не забыл...
     - Батько...
     - Еще?!
     - Брат-богатырь.
     - Еще?!
     Иван поднял голову, поморгал и тихо спросил:
     - Неужели... князь Владимир?
     - Дурак! Я тебе еще батько-богатырь! Неужто забыл, как моя
хворостина порет?
     - Не забыл, батько, - нервно  потирая  ладони  о  суконные
штаны, признался Иван-дурак.
     - То-то, -  поднял  палец  отец. Затем откашлялся, почесал
затылок и сказал:  - Сын мой!  Сегодня поедешь ко  двору  князя
Владимира. Ни с кем не  водись,  окромя  братьев-богатырей,  да
Владимира Красно Солнышко. Приключений не ищи,  дурака они сами
найдут. Научил я  тебя булавой махать, так послужи теперь земле
Русской.  С  собою  могу  дать тебе лишь три  вещи:  пятнадцать
рублей серебром,  коня  знатного,  да  совет богатырский. Совет
такой: с размаху булава сильнее лупит.
     Иван-дурак покивал с благодарностью.
     - Напоследок прибавлю,  - продолжал Иван-отец, - при князе
Владимире найди Микулу Селяниновича. Когда-то мы с ним соседние
пашни пахали. Только пошел в Киев, на службу государеву, а  я -
в имение удалился...
     На  минуту   отставной  богатырь  задумался,   критическим
взглядом окидывая избу... Потом вздохнул и закончил:
     - Отдашь Микуле грамотку сию, да помочь  попросишь. "Так и
так, - скажешь, - хочу быть богатырем, как вы с папой..."
     И после слов этих вручил Иван-отец  сыну булаву фамильную,
нежно шлепнул по загривку и благословил.

     Долго ехал Иван в Киев-град.  Не  потому,  что дороги были
плохи, и не потому, что далек  был путь от Мурома до столицы. А
потому,  что   не  хотелось  дураку  появляться  перед  Микулой
Селяниновичем   безвестным   просителем.  Куда   лучше  прийти,
например, с отрубленной  головой  Змея Горыныча за плечами или,
на худой конец, с Соловьем-разбойником под  мышкой. Потому Иван
выбирал самые  кривые  дороги,  заглядывал  в  каждый трактир и
выспрашивал про местную нечисть.
     С нечистью на Руси было плохо. Богатырей в последнее время
развелось столько,  что  поголовье  Горынычей резко упало. Лишь
однажды  блеснул  Ивану  луч  надежды:  назвавшийся   Сусаниным
пожилой мужичок  пообещал  провести  его  к  самому логову Лиха
Одноглазого.  Иван   начистил   до   блеска  отцовскую  булаву,
быстренько перелистал  главу  "Лихо  -  не  беда" из "Моральных
присказок"  и  отправился в путь. Мужичок долго  водил  его  по
болотам,  потом  махнул рукой и признался, что сам  заблудился.
Иван в сердцах  отодрал мужика осиновым прутом, после чего стал
искать Лихо сам. Но наткнулся лишь на покосившуюся древнюю избу
с   выбитыми   окнами  и  выломанной  дверью.  На  стене   было
выцарапано: "Проверено. Лих нет. Богатырь Попович".
     Заночевав в  избушке,  Иван в самом тоскливом расположении
духа отправился  прямиком  до  Киева.  Деревушки  окрест дороги
становились все больше, выбор в  трактирах  все  богаче, и даже
деревенские  мужички  выглядели  порой  сытыми  и   довольными.
Молодые девки лукаво подмигивали статному и молодому дураку.
     Иван  несколько  приободрился. Что ж, пусть и не  довелось
ему прибыть в  Киев прославленным богатырем, ничего. Ведь и сам
Алеша Попович  не сумел найти лиха на дороге  из Мурома в Киев!
Все еще впереди!
     Так  думал  дурак, поглаживая висящую на поясе булаву.  И,
как ни странно, не ошибался.
     Ближе к вечеру пятого дня  заметил  он  на горизонте стены
Киева. За  ними  задорно  поблескивали золотые маковки церквей,
ветер доносил  колокольный  перезвон  и  вкусные  запахи.  Иван
облизнулся и пришпорил коня.
     Обгоняя подводы  с  хлебом  и неспешно бредущих буренушек,
иванов Гнедок  приблизился  к  воротам.  Широкие  ноздри  Ивана
трепетали,   жадно   втягивая   столичные  ароматы.  Вот   она,
Русь-матушка! Вот оно, сердце Руси, Киев-град!
     А вот и  заступнички  народные -  два  богатыря у ворот  с
булавами на поясах да в  железных  шлемах  на головах. Богатыри
выглядели  спокойными  и  довольными,  видать все было  тихо  и
хорошо на Руси.
     - Куда путь  держишь,  парень?  -  окликнул  Ивана один из
богатыре.
     Иван подтянулся и ответил как по писанному:
     - Людей посмотреть, себя показать!
     - А-а, в  богатыри...  -  сразу  утратив  интерес,  зевнул
дежурный. - Ну давай, давай, проезжай...
     Слегка задетый неласковым приемом Иван проехал  в ворота и
оказался  на  площади. Тут было шумно и  весело.  Вдоль  домов,
опасливо поглядывая на дежурных богатырей, стояли коробейники с
заморским товаром.  Сновали  юркие  воришки  и вальяжные девки.
Продавец медовых пряников зазывно выкрикивал:
     - Пряники, пряники! Один за грош, два  на копейку! Сладкая
парочка! Игра или дело, жуй пряник смело!
     Иван купил на копейку пряников и подъехал к сборщику дани,
возле которого выстроилась небольшая  очередь  приезжих. Увидев
Ивана  мужички  расступились, и он гордо подошел  к  столу  без
очереди.
     - Цель приезда в стольный град? - буркнул сборщик, царапая
что-то палочкой на свежей бересте.
     - В богатыри, - наученный неудачей у ворот, ответил Иван.
     - Родственники в столице есть?
     - Нет.
     - Приглашение от Микулы Селяниновича?
     - Тоже нет, - растерялся Иван. -  Вот,  грамотка  к  нему,
разве что...
     - Неважно. Рупь.
     Иван подавился пряником и потянулся к булаве.
     - За что рупь-то?! Я на рупь корову могу купить!
     - За пользование  дорогами  стольными,  за право гостить в
стольном граде и на нужды князя Владимира и его богатырей.
     - А... -  успокоился Иван. -  Это значит, мне ж потом этот
рупь и вернется.
     - Ты что, дурак? - подняв глаза, спросил сборщик.
     - Иван-дурак, - гордо ответил  тот.  - Неужто весть до вас
дошла?
     - Дошла,  -  глядя  на  Ивана  честными  глазами,  ответил
сборщик. - За весть  - еще полтина. И не жалей, все  равно, как
станешь богатырем, все к тебе вернется.
     Успокоенный   Иван   отдал  рупь   с   полтиной,   получил
нацарапанное на бересте  разрешение проживать в Киеве три дня и
три  ночи,  после  чего  отъехал в сторонку и  стал,  догрызать
пряник,  оглядывая   площадь.   И   тут  его  взгляд  приковала
удивительная картина.
     На площадь  въезжала  печь.  Обыкновенная русская печь, из
высокой трубы которой  валил  дым. За печью привязанная крепкой
веревкой  тащилась  телега  на  половину  груженая   березовыми
дровами. Самым удивительным было  то,  что никаких колес у печи
не  было,  и двигалась она непонятно как. Телега,  поскрипывая,
тащилась за печью, обдирая боками ворота.
     Иван осенил  себя  крестным  знаменем  и  на всякий случай
подъехал  поближе.  Быть  может   представится   случай  подвиг
совершить?
     Печь  въехала  на  центр  площади и остановилась.  С  печи
спрыгнул молодой парень в залатанных портках и красной рубахе и
принялся торопливо набирать с подводы охапку поленьев.
     Народ начал  хихикать.  Какой-то ребетенок запустил в печь
огрызком  яблока.  Толстощекий мужик, по виду - богатый  купец,
крикнул,
     - Что, твоя кобыла дрова жрет?
     - А на печенегов с таким конем не слабо пойти? - поддержал
купца один из дежурных богатырей.
     Печной наездник, не обращая внимания на насмешки, принялся
разводить в печи огонь. Иван потер затылок и, уловив настроение
толпы, тоже отпустил шутку:
     - Масть у твоей клячи странная!
     Парень  в  красной рубахе вновь вернулся к телеге,  выбрал
полено посучковатее и подошел к Ивану.
     - Емеля меня  зовут, - представился  он. - А ты кто такой,
охальник?
     Иван прикинул размер полена и, усмехнувшись, ответил:
     - Как  зовут  меня, тебе знать не велено.  А  коли  хочешь
узнать, как моя булава прозывается...
     Докончить он не успел. Емеля что-то шепнул себе  под нос и
запустил поленом в Ивана.
     С молодецким  посвистом  дурак  выхватил  булаву  и  огрел
летящее к нему полено. То отскочило на метр, повисело в воздухе
и снова бросилось к Ивану.
     "Нечистое дело", - догадался Иван и принялся лупить полено
что есть мочи.
     Народ потихоньку  разбегался.  А  возле  печи шла жестокая
сеча. От полена остались одни щепки, но Емеля  ловко выхватил с
телеги  другое,  а затем  -  все  новые  и  новые  порции дров,
запуская ими в Ивана. Вошедший в раж дурак  перехватил булаву в
левую руку, а в правую взял сабельку острую.  Теперь он вначале
оглушал  полено  булавой,  а  потом   рубил   его   на   мелкие
небоеспособные щепки. Землю устлали вяло шевелящиеся стружки.
     А  в  это время  из  окна  одного  из  домов  за сражением
наблюдал незнакомец в черном, чье  имя  пока  останется для нас
загадкой. Черная  ряса  зловеще  колыхалась  вокруг  его тощего
тела.
     - Алена,  -  сказал  незнакомец,  обращаясь  к  кому-то  в
соседней  комнате,  -  эти  молодцы  на   площади  мне  кажутся
подозрительными.
     - Да  когда  ж  ты  от  людей  добрых отстанешь, Гапон!  -
раздался в ответ низкий и мрачный женский голос.
     Словно  не  слыша  в  голосе  женщины  раздражения,  Гапон
добавил:
     - Тот, чернявый, сразу  видно  - дурак. А дураки опасны...
Того ж, на печи, пожалуй можно будет использовать...
     Однако вернемся к нашему герою.
     Расправившись с дровами и  потирая  многочисленные синяки,
Иван приблизился к перепуганному Емеле.
     - Познакомься-ка с моей левой рученькой! -  крикнул Иван и
отвесил Емеле оплеуху.
     Емеля охнул.
     - Познакомься-ка и с правой рученькой! - продолжил Иван.
     Емеля ахнул.  Потер  горящие  как  огонь  щеки и удивленно
констатировал:
     - Левая рука у тебя покрепче будет. Левша что ли?
     - Левша,  -  смущенно  признался   Иван.   -  Переученный,
правда...
     - Так и я левша!
     Недавние враги потупились.
     - Ну что, разойдемся, что ли?.. - предложил Иван.
     - А может сперва поужинаем, богатырь? - предложил Емеля.
     Польщенный Иван улыбнулся.
     - А с  поленьями ты лихо управлялся, - признал  он. - Я уж
думал - не сдюжу!
     Емеля зарделся.
     - Я  трактир  один  знаю,  -  начал  он.  -  Медовуха  там
знатная...
     - Медовуху я люблю.
     Не сговариваясь, Иван с Емелей собрали  с  земли  щепки  и
запихали их в печь. Потом Емеля взобрался на лежанку, Иван - на
коня, и новоиспеченные друзья неспешно двинулись к трактиру.
     - Я печи-то люблю, - смущенно  признался  Иван.  - С малых
лет на  загнетке  валялся.  Зола  теплая,  сажа мягкая... Мамка
парным молочком поит. Лепота! Одна  беда  -  отмыться толком не
могу. Зола аж до костей въелась.
     - Ничего, -  махнул  рукой  Емеля.  -  Сходим как-нибудь в
баньку, отскребем...
     - А ты зачем в стольный град  пожаловал? - поинтересовался
Иван. - В богатыри?
     - Не, куда мне в богатыри-то... - Емеля склонился с печи и
прошептал Ивану на ухо: - Любовь у меня. Царевну полюбил.
     - Какую?
     - Несмеяну, дочку владимирову. Вот рассмешу ее да и получу
в жены. Еще и полцарства обещают.
     - А как рассмешишь?
     Емеля потупился.
     - Да... Есть у меня одна примочка... Справлюсь.
     За  разговором  и не заметили, как до трактира  добрались.
Народ  на  улицах  дивился,  но охальничать не  спешил.  Видать
булава иванова  производила  хорошее  впечатление на заносчивых
киевлян.
     У трактира Иван  слез  с коня, бросил поводья подбежавшему
мальчишке-половому и велел:
     - Задашь меру овса, да протрешь  досуха.  Не  ленись, а то
обижу.
     Иван двинулся в гостеприимно  приоткрытые  двери трактира.
За его спиной Емеля втолковывал половому:
     - Нарубишь дров,  только осиновые не бери, бери березовые.
От них  жара больше, а копоти  меньше. Золу выгребешь.  Приду -
проверю!
     Свободный стол  нашелся  не сразу. Пришлось выгрести из-за
него четверых пьяных киевлян да отнести их к двери. После этого
друзья уселись друг против друга и лукаво переглянулись.
     - Медовухи! - гаркнул Иван.
     - Зелена вина! - добавил Емеля.
     Из закуски имелись  лишь медовые пряники по копейке пара и
печеные каштаны. Но друзей это не смутило.
     - Как  будешь  к  Несмеяне пробиваться? -  поинтересовался
Иван после третьей кружки медовухи. -  Простых  мужиков  к  ней
пускать не велено.
     - А я простой? - плаксиво  спросил  Емеля,  роняя голову в
ладони. - Простой, да?
     - Емелюшка, не обессудь... - Иван похлопал друга по плечу.
- Я-то  знаю какой ты  крутой, а Владимиру сие неведомо. Знаешь
что, иди-ка  со мной в  богатыри! Тут-то тебе дорога к Несмеяне
открыта будет.
     - Подумаю, -  наполняя  очередную  кружку, сказал Емеля. -
Подумаю...
     Медовуха  с  пряниками шла  замечательно.  Когда  бражники
приступили к зелену вину, на Ивана напала сентиментальность.
     - Ох, отец-богатырь, как же ты без меня будешь? - причитал
он. - Кого теперь сечь станешь? Ох, мамка!  Ох, печка теплая...
Я ее, бывало, по всей избе двигал, выбирал, где поуютнее...
     - А моя печка  сама ездит... -  лепетал Емеля, -  это  все
она... Она удружила...
     - Кто, она? Печка?
     - Какая печка?
     Иван поморгал и наполнил кружки заново.
     - Она... - продолжал  говорить загадками Емеля. - И в Киев
она меня  отправили. Женись, говорит,  на царевне. А я ехать не
хотел, ленивый я очень. К тому же и родным помогать надо. Папка
старый... ик!.. мамка старый... Как  они  дрова  из леса возить
будут?..
     Емеля встал и побрел  к  двери. Иван продолжал пить. Когда
Емеля вернулся,  будущий  богатырь  уже  заказал новую четверть
вина.
     - Печку я домой  отправил! - падая на стул, сообщил Емеля.
- Пуская она мамке дрова возит! Наливай!
     От дальнейшего  вечера  у  Ивана сохранились самые смутные
воспоминания. Помнилось, что  ходили они с Емелей по трактиру и
спрашивали у бражников, не печенеги ли  они.  Но  печенегов  не
нашлось. Потом пили медовуху. Потом  опять  зелено  вино.  Иван
кричал,  что  Емеля ему  теперь  - брат  родной,  а Несмеяна  -
золовка ненаглядная.  И  объяснял,  что  Емеля непременно будет
богатырем. Пили. Требовали у трактирщика закуску,  но и пряники
и каштаны кончились. Емеля клялся, что для Ивана  ему ничего не
жалко. И что закусь он враз организует...
     Потом опять искали печенегов. И, кажется, одного нашли,

     ...Солнышко  ласково  било  в глаза Ивану-дураку.  Будущий
богатырь разлепил  очи  ясные, проморгался и огляделся. Трактир
был  пуст.  Емеля исчез. Стол был уставлен пустыми  четвертями,
между которыми валялись огрызки пряников и  куча рыбьих костей.
Видать, организовал-таки Емеля закуску.
     - Ай  да  мы,  -  прошептал  Иван.  -  Богатыри,  не мы...
Трактирщик!
     Из-под стойки выполз трактирщик.
     - Где печенег? - спросил Иван строго.
     - Не было такого, - признался трактирщик.
     - А кого ж мы лупили за Русь-матушку?
     - Мойшу-портного.
     - Да?
     Иван погрузился в раздумье. Потом сказал:
     - Врешь. Печенег это был... А дружок мой где?
     - Ушел с  печенегом  обновку  шить  богатырскую, - покорно
сказал трактирщик.
     "Решился-таки в богатыри", - подумал Иван. Помолчал. Потом
взял со стола недогрызенный рыбий хвост и стал им обмахиваться.
     - Душно мне... Тяжко... Поправиться бы, а?
     - Вмиг! - ожил трактирщик, - Только что завоз был.
     Вскоре на  столе  появилась  немудреная богатырская снедь:
крынка огуречного рассола, коврига хлеба, пара бананов и спелый
ананас.  Иван   вяло  выпил  рассол,  закусил  бананами,  потом
размазал ананас по ковриге и проглотил.
     Полегчало...
     - Сколько с меня, добрый человек? - поинтересовался он.
     - Рупь  с  полтиной,  да  два  гроша  на  чай,  -  сообщил
трактирщик.
     Иван, не споря,  заплатил и, почти не пошатываясь, вышел в
конюшню.  Оседлал   Гнедка  и  медленно  поехал  в  направлении
богатырских казарм. По дороге неторопливо проверял пожитки - не
уперли ли ночью чего лихие  молодчики.  Деньги  целы. Булава на
месте.  Конь...  Конь на месте. Грамотка отцовская к  Микуле...
Грамотка!
     Грамотки не было. С минуту Иван-дурак обшаривал карманы, и
вдруг шальная мысль забрела ему  в  голову.  Емеля! Он грамотку
спер! Предатель! Негодяй! Ах, Емеля, Емеля, браток названный...





     Богатырские казармы были украшением стольного града Киева.
Окруженные цветущими каштанами и питейными заведениями, казармы
сии издавна стали местом отдыха горожан. Сюда приходили детушки
малые - на богатырей-заступничков посмотреть, старцы седобровые
- о жизни  погутарить, девки веселые - род богатырский множить.
Иван с восторгом оглядывал праздную  публику,  и  ему  хотелось
громко и радостно крикнуть: "Я - Иван-дурак, будущий богатырь!"
     Но он сдерживался.
     Уже шагов за сто от казармы Иван заслышал задорный посвист
сабелек и глухое  уханье  булав. То богатыри забавлялись играми
молодецкими.
     Гнедок прянул  ушами  и  подозрительно посмотрел на Ивана:
туда ли мы едем.
     - Что ты,  сыть,  травяной  мешок, спотыкаешься! - гаркнул
Иван. Открыл было  рот снова, но забыл, что полагается говорить
дальше, и закрыл его.
     Подъехали   к   воротам,  отлитым   из   пудовых   подков,
износившихся под лошадьми богатырскими.  "Первое  испытание", -
понял  Иван  и распахнул  ворота.  Очам  его  открылась  чудная
картина.
     На    широкой    дубовой    лестнице,    перемежая    дело
импровизированными   присказками,    фехтовались   на   булавах
богатыри. Одеты они  были  в кольчуги булатные, рубахи шелковые
да сапоги кирзовые. Особенно понравился Ивану  толстый и потный
богатырь лет  пятидесяти,  который,  обломав  булаву  о  головы
настырных сотоварищей, схватил за ноги  другого  богатыря  -  с
тонким интеллигентным  лицом,  и  стал  лупить  противников им.
Интеллигентный богатырь при этом не  терялся  и  в момент удара
пытался  укусить  сотоварищей  за   незащищенные   части  тела.
Лестница тряслась от богатырского хохота.
     - Как  пройти  к  Микуле  Селяниновичу? - спросил  Иван  у
проходящего мимо богатыря, слезая с перепуганного Гнедка.
     - К Микуле? Да по лестнице дубовой, в палаты каменные, - с
тщательно скрываемым почтением ответил богатырь.
     Иван вдохнул побольше воздуха и, поминутно извиняясь, стал
протискиваться мимо  резвящихся.  Пару  раз его огрели булавой,
разок укусили за ногу, но через  каких-то  полчаса  Иван  вошел
таки в палаты каменные.
     Микула Селянинович  сидел  на  лавке и задумчиво перебирал
руками землю  сырую,  насыпанную  в  большую  дубовую кадку. Он
тосковал по простому пахарскому труду, но  как  мог  боролся  с
этим чувством.
     - Исполать тебе, Микула Селянинович, - нараспев  обратился
Иван  и в  пояс  поклонился. - Привет  тебе  от старого  друга,
Ивана-Черная  Рука,  Гроза морей.  А  я  сынок  его  беспутный,
Иван-дурак. Пришел к тебе знатную службу сослужить, постоять за
землю Русскую, лечь костьми за дело правое.
     - Сядь пока, -  гулко  произнес воевода и, убедившись, что
его трогательная тоска  по  прошлому замечена, отставил кадку в
угол. - А сколько ж тебе лет, дитя мое?
     - О, очень  много,  сударь,  восемнадцать!  -  с восторгом
ответил Иван.
     - Рука твоя тверда?
     - Тверда!
     - Нога твоя тверда?
     - О да!
     - Ну и белиберда, -  тоскливо  простонал Микула, но все же
продолжил: - Вот верная черта...
     - Всегда! - не к месту, но в рифму встрял Иван.
     - ...дурацкого,  испытанного  стиля.  -  Продолжил  Микула
Селянинович, не обратив на него внимания. - О Боже!.. И я таким
же юным был, когда мы печенегов в первый раз побили...
     Наступило тягостное молчание. Первым нарушил его Микула:
     - Чего это мы, а?
     - К слову пришлось, - вежливо ответил Иван-дурак. - Так я,
значит, в богатыри записаться хочу.
     Микула помолчал, потом задумчиво произнес:
     - В богатыри... Так ведь богатырю надобно  иметь не только
сердце  доброе,  а ноги твердые, не только  булаву  тяжелую,  а
голову крепкую, надобно еще...
     Но  Иван  так  и  не  узнал,  что  еще  надобно настоящему
богатырю. Микула Селянинович медленно поднялся и переспросил:
     - Так  ты   говоришь,   что   сын  дружка  моего  старого,
Ивана-Черная  Рука,   Грозы   морей?   А   где   грамотка  твоя
рекомендательная?
     - Нету, -  со  стыдом  признался  Иван.  - Выкрадена ночью
татем лихим.
     - Выкрадена,  говоришь.  Может быть. На отца ты и  вправду
похож, только рожа еще  глупее.  Но вот какая незадача: являлся
уже утром один добрый молодец с грамоткой, где  сказано, что он
- Иван-дурак!
     - То тать ночной! - возопил Иван.
     - Возможно, возможно... Но  в  богатыри он уже зачислен, и
дать  делу  обратный ход  я  не  в  праве.  Посуди  сам, добрый
молодец: обстановка  в  Киеве сложная. Владимир Красно Солнышко
заботами  затуманен,  Василиса  Премудрая  в  сторону   Кащеева
Царства поглядывает...  Поп  Гапон воду мутит, интригует. Бояны
песенки крамольные  по  кабакам  поют...  И  тут такой скандал:
богатырь-самозванец!  Как   же  после  этого  народ  станет  на
защитников своих поглядывать? Нет, Иван.  То  есть,  не Иван, а
незнакомый мне молодец. Не могу я тебя в богатыри принять!
     - А что же мне делать! - испуганно вскочил дурак. - Деньги
как  вода  меж  пальцев  текут,  в  городе жить  лишь  три  дня
разрешили!..  Не  могу   я   к  батьке  с  позором  воротиться!
Хворостиной до смерти запорет!
     Микула потер лоб.
     - Что делать? Подвиг  соверши, тогда я тебя и без грамотки
в богатыри  зачислю.  Будешь  прозываться Иван-дурак Второй или
Иван-дурак Премудрый. Как захочешь. А рубли...  тьфу! Возьми да
свои настругай, сейчас во всех губерниях так делают. Не захочет
трактирщик  принимать  -  так  ты его - булавой!  Кстати,  если
красиво настругаешь, мне принеси, я коллекцию собираю.
     Иван кивнул и грустно поплелся к выходу.
     - Эй,  постой!  -  окликнул  его Микула. -  Можешь  просто
самозванца в мать-сыру землю вогнать по  маковку, грамотку свою
забрать, да и числиться богатырем. Я виду не подам, а остальные
с тем богатырем еще не побратались.
     Воспрянув  духом,  Иван  выбежал   на   дубовую  лестницу.
Богатырские  игрища  на  ней  уже  кончились,  зато - о  улыбка
судьбы! - посреди лестницы сидел предатель Емеля!
     Иван вытащил булаву, поплевал на ладони, подкрался к Емеле
сзади и завопил:
     - Попался, тать  ночной!  Вставай,  то смерть твоя пришла!
Выходи со мной  на сыру  землю биться,  я  тебя в  три удара  в
землицу вколочу!
     Емеля повернулся и грустно сказал:
     - Здорово, Иван... Чего орешь-то?
     - Выходи со мной... - на тон ниже начал Иван.
     - Банан хочешь?
     - Хочу, - признался Иван и, отложив  булаву, сел рядышком.
Емеля достал из-за  пазухи  связку спелых, лишь чуть-чуть мятых
бананов,  и  они  принялись   сноровисто   очищать  излюбленный
россиянами фрукт. После второго банана Иван осведомился:
     - Чего ж ты, падла печенежская, грамотку мою спер?
     - Как спер? - обиделся Емеля. - Ты ж сам ее подарил! Сам в
руки сунул, да уговорил в богатыри пойти, тобой назваться, чтоб
к Несмеяне допустили.
     Иван потер лоб... И вспомнил. Точно. Пихал он Емеле в руки
грамотку,  кричал  слова  задорные,  уговаривал,  словно  девку
красную... Охохонюшки... Сам свое богатырское счастье отдал!
     - Ну и как, допустили? - смущенно поинтересовался он.
     - Вечером  заступаю  в караул у ее опочивальни, -  грустно
сказал Емеля.  - Да, Иван, тяжка  служба! Как мне  сегодня бока
намяли, вспомнить  страшно... Эх, просил  же я ее дать мне силу
богатырскую!  Не  пойму,  то  ли  не дала,  то  ли  я  и прежде
богатырем был... Оплошала она.
     - Кто "она"?
     - Да щука моя волшебная, что все желания выполняет...
     Иван  крепко   зажал   рот  боевой  рукавицей.  Ему  вдруг
явственно  вспомнилось,  как  стоящий  в  обнимку  с  полоненым
печенегом Мойшей Емеля вопит: "Закуски нет, Иванушка?! Не беда,
исправим! Мне для тебя и ЕЕ не жалко!" А еще  вспомнились Ивану
рыбьи кости на трактирном столе.
     - У тебя память часто отшибает? - поинтересовался Иван.
     - Нет,  сегодня  впервой  такое случилось... Как  медовуху
пили - помню,  как  печенега полонили - тоже.  А  дальше - хоть
убей... К слову, убивать-то ты меня будешь?
     - Что  ты,  Емелюшка, - ласково сказал Иван,  -  То  шутки
наши, богатырские. Ну, мне пора.
     И  он  тоскливо пошел  по  коридору,  вытирая  о  кольчугу
измазанные  в  бананах  пальцы.  Бедный  Емеля!  Лишился  своей
единственной опоры - щуки! А ради кого? Ради  него, дурака! Как
тут обижаться...
     Иван  всхлипнул,  промакнул  глаза  носовым  платочком   и
сослепу налетел на бредущего по двору богатыря.
     О, это был  богатырь, так богатырь! Лицо его было отмечено
печатью   аристократизма,  булава   была   украшена   каменьями
самоцветными, а походка - почти тверда. От толчка Ивана он упал
на землю, но сноровисто поднялся и насупил брови.
     - Извиняйте,  -  буркнул  Иван  и  попытался  проследовать
дальше. Но богатырь крепко держал его за кафтан.
     - Добрый  молодец!  Вы  скверно  воспитаны!  Вы   толкнули
богатыря,  находящегося  в  состоянии  жестокого  похмелья,   и
считаете, что это вам сойдет с рук?!
     - Я толкнул вас нечаянно, а толкнув - извинился, - ответил
Иван, пытаясь  освободиться. Богатырь отпустил кафтан, но вслед
презрительно бросил:
     - Сразу видно, что вы не киевлянин...
     - Да!  -  взвился Иван.  -  Из-под  Мурома  я!  Но  это не
помешает мне окоротить на голову заносчивого киевлянина!
     - Хорошо,  -  промолвил богатырь довольно. - В полдень  на
Куликовом поле. И не забудь мамке с папкой  отписать, что погиб
от рук Добрыни Никитича.
     - Добрыня! - охнул Иван. Но богатырь уже прошел в казарму.
     Продолжая  свой   путь  по  двору,  Иван  прикидывал,  как
поделикатнее сообщить родителям горестную весть. Может, сначала
написать все свежие  новости,  а в посткриптуме упомянуть: так,
мол,  и  так, убит Никитичем... Или наоборот: сначала  сказать,
что   помер   от  рук  Добрыни,  а  потом  весело   пересказать
предшествующие собы...
     Сегодня у Ивана был  невезучий  день. Он не заметил группу
богатырей, едущих наперерез, и был  сбит  лошадью  того  самого
толстого богатыря,  который  давеча  так  ловко  расправлялся с
сотоварищами  на  лестнице.  Наткнувшись на покрытый  кольчугой
лошадиный  бок,  Иван-дурак запнулся и упал под конское  брюхо.
Богатырь остановился и с хохотом заявил:
     - Попал под лошадь! Ну  и  добры молодцы шастают по нашему
двору! Со смеху помрешь!
     - Дави его,  Илюха!  -  радостно  посоветовал  ему  другой
богатырь.
     - Да ладно, пущай живет. Тем паче, по роже судя, земляк он
мой.
     Иван потряс головой и сел под  лошадиным брюхом. Посмотрел
вверх и поморщился.  Позор!  Даже не  конь  добрый его сбил,  а
добрая кобыла.
     - Славная у тебя  лошадь,  Илюшенька, - подал тем временем
голос тот богатырь, что советовал  задавить  Ивана.  - Будь эта
кобыла конем, была б ей цена триста рубликов.
     - Ха!  Эта  лошадь  отродясь  конь,  а  цена ей -  пятьсот
рублей! - не моргнув глазом соврал Илья. -  Эй, добрый молодец,
долго будешь под моим конем разлеживаться?
     Иван-дурак  вылез  из-под лошади,  раздвинув спускающиеся,
видно для маскировки, до самой земли звенья лошадиной кольчуги,
и ехидно ответил:
     - Был бы конь - сразу б  вылез! Искал я, за что ты пятьсот
рубликов отдал, а нашел только на триста!
     Наступило гробовое  молчание.  Илья  поднял булаву, потряс
ею, потом сдержался и коротко произнес:
     - Ровно в полдень...
     - На поле Куликовом, - поддержал его Иван. И, понимая, что
помирать все равно придется, добавил, куражась:
     - Только не подводи своего коня к моему Гнедку. Он у меня,
как огонь жарок, не устоит!
     - Не люблю я земляков  убивать.  Да придется, - со вздохом
сообщил богатырь. - Пока, муромчанин!
     "Земляков?.." - понял вдруг Иван.
     - Илья Муромец?! Заступничек?!
     Но  тот  уже ехал дальше, сокрушаясь о нынешней  молодежи,
которая не способна отличить коня от кобылы.
     - Так,  доигрался,  -  пробормотал  себе под нос  Иван.  -
Добрынюшка-то  добрый,  может  и  пощадить... А вот  Муромца  я
обидел знатно... Кто ж меня, дурака, за язык тянул? Ой-ой-ой.
     Он взнуздал Гнедка и печально промолвил:
     - Теперь буду  практиковать хорошие манеры. Без закуски не
пить,  матушке  письма писать... С богатырями не ссориться.  О!
Кстати...
     Перед Иваном  стояла  группа о чем-то оживленно беседующих
богатырей. Один  из  них,  тощий  и  интеллигентный, был дураку
знаком. Именно его  использовал  Муромец на лестнице в качестве
булавы.
     Так вот,  из  кармана  этого  богатыря случайно вывалилась
грамотка. И  рассеянный  богатырь,  наступив  на  нее  кирзовым
сапогом, стал втаптывать бересту в грязь.
     - Расступись,   расступись,   -   заорал  Иван  и,   ловко
перегнувшись с  коня, выхватил грамотку из-под сапога богатыря.
Тот смерил его гневным взглядом и заявил:
     - Что это вы, молодой человек, в грязи роетесь?
     - Вот,  -  радостно  пролепетал Иван, протягивая  богатырю
грязную бересту. - Вы письмецо обронили.
     - Это не мое письмо.
     - Но  я же  видел,  как оно выпало  из  вашего кармана!  -
настаивал Иван.
     - Ха! - хором воскликнули богатыри, поглядев на бересту. -
Почерк Марьи-искусницы. Уж не шашни ли у тебя с ней, Алешенька?
     - Нет. Это не мое письмо. И почерк не Машин. Или вы хотите
сказать, что и сами получали от нее письма?! - заорал богатырь.
Его товарищи сконфуженно опустили глаза.
     - Это  просто  заявка  Микуле  Селяниновичу  на   комплект
праздничных  кольчуг,  -  потрясая  грамоткой  продолжил  Алеша
угрожающе. - Верите?!
     - Верим, верим, - затараторили богатыри.
     - Ну  хорошо,  коли  так.  Я отдам бересту  Микуле...  при
случае.
     Богатыри стали торопливо расходиться. Иван остался один на
один с Алешей.
     - Юноша! Вы - убийца! - гневно заявил Алеша.
     - Да? - удивился дурак.
     - Да! Вы убили мою веру в чистую любовь. Так что...
     - В полдень, на Куликовом поле, - обреченно сказал Иван. -
Да, кстати, вы, часом, не знаменитый Алеша Попович?
     - Он самый, - удивился богатырь. - Откуда знаешь?
     - Догадался, -  разворачивая  Гнедка,  бросил  Иван.  - До
встречи на поле...
     Долго  скакал  Иван по Киеву. "Ох  и  дурак, - думал он  о
себе.  -  поссориться  с  тремя  былинными   героями,  с  тремя
богатырями!" Он пришпоривал  Гнедка и гнал все дальше и дальше,
пока не понял, что его  одолевает  сушняк.  Подъехав к колодцу,
Иван стал ждать.
     Через полчаса к колодцу подошла красна девица.
     - Красна девица! - позвал ее Иван.
     Та лукаво улыбнулась.
     - Дай-ка  мне  испить водицы, от вражьей крови умыться,  -
продолжил Иван.
     - Какой смешной,  -  фыркнула  девушка  и,  набрав  полное
ведро, изящно протянула его дураку. Второе  она поставила перед
Гнедком, чем сразу завоевало его сердце.
     Допив водицу, Иван икнул и спросил:
     - Как звать-величать тебя, красна девица?
     - Марья-искусница,  -  томно  произнесла  красавица.  -  И
никакая я не девица, а вовсе мужнина жена.
     - То дело поправимое, - похлопав по булаве, сказал Иван. -
Ох, Марьюшка, люба ты мне! Давай, пофлиртуем легонько?
     - Светло еще, добрый молодец, - остановила  она его порыв.
- Что люди добрые скажут? Приходи вечером на сеновал.
     - Эх, Марья. Не дожить мне  до  вечера,  - грустно сообщил
Иван. - Вызвался  я биться с Ильей Муромцем, Добрыней Никитичем
да Алешей Поповичем... Кранты мне.
     - Да, тяжко  дело,  -  облокотившись  о  колодец,  сказала
Марья-искусница. - Со всеми сразу, что ль, биться будешь?
     - Выходит, что так. В полдень, на Куликовом поле.
     - А победить слабо.
     - Слабо, - признался Иван. - Да и не поднимется у  меня на
заступничков народных булава.
     - Чем  бы  тебе помочь?.. - задумалась Марья, доставая  из
кармана горсть жареных семечек и увлеченно их лузгая. - Будешь?
     - Да я больше бананы уважаю, -  слабо  возразил  Иван,  но
взял у Марьи полпригоршни семечек. - Так как насчет флирта, а?
     - Приходи на сеновал, - твердо повторила  Марья.  -  А  на
поле Куликовом  всякое  может  случится.  Не  вешай носа раньше
времени.
     - Буду жив  - приду, -  вздохнул Иван и медленно поехал на
Куликово поле.




     Прибыв на поле, Иван обнаружил,  что  опередил  всех  трех
своих противников. Будучи человеком хоть и  простодушным, но не
лишенным определенного чувства юмора, Иван усмехнулся про себя:
"Похоже, на тот  свет я спешу  больше остальных..." Но  тут  же
мысль его продолжилась:  "Оно  и понятно, потому как противники
мои  -  настоящие былинные  богатыри,  на  тот  свет  они  и не
собираются..." От догадки этой Иван приуныл и понурился.
     Горестные  размышления  его прервало  появление богатырей.
Появившись с  разных  сторон  Куликова  поля,  они одновременно
сошлись  в  его середине и теперь озадаченно разглядывали  друг
друга.
     - Та-ак, - нарушил тишину Илья Муромец, - что это значит?
     - Я дерусь с этим добрым  молодцем,  -  объяснил  Добрыня,
указывая на  Ивана рукой и  тем же движением как бы приветствуя
его.
     - Но я тоже дерусь с ним, - заявил Илья.
     - И я, - добавил Алеша.
     - А теперь,  милостивые  богатыри,  когда вы все собрались
здесь, -  поспешил  прояснить  ситуацию  Иван,  - разрешите мне
принести вам свои извинения.
     При слове  "извинения" лицо Добрыни затуманилось, по губам
Ильи   скользнула    пренебрежительная   усмешка,   Алеша    же
отрицательно покачал головой.
     - Вы не так меня поняли, - поспешил объясниться  Иван, - я
прошу вашего  извинения за то,  что убить меня сможет лишь один
из  вас  троих,  а  значит,  еще  двое  останутся  без должного
удовлетворения. Поверьте, ежели я  мог  бы умереть трижды, я бы
сделал это только из уважения  к  вам. И еще. Хочу я  попросить
вас:  опосля  погибели  моей,   отправьте   отцу-батюшке  моему
весточку. Что, мол, полег твой сын  Иван-дурак  за  землю  нашу
Русскую, - Иван шмыгнул носом.  -  Но никому больше о том,  как
звать меня - не сказывайте:  пусть  молодец  Емеля, моим именем
воеводе назвавшийся, так дальше и прозывается...  - Говоря это,
он ощущал крайнее смущение от мысли, что богатыри решили, будто
он   хотел   уклониться   от   поединка.   Потому,    произнеся
вышеприведенную тираду, закончил он так: - А теперь - к делу! -
И,  выхватив   без   дальнейших   проволочек  булаву,  принялся
угрожающе раскручивать ее над головой.
     Богатыри умиленно его разглядывали.
     - Славный юноша, - заметил Добрыня.
     - Не честь бы богатырская, я предпочел бы его  иметь не во
врагах, а в сотоварищах, - признался Илья.
     - Согласен с вами, друзья мои,  -  сказал  Алеша, - однако
драться придется,  и тут наше  положение еще сложнее чем его, -
кивнул он  на продолжающего со свирепой физиономией размахивать
булавой  Ивана.  -  Не  можем  же  мы,  в  самом  деле,  втроем
наброситься на этого бедного отрока. Как быть?
     - Самым  разумным  будет  драться  с  ним  по  очереди,  -
предложил Добрыня. - Давайте посчитаемся, кому первому.
     - Не пойдет!  -  не  прекращая  вертеть булавой, выкрикнул
Иван. -  Первый  имеет  больше  шансов получить удовлетворение!
Вместе деритесь, кому повезет!
     - Давайте так, - высказал свой вариант  Илья,  -  пока  он
двоих не ухайдакает, драться не будем. А уж  кто останется, тот
ему за  всех отплатит. - С  этими словами он,  покорясь судьбе,
закрыл глаза  и, вытянув руки по  швам, замер. Не  долго думая,
его примеру последовали Добрыня и Алеша.
     Запыхавшийся Иван опустил булаву и обиженно крикнул:
     - Вы что, издеваетесь?! Не могу  же  я  беззащитных  людей
бить!
     Богатыри открыли глаза и переглянулись.
     - Да-а, - протянул Илья Муромец, - незадача...
     И тут сие неестественное  равновесие  благородств нарушило
появление на  поле  необычного  существа. Вообще-то, трехглавый
змей на Руси - не диковина.  Ребятишки  их  дразнят,  богатыри,
прибавляя себе славы, бьются, а особо  удачливые крестьяне даже
ухитряются,  запрягши,  пахать и  боронить  на  них  землю.  Но
существо, появившееся  на  Куликовом поле сейчас, было необычно
как раз тем, что голов у него было не три, а четыре. Поглядывая
на явно  лишнюю  голову,  три  остальные  тоскливо  взревывали.
Богатыри уставились на змея.
     - Не  порядок,  -  прервал  всеобщее  замешательство  Илья
Муромец, - нас трое, а голов - четыре.  Кому-то две достанется,
а это - нечестно...
     - Позвольте  с  вами  не  согласиться!  -  вскричал  Иван,
радуясь  возможности  перед  смертью  совершить  хотя  бы  один
подвиг, - нас не трое, нас четверо! - И выкрикнул  первую часть
легендарного богатырского лозунга: - Один за всех!..
     - И  все  за одного! - рефлекторно отозвались богатыри  и,
выхватив мечи из ножен, ринулись на змея.
     Бедное  животное  и  не  думало  сопротивляться.   Пытаясь
уклониться  от  острых  лезвий,  три  его  головы  беспорядочно
мотались из стороны в сторону, переплетались  шеями и натыкаясь
на  лишнюю,  ошалело  хлопали  глазами.  Последняя  же,  словно
выпавший из гнезда птенец, с любопытством озиралась окрест себя
до тех  пор, пока булава  Ивана не прекратила ее ознакомление с
этим миром. Удар раскроил зеленый череп,  а  еще  через  минуту
каждый из богатырей отсек по "своей" голове.
     Ноги змея расползлись,  он осел на землю и вдруг, вспыхнув
ярким голубым пламенем, исчез.
     Иван пораженно смотрел  на то место, где только что стояло
чудище, привычные же  к  этому явлению богатыри спокойно отерли
мечи о траву и вложили их в ножны.
     - Я  к  вашим  услугам!  - воскликнул Иван,  очнувшись,  -
продолжим  поединок!  - И тут заметил, что  богатыри  о  чем-то
таинственно перешептываются. Совещание их быстро закончилось, и
слово взял Алеша Попович:
     - Вот что,  добрый  молодец.  Негоже  нам  драться с тобою
после  того,  как  вместе  мы  чудище  одолели,  землю  русскую
защитили.
     - Что, струсили?! - истерично закричал  Иван  и  даже  сам
обалдел от своей дурости.
     Богатыри довольно заржали.
     - Кончай, земеля,  -  ласково  сказал  Илья,  - объясни-ка
лучше,  чего  это ты  про  лиходея  рассказывал,  именем  твоим
воеводе назвавшемся?
     Иван понял,  что боя не будет,  но радости своей  сумел не
выказать.
     - Да  не  лиходей  Емеля,  -  махнул  он рукой и  принялся
подробно рассказывать о  своей с последним встрече, о его любви
к Несмеяне и о собственном решении ему не мешать.
     Выслушав его рассказ, богатыри растрогались.
     - Да,  Вань,  - сказал Добрыня, когда дурак закончил  свое
повествование,  -   благородный   ты  юноша.  Может  быть  даже
благородней меня. А я очень благородный. И скромный.
     - Благородство-благородством, а  выручать надо парубка,  -
заявил Алеша. - Поехали к князю, все как  есть расскажем, пусть
он Микуле  прикажет в богатыри тебя принять, а  уж что с Емелей
делать - пусть сам решает.
     - Да не  могу я... - начал было Иван,  но его перебил Илья
Муромец:
     - А тебя никто и не спрашивает. И князю, и Микуле  мы твою
историю так  и так расскажем, а  то благородством своим  ты сам
себя в могилу сведешь. Так что поехали вместе.
     Делать нечего.  Пришпорил  Иван своего Гнедка и, понурясь,
двинулся вослед богатырям.
     Но  вскорости  настроение его изменилось. От того, что  на
полдороги  к  палатам  Владимира   повстречался   им  княжеский
стражник.
     - Не ты ль Иваном-дураком будешь?! - обратился он к нашему
герою.
     - Он, он, - подтвердили богатыри, - а чего?
     - Микула к себе требует, в дружину принимать.
     - А  Емеля  как же?.. - вырвалось  у  Ивана, но он тут  же
испуганно прикрыл рот ладонью.
     - Самозванец-то?  -   расплылся   в   улыбке  стражник,  -
самозванец утек.
     И  вот  что,  сопровождая  богатырей  и  Ивана,  рассказал
стражник дальше.
     Заступив в караул, Емеля выбрал удачный момент и прокрался
в   опочивальню   Несмеяны.   Несмеяна  рыдала  над   книжицей.
Напрягшись, Емеля прочел название на обложке: "Му-му".
     Емеля, умилившись, замер в дверях.  В  этот  миг  Несмеяна
приостановила  рыдания,  смачно  высморкалась  на  пол,  выжала
мокрую  от  слез  простыню,  затем открыла книжицу с  начала  и
разрыдалась с новой силой.
     - Не плачь, красна девица, - хриплым от любовного волнения
голосом сказал Емеля.
     Несмеяна   взвизгнула  и,   подскочив,   как   ошпаренная,
принялась  судорожно  оправлять  ночную рубашку. Однако  мокрая
рубашка   липла   к   телу,   подчеркивая   перед    охальником
соблазнительные округлости  тела.  Ноги  Емели от этого зрелища
подкосилися и, чтобы не упасть, он покрепче ухватился за косяк.
     - Ты кто?  -  с  искренним любопытством спросила Несмеяна,
прокричавшись.
     - Емеля я,  суженный  твой,  -  ответил тот приготовленной
заранее фразой.
     - Суженный?   -   переспросила    Несмеяна   и   кокетливо
всхлипнула. - А ежели я папеньку позову, тебе голову отрубят.
     - Не отрубят, - уверенно заявил Емеля, - потому как я тебя
сейчас  рассмешу.  А  тому,  кто  это  сделает,  батюшка  твой,
государь, обещался в жены тебя отдать.  Да полцарства впридачу.
Так что он мне уже почти что тесть.
     - Уже  рассмешил,  - хлюпнув  носом,  недоверчиво  сказала
Несмеяна.
     - Не веришь, - кивнул головой  Емеля.  - Ну гляди. - И  он
торжественно произнес: - По щучьему велению,  по моему хотению,
засмейся, царевна!
     Царевна изо всех сил попыталась скривить губы в улыбке, но
ничего у нее не вышло, и она снова тихонько заплакала.
     - По щучьему велению, по моему хотению, засмейся, царевна!
- повторил Емеля дрожащим голосом.
     - Да  щука-то  тут при чем?! - возмутилась царевна,  вновь
взахлеб разрыдавшись, - бестолочь!  -  И, с ненавистью глядя на
Емелю, закричала: - Папенька!
     - Ау, доченька,  -  раздался  из  соседней  комнаты  голос
князя.
     - Зови палача, папенька, клиент пришел!
     Пораженный  очередным предательством  щуки,  Емеля  понял:
пора делать ноги. И сделал их.
     ...Вызванный на место преступления Микула Селянинович  без
труда  определил,  кто был  наделавшим  переполоху  неудачливым
претендентом на руку  и сердце царевны. Объявив на Емелю розыск
по всей Руси, послал он и за Иваном дураком, чтобы восстановить
сына своего старого товарища в утерянных правах.

