Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     Роман принадлежит перу Чарльза Бича (оригинальное название
"Пропавшая Леонора"); Майн Рид является редактором текста этого
произведения.
---------------------------------------------------------------
 Источник: электронный текст из HarryFan CD.
 Коррекция текста, устранение опечаток - Б.А.Бердичевский.
 9.11.97
---------------------------------------------------------------





     Первое  важное  событие в моей жизни произошло 22 мая 1831
года. Я в этот день родился.
     Шесть недель спустя произошло другое событие, которое, без
сомнения, имело влияние на мою судьбу: меня окрестили и назвали
Роландом Стоуном.
     Род мой, насколько это  видно  из  древней  истории  и  из
Ветхого Завета, старинный. В числе моих предков числится, между
прочим,  Ной, построивший знаменитый корабль-ковчег, где он был
сам капитаном. Но отец мой не принадлежал  к  знати  и  добывал
кусок  хлеба  честной  и  тяжелой  работой.  Он был седельным и
шорным мастером, и мастерская его помещалась на одной из темных
улицах города Дублина. Звали моего отца Вильям Стоун.  Когда  я
вспоминаю  о  своем  отце,  я чувствую в душе большую гордость,
потому что он был добрым и трудолюбивым человеком и очень нежно
обращался с моей матерью и нами, детьми. Я был бы неблагодарным
сыном, если бы не вспоминал с гордостью о таком отце!
     В характере моей матери не было ничего  замечательного.  Я
был  маленьким  буяном  и,  без  сомнения,  причинял  ей  много
огорчений. Я  склонен  теперь  думать,  что  она  была  ко  мне
довольно   ласкова  и  относилась  вообще  лучше,  чем  я  того
заслуживал. За мою постоянную склонность убегать из дома  и  из
школы  и  пропадать по целым дням неизвестно, где меня прозвали
Роллинг Стоун, что значит катящийся камень.
     Мой отец умер, когда мне было  около  13  лет;  после  его
смерти  в  нашем  доме  завелись  нужда  и  горе.  Нас осталось
четверо: моя мать, я, брат Вильям, на полтора года моложе меня,
и сестра Марта, на три с половиной года младше меня.
     После смерти отца заведывание мастерской и  работу  в  ней
принял на себя седельный мастер Мэтью Лири, который больше года
работал с моим отцом перед его смертью.
     Меня  взяли  из  школы  и поместили в мастерскую, где Лири
постепенно приучал меня к шорному делу.  Я  должен  признаться,
что  этот  человек  обнаружил  замечательное терпение в попытке
научить меня мастерству.
     Он также помогал моей матери своими советами  и  казалось,
что  он  руководствуется искренними заботами о наших интересах.
Дела мастерской он  вел  превосходно  и  весь  доход  аккуратно
вручал  моей матери. Большинство наших соседей отзывались о нем
с величайшей похвалою; часто я слышал от своей матери, что  она
не знает, что было бы с нами, если бы не этот человек.
     В  то  же время Лири обращался со мной очень ласково. Я не
имел никакой причины не любить его.  Между  тем  я  его  просто
ненавидел!
     Я   сознавал   всю   несправедливость   моей  необъяснимой
антипатии, но ничего не мог поделать с собою.  Я  не  только  с
большим трудом переносил его присутствие, но мне даже казалось,
что я никогда не видел более гнусного лица.
     Я  даже  в присутствии его не мог скрыть своей антипатии к
нему, но он как будто не  замечал  этого  и  относился  ко  мне
по-прежнему  ласково. Все его попытки снискать мое расположение
были тщетны и только увеличивали мою ненависть к нему.
     Время шло. С каждым днем  увеличивалось  влияние  Лири  на
наши  дела  и на мою мать, и в той же мере увеличивалась к нему
моя ненависть.
     Моя мать старалась победить эту ненависть,  напоминая  мне
об  его доброте к нашему семейству, об его заботах выучить меня
ремеслу, об его несомненно  высокой  нравственности  и  хороших
привычках.
     Я  ничего  не  мог  возразить  на  эти  аргументы,  но моя
антипатия не зависела от рассуждений: она была инстинктивной.
     Вскоре для меня стало ясно, что  Лири  хочет  в  ближайшем
сделаться  членом  нашего семейства. Мать была глубоко уверена,
что он необходим для нашего существования.
     Моей матери  было  около  тридцати  трех  лет,  и  она  не
казалась   старше   своих   лет.  Это  была  красивая  женщина,
считавшаяся владелицей дома и мастерской. У  Лири  не  было  за
душой  ничего. Он был просто седельным мастером, но когда стало
очевидным, что он намерен воспользоваться случаем и жениться на
моей матери, то все поняли, что он сделается хозяином и дома  и
мастерской.
     Было  очевидно,  что никакие мои усилия не смогут помешать
свершиться этому:  по  мнению  моей  матери,  Лири  был  вполне
достоин заменить ей первого мужа.
     Я  пытался  ее  отговорить,  но  не  мог  привести никаких
аргументов   против   этого   брака,   кроме   своего   личного
предубеждения.
     Мое  отношение  к новому замужеству матери привело к тому,
что она охладела  ко  мне.  Когда  я  окончательно  убедился  в
твердости  ее намерения сделаться женой Лири, то решил побороть
свое предубеждение против мистера Лири, потому что знал  о  той
власти,  какую  он  будет иметь надо мною, когда сделается моим
отчимом.
     Попытка моя не удалась. Я не мог победить своей  ненависти
к  нему.  Но  никогда я не предполагал, чтобы с человеком могла
произойти  такая  разительная  и  внезапная   перемена,   какая
произошла с мистером Лири после его женитьбы на моей матери.
     Он больше уже не был прежним скромным работником. Он сразу
перестал   обращаться   со  мной  ласково,  а  заговорил  таким
повелительным и властным тоном, каким даже  мой  покойный  отец
никогда не говорил со мною.
     Мистер Лири был до сих пор прилежным работником, но теперь
он нанял  другого  человека  для работы в мастерской, который и
работал в ней вместе со мною. Сам же  мистер  Лири  всем  своим
поведением  доказывал.  что  его  дело  заключается в получении
денег, которые мы должны зарабатывать.
     Все время он проводил в кругу своих новых знакомых,  людей
невоздержанных,   домой   являлся   почти  постоянно  пьяным  и
обращался с моей матерью грубо и жестоко. И все  это  началось,
когда не прошло еще и трех недель после свадьбы.
     Я  не  скрывал от мистера Лири своего мнения о нем и о его
поведении, и это вскоре привело к тому, что оставаться в  своей
семье я больше не мог.
     Наши разногласия и столкновения с каждым днем усиливались,
пока  мистер  Лири  не объявил, что я неблагодарный негодяй, не
оценивший его забот обо мне, что он ничего не может сделать  со
мною, поэтому я не могу больше оставаться в его доме!
     Он  долго  совещался  с моей матерью о том, что сделать со
мною, и результатом этих совещаний было решение отправить  меня
в море.
     Я  не  знаю, какие он использовал аргументы, но только они
подействовали на мою мать, и она  согласилась  с  его  планами.
Вскоре  после  этого я был определен учеником на парусное судно
"Надежда", совершавшее рейсы между Дублином и  Новым  Орлеаном.
Капитаном этого судна был Джон Браннон.
     - Море  - подходящее для тебя место, - сказал мистер Лири,
после того как представил меня капитану Браннону. - На  корабле
ты научишься вести себя и обращаться со старшими с уважением.
     Мистер  Лири  думал, посылая меня в море, отомстить мне за
мое плохое отношение к нему, но он ошибался. Если бы  он  знал,
что  этим  он  доставил  мне только удовольствие, то, наверное,
постарался бы подольше держать меня дома в мастерской.
     Так как я  уже  и  сам  решил  оставить  дом,  то  я  даже
обрадовался,  что меня отсылают. Мне только тяжело и жалко было
оставлять мою мать, брата и маленькую сестру в  жестоких  руках
мистера Лири.
     Но  что я мог сделать? Мне не было еще и четырнадцати лет,
и я не мог бы сам содержать их. Ненависть у нас с мистером Лири
была обоюдная, и если он не будет больше видеть меня, то, может
быть, станет лучше обращаться  с  моими  близкими.  Только  эта
мысль и утешала меня, когда я расставался с ними.
     Моя  мать  хотела  проводить  меня  до  корабля,  но этому
воспрепятствовал мистер Лири, сказав, что он сам проводит меня.
     С мистером Лири мы  расстались  на  корабле,  и  когда  он
уходил,  я  крикнул ему: "Мистер Лири! Если вы в мое отсутствие
будете дурно обращаться с моей матерью, братом или сестрою,  то
я вас убью, когда возвращусь назад." Он ничего не ответил.




     На   корабле   "Надежда"  я  оказался  в  очень  печальном
положении. Я был там самым  последним  человеком.  Весь  экипаж
пользовался  мною  для своих личных услуг. Только один человек,
боцман, прозванный своими товарищами Сторми-Джеком, что  значит
Бурный  Джек, за вспыльчивый характер, относился ко мне ласково
и защищал меня от  своих  товарищей.  Благодаря  заступничеству
"Бурного", мое положение на корабле значительно улучшилось.
     После  одной  ссоры  с  корабельным  плотником, виновником
которой был последний, Бурного  избили,  связали  и  заперли  в
трюме.   Такое   несправедливое   наказание  страшно  возмутило
Бурного, и он решил по прибытии в Новый Орлеан дезертировать.
     За несколько  дней  до  прихода  в  Новый  Орлеан  Бурного
освободили, но мысль о бегстве не покидала его.
     Мне  удалось,  хотя и с большим трудом, убедить Бурного не
покидать меня на корабле, а взять с собою.