     - ...Вот  что,  Ваня, - сказал воевода дураку, когда  наша
четверка появилась  в его кабинете. -  Теперь все у  тебя путем
пойдет. Но  в богатыри я  тебя сразу принять не могу. Поскольку
ты, выходит,  вроде как помог прохиндею этому -  Емеле - в наше
доверие втереться...
     Иван хотел  было  возразить,  но Микула Селянинович осадил
его взмахом руки:
     - Знаю, знаю, что не  по  умыслу злому, однако ж... Походи
пока в "добрых  молодцах",  конюшни княжеские почисти. Конюха -
Авгием зовут. И там,  между  прочим, подвиги совершать можно. А
потом  и видно  будет. Однако  ж,  чую я,  а опыт  у меня,  сам
понимаешь, велик, ждут тебя большие дела!

     ...Выйдя от воеводы, обрадованные  богатыри  принялись что
есть силы дубасить  Ивана по спине и плечам, приговаривая: "Ну,
поздравляем, дружище!", "С назначеньицем!"...
     - Это дело надо спрыснуть! - уже  во  дворе  заявил  Алеша
Попович. Давайте-ка, друзья, соберемся вчетвером в кабаке часов
эдак в десять. В том, что на Муромской дороге, а?!
     - Дело говоришь! - согласился Илья Муромец.
     - Дело! - подтвердил Добрыня.
     И богатыри вскочили на коней. А с ними и Иван - на Гнедка.
     - Я бы рад, - взял он слово, - да только  остановиться мне
где-то надо, крышу над головой найти.
     - А  чего  ее  искать-то?!  -  заявил  Алеша,  -  к дядьке
Черномору тебя определим.  Один черт, у него на постое тридцать
три богатыря. Тридцать четвертым будешь! Тем паче, с хозяйкой я
знаком коротко, - добавил он потише, слегка зардевшись.
     После  слов  этих богатыри пришпорили коней и двинулись  в
известном им направлении. Иван поспешил вслед.

     ...Выйдя из черноморовской хаты, Алеша объявил:
     - С хозяйкой все улажено, заходи, располагайся. Она сейчас
одна дома, - он многозначительно подмигнул. - А мы пока пойдем,
подвигов поищем.
     - Не забудь: в десять - в кабаке! - напомнил Добрыня.
     - Не забуду! - заверил Иван и шагнул в сени.
     Там и встретила его хозяюшка... Марья-искусница.
     Иван так и обомлел. Марья же, приветливо улыбаясь, стояла,
держа во белых руках хлеб да соль.
     - Вот и свиделись,  добрый молодец. И на сеновал ходить не
надобно, - сказала  она  игриво. - Ну как,  не  лишней голова у
змея оказалась?
     - Ужель твоя  работа,  красавица?!  -  воскликнул Иван вне
себя от счастья.
     - Моя, не моя,  - скромно потупила  глаза Марья, -  а  все
таки не зря я "искусницей" в народе прозвана...
     Тут Иван опечалился:
     - Ты, значит, дядьки Черномора жена?
     Опечалилась и Марья:
     - Так это,  Ваня. Да только давно  уж я при  живом-то муже
вдовствую. Сутки напролет Черномор с тридцатью тремя богатырями
бражничает. А  придет домой, сразу  в ванну лезет: без воды он,
понимаешь, не может.
     - А на тебя и внимания не обращает?
     - Не обращает...
     - Да как же он может? На такую бабу!..
     Марья  Искусница,   забыв   на   миг  горести,  засмеялась
обольстительно:
     - А  ты,  Иван, хоть и дурак, а  хитер,  хитер!  Садись-ка
лучше столоваться.
     С этими словами Марья накинула на стол скатерть-самобранку
и принялась дружка своего нового поить да потчевать.
     За  вкусным  обедом, да  игривой  беседою,  преисполненный
самых  соблазнительных  надежд, Иван и не заметил, как  настало
ему время мчаться на условленную встречу с богатырями.




     Как на крыльях прилетел Иван в кабак.
     - Друзья! -  вскричал он, усаживаясь за уставленный снедью
дубовый стол. - Поистине сегодня счастливейший  день! Сегодня я
приобрел не только  трех  прекрасных друзей, но и возлюбленную!
Знали бы вы как она хороша! Как... как...
     - Эх Ваня, - остановил его  Илья  Муромец,  кладя  тяжелую
ладонь ему на плечо. -  Счастье  твое просто смешно. - С  этими
словами свободной рукой  он  поднял с пола трехведерную зеленую
бутыль и водрузил ее на  стол.  -  Хотел  бы я знать, что бы ты
сказал, если бы я рассказал тебе одну любовную историю.
     - Случившуюся с тобой?
     - Или с одним из моих друзей, не все ли равно?
     Алеша и Добрыня многозначительно переглянулись.
     - Расскажи, Илья Муромец, расскажи, - запросил Иван.
     - Выпьем, это будет лучше, - попытался сменить тему Илья.
     - А ты пей и рассказывай.
     - Это  действительно  вполне  совместимо, - заметил  Илья,
наполняя кружки богатырям и Ивану.
     Как  из   под   земли  перед  столом  вырос  благообразный
седоватый старец с гуслями на ремне.
     - Ой  вы,  гой еси,  добры  молодцы!  -  приветствовал  он
сидящих  и  протянул откуда ни возьмись взявшуюся  в  его  руке
пустую кружку,  раза в три  большую объемом, чем у богатырей, -
не споможите ль народному сказителю в  созидании вдохновения? -
спросил он явно риторически.
     - Да ты присаживайся к нам, Боян,  чего  уж,  -  предложил
Добрыня приветливо.
     Боян погладил  ладонью свою белую окладистую бороду, якобы
размышляя,   принять   ли   приглашение,   затем   ответил    с
достоинством:
     - Что ж,  не грех с героями  былинными чарку распить.  - И
опустился на скамью рядом с Алешей.
     Тот вскочил и церемонно обратился к Ивану:
     - Знакомься, Ваня, это Боян. Поэт.
     Затем повернулся к старцу:
     - Боян, это Иван. Дурак.
     - Знаю, знаю, - закивал старец, - дуракам на Руси завсегда
почет. Много я  о  тебе преданий слышал, Ваня.  А  вот ликом ты
каков, еще не видывал.
     "Интересно, чего это он  обо  мне слышать мог?" - удивился
Иван, но промолчал, решив однако порасспросить еще.
     А Боян продолжил:
     - Что ж, друзья мои,  за  удаль молодецкую! - Он опрокинул
кружку, затем смачно крякнул и занюхал  выпитое грязным рукавом
кафтана.
     Богатыри последовали  его примеру. Иван осушил свою кружку
залпом, и почувствовал, что его глаза  вылезли  на  лоб.  Алеша
галантно подал ему крынку с огуречным рассолом:
     - Запей, Ванюша.  Царская  водка - напиток богатырский, не
сразу по нутру бывает. Не печалься, привыкнешь вскорости.
     Иван  осушил  крынку  и  лишь после этого сумел  с  хрипом
выдохнуть.
     Боян, черпая  большой  расписной  деревянной ложкой черную
икру и намазывая ее на печеные  плоды  хлебного  дерева,  вновь
обратился к Илье:
     - Мне показалось,  своим  появлением  я, богатырь, перебил
тебя.
     - Да, да, Илья, - обрадовался  Иван,  к  которому дар речи
уже вернулся, - ты начал любовную историю...
     - Вы непременно  этого хотите? - обвел Илья присутствующих
тяжелым взглядом. Те закивали, набивая рты яствами.
     - Хорошо, пусть  будет  по-вашему...  Один из моих друзей,
некий  богатырь,  родом,  как  и  я,  из  села  Карачарова, что
недалече от славного города Мурома...
     - Брось жеманиться, Илюша, - перебил его Баян, - в селе-то
Карачарове только один богатырь и был.
     Илья Муромец густо покраснел.
     - Что ж, ладно, будь по  вашему,  -  сказал он замогильным
голосом. - Резанем правду-матку... Так  вот.  Родился  я в селе
Карачарове,  что   под   Муромом,   отец   мой,   батюшка,  был
крестьянином. И сидел я сиднем целых тридцать лет...
     - А чего? - удивился Иван.
     - Детский паралич, - шепотом пояснил Алеша.
     Тем временем  Боян,  не дожидаясь приглашения, хряпнул еще
кружку, утер губы ладонью и вмешался:
     - Ну,  эту-то  историю любой дурак знает. Разве что  кроме
этого, -  он покосился на Ивана. - И  как тебя калики перехожие
вылечили, и как ты Святогора-богатыря в гроб загнал. И как жену
твою  Калин-царь  извел.  А  вот  про  любовную интрижку, -  он
скабрезно хихикнул, -  про  это мы  еще  не слыхивали. Ближе  к
телу, Илюша!
     Илья ударил кулаком по  столу  так, что огурцы и апельсины
запрыгали по нему, как мячики.
     - Слушай, дед, еще раз вякнешь,  седин  твоих  не  пожалею
я...
     - Молчу, молчу, - испуганно затряс головой Боян.
     - Не, Илюха, ты кончай, - вмешался Алеша Попович, - старик
дело глаголет. Обещал про бабу, а сам опять про калик своих...
     Услышав эту фразу,  Добрыня  поднялся, держа свою кружку в
вытянутой руке:
     - За пр-р-релестных дам!
     Выпили.
     - Ну  ладно,  -  сказал  Илья, - дело, значит,  было  так.
Перебив  всю  нечисть вокруг Мурома, собрался я  на  службу  ко
Владимиру. Отстоял  заутреннюю,  седлал  своего  добра  коня  и
попер. Еду  я еду, вдруг  - на  дороге камень, а  на камне  том
надпись...
     Боян,  желая  вставить словечко, открыл было рот, но  Илья
показал ему свой волосатый богатырский кулачище, и тот, клацнув
зубами, рот захлопнул. А Илья продолжил:
     - "Налево пойдешь,  в  избу  читальню  попадешь,  - на том
камне писано, - направо пойдешь, славу  себе  сыщешь,  а  прямо
пойдешь, голову свою сложишь".  Ну,  думаю, налево мне не надо,
грамоте-то  я  не  шибко  обучен.  За  славой мне тоже  недосуг
бегать,  пусть  она за  мной  бегает. И  двинул  я коня  прямой
дороженькой. На Киев. И любой богатырь бы так поступил, верно я
говорю?
     Алеша и Добрыня  согласно  закивали. И вновь опрокинули на
радостях свои  чарки  в  глотки.  Вокруг раздался одобрительный
гул.  Впервые,   доселе   увлеченный   беседой,  Иван  украдкой
огляделся. В кабаке  за столами дубовыми сидело по меньшей мере
три десятка бравых молодцев. И  все  устремили  свое внимание к
столу его новых товарищей.
     - Ну вот, - продолжал Илья, - не прошел мой конь и десятка
верст, как услышал я  посвист  змеиный, да окрик звериный. Конь
мой  встал,  как вкопанный,  а  я, хоть  и  не робкого  десятку
уродился, сомневаться стал: туда ли еду. Кровь от того свиста в
жилах, прямо скажу, стынет.
     Глянул я по  сторонам, никого нетути. Глянул вверх и вижу:
на трех дубах корявых гнездо  огромадное  свито.  Тут слетает с
него и встает передо мной птица-не птица, человек-не человек...
     - Соловей разбойник,  - не выдержав, вставил словечко Боян
и испуганно прикрыл рот ладонью.
     - Точно, -  сказал  Илья  с расстановкой, тяжелым взглядом
смерив старца, - соловей.
     - Молчу,  молчу,  -  затравленно  втянул  голову  в  плечи
сказитель.
     - Правильно, - одобрил Илья, - и вот говорит мне соловьище
этот поганый:  "Доброго пути тебе, Илья  Муромец. А давай  мы с
тобой, богатырь,  побратаемся.  Будь  ты  мне братом названным.
Станем  мы  по  Руси  гуляти  рука  об  руку,  подвиги  вершить
богатырские".  Ничего  я ему  не  ответил,  только  вынул  свой
булатный меч, да и срубил чудищу буйну голову...
     - За что?! - поразился Иван.
     - А так,  - объяснил Илья,  - что  б не лез  с любовью  со
своей.
     - Темный ты, - сказал тихонько Боян Ивану на  ухо, - былин
не  знаешь.  У них, у богатырей,  заведено  так. Вот и Алеша  с
Тугариным тоже, и Добрыня...
     А Муромец рассказывал дальше:
     - Положил  я  соловьеву голову в чемодан и дальше  двинул.
Чуть-чуть проехал, глядь: терем расписной. Постучал  я в дверь,
та из петель-то и выскочила. А в сенях - девица  красная стоит,
в руках кочерга: от врага обороняться. Как ударила  она мне той
кочергой промеж глаз, так и полюбил я ее сразу.
     - Ну наконец-то, до дела добрался, - радостно потер ладони
Алеша, а Добрыня спросил, поблескивая глазами:
     - А какая она, девка-то? Опиши, да поподробнее. Ноги, там,
у ней какие, остальное все...
     - Какая? - переспросил Илья и тут же ответил: - А  мне как
раз под стать. Кочерга-то у ней была в девяносто пуд.
     - А ноги-то, ноги? - настаивал Добрыня.
     - Ноги?..  -  Илья задумался, потом пожал плечами, -  ноги
как ноги, шестьдесят восьмой размер.
     Добрыня мечтательно  закатил  глаза  к  потолку и зачмокал
губами. А Иван  вспомнил свою изящную миниатюрную Марью и вновь
утвердился в мысли, что о вкусах не спорят.
     - "Красна девица, - спрашиваю я ее,  -  как  звать  тебя?"
"Алена", -  отвечает. "А будь  ты, Алена, женой мне", - говорю.
Улыбнулась она в ответ,  словно  солнышко взошло ясное, и вижу:
полюбился я ей. Взял я ее  на руки, отнес во поле чистое, и тут
же мы с ней и повенчались - под ракитовым кустом.
     - Вот это по нашему! - хлопнул себя по коленке Алеша  и от
избытка чувств опорожнил очередную чарку. Иван  же, разомлев от
алкоголя и грез о Марье мечтательно произнес:
     - И жили они долго и счастливо...
     - Если бы! - горестно осадил  его  Илья, - эх, если бы.  И
умерли бы  мы в один  день... Уж кто-нибудь позаботился бы. Так
нет, вернулись мы к ее терему  рука об руку, тут и попутал меня
нечистый похвастаться. Поставил  я в горнице ее на стол чемодан
свой  да и  говорю:  "Глянь, Алена, от  какого  чудища я  землю
русскую избавил!" И крышку-то отворил. Как на голову соловьиную
Алена глянула, закручинилась.  "Что  ж ты, богатырь, наделал, -
говорит, - это  ж  батюшка мой, отец родный.  Люб  ты мне стал,
Илюша, да отец - дороже. Поеду я теперича в Киев-град  на тебя,
богатыря,  управу  искать  у  князя,  у   Владимира,  у  Красно
Солнышка".  Сказала  так, вскочила в седло моего  коня  и  была
такова, только пыль вдалеке заклубилася. Так-то вот.
     Не сдержался тут Иван и заплакал во весь голос.
     - А дальше, дальше, что было? - спросил он, всхлипывая.
     - А дальше вот что было, - ответил Илья, ликом чернее тучи
став,  -  пошел  я во Киев,  во  стольный  град  пешим ходом. С
чемоданчиком. Три дня  и три ночи  шел, да раздумывал:  "Не  по
смерть ли я иду да по скорую? Не сносить мне головы, коль Алену
Владимир  послушает..."  Вот пришел я в Киев,  двинул  сразу  в
палаты  княжеские,  прошел во гридни столовые, глядь, князь  со
свитой своей пир пирует. Крест я клал по писанному, да кланялся
и Владимиру, и Василисе-княжне, и боярам, и богатырям...
     - Вот это я  уже помню! -  обрадовался Добрыня, -  как  ты
Владимира под  орех  разделал. Дозволь дальше мне рассказывать,
со стороны-то виднее.
     - Рассказ этот ноша мне  тяжкая,  - молвил Илья Муромец, -
не пристало богатырю ношу с плеч перекладывать.
     Он замолчал,  и  возникшая  пауза была довольно тягостной.
Наконец, он вновь нарушил ее:
     - Позднее  я  узнал, что,  выслушав  Алену,  князь  к  ней
сжалился и меня наказать обещался. А саму ее, красну девицу, за
попа Гапона сосватать...
     - А это еще кто? - спросил Иван.
     - Не знаешь? - удивился Боян, - ничего, узнаешь еще.
     - Гапон -  это  Владимиров  главный  советник,  -  пояснил
Добрыня. - Ежели  Алена за попа  выйдет, второй дамой  на  Руси
станет,  после  Василисы.  Но  сам  поп  -  прохиндей  тот еще.
Владимир ему верит, а мы, богатыри, закваску в нем вражью чуем.
Да доказательств нету.
     - Как вошел я в княжескую  гридню  столовую,  -  продолжал
Илья,  -  встретил  меня  Владимир неласково. "Это кто  еще,  -
говорит,  - к  нам  пожаловал, словно пес  пешком,  не на  коне
лихом?  Посадите-ка  его  на  конец  стола,  там, где нищие  да
убогие..." А рядом  с  князем попик  сидит.  Тот так надо  мной
насмехается: "То, видать, к нам Илюшка пожаловал, что не знает,
как к девице свататься,  не  срубив головы ее батюшке". Осерчал
я, понятно, за стол садиться не стал, только чемоданчик свой на
него кинул да и вон пошел...
     - Ой,  погоди,  Илья, - снова влез Добрыня, язык  которого
слегка заплетался, -  дай я хоть  расскажу, что у  князя  потом
было, ты же не видел. Когда ты вышел, да дверью  хлопнул, стены
в тереме треснули да  покосилися.  Чемоданчик мы открыли, там -
голова соловьева. Потом прибегает стражник: "Князь, - кричит, -
Илья  Муромец  с крыши твоей все золотые  маковки  посбивал,  а
теперь в кабаке сидит, пропивает их. И всю голь киевскую поит."
Рассердился князь, послал  семерых  богатырей Илью сковать да к
нему прислать. Не  вернулись те богатыри, споил их Илья. Послал
трижды по семь, и те не вернулися. Видит князь, вся дружина его
так переведется. Говорит:  "Видно  спутал я Илью-богатыря с кем
другим еще.  Кто тут храбрый  есть? Вы найдите его, да скажите,
что  приму  его  с  великими  почестями."  Тут мы  с  Алешей  и
вызвались. Ох, и погудели!
     - Да-а,   -   протянул   Алеша,   жмурясь   от   приятного
воспоминания, -  пока все маковки золотые  с Ильей на  троих не
пропили,  из  кабака  не  вылазили.  Потом   явились  втроем  к
Владимиру да  и говорим: "Прими,  князь, Илью в дружину, мы ему
даем  свою  богатырскую рекомендацию. А не примешь,  мы  с  ним
вместе по  Киеву пойдем да камешка  на камешке не  оставим". Ну
куда ему деваться было? Принял?
     - А  Алена-то  как?  -  поинтересовался  Иван,   несколько
обескураженный услышанным.
     - А  что  Алена?  -  горестно  тряхнул   головой  Илья,  -
похоронила она голову отцову как  положено,  да  так за Гапоном
сосватанная и осталась. Говорят и  свадьба  скоро.  Поймал я ее
как-то в княжеских сенях, зажал в угол, а она кричит: "Отстань,
видеть тебя, лиходея,  не  желаю! То  ли  дело Гапон -  мужчина
интеллигентный, грамотный..."  Отпустил  я  ее  с  богом, пусть
живет. А все Владимир, пес, приказал бы ей, пошла б за меня.
     - Ох, как прав  ты! - воскликнул  Алеша в сердцах,  -  пес
поганый  наш  князь!  Гапону-то  в  рот   заглядывает,  а  нам,
богатырям, уж третий месяц жалования не повышает!
     - Не ему, собаке, мы служим, - внезапно зарыдав, поддержал
друзей Добрыня, - а земле русской! - сказал  и принялся ладонью
размазывать по лицу слезы и сопли.
     Иван беспокойно  огляделся.  Хоть  опыт  его  жизненный  и
невелик был,  а все же  чувствовал он, что речи подобные добром
не кончатся. Нужно было как-то сменить тему. И он заговорил про
то, чем сейчас его головушка более всего занята была:
     - Ну, Илья, твоя  история  - нетипичная. Не обязательно же
так бывает! Вот у меня возлюбленная, она и лицом красна, и умом
ясна.  И  никогда она мне поперечь  не  пойдет. - Тут хмель  да
желание   покрасоваться   пересилили  иванову   правдивость,  и
хвастовство его перешло в откровенное вранье: - Да  я ей только
шепну: "В койку, Маша", она уж там, одно слово - искусница!
     Богатыри довольно  заржали,  а  Боян,  ткнув  Ивана в бок,
зашипел ему в ухо:
     - Ты че, дурак, обалдел? Здесь ведь муж ее - Черномор.
     - Где?! - испугался Иван.
     - Да прямо за тобой сидит.
     Не удержавшись,  Иван  обернулся.  Но  место  на скамье за
соседним столом пустовало.
     - Нету там никого, - сказал он  с  облегчением.  Глянул  и
Боян.
     - Только что тут  был, а теперь  и след простыл.  Ну,  жди
Иван неприятностей...
     Но не придал Иван словам  этим  особого  значения, так как
Добрыня и  Алеша  принялись  тем  временем  рассказывать и свои
увлекательные   истории.  Подумал   только:   небось   Черномор
давным-давно из кабака ушел. Подумал и успокоился.
     А зря.  Потому что на  самом-то деле все слышал Черномор и
теперь, сжигаемый  ревностью,  мчался  он  в  палаты княжеские,
лелея в душе нехитрый план мести.
     Бежал Черномор  дорогой  не  окольною,  а  прямиком  через
джунгли, пугая обезьян и попугаев. Вот и палаты.
     Князя  он  застал в  тронном  зале  за  игрой  в  домино с
Гапоном. Видно Владимиру в игре  не  везло, так как сидел он  в
одних кальсонах да  в  короне, а  его  сапоги, мантия и  прочие
одежды кучкой лежали возле Гапона.
     - Не  вели   казнить,   вели  слово  молвить!  -  вскричал
Черномор, кланяясь.
     - Ни минуты  спокойной!  -  возмутился  князь,  не отрывая
взгляда  от  стола. -  Поиграть  не  дадут!  Может  все  ж таки
повелеть  казнить,  а  не  слово  молвить,  а?  -  но  тут  же,
выговорившись, смягчился:  -  Ладно,  давай,  выкладывай.  -  И
обернулся к Черномору.
     Гапон, пользуясь  тем,  что  Владимир не смотрит, принялся
подменивать костяшки.
     - Три твоих богатыря да дурак с ними сидят сейчас в кабаке
да тебя, Красно Солнышко, хают принародно.
     - Вот же  мерзавцы! - возмутился князь.  - И как  они меня
хают?
     - "Не собаке князю мы служим, - говорят, -  а служим земле
русской".
     - Про землю русскую  -  это хорошо, - заметил справедливый
князь. - А вот про собаку - не хорошо. - Гапон, - повернулся он
к попу, и тот мигом отдернул  руки от фишек, - чего делать-то с
безобразниками будем? Воспитывать?
     - Поздно, - заявил Гапон злобно, -  воспитывать надо было,
когда  они  на  лавку  поперек ложились. Теперича  только  одно
поможет: головы поотрубать.
     - И то верно, - согласился князь, - мудрый ты у меня, - он
ласково потрепал Гапона по щеке, - они мне и самому  как бельмо
на глазу. Только водку  жрут  да похваляются, а толку никакого.
Но как их взять-то, ежели они втроем по силе всей  моей дружины
стоят. Только угроблю ее бестолку.
     - Ну, это просто, - ухмыльнулся Гапон, - они как напьются,
куда идут?
     - Ко мне, - ответил князь, - явятся, на  ногах чуть стоят,
"хотим,  -   говорят,   -  подвиг  совершить,  прикажи,  князь,
чего-нибудь!"
     - Ну   вот,   давай  подождем.  Как  явятся,  тут  мы   их
тепленькими и покоцаем с дураком ихним вместе.
     - Точно! - обрадовался князь, - а пока сыграем?
     - Сыграем, сыграем, - закивал Гапон, - больно мне кальсоны
твои глянутся. И корона.
     - На корону не зарься, она казенная!
     Черномор нерешительно кашлянул. Князь и Гапон  повернулись
к нему.
     - Чего тебе еще? - спросил Владимир, - ступай.
     - А может головы-то  рубить не надо, а? - спросил Черномор
слегка  напуганный   результатами   своего   навета.   -  Да  и
богатыри-то тут ни при чем, главное - Иван...
     - Ступай, ступай, - повторил князь, - сами разберемся. - И
вновь повернулся к домино. - Елки палки! Все что ли уже?!
     - Все, - скромно подтвердил Гапон. Разоблачайся, княже.
     Понурившись, дядька  Черномор  медленно  двинулся прочь. В
сенях, зажав под мышкой княжеские кальсоны, его догнал Гапон.
     - Эй, Черномор, дело есть!
     - Какие у нас с тобой дела могут быть, собака поповская?
     - Ну, кто  собака, это мы с тобой потом  обсудим. Ты вот о
чем подумай. Трех богатырей сейчас казнят, так?
     - Так, - тяжело вздохнув, признал Черномор.
     - А без них дружина княжеская - тьфу, верно?
     - Верно.
     - Теперь  представь,  что как раз в этот  момент  на  Киев
печенеги нападут.
     - И представить-то боязно.
     - А ты не страшись. Ежели ты  со  своими  тридцатью  тремя
богатырями  за   печенегов  выступишь,  быть  тебе  у  ханского
наместника воеводою!
     - Да ты что?! - взъярился Черномор, - да я тебя сейчас!..
     - Только тронь,  - пригрозил Гапон,  - в миг голова с плеч
слетит.
     - А я сейчас Владимиру про твои речи расскажу.
     - Поверит он тебе! Мне он поверит, а не тебе!
     - И  то  правда, - снова вздохнув, согласился Черномор,  -
что же делать-то?
     - А ты  иди  домой  да  подумай  хорошенько, - посоветовал
Гапон, - ванну прими, тебе в воде лучше думается, так ведь?
     - Так, - сокрушенно подтвердил Черномор.
     - Ну тогда адью, до встречи, - помахал ему Гапон ручкой, -
как надумаешь чего, сообщи, - и поп вприпрыжку помчался обратно
в тронный зал.




     Но вернемся к  нашему герою и его доблестным друзьям. Пока
у князя Владимира плелись дворцовые интриги, много пива, зелена
вина да водочки утекло в утробы богатырские.
     Усилиями Ивана беседа за столом двинулась в ином русле. Да
и трудно разве русского мужика склонить к разговору о женщинах.
     - А вот у  меня тоже история, - нетрезво ухмыляясь, заявил
Алеша Попович.
     - И у меня, - ревниво перебил его Добрыня.
     - Нет уж, я первый, - заупрямился Алеша.
     Добрыня схватился за меч:
     - Давай-ка, любезный, силушкой померимся, чья возьмет, тот
и первый.
     - Стойте, стойте,  -  принялся  утихомиривать  их  Иван, -
пусть  ка  Бог вас на правду  выведет,  - и, достав из  кармана
двугривенный,  предложил:  -  Орел  -  будет  Алеша, а решка  -
Добрыня.
     - Почему это Алеша - орел,  а  я - какая-то там решка?!  -
возмутился Добрыня.
     - А потому! - ехидно хихикнул Алеша.
     - Ну, давайте наоборот, - торопливо предложил Иван.
     - Но-но, - на этот раз схватился за меч Алеша.
     Иван понял, что попал в щекотливое положение, и не сносить
бы ему головы, не вмешайся в беседу Боян:
     - Полно ссориться  вам,  добры  молодцы.  Лучше чарки свои
богатырские вы наполните-ка  зеленым  вином, да испейте их друг
за друженьку. Да за Русь нашу - милу матушку.
     - Дело Баян говорит, - поддержал сказителя Илья Муромец, -
давайте вмажем, чем меж собой собачиться.
     Иван расслабился. Выпили.
     - А все-таки  интересно  было  бы мне рассказы богатырские
послушать, - заметил дурак.
     - А давайте-ка я расскажу о вас, - предложил  Боян, - ведь
давно уже все ваши подвиги превратились в преданья былинные.
     - Да чего ты расскажешь? - презрительно сморщился Алеша, и
стало заметно,  что он уже не вяжет  лыка, -  вы ж, бояны,  все
переделали, все приукрасили.
     - А, пусть рассказывает,  -  махнул рукой Добрыня и угодил
ладонью в чашку маринованных кокосов, - а мы поправлять будем.
     - Ладно, ври, - разрешил Алеша.
     Боян  проворно  выставил  перед  собой  гусли,  ударив  по
струнам  извлек  из  недр  инструмента  немелодичный  аккорд  и
вдохновенно заголосил:
     - Из славного Ростова, красна города, шел  Алеша, что попа
сын соборного! Не за славою он  шел, не за золотом, а на службу
он шел ко Владимиру!..
     Алеша вдруг разрыдался и  упал  лицом в тарелку с печеными
устрицами, причитая:
     - Не за славой, точно, не за золотом. - И затих.
     Воодушевленный успехом Баян заголосил дальше:

     Вот сидит он за столом у Владимира,
     А за тем же столом - Тугарин Змеевич.
     Он по целой ковриге мечет за щеку,
     Да по целому ведру питья медвяного.

     Указал на Тугарина Алеша-млад
     Да и молвил он князю Владимиру:
     "Ой, нечестно твой Змеевич пьет да ест,
     Как болван, дурачина нетесаный.

     Как возьму я за шкирку Тугарина,
     Да под гору высокую выброшу!
     Почернел тут Тугарин, что ночь зимой,
     Да с Алешей пошел в чисто полюшко.

     Там ему богатырь во честном бою
     И оттяпал поганую голову.

     Тут  Алеша  перебил  Бояна, подняв перемазанное  устричным
соусом лицо:
     - Говорил я, врать будешь, так и есть, не удержался.
     - Зато красиво, - заступился за Бояна Добрыня.
     - А на хрена она мне, красота эта?! - продолжал кипятиться
Алеша и передразнил: "Там ему богатырь во честном бою..." Да во
честном-то бою меня бы Тугарин мизинцем левым придавил. Обманом
я его взял, самым что  ни  на есть подлым. Аж поныне  совестно.
Вышли  мы в чистое  поле,  я  и  говорю: "Что  ж  ты,  Тугарин,
брешешь: говорил,  что один на  один будем биться, а сам войско
за собой привел?" Обернулся Тугарин округ себя, тут-то голову я
и отсек ему.
     Ивану за Алешу стало стыдно.
     - Не, Попович, - гнул свою линию  Добрыня,  -  у  Бояна-то
красивше будет. Давай, дед, ври дальше.
     - Это он по скромности своей, - пояснил Боян реакцию Алеши
и  вновь  ударил по струнам, - потому  как  Алеша  Попович-млад
своей доблестью честной прославился,  ведь  не зря ж он покинул
свой дом родной и семью, и жену раскрасавицу...
     Вновь встрепенувшись, Алеша заорал:
     - Да  кончай  ты  врать-то,  уши  вянут.  В  гробу  я твою
доблесть видел! Я как раз от  жены-то в Киев и сбежал! Она же у
меня - царевна-лягушка.
     - А, эту историю я тоже знаю, - обрадовался  Боян, - очень
романтическая история...
     Но  продолжить   Алеша   не  дал.  В  пароксизме  хмельной
искренности он заявил:
     - И это тоже вранье.  По  правде-то так дело обстоит: днем
она  баба  как баба,  очень  даже симпатичная,  а  вот ночью  -
лягушка! Надоело мне это до смерти, вот в Киев и подался. Лучше
службу служить, чем с лягушкою жить.
     Иван растерянно переводил взгляд с Алеши на Бояна, не зная
кому  из  них верить, чему отдать предпочтение  -  красоте  или
правде.
     - Ох ты горе горькое, - взвыл тут Алеша,  - разбередил ты,
гад, душу мне! Как вспомню жизнь свою, так тошно становится! Не
сыпь мне  соль на рану, дед,  хватит! Расскажи-ка лучше  о себе
ты,  Добрынюшка.  Мы-то с Ильей и  так  все знаем, а вот  Ване,
добру молодцу, в новинку да в урок будет.
     Добрыня, с трудом приподняв голову, согласился:
     - Будь по-твоему, Алеша. Слушай Ванечка. Расскажу-ка  тебе
я о том сейчас, как со змеем поганым в честном бою я племянницу
князеву вызволил - красну девку Забаву Путятишну.
     Изрядно  пьяный  Боян, не остывший от распри  с  Алешей  и
преисполненный духа противоречия, перебил его:
     - "В честном бою..." Да все  ж  знают, что вы с тем  змеем
уговор  держали  друг на  друга  не нападать.  Он  и не  ожидал
ничего, когда ты в чертоги его ворвался.
     Добрыня покраснел как  рак,  свирепо глянул на сказителя и
молвил:
     - В честном  ли бою, не в  честном ли, а  Забаву Путятишну
вызволил.
     - Еще б тебе ее не вызволить, когда втюрился в нее по уши.
Только было сватов  прислал,  как змей ее из  под  носа и увел.
Между прочим, с ее же согласия.
     Вокруг раздались  смешки.  Иван  огляделся. Все посетители
кабака промеж  собой  вовсе  не  разговаривали,  а  внимательно
прислушивались к беседе за их столом.
     Добрыня, вновь многозначительно взявшись за рукоять  меча,
произнес с расстановкой:
     - А уверен ли ты, Боян в словах своих?
     - А чего же мне неуверенным быть?  -  вопросом  на  вопрос
ответил тот,  не заметив угрожающего жеста, - аль  не я в твоих
сватах ходил?
     - Чего  ж  Забава не  пошла  за меня,  как  ты думаешь?  -
спросил  Добрыня  ледяным тоном, явно Бояна провоцируя. А  тот,
как это порой  бывает  свойственно людям творческим, не заметил
подвоха и упивался своей осведомленностью:
     - А  чего   тут  думать-то?  Владимир  не  отдает.  Рылом,
говорит, ты, Добрынюшка не вышел...
     Вокруг вновь одобрительно загоготали.
     - Ну все, дед,  - побледнев, тихо сказал Добрыня Никитич и
стал медленно медленно подниматься со скамьи, - договорился ты.
     Тут лишь Боян очнулся от эйфории.
     - Добрыня, ты мне друг, но истина дороже, - пролепетал он,
осторожно сполз со скамьи и попятился к двери.
     - Врешь,  не  уйдешь!  -  вскричал  богатырь  и,  взмахнув
саблей, вскочил прямо на стол.
     Юрким  выхухолем  лесным  скользнул  Боян в дверь,  а  все
прочие  присутствующие  повскакали  с  мест и, кто  мечем,  кто
саблей острой, а  кто и булавой пудовой принялись размахивать в
воздухе, то и дело задевая соседей...
     Не долго думая,  Иван схоронился под стол. Под столом было
тихо и  уютно. "Так, - подумал  Иван, - пора  смываться. Однако
пойду-ка я  за Бояном прослежу.  Все-то этот дед знает. Ежели с
ним  дружбу  свести,  вскорости  я  всех  подноготных  киевских
знатоком стану. А  три богатыря уж так набрались, что, пожалуй,
моего исчезновения и не заметят..."
     С мыслью этой он  на  четвереньках пополз к выходу. Вокруг
хрустела мебель да  косточки  богатырские. Но внизу было вполне
безопасно.
     Выбравшись наружу в душную летнюю ночь, в свете звезд Иван
увидел  невдалеке  сутулую  фигуру улепетывавшего по  Муромской
дороге Бояна и кинулся за ним.





     Иван бежал за Бояном резвым богатырским  шагом. Когда Боян
подозрительно  оглядывался,   дурак  делал  вид,  что  бежит  в
противоположную  сторону,  и  успокоенный певец продолжал  свой
путь. Скоро они добрались до придорожного камня, и Боян, мусоля
во рту палец, принялся громко читать надписи.
     - Налево пойдешь - в  болоте  пропадешь, прямо пойдешь - в
кабак попадешь,  направо  пойдешь  - к избе-читальне придешь...
Ага!
     Боян  побежал  направо,  и заинтригованный Иван  продолжил
преследование.  Вскоре   показалась  изба-читальня  -   большое
каменное строение,  из которого шел нестройный гул, напомнивший
Ивану трактир в день большого празднества.
     Боян  замедлил  шаг, пригладил  бороду  и  вошел  в  двери
дубовые. Иван шмыгнул следом.
     Огромное помещение, залитое светом десятка свечей,  гудело
как растревоженный муравейник. Повсюду  -  на лавках у стен, на
полу, на  кадках  с  березками  сидели  бояны. Некоторые лениво
перебирали  струны гуслей,  другие,  насупившись,  разглядывали
соседей, и почти  все  похлебывали медовуху из глиняных крынок.
Иван  разинул  рот  и  подумал:  "Матушка!   Все  бояны  вместе
собрались! А ежели, не  ровен  час, печенеги сюда нагрянут? Без
песен останемся!.."
     Твердо решив постоять на страже русской культуры, Иван сел
в уголок, положил булаву по правую руку, сабельку - по  левую и
стал ждать. Вначале бояны подозрительно косились на него, потом
кто-то хлопнул себя по лбу и громким шепотом сообщил:
     - Критик!
     Все тут же успокоились, потихоньку поставили на пол крынки
с медовухой и приняли благообразный вид. Вовремя, потому что на
центр зала неспешно  вышел  высокий моложавый мужчина с добрыми
глазами на суровом  лице.  Достав из-за пазухи маленькие гусли,
он призывно потренькал. Наступила тишина.
     - Ну  вот,  все  и  собрались,  -  негромко сказал боян  с
добрыми глазами.  - И хорошо. Скоро  начнем песни петь.  Рад я,
что никакая  распутица нам не помеха,  и даже набег  хазаров не
помешал приехать всем русским боянам. Дружба наша - залог песен
веселых.
     - А веселье на  Руси есть питие, - гнусавым голосом сказал
сидящий рядом с Иваном лысый боян.
     Раздался одобрительный  смех,  и  в рядах вновь замелькали
крынки с медовухой.
     - Верхушкин!    -     строго    посмотрел    на     лысого
председательствующий боян. - Нельзя же так прямо! Вначале песни
петь  будем,  потом  разрешаю   немного   расслабиться.  Только
тихонько,  чтобы  простых   русичей   не  пугать.  А  то,  сами
понимаете,  трудно  каждый  раз  для сбора новую  избу  искать.
Первую избу-читальню, где собирались, народ до сих пор стороной
обходит, у синего моря собирались  -  так  после нашего отъезда
избу в питейный дом переделали...
     - Почему? - ахнул кто-то.
     - Потому что запах не выветривался, а книги все - спалили.
     - Неправда, половину  я  вынес!  -  торжествующе достал из
кармана закопченный берестяной свиток боян в первом ряду.
     - Ладно, ладно,  не  будем  понапрасну  ссориться.  Все мы
понимаем, что не будь нас, и читален бы не было.  Давайте лучше
решим,  что   сегодня  делать  будем.  Предлагаю  разбиться  на
маленькие группы, спеть друг другу свои песни, а потом обсудить
их.
     - Да  мы  и так уже спелись! -  протестующе  крикнул  боян
Верхушкин.  -  Можем  сразу  все  обсудить,   а  потом  веселью
предаться!
     - Он дело  говорит,  директор,  - поддержал Верхушкина тот
самый  старенький  седой боян, который только что  с  Иваном  и
тремя богатырями  сидел в кабаке.  - Все мы понимаем, что здесь
собрались настоящие  пивцы... певцы, то есть. Профессионалы! Не
побоюсь даже сказать,  гении...  Чего ж нас, гениев, обсуждать?
Лучше мы молодежь послушаем, решим, что с ней делать...
     - Лапкин! - погрозил  ему пальцем директор. - Нам гении не
нужны. Нам нужна чистота звука!
     Все дружно закивали. А  боян-директор  продолжал развивать
свою мысль:
     - Помните,  как  в первый раз мы собрались? Какой  разброд
был в певческом деле? Отдельные  именитые  певцы  пели в полный
голос, а нас  и  слушать никто не хотел!  И  вдруг мы собрались
кучкой, созвали народ и исполнили концерт "Версты былинные"! По
одиночке нас бы закидали тухлыми  кокосами,  а  когда мы вместе
были  -   побоялись!   И  пусть  кое-кто  возмущался  некоторой
разноголосицей, все  равно  признано  было,  что  многие из нас
имеют слух, а некоторые - голос. Да что говорить, независимо от
слуха и голоса все мы сочиняем и собственные былины!
     - Кстати, о собственных былинах!  -  приподнявшись, гневно
заявил сидящий на кадке с березкой маленький сутулый  боян. - Я
сочинил уже столько былин, столько струн  всем  тут  на  гуслях
перенастроил, такое активное участие в делах  ВБО принимал, что
мне давно пора организовать сольный концерт!
     Сидящий  по  правую руку  от  директора  боян  поднялся  и
иронически ухмыльнулся:
     - Ах, Шнобель,  Шнобель...  Ну  зачем вам сольный концерт?
Сольных - не надо. Когда бояны вместе поют, не так заметно кому
чего не хватает!
     - А  ты  пел  сольно,  пел!  -  подпрыгивал не месте  боян
Шнобель.
     - У меня слух есть, - парировал тот и сел.
     Заинтригованный Иван толкнул сидящего рядом бояна  булавой
и спросил:
     - Слушай, кто это?
     - Боян, ткачев сын, - потирая бок ответил сосед.
     - А что такое ВБО?
     - Всерусское  боянское  объединение... Ну  ты,  критик,  и
темный! Кто ж нас не знает?!
     Пристыженный дурак примолк. А директор ласково потрепал по
голове хнычущего Шнобеля, шепнул ему что-то на ушко и объявил:
     - Ну что ж, пора  и  обсудить кого-нибудь. На закуску, так
сказать. Лапкин, говорят, вы уже прослушали былины молодых?
     Но не успел Лапкин  ответить,  как из тесной кучки безусых
боянов, которые трясясь от страха  стояли  в  дверях,  вынырнул
удивительный человек. Иван-дурак при его появлении  поперхнулся
медовухой,  которую  кто-то  любезно  протянул ему, и  стал  на
всякий случай натягивать боевые рукавицы.
     Человек был немолод  и на бояна  ничуть не походил.  Да  и
вообще не походил  он на русича,  хоть и сабельку  имел,  какой
любой богатырь  бы  позавидовал.  Но  самое  удивительное - его
волосы и борода имели нежно-зеленый,  напоминающий  о  весне  и
свежей травке, цвет!
     - Кстати, о былинах, - заорал он. - Услышав слово "былины"
я  решил  рассказать  вам  удивительный  факт!  Слово  "былины"
происходит от древнерусского  слова  "быль"! Быль же означает -
бывалое, бывшее, то есть уже  случившееся  и  запавшее в память
народа! Кстати, о народе! Слово "народ"...
     - Ты кто такой? - осадил его директор. - Я тебя  раньше не
видел.
     - Боян  я,  -  раскланиваясь,  сообщил  зеленоволосый.   -
Кстати, слово "боян" происходит от...
     - А ты  не тать лихой? -  вскинулся Шнобель. -  Не печенег
ли? Не кавказец ли дикий?
     - Я  русский  боян, - обиделся тот. - Автор  замечательных
застольных былин, исполняющихся напевно, вполголоса.
     - А почему мы тебя не слышали? - продолжал бдить Шнобель.
     - Пару лет назад, - помрачнел  зеленоволосый,  -  шел я по
лесу и упал в берлогу. Мне медведь на ухо и наступил. С тех пор
я пою тихо, для себя.
     - Кубатайчик! -  всплеснул руками боян Верхушкин. - Помню,
помню я тебя! Ребята, это наш, боян!
     Зеленоволосый  гордо  подбоченился  и  помахал  Верхушкину
рукой.
     - Да,  -  задумчиво  сказал  директор ВБО. -  Ситуация.  А
грамотка, что ты боян. у тебя имеется?
     - Вот она.
     Директор осмотрел  грамотку,  понюхал,  попробовал на зуб.
Кивнул:
     - Пойдет.  Отлично  сделана. Даже  лучше,  чем  настоящая.
Садись, боян, с этого и начинать надо было.
     Тот  плюхнулся  на  скамью  рядом  с  Иваном и окинул  его
пытливым взглядом. Потом уставился на булаву.
     - Слово "булава"... - начал он...
     Иван торопливо сунул ему чашку с медовухой.
     - Я  не  пью,  -  обиделся  зеленоволосый.  - Я пьянею  от
общения, находясь в  окружении  пьющих. Это имеет ряд следующих
преимуществ...
     Зажав  обращенное  к  соседу  ухо  перчаткой,  Иван  вновь
уставился на директора ВБО. Рядом с ним уже стоял боян Лапкин.
     - Слушали мы сегодня былины северного бояна  Куланьяннена,
- начал он. Стоящий у дверей  толстенький  молодой  боян  глупо
улыбнулся и сделал вид, что настраивает гусли.
     - Боян голосистый,  былины  хорошие, - продолжал Лапкин, -
но петь их нельзя!
     Боян Куланьяннен уронил гусли и выпучил глаза.
     - Почему  нельзя?  -  сам  себя  спросил  Лапкин и сам  же
ответил: - Во-первых, мы таких не поем. Во-вторых, молод еще. В
третьих, уж очень у него былины жестокие. Вот, скажем, былина о
сорока  богатырях  и заколдованном острове. В ней богатыри,  да
даже и  не богатыри толком, а  добры молодцы, только  и делают,
что друг друга на кусочки рубят. Такого не бывает!
     "Бывает!"  -  хотел было пискнуть Иван, но сообразил,  что
нарушать напряженный  полет  мысли  старого  бояна невежливо, и
промолчал.
     - Вот если былину  переделать так, чтобы они друг друга не
убивали, а понарошку дрались, - продолжал Лапкин, - чтоб булавы
у них  были соломенные, а  кровь - из сиропа клюквенного, тогда
петь можно. Есть у вас на севере клюква?
     - Есть, - пролепетал Куланьяннен.
     - Вот  и  переделайте.  У  вас большое будущее,  боян.  Вы
вполне сможете петь колыбельные песенки для детишек малых.
     - А  если  я  для  взрослых   петь   хочу?   -   обреченно
поинтересовался северянин.
     Все иронически заулыбались. Боян-ткачев сын приподнялся  и
разъяснил:
     - Поймите, Куланьяннен, эти экологические ниши у нас давно
заняты.   Остались    места   лишь   для    бояна-колыбельщика,
бояна-хитрого мужичка  и бояна-гитариста. Гитариста - это чтобы
показать  нашу  прогрессивность.   На  гишпанском  инструменте,
гитаре, играешь? Нет?  Вот  так-то. Что  там  у него с  другими
былинами?
     - Ну, парочку  мелких  можно  вставить в очередной концерт
"Версты былинные", -  снисходительно  сказал Лапкин. - Есть еще
одна большая, но какая-то больно запутанная.  Можно, правда, ее
до  ума  довести. Надо в начале петь  последний  куплет,  потом
второй, затем десятый и сорок  третий.  Остальные  выкинуть,  а
двадцать шестой петь в виде припева.
     - Дело говоришь,  Лапкин, - поддержал его боян-ткачев сын.
- Кого еще прослушали?
     - Бояна  Бурчалкина  с юга, - нахмурился Лапкин. -  Только
сам он  не приехал, а  прислал на бересте текст былины срамной.
"Бабушка и Василек" называется.
     - Читал,  читал,  - оживился  кто-то  из  молодых.  -  Ох,
срамная былинка! Там Василек этот бабушку...
     - Раз сам не приехал, и обсуждать  не  будем,  -  поспешил
перебить его директор. - Грамотку  сию  возле  печки  положите.
Мало ли что, вдруг дров не хватит... Кто еще у нас спеть хочет?
     Тут Ивану-дураку  плашмя  саданули  по  затылку саблей. Он
гневно  обернулся,  и, отняв  от  уха  рукавицу,  уставился  на
зеленоволосого соседа.
     - Извини, - зашептал тот.  -  Привычка такая, как попаду в
народ, так хочется саблей махать. Руки надо чем-то занять...
     - На, - Иван протянул ему пригоршню  семечек, оставшихся в
кармане от  первой  встречи с Марьей-искусницей. Он справедливо
решил, что семечки  могут занять соседу  не только руки,  но  и
язык. И угадал.
     А  возле  директора  ВБО  уже стоял крепенький  мужичок  с
грустным выражением лица. Он со вздохом  протянул ему несколько
берестяных свитков и произнес:
     - Написал я тут маленько... Петь не  надо, скажите просто,
что не так...
     - Хитрый мужичок! - хором закричали бояны. - Покатит!
     - Теперь бы  еще  гитариста  найти,  -  мечтательно сказал
директор.
     А бояны  веселились. Крынки с медовухой незаметно уступили
место бутылям с зеленым вином.  Сильно  захмелевший  от  общего
веселья сосед приник к Ивану-дураку и зашептал:
     - Семечки у тебя - язык проглотишь! Сам жарил?
     - Любовь моя, Марьюшка, их жарила, - ответил Иван и побрел
искать более спокойное место.
     Он протиснулся между двух боянов, обсуждавших размеры дани
за очередной  концерт,  постоял  чуть-чуть  возле кучки певцов,
решавших,  как   правильно   петь  былину  об  Алеше  Поповиче.
Оказывается,  в  самом  распространенном  тексте  былины  Алеша
бьется  со  Змеем Тугариным  два  раза подряд  и  оба раза  его
убивает.  Верно,  древний боян  написал  два  варианта  боя,  а
решить,  какой  лучше  -  не успел. Помер, видать,  от  натуги.
Теперь бояны решали, что лучше -  выкинуть  один  поединок  или
дописать,  что  у Змея Тугарина был брат-близнец Змий  Тугарин.
Иван постоял, послушал, но  понял,  что сегодня бояны к единому
мнению не придут, и побрел к выходу.
     У дверей  было  куда  веселее.  Молодые  бояны, отпивая по
очереди из единственной бутыли с зеленым вином, пели друг другу
свои былины.  Всеобщим  успехом пользовался боян Воха, который,
аккомпанируя себе на гишпанском инструменте, пел на непривычный
мотив:

     Выезжает тут Илюха, о, йе-е!
     Выезжает на лихом коне!
     Он крутой, он круче Соловья,
     Он снесет ему башку, ий-я!

     А Алена Соловьинишна ушла гулять,
     Соловейкин род продолжить, жениха сыскать.
     Соловей укороченный под Калиновым мостом,
     А Илюшенька с Аленой - под ракитовым кустом!
     Ах, Алена! О, йе-е!

     Певец  затарабанил  по  струнам,  глотнул  зелена-вина  и,
мгновенно осипнув, продолжал:

     А хотите я спою вам про Ивана-дурака,
     Про Ивана, чей папанька, ой, да Черная Рука?
     Как напился он с Емелей, документы потерял,
     А в бою с четырехглавым богатырским другом стал...

     Дурак привычно схватился за булаву, но передумал. Приятно,
все-таки, когда о  тебе поют, пусть  даже не очень  складно.  В
руки ему сунули  крынку  с медовухой,  мир  стал уютен и  бояны
симпатичны. Рядом  сидел  хитрый  мужичок,  которого  все звали
Кудряшкиным,  и  вполголоса  подпевал  бояну  Вохе.   Униженный
Куланьяннен   бродил   среди   молодежи   и   напрашивался   на
комплименты. Его жалостливо хвалили. Временами забегал директор
ВБО,  делал  пару глотков  из  бутыли,  стрелял  у  кого-нибудь
табачку и  возвращался  к  профессиональным боянам. В последнем
набеге он взял  в  полон гитариста  Воху  и увел его  увеселять
маститых. Молодежь тут же взялась за гусли, разбилась попарно и
принялась петь друг другу. Кое-кто, прежде  чем петь, хвалился,
дескать, эту былину он уже пустил  в народ, и ее поют в деревне
Тугоуховке, где народу - целых двадцать душ.
     Потом заглянул боян Фискалкин, снисходительно посмотрел на
молодежь  и  похвалился  недавним  приобретением  -  заморскими
гуслями-самогудами. С  их  помощью  Фискалкин добился небывалой
плодовитости,  сочиняя  по две былины в день.  Гусли  сами  ему
подыгрывали и даже запоминали текст былины. Молодые бояны после
ухода  Фискалкина  стали  уверять  друг  друга,  что  мотив  на
гуслях-самогудах однообразный, а голоса  у  Фискалкина отродясь
не имелось. Но было видно, что они ужасно завидуют.
     Решив нарушить  тягостное настроение молодежи,  Иван-дурак
крякнул и спросил:
     - А не  сыграете  ли  вы  критику  чего-нибудь новенького,
свеженького, интересного?
     Втайне  дурак  надеялся,  что кто-нибудь продолжит  былину
бояна Вохи  о нем. Но вышло  по другому. Гусли  взял Кудряшкин,
откашлялся и запел:

     Как напилися в трактире нонче три богатыря,
     Зелено вино хлебали, времени не тратя зря.
     Как решили они подвиг богатырский совершить,
     Как пошли к собаке-князю позволения просить...

     Молодежь захихикала, Иван потер затылок.

     А у князя гость незванный - старый дядька Черномор,
     На Илюху, на Алеху, на Добрынюшку попер:
     Мол, ругали, слышал, князя, повели ты их казнить,
     Ясны головы хмельные с плеч широких отрубить.

     А Илюшка был поддатый, а Добрыня пьяный был,
     А Алешка улыбался, ни хрена не говорил.
     Нету силы богатырской, всю пропили в этот день,
     И Гапон, коварный попик, на плетень набросил тень.

     Посадили их в подвалы, заковали в кандалы,
     Может, головы отрубят, пока силы их малы.
     Не видать им больше света и хмельна вина не пить,
     Вы не ссорьтесь лучше с князем, все равно не победить!..

     Кудряшкин откашлялся еще раз и смущенно объяснил:
     - В последней  строчке  -  это  мораль.  А когда богатырям
головы отрубят, я еще немножко напишу.
     Опрометью выбежал  Иван-дурак из избы-читальни.  Оттолкнул
зеленоволосого, объясняющего  Гнедку  различия  между галопом и
рысью, и вскочил на коня. Выручать надо братьев-богатырей!




     Догадлив  был  поп Гапон. Действительно, не прошло и  часа
после  тайного  визита Черномора  к  Владимиру,  как  в  палаты
княжеские ввалились  три  богатыря.  Покачиваясь и помогая друг
другу  не  упасть, встали они пред ясны  очи  переодевшегося  в
полосатую пижаму Красна Солнышка.
     Добрыня   Никитич   сделал   шаг   вперед   и,    галантно
поклонившись, обратился ко владыке земли русской:
     - Дело  в  следующем,  княже.  Хотим в твою  честь  подвиг
совершить. - Однако поклон  не  прошел ему даром: произнеся эту
фразу, он оступился и рухнул на пол.
     - Да ты, брат, пьян! - вскричал князь, якобы удивленно.
     - Князь! - вопреки очевидности оскорбился за друга Илья, -
как ты мог подумать?! Добрыня ранен!  То  есть,  тьфу!  Добрыня
ранен. В бою с гвардейцами Гапона.
     - С какими гвардейцами?! - изумился  Гапон.  -  Нет у меня
никаких гвардейцев!
     - Нет, так  будут, - уверенно заявил  Алеша, - ты  давно о
своей гвардии тайно мечтаешь.
     - Откуда знаешь? - удивился Гапон.
     - Телепатия, - объяснил Алеша.
     - Телепатия! -  взъярился князь, - телепатия, говоришь?! У
нас,  между  прочим,  тоже  телепатия!   Вот   она-то   мне   и
подсказывает, что только что вы меня в кабаке собакой кликали!
     - У  тебя,  князь,  телепатия неправильная, -  предположил
Алеша.
     - Да хрен с ней, с телепатией, - махнул  рукой Владимир, -
у меня тридцать три богатыря в свидетелях.
     - И как же мы теперь, княже? - не  очень вразумительно, но
до крайности  горестно  спросил  Добрыня,  пытаясь подняться на
четвереньки.
     - Как, как, - столь же горестно ответил Владимир, - головы
будем рубить, вот как.
     - Головы рубить,  эт  хорошо, эт по-нашему, - встрепенулся
уснувший было стоя Илья Муромец, - кому рубить?
     - А вам, кому  же еще, -  радостно сообщил Гапон.  -  Тебе
первому.
     Илья нахмурился, напряженно соображая. Наконец сказал:
     - Не, мне не смогу. Размахиваться несподручно.
     - А если кого другого попросить? - все с той же радостью в
голосе осведомился Гапон.
     - Другому не позволю, - подумав, ответил Илья, -  а сам не
могу. Несподручно.
     - Не  позволишь?!  -  с  внезапной  свирепостью  взвизгнул
Гапон. - А вот сейчас проверим! Эй, стража, взять их!
     Стражники  двинулись   было   опасливо   к  богатырям,  но
остановились, услышав обращенные к попу слова князя:
     - А  ты   че  это  тут  раскомандовался?!  Мантию,  жулик,
выиграл,  и  все  уже?!  Вот  заведешь  свою  гвардию,  тогда и
командуй! Понял?  -  И,  повернувшись к стражникам, скомандовал
сам:
     - Эй, стража, взять их!
     Стражники искательно посмотрели на  Гапона.  Тот незаметно
махнул им  рукой, мол, делайте. Стражники придвинулись вплотную
к богатырям.
     - Только тронь! - рявкнул Илья, выставляя  перед собой меч
булатный. Но меч перевесил, и Илья  упал  лицом  в  направлении
вытянутой руки. И упал он  прямо  на  все пытавшегося подняться
Добрыню. Тот жалобно пискнул и затих. Затих и Илья. А еще через
мгновение, обнявшись, они сладко посапывали на полу.
     - Эх, ребята, -  укоризненно  протянул Алеша Попович и сел
на пол рядом с ними.
     Без  сопротивления,  как дрова,  стража  поволокла  троицу
прочь из тронного зала.
     Гапон хотел что-то  крикнуть  вслед, но удержался и шепнул
несколько слов князю. Князь согласно кивнул  и крикнул вдогонку
стражникам:
     - В погреб их! И свяжите  хорошенько!  -  А затем добавил,
обращаясь к  Гапону:  -  Казним  на  рассвете. Пусть проспятся.
Негоже русских богатырей во хмелю казнить.
     - Я  всегда  поражался  твоей  справедливости,  Володя,  -
преданно глядя князю в глаза, сказал Гапон.
     - Спасибо, Гопа, - жеманно поправил воротник пижамы князь.
     - Вовка, - проникновенно продолжил  поп,  дружески положив
руку князю на плечо, - а давай их все-таки прям  сейчас казним.
Куй, как говориться, пока горячо.
     - Не, княжеское слово менять не могу.
     - Даже для меня?
     - Даже для тебя.
     - Жаль,  жаль,  -  сказал  Гапон  задумчиво.   Но  тут  же
повеселел:
     - Знаешь, -  сказал он, -  не люблю я эти зрелища, честное
слово. Можно, вы их без меня казните, а?
     - А чего ж, конечно. Отдыхай.
     - А точно казните?
     - Ну я ж сказал!
     - На рассвете?
     - Обязательно.
     Гапон благодарно пожал князю руку:
     - Вот это я понимаю! Сказано,  сделано!  А  я тогда пойду,
посплю, устал  я  чего-то  от  трудов  государственных. Потом в
баньку схожу. Потом, сам понимаешь, Алена  у  меня...  К  обеду
только появлюсь, ладно?
     - А чего ж, ступай, - разрешил князь, - Алена у тебя - ух!
-  князь  сжал  кулак,  демонстрируя хилый бицепс.  -  Славная!
Привет передавай от свата.
     - Непременно, Вова, непременно,  -  заверил поп, - адью! -
И, весело посвистывая, вышел вон.

     ...Влетев  в  свою  поповскую  избу,  Гапон  еще  в  сенях
закричал призывно:
     - Аленушка! Светик мой! Твой Гапончик пришел!
     Огромная,  на   две   головы   выше  его,  мрачная  бабища
подбоченясь возникла в  дверном  проеме. Есть женщины в русских
селеньях...
     - Ну? - спросила она грозно.
     - Аленушка,   -   с   виноватой   улыбкой   сказал   Гапон
просительно, - собираться надо. Уезжаем мы.
     - Куда это вдруг? - от презрительного  прищура глаза Алены
превратились в две синие щелки.
     - Слушай меня,  Аленушка,  -  зашептал Гапон, - наконец-то
пришло за батюшку твоего Соловушку отмщение. На рассвете Илюху,
обидчика  твоего,   со  двумя  его  сотоварищами  лютой  казнью
Владимир казнит.  А мы с тобой  сейчас двинем к  печенегам, обо
всем об этом сообщим и к полудню с войском ихним  уже  и в Киев
вступим. И стану я ханским на Руси наместником. Тогда и свадьбу
сыграем. А?! Ловко я закрутил?!
     Алена,  онемев  от  возмущения,   уставилась   на  Гапона.
Наконец, взорвалась:
     - Ах  ты   змей   подколодный!   Ах   ты   тать  окаянная!
Россию-матушку продавать?! Да я тебя, гада!.. - И она выдернула
из   под   полы  свою  девяностопудовую  кочергу,  с  коей   не
расставалась даже в постели.
     - Ты ж моя упрямица, ты ж  моя  непослушница,  -  принялся
ласково  приговаривать  Гапон, отступая вглубь сеней. А там,  в
сенях, на тот  случай  все уж  приготовлено  было. В одну  руку
схватив с вешалки рушник, в другую - с полки бутыль с наклейкой
"Хлороформ", он плеснул  зелья на ткань и, подскочив вплотную к
Алене, сунул ей рушник в лицо.
     Бабища с грохотом рухнула на  пол  и  захрапела,  сотрясая
звуком избу.
     - Ничего,   ничего,  Аленушка,   -   приговаривал   Гапон,
корабельным  канатом  скручивая  ей  руки  и  ноги,  -  баба ты
норовистая, что кобылка необъезженная... Вот стану наместником,
свадьбу справим, тогда и полюбишь, тогда и послушной станешь. -
Сказав это, он прощальным поцелуем осенил  пухлые девичьи уста,
а затем вогнал в них толстенный кляп из  скомканной скатерти. -
Ты тут полежи, отдохни, -  сказал  он  на прощание безответному
телу, - а я пока сбегаю с Черномором разберусь.
     С этими словами поп поспешно выскочил из избы.

     ...А во  княжеских  палатах  тем  временем происходило вот
что. Только было  собрался  Владимир от волнений отдохнуть, как
отворилась дверь и вошла Несмеяна.
     - Обидчика моего  не нашли, папенька? - кокетливо спросила
она, поправляя рукава шитого бисером кафтана.
     - Обидчика, обидчика... Ищут, - рассеянно сказал Владимир,
озираясь  по  сторонам. Где ж корона? Неужели Гапончик  уволок?
Казню... А! Вот она!
     Владимир  подобрал  невесть  как  закатившуюся  под   трон
корону, обдул с нее пыль и искоса посмотрел на дочку.
     - Чего  вырядилась  в  праздничное?  Сарафан,  небось,  из
китайского сукна шит, а ты его в будни носишь. Отец-то у тебя -
князь, и то по-простому одевается! - Он похлопал себя по бокам,
демонстрируя полосатую пижаму.
     Несмеяна лишь вздохнула и промокнула глаза платочком.
     - Грустно, папенька. Посмеяться хочется.
     - Так ты посмейся, - оживился Владимир.  - Народу объявим,
что я тебя сам развеселил, полцарства сэкономим. Ну?!
     Царевна покривила  губы,  старательно  развела их пальцами
вверх и застыла.
     - Ну, - подбадривал Владимир. - Давай, хохочи, золотко!
     - Чего с  Емелей  будет,  как  сыщут?  - продолжая кривить
лицо, спросила Несмеяна.
     - Казним. Голову с плеч скинем, как положено.
     Несмеяна тихо, уютно заревела.
     - Ты чего, дочка?
     - Люб он мне! - не  прекращая  реветь  сказала Несмеяна. -
Все женихи - придурки какие-то, клоуны, шуты гороховые.  А он -
серьезны-ы-ы-ый! Богаты-ы-рь!
     - Липовый, - не терял духа Владимир.
     - Какая разница, - огрызнулась Несмеяна. - Про то никто не
ведал!
     - Так чего ж шум подняла? - не выдержал Владимир.
     - Дура, -  самокритично  призналась  Несмеяна. - Все равно
никому меня не развеселить.  Соврала  бы, мол, заставил он меня
посмеяться маленько, стала  б  женой богатырской. Внука бы тебе
родила, наследничка!
     Владимир потер  лоб.  Последний  довод,  похоже,  попал  в
больное место.
     - Значит  так,  дочурка. На Емеле свет клином не  сошелся.
Есть  и  другие на  Руси  богатыри.  Кто  нам  первым  на глаза
попадется, того и окрутим.
     Несмеяна, похоже, ждала не этого. Но  возразить не успела.
В дверь заглянул стражник и виновато произнес:
     - Аудиенции просят, пресветлый княже!
     - Занят я! - гаркнул Владимир.
     - Убедительно  просят,  - не  унимался  стражник,  потирая
шишку на лбу. -  Не  кто-нибудь, а добрый-молодец Иван-дурак. С
булавой. Может, пустим?
     - Ох  и  распустились  вы...  -  начал  Владимир  и  вдруг
оживился: - Добрый молодец, говоришь? -  он заговорщицки глянул
на Несмеяну. -  Отлично.  Даже лучше,  чем  богатырь, а то  они
больно наглые да своенравные. Пускай!
     Стражник  исчез,   а   в   палаты  вбежал  Иван-дурак.  Со
сладостным для княжеского уха  криком  - "Не вели казнить, вели
миловать!" - он бухнулся на колени. Пол в комнате захрустел.
     - А,  ты   значит  и  есть  Иван-дурак,  -  приглядевшись,
разочарованно сказал князь. - Казнить не  буду,  но  и  награду
отложим. Верно, Несмеянушка?
     Та согласно кивнула.
     - Не за себя прошу, за друзей моих, - вставая сказал Иван.
- Не виноваты они, княже!
     - Это  кто  ж  не  виноват?  Илюшка,   Алешка  да  Никитич
Добрынька? Ну ты  загнул!  Несмеянушка, ты только послушай: над
ним самим подозрение висит, а он за изменщиков просит!
     Владимир  поправил  корону, прошелся  взад-вперед, заложив
руки за спину, и задумчиво произнес:
     - Мы не французишки галантные, не британцы учтивые. У нас,
у русичей, свой исторический путь. Мы пойдем другим путем!
     Иван почесал затылок и виновато сказал:
     - Не пойму я слов твоих  мудреных,  княже.  Дурак. Так как
насчет друзей моих?
     - Чем докажешь, что не ругали они меня?
     Иван  задумался.  Процесс  протекал  туго,  с   заминками.
Наконец он произнес:
     - Пресветлый князь, дело было так...

     ...Три богатыря да Иван-дурак сидели  в  трактире  и  пили
ядреный русский квас.  Илья Муромец рассказывал о своей любви к
Алене.
     - Как  мне  жить без  нее,  не ведаю!  -  воскликнул он  в
заключение. - А все ж верю: Владимир ей прикажет, и  пойдет она
за меня!
     - Ох  как  прав  ты,  -  воскликнул  Алеша с восторгом,  -
справедлив наш князь! Третий месяц нам жалование не повышает, а
все равно люб нам Красно Солнышко! - Сказал и квасу выпил.
     - Потому  не  повышает,  что  абы  как  мы  ему  служим, -
разрыдавшись поддержал друзей  Добрыня. - А надо б получше! Как
земле русской!

     ...Владимир ошалело смотрел на дурака. Потом спросил:
     - И ты надеешься, что я поверю в сей бред?
     - Надеюсь,  -  признался Иван.  -  Черномор  на  ухо  туг,
недослышал, сам додумал и наябедничал.
     - Слово дурака против слова Черномора, - усмехнулся князь.
- Кому поверю, как сам разумеешь?
     - Черномору, разумею, - обреченно вздохнул дурак.
     - Так-то,  -   сказал  Владимир  назидательно.  -  А  чего
припозднился с оправданиями-то? После кваса отходил?
     - На сходке ВБО я был.
     - Не матерись при дамах! - сурово оборвал его князь. - Где
был, что делал? Объясняй!
     - Былины  слушал,  медовуху кушал,  -  начал  перепуганный
Иван. - Сидели бояны, не трезвы не пьяны, друг другу улыбались,
в любви признавались. Самый главный был боян...
     Со страху  и  под  влиянием  воспоминаний  дурак заговорил
стихами. Князь и  Несмеяна  обалдело слушали рассказ о боянских
спорах, о новых былинах и о появлении зеленоголового бояна.
     - Волосы  -  как травка,  на  шее  -  бородавка,  грамотка
подделана, да отлично сделана...
     - Рифма слабая, - вставил князь.
     - Я же там  стоял на страже, думал, вдруг прорвется враже?
Как услышал про наветы, прибежал  едва  одетый.  Вот стою перед
тобой и рискую головой...
     - Во!   -   оживился  Владимир.  -  В  конце  ты   малость
раздухарился.  Стоишь  и рискуешь, точно. Все остальное -  чушь
собачья.  Бояны  - интеллигенты,  медовуху  не  пьют.  Людей  с
зелеными волосами не бывает.  У  китайцев волосы синие, то всем
известно,  а вот  зеленых  в природе нет.  Что  с тобой  делать
дурак?
     И тут  княжеские  палаты  сотряслись  от хохота. Задрожали
стекла,  посыпалась   штукатурка,  испуганно  поникла   ветками
березка в кадке.
     Смеялась  Несмеяна.  Заливисто,  радостно, тыча пальцем  в
Ивана и хватаясь за грудь.  Владимир  неумело  перекрестился  и
запричитал:
     - Доченька, доченька,  что  с  тобой? Поперхнулась что ли?
Успокойся! Ничего смешного нет! Это просто дурак!
     - У... у него... у него на штанах... -  Несмеяна зашлась в
хохоте,  потом   зарделась   и  скромно  закончила:  -  ширинка
расстегнута. Вот как торопился.
     Иван-дурак, заслонясь булавой, торопливо приводил штаны  в
порядок. Князь Владимир чесал затылок. Потом задумчиво сказал:
     - Интересно, почему тебя такая малость насмешила?  Видать,
и вправду замуж пора... Иван, ты понял? Несмеяна - невеста твоя
отныне!
     Иван поднял на  князя  глаза и неуверенно улыбнулся. Потом
перевел взгляд  на царевну, и улыбка  погасла. С минуту  в душе
дурака продолжалась тяжелая борьба. Затем он спросил:
     - А полцарства? Можно получить ту половину,  где подвалы с
дружками моими?
     - Какие полцарства?  -  засуетился Владимир. - Комнатку во
флигеле выделю, земли  надел - пожалуйста! Мы ж ее, фактически,
вместе рассмешили! Значит,  и награду делим. Родную дочь в жены
брать  уже  немодно,  так  что  поделим  все культурно. Тебе  -
царевну, мне - приданное.
     - Тогда не  получится, - отрезал Иван.  - У меня  уже есть
милая.
     Владимир обомлел.
     - От царской дочки, собака, отказываешься?! Позоришь?!
     - Сам собака! - взорвался вдруг Иван. - Правы были дружки,
собака ты, князь!
     Ох, зря он это сказал. Но  было  поздно.  Владимир  махнул
рукой, и  отовсюду  повалила  стража,  прятавшаяся  до того под
лавками,  столами  и  в  кадках с березками.  Дурак  попробовал
сопротивляться, но силы были  не  равны. Вскоре его повязали, и
остатки стражи уволокли дурака в подвал.  Князь Владимир утешал
вновь плачущую Несмеяну:
     - Ничего,  ничего,  жили  без  мужа и дальше  поживем.  Не
плачь, девчонка. Пройдут дожди. Дурак найдется. Ты только жди.
     Несмеяна ревела.
     Князь сказал жалостливо:
     - Ну, хочешь, я ширинку расстегну? Посмеешься.
     - Не-е-т, - замотала головой Несмеяна, -  мне  у  тебя  не
смешно-о-о.
     Владимир  вздохнул,  посмотрел вслед  полоненому  Ивану  и
печально сказал:
     - Однако, каких людей теряем! Лучших людей...

     Сидел за решеткой в темнице  сырой,  страдая  с  похмелья,
дурак молодой. Ох и муторно же  ему было! Друзей не спас, а еще
хуже  подставил.  Сам в немилость попал. Царевну обидел,  князя
оскорбил. Опохмелиться нечем.
     - Эй,  дурак,   передача  тебе,  -  маленькое  окошечко  в
железной  двери  камеры  открылось,  и  разукрашенный  синяками
стражник протянул  Ивану  бутыль  и  огромный  каравай. - Девка
твоя, Марья-искусница, передала. Я отпил пару  глоточков, ты уж
не серчай.
     Иван посмотрел на бутыль.
     - Глоточки-то   у   тебя   богатырские.  Как  глотнешь   -
четвертушечка, присосешься  -  поллитровочка...  Что,  у меня и
прав никаких нет?
     - Как  нет?  Есть. Чай,  у  нас Русь,  а  не дикая  страна
половецкая. Есть  у  тебя  право  сохранять  постное лицо, есть
право кричать благим матом, есть право на один звонок.
     - Насчет  лица  и  насчет  мата  я  понял.  А  вот  насчет
звонка...
     Стражник молча  просунул  в  окошечко коровий колокольчик.
Иван в сердцах плюнул, но правом воспользовался. Полегчало. Сел
в  углу  темницы  на  чугунную богатырскую парашу  и  откупорил
бутыль.  После   нескольких   глотков   почувствовал,  что  сил
прибавилось, а в голове просветлело.
     - Ох, Марьюшка, ох, уважила, - нежно  прошептал он, лаская
бутыль. - И закусочку не забыла...
     Он разломил каравай  и  с удивлением уставился на выпавшую
оттуда грамотку.
     - Неспроста, - прошептал дурак. - Или спроста? Хорошо, что
я азбуке обучен.
     Развернув бересту, Иван прочел:
     "Миленочек! Сразу два горя у меня. Дядька Черномор в ванне
утонул, а тебя пес В. в тюрьму засадил. Первому горю не помочь,
а со вторым справимся.
     В караване  спрятаны  вещи  хитромудрые,  что  бежать тебе
помогут.    Во-первах   -    пилка-самопилка,    во-вторых    -
лесенка-чудесенка,  а  в   третьих   -  лом-самолом.  И  еще  -
кепка-невидимка. Дружок  твой,  Емеля,  с  ейной  помощью гнева
княжеского избег, у меня под  кроватью  спрятался.  Друг твой -
такой затейник, за тебя горой стоит.
     Да учти, милый, вещам мудреным надо  в стихах приказывать,
иначе не понимают. Ты уж  постарайся.  Как  убежишь, приходи ко
мне. Твоя М."
     Заинтригованный   Иван  растребушил   каравай   и   нашел:
маленькую пилку,  вроде  тех,  какими модницы ноготки полируют,
изящный медный ломик в кожаном  чехле  и  маленькую  бамбуковую
лесенку. Кепку-невидимку, как  не  искал, найти не смог. Видать
уж больно невидима была.
     Бережно подобрав и  съев все хлебные крошки, не от голода,
а от высоких моральных устоев, Иван задумался. Как же пустить в
дело хитрую снасть. И как ей приказывать?
     Но не зря Иван-дурак с боянами общался. Смекнул, что любой
дурак может  сладко  петь,  коль  нужда заставит. Откашлявшись,
Иван приказал:

     Ну-ка, пилка-самопилка,
     Что моя прислала милка!

     Пилка встрепенулась.

     Из неволи выручай,
     Дырку быстро проточай!

     Презрительно фыркнув,  пилка улеглась на место. Видать, не
те слова дурак сказал. Но Иван не сдавался:

     Пилка, встань передо мной
     Словно лист перед травой!

     Встала.

     Проточи-ка стену, пилка,
     Чтоб остались лишь опилки!

     Пилка метнулась к стене темницы  и  с  визгом принялась ее
распиливать. Летело каменное  крошево,  дурак на радостях бил в
ладоши.  Наконец,  в  стене  образовалась  порядочная  дыра,  в
которую Иван и протиснулся.
     - Ну, хорошо, - озадаченно сказал он, оглядевшись. - И что
же я буду делать в соседней камере?
     Иван  действительно  попал в соседнюю камеру. Темно в  ней
было, хоть глаз выколи. Ох,  точнее  надо  было указывать пилке
задание! А она,  тем  временем, не  унималась,  а все точила  и
точила камень. Видать,  пока все не разгрызет, как приказано, в
опилки, не остановится.
     - Дурак я, дурак... - простонал Иван.
     - Иванушка! -  прогремел  троекратный  вопль,  и из темных
углов бросились к нему друзья - Илья Муромец, Добрыня Никитич и
Алеша Попович! Они-то и сидели в соседней камере!
     С ног до головы в  цепях  тяжелых,  богатыри радостно били
Ивана оковами по голове, а Добрыня приговаривал:
     - Не чаяли  и  увидеть  снова!  Уважил стариков, уважил!..
Ослобонил! Ах ты ж соколик наш! Спаситель!
     Когда первая  радость  утихла,  вновь встретившиеся друзья
отхлебнули из марьиной бутыли, и Илья грустно сказал:
     - Эх, коли б  не цепи чугунные,  не удержали б  нас  стены
каменные!  Разнес  бы  я  тюрьму  по   кирпичику,  раскидал  бы
стражничков по Киеву! А собаке князю - морду набил!
     - Морды будем позже  бить, - успокоил его Иван. Достал лом
и повелел:

     Эх, лом-самолом,
     Сотвори крутой облом!
     Сбей с дружков оковы на пол,
     Так, чтоб пот с них не закапал!

     - А при чем  тут пот? - удивился Попович, пока лом-самолом
освобождал их от цепей.
     - Для рифмы, - туманно объяснил Иван.
     Лом-самолом тем временем выполнил работу и с мягким звоном
переломился пополам.
     - Одноразовый, -  догадался  Алеша.  -  Ничего,  все равно
неплохо.
     Илья Муромец подошел к двери и заорал:
     - Охохонюшки!
     Одним могучим пинком  он вышиб дверь с петель. По коридору
забегали испуганные стражники. Друзья гордо вышли  из темницы и
в   замешательстве   остановились.   Темницу-то,   оказывается,
опоясывала стена  чугунная,  во  сто  сажень  вышиной, колючкою
железной окутанная,
     - Ломать не буду, - заупрямился Илья. - все пальцы заножу.
     - Друзья!  Я  знаю тайный  ход!  -  воскликнул  Добрыня  и
откинул чугунную крышку, закрывающую глубокую яму.
     - Ну и амбре, - брезгливо заметил чистоплюй Попович.
     - Естественно.  Заморское  изобретение, канализация.  Сюда
параши выливают, и отсюда по подземному ходу все течет в Днепр.
Спускаемся!
     - Как?  -   дельно  заметил  Илья.  -  Прыгать-то  высоко,
расшибемся,
     Гордый  дурак  достал  из-за  пазухи  лесенку-чудесенку  и
скомандовал:

     Эй, волшебное творенье,
     Гордость стольных городов,
     Ну-ка, всем на удивленье
     Нас спусти до дна иль днов!

     Лесенка  мгновенно  вытянулась вниз  и  приятным  девичьим
голосом произнесла:

     Заплати-ка пятачок,
     Вмиг поедешь, дурачок!

     - Чего?! - завопили богатыри, хватаясь за булавы.
     - Хочу  -  шучу,  -  отбрехалась  лесенка.  -  Не  боись -
становись!
     Друзья  встали  на перекладины, и те быстро поехали  вниз.
Добрыня напряженно поморщил лоб, а потом спросил:
     - Слушай, а не могли бы мы с этой лесенкой просто на стену
взобраться?
     Покрасневший дурак соврал:
     - Не могли... Я высоты боюсь.
     Речь его  прервало  погружение. Когда богатыри вынырнули и
отплевались, Илья укоризненно сказал:
     - Что ж  ты про дно-то  упомянул?! Нам бы и на поверхности
дерьма хватило!
     - Ничего, -  храбрился Иван. -  Нам бы только канал, что к
Днепру ведет, найти...
     - Ищем! - приказал всем Добрыня. И работа закипела

     ...У днепровского берега, на окраине Киева,  там, где бабы
белье  полощут,  а   девки   по  весне  голыми  купаются,  вода
забурлила,   и   на   поверхности  показались  четыре   изрядно
перемазанных головушки.
     - Халтурщики!  -  ругался  Иван-дурак.  -  Это  ж  надо  -
полдороги до  Днепра  самим прокапывать пришлось! Ох, пожалуюсь
князю...
     Однако, вспомнив, что князь им  теперь  -  не защита, Иван
замолчал, закручинившись. Добрыня,  оттираясь, ласково похлопал
его по плечу:
     - Ничего, Иван! Русь велика! Схоронимся от пса смердячего.
Вот отмоемся маленько и...
     - К Марье-искуснице, - докончил Иван.
     - Точно! -  оживился  Алеша.  -  Дело  говоришь.  Потри-ка
спинку.




     Попарившись  в  марьюшкиной  баньке,  похлебав  кваску   и
зажевав на скорую руку лебедь белую, три богатыря да Иван-дурак
отдыхали  на   лавках   дубовых.  Вокруг  них  суетился  Емеля.
Стряхивал пыль с  булав,  отирал пот  со  лба Ильи и  поминутно
спрашивал:
     - Так ты говоришь, тут она и рассмеялась?
     Дурак кивал.
     - Эх, знать бы раньше, штаны бы  скинул. Пусть ухохочется,
-   сокрушался    Емеля.   -   Эх...   Что   делать-то   будем,
братья-богатыри? Бунтовать?
     Богатыри презрительно  посмотрели  на  Емелю,  но  все  же
снизошли до ответа.
     - Негоже русским богатырям Киев-град разорять, -  степенно
молвил Илья.
     - Лучше схоронимся, - обронил Добрыня.
     - Тем  более,  что  и  по шеям надавать могут,  -  добавил
Алеша.  -  Вставай,  Иван!  Пора.  Прощайся  с  Марьюшкой.  - И
добавил, ухмыльнувшись: - Я-то теперича вроде как и не знаком с
ней вовсе...
     Пропустив последнее  мимо  ушей,  Иван прошел в Марьюшкину
горницу. Искусница сидела у окна и, близоруко щурясь, вставляла
нитку в иголку. Рядом лежал прохудившийся сарафан.
     - Марья,  давай  попрощаемся   трогательно,  -  застенчиво
сказал дурак.
     - Трогательно  нельзя,  неприлично,  - вздохнула Марья.  -
Черномор еще и обсохнуть-то не успел после утопления,  а ты уже
руки распускаешь... Иди, я тебя без троганий приголублю...

     Через несколько  часов  степь  русская гудела под копытами
богатырских коней.  Впереди  мчались Илья Муромец и Иван-дурак,
за ними ехали Добрыня с Алешей. Замыкал отряд Емеля на саврасой
кобыле. Он поминутно вздыхал,  вспоминая  то ли печь теплую, то
ли - Несмеяну  бесстыжую. Долго ли,  коротко ли они  ехали,  то
никому не ведомо. Но вот Илья Муромец насторожился и, приставив
к глазам ладонь, всмотрелся вдаль. Все  повторили  его  жест  и
увидели на горизонте сплошную стену пыли.
     "Полчища несметные!" - догадались богатыри.
     "Богатыри!" - догадались полчища и повыхватывали  сабельки
острые да мечи тяжелые.
     - Что делать  будем?  -  нарушил напряженное молчание Илья
Муромец.
     - Отступать, - с готовностью предложил Попович.
     - К собаке-князю в зубы,  -  иронично спросил Добрыня. - К
тому же полчища в Киев и направляются. Догонят.
     - Так постоим за землю русскую! -  вскричал Иван, доставая
булаву. - Не пройдет тута враг половецкий!
     Друзья с сочувствием  посмотрели  на булаву, но спорить не
стали. Выхода все равно не было.
     Полчища надвигались. Алеша торопливо слез с  коня, упал на
колени и стал молиться:

     Создай, Боже, тучу грозную,
     А из тучи-то - с градом дождя!
     Али еще каких осадков!
     Землетрясений и торнадо!
     Разметай полчища несметные,
     Помоги нам, защитничкам...