     Через два дня после нашего прибытия  в  Новый  Орлеан,  он
попросил  разрешения  сойти  на  берег,  а  также,  чтобы и мне
позволено было сопровождать его. Капитан разрешил, полагая, что
Бурного удержит от побега  недополученное  жалованье.  Мысль  о
том,  чтобы мальчик, подобный мне, решился покинуть корабль, не
могла прийти капитану в голову.
     Мы оставили корабль, чтобы больше на него не возвращаться.
     Мы сосчитали наши деньги. У Бурного было 12  шиллингов,  у
меня  же  только  полкроны. Бурный чувствовал большое искушение
зайти в кабачок, но, в конце концов, вышел победителем из  этой
тяжелой  для него борьбы. Сознание ответственности не только за
себя, но и за меня удержало его от этого искушения.
     Мы  решили  первое   время   избегать   мест,   посещаемых
обыкновенно  моряками,  чтобы не быть пойманными и водворенными
снова на "Надежду".
     Через несколько дней Бурный нашел себе занятие. Мне же  он
предложил  пока заняться продажею газет. Я, конечно, с радостью
принял это предложение.
     На  следующий  день,  рано  утром,  Бурный  отправился  на
работу,  а  я  в  редакцию  за  газетами.  Мой первый дебют был
необыкновенно удачен. Я распродал к вечеру все газеты и получил
100 центов чистой прибыли. В этот день я был  самым  счастливым
человеком  на  свете.  Я  спешил  домой, чтобы поскорее увидеть
Бурного и сообщить ему о своих успехах.
     Когда я пришел домой, Бурного еще не было. Проходил час за
часом и, наконец, наступила ночь, но Бурного все  не  было.  На
другой день он тоже не пришел. Я пробродил весь день по городу,
надеясь где-нибудь его встретить, но поиски мои были напрасны.
     Прошло  три  дня,  а Бурный не показывался. Моя квартирная
хозяйка забрала все мои деньги и через несколько  дней  вежливо
простилась  со  мною,  пожелав мне всяких благ, и довольно ясно
намекнула мне, чтобы я не трудился возвращаться к ней.
     Итак, я был брошен! Один, без  знакомых,  без  денег,  без
крова, в чужом, незнакомом городе! Я бродил по улицам со своими
мрачными  мыслями,  пока  не почувствовал страшной усталости. Я
сел на  ступеньках  крыльца  одного  ресторана,  чтобы  немного
отдохнуть.   Над   дверью  бакалейной  лавки,  находившейся  на
противоположной стороне улицы, я прочел имя  и  фамилию:  "Джон
Салливэн".  При  виде  этой знакомой фамилии во мне пробудилась
надежда.
     Около четырех лет тому назад один бакалейный  торговец,  с
которым  мои  родители имели дела, эмигрировал в Америку. Звали
его  Джон  Салливэн.  Разве  не  могло  быть,  что  эта   лавка
принадлежит именно тому человеку?
     Я  встал  и  перешел через улицу. Войдя в лавку, я спросил
молодого человека, находившегося за прилавком, дома  ли  мистер
Салливэн.
     - Он  наверху,  -  сказал юноша. - Вы желаете повидаться с
ним?
     Я ответил утвердительно, и мистера Салливэна позвали вниз.
     Джон Салливэн, которого я знал в Дублине,  был  массивного
роста с рыжеватыми волосами, но тот, который вошел в лавку, был
человеком  около  шести  футов,  с  темными  волосами и длинной
черной бородой.
     Салливэн, который эмигрировал  из  Дублина  в  Америку,  и
Салливэн,  который  стоял  передо  мной,  были  два  совершенно
различных человека.
     - Ну, мой  милый,  чего  вы  хотите  от  меня?  -  спросил
собственник лавки, бросив на меня любопытствующий взгляд.
     - Ничего, - пробормотал я в ответ, сильно сконфузившись.
     - Тогда зачем же вы меня звали? - спросил он.
     После мучительного колебания я объяснил ему, что, прочитав
его имя  на  вывеске, я надеялся найти человека, которого зовут
так же, как и его, с которым я был знаком в Ирландии и  который
эмигрировал в Америку.
     - Ага!   -   сказал   он,   иронически   улыбаясь.  -  Мой
прапрадедушка приехал в Америку около 250 лет тому  назад.  Его
звали Джоном Салливэном. Может быть, вы его подразумевали?
     Я  ничего  не  ответил  на этот вопрос и повернулся, чтобы
оставить лавку.
     - Постойте, мой милый! - крикнул лавочник. -  Я  не  хочу,
чтобы  меня  беспокоили  и  заставляли  спускаться  вниз  из-за
пустяков. Предположим, что я тот самый Джон Салливэн,  которого
вы знали; чего же вы бы от него хотели?
     - Я бы посоветовался с ним, что мне делать, - ответил я. -
Я здесь чужой, не имею ни квартиры, ни друзей, ни денег!