     - Долго  надо  молиться?  -  поинтересовался  Добрыня,   с
любопытством глядя на безоблачное небо.
     - До перемены погоды, - прекращая молиться, сказал Алеша.
     - Не пойдет.  Хороший  метод, но больно медленный. Полчища
уже близенько.
     - По щучьему  велению,  по моему хотению, поверните назад,
полчища  несметные!  - робко  попросил  Емеля.  Эффект  был  не
больший, чем  при  попытке  насмешить  царевну.  Иван, вспомнив
знаменитую попойку, вздохнул.
     Полчища приближались.
     Вперед выступил Добрыня. Он помахал булавой и предложил:
     - Выходите-ка со  мной во честной  бой! Не все сразу, а по
одному,  паскудники!  Цепочкой.  Буду  я  вас   в  сырую  землю
всаживать, хорошо здесь рожь уродится наперед год!
     Иронически расхохотавшись, полчища прибавили ходу.
     - Ничего не  выйдет, - грустно  заметил Илья. - Вижу уже я
врага своего  заветного, Змея Тугарина.  Не пойдет он с нами на
мировую.
     - Э!  Это  мой враг!  -  возмутился  Алеша.  -  Я  его раз
двадцать убивал!
     Добрыня согласно покивал.
     - Это наш общий враг, - сурово сказал Илья.  - Значит так.
Я бьюсь со змеем, а вы, подельщики, с  полчищами несметными. Ты
же, Емелюшка, езжай следом  и  подбирай трофеи, что у печенегов
из  карманов  будут вываливаться.  Особенно  аккуратно  бутылки
подбирай, разобьются - накажу. Если  у  кого  из печенегов зубы
золотые  будут  выбиты,  ты  их  собирай  и  складывай  пока  в
котомочку. После боя рассортируем.
     И закипела кровавая сеча!
     С первого же удара о голову Змея у  Ильи сломалась булава.
Тогда он ловко  выхватил кого-то из полчищ несметных и привычно
стал молотить супротивничков им, приговаривая:
     - Ах и крепкий татарин, не  ломается!  Не  ломается, да не
сгинается!
     - Я не татарин, я печенег! - орал несчастный.
     - А  то не  твое  собачье дело. Повелю  -  так и  китайцем
будешь! - между делом ответил Илья.
     Добрыня сражался мечем булатным. Как махнет  - так улочка,
размахнется -  микрорайон.  Следом  ехал  Алеша  и ловко топтал
конем упавших.  Временами  он  стрелял  вперед  из лука каленой
стрелой, приговаривая:
     - На кого упадет, тому водить.
     А  Иван-дурак   носился  по  всему  полю,  мотая  булавой.
Вспомнив  наказы  отцовские,  он  бил с размаху и  был  приятно
удивлен эффектом.
     В  пылу  боя  он  с  упоением  наблюдал за отдельными  его
моментами. Вон Емеля, ужом крутится меж  печенегами, обчищая их
карманы. Вон Илья,  колотит  Змея по голове шапкой, наполненной
землей греческой.  И  где  достал,  непонятно.  Вон  Добрынюшка
следующий квартал расчищает. Вон Алешенька молодецким посвистом
супостатов пугает. Вон  на лихом коне  поп Гапон удирает,  а  в
поводу у него - ломовая  лошадь,  к  которой Алена Соловьинишна
привязана... Гапон?! Иван  бросился было за ним, но жаркая сеча
помешала ему поймать предателя. Зато он  успел заметить отрытый
в  сторонке  окоп  полного  профиля,  из  которого  глазели  на
происходящее несколько  боянов  во  главе  с  директором.  Один
записывал  что-то  на грамотку,  другой  меланхолично  мурлыкал
веселый мотивчик. За их спинами подпрыгивал зеленоволосый боян,
размахивая саблей, но в бой не вступая.
     В скором  времени  полчища  стали  сметными.  Потом весьма
умеренными. А  затем  и  последние  остатки печенегов бросились
удирать. Друзья съехались и утерли со лбов трудовой пот.
     - Убил Змея-то? - ревниво поинтересовался у Ильи Алеша.
     - Как  всегда,   -   важно   ответил  Муромец,  отбрасывая
печенега,  которым  дрался  сегодня.  Добрыня  на  лету  поймал
печенега и привязал его к седлу, приговаривая:

     А не думай, тать, что легко отделался,
     Ты пойдешь к нам в полон, пойдешь пленничком!

     - На  фига  он нам нужен, печенежина? Али  выкуп  за  него
дадут богатенький? - поинтересовался Алеша.
     Добрыня задумался и смущенно ответил:
     - Да нет, вряд ли. Но  положено  ведь  кого-нибудь в полон
взять.
     И продолжил упаковку пленного.
     - А  где  Емеля?  -  встрепенулся  Алеша.  - Он же  трофеи
собирал, я точно видел!
     Действительно, Емели  нигде  не  было. Друзья поискали его
немного, после чего скорбно переглянулись.
     - Погиб, - изрек общее мнение Илья.  -  Затоптали  его,  и
косточек не осталось.
     Друзья скорбно  стянули  с голов шлемы железные. Подытожил
Илья Муромец:
     - Жалко Емелю, хоть и слабоват  был.  А  еще жальче трофеи
несметные... Что ж, друзья, поехали дальше.
     И они поехали.

     ...А безвременно  похороненный  друзьями Емеля в это время
уже подъезжал к Киеву. В глазах  его  блестели  крупные  слезы.
Временами он поднимал очи долу и скорбно шептал:
     - Не корысти ради, а токмо волею  пославшей меня любови...
Ох,  богатыри,  не  узнайте,  а узнаете - не  прогневайтесь,  а
прогневаетесь - так не бейте, а побьете - так не насмерть...
     Саврасая кобыла иронически косила на него лиловым глазом.
     ...В палатах княжеских  Емеля  первым делом бросил к ногам
Владимира трофеи, после чего гордо потребовал:
     - Не вели казнить, вели миловать!
     - Обдумаем, -  пообещал  Владимир,  косясь  на выпавшие из
котомок  трофеи:   каменья  самоцветные,  яства   басурманские,
пуховики  китайские  и  свитера  турецкие.  Улов  был  богатым,
Владимир уже облюбовал себе  свитер  приятной красно-бело-синей
расцветки и ласково улыбнулся Емеле:
     - Здоров ты, парнишка!
     - Питаюсь налимом.
     - Отъел себе харю, как я погляжу. Откуда товары?
     - Из боя, вестимо. Побил басурманов. Вот так я служу!
     - А с кем же ты дрался?
     - Со Змием ужасным. Похож на корову, рогат и копыт. Я Змия
пинком уложил в одночасье, а после был прочий вражина побит.
     Владимир с сомненьем покачал головой. И неожиданно заорал:
     - А много ль корова дает молока?
     - Не выдоишь за день, устанет рука, - пролепетал Емеля.
     - Все ты врешь, - устало сказал  Владимир.  -  За  тряпки,
конечно, прими благодарность, но все же придется тебя наказать.
     - О, Солнышко наше,  не  надо, спасибо, позволь мне отсюда
домой убежать! - взмолился Емеля.
     - Кончай рифмоплетство! - осатанел князь.
     - Немедля кончаю, - пискнул Емеля.
     Князь помолчал, потом строго сказал:
     - Вот что.  Ежели  ты,  врун,  покаешься,  скажешь  откуда
трофеи на самом  деле, голову рубить  не будем. Вместо  того  -
выдам  тебя  за  Несмеяну...  тьфу,  Несмеяну  за  тебя,  вечно
путаюсь. Согласен?
     Обалдевший Емеля  быстро  кивнул. Князь спустился с трона,
обнял его за плечи и доверительно сообщил:
     - Понимаешь, зятек, Иван-дурак Несмеяну опозорил.
     - А я думал, он только ширинку  расстегнул, - закручинился
Емеля.
     - Да не в  том смысле! Какой ты глупый, настоящий царевич.
Иван отказался Несмеяну в жены брать. Позор?
     - Позор, - неуверенно согласился Емеля.
     - Вот ты  сей  позор  и  покроешь.  Человек простой, сразу
видно  -  из  народа.  Людям  это  понравится. Ладно, сейчас  я
невесту твою кликну, ты про подвиг расскажешь. Только не ври!
     Вскоре по зову  пришли  Несмеяна и Василиса Премудрая (она
же  -   Прекрасная).  Емеля,  пожирая  Несмеяну  глазами,  стал
рассказывать о богатырском подвиге, не забывая  и свое скромное
в нем участие.
     - Да-а, - протянул удивленный Владимир. - А я на богатырей
бочку катил, собирался им головы поотрубать. Бывают, бывают и у
нас,  князей  русских,  ошибочки.  Что  ж   мне  делать?  Может
советников разогнать или Дом Советов подпалить?
     - Зачем  же  крайние меры, милый? - удивилась Василиса.  -
Прикажи верным боянам, пусть они песенки поют о твоих терзаниях
и страданиях за народ русский.  Так  испокон  веков делалось, и
всегда прокатывало.  А то выйди к народу и  крикни: "Люб я вам,
аль не люб?!" Только не забудь перед этим стражничкам жалование
повысить и  вокруг  народа  тройным  кольцом  поставить... А на
советников не гневайся.  Они тут ни  при чем, один  Гапон  воду
мутил.
     - Гапона не трожь, - огрызнулся Владимир. - Какой ни есть,
а в домино отменно играет,  галстук  завязывать  умеет,  боянов
высмеивает знатно. Как придет с повинной, так и разберемся.
     Наступило молчание. Нарушил его Емеля, который  поглаживая
руку Несмеяны, спросил:
     - А свадебку когда сыграем?
     - Свадебку? Через  недельку.  Надо  бражки наварить, налог
свадебный с горожан собрать, ликование народное организовать...
-  Владимир  поочередно  загибал  пальцы.  Потом  уставился  на
Василису и задумчиво произнес: - Что-то  о  тебе  мне  Гапончик
говорил...  Он,   конечно,  под  подозрением,  но  просьбу  его
уважим...  А!  Вспомнил! Мечтал он тебя в сережках  самоцветных
увидеть,  что  я тебе  на  свадьбу дарил!  Давненько  ты их  не
носишь.
     Василиса незаметно побледнела и, ломая руки, сказала:
     - Как скажешь, милый. Одену.
     На том и  закончился  этот содержательный для наших героев
день.  Оставим  же  их  в  тот  момент, когда  все  они,  кроме
Василисы, похоже, пребывают в приятном расположении духа.





     Долго ли,  коротко ли шли богатыри  с Иваном да  с пленным
басурманом, пока не вышли к морю синему.
     - Странно мне это,  -  сказал Илья озадаченно, - думалось,
Руси-матушке конца-края нет...
     Пленный печенег задергался, явно желая что-то сказать.
     - Развязать? - спросил Иван с готовностью.
     - Погодь,  Ванюша,  - остановил его Алеша Попович. -  Дай,
сперва слово ему смолвлю.
     Он строго посмотрел на басурмана:
     - Учти,  враг,  ежели  напрасно  беспокоишь,  вмиг  голову
снесу, а ежели с пользой - восвояси отпустим. - А Ивану шепнул:
- Так и так от лишнего рта избавимся.
     Пленник согласно  закивал.  Дескать, с пользой, с пользой,
сказать только дайте!
     - Что ж, развяжи его, Ваня, коли  жизнь  ему  недорога,  -
сказал Алеша  и принялся демонстративно водить точильным камнем
по лезвию меча.
     Иван  снял  повязку  с  лица печенега, тот  жадно  глотнул
воздуха и заговорил:
     - Я есть картографф, ветрографф  и  гидрографф собаки-хана
печенежского. Весь дорог, рек да порог на Руси знаю...
     - Говорил я, не  зря языка взяли! - обрадовался Добрыня, -
признавайся, тать, где мы можем от гнева княжеского схорониться
да предателями не прослыть?!
     - Нет  у  меня  разумения  сего иметь, -  сказал  печенег,
косясь с опаской на алешин меч. - Могу поведать лишь,  как Русь
ваш, матушка, устроен. А там вы уж сам решать.
     - Давай, пес, рассказывай, - согласился Добрыня.
     Разочарованный Алеша вернул было меч  в  ножны,  но  когда
печенег начал свой рассказ словами - "Русь ваш невелик есть..."
- вновь проворно его выдернул и занес над басурманской головой.
     - Велик, велик,  -  пролепетал  тот  испуганно,  -  только
размером мал.
     - То-то, - сказал Алеша, - точнее формулировать надобно. А
то, не ровен час, беда случится...
     - Мал размером  ваш  Русь...  -  снова  начал печенег речь
свою. И вот что из рассказа сего богатыри узнали.
     Русь,  оказывается  - остров в океане. За  неделю  его  по
периметру на добром коне обскакать можно  запросто. Четыре реки
на острове сем: самая большая  -  Смородина,  поменьше - Волга,
Днепр да Москва-река. На реках сих и стольный  град Киев стоит,
и десяток  городишек  провинциальных  с  деревушками  окрест. А
посередь  Смородины  опять  же  островок - Царство  Кащеево.  В
царстве том только малый лесок да болота кусок.  И замок самого
Кащея еще. Вот и все география русская...
     А  в  недрах земных  -  ни  серебра,  ни  злата,  ни урана
какого-никакого. Сплошь - кораллов монолит, лишь  слюда есть да
графит...
     Обидно Ивану стало за землю русскую.
     - Что ж вы, печенеги да половцы, так и прете на  нас, коль
нет у на ничего?
     - Есть  у  вас  то, что ни  в  какой  другой  земля нет, -
ответил   басурман   искренне:    -   То   скатерть-самобранка,
гусли-самогуды, ведьмин студень  да  прочий хабар! Цену купцы с
большой  земли за  все  это дают немеряную.  То  ль из  корысти
какой, то ль из интереса научного.
     - Вот, значит, что  вам  надо, - вымолвил доселе молчавший
Илья Муромец. - Что ж, и змеи многоглавые за морем не водятся?
     - Не водятся, - подтвердил печенег.
     - Скучно, знать, живут там.
     - Скучно, - согласился тот.
     - А зелено-вино-то есть у них?
     - Это есть.
     - Тогда еще  ничего, - кивнул  Илья. - Что ж, ладно, Ваня,
отпусти ты его с миром. Не  досуг нам с ним возиться, своих дел
хватает.
     Развязал Иван  пленника,  тот  и  был  таков. Поминай, как
звали. А богатыри с Иваном призадумались.
     - Некуда нам, братья, и бежать-то, выходит,  - сказал Илья
после долгого молчания. -  Да  и негоже нам, богатырям русским,
словно  татям  ночным  во  степи хорониться. В  Киев  вертаться
надобно, челом князю  бить. Какой ни есть, а владыка отечества.
Пущай решает - казнить аль миловать... Да и вовсе бежать нам не
следовало. С горяча это мы, не подумавши.
     На том и порешили.

     ...Вот  входят  богатыри  в  стольный  Киев-град,   головы
понуривши. Смерть лютую чают.  Что  за диво?! Народ по обочинам
стоит, славу им поет, шапочки  в  небо  подкидывает. А глашатай
князев вдоль дороги бежит, выкрикивает периодически:
     - Внимание, внимание!  Слава  русским  богатырям да дураку
Ивану - за компанию!
     - Видать совсем обнаглел собака-князь, - нахмурился  Илья.
- Указ издал, что б встречали нас с почестями. Заманивает.
     Когда глашатай  в  очередной  раз пробегал мимо богатырей,
Илья изловчился и поймал его за шкирку.
     - Признавайся, злыдень,  издал  князь  указ?  - спросил он
грозно, придвинув лицо глашатая к своему, нос к носу.
     - Издал, - прохрипел тот.
     - И о чем сей указ?
     - О  том,  чтоб вас, как в Киев  воротитесь,  встречать  с
почестями.
     - Так   я   и  думал,  -  с  торжеством  и   обреченностью
одновременно произнес Илья, отпуская  глашатая.  Тот быстренько
отполз в сторону - от копыт подальше.
     - Слыхали? - обернулся Илья к остальным.
     Алеша печально кивнул. А Добрыня изрек:
     - Сказал бы я, что о князе нашем думаю, да благородство не
позволяет.
     Алеша, соглашаясь, вновь печально кивнул.
     "Ну, снова про политику начали,  -  подумал  Иван. - Опять
беды не миновать..." И предпринял попытку отвратить неминуемое:
     - Братцы, мы ж с повинной идем!..
     - Молчи,  сопляк!  -  осадил  его  Илья  решительно.  -  Я
передумал. С боем к князю пойду.
     - Один за всех! - обрадованно вскричал Алеша.
     - И все  за  одного,  -  отозвались  богатыри и пришпорили
коней.
     Иван, не зная, что  и  думать, помчался следом. Не казнят,
так на Несмеяне поженят. Хрен редьки не слаще...
     А народ все шапки кидал.

     ...В терем княжеский  влетели они, не слезая с коней. Вмиг
сени миновали и ворвались в гридни столовые. А там - пир горой!
Гостей да собутыльничков - видимо-невидимо!
     Как узрел  Владимир  Красно  Солнышко  богатырей  с мечами
наголо, потемнел челом. Но сдержался, встал с кубком  в руках и
таковы слова молвил:

     Гляньте гости мои - бояре да богатыри,
     Вот и прибыли на пир герои русские,
     К князю русскому - без уважения

     Но не стану за то я серчать на них,
     А напротив - поклонюсь с благодарностью -
     За победу над ратью несметную
     Да за службу земле нашей честную!

     И,  сказав  сие, опрокинул  князь  чашу,  а  затем  поклон
богатырям отвесил.
     Богатыри  стояли  потупясь.  Правду   князь   говорит  али
ерничает?
     Тишина над столом воцарилася.
     "Ерничает, - решил все же  Илью,  -  издевается". И открыл
было рот, чтобы как-нибудь пообиднее князя оскорбить, но тут же
и закрыл. Только выдавил:
     - О-о!.. - и пальцем на Емелю указал.
     Богатыри и Иван уставились в указанном направлении.
     А Емеля  начал было под стол  сползать, но понял,  что это
его не спасет и закричал истошно:
     - Ребята?!  Приехали?!  А  мы  тут пьем за вас,  ей  богу!
Садитесь! Ну че вы как не родные-то, а?!
     Иван-дурак вмиг прослезился. И тоже закричал:
     - Емеля! Брат!  А мы уж  думали, погиб ты! А ты, значит...
ты значит... - И тут до него дошло: -  А  ты  убег,  значит?  И
трофеи, ирод, прихватил?!!
     - Да  ты  что,  Ваня!   Как   ты  мог  подумать?  -  очень
правдоподобно оскорбился Емеля. - Не убег я, а  о подвиге вашем
князю сообщить  поспешил.  А  трофеи захватил, как вещественное
доказательство.
     - Ну, не так,  зятек, все было, положим, - тихонько сказал
ему князь. А во всеуслышание продолжил:  -  Ты,  Иван,  говори,
говори, да  не заговаривайся! Емеля со  дня на день  зятем моим
будет!
     - Зятем?! -  обрадовался  Иван. - Добился, значит, своего!
Выходит, князь, за меня ты свою дочку отдавать не станешь уже?
     - За тебя?  - презрительно фыркнул Владимир, словно такого
разговора никогда и не было. - Ну, ты, Иван, загнул!  Ты, спору
нет, герой, конечно... Однако ж, если б я за каждого героя дочь
свою отдавал...  Она б у  меня давно б уж сама матерью-героиней
стала!
     Тут сидящие  за  столом  громогласно заржали, и обстановка
окончательно  разрядилась.   Богатыри  сунув  мечи  в  ножны  и
соскочив с коней, коих дворовые  сейчас  же  из гридней вывели,
уселись за стол подле князя и присоединились к общему веселью.
     Лишь Добрыня Никитич невесел был. И Ивану ясна была грусть
его.  Знать,  опять он хотел у Владимира  сватать  деву  Забаву
Путятишну.  Думал,  князь  не  откажет на радости...  Да  Ивану
услышал  он  отповедь и просить не решился зазнобушки.  Убоялся
облома позорного.
     А веселье катилось своей чередой. Вот уже Емеля через стол
полез с дураком целоваться, вот Алеша свой коронный  тост - "за
прелестных дам"  - произносит... Вот, невесть откуда взявшийся,
боян Лапкин славу трем богатырям кричит.  Вот Владимир-князь, с
Ильей обнявшись,  признается  клятвенно:  "Да,  прав ты, Илюша,
собака я!" А тот в ответ: "Да ведь и сам я, князь, собака!.." И
пьют  они   на   брудершафт,   икрой  заморской,  баклажановой,
закусывая...
     Тут было выполз Иван-дурак из-за стола - к Марье-искуснице
потянуло, да остановил его князь гневным окриком:
     - Куда это ты,  добрый  молодец, намылился?! Аль не сладко
тебе мое кушанье?
     - Сладко, княже, -  принялся  оправдываться Иван, - да дел
по горло...
     - Нет уж, ты постой! И  у  меня к тебе дело есть!  Подь-ка
сюда!
     Приблизился Иван к князю опасливо.
     - А  ну-ка,  молодец,  примерь  сей шелом на  буйную  свою
головушку, - протянул князь ему богатырский головной убор.
     Одел  Иван   шлем,  тут  Владимир  невесть  откуда  булаву
трехпудовую  выхватил  и ударил его по головушке. Засверкали  в
глазах дурака звездочки.
     - Будь  же  богатырем  княжеским   отныне!   -  воскликнул
Владимир. Иван, ошеломленный, под  гогот  сотоварищей, шатаясь,
двинулся к выходу. Не понял еще счастья своего богатырского.
     И лишь  снаружи,  на  воздухе,  опомнился:  "Богатырь! Я -
богатырь!  Сбылось  повеление  отцовское!  Сбылась  мечта   моя
заветная!.." И с  мыслею  этой кинулся он со  всех  ног к месту
своего проживания.
     - Маша! Маша! Богатырь я! - закричал он с порога.
     Словно  солнышко  ясное  выглянуло. То Марья-искусница  из
светелки своей выплыла:
     - Здравствуй, здравствуй,  мой  милый Иванушка. Люб ты был
мне  еще  в  добрых  молодцах,  а  теперь -  просто  словом  не
вымолвишь. - И раскрыла девичьи объятия.
     Шагнул  Иван   через  порог,  руки  пошире  расставив,  да
запнулся и рухнул, до объятий не дойдя.
     - Ужель ты, Ванюша, во хмелю ко мне явился?! - воскликнула
Марья, склонясь перед ним и принюхиваясь.
     - Во хмелю, - покаялся Иван-дурак.
     - А  скажи-ка  мне  честно,  Иванушка,  -  продолжала  она
подозрительно, - в ванне долго сидеть ты не любишь ли?
     - Вот этого за мной, ей  богу,  не  водится! - обрадовался
Иван.  -  Я  совсем в этом толку не ведаю: в детстве сажа мне в
кожу так въелася, что отмыть все равно не сумею я!
     - Слава богу, а то испугалась я, - вновь расцвела Марья, -
а что черненький, даже мне нравится.
     Сказав сие, наклонилась Марья пониже, тут и облобызал Иван
ее в губы жаркие.
     Вдруг взгрустнула Марья:
     - Вот  и  с  Черномором  у  меня   все   так   же   хорошо
начиналось...
     - Эх,  Маша,  нам  ли  быть в печали! -  воскликнул  Иван,
поднимаясь: - Я теперь - богатырь, ты -  вдова богатырская! Был
бы жив Черномор, он бы за тебя порадовался!
     Он  уселся  на  табурет,  а  Марья,  хоть  и  усомнилась в
верности  последних  слов  его,  но  промолчала   благоразумно,
достала  из  кармана  пригоршню  семечек  и  принялись  они  их
лузгать, друг другу в  глаза  заглядывая, улыбаясь и жмурясь от
удовольствия.
     Засим и оставим их.






     Много  воды  утекло  с  тех  пор,  как  Ивана  в  богатыри
посвятили... Хотя, не так уж и много, вообще-то.  Всего три дня
прошло. Думал наш герой, счастью его конца не будет: днем он на
службу богатырскую ходит - в караул аль в  патруль, вечером его
Марья  ласковая  ждет - борщом кормит, пельменями, бататами  да
грибочками солеными.
     А надобно отметить, что Марья ко  дворцу княжескому близка
была. С какого боку, Иван не ведал: от  вопросов его уклонялась
она искусно.
     И  вот,   на   третий   вечер   столь   идиллического   их
существования таковы слова Марьюшка сказывала:
     - Ваня. Дело к тебе есть секретное. Государственной, стало
быть, важности.
     - Да  я  завсегда, партизанка ты моя, -  потянулся  к  ней
Иван.
     - Да не про то я, Ванечка, - отстранилась она ласково. - Я
серьезно. Некое лицо высокопоставленное ночью нынешней  встречи
ждет с тобой.
     - А зачем?
     - Так ведь слава  о  тебе по всей Руси  идет:  нет в земле
нашей воина доблестней.
     Приосанился Иван:
     - Когда идем-то?
     Марья улыбнулась чуть заметно и ответила:
     - Ровно в полночь туда и сведу тебя.
     ...Вот и время пришло. В тишине ночи перекликались кукушка
и  передразнивающий   ее   попугай.  Иван  да  Марья  крадучись
добрались до палат княжеских.
     Марья крикнула кряквой.
     - Ты чего? - удивился Иван. Но тут же и сам сообразил, что
крик ее - знак условный. Оттого, что из  верхнего окошка терема
выпала, разворачиваясь на лету, веревочная лестница.
     - Ступай, Ванюша, - благословила его Марья, - я на стреме.
     И Иван  полез.  Однако через несколько ступенек подумалось
ему:  "Ежели  Марья там, внизу, маячить будет, только  внимание
чье-нибудь привлечет". Он обернулся и сказал тихонько:
     - Вот что, Маша. Как лесенку наверх подниму, ступай домой.
Поесть приготовь.
     - Хорошо, - отозвалась она снизу.
     "Искусница!"  -   подумал   Иван  с  умилением.  А  затем,
продолжая подниматься, вот о чем  стал  голову  ломать: "Кто же
это  встретиться  со мной желает? Может Несмеяна, все-таки,  не
Емелю а меня  любит?..  Нет, к ней бы  меня  Маша не отправила.
Князь? А  чего ж тайком?  Мог бы  и так к  себе вызвать...  Али
Забава Путятишна?  Нет,  Забава  Добрыню  призвала  бы! Эх, что
гадать, чему быть, того не миновать?"
     Так решил Иван, добравшись до окна  заветного.  И  тут  же
чуть  было  обратно  на  землю не свалился.  Насилу  удержался,
увидев,  кто  его  встречает.  Василиса  Премудрая!  Она  же  -
Прекрасная!
     - Исполать тебе,  богатырь! - приветствовала  Ивана-дурака
примадонна киевская, помогая ему затянуть лесенку наверх.
     - Угу, - буркнул он в ответ, иных слов с испугу не найдя.
     "Ужель полюбила  меня Василиса?!" - пронеслось в головушке
ивановой.  "Ох,  беда, беда,  коль  узнает  князь!..  Однако  и
радость немалая! Такую покровительницу иметь! Ну,  Иван, вот он
миг: хватай  судьбу свою, пока сама  в руки просится.  Или пан,
или пропал."
     И, не медля боле, чтобы не дать страху да сомнениям в душу
закрасться, спрыгнул Иван с подоконника да  и заключил Василису
в объятья свои богатырские.
     - Стра... - вскрикнула  было  Василиса, да сама себе рукой
рот зажала.
     - Правильно, Василисушка, зачем нам стража-то? -  зашептал
Иван горячо, нащупывая на спине ее шнурок от корсета.
     И тут,  продолжая  одну  руку  к  устам прижимать, другой,
свободной, отвесила  княжна герою нашему такую затрещину, какая
и Илье Муромцу честь бы сделала.
     "Баба-то с норовом",  -  подумал Иван и, потеряв сознание,
рухнул на пол.
     ...Очнулся он уже на перине  пуховой.  На  щеке - примочка
медвяная. Василиса подле сидит -  на  пуфике.  Увидев, что Иван
глаза открыл, улыбнулась она озорно ему, приговаривая:
     - Ай да богатырь! Ай да смельчак! Такой ни огня, ни пучины
морской не убоится. Верна, видать, Марьина рекомендация!
     От затрещины в голове ивановой что-то перемкнулось.
     - И не убоюсь! - вскричал он обиженно. - И тебя не убоюсь!
Коль не люб я тебе - так и скажи:  "Не  люб!"  А  чего  руки-то
распускать?
     - Ну хватит уже, Иван, -  с  легким  раздражением в голосе
сказала Василиса. - Пора, видно, объясниться  нам. Ты, сдается,
втемяшил себе в голову, что в полюбовники я тебя призвала?
     - Ан нет? - спросил Иван насмешливо.
     Василиса чуть от него отодвинулась.
     - Вот что, богатырь. Ежели еще хоть пальцем меня коснешься
- пеняй на себя.
     Тут в голове Ивана перемкнуло в обратную сторону,  и он, с
полной ясностью, осознал  свое  положение. "Так", - подумал он.
"Ежели  голову  отсюда на  плечах  унесу  -  Богородице  свечку
поставлю. Большую."
     - Ай, прости меня дурака, Василисушка! Не имел я оскорбить
тебя помысла! - воскликнул он, приподнимаясь на локтях.
     - Любовью   оскорбить   нельзя,    -   произнесла   княжна
наставительно и  положила свою руку ему на плечо.  - Лежи уж. И
слушай.  Служба  мне твоя нужна. Коль сумеешь  сослужить  ее  -
прощу тебя. Не сумеешь...
     - Да я!.. - вновь попытался Иван подняться.
     - Лежать! - рявкнула Василиса. Иван перепуганно  вытянулся
на перине. - Вот  так-то  лучше. Итак, приступим к инструктажу.
Через три дня  дочь  моя, Несмеяна,  под  венец с Емелею  идет.
Слыхал о том?
     - Слыхал, как же! Но на Емелю я руки не подниму,  не проси
даже! Брат он мне названный!
     - Да  Емеля-то  мне  по  нраву пришелся, -  успокоила  его
Василиса. - Загвоздка в том, что на свадьбе той Владимир меня в
серьгах, им подаренных, видеть желает. А их нет у меня.
     - Где ж они?
     - У Кащея.
     - У Кащея?! -  вскричал  Иван горестно. - У Бессмертного?!
Да как они попали к нем? Выкрадены?
     - Я их сама Кащею отдала.
     - Сама?  -  завопил  Иван,  отбросил  в  сердцах  примочку
медвяную, сел на кровати, и обхватив  руками голову запричитал:
- Ах ты бедная земля русская, как же  тебе ждать благоденствия,
коль сама Василиса Премудрая полюбовные подарки Кащею делает?!
     - Дурак ты, Иван...
     - На себя-то посмотри, распутница!
     - Да не всегда Кащей злодеем был! Прежде слыл он алхимиком
талантливым.  Вместе   с   ним   я  премудрости  училась.  Так,
студентами,  и   познакомились.  Молода  я  была  да  неопытна,
только-только пошла за Владимира. Однокашник - Кащеев фамилией,
в гости прибыл  в отсутствие князево.  Как увидел он  серьги  в
ушах моих,  князем  давеча  мне  презентованные,  стал  просить
одолжить их на времечко. Для физических, якобы, опытов. Минерал
в них какой-то особенный... Посуди, как откажешь сокурснику?
     Не все слова из речи Василисы понял Иван, оно и  понятно -
премудрая она. Однако общий смысл уловил. И поинтересовался:
     - А почему Владимир  захотел  тебя в этих сережках видеть?
Уж так ли это важно?
     - Гапон, проклятый,  нашептал  ему.  А князь-то ревнивый у
меня.  И в  молодости  к Кащееву ревновал,  теперь  - к  Кащею,
выходит. Завидовал Владимир ему очень:  большие  успехи  тот  в
науках делал. А Владимир  мой  - все больше по административной
линии.
     - И  тут,  стало быть, Гапон успел напакостить, -  покачал
Иван  головой  понимающе.  -  Но  теперь-то   князь  не  должен
прохиндею верить...
     - Говорю же, ревнует он. Сердцу, Ваня, не прикажешь.
     - И то верно, - согласился тот, вздохнув. - Беда.
     - Беда, Иванушка, - и слезы покатились  по щекам премудрой
княжны. - Но не наказания я  боюсь боле всего, а того что князь
верить мне перестанет, к советам моим  прислушиваться. Таких он
тогда дров на Руси наломает!.. Ну так как, богатырь, возьмешься
ли задание мое выполнить, сережки от Кащея доставить?
     - А где его искать-то, Кащея?
     - На острове Буяне, это все знают.
     - Это-то  и  я  знаю.  Да ведь срок очень  маленький.  Где
остров тот? Где на нем замок Кащеев? Найти-то успею?
     - Не  бывала  я  в  царстве  Кащеином.  Что  могу  я  тебе
посоветовать? - она замолчала. Потом спросила: - А не знаком ли
ты с кавказцем по имени Кубатай?
     - Нет, - помотал Иван головой. - А что?
     - Ходит слух, что мудрец  он  великий, все на свете знает.
Может пособит Кащея найти?
     - А Кубатая-кавказца где искать?
     Василиса виновато пожала плечами. Иван удрученно вздохнул:
     - Что толку тогда в мудреце том?
     - Нет толку,  -  признала  Василиса, по обыкновению слегка
ломая  руки.  И тут нервы ее  не  выдержали и она вскричала:  -
Спаси  меня,  Иван,  верни  мне  серьги!  В твоих руках  судьба
России!
     - Готов  живот  свой за нее положить! -  вскричал  Иван  в
запале. Да  видать,  слишком  громко  вскричал.  Потому что миг
спустя стук в двери василисиной раздался. То князь стучал.
     - Открой,  жена  неверная! -  раздался  его  взволнованный
голос.  -  Открой немедленно, я слышал в  твоей  комнате  голос
мужчины!
     - Мужчины?!  -  оскорбленно  вскричала  княжна,  торопливо
раздеваясь и знаками показывая Ивану,  что  тот  должен  срочно
покинуть  комнату  через  окно.  - Полно, князь,  откуда  здесь
мужчина?
     - А вот это мы сейчас  у  него узнаем, - заверил князь.  -
Открывай, брось придуриваться.
     - Князь, я не одета, - возмущенно и кокетливо одновременно
заявила Василиса.
     - Еще бы!  -  вскричал  Владимир  и  принялся ломать дверь
дубовую.
     А  Иван,  не  в  силах оторвать очей своих  от  полуодетой
Василисы так и замер посередь  комнаты  рот  открывши. Можно ли
винить его в том, если припомнить, что Василиса  была не только
Премудрой, но и Прекрасной.
     Тут Василиса бесстыжий взгляд  его  приметила, потупилась,
зарумянилась, рукой грудь свою белую прикрыла. Но от очередного
удара  в   дверь  вздрогнула,  нахмурилась  и  пальчиком  Ивану
погрозив  на  щеку  свою  показала.  Иван  понял,  на  что  она
намекает. Припомнил давешнюю затрещину, вскочил на  подоконник,
грациозным  движением  ноги  сбросил вниз лестницу  веревочную,
послал княжне поцелуй воздушный да и был таков.
     В ту пору мимо караул богатырский  проходил  -  Гаврила  -
Недюжинная сила да Федот - Стрелец, удалой молодец. Увидали они
спускающуюся из окна  дворцового темную личность, да и взяли ее
под белы рученьки.
     - Попался, тать! - вскричал Гаврила.
     - Мужики, не узнаете, что ли? - ответил Иван шепотом.
     - Да это ж новенький! - признал Федот. - Глянь ка,  к кому
он  ночами  шастает! -  и  указал на  окно,  в котором  исчезла
веревочная лестница.
     - Ай  да  Ваня, ай да сукин сын!  -  восхищенно  отозвался
Гаврила.
     Тут из окна высунулась взлохмаченная голова Владимира.
     - Эй, кто там внизу?
     - То мы  княже,  караул  богатырский,  -  ответил Федот. -
Федот, Гаврила да новенький, дурак который.
     - Чего это вы втроем сегодня?
     - По приказу  воеводы  -  караул  усиленный.  В преддверии
торжеств свадебных, - не моргнув и глазом соврал Федот.
     - Это правильно, -  заметил  справедливый князь. - Умный у
меня  воевода.  А  не  шастал ли тут кто  подозрительный?  Типа
Кащея?
     - Никак нет, княже. Спокойно все.
     - Это  хорошо,  - сказал князь. - Службу несете  исправно.
Завтра же всех троих к награде представлю.
     - Служим земле русской! - хором откликнулись богатыри.
     - Ну  все,  ступайте, -  сказал  Владимир,  и  голова  его
исчезла.
     - Ой, ребята, спасли  вы меня, - зашептал Иван. - Пойду-ка
я домой, от греха подальше.
     - Что-то незаметно,  чтобы  ты  от  греха  бегал, - заявил
Гаврила и заржал,  довольный своим каламбуром. - Ладно, иди, не
боись, не выдадим.
     С  тех  пор авторитет  Ивана  в  богатырских  рядах  вырос
неописуемо.






     Иван пришел к Марье-искуснице сам не свой. Еще с порога он
гаркнул: - Марья! Борща! - и прилег в горнице на дубовую лавку.
     - Сейчас, Иванушка, - заторопилась  Марья,  зажав фартуком
горшок  с  наваристым  борщом.  - Сейчас, светик мой.  Тебе  со
сметанкой?
     - Все равно, - скорбно сказал Иван. - Со сметанкой.
     Он мрачно хлебал борщ, а Марья, усевшись напротив, ласково
поглядывала на него, не забывая подрезать хлеба белого.
     Когда Иван утолил первый голод, обсмоктал  косточки и съел
на закуску гроздь бананов, настроение его слегка улучшилось. Он
даже взял  у Марьи пригоршню  семечек и сделал вид, что лузгает
их.
     - Что  ты,  молодец,  невесел,  что ты голову  повесил?  -
поинтересовалась Марья.
     - Как  же  мне  не  горевать? Вызвался я  помочь  Василисе
Прекрасной, а как - ума не приложу, - горько признался Иван.
     - Василисе? Она  девка  хитрая, задаст задачку, хоть стой,
хоть  падай,  - призналась  Марья.  - И  чего  ты ей  наобещал,
недотепушка мой?
     - Кащея  найти,  сережки  василисины   у   него  отобрать,
Василисе в срок  доставить. А сроку  того - неделя  без  одного
дня.
     - Это служба, не службишка, - согласилась Марья. - А в чем
незадача?
     - Как  мне  путь  найти  к  Кащею?  Там-то  я  с  друзьями
справлюсь, укорочу нечисть.
     - Кащей-то  бессмертный!  -  предупредила Марья. -  Ладно,
путь к нему  я  укажу. Есть  у  меня зеркальце волшебное,  чего
хочешь покажет. Счас  мы его и проэксплуатируем... Так, куда же
я его засунула?  Последний  раз доставала, когда Емеле картинки
заморские, срамные,  демонстрировала, потом убрала  недалече...
А! В спальне моей, под подушкой! То-то спать жестко было...
     Оставив  дурака  размышлять  над  своими  словами,   Марья
проворно  сбегала  за  зеркальцем  и установила его  на  столе.
Зеркальце было  маленьким,  квадратным,  с  отколотым уголком и
частично облупившейся амальгамой.

     Свет мой, зеркальце, скажи,
     Да всю правду покажи,
     Как бы нам пройти к Кащею,
     Чтоб намылить ему шею?

     - застенчиво попросила Марья.
     Зеркальце   затряслось,   загудело,  покрылось   красными,
зелеными и  синими  полосами,  потом  посредине  его  появилась
светящаяся полоса. Донесся плеск волн.
     - Изображение барахлит, - призналась Марья, и постучала по
зеркальцу кулаком.  На мгновение мелькнула вода, песчаный берег
и  чье-то  злое  лицо.  И  все.   Зеркальце  покрылось  мелкими
квадратиками, сеткой окаянной, и больше ничего не показывало.
     - Силен  Кащей,  -  вздохнула  Марья. - Чары  наложил.  Не
получится у нас дорогу к нему увидеть.
     И тут дураку пришла в голову гениальная мысль.
     - Марья!  А  может  зеркало  показать  кавказца   Кубатая?
Говорят, что он все на свете знает, даже к Кащею дорогу!
     Марья хмыкнула и сказала:

     Свет мой, зеркальце, мечтаю
     Я увидеть Кубатая,
     Что на свете всех умнее,
     Всех румяней и белее!

     Зеркальце загудело, на мгновение показало князя  Владимира
("Это  оно   так,   подстраховывается",  -  пояснила  Марья)  и
неожиданно выдало изображение большой, знакомой Ивану избы.
     - Изба-читальня боянская! - ахнул дурак.
     А зеркальце  уже демонстрировало им дюжего усатого молодца
с  зелеными  волосами. Молодец  крутил  ус  и  объяснял  боянам
разницу между ямбом и хореем.
     - Так вот ты какой, Кубатай-кавказец!  -  ахнул  дурак.  -
Спасибо, Марьюшка.  Этого бояна я в два счета  к нам завлеку, а
уж тут выпытаем все помаленьку.
     И дурак бросился взнуздывать Гнедка.

     Повезло  Ивану-дураку,  ох  как  повезло!  Бояны-то  народ
дружный, своих в  беде  не бросают. И если  б  стал он похищать
Кубатая  прямо  из боянской избы, завязалась бы сеча  жестокая.
Пришлось бы дураку или отступать  несолоно  хлебавши,  или  всю
культуру русскую под корень истреблять.
     К счастью,  Кубатай  от  общества  немеряно  пьющих боянов
опьянел  капитально.   Вышел   он  на  крыльцо,  отдал  должное
природе-матушке, решил в уме  пару  дифференциальных уравнений,
сочинил  сонет  о красоте русской ночи  и  стал уж было в  себя
приходить...   Как   вдруг,  откуда   не   возьмись,   появился
Иван-дурак!
     - Здравствуй, Кубатай!  -  отвесил  он  поклон. - Исполать
тебе, мудрый!
     - Здравствуй  и  ты,  дурак,  коли  не  шутишь,  -  сказал
Кубатай, мечтательно глядя в небо. - А откуда ты меня знаешь?
     - Кто ж тебя не знает? - притворно удивился Иван. - Слух о
тебе прошел по всей Руси великой.
     Кубатай ласково кивнул Ивану и ткнул пальцем в небо.
     - Видишь ту звездочку ясную, Иван?
     - Вижу. То...
     - Венера! - мрачно сказал Кубатай. - То Венера подлая!
     - Да  какая  ж Венера, - удивился дурак.  -  Это  полярная
звезда. Венеру, поди, только по утрам и вечерам видно!
     - Да? - удивился Кубатай. - А как похожа...  Стой! А ты...
не сфинкс?
     - Кто-кто?
     - Не сфинкс ли ты часом замаскированный, а, Иван? Покайся,
я все прощу!
     - Дурак я, - грустно признался Иван. - Но не сфинкс.
     Кубатай расслабился и улыбнулся:
     - Знаю. Это так...  на  всякий случай. Работа такая. Иван,
ты меня уважаешь?
     - А как же!
     - Хорошо... -  Кубатай  погрузился  в  молчание.  Из  избы
доносились голоса боянов, разучивающих новую былину.
     - Кубатай, а, Кубатай! - подал  голос  Иван.  - Поехали со
мной!
     - Зачем? Мне и тут хорошо!
     - Я тебе вопросы буду задавать, а ты - отвечать мудрено!
     Кубатай заколебался.
     - Нет, тут веселее...
     Иван, которому страсть как не хотелось прибегать к крайним
мерам, достал из кармана пригоршню  семечек.  Глаза  у  Кубатая
вспыхнули ярче, чем полярная звезда на пару с Венерой.
     - Иван... Дай щелкнуть разок...
     - На, - согласился добрый Иван. И тут ему  пришла в голову
поистине гениальная идея. Уже вторая за день!
     - У меня дома  мешок таких, -  небрежно сказал он.  -  Два
мешка. Три.
     Кубатай похлопал его по плечу:
     - Хороший Иван... Хороший русский Иван... Семечка...
     - Поехали, я тебе полмешка отсыплю! - пообещал дурак.
     - Летс гоу!  -  непонятно воскликнул Кубатай. Через минуту
они  уже  сидели  на  ивановом Гнедке, который мерно  трусил  к
Марьюшкиному  дому.  Вдали противными  голосами  кричали  дикие
попугаи. Дорогу перебежал  черный  бабуин, и Иван сплюнул через
левое плечо  - от дурного глаза.  Сплюнул не совсем  удачно, но
Кубатай не обиделся, потому что дремал.  Проснулся  он  лишь  у
самого дома, и сонно спросил:
     - Иван, Иван... А ты не Стас?
     - Нет, - дурея больше обычного ответил Иван.
     - И даже не его старший брат Костя?
     - Не знаю  таких,  -  осторожно  промолвил  Иван.  Кубатай
вздохнул.
     - Эх,  был  у меня такой друг... Маленький, но  настоящий.
Всерьез меня принимал.
     Сообразив,   что   в   душе   Кубатая   задеты    какие-то
сентиментальные струны, Иван молчал.
     - Эх, - вздыхал  Кубатай.  - И как же  я  их не укараулил?
Такая  общность  душ, как у нас  со  Стасом, раз в пятьсот  лет
бывает!  Мы  бы  с  ним  охотились   вместе,   на   пры...   на
сапогах-скороходах прыгали, диверсии учиняли...
     - А где твой друг-то? - поинтересовался  Иван. - Басурманы
в полон увели? Враз отобьем!
     Но Кубатай только вздыхал и повторял вполголоса:
     - Всерьез...   всерьез...   Как   взрослый   к   взрослому
относился...
     Так, с полупротрезвевшим Кубатаем за спиной, Иван и въехал
на просторный Марьюшкин  двор.  Из хором доносился дружный храп
тридцати трех богатырей.
     - Где  семечки?  -  начиная  что-то  подозревать   спросил
Кубатай.
     - В подполе, - схитрил Иван. - Пойдем.
     И они пошли.
     Очутившись  в  каменном  подполе,  уставленном  бочками  с
медовухой  и   мешками  с  кокосами,  Кубатай  вмиг  протрезвел
полностью.
     - Где семечки? - тревожно озираясь спросил он.
     - Обманул я тебя, -  признался  Иван. - На всякого мудреца
довольно простоты.
     И он, на  всякий случай, достал булаву. Кубатай вздохнул и
сел на мешок.
     - Чего тебе надобно-то? Выкупа богатого?
     - Нет,  -  замотал  головой  Иван. - Выкуп -  тьфу!  Укажи
дорогу к Кащею.
     - Зачем?
     - То мое дело, - посуровел  Иван.  -  Ты мудрец известный,
все тебе ведомо. Говори!
     - Никогда! - гордо сказал Кубатай.
     - Пытать буду, - со вздохом признался Иван.
     - А я  боли не боюсь! -  похвастался Кубатай. -  Делай что
хочешь, только усы мне не брей.
     - Ага! - заорал Иван. - Марья, подь суда!
     В подпол, лузгая семечки, вошла Марья.
     - Бритву, мыло и хвост опоссума,  -  велел  Иван. - Пытать
мудреца буду.
     - Как
     - Усы брить!
     Марья  неодобрительно   покачала  головой,  но   требуемое
принесла.  Иван  тем временем  связал  слабо  сопротивляющегося
Кубатая и принялся намыливать пушистый опоссумий хвост.
     - Красавица! - подал голос Кубатай.  -  О  двух вещах тебя
молю! Первое - дай мне семечек перед пыткой полузгать. Очень уж
у  тебя  семечки  замечательные.  А  второе  -  как  брить меня
Иван-разбойник начнет,  уйди,  не  смотри.  Не  вынесу я такого
позора!
     Марья  аки  волчица голодная на Ивана глянула, сплюнула  и
молвила:
     - Иван! Негоже джигита единственной красоты лишать!
     Иван, мыля хвост, огрызнулся:
     - Не единственной. У него еще  язык  остался.  На  крайний
случай отрежем.
     Всплеснув  руками,  Марья  проворно  нащелкала  две  жмени
семечек,  всыпала их  Кубатаю  в рот, и  со  слезами на  глазах
удалилась.
     Иван сноровисто  покрыл  лицо  Кубатая  пеной, взял бритву
наизготовку и задумался.
     - С чего начнем, мудрец? С левого уса, али с правого?
     Кубатай хранил гордое молчание.
     - С правого, - решил Иван. - С самого кончика.
     И он ловко сбрил кончик Кубатайского уса. Мудрец застонал.
     - Не больно? - забеспокоился Иван. - Может еще намылить?
     - Сатрап, - стонал Кубатай, извиваясь.  -  О,  горе мне! О
горе!
     - Пока  никакого  горя,  -  успокоил  его   Иван.  -  Так,
восстанавливаем симметрию...
     Он подбрил левый ус. Оглядел результат:
     - Знаешь, мудрец,  еще лучше стало. Интеллигентней, даже в
чем-то романтичнее. Надо было мне в цирюльники податься...
     - Да? Дай зеркальце, гляну!
     - Нет! Вначале путь к Кащею выдай! Сразу отпущу.
     - Не скажу! Из принципа.
     - Тогда  я  знаешь  что  сделаю?  -   издевался  Иван  над
беззащитным мудрецом. - Рот  тебе  заткну, а сам стану мудреные
вопросы задавать! Ты же на них и ответить не сможешь!
     - Только не это! - крикнул  Кубатай.  Неизвестно,  чем  бы
кончилась эта страшная сцена, но тут дверь подпола отворилась и
в  помещение  ворвался  незнакомый  Ивану  человек.  Невысокий,
плотненький, суетливый, с маленькой железной палочкой в руках.
     - Кейсеролл!  -  завопил Кубатай.  -  Спаси!  Я  тебе  еще
пригожусь!
     - Отойди от  бояна,  добрый  молодец!  -  угрожающе сказал
Кейсеролл. - А то из мумми-бластера пальну!
     - Из этой-то пшикалки?  -  презрительно сказал Иван и взял
булаву поудобнее. - Попробуй!
     И  в  этот  миг  железная  фиговинка  в  руках  Кейсеролла
окуталась белым пламенем и превратилась в  дивный меч. Длинный,
блестящий, каменьями  по  рукояти  украшенный, огнем колдовским
мерцающий. Кейсеролл, с явным удивлением, глядел на оказавшееся
в его руках оружие.
     - Меч-кладенец,  -  тяжко выдохнул Иван. - Ох! Тяжела  моя
участь!
     - Отпусти  Кубатая,  -  сообразив  выгоды  своего   нового
вооружения, приказал Кейсеролл.
     - Нет! - твердо сказал Иван. - Или костьми лягу, или узнаю
от него путь в царство Кащеево!
     - Чего? Куда? Зачем? - засуетился Кейсеролл. - К Кащею?
     - Да, - гордо сказал Иван. - Бой у меня с ним будет!
     - Это  меняет  дело, - заявил Кейсеролл, сел  на  бочку  с
медовухой,  глянул  на  руку  -  к  ней были привязаны  большие
песочные часы,  и  задумался.  Иван  ждал.  Кубатай, покрываясь
мыльной коркой, тоже.
     - Смолянин! - крикнул вдруг Кейсеролл. - Иди сюда!
     - Ну чего, на фига я тут нужен, -  огрызнулся, спускаясь в
подпол, еще один  незнакомец.  Тоже чудной. Волосы - оранжевые,
уши  -  что твои  лопухи,  между пальцами  -  перепонки, как  у
лягушки.  Иван  сплюнул через  левое  плечо.  Снова  не  совсем
удачно.
     - Дело к тебе есть, - сурово сказал Кейсеролл.
     - Какое дело? - возмутился Смолянин.  -  Я  вас с Кубатаем
русскому научил? Научил! Считай, что я  оклад отработал. Теперь
до конца месяца ни черта делать не буду.
     - Уволю, - кратко пообещал Кейсеролл.
     - Ну и увольняй! Не жалко! Специалисты  всюду нужны, пойду
в музей работать.
     - Экспонатом? - съязвил Кейсеролл.
     - Чего делать? - хмуро спросил  Смолянин  и  достал из под
Кубатая свежий кокос.
     - Пойдете вместе с этим богатырем  к  Кащею,  -  Кейсеролл
указал на Ивана. - Во всем ему способствовать будете.
     - Да ни за что! Пусть Кубатай идет!
     - Вы в паре лучше  работаете,  - отмахнулся Кейсеролл. - И
не смейте спорить! Здесь важные интересы, коих вам не понять!
     Он снова глянул на часы и всплеснул руками:
     - Опаздываю!
     Не  прощаясь,  он  бросился  вон  из   подпола.  У  дверей
остановился, прислонил меч к косяку и крикнул:
     - Иван, меч-кладенец прихвати! Поможет в дороге!
     - Благодарствую, -  сказал  Иван и растерянно уставился на
своих неожиданных попутчиков. Кубатай горько вздыхал.  Смолянин
меланхолично грыз кокос.






     Иван-дурак влетел в кабак... Ой, что-то  не то получается.
Иван вошел в трактир... Во.
     Иван  вошел   в   трактир.   Богатыри  приветствовали  его
появление дружным звоном кружек. Судя по мирной обстановке, они
только-только перешли с медовухи на царскую  водку,  и  еще  не
успели закручиниться.
     - Друзья! - воскликнул дурак, присаживаясь. -  У меня есть
для вас приятный сюрприз!
     - Наливай! - согласился Илья.
     - Да нет, не такой, - смутился Иван.
     - Все равно наливай!
     Когда  было   налито   и   выпито,  крякнуто  и  занюхано,
Иван-дурак повторил:
     - Друзья, сногсшибательное известие!
     - Ну?
     - На Кащея идем!
     - За такие слова по морде бьют! - прорычал Илья Муромец. -
Ты чего, Иван, совсем одурел?
     - Это нужно одной высокопоставленной даме, - несмело начал
Иван. Добрыня  хихикнул,  потому  что  сплетни  среди богатырей
распространялись весьма быстро:
     - Это которой высокопоставленной? Прекрасной да Премудрой?
     Иван зарделся.
     - Пусть она  сама и идет на  Кащея, - заключил  Добрыня. -
Нам жизнь дорога.
     Илья и Алеша поддержали его одобрительным кряканьем.
     - Ну  что  ж, - грустно сказал Иван-дурак. -  Постарайтесь
забыть  мое  предложение.  И  не  поминайте  лихом,  если  что.
Надеюсь, все у  вас в жизни  сложится удачно, не  побоюсь  даже
сказать - былинно. Прощайте.
     Утирая слезинку, набухающую на правом веке,  Иван побрел к
двери. Богатыри  переглянулись.  Добрыня вздохнул, и положил на
стол правую ногу. Илья махнул рукой, и положил поверх свою  - в
могучем кирзовом сапоге. Алеша жеманно пожал  плечами и положил
поверх свою изящную ногу в сапоге из хромовой кожи.
     Когда  ритуал  богатырского  совета был выполнен,  Добрыня
окликнул Ивана:
     - Эй, дурак!
     Обернувшись, и обнаружив на столе три богатырских окорока,
из-под которых, шипя, капала разлитая царская водка, Иван сразу
все понял, и просиял.
     - Дурак, поход  на  Кащея  нужен только высокопоставленной
даме, или и тебе тоже?
     - И мне! - преисполненный патриотизма воскликнул Иван.
     - Тогда в  чем же дело?  - спросил хитрый Алеша Попович. -
Рубликов нам отсыпят на дорожку?
     - Немножко, - признался  Иван.  - Зато Кащея можем грабить
без зазрения совести.
     - Сегодня и выступим,  - решил Илья.  - Я зайду  к  Микуле
Селяниновичу,   скажу,   захворал,  дескать.   Ты,  Добрынюшка,
возьмешь  отпуск  за  свой  счет  для  обучения грамоте. А  ты,
Алешка, скажешь Микуле, что соблазнил невинную девицу, и теперь
должен замаливать сей грех в Соловецком монастыре.
     - А  может  прямо  объявим,  мол, на Кащея идем?  -  робко
спросил Иван.
     - Не  положено!  Надо  следы  запутывать...  Что,   други,
постоим за Землю Русскую?
     - Ой, постоим! - гаркнули богатыри.
     - Да, кстати, - спохватился Иван. - С нами  еще два дурака
пойдут. Один - мудрец Кубатай,  боян  сладкоголосый.  Другой  -
толмач Смолянин, человек простой и трудолюбивый.
     - Ох,  подозрительны  мне имена их, - воскликнул Алеша.  -
Особенно - Смолянин! Сразу видать - то не русский человек.
     - Кубатай -  кавказец,  но  мирный,  спокойный, - принялся
успокаивать друзей Иван. -  А  Смолянин клянется, что русская в
нем кровь течет.
     - Какой же русский станет своим происхождением хвастать? -
воскликнул Илья. - Ну  да  ладно. Боян сладкоголосый, да толмач
трудолюбивый в пути пригодятся. Берем.

     И снова путь-дорожка лежала перед богатырями. Впереди, как
и пристало сильнейшим, ехали Добрыня с Ильей, за  ними - мудрец
Кубатай да толмач  Смолянин.  За ними, зорко назад оглядываясь,
двигались Иван с Алешей. И вот какой между ними шел разговор...
     - Вот  скажи,  Иван, любишь  ли  ты  земельку  русскую?  -
вопрошал Алеша.
     - Люблю.
     - Вот и я о том. А скажи, Иван, чем Русь наша красна?
     - Собакой-князем, - пошутил дурак.
     - Ну,  и им тоже,  -  не  понял  юмора Алеша.  -  И  нами,
богатырями. И  смердами  вонючими,  и  боярами  толстопузыми, и
священниками набожными, и торговцами хитроглазыми, и девками...
девками... - вздохнул он.
     - Что ж получается, всеми?
     - Ага! То богатство наше немеряное, самовоспроизводящееся.
Пока есть на Руси народ русский, Русь Русью останется!
     - Да, -  протянул Иван. - Ну ты и  загнул Алешка. Чую, что
прав, хоть и непонятно ни фига.
     - А че ж тут непонятного? -  встрял  в  разговор  Кубатай,
выплевывая шелуху от семечек.  По  бокам его конька хлопали два
тяжелых мешка  с  семечками,  собранными  в  дорогу  заботливой
Марьюшкой. - Народ - самое ценное в любом  государстве. Скажу я
вам честно, что  повсюду уже люди корни свои позабывали, только
на Руси и остались настоящие патриоты.
     - Дело говоришь, кавказец! - одобрил его Алеша. - Видать и
вправду -  мудрец! А скажи, чем  мы, русичи, от  неруси поганой
отличаемся?
     - Но-но, - слегка  обиделся Кубатай. - По большому счету -
ничем. Порой  глянешь на какого-нибудь дурака  - ну чего  в нем
русского,  кроме  имени? А раскроет рот, скажет слово,  другое,
сразу видно - русский!
     - Значит, - обрадовался Алеша, -  не  внешность  тут  роль
играет! А что? Скажи, мудрец?
     Приосанившись, Кубатай изрек:
     - Менталитет!
     - Чего?
     - Этносознание!
     - Ты кончай ругаться по-кавказски, а дело говори!
     - Главное в  человеке - душа!  - изрек Кубатай. - Коли она
большая да загадочная,  к чудесам и  тайнам тянется, а  от  дел
низменных воротится, то русская она!
     - Дело,  -  кивнул Алеша. - Я  и  сам так считаю, но  тебя
проверить решил. Эй, Смолянин-толмач! Ты чего об этом думаешь?
     - О чем? - проснулся Смолянин.
     - О душе!
     - Рано мне  еще о ней думать,  - рассудил Смолянин.  - Вот
Кащея увижу, сразу в размышления погружусь!
     - Переиначим вопрос, - не отставал от него Алеша. - О Руси
ты чего думаешь?
     - О  Руси?  Умом Россию  не  понять,  прибором  хитрым  не
измерить, у ней особенная стать, в Россию можно только верить!
     - Тебе бы в бояны податься, - отвесил комплимент Алеша.
     - Да я  пробовал,  голос  плохой  оказался,  -  засмущался
Смолянин. - Когда сам, в одиночку пою, в ванне или  перед сном,
то спиваю  гарно. А коли  хоть один слушатель объявится - сразу
петуха пускаю.
     - Вот и у  меня  так бывает,  -  кивнул Алеша. -  Придумаю
небылицу - аж сам поверю. А начну рассказывать, концы с концами
не сходятся... Толмач, а ты кто будешь, да откуда?
     - Издалека, - вздохнул Смолянин. - Но по натуре - русский.
Давно меня на Русь тянуло, я и язык выучил, и  родословную себе
выискал. Вот, приехал.
     - Небось, тебя по  малолетству  в полон увели, - догадался
Алеша. -  А  душа-то  русская  проснулась,  на родину потянула.
Молодец,  толмач!  У   Ильи  вот  сын  был,  Соколик,  так  его
Калин-царь  вместе  с  матерью  в полон увел. Маманя  от  обиды
померла,  а  сынка Калин-царь  вымуштровал,  приемчикам  хитрым
научил, щуриться заставил, чтоб  на  него, собаку, был похож. А
потом выпустил супротив родного батьки биться!
     - Кошмар! - воскликнул Смолянин, который страдал некоторой
сентиментальностью. - Кончилось-то все хорошо?
     - А  как  же!  Илюшка  сыночка  с   коня  сбил,  отхлестал
нагайкой, тот сразу папу  и  признал. Потом Владимир его заслал
на самую дальнюю заставу, южные рубежи стеречь. Он Илюше письма
писал ласковые,  сыновьи.  На  побывку  недавно приезжал, такую
попойку закатили!
     Смолянин расцвел в счастливой улыбке.
     - А после  попойки  похмелиться  было  нечем, настроение у
всех  упало.  Илюша с сынком повздорил, да  и  отлупил  знатно.
Теперь он  при монастыре Киевской Богоматери звонарем работает.
Глаз у него один вытек, скрючило его всего, оглох... Но силенка
осталась, с работой справляется.
     Икнув, Смолянин придержал коня,  чтобы  оказаться подальше
от  Муромца.   Алеша  тем  временем  продолжал  молоть  языком.
Кубатай, которому  страсть  как  хотелось  встрять  в разговор,
делал судорожные попытки освободить рот от семечек. Но руки его
сами собой лезли в мешок и зачерпывали все новые пригоршни.
     - Вот, -  позевывая  рассуждал  Алеша,  -  возьмем простую
русскую душу. Среднюю, ничем не  примечательную.  Какие  у  нее
склонности? Ругать собаку-князя, потому  что  свободолюбива, но
слушаться его, потому что  другой  еще хуже будет. Пить знатно,
потому что традиция,  но не закусывать после первой, потому что
иначе после  второй  нечем  будет.  Любить  зверюшек да детишек
малых, без этого никак нельзя. Бить жену, потому что все равно,
сволочь, изменит. Бананы есть в немеряных  количествах, так как
истинно русский  фрукт.  Планов иметь громадье, но осуществлять
помаленьку, чтоб другим народам не обидно  было...  Но  не  это
главное! Главное - оптимизм! Именно  он  нас,  русских, от всех
других людей отличает!
     - Оптимизм? - поразился Смолянин.
     - Он самый!
     - Да... - протянул Смолянин. - Вот  оно  что...  А  скажи,
Алеша,  русский  былинный  герой,  чтобы  ты  сделал,  едучи  с
друзьями по чисту полю, коли увидел бы чудо-юдо неслыханное?
     - Рассмеялся весело,  да друзей бы пригласил подивиться! -
хорохорился Алеша.
     - Посмотри направо, - предложил Смолянин, похихикивая.
     Алеша  посмотрел  - и зашелся в нервном  смехе.  По  степи
широкой  бежало  к ним чудо-юдо узкое, на сороконожку  похожее,
только с семью головами и ростом с каланчу пожарную.
     - Толмач...   толмач...   -  прошептал   Алеша,  сдерживая
истерический хохот. - А тебе не страшно?
     - Нет, я же русский! - гордо ответил Смолянин.
     Тем временем  и  остальные  богатыри  заметили  чудо-юдо и
остановились. Невиданное страшилище бежало  к  ним, посверкивая
на солнышке чешуей и помаргивая многочисленными глазками.
     - Ух,  раззудись   плечо,   размахнись   рука!  -  крикнул
Иван-дурак и запустил  в чудо-юдо булавой. Та попала чудовищу в
глаз, погнулась, и отлетела в сторону.
     - Фигово, -  грустно  сказал Илья. Добрыня одевал булатные
рукавицы.  Алеша  молился.   Смолянин  оптимистически  хохотал.
Кубатай нервно грыз семечки,  не  забывая при этом ласкать эфес
сабельки острой. Иван дурак готовил к бою меч-кладенец.
     А чудище,  слегка  изменив направление бега, стало огибать
друзей.
     - Пронесло, - ахнул Алеша.
     Чудо-юдо  круто  повернуло,  и  стало  замыкать  друзей  в
кольцо.
     - А  ты   говорил   -  пронесло!  -  удивленно  воскликнул
Смолянин.
     - Пронесло, - упрямо повторил Алеша. - Со всяким бывает.
     Чудо-юдо замкнуло  друзей  в кольцо, всунуло внутрь кольца
головы и ехидно спросило:
     - Ну че, богатыри, кранты пришли?
     - Посмотрим,  -  рассудил  Иван-дурак и рубанул  ближайшую
голову  мечом-кладенцом.  Меч  жалобно  звякнул,  но  чешую  не
прорубил.
     - Не  поможет!  -   гордо   сказало  чудище.  -  Я  Кащеем
наколдованно, против вас науськано, от всех богатырских приемов
защищено.  Говорите,   чего  с  вами  делать:  раздавить  телом
бронированным, или  съесть  сырыми,  или  вначале огнем пожечь,
потом съесть?
     - Может, бросить нас  под  ракитов куст? - робко предложил
Добрыня.
     - Нет, братец,  не  выйдет!  -  захохотало  чудо-юдо. - Не
такое уж я темное! Между  прочим,  решайте быстрее, а то мне  о
жизни поразмышлять хочется. Я по натуре - естествоиспытатель!
     Богатыри подавленно молчали. Лишь  Алеша  исподтишка колол
саблей  ближайшую  к нему голову чуда-юда, но  эффекта  это  не
давало.
     - А как же  оптимизм? - лепетал смущенный толмач. - Алеша!
Че с оптимизмом-то делать?
     И  тут,   в   самый   тягостный   момент,  мудрец  Кубатай
дощелкал-таки  семечки  в  первом  мешке,  и   воспользовавшись
перерывом спросил:
     - Чудо-юдо,  а  вы не подскажите, кто вы -  млекопитающее,
рептилия, или членистоногое?
     Слегка покраснев, чудо-юдо жеманно ответило:
     - Млекопитающее...
     - Логично,  -  рассудил  Кубатай, разглядывая чудо-юдо.  -
Тело  столь  огромных  размеров  не могло бы  существовать  при
двухкамерном сердце  и  примитивной  нервной системе. Хотя ваша
чешуя наводит на определенные догадки...
     - Какие? - с любопытством спросило чудо-юдо. Но мудрец уже
думал о другом:
     - Но  самое удивительное,  это  замечательная  координация
движений конечностей  вашего  тела.  Скажите,  каждая  пара ног
имеет собственный, автономный нервный ганглий?
     - Нет... кажется... - растерялось чудо-юдо.
     - Нет? А как же вы ухитряетесь передвигаться?
     - Не знаю...
     - И  еще  считаете  себя  естествоиспытателем!  -  Кубатай
покачал головой. -  Давайте внесем ясность в этот вопрос. Какая
пара ног движется первой?
     - Третья левая  и семнадцатая правая, - неуверенно заявило
чудовище.
     - Точно?
     Чудо-юдо  разомкнуло  кольцо вокруг  богатырей, неуверенно
прошлось взад-вперед и призналось:
     - Когда как.
     - Но  должна  же   быть   система!  Вот  у  вашей  младшей
родственницы, сороконожки, по последним данным...
     Богатыри,  обалдев,  слушали  Кубатая. Первым не  выдержал
Илья  - схватился  за  сердце и прошептал:  -  Лучше пусть  нас
съедят...
     Но Добрыня,  более  стойкий,  заткнул  ему  рот рукавицей.
Кубатай  тем   временем   учил   чудо-юдо  методу  передвижения
сороконожки:
     - Так, пошла  левая  сторона... Седьмая нога! Выше! Теперь
правая, через одну ногу, так... Теперь все ноги поднять!
     Чудо-юдо выполнило  приказ  и  тяжело  рухнуло  на  землю.
Растерянно пролепетало:
     - Мудрец, у меня не получается... Может, лучше, как раньше
ходить буду?
     - Как раньше -  это примитивно, - заявил Кубатай. - Должен
быть непрерывный  прогресс!  Во  всем! Сегодня улучшим походку,
завтра - азбуку выучим, послезавтра  -  в  Думе князя Владимира
сиживать  будем!  Так, в чем же дело  с  передвижением...  Ага!
Какая голова у тебя принимает решения? Та, что говорит?
     - Я  принимаю,   -   хором   ответили  семь  голов.  Потом
подозрительно уставились друг на друга.
     - Но-но! Так  не  пойдет!  -  Кубатай  тревожно потер лоб,
достал саблю, и покачивая ей  как  дирижерской  палочкой  начал
опрос:
     - Ты мыслишь?
     - Да, - скромно ответила первая голова.
     - Значит, существуешь. А ты?
     - Тоже! - косясь на первую голову заявила вторая.
     - А ты?
     - И я!
     - Он?  Она?  Вместе?  Все  семь, что ли? Ну,  ребята!  Как
говорил один мой маленький друг, генло муф-ап, фараон сен крап.
Или, по-простому:  у семи нянек  дитя без глаза. Нельзя же всем
семи головам  заведовать  движением!  Давайте  решим: кто будет
двигать  ногами,  кто  языком,  кто  будет  есть  и  пить,  кто
вылизываться,  кто  следить  за  приближением  неприятеля,  кто
контролировать процессы пищеварения...
     - Я  вылизываться   не  буду!  -  заорала  вторая  голова,
оказавшаяся самой слабонервной. - Пусть первая этим занимается,
у нее язык длинный!
     - Ах ты гадина! - завопила  первая  голова.  - Ты, значит,
богатырей будешь есть, а я - вылизываться?
     - Всегда так было, по жизни, - упрямилась вторая голова. -
Кто-то ест, а кто-то вылизывает...
     - А-а-а! - завопила  первая  голова и вцепилась во вторую.
Пятая, до  сих  пор  меланхолично  наблюдавшая за происходящим,
встрепенулась и заорала:
     - Оставь  вторую   в   покое,  она  анекдоты  о  богатырях
рассказывать умеет!
     И вцепилась в первую.
     - Не  трожь,  у  первой  язык самый длинный!  -  проревела
четвертая голова, перекусывая шею пятой.
     - Сосед, ты посмотри,  что  они творят? - изумилась шестая
голова, обращаясь к седьмой. - Разнимем?
     И две головы дружно дохнули  на  дерущихся  огнем.  Третья
голова, которой тоже досталось, завопила:
     - Что вы  лезете  в  наш  внутренний  конфликт? Что, самые
крайние?
     Вместе с  четвертой  головой,  уже расправившейся со своим
противником, они дохнули пламенем на шестую и седьмую головы. И
началось.  Из   багровой   огненной   тучи  слышалось  щелканье
челюстей,  вопли,  и,  временами,  тяжкое  падение   откушенной
головы. На землю лилась черная кровь.
     - Ребята, ребята, - повторял изумленный Кубатай, отступая.
-  Я   ведь   только   хотел   решить  все  по-интеллигентному,
по-культурному...
     Алеша Попович схватил мудреца за шкирку,  посадил на коня,
и стегнул коня нагайкой.
     - Сваливаем, - поддержал его Добрыня, подстегивая  ломовую
лошадь Ильи Муромца. Иван  подхватил  с земли погнутую булаву и
поспешил за ними.
     Когда друзья отъехали на пару верст, Илья разлепил глаза и
спросил:
     - Что, съели мудреца?
     - Нет...
     - А чего так тихо?
     Богатыри глянули  на  Кубатая,  и  увидели, что несчастный
мудрец  вновь  принялся есть  семечки.  Через  силу,  давясь  и
отплевываясь, но не останавливаясь.
     - Это Марьюшка, - догадался Иван.  -  Когда  уезжали,  она
Кубатаю сказала: пусть мои семечки тебе сами в рот лезут, когда
слов мудреных некому будет сказать.  Вот  они  и лезут. Сбылось
пожелание.
     За спиной богатырей гулко ударил взрыв. Запахло свежестью,
как при грозе.
     - Самоистребилось чудище,  -  заключил  Добрыня. - Вовремя
отъехали, а то бы ударной волной  покалечило. Молодец, Кубатай!
Это ж надо - такого зверя до смерти заболтать. У  меня-то, если
честно, уже попа сыграла...
     - А чего вы  боялись? - удивился  Смолянин. - Вот  я,  как
Алеша советовал,  сохранял  оптимизм.  И  в  результате  только
чуть-чуть обмочился.
     Богатыри засмеялись шутке, и дружно похлопали Смолянина по
плечу, как бы принимая его в добры молодцы. Доехав до ближайшей
речки  они  простирнули портки,  разложили скатерть-самобранку,
что дала  в  дорогу  Марьюшка,  и  перекусили: салом, бананами,
парным молочком  и  солеными  огурцами.  Завершила  пир знатная
медовуха.
     И   только   Кубатай,    обреченный   поглощать   семечки,
ожесточенно лузгал  Марьюшкин  подарок. На глазах его выступали
слезы, лоб вспотел, но он героически добивал второй мешок.




     Гнев, о бояны, воспойте Ивана,  Иванова  сына...  Да и как
тут не гневаться - на свою, да спутников недальновидность? Ведь
знали  же,  что  дорога  не только посуху пролегает,  что  река
Смородина на пути, а не позаботились!
     - Что ж ты, Кубатай, - укоризненно  сказал дурак кавказцу,
когда до реки они добрались, - мудрецом слывешь,  а ек надоумил
хоть лодчонку какую-никакую прихватить!
     - Не кручинься,  Ваня,  -  бодро  ответствовал  Кубатай, -
глянь, какие вдоль берега деревья  знатные  растут!  Вмиг  плот
соорудим!
     Сказано  -  сделано.  За  работу  они  принялись.  Илья  с
Добрыней деревья валили, Алеша с Иваном  сучья рубили, Смолянин
лианы заготавливал, а Кубатай - командовал.  Глазом моргнуть не
успели, как  дело сделано было: не  плот - красавец!  А посреди
него   мачту   поставили,   на   ней   парус   приспособили   -
скатерть-самобранку, что Марья в дорогу дала.
     - Лошадей придется тут оставить, -  заметил  Илья.  - И на
плот они не  влезут, и отпускать  нельзя - для  обратного  пути
надобны...
     - Ничего, - ответил Иван, - подождут денек, мы ведь завтра
уже и воротимся.
     Привязали  они   коней   к  деревьям,  столкнули  плот  во
Смородину, да  и поплыли ветерком попутным гонимые. Подправляли
курс шестами длинными.
     И трети пути не осилили, как  откуда  ни  возьмись  музыка
райская раздалась.  Льется  так,  словно  разом  со всех сторон
гусляры  на  гусельках  наигрывают.  Да   и   не   бояны   наши
доморощенные, а виртуозы умелые, заморские.
     Стали путники  кругом  оглядываться. Глядь, вкруг судна из
волн девы красные, с дивным пением на устах, показались. Словно
рыбки резвятся, поигрывают, нашим молодцам лукаво подмигивают.
     - Жарко что-то, - сказал Кубатай, - искупаюсь я, что ли...
     - Я  тоже!  -  воскликнул  Смолянин. - Я  вообще  купаться
люблю. - Вот, - поднял он вверх руки, - даже перепонки есть.
     - Не купаться вы любите, а девами морскими прельстились! -
догадался Иван.
     - А хоть бы  и прельстились, - сварливо ответил Кубатай, -
твое какое дело? Ревнуешь, что ли?
     - Да  это  ж   русалки,  не  женщины,  они  нас  в  пучину
заманивают! - попытался Иван образумить  кавказца.  -  Коль  не
выдержишь, сложишь голову.
     - Резонерствуешь! - отмахнулся от него Кубатай, и принялся
торопливо раздеваться.
     - Илья, Добрыня! - крикнул Иван, - хватайте его!
     Двое богатырей  ринулись  к  Кубатаю,  а  Иван рванулся за
Смолянином, который  тем  временем  мелкими  шажками  крался на
корму.  На  подмогу  Ивану  Алеша  подоспел.  Вдвоем  они  вмиг
скрутили толмача трудолюбивого.
     - Отпустите, ослы  былинные!  -  блажил  Кубатай  в  руках
богатырских,  -  ну  что  из  того,  что русалки  они?  Зато  -
блондинки!
     - Терпи, джигит, а то мертвым будешь, - приговаривал Илья,
нежно руки Кубатаю заламывая да кушаком связывая. - Еще спасибо
мне скажешь.
     А девы морские еще слаще запели.
     - Ребята,  отпустите,  -  взмолился  Кубатай  жалобно,   а
Смолянин только молча скрежетал зубами, да все норовил Ивана за
руку укусить.
     - Что  нам  делать  с  ними,  Ваня?  -  вскрикнул  Добрыня
растерянно.
     - К  мачте  их привяжем, - принял тот  решение,  благо  на
плоту имелся целый рулон запасных лиан, старательным Смолянином
заготовленный.
     Подтащив чужестранцев к мачте и, стараясь не слушать ни их
жалобных  стенаний,  ни  соблазнительных  песен  морских   дев,
богатыри с усердием принялись за  работу.  Но  уже через минуту
Иван почувствовал,  как ноги его подкашиваются, и предательские
мысли в  голову лезут: "К чему все это?  Не лучше ль отказаться
мне  от  суеты  бессмысленной?  Не  лучше  ль броситься в  воды
ласковые, чтобы познать объятия прелестные?"
     Шагнув было  в  сторону,  последним  усилием воли стряхнул
Иван на миг пленительные чары и вскрикнул не своим голосом:
     - И меня вяжите!
     - И меня! - глухо отозвался Илья, безвольно опуская руки.
     Проникшись  ответственностью   момента,  Добрыня  принялся
бегать  вокруг  мачты, накрепко привязывая к ней пятерых  своих
товарищей. Закончив с  этим, он схватил брошенный шест и, ловко
им орудуя, направил сбившийся было плот на верный курс.
     Расслабившись и  тут  же окончательно ошалев от призывного
русалочьего пения, Иван вскричал с поразительной  убежденностью
в голосе:
     - Не ври,  Иван,  - ответил Добрыня укоризненно, продолжая
орудовать  шестом,  - ужель,  думаешь,  поверю  я  тебе?  Ужель
думаешь, сам я каменный? Насилу  сдерживаюсь!  Очень  я  Забаву
Путятишну люблю. Если бы не это, давно бы в воду прыгнул.
     Лишь сказал он  слова  эти, как зашатался листом осиновым,
заплакал и,  вскрикнув:  "Простите,  ребята,  не  выдержал!", -
кинулся в бездну смородиновую.
     Вспенились воды, забурлили, потускнело солнце, заклубились
тучи в небе ясном, гром ударил, сверкнула молния! И раздался из
пучины  смех   царя   морского,   словно   гул   лавины  горной
раскатистый.
     Завертело плот как щепку малую в океане-море безбрежном.
     То ли  в реве волн не слышны стали  песни русалочьи, то ли
Добрыню заполучив ушли  они на дно морское, только очнулись тут
наши путешественники  от  влечения извращенного и осознали свое
аховое положение.
     - Пресвятая Богородица! - вскричал Алеша Попович, - не дай
рабам своим в стихии водной без покаяния сгинуть!
     - Даже  с  покаянием,  все  равно  не  дай! - уточнил  его
просьбу Иван.
     Тут  гладь   речная   успокоилась,   солнышко  из-за  тучи
выглянуло.
     - Услышала меня Богородица! - умилился Алеша.
     - А что толку, - отозвался Илья, - не утонем, так с голоду
помрем. Отвязать нас некому.
     Вдруг  поверхность  реки всколыхнулась, и прям из воды  на
плот выскочил молодец златокудрый с гуслями на лямке.
     Наши путешественники выпучили глаза.
     - Ты кто такой будешь? - подозрительно спросил Илья.
     - Садко буду, - ответил  тот,  вытряхивая из ушей и гуслей
воду, - царя морского любимец. "Богатый гость" - мое прозвище.
     - Пошто так? - поинтересовался Иван.
     - Купцом я на суше был, - объяснил вновь прибывший. - Царь
морской  меня  приветил,  обучил,  как  об  заклад  биться,  да
выигрывать. Много я на том заработал, торговать стал, богатство
нажил.  Да  выяснилось, что не без корысти  царь  меня  одарил:
вскорости к себе забрал - песни петь.
     - Слыхал я такую байку, - вмешался Илья.
     - Байку! - фыркнул Садко, -  тебе  б  такую байку! Сколько
лет света белого не видел!
     - А теперь чего же  тебя  царь морской отпустил? - спросил
Иван.
     - Богатырь тут  утоп, Добрыней назвался, - объяснил Садко,
-  приглянулся  он  царю  морскому,  тот  мне отпуск и  оформил
кратковременный.
     - Добрынюшка! -  горестно  покачал  головой  Алеша.  - Эх,
Добрынюшка!
     - Когда ж его царь морской отпустит? - спросил Иван.
     - А черт  его знает.  Я вот седьмой год у  него служу, а в
отпуске впервые.
     - Да,  -  протянул  Иван.  И тут встрепенулся.  -  Слушай,
Садко, чего  ж мы с  тобой в неудобности такой беседуем? Отвяжи
ты нас?
     - А чего дадите?
     - Да ты что? Ужель плату за спасение взымешь?
     - А как же!  Я  ж  купец по жизни. Задарма  и  пальцем  не
шевельну.
     - Ну  ты!..  - начал было Иван, но  Илья,  смекнувши,  что
лучше плату платить, чем на дне речном гнить, опередил его.
     - Меч богатырский возьмешь?
     - Меч? - заинтересовался Садко. - Покажь?
     - Подойди да глянь.
     Садко опасливо приблизился к привязанным и  вынул из ножен
Ильи меч булатный.
     - Хорош, - одобрительно  покачал  он головой. - Камушки на
рукояти самоцветные... Да только не цена это.
     - Почто так? - удивился Илья.
     - Меч твой я и не отвязывая  взять могу. Да вот уж и взял.
Что сделаешь?
     - Ах ты тать бесчестный!
     - Брось, богатырь. Не серчай. Бизнес такая, брат, штука...
И самому стыдно,  а  что поделаешь...  Посуди  - отвяжу я  вас,
только меч получу  -  да  и то, может обратно  отнимите.  А  не
отвяжу -  вон сколько у вас добра  разного. И  мечи, и щиты,  и
луки, и колчаны. Цены им нет!
     И Садко-богатый гость, осыпаемый проклятиями богатырскими,
принялся  деловито   пленников   оббирать,  да  в  кучку  добро
складывать. До Смолянина добравшись сказал печально:
     - Что ж ты, добрый молодец, бедный  такой?  И  взять-то  с
тебя нечего!
     - Да мне, чувак, и не нужно  ничего,  -  ответил  Смолянин
искренне. - Я ж приезжий. А  там, откуда я прибыл, все, что мне
надобно, есть.
     Остановился Садко,  призадумался.  Ударил в гусельки, да и
пропел задушевно:

     Ой как прав ты, чужеземец, хоть ты млад - да мудр.
     Не желай того что есть, или сверх того!
     Через жадность я на дне морском мыкаюсь,
     Против волюшки служу в шутах гороховых.
     А дне морском есть все, что мне надобно:
     Яства сладкие да девы красные,
     И от вас, богатырей, выкуп не нужен мне,
     То инстинкт взыграл частнособственнический...

     Он остановился  и  некоторое  время в задумчивости молчал.
Иван, пытаясь попасть ему в тон, пропел тихонько:

     Отпусти ж ты нас с Богом, по совести,
     Не марай своих рук ограблением...

     Садко встрепенулся, пелена туманная с глаз его спала, и он
ответил без аккомпанемента:
     - Быстрый ты больно.  Это я так, для красного словца. Душа
у  меня  поэтическая.  А  ты этим воспользоваться решил.  И  не
стыдно  тебе?  -  он  укоризненно покачал головой. -  Эх,  чего
говорить-то. Все люди одинаковые. Ладно,  хватит  уж  нам  лясы
точить.
     И он вернулся к Смолянину:
     - Может хоть колечко у тебя  хоть  какое  есть?  Перстенек
золотой, самоцветный...
     - Не могу я кольца носить, -  ответил застенчиво Смолянин,
и растопырил перепончатые пальцы.
     - Что это у тебя? - спросил Садко с дрожью в голосе.
     - Так плавать удобнее, - ответил Смолянин.
     - Что ж ты, брат, сразу не сказал, что свой - водяной. Я б
и думать не стал, отвязывать ли...  Вы  простите  мне  жадность
непомерную! - обратился он  к остальным. - Не со зла я  это, не
из корысти. У  царя морского, окаянного, характер мой уж больно
испортился.
     Вытирая слезы  раскаяния принялся он снимать с потерпевших
путы, приговаривая:
     - Коль  простить  меня  не  пожелаете,  отрубите  постылую
голову.
     Столь   резкая   в   нем    перемена    показалась   Ивану
подозрительной. Но тут припомнилось ему, как  давеча сошелся он
с Емелей на том  лишь основании, что тот, как и сам  он, левшой
оказался. И решил Иван подозрения отбросить.
     Богатыри,  переводчик  и   кавказец,  принялись  разминать
затекшие руки и ноги. Садко, потупившись, уселся на ворох лиан.
     - Что с ним делать, казнить, али  миловать?  -  указал  на
него Илья, обращаясь к спутникам.
     - Не пристало  спасителя  наказывать,  -  ответил  за всех
Алеша Попович, находя  в кучке сложенных Садко трофеев свой меч
и вкладывая его в ножны. - Да сдается мне, и сам он раскаялся.
     На том и порешили.
     Причалив  к  острову  Буяну,  наши  герои  сняли  с  мачты
скатерть-самобранку  и  подкрепившись  принялись  готовиться  в
дорогу.
     - А пойдем с нами, Садко-богатый гость,  - предложил Иван.
- Зла на тебя мы не  держим. Кто старое помянет, тому глаз вон.
А мужик ты неплохой, видать.
     - Эх, ребята, - ответил тот.  -  И рад бы я к  богатырским
подвигам  отправиться,  так  ведь  жить без воды не  могу  уже.
Словно не человек, а амфибия...
     Что ж  делать. Попрощались они трогательно. Особенно долго
жал Садко  так  поразившую  его  перепончатую  руку  Смолянина.
Присели на дорожку, да и в путь отправились.





     Скоро сказка  сказывается,  да  не  скоро  дело  делается.
Шли-шли богатыри по острову Буяну, да и проголодались.
     - А не  пожевать  ли  нам  бананчиков?  - весело предложил
Иван.
     - А пожевать! - дружно откликнулись Илья  с Аленой. МНЕНИе
мудреца с толмачом  спрашивать не стали. Хоть и проявил Кубатай
нечаянный героизм, а Смолянин неуместный оптимизм, но все же до
богатырей они еще не доросли.
     Раскинули   богатыри   скатерочку,    постучали   по   ней
требовательно,  И  появились  яства.  Бананы,  ананасы,   киви,
авокадо, огурцы соленые, сала шмат, да медовухи жбан.
     Только  собрались  богатыри  голод   утолить,   как  из-за
пригорка путник вышел. Насторожился Илья, Алеша  за меч взялся,
Кубатай сабелькой  начал  помахивать...  Да  вдруг Иван-дурак в
путника вгляделся, и радостно сообщил:
     - Богатыри! То свой, я  его  на сходке боянской видел! Это
боян Воха,  что  на  гишпанском  инструменте  играет! Воха, иди
сюда!
     Молодой боян подошел к ним. Гишпанским  инструмент висел у
него на груди, а за спиной была объемистая торба.
     - Откуда ты здесь, Воха?!  -  приветствовал его Иван. - На
острове Буяне, вблизи царства Кащеева?
     Боян слегка смутился, но ответил с достоинством:
     - Какой же остров Буян, коль не идет по нему боян... А иду
я из царства Кащеева. Ходил я к кикиморам да лешим, носил им из
Киева сало да медовые пряники. Они мне за то грибков сушеных да
огоньков болотных отсыпали. Продам я  их  на  базаре Киевском с
выгодой, буду сидеть на лавочке, да былины сочинять.
     - С нечистью торгуешь?! - возмутился Кубатай. - Мы, бояны,
должны быть выше этого!
     - Что ж делать, кушать-то хочется, - вежливо ответил Воха,
поглядывая на скатерть-самобранку.
     - Садись,   отведай  нашего   угощения!   -   гостеприимно
предложил Иван.
     - Не  откажусь,  -  согласился  боян. - От  самобранки  не
убудет, а мне накладных расходов меньше.
     Достав из-за голенища деревянную ложку он принялся черпать
медовуху,   закусывая   то  огурчиком   соленым,   то   бананом
сладеньким. Илья хмуро уставился на бояна, и вполголоса сказал:
     - Молодой да прыткий. Салабоны дедов ровняют!
     - Оставь,  Илья,  - урезонил его Иван. -  Он  нам  былинок
споет свежих!
     - Это хорошо, это я люблю, -  успокоился  Илья,  и  друзья
принялись уплетать кушанье.
     Когда самобранка опустела, Илья икнул и важно спросил:
     - Ну что, боян, потешишь стариков-защитничков песенкой?
     - А че не потешить? - откликнулся насытившийся боян. - Про
че спеть вам? Про Соловья-разбойника?
     - Нет! - глухо прорычал Илья.
     - Может про  тварь  морскую,  медузой  называемую, или про
корабль пиратский, что к берегу пристать не может?
     Илья побагровел.
     - Что, боян, и песен у тебя нет нормальных?
     - Сымпровизируем, - сообразив, что дело пахнет рукопашной,
заявил Воха. - Слушайте.
     Подергал он струны гитарные, посмотрел вдаль  мечтательно,
да и запел:

     Василиса, Василиса, заварила ты дела,
     Самоцветные сережки вдруг Кащею отдала!
     А когда тебя прижало, стал Владимир ревновать,
     То пришлось тебе, Премудрой, дурака себе искать!