     В  ответ  на это лавочник стал меня подробно расспрашивать
обо всем, подвергая меня самому  строгому  допросу  и,  видимо,
желая удостовериться, правду ли я говорю или нет.
     Выслушав все, он посоветовал мне вернуться на "Надежду", с
которой я бежал.
     Я  сказал, что такой совет не могу исполнить, и что, кроме
того, уже около трех дней ничего не ел.
     Мой ответ сразу изменил его отношение ко мне.
     - Вильям!  -  сказал  он,  -  не  можете   ли   вы   найти
какое-нибудь дело для этого мальчика на несколько дней?
     Вильям ответил, что может.
     Мистер   Салливэн  ушел  наверх,  а  я,  решив,  что  дело
относительно меня покончено, повесил на гвоздь свою шляпу.
     Семейство лавочника помещалось в  комнатах,  расположенных
над  лавкой,  и  состояло  из его жены и двух детей, из которых
старшей девочке было около четырех лет.
     Я обедал за одним столом вместе с семейством  лавочника  и
скоро  близко  сошелся  с  ними  и  полюбил  их.  Ко  мне  тоже
относились все хорошо, по-родственному, как к члену  семейства.
Маленькая   девочка  была  существом  эксцентричным,  даже  для
ребенка; говорила она редко и мало.  Когда  же  ей  приходилось
говорить,  то  она  к  каждой  своей  фразе  прибавляла  слова:
"Господи,  помоги  нам!"  Этому  выражению  она  выучилась   от
слуги-ирландца,  и никакие наказания не могли отучить маленькую
Сару от этой привычки.
     - Сара, если ты скажешь еще раз эту  фразу,  то  я  посажу
тебя в темный погреб, - угрожала ей мать.
     - Господи, помоги нам, - отвечала Сара на эту угрозу.
     - Опять!  - вскрикивала мать, и давала девочке два или три
шлепка по спине.
     - О мама, мама! Господи, помоги нам! - вскрикивала, плача,
маленькая   Сара,   снова    бессознательно    совершая    свое
"преступление".
     Прошло  уже  около  пяти  недель,  как  я  жил  у  мистера
Салливэна. Однажды, протирая в лавке оконные стекла, я нечаянно
разбил  большое  и  дорогое   витринное   стекло.   Тотчас   же
почувствовал  такой испуг, какого не испытывал никогда в жизни.
Мистер Салливэн относился ко мне всегда с такой добротой, и вот
как я  отплатил  ему  за  все  его  благодеяния.  Мое  душевное
состояние   было   таким   угнетенным,  что  я  ничего  не  мог
соображать. Единственная мысль овладела мною -  это  немедленно
бежать,  чтобы  не встретиться с мистером Салливэном, который в
это время был наверху. Я схватил свою шляпу и  ушел,  чтобы  не
возвращаться. "Господи, помоги нам", - услышал я уходя, обычную
фразу маленькой Сары, присутствовавшей при этом.





     Я  не  разлюбил морской жизни, а только был неудовлетворен
тем положением,  которое  я  занимал  на  "Надежде",  благодаря
мистеру Лири.
     Убежав  от  мистера  Салливэна,  я  твердо решил поступить
опять на какой-нибудь корабль и поэтому направился к порту.
     Я заметил один корабль, приготовлявшийся в скором  времени
к  отплытию,  и  взошел  на  него. Корабль назывался "Леонора".
Осмотревшись, я заметил человека, которого принял за  капитана,
и  обратился к нему с просьбой дать мне какую-нибудь работу. Но
этот человек не обратил никакого внимания на мою просьбу  и  не
дал  никакого  ответа.  Я твердо решил не уходить с корабля без
ответа. Когда пробило девять часов, я  незаметно  забрался  под
шлюпку и проспал там до утра.
     Рано  утром  я  опять  вышел  на палубу. Капитан, наконец,
обратил на меня внимание и спросил, кто я и что мне нужно.
     Я сказал, что меня зовут Роллинг Стоун.
     - "Катящийся камень!" - воскликнул капитан. - Для чего  же
и откуда вы сюда изволили прикатиться, сэр?
     Капитан  показался мне человеком, заслуживающим доверия, и
я  подробно  и  вполне  искренно   пересказал   ему   все   мои
приключения. В результате меня приняли на корабль.
     Корабль  шел  в  Ливерпуль  с  грузом хлопка и принадлежал
капитану, фамилия которого была Хайленд.
     Нигде со мной лучше не обходились, как на этом корабле.
     У меня не было определенного дела или занятия, но  капитан
Хайленд  постепенно посвящал меня во все тайны морского дела. Я
был почти постоянно при нем, и он всегда заботливо охранял меня
от дурного влияния.