     Богатыри онемели. Алеша помотал головой и прошептал:
     - Он же тайны государственные разглашает! Откуда узнал?
     А боян пел дальше:

     Вот собрались в путь-дорогу, на кровавый лютый бой
     Илья Муромец, Алеша, и Добрынюшка седой...

     - Не седой он! - заступился за друга Илья.
     - Для  рифмы,  -  не  прерывая  музыки   сообщил  боян.  И
продолжил:

     С ними наш герой любимой, наш заслуженный дурак,
     Называть имен не будем, ясно, что Иван, и так.
     А еще два странных типа из заморских дальних стран,
     Смолянин, толмач известный, и крутой мудрец...

     - Имен не надо! - крикнул Кубатай,  выхватывая саблю. Воха
втянул голову в плечи и робко допел:
     - Пам-пам...
     - Так-то лучше,  -  отстояв свое инкогнито заявил Кубатай,
садясь на  место. - Мог бы, между  прочим, "боян"  спеть - и  в
рифму было бы, и по сути верно. Эх, учить вас, молодых, еще, не
переучить...
     Оправившийся Воха продолжал:

     Много было приключений у героев на пути,
     И не все из приключений удалось им обойти.
     Вот, к примеру, чудо-юдо, что Кащей на них наслал.
     Где он только эту харю семимордую сыскал?
     Не брала урода сабля, не помог и кладенец,
     Но по счастью чудо-юдо в разговор втянул мудрец.
     Накидал вопросов кучу, перессорил семь голов,
     Вот и стало одним гадом лучше в меньшем из миров!

     - Че-че?! - оторопел Илья, а Кубатай грозно сдвинул брови.
Воха торопливо запел заново:
     - Вот и стало одним гадом меньше в лучшем из миров!
     - Пойдет, - вынес вердикт Кубатай, и мир был восстановлен.

     А потом пришли к речушке, что Смородиной зовут,
     Быстро плот соорудили и сидят, погоды ждут.
     Вот подул попутный ветер, вдаль отправился их плот,
     А русалки той порою затевали хоровод.
     Стали петь они зазывно, призывать богатырей,
     Чтобы...

     - Не надо!  - хлопнул кулаком по  скатерти Илья. -  Не пей
про Добрыню! И так на сердце горестно!

     Тарам-пам-пам, тарам-пам-пам,
     Пам-пам-пам-пам, пам-пам-пам,

     - забормотал Воха. И вдруг, изменившимся голосом, заорал:

     Будь попрочнее старый таз,
     Длиннее был бы мой рассказ!

     - Какой таз? - поразился Иван. Смущенный Воха признался:
     - Да нет,  это что-то другое. Я  это в былину  про пиратов
вставлю... Слушайте дальше...
     - Дальше? - в  один голос изумились богатыри. Но бояна уже
несло:

     Встретили в пути бояна, с ним уселись пировать,
     Пару песенок послушать, удовольствие поймать.
     Но не в кайф пошли былинки, неугоден стал певец,
     Был он прочь с позором изгнан. Но и это не конец.
     Дальше встретили девицу, ту, что силой, аки слон
     Ту, что поп Гапон коварный увести хотел в полон.
     Не поверили слезинкам на девических щеках,
     Пару прутьев из бамбука обломали впопыхах.
     Больно высекли красотку... Сердце, плачь! А горло - пой!
     Больно высекли... Илюша с той поры ушел в запой.
     Дальше в лес пришли дремучий, тут Алеша учудил,
     Богатырь, а как ребенок, то, чего не надо, пил.
     А потом судьба коварно пошутила средь болот...
     И лишь трое из шестерки свой закончили поход.
     Но на подступах к Кащею приключилось черте-че!
     Не рискну я рассказать вам, что случилось с толмачом.
     И мудрец сменил обличье, стал пушистым и с хвостом,
     Впрочем, песня об Иване, мудрецы здесь не причем.
     Наш Иван с Кащеем бился, много сил потратил зря,
     И решил, что фрукт любимый подкрепит богатыря...
     Зря Иван жевал бананы, не в бананах, видно, суть.
     Фрукт сей не залечит раны, не поможет отдохнуть.
     Кожура - другое дело, кожура - всему венец.
     Шкурку от банана смело примени - врагу конец!

     Наступила тишина.  Нарушил  ее  Илья  Муромец,  привстав с
места и тихо, но грозно сказав:
     - Так...  Былинки  хитроумные   сочиняем...  Подтексты  да
идейки в них вкладываем?
     - Какие идейки?  -  возмутился Воха, быстро закинул гитару
за спину, засунул в карманы парочку авокадо и навьючил торбу. -
Меня  всегда  ругают, что в былинах  идей  нет! Я первый раз  в
жизни идею в былину запихал!
     - И в  последний,  -  задумчиво  сказал  Илья, извлекая из
ножен меч.
     Воха   торопливо   зашагал   от   скатерти-самобранки,   а
удерживаемый спутниками Муромец орал ему вслед:
     - Интеллигенция! Вишь,  беды  нам  пророчишь, молокосос! А
сам сало  за  пределы  Киева вывозишь! Подрываешь экономическую
мощь страны!
     - Что  ты  так разъярился?  -  поинтересовался  удивленный
Иван, когда боян скрылся из поля зрения, а Илья немного поутих.
     - Суеверный я, -  смущенно  признался Муромец. - Не люблю,
когда беду накликают...  Как там он  пел-то? Илюша с  той  поры
ушел в запой... Ох, боюсь...
     - Так ты не  пей - и  не сбудутся предсказания  черные!  -
радостно заявил Смолянин. - Делов-то!
     - Не пить? - изумился Илья и добавил неуверенно:  - Что ж,
может это и выход...

     Дальнейший  путь  протекал в  тягостном  молчании.  Былина
Вохина  произвела  на друзей  впечатление  неизгладимое.  Алеша
время от времени чесал затылок. Иван хмурился, а Илья повторял:
"Я не пью. Я не пью. Я пью, но мало. Много, но не я."
     Дорога тем  временем  вела богатырей по местам живописным,
сердцу  ласковым.   Ох,   Русь,   Русь!   Кто   тебя   выдумал,
раскрасавицу! Дай  ответ!  Не  даешь  ответа...  Только тянутся
вдоль дорог овсы высокие, березки белокурые  да рощицы светлые,
бамбуковые... И  вольно  дышится  на  родной  стороне, и сердце
покоем наливается, и петь хочется, да нет песни такой, что тебя
достойна...
     - Богатыри! -  раздался  вдруг  девичий голос. - Богатыри!
Заступнички!
     - Начинается, - прошептал Илья, бледнея. - Девица! Сечь не
будем, лучше сразу убьем!
     А  к  друзьям,   на   лихом  коне,  меж  тем  приблизилась
девица-краса,  уже  знакомая  читателю памятливому и  ожидаемая
читателем догадливым.
     - Алена! - ахнул Иван. - Предательница!
     - Не  виноватая   я!  -  вскрикнула  Алена,  гарцуя  перед
богатырями. - Он сам пришел!
     - Кто?
     - Гапон!  Пришел,  и  говорит:   давай,   Алена,  продадим
Русь-матушку! Я кочергу схватила, а он,  лукавец, тряпку сонным
зельем напитанную мне в рот сунул! Я и не устояла...
     - Врешь!  -  воскликнул Иван-дурак.  -  Сам  видел,  ты  с
Гнедком вместе на поле брани была, к лошади привязанная!
     Алена от возмущения на миг потеряла дар речи.
     - Так ведь привязанная! Пленница я была, а...
     - Пленница? Не  знаю.  Может  это  маскировка хитрая, чтоб
глаза нам отвести?
     - Ты дурак? - обреченно спросила Алена.
     - Да!
     - Так значит, обязан быть смекалистым!
     Иван кивнул и неохотно признался:
     - Обязан-то обязан,  но  один  раз любой ошибиться должен.
Лучше уж я сейчас ошибусь, чем в схватке с Кащеем.  Ребята, кто
за то, чтобы считать Алену предательницей?
     Илья и Алеша подняли руки.
     - Кто воздержался?
     Мудрец с толмачом, переглянувшись, проголосовали.
     - Кто против? -  Иван со вздохом  поднял руку и  изрек:  -
Принято большинством голосов. - Что ж, я не  смею спорить. Вяжи
ее, мужики!
     - Ой, дурак!  -  завопила  Алена,  вынимая  из-под  подола
кочергу. - Ну, попробуйте, возьмите!
     И завязался лютый бой. Куда  тут  печенегам  да  половцам!
Земля дрожала от  ударов кочерги и богатырских оплеух. Но вновь
смекалка Алеши,  находчивость  Ивана,  силушка  Ильи  и реплики
Кубатая одержали верх.
     Алена была связана, стащена с  коня  и  уложена на дорогу.
Друзья сели рядом и стали грустно считать потери.
     Из  потерь  были  в  наличии: выбитый у Ильи  зуб,  слегка
погнутый  меч-кладенец  и  прикушенный  мудрецом  язык.  Хитрый
Попович, как всегда, вышел сухим из воды.
     - Что делать с ней  будем?  - вопросил Илья, грустно глядя
на Алену.
     - Юбьем, - кровожадно, но косноязычно предложил Кубатай. -
Язик я изя неее куснул.
     - Не беда, заживет, -  похлопал  мудреца по плечу Алеша. -
Что, Илья, казним Алену?
     - Люба она мне,  - вздохнул Илья. - Люба... Алена, пойдешь
за меня?
     Алена хранила гордое молчание.
     - Есть в  Киев-граде  старый  пруд,  -  задумчиво произнес
Иван. - Каштаны там цветут. Бамбуки там цветут. И тут.
     - Предлагаешь чего? - полюбопытствовал Алеша.
     - Сорвать пару бамбучин, да и высечь девку!
     - Ты что, предсказание забыл? - возмутился Илья.
     - А каков у нас выбор? Либо убить, либо высечь. Решай!
     Илья схватился за голову. Выбор давался ему нелегко.
     - Плюнь на суеверия! - обретая прежнюю сноровку воскликнул
Кубатай. - Я тоже  за  розги! Сперва погорячился, теперь самому
стыдно. Высекем, да и дело с концом!
     Со вздохом  поднявшись,  Илья  побрел к бамбуковой рощице.
Отломил пару крепких бамбучин, вернулся к друзьям, и с надеждой
спросил:
     - Может сказать чего хочешь, Алена?
     - Не  ради   тебя,   суеверного,   не  ради  друзей  твоих
жесткосердечных!  -  гордо тряся головой заявила Алена. -  Ради
Руси! Скажу! Гапон  у Кащея советником стал! Науськивает его на
Русь войной идти! Побейте Кащея, герои!
     - За  предупреждение  -  спасибо,  - рассудил Илья.  -  За
патриотизм, пусть и запоздалый, будем сечь, не снимая юбки.
     Он помотал в воздухе бамбуковой хворостиной.
     - Может не надо? - робко спросила Алена.
     - Надо, Алена, надо, - со вздохом  ответил  Илья.  -  Бери
розгу, Алеша...
     - А? -  промолвила Алена при  первом ударе. - А... А... А!
А-а-а!!!
     Работа спорилась. Иван-дурак громко отсчитывал удары,  два
богатыря    секли   пленницу,    Кубатай    рассказывал    всем
присутствующим  историю  телесных   наказаний  от  первобытного
общества  и  до  наших,  просвещенных,  дней.  Толмач  Смолянин
пугливо  прикрывался  рукой,  нервно  прихихикивая  при  каждом
ударе.
     - Тридцать три!  -  воскликнул, наконец, Иван. - Довольно,
друзья!
     Алеша,  уже  занесший  хворостину  для  очередного  удара,
галантно приподнял Алену с земли и сказал:
     - Миледи,  мы  сожалеем,  что   причинили   вам  некоторые
неудобства.
     - Какая  я  тебе, козел, миледи! - воскликнула со  слезами
Алена. - Видеть вас не хочу!  Залезу на дуб, как папенька, да и
помру там!
     - От чего помрешь-то? - жалостливо спросил  Смолянин. - Ты
ж свистеть не умеешь, богатыри тебя не обидят.
     - От голода! -  отрезала  Алена и направилась к ближайшему
дубу.
     Друзья долго  смотрели  ей  вслед.  Потом  Кубатай нарушил
молчание:
     - Делу время, потехе - час. В путь?
     - В путь... - вяло откликнулись богатыри.
     Минут  десять   шли   молча.   Только   Илья  вздыхал,  да
оглядывался назад. Потом спросил:
     - Иван, скажи,  но ведь у  нас не было другого выхода? Или
высечь Алену, или казнить. Так?
     - В  общем, да,  -  сказал Иван. -  Правда...  Ну, это  не
по-богатырски.
     - Чего не по-богатырски?
     - Можно еще было поверить Алене, да и отпустить с миром, -
признался Иван. - Но это бы весь драматизм напрочь убило.
     - Иван! - вскричал Илья. - Дай-ка самобраночку!
     - Зачем? - заподозрил неладное дурак.
     - Ты дай...
     Получив самобранку, Илья остановился.
     - Вам она уж  не понадобится, недолго идти осталось. А мне
все ж полегче.
     - Чего полегче?
     - На дубу с Аленой сидеть, -  грустно  признался  Илья.  -
Будем с ней на брудершафт пить. Для примирения.
     - Дезертир! - ахнул Алеша.
     - Но-но!  -   возмутился  Илья.  -  Сердцу  не  прикажешь!
Наказали мы Алену, но не могу  я ее так просто на дубу бросить.
Залезу   рядышком,   расстелю  самобраночку,   да   и   займусь
перевоспитанием. Удачи вам, други!
     И не оборачиваясь боле, двинулся он обратно.
     - Ну  и  дела,  -  растерянно  сказал  Алеша.  -  Вот  как
повернулось...





     Следующим  препятствием  на пути к замку Кащееву стал  лес
дремучий,  вековой.  Как  из  под земли вырос он  перед  нашими
путниками. И хоть не видно было  окрест ничего подозрительного,
каждому стало не по-себе.
     - Кубатай,  -  обратился Иван к кавказцу, - может  быть...
это... - тут  он вспомнил князевы  речи мудреные, -  мы  пойдем
другим путем?
     - Нет,  -  ответил  Кубатай.  И  все.  Спорить  было  явно
бесполезно.
     - Пить хочу, - пожаловался Алеша.
     - Потерпим, -  ответил Иван, обходя здоровенный мухомор. -
Спешить надо.
     - Вот всегда вы так, - обиженно сказал Алеша,  и в сердцах
рубанул  мечом   по  стволу  дерева.  Дерево  рухнуло,  оставив
торчащий из земли пень метра полтора в обхвате.
     И тут  путники  остановились. Навстречу, держась на задних
лапах, шел медведь. Иван взялся за булаву, но  потому как хмуро
и лениво  двигался  зверь, почувствовал, что никаких враждебных
действий тот предпринимать не склонен.
     И  действительно.   Не   обращая  на  людей  ни  малейшего
внимания, медведь прошел  мимо.  За плечами его висела котомка.
Поравнявшись с  оставленным Алешей пнем, животное спросило само
себе:
     - Может сяду на пенек, да съем пирожок?
     Из котомки высунулась пара давно немытых косичек.

     Высоко сижу, далеко гляжу!
     Не садись на пенек, не ешь пирожок!

     - Вот глазастая, - огорчился медведь и поплелся дальше.
     - Тупой,  -  сочувственно  заметил  Смолянин.  И   путники
двинулись дальше.
     В   земле   стали  видны   глубокие   следы,   наполненные
зеленовато-коричневой водой.
     - Пить  хочу,  -  снова  пожаловался  Алеша,  отставая  от
остальных. Не успел Иван ему  ответить,  как  услышал за спиной
жадное бульканье.
     Иван обернулся. Припав к земле Алеша  жадно  пил  воду  из
углубления. Почуяв  недоброе,  и  вспомнив Вохино предсказание,
Иван крикнул:
     - Не пей, Алешенька!
     Но было поздно. На том месте, где только  что был богатырь
былинный, теперь стоял козленок беленький.
     - Ме-е-е,  -   сказал   он  виновато,  и  повиливая  куцым
хвостиком подбежал к остальным.
     - Что же ты наделал, Алешенька? -  горестно вскричал Иван.
-  Один  ты,   богатырь,  со  мной  оставался,  а  с  этими-то,
басурманами, - кивнул  он на Кубатая  со Смолянином, куда  ж  я
пойду теперь? Как с Кащеем воевать буду?
     - Не печалься,  Ванечка,  -  ответил козленок человеческим
голосом. -  Слышал я про такие истории. Да  забыл. Это Бабы Яги
проделки.  Двинемся  дальше, авось  встретим  ее,  расколдовать
заставим.
     - А коли не встретим?
     - Искать надо, - заявил Кубатай.
     - Так сроки, сроки поджимают! - напомнил Иван истерически.
Замолчал, а потом, приняв решение, сказал твердо:
     - Два часа нам  на поиски. Найдем  - хорошо. Не  найдем  -
один к Кащею пойду. А вы с Алешей останетесь.
     - Брось, Ванечка,  -  блеющим  голоском молвил козленок. -
Идите втроем на Кащея, не пропаду!
     Тут  из   глубины  леса  раздался  грозный  звериный  рык.
Козленок, жалобно хныкая, припал к земле.
     - Молчал  бы  уж! Богатырь... - язвительно сказал Иван.  -
"Не пропаду я..." Айда  Бабу-Ягу  искать. И смотри, не отставай
ни на шаг.
     Сперва козленок  послушно  семенил  возле Ивана. Но вскоре
стал забегать вперед и  возвращаться,  держа в зубах то василек
голубенький,  то  земляничку,  и блеять восторженно:  "Ванечка,
Ванечка, глянь  какой  цветочек!"  или "Откушайте ягодки, добры
молодцы!.."
     Иван скрипел зубами, но помалкивал.  Недосуг  ему  было  с
козленком  несмышленым пререкаться.  Другая  кручина  одолевала
его: легко сказать "два часа на поиски", да где искать-то  ее -
Бабу Ягу?
     Тягостное молчание прервал Кубатай:
     - Насколько я  помню  русский  фольклор,  а  память у меня
отменная, Баба Яга непрерывно топит печь и готовит себе обед из
того   или   иного  персонажа.   Думаю,   следует   внимательно
осмотреться, нет  ли  поблизости  дыма.  Между прочим, способом
передачи информации посредством дыма  пользовались  в древности
североамериканские индейцы...  - он вдруг неуместно хихикнул, -
и африканские пигмеи.
     Иван прервал его ударом себя по лбу. Уважительно глянув на
Кубатая сказал:
     - И вправду, мудрец ты великий.
     Путники огляделись.  Какова  же  была  их  радость,  когда
невдалеке над деревьями они увидели  струящийся  к  небу  сизый
дымок.
     Боясь  что  дымок  исчезнет,  Иван,  Кубатай,  Смолянин  и
козленочек Алеша с полкилометра проделали бегом  и выскочили на
мрачноватую, устланную мхом поляну.
     Переминаясь с  одной  куриной  лапы  на  другую  посредине
поляны стояла  изба.  Из  избы  доносились возбужденные голоса:
один старческий,  надтреснутый,  другой  совсем  детский,  но с
хитрецой.
     - Что  ты  руки-ноги  растопыриваешь? - сварливо  бормотал
старческий голос. - Ты мне обед срываешь. А у меня диете, между
прочим.
     - Да не  пойму я ничего, бабушка,  - отвечал детский.  - Я
стараюсь, да не выходит у меня.
     - Ну  давай  еще  раз,  на  счет  "три"  быстро  руки-ноги
сгибаешь, голову опускаешь. Понял?
     - Понял, бабушка.
     - Приготовились! Раз! Два! Три! Тьфу ты, бестолочь... Я же
сказала, на счет "три"! А ты на два скрючился, а на три обратно
растопырился!
     - Да не умею я считать, бабушка! Я же маленький!
     - Что маленький, это да. Это плохо... - задумчиво произнес
старческий  голос.   Но   закончил  бодро:  -  Зато,  наверное,
вкусненький.
     - Может ты меня подкормишь, подождешь пока вырасту, а?
     - Кончай,  Ивашка,   демагогию  разводить!  Кормить   его,
понимаешь ли... Сама есть хочу. Поехали!
     Секунд  десять  из-за  двери   слышалось   только  неясное
бормотание и  громыхание  листового  железа.  Наконец  Баба Яга
взвизгнула:
     - Опять? Опять, да?
     - Глупый  я,  бабушка!  А  ты жизнь прожила,  умом  богата
стала. Ты покажь, как делать надо - я и повторю!
     - Чему вас только  в  школе учат! - польщенно пробормотала
Баба Яга.  - Ладно, слазь! Вот, вот так  садишься, вот так руки
прижимаешь, вот так ноги, башку опускаешь...
     Иван понял, что  еще мгновение, и Ивашка Бабу Ягу зажарит.
И тогда  некому  будет Алешу расколдовывать. Богатырским ударом
он  вышиб  дверь  избушки  и  с  криком: -  Погодь,  Ивашка!  -
запрыгнул внутрь.
     - А  вот  и ужин явился! - всплеснула  руками  сидящая  на
огромной лопате лохматая седая старуха.
     - Я тебе покажу ужин! Ты  у  меня на всю жизнь наешься!  -
вскричал Иван,  занося над ее головой меч-кладенец, Кейсероллом
дареный.
     - Ай! -  взвизгнула  Баба  Яга,  закрывая лицо скрюченными
пальцами. На  старого  человека  руку  поднимаешь!  И не стыдно
тебе?
     Воспользовавшись суматохой Ивашка выпустил из рук  черенок
лопаты и метнулся к выходу.
     - Обед, обед убегает! - истошно завопила старуха.
     - До обеда  ли  тебе,  бабуся?  -  насмешливо сказал Иван,
приставляя ей к  горлу клинок. - Превращай козленка в богатыря,
а не то  избушке  твоей быстро ноги пообломаю,  а  потом и тебя
прирежу, не помилую.
     - Щас, щас, щас,  -  старуха торопливо выдернула из головы
волосок, порвала  его, что-то прошептала и сказала, заискивающе
улыбаясь: - Готово, о сильнейший из  богатырей!  Гуляй  себе  с
миром!
     Иван усмехнулся, вложил меч в ножны, и сделав  шаг к двери
спрыгнул на землю.  Возле избы стояли трое. Смолянин с открытым
ртом и озадаченный Кубатай разглядывали совершенно  незнакомого
белобрысого богатыря. Тот и сам с удивлением себя оглядывал.
     Озверевший Иван ворвался обратно в избушку.
     - Что  ж  ты делаешь, змея старая? В  кого  ты  козленочка
превратила?
     - Как в  кого,  терпеливейший  из  терпеливых?  - выпучила
глаза Баба Яга. - В богатыря, как и велено!
     - Так ведь не  в какого попало  богатыря надо, а  в  Алешу
Поповича!
     - Сразу бы  говорил,  -  сварливо протянула старуха, снова
выдернула волосок, дунула, плюнула и что-то прошептала.
     Иван  выглянул  из избы.  Смолянин  и  Кубатай  тискали  в
объятиях Алешу.
     - Вот спасибо тебе, бабушка, - сказал  Иван обрадованно. -
До свиданьица. Здоровье берегите.
     И снова из дверей на землю спрыгнул.
     - Больно молодежь  нынче  вежливая  пошла,  - крикнула ему
вслед Баба Яга саркастически. Однако  герои  наши  уже  спешили
прочь. - Ну погоди, Иван, - злорадно пробормотала старуха. - До
болота только доберись.
     Но  и  этого  наши  путники  не  слышали.  А  минут  через
пятнадцать и вправду поравнялись с гатью трясинной.
     - Насколько я осведомлен, - сказал  Кубатай,  -  прямо  за
этим болотом расположена лабора... замок Кащея расположен.
     - Да ну? - обрадовался Иван. - Ужель так скоро добрались?
     - Ме-е-е... -  проблеял  Алеша.  Испуганно потряс головой,
перекрестился, а затем снова осторожно открыл рот, чтобы все же
сказать то, что собирался: - Скоро-то скоро, а как через болото
переберемся?
     - Да,  незадача,  -  вздохнул  Иван и почесал  затылок.  -
Мистер Кубатай, а вы что предложите?
     - Почему "мистер"? - удивился Кубатай.
     - Так, к слову пришлось.
     - Что я  могу предложить? - переспросил Кубатай задумчиво.
- Могу ли я... Хочу ли я... Как ты меня назвал? Мистер? Ха! Что
ж,  безвыходных  ситуаций  не существует! Следует  использовать
воздушные шары! Дело мне знакомое!
     - Что  это  еще  за  шары такие? -  подозрительно  спросил
Алеша.
     - Воздушный  шар  есть некий  объем,  заполненный  горячим
воздухом, или же  иным легким газом, - объяснил Кубатай, подняв
вверх палец.
     - О ком "об ем"? - неодобрительно полюбопытствовал Алеша.
     - Не "о ком", а объем!  -  с  легким раздражением объяснил
Кубатай.  -  Ну, например, большой мешок из  кожи  или  плотной
ткани.
     - У нас нет ни того, ни другого, - заметил Иван.
     - Если  только   лягушек   через   соломинку  надувать,  -
предложил  Алеша.  -  А  че?  Старинная  забава  молодецкая,  -
продолжал он, увлекаясь. - Вставляешь лягушке в...
     - Лягушки не  подойдут,  -  перебил  его  Кубатай, - объем
маловат.
     - О  ком "об  ем"-то?  - взвился Алеша.  -  Нет, Вань,  ты
послушай только нехристя нашего!
     А Кубатай пробормотал, почему-то хихикнув:
     - Объем - он и в Африке объем...
     - Заткнись, Алеша, - грубо осадил Иван Поповича.
     - Ну,  как  хотите,  -  обиделся  Алеша  и замолк. А  Иван
вспомнил  историю  Алешиной  женитьбы  и  подумал:   "несладко,
видать, царевне жилось."
     Паузу нарушил Смолянин:
     - Кстати о лягушках! А может это... с кочки  на кочку? Как
прыгоходы... - подмигнул он Кубатаю.
     - А ежели кочки на середине кончатся? - мстительно спросил
Алеша. - Тогда как?
     Смолянин только пожал плечами.
     - У тебя  альтернативные предложения есть? - спросил Алешу
Иван.
     Тот отрицательно покачал головой.
     - Ну а коли так, - сказал Иван, - тогда поскакали.
     И  они  вприпрыжку  двинулись   дальше.   Только  лягушки,
спасенные Кубатаем от надувательства, с кваканьем разлетались в
стороны. Долго нашим героям скакать не пришлось. Да что плохо -
ни присесть, ни скатерочку раскинуть. А еще хуже  то, что когда
уж и лес  из  виду исчез,  и  неясно стало, куда  возвращаться,
сбылись самые худшие Алешины опасения. Кончились кочки болотные
и простерлась перед ними топь сплошная, зыбучая.
     - Приплыли, - объявил Смолянин мрачно.
     - Ой, простите меня друзья мои сердечные, - вскричал Иван,
преисполнившись  раскаянья.   -  Не  послушал  я  Алешу,  завел
неведомо куда! Тут, видать и головы нам сложить суждено.
     - Не спеши нас хоронить, Ваня,  -  остановил  его Алеша. -
Авось не пропадем.
     - Как  же,  не пропадем. Кубатай, мудрец, одна  ты  у  нас
надежда и опора! Что делать, как действовать?
     Кубатай   беспомощно   огляделся,    потом   придал   лицу
значительное выражение  и  приосанившись  заявил:  -  В  случае
полной безвыходности ситуации следует взывать о помощи.
     - Эх, - махнул рукой Иван. -  Утешил,  нечего  сказать,  к
кому тут взывать-то?
     И крикнул насмешливо:
     - Ау!
     - Ау! -  то ли эхо отозвалось, то ли  кто крикнул в ответ.
Хотя, скорее,  все же второе  - потому как голос ответивший был
женским. Иван насторожился.
     - Ты эхо? - крикнул он с надеждой на обратное.
     - Не-а, - отозвался некто.
     - Где ж ты есть? - возликовал Иван.
     - Здеся я, - раздалось совсем близко, и из-за кочки позади
него высунулось зеленое, глазастое, девичье личико.
     - Кто ты, девица крас... э-э-э... зеленая! - вскричал Иван
радостно.
     - Русалки мы  болотные,  - кокетливо заявила та, продолжая
опасливо выглядывать из-за кочки.
     - Кикимора! - догадался Алеша.
     - Фу, какой невежливый, - поморщилась  та.  -  Говорю же -
русалки мы, только воды проточной не уважаем.
     - Зовут-то тебя как, русалка  болотная?  - поинтересовался
Иван, боясь, что та, обидевшись, исчезнет  снова,  и  что  есть
мочи подмигнул Алеше.
     - Лизаветой звать, - жеманно ответила кикимора, поднимаясь
и выходя из-за кочки. - Для своих - Лиза я. И глазки потупила.
     - Бедная Лиза, -  сказал Алеша жалостливо. - Ты ж промокла
вся.
     - Какой миленький, - хихикнула  Лиза,  осторожно коснулась
Алешиной кольчуги и тут же пальчик отдернула. -  Что мокрая, то
это, мон шер, для меня удовольствие одно. А за участие  - мерси
тебе добрый молодец, - и книксен сделала.
     Алеша неожиданно порозовел, и ответил тихо:
     - Я не добрый молодец, а богатырь. Алешей кличут.
     Кикимора всплеснула руками:
     - Ах,  пардон,   пардон,  не  извольте  гневаться,  уж  не
Поповичем ли Алешей вы будете?
     - Им, - признался Алеша, краснея еще гуще.
     Во  время   этого   диалога   Иван,   Кубатай  и  Смолянин
почувствовали себя  неловко.  Так,  словно  незванными  в чужую
комнату вошли.
     - Кхе! - кашлянул Иван, чтобы привлечь к себе внимание.
     - Ой,  что   это   я  все  разговариваю,  разговариваю,  -
засуетилась кикимора. - Вы ж устали  небось  с  дороги,  кушать
хотите?
     - Спасибо, Лизавета, но  не  голодны мы, ответил Иван, как
мог галантно. - К Кащею мы идем. Биться. Не проводишь ли?
     - Все  что  хочешь  проси,  мон  шер,  только не этого,  -
молвила кикимора. - Уж коли попали сюда - считай пропали.
     - А почто так? Ты выведи!
     - Выведу, и  опять одной век  коротать? Лучше я вас к себе
на  дно  затяну. Будем там жить-поживать, песенки распевать,  в
преферанс поигрывать. Глядишь, и приглянусь кому из вас. А он -
мне, стало быть. И кикиморы, между прочим, любить умеют.
     - Лиза, не  губи! - взмолился Иван.  - Хочешь -  топи нас,
только на обратном пути. А с Кащеем сразиться мы должны.
     Кикимора  насупилась,  что-то  в  уме  прикидывая,   потом
сказала решительно:
     - Значит  так.  Оставьте   мне  Алешу-богатыря,  остальных
выведу. На обратный путь свидимся. Там и порешим, отпущу я его,
аль наоборот - и вас к себе заберу!
     - Да ты что, Лиза, мелешь-то? - возмутился Иван.  - Как же
мы Алешу оставить можем? Да и сам он не согласится!
     - Эх, была не  была, - торопливо  сказал Алеша. -  Жена  у
меня оказалась  лягушкой,  будет  теперь  кикимора в подружках.
Ступайте, братцы. На обратный путь свидимся.
     - Оревуар, стало  быть!  - радостно взвизгнула кикимора, и
тут  же  с  Алешей  вместе  в  топь  и   провалилась.  А  перед
оставшимися путниками вздыбились из болота кочки одна за одной,
прямой линией на сухое выводящие. Как не тяжко было Ивану Алешу
оставлять,  да  не  время  горевать.  Смахнул  он  слезу,  да и
поскакал по кочкам.  Следом  - Смолянин,  а  за ним и  Кубатай,
сабелькой басурманской позвякивая.




     Доскакав до сухого  места,  путники в изнеможении упали на
траву. Отдышавшись Иван молвил:
     - Что  ж,  друзья мои, Кубатай да Смолянин, честно  скажу,
спокойнее мне  было бы, коль не вы а  братья-богатыри со мной к
Кащею пришли. Но, видать, судьбы не  выбирать.  Без  вас-то,  в
одиночку, уж точно пропаду.
     Сказав это,  встал Иван и далее  двинулся. За ним,  след в
след, спутники его.
     Вначале шли  они  молча, по сторонам опасливо оглядываясь.
Нет ли  поблизости  вражьих  лазутчиков или чудовищ диковинных,
агрессивных? Но враги не показывались, а  молчать  в  дороге  -
самое последнее дело. Помялся Иван-дурак, да и попросил:
     - Кубатай! Ты  же и сам  боян немножко... Не споешь ли нам
былинку веселую,  походную,  где  про  путь-дорожку  речь идет?
Сразу нам песня  сил прибавит, воевать да жить поможет, скучать
не даст никогда!
     Польщенный Кубатай откашлялся, погладил бородку и сказал:
     - Почему бы не  спеть?  Баритон у меня славный, колоратура
приятная. А песен я знаю - море... Сейчас...
     Несколько минут он шел мурлыча себе  под  нос  мелодию,  а
потом, неожиданно тонким голосом, запел:

     Если долго-долго-долго,
     Если долго по тропинке,
     Если долго по дорожке,
     Ехать, прыгать и бежать,
     То наверно, то наверно,
     То наверно, то наверно,
     То возможно, можно, можно,
     Можно в Африку прийти!

     Удивленный дурак  посмотрел  на  Смолянина.  Но  и толмач,
разинув рот, внимал чудной песенке мудреца.  А тот, вприпрыжку,
то забегая вперед, то возвращаясь к спутникам, пел:

     А-а! В Африке небо вот такой ширины!
     А-а! В Африке горы вот такой вышины!
     А-а! Крокодилы, кашалоты,
     А-а! Обезьяны бегемоты!
     А-а! И зеленый попугай!
     А-а! И зеленый попугай!

     Бесшабашное веселье охватило дурака. Не беда,  что в песне
пелось про неведомую  страну Африку. Видать  и там все,  как  у
людей: небо и  горы, кашалоты и  обезьяны... Сорвав на  ходу  с
дерева банан,  немножко  зеленый,  но  все  равно вкусный, Иван
подхватил  песенку.  А  следом,  не в такт, но  искренне,  стал
подпевать Смолянин:

     Но конечно, но конечно,
     Если ты такой ленивый,
     Если ты такой трусливый,
     Сиди дома не гуляй...
     Ни к чему тебе дороги,
     Косогоры, горы, горы,
     Буераки, реки, раки,
     Руки-ноги береги!

     Спутники,  не  сговариваясь,   остановились,  обнялись,  и
запели припев. Вполголоса, но грозно и жизнеутверждающе:

     А-а! В Африке небо!
     А-а! В Африке горы!
     А-а! Крокодилы!
     А-а! Обезьяны!
     А-а! И зеленый!

     Иван-дурак  посмотрел  на  мудреца, смущенно потрогал  его
зеленые волосы, и сказал:
     - Ох, полюбился ты мне, мудрец! Умен,  как князь Владимир,
красив, как Красно Солнышко... Если б  еще  волосы  не  зеленые
были!
     - Какие есть! - обиделся мудрец.
     - Ладно, зеленые волосы не беда, мы не расисты, - рассудил
Иван. - За  песню спасибо,  хоть и  не  все в  ней понятно,  но
веселей на душе стало.
     - Я  еще  много чего знаю! - похвастался  мудрец.  -  Вот,
например...  В  Африке  несчастье,  в Африке злодей!  В  Африке
ужасный Бармалей!
     - У нас тоже злодей есть, Кащей  Бессмертный, - согласился
Иван. - А че ты все про Африку поешь? Родом оттуда, али че?
     Кубатай захихикал, глядя на Смолянина. Тот ухмыльнулся.
     - Да нет,  я не из Африки,  - сказал, наконец,  Кубатай. -
Просто понравилась  она мне очень,  вот и выучил про нее разные
песни да стишки.
     ...Вскоре,  издалека  уже,  увидел Иван возвышающееся  над
деревьями мрачное серое здание.
     - Не замок ли то Кащеев? - спросил Иван, не замедляя шага.
     - Кря-кря! - ответил за его спиной Смолянин.
     - Кубатай, - спросил Иван, не  оборачиваясь,  -  это он по
вашему, по-басурмански?
     - Не-у, - ответил Кубатай, - то есть, э-э-э, м-мяу!
     Иван остановился как вкопанный и оглянулся. Позади, вместо
спутников его, пораженно глядя друг  на  друга  стояли: серая в
оранжевую крапинку  утка  и  пушистый,  черный,  с  зеленоватой
проседью, кот. Возле кота - сабелька с перевязью валялась.
     - Что же вы наделали, товарищи  мои!  -  запричитал  Иван,
вспомнив, каким  образом давеча Алеша в козленочка превратился.
- На кого ж вы меня покинули?
     - Кря-кря, -  печально ответила утка. И вдруг нахохлилась,
напыжилась, затопталась на месте, а потом  отпрыгнула в сторону
и с ужасом в глазах оглянулась. Там, где только что она стояла,
лежало крупное, чуть больше куриного,  яйцо.  Да  не простое, а
золотое.
     - Хе-хе-хе, м-мяу, хе-хе-хе, - затрясся кот истерически, -
знаю, знаю я эту историю! Баба била, била, не разбила, дед бил,
бил, не  разбил...  Потом мышка прибежала, хвостиком махнула...
Мышка! -  повторил он с нездоровым блеском в  глазах, - мышка -
это хорошо. И еще златая цепь нужна. Где ее взять-то?
     Оправившись  от   первого  потрясения,  утка,   напряженно
уставившись в одну точку, вновь принялась топтаться на месте.
     - Ничего себе производительность, - заметил кот,  - если б
яйца на цепь перековать... Вань, пособи, а? Что я сам-то могу с
такими  конечностями?  -  и  он коснулся ивановой  ноги  мягкой
лапкой.
     - Да  пошел  ты! -  осерчал  Иван  на  своих  незадачливых
спутников.  - Больше  дела  мне нет, как  только  яйца на  цепи
перековывать! - Сказал да тут  же  и смягчился. Не по своей  же
воле басурманы в домашних животных  превратились.  -  Вот  что,
горемычные,  -  сказал он, присев и погладив  кота  по  шерстке
бархатной, - недосуг  мне с вами задерживаться. К Кащею спешить
надо. Ежели голову там сложу, не поминайте лихом. А ежели живым
останусь, помогу вам. Или чары с  вас  снять  колдовские,  или,
если не выйдет, уход приличный обеспечу.
     Тем временем утка  вновь сделала шаг в сторону и принялась
с  интересом,  спокойно  уже,  разглядывать  очередное  золотое
яичко.
     - Главное, никуда отсюдова не уходите, чтоб  искать вас не
пришлось, - закончил Иван, поднимаясь. - Все. Бывайте!
     Со словами этими повернулся он  лицом  к  дворцу кащееву и
побежал дальше в одиночестве.
     Миновав небольшую пальмовую рощицу, Иван остановился перед
огромным мрачным замком из серого ноздреватого  камня. Вынул из
ножен меч, перекрестился трижды, как матушка учила, и, шагнув к
дверям дубовым, принялся колотить в них кулаком.
     С  таким  же  успехом  он мог бы стучать  по  собственному
шлему.
     Иван повернулся  к дверям спиной  и стал бить в них пяткой
богатырской. Одна створка треснула.  В  тот же миг из-за дверей
раздался вкрадчивый голос:
     - Зачем имущество-то  ломать?  Оно  денег стоит. Нажми-ка,
лучше, богатырь, на кнопочку.
     Тут только разглядел Иван на косяке небольшую белую кнопку
и  немедля  нажал ее.  В  тот же  миг  над дверью  приоткрылось
небольшое  окошечко,   а  из  него  выдвинулась  и  накренилась
объемистая  лохань.  И  Ивана  с  ног  до головы окатило  дурно
пахнущей жидкостью.
     Из-за дверей  раздалось тихое счастливое хихиканье, и они,
наконец, отворились.  На пороге, почти беззвучно трясясь, стоял
невысокий полный лысоватый мужчина в ночной рубашке.
     - Ой, не  могу!  Ой,  порадовал!  -  добродушно выкрикивал
толстяк, хохоча.
     - Да я тебя сейчас! Я тебя!.. - угрожающе двинулся на него
Иван.
     - Ну ладно,  ладно, мир, - успокаивающе предложил толстяк,
опасливо отступая вглубь. - Я пошутил. Люблю, понимаешь, шутки.
Ты кто таков-то, молодец?
     - Я - богатырь, Иван-дурак. Пришел с Кащеем сразиться.
     - Это хорошо!  -  обрадованно  закивал толстяк, беря Ивана
под руку и ведя по  коридору.  - Это здорово! Давно ждем.  Этот
Кащей нас всех  тут  просто затретировал. - Толстяк посерьезнел
и, остановившись, повернулся  лицом  к Ивану: - Освободитель ты
наш! Герой!  Тобой  гордится  вся  земля  русская! Не подкачай,
Ванюша! - и поволок нашего героя дальше по коридору.
     - Да где Кащей-то? - слегка упираясь спросил тот.
     - А я откуда  знаю?  Он не докладывает. Посидим, подождем,
чайку попьем.
     Коридор кончился,  и  Иван  под  руку  со своим провожатым
вошел  в  просторный  сумрачный  зал с большим  круглым  столом
посередине. По стенам горели редкие факелы.
     - Вот,  садись  сюда,  -  взял  толстяк  Ивана  за  плечи,
усаживая его на стул. - Сюда...
     Иван сунул меч в ножны и сел, но в  тот  же  миг  у  стула
подломилась явно  заранее  подпиленная  ножка.  Иван с грохотом
рухнул на пол, а  толстяк,  схватившись за животик, зашелся тем
же, что и возле двери, счастливым тихим смехом.
     - Ой, не могу! Ой, умру! Шутник я, а, Вань?
     - Шутник! - зло ответил  Иван,  пытаясь подняться с пола и
не понимая, отчего у него это не получается.
     - Да ты не сердись, Ваня,  -  насилу  успокоившись  сказал
толстяк, - чувство юмора надо иметь. Тут ведь сдохнуть со скуки
можно... - И,  не выдержав, прыснул снова, наблюдая за тщетными
попытками Ивана встать. - Стул, стул! Я этот  клей сам изобрел!
Правда, намертво?
     Тут только  Иван  понял,  что  ему  мешает приклеившийся к
штанам стул. С проклятием он перевернулся на живот, потом встал
на четвереньки, а уж потом и на ноги поднялся. Стул, само-собой
остался  приклеенным   к   штанам   тянул   их  вниз,  торчащие
горизонтально ножки стесняли движения, ак упершаяся под лопатки
спинка мешала выпрямиться полностью.
     - О-хо-хо! Ой, хи-хи-хи! - надрывался толстяк,  побагровев
от натуги.
     - Гы-гы, - хохотнул Иван неуверенно, а потом не выдержал и
захохотал во  весь голос. Через  минуту они, не в силах устоять
на ногах в одиночку, стояли с толстяком в обнимку, повизгивая и
утирая слезы.
     Успокоившись, наконец, и отдышавшись, Иван освободился  от
объятий шутника и насупился:
     - Портки-то испортил мне!
     - Да ты  снимай, снимай их!  - радостно вскричал тот, - не
стесняйся* тута  окромя нас с  тобой никого нету. Сейчас я тебе
новые  принесу.  Да  помоднее  -  кожаные,  с заклепками! -  Со
словами этими  он засеменил из  зала к боковой двери. На пороге
уже остановился и сказал: - А ты подкрепись пока, проголодался,
небось, с дороги.
     Тут только заметил Иван на столе фрукты и сласти. Но не до
еды  ему  было  -  очень  уж  стул мешал.  Иван  с  облегчением
расстегнул штаны,  и стул, увлекая их  вниз, со стуком  упал на
каменный пол.
     "А  вусе  ж  я  в  замке  Кащеевом", -  вспомнил  Иван  об
осторожности и, оставшись лишь в  кольчуге  да  сапогах,  снова
вынул меч из ножен и приготовился ко всему.
     Кроме того, что произошло дальше.
     Из боковой двери вышла чопорного  вида  дама  в  бордовом,
складчатом  бархатном   платье.  В  руках  она  держала  портки
кожаные. На носу ее поблескивало пенсне.
     - Велено штаны вам передать, - произнесла она надменно.
     Иван в ужасе бросил меч  и  обеими  руками прикрыл срамное
место.
     - Ай! - взвизгнула дама, приблизившись, - охальник!
     - Да я... -  залепетал  Иван, готовый от стыда провалиться
сквозь землю, - сейчас я, только  это... - и он протянул руки к
штанам.
     - Ой! - снова  взвизгнула дама, направив пенсне на то, что
ей открылось во всей красе, и отступила назад.
     Вновь стыдливо прикрывшись широкими ладонями, Иван,  боясь
остаться без брюк, шагнул за ней.
     - А-а-а!!!  -  истошно  завопила   дама   и  быстро-быстро
попятилась к двери.  Иван,  не отпуская рук, маленькими шажками
побежал за ней.
     За дверью  открылась  маленькая  комнатка с двумя столами,
заваленными  инструментами,   книгами  и  разными   непонятными
предметами.
     - Лови! - вдруг крикнула дама и кинула штаны Ивану в лицо.
     Не  находя  возможности  поднять  руки,  Иван   попробовал
поймать штаны зубами, но только зря клацнул ими, штаны же упали
к его ногам.
     А дама вдруг залилась  знакомым  смехом и, схватив себя за
роскошно уложенные в прическу волосы, сдернула их прочь.
     Под париком пряталась знакомая лысина.
     - Это ж я, Ваня, я! - кричал толстяк сквозь смех, - шучу я
так!
     Иван молча натянул пришедшиеся впору портки,  застегнулся,
затем выпрямился и спросил угрожающе:
     - Да кто ж ты такой, весельчак?
     - Я-то? - переспросил толстяк, улыбаясь и снимая пенсне.
     И  тут  громыхнуло в комнате раскатисто, и невесть  откуда
взявшийся ветер пронесся по комнате, потушив чадящие факелы. Но
темнота не наступила. Холодное голубое сияние исходило от стен,
пульсируя. Улыбка сползла с лица толстяка, и в призрачном свете
оно стало страшным, как у мертвого. А сам он стал расти, расти,
аж  на две  головы  выше Ивана вымахал.  Иван  схватился за  то
место,  где должон  был  висеть меч, но  тут  же вспомнил,  что
оставил его посреди зала.
     - Я-то?  -  повторил  великан  мрачно, и Иван  понял,  что
принятая им за  платье одежда была роскошной царской мантией. -
Кащей Бессмертный я!
     - А что  ж... что ж ты  такой упитанный? -  вопросил Иван,
стараясь выиграть время, и помаленьку отступая к дверям.
     - Всегда таким был, - ничуть не удивившись вопросу ответил
Кащей. - Это людишки  меня  представляют тощим да мрачным. Мол,
царь Кащей над златом чахнет!  Плевал  я на злато! По натуре  я
прикольщик да гурман. Люблю бананы, особливо  если шкурку можно
кому-нибудь под ноги бросить. К Яге порой захаживаю, богатырями
проезжими  полакомиться.   Былинки   пишу,   в  которых  боянов
высмеиваю. Зело люблю... Эй! Куда ты?
     Иван,  воспользовавшись  болтовней  Кащея,  выскользнул  в
дверь, мангустом  проворным  прыгнул  через  весь  зал,  крепко
ухватил меч-кладенец за рукоять и, довольный, сказал:

     Коль умом не Кубатай,
     Понапрасну не болтай...

     Видать, общение с боянами не прошло  для дурака бесследно.
Он сжал меч в ладонях и зорко оглядел зал.
     Шагах в пяти от него стоял мрачный Кащей.
     - Обхитрил старика, да? - угрожающе  спросил  он.  -  Все,
Иван. Шуточки кончились.
     - Кончились,  -  согласился Иван,  пригнувшись  и  начиная
обходить Кащея по кругу. Тот, зорко глядя на Ивана, спросил:
     - Зачем пожаловал, дурак?
     - Постоять за землю русскую!
     - Я на нее давно не зарюсь! Говори, что конкретно надо? За
кем пришел?
     - За сережками! - грозно сообщил Иван. Кащей нахмурился.
     - За  Сережками?  Имя редкое, да не припомню таких.  Здесь
был Вася, Федя сидит в застенках, Иванов да Ивашек целая толпа.
Даже ребенок один есть, Филипком  зовут.  Поперся  один в школу
через лес, заплутал,  да и попал  мне в лапы...  Какие  Сережки
тебе нужны, дурак? Может и отдам. Не люблю  я супротив кладенца
драться.
     - Василисины сережки,  -  объяснил  Иван, смутно чувствуя,
что разговор идет о разных вещах.
     - Василисины? Ее не  обижу,  - смущенно признался Кащей. -
Даже если от собаки-князя сыновей родила, все равно...
     - Каких сыновей? - завопил Иван. -  Сережки!  В  ушках  их
носят!  С  камешками самоцветными, что тебе, ироду, для  опытов
понадобились! Отдай, я все прощу!
     Лицо Кащея побелело. Он покачал головой и твердо заявил:
     - Не отдам. Никогда. Даже не проси.
     - Тогда нас меч мой рассудит, - заключил Иван.
     - А мой с ним поспорит, - согласился Кащей и достал из-под
мантии кривой турецкий ятаган.
     Противники закружились  по  залу,  делая  ложные  выпады и
меряя друг друга оценивающими взглядами.
     Первым ударил Кащей.  Но Иван отразил его выпад, с истинно
богатырской ловкостью отпрыгнул в сторону, и сказал:
     - Никогда  тебе,  нелюди  поганой,  не  одолеть   богатыря
русского!
     Кащей снова замахнулся, и с хриплым смехом сказал:
     - А тебе, Иван, никогда меня не убить! Потому что я...
     Меч-кладенец пропел свою страшную песню, и ударил по тощей
шеи князя тьмы. С мерзким  хрустом  голова  Кащея отделилась от
плеч, упала на  пол, и мгновенно истлела, превратившись в горку
черной пыли.
     Иван   утер   со   лба   трудовой  пот  и   посмотрел   на
обезглавленного  противника.  А  тот   слепо   пошарил  руками,
похлопал по обрубку  шеи,  откуда медленно лилась густая черная
кровь...  Раздался  треск,  повалили  искры и вонючий  дым,  из
обрубка стремительно  проклюнулась новая голова. Ничуть не хуже
прежней.
     - ...Бессмертный,  - закончил  прерванную  кладенцом  речь
Кащей. - Бессмертный я, по жизни так вышло!
     Иван почувствовал на сердце ледяную лапу страха. Но панике
не поддался, и продолжал свои  обманные  финты  и выпады. Минут
через пять ему  удалось обрубить Кащею  руку, но и  та  выросла
вновь. Кащей захохотал:
     - Вот прикол-то! Ничего ты со мной  не сделаешь, богатырь!
А как утомишься - тут тебе и конец!
     Иван молча кружил по комнате. Проходя мимо стола богатого,
он украдкой спер  с него гроздь  бананов и засунул  за  пазуху.
"Как  утомлюсь  -  пожую  бананов, сил и прибавится",  -  думал
дурак.
     - Никак тебе, Иван, не победить меня,  - бахвалился Кащей,
- смерть-то моя - в яйце!
     Подхватив  с  пола  сломанный  стул, с прилипшими  к  нему
богатырскими штанами, Иван запустил его  в  Кащея.  Тот  взвыл,
скрючился и заорал:
     - Дурак ты, Иван-дурак! Не в  этом!  Сказки  надо  читать!
Все, хватит шутки шутить! Убивать тебя буду!
     Сообразив, что  Кащей Бессмертный рассердился не на шутку,
Иван распахнул какую-то дверь и юркнув в нее, сбежал по ведущей
вниз лесенке.
     Глазам его предстала большая комната, уставленная  дыбами,
испанскими сапогами, гильотинами, увешанная цепями и веревками,
с   железными   противнями,  на   которых   зловеще   светились
раскаленные докрасна железяки. Зрелище было жутким.
     - Ага! -  крикнул Кащей, вбегая вслед  за Иваном. -  Сам в
мою пыточную камеру пришел! Молодец!
     Иван торопливо оторвал от грозди банан,  сжал его могучими
пальцами,  выстрелив  сладкую колбаску мякоти себе в рот.  "Дай
мне силу великую, фрукт любимый!"  -  взмолился  он мысленно. И
вдруг вспомнил встреченного на пути бояна Воху с его загадочной
былиной: "Зря Иван жевал бананы, не  в  бананах,  видно,  суть.
Фрукт  сей  не  залечит  раны, не поможет отдохнуть.  Кожура  -
другое  дело,  кожура  -  всему венец. Шкурку от  банана  смело
примени - врагу конец."
     "Как же ее применить, шкурку бестолковую", - подумал Иван.
Ничего  не  придумал, и в сердцах запустил  в  Кащея  банановой
кожурой.
     - Черт  побери!   -   только   и   успел  крикнуть  Кащей,
оскальзываясь на шкурке и грузно падая на пол.
     - Черт побери,  черт  побери!  -  радостно  завопил  Иван,
подбегая к Кащею и рубя поверженного врага в капусту.
     - Погодь, Иван, я  руку сломал! - взмолился Кащей. Но было
уже поздно. Могучими  ударами  богатырь разобрал Кащея на шесть
основных кусков, после  чего  остановился, решая, что же делать
дальше.
     Из обрубков Кащея  шел дым. Они шевелились и явно норовили
сползтись друг к другу. Что же делать? Что?
     Иван торопливо  схватил  жирную  волосатую  ногу,  с давно
нестриженными  грязными  ногтями  на  пальцах, и потащил  ее  к
цепям. Нога сопротивлялась,  но в одиночку  у нее сил  явно  не
хватало. Заковав левую ногу Иван  вернулся  за  правой. Потом и
туловище  обмотал   цепью,   затем   руки  и  голову.  Проверил
надежность оков, вздохнул и присел понаблюдать за результатом.
     С  треском   и  грохотом  кащеевы  конечности  приросли  к
туловищу. Затем  голова,  мучительно  изгибая шею дотянулась до
тела, приросла и жалобно крикнула:
     - Что же ты наделал, дурак? Как ты ноги поставил?
     Иван  покосился  на ноги. Мало того, что те  неестественно
вытянулись,  дотягиваясь   до  туловища,  они  еще  и  приросли
неправильно: левая нога вместо правой, а правая - вместо левой.
Руки  же  росли со  спины.  Полуметровой  длины  шея  довершала
картину, делая Кащея похожим на паука.
     - Прикольщик я,  Кащеюшка,  -  ласково  сказал  Иван. - Не
обессудь. Так оно получилось.
     Кащей подергался-подергался,  но цепи оказались  прочными.
Иван тем временем оглядывал изобилие пыточных инструментов.
     - Кащей! Для чего сия штуковинка?
     - Для подстригания левого  уса,  - грустно сказал Кащей. -
Древняя восточная пытка.
     - Жаль без усов ты у нас... А эта фиговинка?
     - Для  вырывания  волос   путем   возвратно-поступательных
движений с увеличивающейся амплитудой.
     - Мудрец... Почти как Кубатай. Только  что  ж  ты лысый? А
эта финтифлюшка зачем?
     - Ребра  перекусывать,  и  мелкими  кусочками  через   ухо
вытаскивать.
     - О! Это пойдет, - оживился Иван.
     - Пожалуйста, -  вяло  согласился  Кащей.  -  Только учти:
пытки нечисть не страшат, а убить меня никак невозможно.
     Плюнув в сердцах, Иван бросил пыточные причиндалы и побрел
из комнаты, оставив Кащея дергаться в цепях.
     - Вначале пленников спасу, - решил Иван.  -  А  там  видно
будет.
     В обширных  Кащеевых  застенках,  сырых  и  мрачных, плохо
проветриваемых, Иван  понял,  что  работа предстоит немалая. Но
какой  же  богатырь  работы  боится?  Поплевал  Иван  на  руки,
высморкался под ноги,  и  побрел вдоль железных клеток, отпирая
одну за другой и ведя инвентаризацию.
     - Ты кто?
     - Федя-богатырь.
     - Выходь. Ты кто?
     - Вася,  -  простонал  следующий  узник,  царапая   что-то
обломком меча на стенах темницы.
     - Подожди, допишу...
     - "Здесь был  Ва..."  -  прочел пораженный Иван, захлопнул
дверь клетки и сказал: - Здесь он и остался. А ты кто?
     - Филипок!  -  радостно  крикнул  седой  косматый  старик,
выползая из своего узилища.
     - До  чего  тяга к знаниям доводит, а?  -  поцокал  языком
Иван, дал заливисто смеющемуся старичку завалявшийся за пазухой
банан и продолжил осмотр. - Ты кто? А где ты?
     Камера была пуста. Лишь под койкой Иван обнаружил глубокую
дыру, из которой слышался шум моря.
     - Там  Эдмонд   какой-то   срок  тянул,  -  сообщил  Ивану
очередной узник,  горячо  обнимая  спасителя.  -  Прокопал дыру
вязальной спицей, да и убег.
     - Молодец! -  восхитился  Иван,  на  радостях  даже  забыв
поинтересоваться именем словоохотливого узника. Лишь когда  тот
быстренько выбежал  из  застенков,  Иван  обнаружил, что пропал
кошелек с остатками небогатых  василисиных  командировочных. Но
такие  мелочи  богатыря не смущали. Еще одна камера  пустовала,
лишь на кровати лежал мельничный  жернов  с  надписью:  "Здесь,
после  долгих  страданий, разорвалось  сердце  узника..."  Иван
вытер слезу и пошел дальше.
     - Ты кто?
     - Иван-царевич,  -  робко  отозвался  небритый  парень   в
волчьей шубе на голое плечо.
     - Выходи, тезка! - обрадовался Иван. - А ты кто?
     - Иван-боярин сын.
     - И ты, друг, выходи. А ты кто?
     - Иван-крестьянский сын.
     - Проваливай, лодырь! Нечего казенные  хлеба  проедать! Ты
кто?
     - Иван-дурак, - радостно улыбаясь  сообщил  перемазанный в
золе, черный как смоль молодец.
     Иван захлопнул дверь камеры, подпер для надежности булавой
и пошел  дальше,  бормоча  про  себя:  "одного достаточно..." В
течении пяти  минут он освободил: Ивана-коровьего сына, Ивашку,
Иванко,  Фэт-Фрумоса,   Сослана,  Кобланды-батыра,  Корвина   и
Манаса.
     Слегка смущенный  таким  изобилием,  Иван осторожно открыл
дверь следующей темницы.  По ней бродил восточного вида юноша в
тюрбане, развевающихся штанах и белой рубашке. Время от времени
юноша подпрыгивал и толкал ладонями потолок.
     - Ты  кто?  -  ошалел  Иван.  Но  в  этот  миг  в  потолке
вывалилась плита,  звонко  расколовшаяся о тюрбан незнакомца, и
тот его вопроса не услышал. Подпрыгнул, и скрылся в открывшейся
в потолке дыре.
     - Не  иначе,  принц персидский,  -  рассудил  Иван  и  сел
передохнуть. От впечатлений гудело  в  голове. А так было тихо,
узники уже смылись, лишь в  подпертой  булавой  камере  бесился
самозванец.
     - Ладно, кончаем осмотр, - решил Иван-дурак и направился к
последней камере, приговаривая: - Темницы рухнут, и свобода вас
встретит радостно у входа, и  братья  ключ  вам отдадут... Хотя
какой ключ, темницы-то уже рухнули... Эй, кто здесь сидит?
     Последняя камера разительно отличалась от остальных. Здесь
было  чисто  и  уютно,  на стене висело блюдечко,  по  которому
каталось наливное  яблочко,  создавая  изображение голых девок,
купающихся  в  пруду.  На  застеленной  шелковыми   простынками
кровати сидел поп Гапон и жрал бананы.
     - Вот ты где, гад!  -  заорал Иван, выхватывая кладенец. -
Предатель! Россию, мать твою, продал! А ну отдай банан!
     Вырвав изо рта Гапона недожеванный банан, Иван нервно съел
его и сообщил:
     - Ну все. Готовься к смерти.  "Отче  наш"  прочти, или что
там полагается, покайся как следует...
     - Иван, Иван, успокойся, - затараторил Гапон. - Я  ж и сам
пленник горемычный, Кащеем в застенки посаженный.
     - Видали мы  таких  пленников!  -  мрачно  сообщил Иван. -
Блюдечко цветное в камере, бананы  свежие...  дай  еще  один!..
простынки чистые. Убью!
     - Иван, отпусти душу на покаяние,  -  зарыдал  Гапон. - Не
марай светлый праздник победы над Кащеем моей кровью грязной!
     - Не паясничай!  - оборвал его  Иван. - За что в немилость
Кащееву попал? Говори!
     Гапон вздохнул, встал на колени, и прошептал:
     - Честность меня подвела. Был я  у  Кащея  в  советничках,
неплохой оклад имел, раз в квартал премиальные обещаны были. Да
вздумал  на  днях  Кащей  дать  мне  на прочтение свои  былинки
юмористические, боянов  да  богатырей  высмеивающие. Прочитал я
их,  да  и  скривился.  Чушь  собачья!  И дернул меня  нечистый
записать в  дневничке  для  памяти:  "Кащей  парень хороший, но
пишет  всякое  говно.  Надо  сказать ему об этом,  но  помягче,
поделикатнее..."
     - Ну?  -   заинтересовался   Иван.   -   Что,   не   сумел
сминдальничать?
     - Кащей, падла, шмон устроил! - теряя всю интеллигентность
заорал Гапон. -  Мой  личный дневник  прочел!  Вот и посадил  в
камеру!
     - Смягчающих  обстоятельств  не  нахожу,  -  заявил  Иван,
поигрывая  кладенцом.  - Быть  по  моему.  Рубить  тебе  голову
хитрую...
     - Не губи, Иван!  - завопил Гапон.  - Я тебе  тайну  Кащея
открою! Где он сережки Василисины прячет, да где смерть его!
     - А ты откуда знаешь? - поразился Иван, пряча меч.
     - Да, как-то  дневник  Кащея  под  руку  подвернулся...  -
смутился Гапон. Иван погрузился в раздумья. Наконец изрек:
     - Значит так. Ты  не предатель, ты хуже. Ты Гапон. Убивать
не буду, коли тайны великие откроешь. Но и назад в  Киев дороги
тебе нет. Убирайся с Руси к половцам.
     - Уберусь, уберусь,  надоела  эта Русь, - просветлел лицом
Гапон. - Значит так. Есть у Кащея комнатка  заветная, в подвале
схороненная. Там вещи премудрые стоят, гудят  да светятся. Нить
волшебная от них к дубу высокому тянется. Пойдешь  по той нити,
заберешься на дуб, там  - яйцо. В яйце - сережки Василисы,  а к
ним игла припаяна. Ту иглу отломи, в ней смерть Кащея.
     - Ясно, -  сказал Иван. -  Гапон, Гапон... И умом тебя Бог
не обидел, и хитростью. Что ж ты язва такая, по характеру?
     И  с  этими словами Иван вышел, оставив  Гапона  в  полном
недоумении.

     ...Быстро нашел  Иван  комнатку заветную, где Кащей держал
вещи  премудрые.   Похожи   они   были   на  сундуки  железные,
светящимися   каменьями  разукрашенные.   Гудели   да   шумели,
огоньками  помаргивали.  А  из  самого  большого  сундука  нить
волшебная тянулась,  из  медной проволоки скрученная да резиной
обмотанная.
     Пошел Иван  по нити, да и вышел к  огромному дубу. Был тот
дуб в сто сажень вышиной, облака  за  его  верхушку  цеплялись,
ручьи да речушки  меж корней извивались. Засучил Иван рукава да
и полез на дуб.
     Долго  ли,  коротко ли, а добрался он  до  самой  вершины.
Оглянулся - лепота! Всю  Русь-матушку  с дуба видно. И стольный
Киев-град, и Муром  родной,  и иные селения, помельче размером.
Вон Змей Горыныч летит, вон  богатырь  за  чудом-юдом  гонится.
Вон, на неведомых дорожках, следы невиданных зверей...
     А  вот  и яйцо,  из  хрусталя хитро  сделанное.  В яйце  -
сережки василисины  - пластиночки синенькие в виде лепесточков.
Между  ними  -  игла  серебряная,  к   которой  нить  волшебная
припаяна.
     - Вот  и  конец  твой,  Кащей, - сказал  Иван  добродушно.
Уцепился двумя  пальцами левой руки  за дуб, а правой рукой как
дал по яйцу! Треснуло оно и разбилось. Схватился  тогда Иван за
иголку - а та  колется,  огнем жжет! Сопротивляться вздумала! А
вместе с тем  почувствовал  Иван, как  из  иглы в него  силушка
несметная вливается.
     Рассмеялся Иван  смехом  веселым, дурацким, да и переломил
иглу между пальцами. Только искорки синие заплясали...
     И  случилось  тут  с  ним что-то неладное.  Ослабли  вдруг
руки-ноги  богатырские,  меч-кладенец  к  земле  потянул.  Змей
Горыныч,  мимо  пролетавший,  каркнул  испуганно,  да   вороной
средних размеров обернулся. Чудо-юдо, за которым вдали богатырь
гнался, дикобразом предстало. Заорал Иван дурным голосом, не со
страху,  а  с  удивления.  И  полетел  вниз  с  дуба  высокого,
навстречу верной погибели.
     Только  и  дуб  внезапно  вниз стал расти.  Превратился  в
пальму обычную, высоты невеликой. Упал вниз  меч богатырский, а
на него Иван сверху шмякнулся. Да  так  больно!  Вся  стойкость
богатырская куда-то делась!
     Встать попробовал  -  а  кладенец  к  земле-матушке тянет.
Пришлось отвязать себя от меча, да и оглядеться вокруг.
     А вокруг чудеса творились диковинные. Дубы да ивы в пальмы
и  манговые   деревья   превращались!   Буренушки  в  отдалении
пасущиеся,  буренушками  остались, а  вот  бык,  что  их  крыть
готовился, носорогом обернулся! Кладенец, на земле  валявшийся,
скукожился и  железячкой заковыристой обернулся, той самой, что
Кейсеролл мумми-бластером  прозывал.  А  на  душе-то как стало!
Скучно да обыденно. Тоска,  хоть  волком вой. Посмотрел Иван на
дворец Кащеев,  а тот вдруг  превратился в серое здание, в коем
всего чудес, что окна огромные, из хорошего стекла сделанные. А
над дверью вывеска, на русском и еще каких-то языках:
     "Этнографический музей", на вывеске было написано.





     А другую  надпись - "хранилище" -  Иван прочел на  двери в
темницу. Пошатываясь,  спустился  по  лесенке. Кощей снова стал
маленьким лысеньким  толстячком. Само-собой, уменьшившись,  его
руки  и  ноги из оков выскользнули. Теперь,  сидя  на  глиняном
полу,  он,  морщась и постанывая, растирал запястья и  лодыжки.
Увидев Ивана, скривился в подобии улыбки:
     - Серьезный вы  человек,  Иван  Иванович.  Сумели таки! Да
только и сами не рады, как я погляжу.
     - Да что случилось-то,  Кащей?! Что со мною? Что с замком?
Что... Вообще?...
     - Сережки-то василисины  при  вас?  -  вместо ответа задал
вопрос Кащей.
     - Тута  они,  куда ж им деться-то? -  разжал  Иван  потную
ладонь, демонстрируя синевато поблескивающие пластинки.
     - Дайте хоть полюбуюсь на них...
     - Ишь, чего захотел! - снова  сжал  кулак  Иван. - Хватит!
Налюбовался!
     - Да  бросьте,   Иван   Иванович,  -  махнул  Кощей  рукой
досадливо, - чего боитесь-то? Силушка-то моя улетучилась вся.
     - Так ведь и у меня  -  улетучилась,  - смущенно признался
Иван.
     - И чего ж тогда нам,  каликам  немощным,  таиться друг от
друга теперича?..
     - И то правда, - вздохнул Иван и протянул серьги Кащею.
     Тот, близоруко  прищурившись,  поднес  украшения к глазам,
шмыгнул носом растроганно  и,  сказав самому себе задумчиво: "С
них-то все и началось...", обратно Ивану вернул.
     - Да  что   началось-то?!   -   вновь  обозлился  Иван,  -
признавайся, Кащей проклятый!
     - Ладно, - кивнул тот, - начнем с того, что звать  меня на
самом  деле  Манарбит.  А  Кащей...  Еще  в  юности  я  увлекся
изучением русской культуры,  выяснил,  что у меня самого предки
были русскими,  стал  доискиваться  корней  своей родословной и
узнал, что фамилия моих пра-пра-прадедов - Кащеевы. А уж потом,
после Преобразования...
     - Какого такого преобразования? - потряс головой Иван. - О
чем ты?
     Кащей с кряхтеньем поднялся на ноги.
     - Иван  Иванович,  да что мы тут-то, на складе,  беседуем?
Пройдемте наверх, кофею выпьем.
     Взяв  Ивана  за  руку,  он прихрамывая двинулся  вверх  по
лестнице и продолжил разговор неожиданным вопросом:
     - Иван Иванович, где, по вашему, мы находимся?
     - Как где, тать проклятый, - неуверенно  выругался Иван. -
В замке твоем поганом, где ж еще нам быть-то...
     - Да  нет  же, Иван Иванович, я шире,  шире  спрашиваю.  В
земле какой, в каком краю? А?
     - Совсем обалдел аль издеваешься? На  Руси  мы!  Я  другой
такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!
     Кащей, ухмыльнувшись, глянул на Ивана искоса и сообщил:
     - Четверть   века   назад  остров   сей   носил   название
Мадагаскар. В Африке мы.
     - В Африке?! - не поверил своим ушам Иван.  И вспомнил тут
же  песенку  кубатаеву да бормотание его... "Ах, басурман!!!  -
возмутился он про себя,  -  издевался, выходит!" Но от бессилия
гнев его вылился лишь в жалобный стон: - О-о... в Африке...
     - Да, - твердо сказал Кащей, садясь в кресло.  - В Африке.
Сие - остров  Мадагаскар, - плавно окинул он рукой пространство
вокруг себя, - двадцать пятый век от Рождества Христова.
     Выпучив глаза,  Иван  рухнул  в  кресло  напротив, и Кощей
продолжил свой рассказ, включив по ходу кофеварку.
     ...В  середине  третьего  тысячелетия, когда в  результате
войн и естественной ассимиляции все нации  и народности напрочь
перемешались,     неожиданно     вспыхнула    овальная     мода
"восстанавливать" свою национальность, изучать "родные" язык  и
культуру.
     Одну из самых сильных и фанатичных групп составили те, кто
поклонялся   всему   русскому.   Они   называли   себя   "Новые
Славянофилы". И  именно  они  настояли на создании "этнического
заповедника" -  места,  где  было  максимально  воссоздано  все
русское -  архитектура,  одежда,  быт,  язык...  Сюда съехались
историки,  археологи, психологи,  лингвисты,  литературоведы  и
другие  ученые,  по  тем  или иным причинам имеющие  интерес  к
русской  культуре.  А  так  же  съехалось  огромное  количество
"диких"   Новых   Славянофилов.   Город  Антананариву  в   Киев
переименовали, поселенья мелкие - в  Москву,  Муром,  Псков  да
прочую Рязань.
     Правда, не  очень  понятно,  почему под русский этнический
заповедник  всеземное  правительство   выделило   Мадагаскар...
Возможно, чтобы другим  неповадно  было... Недаром же второй по
численности группе - фанатам национальной культуры  государства
Буркина-Фасо - всеземное правительство выделило участок земли в
Гренландии.  Фасисты-буркинисты  протянули   недолго...  А  вот
Славянофилы оказались крепче. Выстроили избы, оделись в русские
одежды,  говорили,  само-собой,  только  по-русски...  В  самом
центре   Мадагаскара   расположился  этнографический   музей  с
экспонатами разными. В  том  же здании - небольшая лаборатория,
которой   и   заведовал   Манарбит  Кащеев,  руководя   группой
талантливых ученых-славянофилов.
     В   теории   Кащеева   причудливо  переплелись  физика   и
философия.
     Физика. Человечество  издавна  мучает  вопрос  - что такое
гравитация? В ХХV  столетии люди уже научились управлять ею. Но
природа ее осталась  неясной.  Почему тела притягиваются друг к
другу? Каков  механизм?!!  Есть  только  гипотезы, для удобства
принимаемые за аксиомы.
     По теории Кащеева, гравитация - сила  магическая. Потому с
научной  точки  зрения  и необъяснимая. Предметы  притягиваются
друг  к  другу,  и все тут.  Магия.  А  так  тупо она действует
потому, что ничем разумным не управляется.
     Теперь из области философии. Есть такое понятие - "этнос".
Но что это  такое, никто толком  не знает. То  ли  национальное
сознание,  то  ли совокупность идей одного народа,  то  ли  его
культура, то  ли  что-то генетическое... Древний ученый Бердяев
утверждал,  на  этот  счет  одно, ученый Соловьев  -  другое...
Теперь же, когда и народов-то отдельных не стало,  и вовсе черт
ногу сломит...
     Кащеев  открыл,   что   подсознания   людей  на  небольших
расстояниях  телепатически  взаимодействуют. Подсознания  людей
одной национальности схожи, и там,  где  таких  людей много, их
подсознания  входят  в  резонанс.   И   возникает  КОЛЛЕКТИВНОЕ
ПОДСОЗНАНИЕ. Это и есть ЭТНОС.
     И наконец  главное  в  теории  Кащеева. Оказывается именно
этнос способен взаимодействовать  с гравитационным (магическим)
полем.  Тут-то  и  возникает  этномагическое  поле   (ЭМ-поле),
преобразующее обычную реальность в реальность сказочную...
     Иван не понял ничего. Перебивать  же  Кащея  у него просто
сил не было. Но кофе  подействовало  на него бодряще, и в  этом
месте он все-таки вымолвил:
     - К чему клонишь-то, злыдень? Какую-такую реальность?
     - Сколько вам лет, юноша?
     - Осьмнадцать минуло.
     - Вот   в   том-то  и  дело.  Вы  родились  тогда,   когда
Преобразование  реальности  уже свершилось,  и  все  окружающее
казалось вам естественным. Вот люди  из  реального  мира  сразу
поняли бы...
     В этот миг дверь отворилась, и на пороге показались двое -
Кубатай с  оголенной  сабелькой  в  руках  и Смолянин, понурый,
держащийся, словно баба на сносях, за поясницу.
     - Кащей, он же  -  Кащеев, он  же  - Манарбит! -  вскричал
Кубатай,   -   Именем  верховного   правительства   Земли,   вы
арестованы!
     - Что ж,  - вздохнул Кащей, -  рано или поздно  это должно
было случиться...
     - Хотя,  честно   сказать,   мне   вовсе   не   охота  вас
арестовывать, - продолжил Кубатай уже не так решительно.
     - Почему это? - приободрился Кащей.
     - Остров  Русь   -   единственное   место,   где   я   мог
по-настоящему отдохнуть, - объяснил Кубатай.
     - Зачем же вы тогда помогали бедному юноше? - кивнул Кащей
на Ивана-дурака.
     Кубатай выпятил грудь:
     - Это мой долг: вы  искажаете  реальность, а я - сотрудник
Департамента Защиты Реальности!
     - Это-то я  сразу понял, - кивнул Кащей. -  Как там у вас,
кстати, все  по-старому?  На  прыгоходах  по  кочкам скачете, в
космос нельзя, в прошлое - нельзя?..
     - По-старому, - сокрушенно махнул рукой Кубатай.
     - И  вы  все это защищаете? - легкая презрительная  улыбка
скользнула по лицу Кащея.
     Кубатай насупился, но тут на его защиту встал Смолянин:
     - Да он, вообще-то, космолетчик.  Генерал-сержант.  Он тут
случайно, в  отпуске.  На  боянскую  тусовку  прилетел.  Любит,
шельма, тусовки. Прямо хлебом не корми, дай потусоваться...
     Напряжение как-то  само  собой  спало,  и  Кащей пригласил
новоприбывших гостеприимным жестом:
     - Да вы присаживайтесь. В ногах правды нет.
     - Понимаете, Манарбит, - заговорил Кубатай, усаживаясь,  -
очень уж случай  удобный.  До сих пор никто  из  местных на вас
идти не решался. Ваня, вот, первый,  - кивнул он на юношу, - от
того, что дурак, наверное.
     - Но-но,  -   насупился   Иван   и   сделал   рукой  вялый
протестующий жест.
     - А чего  ж ДЗР-овцы сами ни  разу прийти не  пробовали? -
спросил Кащей. - На вас-то, нерусей, поле не действует.
     - Пробовали! -  махнул  рукой  Кубатай.  -  Но в эпицентре
действия вашего  транслятора  "неруси",  как  вы нас называете,
черт знает во что превращаются: кто в колобка, кто в зайчика, а
кто и вовсе - в щелкунчика какого-то. Вот и сейчас  -  я в кота
превратился, а он - в утку.
     - Так ты,  гад,  выходит,  заранее  все  знал?! - вскричал
Смолянин  гневно.  - А знаешь, как меня  достало  яйца  золотые
нести?!  -  И  он,  привстал  с  кресла,  угрожающе  растопырил
перепончатые пальцы  и  завопил  срывающимся голосом: - Замочу,
век воли не видать!
     - В   утку,   говорите?   -  вмешался  Кащей,   восхищенно
разглядывая  его  руки.  -  Я  так   и  думал!  Продолжительное
воздействие ЭМ-поля вызывает необратимые последствия!
     - Не, - смутился Смолянин и спрятал руки за спину, - это у
меня и раньше так было.
     - Жаль, жаль, - вздохнул Кащей.
     А у  Ивана от всей этой  трескотни в голове  засело только
одно слово.
     - "Транслятор", - повторил он, - что это такое?
     - А юноша не так глуп, как может показаться, - обрадованно
сообщил Кащей. - Видите ли, взаимодействие гравитации с этносом
происходит  далеко  не   всегда.   Точнее  -  крайне  редко.  А
образуемое   поле   -  нестойко.   Самый,   пожалуй,   заметный
исторический  прецедент  -  описанная некиим очевидцем  Гоголем
ночь перед  Рождеством - где-то  в конце ХIХ века. Известен ряд
более слабых  проявлений.  Обычно как: сольются все необходимые
факторы, и на небольшом участке площади  возникает ЭМ-поле. Тут
и превратится, к примеру, какая-нибудь бедная женщина в ведьму.
Полетает,  побезобразничает,   как,  например  описано   некиим
очевидцем Булгаковым, затем - вернется  домой,  и  все  напрочь
забудет. А свидетелям потом, само-собой, не верит никто. Иногда
решают, что они - психически  не  нормальны...  Думаю,  раньше,
когда все народы  еще не перемешались,  и когда люди  в  чудеса
верили,  ЭМ-поле  все  же  почаще  возникало...  Хорошо,  когда
свидетелем  оказывался  литератор,  он  мог  хотя  бы  подробно
увиденное описать и выдать за игру  собственной фантазии... Так
вот,  в   моей  лаборатории  был  построен  транслятор  некоего
катализирующего поля, которое  делало взаимодействие гравитации
с этносом прочным и нерушимым.
     - Ничего не понимаю, - потряс Иван головой. Потом вспомнил
рассказ пленного печенега и добавил: -  Хотя, что-то понимаю...
Выходит, кроме как на Руси, нигде никаких чудес не случается?
     - Никаких, - подтвердил Кащей. А Кубатай покивал уныло.
     - А почему все именно так? - невразумительно спросил Иван.
И   уточнил:   -   Ну,   почему   именно   баба   Яга,   именно
скатерть-самобранка?..
     - Браво, юноша! - воскликнул Кащей. - Вопрос очень и очень
верный. Видите  ли,  управляется-то  ЭМ-поле  не  сознанием,  а
ПОДСОЗНАНИЕМ, и не одного  человека,  а многих. Видимо, вся эта
вами перечисленные  чертовщина  - глубоко в подсознании каждого
русского человека сидят.
     - А сережки василисины тут при чем?
     - Для излучателя транслятора необходимы были две  пластины
из венерианского минерала "призмалита". Именно из этого камня и
именно  такой  формы  и  были  серьги  моей  бывшей  сокурсницы
Василисы...
     - Так   это   что  же  теперь  на  Руси-то  делается?!   -
встрепенулся Иван. - Богатыри теперь - не богатыри, сапоги - не
скороходы, а Марья моя - не искусница?!
     - Точно, - подтвердил Кащей.
     - Ох  вы  бедные,  да  несчастные  -   люди  русские!..  -
запричитал  Иван,  - Как живется-то вам нынче  тягостно!  -  он
поднял  блестящие  от слез  глаза  на  Кащея.  -  Ведь  по себе
чувствую... Глянь на  басурманов-то этих - кивнул он на Кубатая
со Смолянином, - им что поле, что не поле  -  все  едино,  а  у
меня, человека исконно русского, словно лопнуло что внутри...
     - Это кто,  вы что ли  - человек исконно русский? - поднял
брови Кащей. - Иван Иванович, милый, вы ж негр чистокровный!
     - Да я... да  за такие слова!...  - аж запыхался  Иван  от
возмущения.
     - Вот, извольте  сами  убедиться  -  протянул  Кащей Ивану
зеркальце.
     Тот  уставился  на отражение.  Все  -  как  обычно:  кудри
по-русски вьются,  нос  -  по-русски  вздернутый...  Вот только
черное все, черное!.. И волосы, и кожа!...
     - Это  сажа,  сажа   въелася,   -  слабо  крикнул  Иван  в
оправдание, да  тут  же  и  заплакал  от неубедительности своих
слов.
     - Брось кручиниться, Ваня! - попытался упокоить его добрый
Кубатай, - главное, дух  у  тебя русский. Вон, Пушкин Александр
Сергеевич тоже был негр немножко, а его до сих пор помнят - как
великого русского поэта...
     Иван только  всхлипнул  горестно  в  ответ.  Тогда Кубатай
высказал другой успокоительный довод:
     - Известно, что русская  нация  тем испокон и сильна была,
что все лучшее от других  в  себя вбирала да впитывала. Вот,  к
примеру, писатель французский  Дюма  на Руси так популярен был,
что чуть ли  не за своего  почитался, а некие  Жуки,  музыканты
англицкие, любы всякой душе русской были...  И вообще, говорят,
каждый   второй   русский  -  евреем  был,  и  ничего,   стояла
Русь-матушка!..
     Но Иван все причитал безутешно:
     - Пресвятая Богородица, как же теперь жить-то я буду?.. Да
что я? Как вообще-то?!!
     Тут, вроде бы, и сказке конец.





     Ан нет.  Проплакавшись,  Иван-дурак  тяжело  вздохнул  и с
ненавистью посмотрел на  свою пухлую черную руку. Негр! Негр! И
никуда от этого  не деться. Кончилась Русь-матушка, и кончил ее
он, вот этими самыми пухлыми черными ручками.
     Всхлипнув, Иван утер слезу и  посмотрел  на  мудреца.  Тот
понимающе кивнул и продолжил успокаивающе:
     - Что тебе сказать, негр... Точнее - афрорусич, или черный
русский. По  опыту забытых цивилизаций прошлого предположу, что
эти названия для тебя будут менее обидными.
     - Менее, - вздохнул Иван-дурак. - А все равно - тяжко...
     - Не кручинься,  афрорусич Иван-дурак. Русь ваша все равно
останется, будет  тут  заповедник  фольклорный,  как  и раньше.
Наедут мудрецы, такие же, как и я.
     Кубатай вдруг  замолчал.  И  в  голове  Ивана мелькнул луч
света... то есть, надежды.
     - Кубатай-Кубатай, -  вкрадчиво  сказал  он. - Как обидно,
что Русь  для всех мудрецов станет открыта. Так  бы ты в памяти
народной остался,  былины  бы  о  тебе  слагали, богатыри твоим
именем клялись... А теперь? Кто  кроме  нас  тебя вспомнит? Кто
песенку споет?
     - Я за славой не гонюсь, - сухо ответил Кубатай. - Былины,
подумаешь...  Я  в  пяти  рассказах  да  двух  повестях  героем
выступаю. Прямо так и написано,  черным  по  белому: "Кубатай -
герой." Обо мне, может, еще оперу напишут. Роман, может быть...
     Манарбит вскинул голову и пристально посмотрел на Кубатая.
Спросил:
     - Звал, генерал-сержант?
     - Нет.
     - Значит почудилось... Эх, конец Руси великой пришел. Да и
я  теперь  долго не  протяну.  С  моими  черными  делами  да на
нынешней чистой совести...
     - Что  вы  заладили - черные, черные! -  завопил  Иван.  -
Черным по белому, черные дела... Намекаете?
     - Пошла этническая напряженность, - опасливо ежась, сказал
Смолянин. - Вначале они негров прищучат, потом...
     - Не мешай! - оборвал его мудрец. - Кубатай думать будет!
     И  он  погрузился  в  процесс  мыслительной  деятельности.
Вначале  неглубоко,  а потом и с головой.  Минут  пять  длилось
молчание, потом Кубатай изрек:
     - Не могу ни признать, что разрушение транслятора не пошло
на  благо  человечеству.  Полностью  отметаю  личные  корыстные
мотивы в этом решении. Полностью! Иван,  былины  обо  мне  петь
будут?
     - Будут, будут, - затрепетал Иван.
     - Хорошо.  Отметаю  личные мотивы!  Предлагаю восстановить
транслятор!
     - А как же задание? - пискнул Смолянин.
     - А как же сережки  василисины?  - грустно спросил Иван. -
Даром я с Кащеем бился?
     - Насчет задания...  Мы  здесь,  Смолянинчик, в отпуске. И
лезть голым энтузиазмом на кладенец, то  есть на мумми-бластер,
не обязаны. Ты думаешь, Кейсеролл тебе премию выплатит?
     - А как же?
     - С  каких   денег?   Если   остров   Русь   в  Мадагаскар
превратится, нам  живо ассигнования срежут. Только и останется,
что со  сфинксами на Венере  воевать, да по небу... по космосу,
за машинами времени гоняться.
     - Восстанавливаем магию!  -  завопил Смолянин. - Я задарма
работать не привык!
     - Хорошо. Теперь  о сережках. Думаю, умелые руки Манарбита
и мои дельные  советы  позволят изготовить точную копию сережек
из подручных материалов - латуни, стекла, олова.
     - Это нам  раз плюнуть, -  оживился Смолянин. - Если что -
золотом подсоблю!
     - Отлично, - кивнул мудрец. - Что, решено?
     - Решено, -  кивнул  Манарбит.  - Нравится мне бессмертным
быть, мелкие пакости учинять да с  богатырями ссориться. Делаем
новые сережки!
     - Учти,  мы  тебя  вначале  в  цепи  закуем,  а  уж  потом
транслятор включим, - предупредил Иван. - А то ты и нам пакость
учинишь.
     Манарбит подумал, но махнул рукой.
     - Ладно. Один  фиг,  бессмертным  стану.  Рано или поздно,
кто-нибудь меня сдуру освободит. То-то смеху будет!
     И началось  делание  великое.  Кубатай  давал советы, Иван
бегал  за  требуемыми  материалами  и раздувал огонь  в  горне,
Смолянин  перековывал   золотые  яйца  на  серьги,  а  Манарбит
придирчиво оценивал  конечный  продукт.  Это  у него получалось
лучше  всего.  Работали все  весело,  с  охоткой.  Между  делом
Смолянин  похвастался,  что им с Кубатаем уже  не  впервой  мир
спасать. Заинтригованный Иван полюбопытствовал:
     - Так что, были у вас уже схватки великие?
     - Ну, схватки не схватки, а потужиться  пришлось, - сказал
честный толмач. - Из прошлого  далекого,  из  века  двадцатого,
прилетели к нам два пацана вредных...
     - Пацанов не  обижай,  -  хмуро  сказал  Кубатай, разминая
эфесом сабли осколок золотой скорлупы.
     - Ладно,  -  согласился Смолянин.  -  Не  буду.  Так  вот,
пацанов этих надо было в  прошлое  вернуть, а иначе б весь  наш
мир погиб!
     - Почему? - вежливо спросил Манарбит.
     - А потомок кого-то из них знаменитым ученым стал. Не будь
пацанов,  он  бы  не родился, и  наш  мир  -  тю-тю! - радостно
сообщил Смолянин.  -  Может помните, Теймур Антонелли, генетик,
что сфинксов-то придумал?
     - Козел он!  - взбеленился вдруг Манарбит.  - Он у  меня в
университете биологию преподавал, три раза экзамен  пересдавать
заставил!
     Кубатай поднял на них тяжелый взгляд и сказал:
     - Что-то   ты   разболтался,    младший   майор!   Секреты
разглашаешь!
     И работа закипела  вновь. Не прошло  и часу, как  в  руках
Кубатая  оказалась  пара  фальшивых  сережек.  Точь-в-точь  как
настоящие, не придерешься!
     Манарбита заковали в цепи, последний раз  ему руку пожали,
и оставили в  подвале, наедине с камнями холодными да улитками,
по ним ползающими.
     Настоящие сережки а антенну вставили, иголочку  серебряную
на  место  припаяли.   Потом   пошли  в  подвал,  и  Иван-дурак
торжественно главную кнопку нажал.
     Учинился тут шум да треск  великий,  стены  мхом  обросли,
Манарбит в Кащея  обратился  да и  завыл  в своих цепях  дурным
голосом: "Уничтожу! Всех уничтожу! Все уничтожу!" Мумми-бластер
у иВана на  поясе кладенцом обернулся,  только не гнула  уже  к
земле тяжесть его. Вновь силушка богатырская в Иване плясала! И
события  странные,  что  накануне  случились,  словно   туманом
подернулись. Вроде и  помнилось все, но задумываться об этом не
хотелось. Ну негр, ну богатырь  не  от  рождения, а посредством
чародейства. Ну и что? Главное - оптимизм!
     - Ура, друзья!  Вернулась  ко  мне  силушка!  - воскликнул
Иван, да и повернулся.
     За спиной у него кот сидел пушистый, грустно заканчивающий
вылизываться,  да  утка, уже одно яйцо снесшая. Вздохнул  Иван,
взял своих незадачливых спутников  под  мышку, да и двинулся из
замка Кащеиного прочь.
     На  том  самом  месте,  где давеча Смолянин с  Кубатаем  в
зверушек превратились, груз в руках Ивана потяжелел.
     - Тормоза! - завопил толмач, обернувшийся вновь человеком.
Кубатай выскользнул из  рук Ивана, выгнул спину дугой, потом со
вздохом поднялся на ноги.
     - Что  ж,  -  грустно  сказал  он.  - Большая часть  наших
приключений закончена. Удивительное, что  ни  говори, ощущение,
котом побыть...
     - Ты бы  яйца  нести  попробовал,  -  огрызнулся толмач. -
Такие эмоции - опупеешь!
     Но Кубатай его не слушал. Он мечтательно поглядел в небо и
непонятно сказал:
     - Теперь я лучше буду понимать ИХ. Гораздо лучше...
     - Сфинксов,  что  ли? - вопросил Смолянин. -  Ну  и  дела!
Отважный диверсант Кубатай готов помириться с заклятыми врагами
человечества!
     Кубатаю,  явно,  было на все плевать. Он  обнял  Ивана  за
плечи и мечтательно произнес:
     - Почему мы не птицы? Почему не  летаем?  Обернулся  бы  я
голубем сизым,  да полетел над Русью... Эх... И  все бы на меня
смотрели, говорили: "Это летит Кубатай. Он  настоящий герой! Он
летает!"
     Ивану  от  такой  лирики  стало  не  по себе. Он  отпихнул
Кубатая, и, чтобы сгладить грубость, сказал:
     - Да, мудрец.  Герой  ты,  ничего  не  скажешь. Тяжко тебе
пришлось.
     - Ничего, - отмахнулся Кубатай. -  Я  ведь,  если  честно,
кошек очень даже люблю. И они меня уважают. Стоял я  однажды на
кочке, ждал  рейсового  прыгохода...  ну,  повозки,  в общем. И
подошел ко мне котенок. Маленький, пушистый,  ласковый. Стал об
ноги  тереться,  мяукать. Следом увязался, домой пришел. Уж  на
что у меня домашние кошек не любили - и то умилились...
     - Ты его воспитал, да? - растроганно спросил Иван. Кубатай
понурился.
     - На улицу выкинул.  Через силу, да делать нечего. Мы ведь
там, на большой земле, со  сфинксами  конфликтуем.  А они вроде
кошек больших. Посуди,  как  мне, генералу, дома кошку держать?
Боевой дух упадет! Выкинул я его. В окно.
     - Не беда, кошка всегда на ноги упадет, - утешил его Иван.
     - Ты  наших  домов не видел, - тихо  произнес  Кубатай.  -
Ладно,  хватит  комплексы  пережевывать!   Мне   очень  помогло
превращение  в   кота!   Теперь   я   понимаю   истоки   своего
неприязненного отношения к  сфинксам.  И смогу с ними бороться,
не со сфинксами, конечно, а с истоками.
     - Вот и ладно,  вот и славненько,  - залопотал Иван.  -  А
теперь поспешим, хорошо? Василиса ждет...
     - Дело, - заявил  толмач. - Только знаешь, Иван, просьба к
тебе есть.  Я сейчас на пару  шагов к Кащеиному  замку подойду,
обернусь  уткой, да  и  снесу десяток яичек.  А  ты потом  меня
обратно вынеси.  И яйца не  забудь захватить. Я вот котомку под
них подготовил, сложишь туда. Лады?