     Приучить меня к работе  капитан  Хайленд  поручил  старому
парусному мастеру. Этот мастер относился ко мне хорошо, как все
остальные,  за  исключением  только одного человека, - старшего
капитанского помощника, мистера Эдуарда Адкинса. С  первого  же
дня моего вступления на корабль Адкинс возненавидел меня, и эту
ненависть   я   сразу   инстинктивно  угадал,  хотя  она  и  не
проявлялась открыто.
     По приходе "Леоноры" в Ливерпуль капитан  Хайленд  на  все
время  стоянки  корабля  пригласил меня к себе в дом. Семейство
капитана Хайленда состояло из жены  и  дочери,  которой  в  это
время было около девяти лет от роду.
     Я  думал, что никого в целом свете не было прекрасней этой
девочки. Может быть, я и ошибался, но таково было мое мнение.
     Наша стоянка в Ливерпуле продолжалась шесть  недель,  и  в
продолжение  всего  этого времени я находился в доме капитана и
был постоянным товарищем его маленькой дочери Леоноры, в  честь
которой назывался так и корабль капитана Хайленда.
     Во  время  стоянки  мой  добрый  покровитель спрашивал, не
желаю  ли  я  съездить  на  несколько  дней  в  Дублин,   чтобы
повидаться  с  матерью.  Я  сказал,  что в Дублине, вероятно, в
настоящее время находится "Надежда" и я могу  легко  попасть  в
руки капитана Браннона.
     За  время  моего  пребывания  в  доме  у Хайлендов Леонора
привыкла называть меня своим братом, и когда  я  расставался  с
нею  на корабле, она была очень опечалена нашей разлукой, и это
доставило мне радость.
     Я не буду очень долго останавливаться на своих  отроческих
годах, чтобы не утомить читателя.
     В  продолжение трех лет я плавал на корабле "Леонора", под
командой капитана Хайленда, между Ливерпулем и Новым Орлеаном.
     Всякий раз, когда мы приходили в Ливерпуль и  пока  стояли
там,  дом капитана Хайленда был моим домом. С каждым посещением
моя дружба с миссис Хайленд и с  прелестной  дочерью  Леонорою,
моей  названной  сестрой,  становилась  все теснее и теснее. На
меня стали смотреть, как на одного из членов семьи.
     Во  время  пребывания  в  Ливерпуле  было  много   случаев
съездить  в  Дублин  и  повидаться  с  моей  матерью.  Но  меня
удерживала боязнь попасть в руки мистера Лири и, кроме того,  я
ничего теперь не мог бы сделать ни для матери, ни для брата, ни
для  сестры.  Я  с надеждой думал о том времени, когда достигну
такого положения, что смогу вырвать из ужасных рук мистера Лири
дорогую мою мать, брата и сестру.
     Прошло уже почти три года  со  дня  моего  поступления  на
"Леонору".  Мы  прибыли  в Новый Орлеан. После прибытия капитан
сейчас же сошел на берег и остановился в  одном  из  отелей.  В
продолжение нескольких дней я его не видел.
     Однажды  на корабль прибыл посыльный и сказал, что капитан
Хайленд болен и немедленно зовет меня к себе.
     Время было летнее, и в Новом Орлеане свирепствовала желтая
лихорадка, унесшая в короткое время в могилу  много  народа.  Я
быстро собрался и отправился в гостиницу, в которой остановился
капитан Хайленд. Я нашел его больным желтой лихорадкой. Когда я
вошел,  он  на  минуту  пришел  в  сознание,  посмотрел на меня
долгим, пристальным взглядом, пожал мне руку и через  несколько
мгновений умер.
     Горе,  которое  я  испытал  при  потере этого дорогого мне
человека, было не меньше, чем когда я потерял отца.
     Тотчас же после смерти  капитана  Хайленда  мистер  Адкинс
принял  команду  над "Леонорой". Я уже говорил о той ненависти,
которую он питал ко мне. При жизни капитана Хайленда он не смел
ее обнаруживать. После же смерти капитана мистер  Адкинс  сразу
проявил  свое  отношение ко мне. Мой ящик с вещами был выброшен
на  берег,  и  мне  немедленно  было  приказано   убираться   с
"Леоноры".
     Опять передо мной грозно встал вопрос, что же мне делать.
     Возвращаться  на  родину  не имело смысла, потому что я не
имел ни денег, ни положения. Мне больше всего хотелось  увидеть
Леонору, которую я очень любил. Но с чем я приеду к ним? Только
с  печальным известием об их незаменимой потере. В конце концов
я решил остаться в Америке и добиться какого-нибудь  положения,
а затем уже явиться на родину.




     В  Новом  Орлеане  в  это  время  было  большое оживление.
Соединенные Штаты объявили войну Мексике  и  производили  набор
волонтеров.  Вместе  с  другими  праздношатающимися записался в
волонтеры и я, и был назначен в кавалерийский полк,  который  в
скором времени по сформировании выступил в поход.
     В  сущности,  это  был  с  моей  стороны  довольно  глупый
поступок. Помню, как нам, вновь поступающим, выдавали  лошадей.
Нас  собрали  нас и привели к месту, где стояли предназначенные
нам  кони,  которых  было  тут  столько  же,  сколько  и   нас,
волонтеров. Нам было сказано:
     - Пусть каждый сам выбирает себе по вкусу и по силам.
     Я,  по  правде  сказать, в лошадях смыслил очень мало. Мне
приглянулся вороной конь, без  отметин,  с  красивой  гривой  и
густым хвостом трубой. Я вскочил на него, но он проявил большой
норов,  и  я  долго  не  мог  его  укротить.  Только  с помощью
товарищей мне удалось  это  сделать.  Таким  же  точно  образом
выбирали  себе  коней  и мои товарищи. Кому какого коня удалось
себе захватить и объездить, тот с тем конем и оставался.
     В полку я близко сошелся  с  одним  молодым  человеком  из
штата  Огайо  по  имени  Дэйтон.  Мы  с  ним вместе провели всю
компанию.
     Я не особенно много чего видел на этой войне и в настоящем
бою был только два раза: в  сражениях  при  Буэна-Виста  и  при
Церро-Гордо.
     Во  время одной схватки под Дейтоном была убита лошадь. Он
упал вместе с нею. Я не мог остановиться и узнать, что  сталось
с моим другом, так как находился в строю и своей остановкой мог
расстроить  ряды.  По  окончании  преследования  мексиканцев  я
вернулся к тому месту, где в последний раз видел Дэйтона. После
продолжительных розысков я, наконец, нашел его.  Убитая  лошадь
при  падении  сломала  ему ногу и всей своей тяжестью лежала на
больной ноге. В таком  положении  Дэйтон  находился  почти  три
часа.  Освободив  его  с  невероятными трудностями из-под трупа
убитой лошади и устроив более или менее удобно, я отправился  в
лагерь за помощью. Вернувшись обратно с несколькими товарищами,
мы  перенесли  Дэйтона  в лагерь, а через несколько дней он был
отправлен в госпиталь. Это  было  наше  последнее  свидание  во
время мексиканского похода.
     После  этой стычки мне не пришлось больше участвовать ни в
одном боевой действии, да и вообще война уже кончалась,  и  наш
полк охранял сообщение между Вера-Крусом и столицей Мексики.
     В  скором  времени мы получили приказ возвратиться в Новый
Орлеан, где нам уплатили вознаграждение за нашу службу, и кроме
того, каждому участнику войны отвели 150 акров земли.
     В Новом Орлеане было много  спекулянтов,  которые  скупали
нарезанные   волонтерам  земельные  участки.  Одному  из  таких
спекулянтов я продал свой участок за 200 долларов. Кроме  того,
от  полученного  жалованья  у  меня осталось около 50 долларов.
Меня потянуло на родину, и я решил ехать в Дублин повидаться  с
матерью.




     По приезде в Дублин я немедленно направился к нашему дому.
     Но меня ждало страшное разочарование: никого из своих я не
нашел.  Моя  мать  уехала  уже  более  пяти  лет тому назад. От
соседей я узнал следующее: после моего отъезда мистер Лири  все
больше  и  больше  предавался  пьянству.  Работу  он совершенно
забросил. Сначала он пропивал доход, получаемый с мастерской, а
потом стал постепенно пропивать  имущество.  Когда  нечего  уже
было  больше  пропивать, он исчез, оставив в страшной нужде мою
мать с детьми.
     Вместо  того,  чтобы   радоваться,   что,   наконец,   она
избавилась  от негодяя, мать моя стала тосковать о нем и решила
продать остатки  имущества  и  отправиться  на  розыски  своего
бежавшего мужа.
     Выручив  около  90  фунтов  стерлингов  от  продажи дома и
мастерской,  она  вместе  с  детьми  отправилась  в  Ливерпуль,
рассчитывая  найти  там мистера Лири, так как Ливерпуль был его
родиной, и по слухам он бежал туда. Вот все,  что  я  узнал  от
соседей.
     Я  немедленно  собрался  и  отправился  в Ливерпуль. Кроме
розысков матери, я сильно хотел повидаться с миссис  Хайленд  и
ее  красавицей-дочерью Леонорой, которые тоже жили в Ливерпуле,
и которых я не видел около трех лет.
     Первое, что я сделал по  приезде  в  Ливерпуль,  -  собрал
адреса  седельных и шорных мастеров, которым я написал письма с
просьбой сообщить мне все то, что им известно о мистере Лири.
     Затем  я  отправился  к  миссис  Хайленд.  Тут  меня  ждал
страшный удар. Я рассчитывал на родственную, сердечную встречу,
но  принят  был более, чем холодно, и миссис Хайленд всем своим
поведением  давала  мне  понять,  что  крайне   удивлена   моим
посещением.  Леонора, которой было 16 лет и которая из девочки,
какою  я  ее  оставил,   превратилась   во   взрослую   девушку
удивительной красоты, тоже приняла меня очень сухо и холодно.
     Я  до  того  был  ошеломлен  таким приемом, что совершенно
растерялся и по уходе от миссис Хайленд долго не мог  прийти  в
себя.
     Мало-помалу  я  привел  в  порядок свои мысли и стал более
хладнокровно обсуждать свое положение.  Первая  мысль,  которая
пришла  мне  в  голову,  была, что я кем-нибудь оклеветан перед
миссис Хайленд и  своей  названной  сестрой.  Это  мог  сделать
только  мистер  Адкинс,  который  был единственным человеком из
всего экипажа "Леоноры", относившимся ко мне  с  ненавистью.  Я
окончательно  остановился  на  этой  мысли и решил на следующий
день снова отправиться к миссис Хайленд и объясниться с  ней  и
Леонорой.
     Когда  на  следующее  утро  я  приближался  к  дому миссис
Хайленд, то увидел, что она стоит у окна. Я позвонил. Открывшая
мне дверь служанка  на  мой  вопрос  ответила,  что  ни  миссис
Хайленд,  ни  Леоноры нет дома. Я оттолкнул от двери изумленную
служанку и прошел в гостиную.
     Служанка  последовала  за  мной;  я  обернулся  к  ней   и
приказал:
     - Скажите  миссис Хайленд, что мистер Роланд Стоун здесь и
не уйдет, пока не поговорит с нею.
     Служанка ушла, и  вскоре  после  этого  в  гостиную  вошла
миссис Хайленд. Она ничего не сказала, а ждала, что я ей скажу.
     - Миссис  Хайленд,  - начал я, - я слишком близко знаком с
вами и слишком глубоко уважаю  вас,  поэтому  мне  не  верится,
чтобы  вы  без  достаточных  причин могли так со мной обойтись.
Сознание, что я ничего дурного  не  сделал  ни  вам,  ни  вашей
семье,  заставило  меня  вернуться  и просить вас объяснить мне
причины такой перемены по отношению  ко  мне.  Ведь  вы  прежде
принимали  меня  здесь,  как родного сына! Что я сделал такого,
чтобы потерять вашу дружбу?
     - Если  вам  ничего  не  говорит  по  этому  поводу   ваша
собственная   совесть,   -  ответила  она,  -  то  нет  никакой
надобности и мне давать вам объяснения; вы все равно ничего  не
поймете.  Но  одно,  я надеюсь, вы поняли: ваши посещения более
нежелательны.
     - Я это понял вчера, - сказал я, - сегодня же я пришел для
объяснений. Ваши собственные слова показывают,  что  прежде  вы
смотрели на меня совсем другими глазами, и я желаю знать, какие
причины заставили вас так изменить свое мнение обо мне.
     - Причина  заключается в том, что вы нисколько не ценили и
не дорожили нашей дружбой. Другого объяснения  я  не  могу  вам
дать, кроме того, что вы оказались виновным в неблагодарности и
в  нечестном  отношении  к  тем,  которые  были  вашими лучшими
друзьями. Ваших же оправданий я выслушивать не желаю.
     - Один только вопрос! - вскричал  я,  стараясь,  насколько
мог,  сдерживать  свои  чувства.  -  Во  имя  справедливости  я
спрашиваю вас, в чем же меня обвиняют? Я не уйду, пока не узнаю
этого.
     Миссис  Хайленд,  возмущенная,  по-видимому,  моим  тоном,
повернулась ко мне спиною и вышла из комнаты.
     Я взял газету и стал читать, или пытался читать.
     Около  двух часов я продолжал это занятие. Потом я встал и
позвонил.
     - Скажите мисс Леоноре, - сказал я  вошедшей  служанке,  -
что  я  желаю  ее  видеть,  и  что вся ливерпульская полиция не
заставит меня удалиться из этого дома, пока я не увижу ее.
     Служанка скрылась  за  дверью,  и  вскоре  после  этого  в
комнату  вошла  Леонора  с  легкой  улыбкой на своем прекрасном
лице.
     - Леонора, - сказал я, когда она вошла, - в вас я  надеюсь
еще  найти  друга,  несмотря на ваш холодный прием. Я прошу вас
объяснить мне все это.
     - Единственное, что могу вам сказать, - сказала она, - что
мама и я, вероятно,  обмануты.  Вас  обвиняет  один  человек  в
неблагодарности  и  других преступлениях, может быть, еще более
ужасных.
     - Адкинс! - вскричал я. - Это  Адкинс,  старший  подшкипер
"Леоноры"! Больше некому!
     - Да, это он вас и обвиняет и, к несчастью, ваше поведение
делало довольно правдоподобной ту историю, которую он рассказал
нам.   О,  Роланд!  Тяжело  было  верить,  что  вы  виноваты  в
неблагодарности   и   в   других   преступлениях,    но    ваше
продолжительное,   необъяснимое   для  нас  отсутствие  служило
доказательством справедливости обвинений. Вы даже  ни  разу  не
написали   нам.  Из  этого  вышло  то,  что  вам  теперь  почти
невозможно восстановить доброе мнение  о  себе  в  глазах  моей
матери.
     - И в ваших, Леонора?
     Она опустила свою голову, не давая ответа.
     - Скажите, в чем же меня обвиняют? - спросил я.
     - Я  хочу,  - ответила она, - Роланд, прежде чем услышу от
вас первое слово оправдания, сказать  вам,  что  я  никогда  не
верила,  чтобы вы были так виновны. Я слишком хорошо вас знала,
чтобы поверить, что вы могли совершить такие поступки при таких
обстоятельства, как вас обвиняют. Это не в вашем характере.
     - Благодарю вас, Леонора! - сказал я. -  Вы  теперь  такая
же,  какою  были  и  раньше,  то есть, самая прекрасная и самая
благородная девушка во всем свете.
     - Не  говорите  этого,   Роланд!   Ничего,   кроме   ваших
собственных слов, не могло бы изменить мое мнение о вас, ведь я
знала  вас  много лет, с тех пор, как мы оба были еще детьми. Я
скажу вам, почему моя мать так относится теперь  к  вам.  Когда
мой  отец  умер  в  Новом Орлеане, мистер Адкинс привел обратно
корабль, и вы не  возвратились  на  нем.  Мы  были  этим  очень
удивлены  и  спросили  мистера  Адкинса о причине, почему он не
привез вас домой. Он сначала не  мог  дать  удовлетворительного
объяснения,  но  когда  мы  стали  настаивать,  он объяснил. Он
сказал нам, что вы не только пренебрегли своими обязанностями и
доставили много горя моему отцу, когда он находился на смертном
одре, но, узнав, что нет никакой надежды на его  выздоровление,
вы стали обращаться с ним пренебрежительно.
     Он  рассказал, что вы еще перед смертью моего отца убежали
с корабля, и никакие его просьбы не могли убедить вас  остаться
с  ним.  Это  не  могло  быть правдой, я знала, что вы не могли
этого сделать. Но моя мать думает, что в обвинениях, возводимых
на вас мистером Адкинсом, есть частица правды, и она вам  этого
никогда не простит. Ваш обвинитель утверждает также, что, когда
вы  оставили корабль, то захватили часть чужих вещей, но это он
сказал несколько месяцев спустя, когда и самая  мысль  о  вашем
возвращении сюда стала казаться невозможной.
     - Где же теперь мистер Адкинс? - спросил я.
     - Он  в  настоящее  время  в  плавании,  на пути из Нового
Орлеана, на "Леоноре". Он овладел доверием моей матери и служит
у нас капитаном "Леоноры". Недавно он сделался мне окончательно
противен, когда объяснился мне в любви. Это было  уже  слишком!
Моя  мать,  я боюсь, слишком уж доверяет всему, что он говорит.
Она очень благодарна ему за его внимание к моему отцу перед его
смертью  и  за  те  заботы,  которые  он  проявляет   о   нашем
благополучии.   В   последнее   время   его   обращение  сильно
изменилось. Он держит себя так, как будто  он  уже  член  нашей
семьи  и  собственник  корабля. Я думаю, что он через несколько
дней прибудет в Ливерпуль.
     - Я хотел бы, чтобы он был в Ливерпуле теперь, - сказал я.
- Когда он приедет, я заставлю его  признаться,  что  он  лжец,
Леонора!  Никто никогда не относился ко мне с большей добротою,
чем ваш отец и ваша мать. И не в моем характере платить  им  за
это  неблагодарностью и подлостью! Корабль вашего отца был моим
домом; я не покинул бы этого дома без достаточных причин.  Меня
прогнал  с корабля сам этот негодяй, который меня же и обвинил.
Я останусь в Ливерпуле до его возвращения и когда разоблачу его
и докажу, насколько я ценил вашу дружбу, я снова уйду с  чистым
сердцем и полным сознанием своей правоты!
     Расставаясь,  я  просил  Леонору  передать  матери, что не
потревожу ее больше своим посещением до приезда мистера Адкинса
и тогда только явлюсь, чтобы доказать, что я не был виновным  в
тех преступлениях, которые возводит на меня этот человек.
     На этом моя беседа с Леонорой закончилась.




     Вскоре  я  получил  ответ от двух шорных мастеров, которые
знали мистера Лири. Мне сообщили, что Лири действительно жил  в
Ливерпуле, но года три или четыре тому назад уехал в Австралию.
Я  отправился  по адресам и лично расспросил обо всем шорников,
чтобы найти какие-нибудь следы моей матери.
     Мистер Лири уехал в Австралию один, но в скором времени  в
Ливерпуль  приехала  какая-то женщина, по-видимому, его жена, и
все о нем разузнала. Без сомнения, это была моя  мать.  Но  где
она теперь и как жила в продолжении этих пяти лет? Все это было
покрыто