     К болоту  друзья  пришли,  когда  стало  вечереть. Кубатай
твердо печатал шаг, держа руку на эфесе сабли и глядя вдаль. За
ним  шел  Иван-дурак,  размышляя  о  пережитом.  Следом  плелся
толмач, одной рукой  держась  за поясницу, а другой придерживая
котомку с  яйцами. Золото тянуло  его к земле-матушке, но он не
сдавался.
     - Алеша! - завопил Иван в клубящийся испарениями сумрак. -
Попович! Друг! Выходь!
     Болото молчало. Кубатай почесал затылок и заметил:
     - Стоит  позвать   кикимору.   Слух  у  нее  тонкий,  плюс
магические способности... Услышит.
     Иван  вздохнул.  Не  хотелось  ему  с  кикиморой  коварной
общаться, да что поделаешь...
     - Лизавета! - крикнул он. - Русалочка болотная! Выплынь-ка
на бережок, укажи, где мой дружок!
     Тишина.
     - Алексей! Алешенька! Дружок! - снова крикнул  Иван. И тут
болото забулькало, завоняло, образовало длинную цепочку  кочек,
и до Ивана донесся знакомый голос.
     - Да здесь я, угомонись! Как дела? Кащея побили?
     - Побили, побили...  -  прослезился  на  радостях  Иван. -
Алеша! Жив!
     - Как видишь,  -  самодовольно  заявил  Попович, выходя из
темноты.
     - Отпустила  тебя  злыдня  болотная, - радостно  прошептал
Иван. - Вот счастье-то!
     - Но-но!  -  посуровел  Алеша.  - Не ругайся на  жену  мою
будущую! Осерчаю!
     - Что? - оторопел Иван.
     - Невеста она моя,  -  отчеканил Алеша. - Сейчас пожиточки
соберет,  да  и  придет. Повенчаемся мы  с  ней  в  Киеве, да и
заживем  припеваючи.  Она,  пусть  на жабу и похожа,  зато  без
обмана - и днем и ночью одинакова.
     - Ну, коли так, - смутился Иван. - Что ж, совет да любовь!
     Алеша просветлел лицом и зашептал Ивану на ухо:
     - А главное,  теща со мной не  поедет в Киев!  Останется в
этом болоте! Жену  я нашел, тещи  не будет! Чего  еще  богатырю
желать?
     По  кочкам   тема  временем  грациозно  вышла  на  бережок
кикимора. В кружевном платьице она показалась Ивану не такой уж
уродливой. А  что зеленая... Так ведь  и сам -  не беленький...
Кубатай галантно подал даме руку и сказал:
     - Рад  за   вас,  очень  рад.  Примите  мои  поздравления,
прелестница.
     - Ох,  льстец...  -  смущенно  залопотала  Лиза.   Кубатай
подхватил ее за пояс, и повел по кочкам.  Следом двинулись Иван
с Алешкой и покряхтывающий Смолянин.
     - А у нас тут, на болоте, чудо дивное случилось, - делился
впечатлениями Алеша.  -  Представь,  почудилось  вдруг мне, что
никакой я не Алеша Попович, а простой мужичок по имени Васасек.
И не богатырь я  вовсе,  а торговец мелкий, срамными картинками
на базаре торговавший. Будто жил я в неведомой  стране, а потом
приехал  на  Остров Русь...  -  Алеша  запнулся,  и  неуверенно
продолжил: - ну да, вроде как на остров, и богатырем обернулся!
Представляешь?
     - Не бери в  голову, Попович, - ласково успокоил его Иван.
- То  морок был, Кащеем напущенный.  Ты - богатырь.  Зовут тебя
Алеша.
     - Да,  наверное,  - задумчиво сказал Алеша. - Я  богатырь.
Зовусь  Васа...   тьфу,  Алешей!  Вот  сволочь,  Кащей!  Ладно,
рассказывай, как побил ты ворога?
     И дурак принялся вдохновенно врать, понимая,  что не стоит
забивать другу голову неприглядной истиной. Так, за разговором,
и  болото  форсировали. На берегу привал разбили, пожевали,  да
спать легли. А утром дальше в путь тронулись. Впятером оно куда
веселее было...
     Вскоре и  рощица  бамбуковая,  посреди которой дуб могучий
рос,  показалась.  А  от  дуба доносился посвист  страшный,  от
которого бамбук словно ива плакучая гнулся.
     - Худо дело! -  воскликнул  Алеша. - То Алена Соловейкина!
Вспомнила папашины фокусы, да и стала Илюшку свистом пытать!
     - На помощь! - крикнул Иван, выхватывая кладенец.
     И  друзья   побежали   к  дубу,  лавируя  между  гнущимися
бамбучинами  и  придерживая  шапки,  норовящие  улететь  вдаль.
Кубатай храбро  размахивал сабелькой, и даже миролюбивый толмач
воинственно крутил над головой увесистую котомку.
     Только возле дуба остановились они,  и  рты  в  недоумении
разинули. Потому что  там,  в огромном гнезде, сидели обнявшись
Алена с Илюшей, да и свистели на два голоса, мечтательно в небо
глядя.
     - Ты губы трубочкой складывай, - поправляла Муромца Алена.
- А  язык в глотку  подбери, тогда свист заливистый да могучий,
как положено. Я же буду  тебе  подсвистывать,  рулады  выводить
дивные...
     Земля вокруг  дуба  была  усеяна  пустыми бутылками из-под
зелена вина  "Князь  Владимир"  и  банановой  кожурой.  Видать,
самобранка на славу потрудилась, чтобы помирить Илью с Аленой.
     - Муромец! - заорал ошеломленный Иван. - Ты - свистишь?!
     - Фрейдизм!   -    мудро   изрек   Кубатай,    разглядывая
насвистывающую    парочку.    -   Вытеснение    подсознательных
комплексов. Илюша-то  Соловья  кончил,  потому  что  сам  слуха
музыкального был  лишен  начисто.  А  теперь  он преодолел свое
эго...
     - А,  ребята!  - радостно воскликнул Илья. - Полезайте  на
дуб, мы вас свистеть научим! Кстати, как там с Кащеем?
     - Побили мы  его, - хмуро сказал Иван. -  Но не кончен еще
труд наш богатырский!  Надо  сережки Василисе отдать, спасти ее
от позора, а землю русскую - от междоусобицы.
     - Надо, надо... - вздохнул Илья. - Видать не время мне еще
от  дел  удаляться,  да  свистеть в свое  удовольствие.  Алена!
Пойдешь за меня замуж?
     - Еще спрашиваешь,  охальник! - возмутилась Алена. - После
всего, что у нас было! После того, как свистели на  два голоса!
Пойду!
     И  Алена  с Ильей, не сговариваясь, с богатырской  грацией
спрыгнули с дуба. Когда пыль  рассеялась,  а  банановая  кожура
улеглась, Илья заключил друзей в объятия и воскликнул:
     - Теперь  бы  нам еще Добрынюшку спасти! Эх, погудели  бы!
Ой, ребята, а чего  случилось-то  со мной! Привиделось мне, что
никакой я не Илья Муромец, а простой парень,  с именем коротким
- Яр,  и силенкой,  поболе чем у простых людишек.  Что живу я в
Киев-граде, только  город тот на  наш Киев не похож. Бананы там
не растут,  и говорят  не по-русски. И вот я,  то есть этот Яр,
почувствовал  в   груди   томление,  поехал  сюда  и  обернулся
богатырем. Вначале тридцать три года баклуши бил, как положено,
а потом  стал крепким да добрым...  Чудо дивное, друзья!  А что
Алене пригрезилось - этого мы никогда вам не  скажем. Все равно
не поверите.
     - То морок, Кащеем напущенный, - сказал Алеша и повернулся
к Ивану. - Правильно говорю, Вань?
     - Правильно, правильно, - закивал дурак. -  Ну  что  ж,  в
путь?
     - В  путь,  Добрынюшку выручать, - кивнул Илья.  -  Все  в
Киеве знают - Яр друзей в беде не бросает!
     Иван с Алешей сделали  вид,  что не расслышали обмолвку, и
они всемером зашагали по дороге.  Кубатай,  по  просьбе  Ивана,
исполнил песенку про  Африку, потом, на бис, спел еще несколько
песен на заморских языках.
     Вскоре к реке Смородине подошли.
     - Что  делать-то  будем?  -  спросил  Иван  у  мудреца.  -
Подскажи, Кубатай!
     - Логичнее всего было бы пойти в Киев, -  начал мудрец, но
увидев лицо Ильи Муромца торопливо добавил: - Однако не бросать
же Добрынюшку!  Давайте  попробуем  найти  Садко, уговорить его
вернуться к морскому царю, заменить Никитича...
     - Долго,  -  отрезал Иван-дурак. - Что ж  мы,  вдоль  всей
Смородины будем идти, искать хитрого купца? Он же наверняка без
дела не сидит, торгует между делом.
     - Такие низменные вещи мне в  голову  не  укладываются,  -
вздохнул Кубатай. - Что ж, тогда кто-то из нас, самый плавучий,
должен отправиться на дно морское...
     - Сейчас  ты  отправишься!  -  завопил  Алеша,   прикрывая
кикимору грудью. Но Лиза отстранила его и гордо сказала:
     - Прав  мудрец!  Я  одна  могу  Добрынюшку   спасти.  Я  и
отправлюсь  в  путь  к  царю  морскому.  А  ты,  Алешенька,  не
волнуйся. Царя  я знаю, мы с  ним вместе когда-то  росли. Почти
как брат и сестра друг другу, только еще лучше. Уговорю!
     С этим  оптимистическим  заявлением  Лиза прыгнула в воду.
Минут пять  друзья  стояли  и  наблюдали  за безмятежной речной
гладью, потом расстелили самобранку и сели трапезничать.
     - Лиза дело говорит, -  успокаивал  Алешу Илья. - Она одна
способна Добрынюшку вызволить. Не по нраву мне вначале пришлась
сия кикимора, а теперь вижу -  душа у нее добрая. Будет она мне
сестрой названной. И даже еще ближе.
     - Она, она замечательная! - возбужденно воскликнул  Алеша.
- Спасибо, Муромец! И я  тебе  скажу  -  ты для меня - словно я
сам, жена твоя - словно моя!
     - Чего? - удивился Илья.
     Алеша покраснел.
     - Да это я так, по ошибке... Наливай, Илья.
     Недолго пришлось  богатырям переживать за судьбу Добрыни и
Лизы. Волны речные забурлили, разверзлись, и  из них показалась
кикимора с Добрыней Никитичем на плече.
     - Отпусти   меня   подобру-поздорову,  чудище!   -  кричал
Добрыня. - Не бери грех на душу, не неволь богатыря русского!
     Кикимора молчала. Видать тяжело ей было тащить Добрыню.
     - Никитич! - дружно завопили Алеша и Илья. - Все путем! Не
бойся, это не чудище, а сестра твоя будущая!
     - А? -  Добрыня  перестал вырываться и изумленно уставился
на своих товарищей. - Ребята! Живы!
     - Живы! - крикнул Иван. - А я Кащея побил!
     - Молодец! - обрадовался Добрыня,  оказавшийся  на твердой
почве. -  А чего вы  про сестру  мою будущую говорили?  - и  он
опасливо покосился на Лизу. Та зарделась.
     Добрыне кратко объяснили ситуацию. И про примирение Ильи с
Аленой поведали, и про подвиги Ивановы.
     - Рад за вас, - тихо сказал Добрыня, выслушав богатырей. -
Что ж, хоть  кому-то из нас судьба ласково улыбнулась. Отрадно,
отрадно...
     Усевшись на  бережку  Добрыня  стянул сапоги, выплеснул из
каждого   по   полведра  водицы,   потом   принялся   вдумчиво,
основательно выжимать портянки. Илья с Аленой переглянулись.
     Кому как  ни  им  была  понятна  печаль Добрыни! Забавушка
Путятишна, дочь  Владимира,  давняя любовь Добрыни Никитича, по
прежнему ходила в девках...
     Илья хлопнул кулаком по  скатерти-самобранке.  Так сильно,
что в Смородине  вода плеснула, а с деревьев листочки принялись
осыпаться.
     - Не бывать такому, что мы оженимся,  а  ты  в  холостяках
останешься!  -  грозно воскликнул Илья. - Значит  так.  Идем  к
Владимиру, да и говорим: или отдавай дочку за Добрыню, или...
     - Или? -  заинтересовался  Смолянин.  - Меня очень волнуют
альтернативы!
     - Или осерчаем, - зловеще добавил Илья. - Алешу и Ивана не
спрашиваю,  а  тебя,  толмач,  и тебя, мудрец,  перед  вопросом
поставлю! Поможете нам?
     - С удовольствием, но полномочий не имею, - грустно сказал
Кубатай. -  Впрочем,  словом мудреным, да обхождением вежливым,
всегда помочь могу.
     - И на том спасибо, - согласился Илья. - Ты, толмач?
     - У меня отпуск кончается, - засуетился Смолянин. - Боюсь,
не успею вернуться вовремя, мне Кейсеролл голову оторвет. А вот
яичко золотое, для ублажения княжеского  взора,  могу  от  души
оторвать.
     Илья подумал и кивнул:
     - Оторви уж пару яичек. Мы и Василисе презент преподнесем.
     Смолянин пошевелил губами, потом кивнул:
     - Ладно, пару. Все равно я в прибыли.
     На том и порешили. Илья с Аленой пошли плот сколачивать, а
Иван, по дурости своей любознательный,  к  Добрыне  с  вопросом
подъехал.
     - Добрынюшка,  а  не было  ли  чего  дивного  в  подводном
царстве?
     - Было, - согласился  Добрыня.  - Примерещилось мне, что я
не Добрыня-богатырь, а простой парень по имени Завгар. Неплохой
вроде  парень,  умный,  но  сложения не богатырского.  То  ногу
сломаю, то другую. Скучная, одним словом, жизнь. А потом поехал
я на  Русь, богатырем стал... Но  рассудив трезво решил  я, что
галлюцинации эти были  мороком,  Кащеем напущенным. И больше их
вспоминать не собираюсь.
     Так Иван и  не  удовлетворил толком любопытство, не узнал,
чем  занимался  Добрыня  в  прошлой  жизни.  А  вскоре  и  плот
подоспел,  сели  на него всей командой и  в  путь  отправились.
Плыть  не  в  пример  легче   было.   Кикимора   Лиза  то  плот
подталкивала,   плывя   за   кормой,   то   встречных   русалок
распугивала, не давала им петь песни свои завлекательные.
     А уж сколько радости было,  когда  к  бережку пристали, да
коней своих увидели!  Те, бедненькие, уж и травку всю выщипали,
и листочки  с  деревьев  пообрывали.  Рассупонили  их богатыри,
разнуздали, водичкой сладкой напоили. Иван на радостях Гнедка в
губы поцеловал!
     Немножко по направлению  к  Киеву вместе проехали, а потом
толмач прощаться стал.
     - Богатыри!  - улыбаясь  сказал  он. - Рад  я  был с  вами
познакомиться, но  пора и честь знать.  Отправлюсь я к  себе на
родину, и всем буду про вас рассказывать.
     - Это правильно, - благосклонно кивнул Алеша.
     - Привет Кейсероллу, - сказал Кубатай.  -  У  меня в Киеве
еще дело есть, так что я завтра приеду.
     - Увижу - передам, - похихикивая сказал Смолянин. - Видишь
ли, Кубатайчик, ухожу я из ДЗР.
     - Чего? - поразился Кубатай.  -  На что ты жить-то будешь?
Кому твой русский язык нужен, кроме нашей конторы?
     Смолянин гордо потряс в воздухе кулечком с яйцами.
     - Вот оно - мое  будущее!  Организую я компанию, назову ее
"Я+Я". Буду яйцами торговать.
     - Почему "Я+Я"? - изумился Кубатай.
     - "Я плюс Яйца"! - пояснил Смолянин. - Звучит?
     - Ну, в  общем, да, - признался  Кубатай. - Только  ж яйца
твои кончатся быстро, вот и прогоришь.
     Смолянин загадочно улыбнулся.
     - Во-первых,  золотые  яйца  товар  дорогой,  штучный,  на
любителя. А во-вторых - он  невольно  схватился  за поясницу, -
во-вторых прав был Манарбит.
     - В чем прав?
     - Остаются   кое-какие   свойства   после   пребывания   в
этномагическом поле! - загадочно изрек толмач и пришпорил коня.
     Кубатай, разинув  рот,  следил за стелющимся за Смолянином
облаком пыли. Потом тревожно сказал:
     - Что ж мне-то останется? А, Иван?
     - Весной увидишь, - дипломатично предположил дурак.
     Кубатай кивнул и сказал:
     - Придется мне  с Кейсеролла молоко требовать за вредность
работы. Молоко... и сливочки, и сметанку...
     Так и поехали  дальше  -  Илья с Аленой и  Алеша  с  Лизой
счастливые,  Добрыня   -   надежд   преисполненный,  Кубатай  -
задумчивый, а Иван-дурак, по обыкновению, радостный.

     А  при  дворе князя Владимира тем временем начинался  бал.
Была   приглашена   вся  знать   русская,   послы   кавказские,
половецкие, и  печенежские, татарва пленная да киргизы заезжие.
Столы ломились от икры, блинов да зелена вина.
     Лишь Василиса  Прекрасная, сидя в своей горенке, пребывала
в глубокой  печали.  Марья-искусница,  помогающая ей одеваться,
пыталась успокоить княгиню.
     - Ваше  высочество,   верьте  ему!  Он  успеет!  Он  такой
прыткий! Да и мудрец заморский с ним.
     - Прыткий, прыткий,  -  грустно  повторила Василиса. - Все
они прыткие, на обещания-то... Ах! Что же мне делать? Честь моя
под угрозой!
     - Первая часть  Киевского  бала!  -  заявил  заглянувший в
горницу паж. - Василиса, тебя князь кличет!
     - Ах!  -  закатив глаза произнесла Василиса. - Совру,  что
забыла сережки на тумбочке. Но если ко второй  части бала дурак
не приедет - конец мне.
     - А значит - и всей земле  русской,  -  горько  прошептала
Марья. - Татары вконец обнаглели, предлагают Владимиру на дочке
их хана  ожениться!  Сделать  женой младшей, любимой... Попадет
тогда Русь под иго татарское!
     Василиса кивнула.
     - На  двоеженство  Владимир не пойдет. Знает, что слаб  по
мужской части. А  вот если со  мной разведется -  конец...  Ох,
Марьюшка, быть беде!
     ...Иван-дурак в  это время приближался к дворцу Владимира.
Кубатай, сославшись  на  жгучую  потребность  в  семечках,  без
которых  он  лишится  красноречия,  поскакал к Марье  домой.  А
богатыри, оставив Лизу и Алену на ближайшем постоялом дворе, во
весь дух мчались ко Владимиру.
     - Неладно что-то с караулами! -  крикнул  Ивану  Алеша.  -
Больно уж их много! И все не наши, а из половецких наемников да
кавказских волонтеров!
     - Беда, беда, - подтвердил Иван.  -  Что  караулов много -
понятное  дело,  сегодня же Новогодье, праздник великий. А  вот
что нерусь в сторожить отрядили  -  знак  недоверия Владимира к
богатырям.
     И  тут  дорогу  им  заступил караул половецкий.  С  мечами
наголо, да булавами наизготовку.
     - Мы есмь  полноправный  стража  земля  Русская,  -  гордо
крикнул начальник  караула.  -  Куда вы спешить, подозрительный
богатырь?
     - Сдерживай эмоции!  -  шепнул  Иван  Илье.  - Контролируй
силу! Не поддавайся ее темной стороне!
     - Не поддамся, - пообещал Илья, и ответил:
     - Ах вы  грязь  подзаборная, подхвостье песье! Мы богатыри
русские, спешим на праздник княжеский!
     Караул посовещался, и начальник его заявил:
     - Ладна. Разрешай вам проехать  -  только не всем, а трем.
Тот,  черномазый,  с  кладенцом  высокой  убойной  сила,  пусть
обратна едет.
     - Расист! -  завопил  Иван,  которому  попали  по больному
месту. - Бей  их,  мужики! Нас четверо, пока  еще  мы вместе! И
скоро все получим  по  невесте! Девиз  наш  - постоим за  Русь!
Вперед, друзья, не трусь!
     И богатыри  накинулись  на неосторожных половцев. В разгар
боя Алеша крикнул Ивану:
     - Беги к дворцу! Успей отдать сережки!
     - Сейчас, я только пособлю вам трошки, - ответил Иван.
     - Беги, дурак, в твоих руках - Россия!
     - Ну так и быть, - согласился Иван, - меня вы упросили.
     И  Гнедок  резвым  галопом  помчался к дворцу. А  там  уже
начался антракт.  Бояны  и  вечно  недоедающие  летописцы жадно
накинулись на халявное угощение, привычно поругивая официантов,
старающихся  подсунуть  им  подсохшую   икру   и  недобродившую
медовуху.  Владимир,  уже  заметивший  отсутствие  на  Василисе
сережек, нервно  грыз ногти, временами поглядывая на подаренный
татарами портрет ханской дочери. Портрет был  хорош, а невеста,
несмотря  на   явное  малолетство,  князю  нравилась.  Может  и
правда... развестись  с  Василисой?  Тем  более,  что сбывались
худшие опасения Владимира  - насчет Василисы и Кащея. Но где-то
в глубине души  Владимир боялся такого решения. Он понимал, что
это будет предательство Руси,  что  народ ему этого не простит.
Владимир  принялся  за  очередной  ноготь,  посматривая  то  на
портрет юной прелестницы,  то  на дрожащих от страха советников
очередного созыва.
     ...Иван-дурак ворвался  в  дворцовый  сад  как ураган, как
свирепое торнадо, из тех,  что  частенько мнут овсы в муромской
губернии. Соскочил с Гнедка, и побежал, лавируя между пальмами.
     - Террориста! -  завопили  окружающие  дворец стражники. -
Ай-ай!
     Стражники,  как  один,  были  татарами.  "Плохо  дело",  -
подумал  Иван,  доставая  кладенец.  "Хреново",  -   сообразили
стражники, и разбежались.
     Но Ивана ждала еще одна  преграда.  Все  двери, ведущие во
дворец,  оказались  закрыты.  Лишь  после  перерыва,  во  время
великого  народного  гуляния,  их  должны  были  открыть.  Иван
затравленно огляделся.
     - Ивана! - тихонько позвал кто-то.
     - Эй, кто здесь? - испугался Иван.
     - Моя здесь. Я Ахмет,  боян  татарский... - из кустов киви
вылез  маленький  татарин в  разукрашенной  дорогими  каменьями
одежде. - Моя твой друг, Ивана! Моя дураку поможет!
     Сказав это,  татарский  боян  трижды  подпрыгнул на месте,
заставив Ивана вспомнить персидского принца.
     - Потайную дверь открываешь? - поинтересовался дурак.
     - Нет, нет, мой радуется так... Иван, иди за мной.
     Дурак недоверчиво  последовал  за  татарином. И тот привел
его к маленькой потайной двери, спрятанной за бурно разросшимся
баньяном.
     - Откуда мне  знать,  -  продолжал  осторожничать  Иван, -
может там ловушка хитрая, или стражники с булавами?
     - Нет, нет,  Ивана,  это  не  ловушка.  Я хороший татарин,
дружественный. Должен  тебе  один  хороший  попасться, чтобы не
обвиняли тебя в шовинизме. Верь мне, Ивана!
     - Ага, - сообразил Иван,  -  значит ты хороший, и спасаешь
честь татарского народа своим достойным поведением...  Спасибо,
Ахмет!
     - Моя твой друг! - радостно крикнул вслед Ивану татарин. -
Моя о тебе будет песня петь!
     ...Тайными  ходами  пробирался  Иван по дворцу  Владимира,
натыкаясь  то   на   будуарчик  укромный,  то  на  сокровищницу
княжескую, то на скелет, к стене  зачем-то прикованный. Наконец
кончился ход тайной дверкой. Высунулся Иван в нее  - и обомлел.
То  же  гридня  княжеская!  А  дверка  под самым потолком  была
устроена,  прям  над  столом  пиршественным.  Высоко,   однако.
Страшно  прыгать, да  и  шума не оберешься.  А  в гридне  народ
перепуганный, от  страха  жующий  и  пьющий  немеряно. Владимир
сидит мрачнее тучи,  и на портрет девочки в узорчатых шароварах
смотрит задумчиво. А из двери Василиса  выходит,  не  жива,  не
мертва, без сережек самоцветных в ушках розовых...
     Вздохнул  Иван  полной  грудью,  и  вспомнил   Ивана-отца.
Вспомнил наказ его  - постой за Русь-матушку, вспомнил советы -
умей использовать силу.  Вспомнил Иван, и как в детстве камнями
кидался  -  за десять шагов воробью в  глаз  попадал...  Только
велика разница - десять шагов  и  сто,  булыжник увесистый, или
сережка маленькая.
     Только что делать-то - последний  шанс  у  Ивана  остался.
"Нет!  -  подумал Иван.  -  Нет разницы!  Разница  в моем  уме!
Вышвырнуть разницу! Нет мне больше от нее пользы!"
     И не колеблясь  более,  выхватил Иван из-за пазухи сережки
поддельные, на Василисины как две капли воды похожие, и швырнул
их  через  всю гридню.  Блеснули  они  в  свечном  свете,  да и
воткнулись в розовые ушки Василисы.
     - Ах! - воскликнула Василиса, соображая, что же произошло.
- Ах!
     Владимир  обернулся,  подозрительно посмотрел  на  нее,  и
широко  раскрыл  рот.  Сережки!  Самоцветные  сережки  с  синим
камушком болтались в ушках Василисы.
     - Ах! -  с новыми силами  повторила Василиса. - Ты что это
разглядываешь, муженек?
     - Сережки твои  рассматриваю...  -  упавшим голосом сказал
Владимир. - На месте... Соврал Гапончик...
     - Что за  портрет в руках  у тебя?! - завопила Василиса. -
Срамота! Неделю  уж, как в  мою опочивальню не заглядывал, а на
ханскую дочку засмотрелся!
     Иван-дурак, наслаждаясь происходящим,  подальше  высунулся
из дверки и не удержал равновесия.  С  протяжным  воплем  дурак
упал на стол, прямо в жбан с красной икрой.
     - Покушение! - радостно завопил Владимир, стремясь уйти от
деликатной темы. - Стража!
     Из  всех   углов   повыпрыгивали   стражнички  -  половцы,
печенеги,  кавказцы  да татары.  Было  среди  них  и  несколько
русских коллаборационистов.
     "Продал Владимир Русь, -  грустно  подумал Иван. - На пару
дней  отлучились  -  а  он  уже  Русь  продал..."  Но доставать
кладенец дурак не спешил. Он гордо выпрямился и сказал:
     - Погибаю за землю русскую, за дело правое...
     - Иванушка! - завопил вдруг сидящий  за  столом  Емеля.  В
богатых  одеждах  он был почти неузнаваем. - Иванушка!  Стража,
брысь! То побратим мой!
     - Иван-дурак, что ли? - изумился князь, пытаясь разглядеть
лицо Ивана сквозь толстый слой икры. - Облизнись!
     Иван выполнил приказание.
     - Точно.  Он,  шутник...  Ты  откуда взялся? И  что  здесь
делаешь?
     Оценив ситуацию, Иван ответил сразу на второй вопрос:
     - Что делаю?  Разве  негоже богатырю русскому на княжеском
пиру  потрапезничать?  Новогодье  встретить,  с  побратимом  на
свадьбе его чарку выпить?
     - Гоже, - признал Владимир. - А чего раньше не пришел?
     - Русь-матушку защищал,  -  зловеще  сказал Иван. - Только
теперь вижу -  не там! Надо было тебя, собака-князь, уму-разуму
поучить!
     Советники ахнули, бояны торопливо  заскребли  палочками по
бересте. Владимир побагровел.
     - Как ты меня назвал?
     - Собака-князь! - завопил Иван. - Не дорога мне жизнь, раз
ты Русь продал!
     - Как продал? - поразился Владимир. - За сколько? Кому?
     - Кому и за сколько - мне не ведомо, - гордо ответил Иван.
- А вот  как - любому  дураку видно! Почему  распустил  дружину
русскую? Почему в караулах одни нехристи стоят?
     - Так  праздник   же,   -  растерянно  объяснил  князь.  -
Рождество да  Новогодье!  Зазорно  русским  богатырям в дозорах
стоять. Я и нанял разных печенегов, не пожалел казны...
     - Ох дурак  я, дурак, -  прошептал Иван, садясь на блюдо с
черной икрой. - Чего наделал...
     - Помилуй его, Владимир, - прошептала князю Василиса. - Он
за Русь переволновался! А что собакой тебя назвал, так все тебя
так называют, песик мой ласковый...
     Владимир задумался.
     - Я тебе разрешу к татарскому хану  в  гости  съездить,  -
продолжала уламывать князя Василиса.
     - Помилуй  дурака  ради праздника,  -  поддержал  Василису
Емеля. - Помилуй, тятя!
     Неизвестно,  что  решил  бы  князь, но тут  двери  дубовые
распахнулись и в гридню вошли три богатыря с мечами наголо.
     - Милую! - завопил князь. - Ради праздника - всех милую!
     - Молодец,  собака,  -  сказал  Илья, суя меч в  ножны.  -
Отдашь Забаву за Добрынюшку?
     - Отдам... - грустно сказал Владимир. - Вот ироды...
     - А за меня - Марью-искусницу!  -  решил  закрепить  успех
Иван.
     - Машку? Да  хоть  сейчас!  -  заржал  Владимир, приходя в
хорошее расположение духа. - Марья! Пойдешь за Ивана?
     - За  Ивана?  - заколебалась Марья. - Ну,  в  общем,  если
хорошенько подумать, вероятно... да. Пойду!
     - Иди домой,  одевайся  в  платье  подвенечное!  - завопил
Иван. - Сейчас все вместе и поженимся!
     Марья побежала из гридни. А Иван слез со  стола, соскреб с
себя  пригоршню  икры,  намазал  на кус хлеба,  заложил  сверху
бананчиком и с аппетитом съел.
     - Как успехи-то, богатыри? - поинтересовался князь.
     - Кащея в  цепи  заковали!  -  похвастался  Иван. Василиса
побледнела, а Владимир недовольно спросил:
     - Почему не убили?
     - Он же  бессмертный,  -  рассудительно  сказал Добрыня. -
Ничего, лет сто цепи продержатся.
     - Лет сто?  Это хорошо. Это  по нашему. - Владимир встал и
торжественно объявил:
     - Вторая   часть   Киевского   бала!   Гулянье   народное,
патриотическое. Стража - вина народу!
     И советнички с боянами да летописцы  с придворными веселой
гурьбой высыпали на улицу. Высыпали и обомлели.
     Благодать-то  какая!  Свечерело,  на небе звездочки  ясные
зажглись. И  снежок  легонький  с  безоблачного неба посыпался.
Таял, правда,  до земли не долетая,  потому что тепло  было. Но
это не беда.  Главное, все как  положено на Руси  в  Новогодье:
снег, вино, народ веселый, князь добрый.
     - Россияне! -  крикнул Владимир, обращаясь к народу. Народ
притих.  -  В  эту  праздничную  ночь,  -  продолжил  князь,  -
пользуясь поводом хочу  поговорить с вами о жизни. Во-первых, в
этом  году   мы   разогнали   советников,   которые  нам  плохо
советовали.  Это   уже   праздник.   Во-вторых,  набрали  новых
советников,  которые  обещали   советовать  хорошо.  В-третьих,
хороший  урожай   бананов   и   зерновых  не  позволит  простым
труженикам умереть с голоду. Во  всяком  случае,  всем сразу не
позволит.  В-четвертых.  Меня часто упрекают, что я не  помогаю
русичам, которых Кащей в полон  увел,  али  басурманы  пленили.
Сообщаю - басурманы обещали больше  пленных  не  брать, а Кащей
под моим  чутким  руководством  весь  разгромлен. Много россиян
вернутся в этом году домой  и  несказанно  порадуют  сограждан.
В-пятых, об  экономической моще Руси.  В то время, как весь мир
прозябает в невежестве, нашими чародеями сделаны  замечательные
открытия: сапоги-скороходы и скатерть-самобранка. И пусть до их
постановки на поток  дело пока не  дошло, я верю:  скоро  самый
нищий крестьянин будет  добираться  до своего клочка землицы на
сапогах-скороходах и полдничать  от щедрот скатерти-самобранки.
Упрощенные скатерти из холстины, подающие только  черный хлеб и
водицу, будут выпускаться уже в  этом  году.  Все. С Новогодьем
вас, и с рождеством Христовым. Ура. Вопросы будут?
     - Князь! - крикнул кто-то самый  отважный.  -  Ты обещал в
этом году выйти к  народу и крикнуть: "Люб я вам, али  не люб?"
Крикни!
     - Крикни! - поддержала толпа.
     Владимир помрачнел.
     - Это очень трудный  для меня вопрос. Я конечно обещал, но
по здравому  размышлению  передумал.  Не  время сейчас кричать!
Работать надо! Ура! Вина народу!
     - Вина! - закричал народ. И началось гулянье веселое.
     Всюду  с   грохотом   взмывали   фейерверки,  горели  огни
заморские искорчатые, а пьяненький народ болтался по площади от
аттракциона  к   аттракциону.  Кто  на  ковре-самолете  в  небо
взмывал, кто на сапогах-скороходах в пять  секунд вкруг площади
обегал, но более всего народу восхищенно толпилось в том месте,
где братья Черепановы запускали свой паровоз.
     - Запаляй  факел!   Факел  запаляй!  -  кричал  один  брат
другому, сидящему  на  огромной  железной  махине,  более всего
напоминавшей емелину печь.
     - Погодь!  -  степенно  отвечал  тот, - я еще  вентиль  не
закрутил.
     - Так закручивай!  -  и  Черепанов  повернулся  к людям: -
Уважаемая публика! Чудо из чудес! Самодвижущаяся тележка!
     Многотонная  туша  тележки фыркнула  и  обдала  окружающих
клубами горячего пара. Народ с криками и визгом отпрянул.
     - Кто желает  прокатиться!  - надрывался изобретатель. - И
всего лишь за  пятак!  Кто за раз не  убоится,  повезем еще, за
так!
     Но желающих не находилось.  Пар  все сильнее и сильнее бил
из-под колес  паровоза.  И  тут  из  толпы выскочил розовощекий
молодец, запрыгнул на железную махину, уселся рядом с трубой и,
взмахнув рукой, крикнул: - Поехали!
     Лишь  Иван-дурак  бродил среди  веселой  толпы  непривычно
трезвым. Вон уже в сторонке поп Гакон, пришедший  на смену попу
Гапону, венчал Илью  с  Аленой, Никитича  с  Забавой и Алешу  с
Лизой.  Вон  и  Емеля  с Несмеяной в опочивальню  удалились.  А
Марьюшка  все  не шла. Наконец не выдержало  у  дурака  сердце,
оседлал он Гнедка, да и помчался к дому.
     Перед домом пальма стояла, игрушками украшенная, возле нее
тридцать  три  богатыря в чехарду играли. Увидав Ивана  восьмой
богатырь радостно завопил:
     - Иван! С Новогодьем! Тебе Марья записку оставила, возьми!
     И протянул  Ивану  грамотку  берестяную.  Сразу  у  дурака
сердечко захолодело, но не подал он виду, а взял грамотку, да и
стал читать:

     "Иван! Дурачок мой! Прости...
     Не  судьба  нам,  видно,  вместе  жить-поживать  да  детей
наживать.  По  нраву  ты  мне  пришелся,  но  не  было, видать,
настоящей  любви  у меня. И когда увидела  я  мудреца  Кубатая,
поговорила с ним,  да семечки мы вместе пощелкали, загорелась у
меня истинная Любовь в сердце.
     Все  мне Кубатай  рассказал.  И про то,  что  Русь наша  -
остров невеликий, и про то, как на большой земле люди живут, на
железных лягушках по кочкам скачут, да  проблемы мудрые решают.
А  еще мне  Кубатай  рассказал, кем я  была  до включения  поля
окаянного, этномагического. И очень мне это по сердцу пришлось.
Так что - не серчай. Уезжаю  я с Кубатаем, буду жить на большой
земле,  работать  по  профилю.  А  тебе,  Иван,  другая  судьба
назначена. Защищай землю русскую, дерись с басурманами подлыми,
за собакой-князем приглядывай. Прощай. Твоя Марьюшка.
     P.S. Лихой  джигит  Кубатай  шлет  тебе  привет. Просит не
обессудить, коли что не так."

     Бросил Иван грамотку  под ноги, повернулся, да и побрел ко
дворцу Владимира, Гнедка в поводу ведя. Ох, как  грустно у него
на  душе  было!  Ох, как тягостно! И не в том дело, что Марья с
мудрецом  убежала,  негоже  богатырю из-за женщины  переживать.
Русь-то,  она  невелика есть!  И  как  же  ему  ее  защищать от
басурманов, коли их  сами русичи и придумали! Зачем жить, когда
все вокруг - понарошку?
     - Дяденька богатырь! - крикнул  пробегающий  мимо мальчик,
грызущий  свежий  стебель сахарного  тростника.  -  А  вы  коня
сможете поднять?
     - Смогу... - ответил Иван.
     - А если я  на  коня сверху сяду -  осилите?  Или слабо? -
продолжал хитрый малец. Улыбнулся Иван детскому лукавству, да и
махнул рукой:
     - Садись!
     Забрался пацан  на  коня,  выхватил  из-за  пояса сабельку
деревянную, да  и стал ей махать  - точь-в-точь, как  Кубатай в
походе. Иван поднатужился, взвалил Гнедка на плечи, и продолжил
путь ко дворцу. А там  уже  свадьба была в самом разгаре.  Боян
Воха на гишпанском  инструменте играл и пел: "Какая свадьба без
Бояна..." Илья с  Алешей  боролись понарошку, Никитич на забаву
смотрел ласково. И даже пес Владимир,  как  выпил  жбан  зелена
вина, стал почти хорошим. Простой парень, свой в доску.
     - Иван! - крикнул дураку  Алеша.  - Куда ты убежал? Пошли,
пить будем, былины слушать, о любви говорить! Пошли!
     - Сейчас,  Алешенька,  -  сказал  ласково Иван. -  Мне  уж
полегчало.
     А пацан, что на Гнедке  сидел,  сабелькой  помахивал, да и
кричал тонким голоском:
     - Ах ты нечисть  басурманская!  Не топчи землю русскую! Не
неволь красных девиц! Есть теперь богатырь, что даст вам отпор!
Это я, Лумумба сын Иванович!.. Дяденька  богатырь,  а  я  смогу
богатырем стать?
     - Сможешь! - смахивая плечом слезу сказал Иван. - Спасибо,
малец.  Понял  я  теперь,  пока  не  перевелись на Руси  сердца
отважные да души простые, найдется для богатыря работа... Пусть
Русь наша - остров маленький, пусть!  Зато  мы,  русичи,  душой
богаты! Надо  будет - еще врагов  выдумаем, захотим -  весь мир
островом сделаем! Все нам по плечу, хоть и не все по сердцу.
     Задумался малец, видать, над словами мудреными, и блеснула
в его глазенках  искра отваги богатырской. А Иван стоял посреди
народа веселого,  Гнедка  на  вытянутых  руках  держа, и снежок
новогодний на  голову  его  дурную  падал,  покрывая ее сединой
преждевременной.
     - Быть мне воеводою, - прошептал Иван. - Быть!  А с тобой,
Кубатай-хитрец, и с тобой, Марья-разлучница, мы еще встретимся!
     На том мы наших друзей и оставим, читатель. Впереди им еще
много  дел  предстоит,  пусть  хоть  в  праздник от наших  глаз
спрячутся. А Русь - она стояла, стоит, и стоять будет!

Last-modified: Sun, 19 Jul 1998 14:36:39 GMT

Оцените этот текст: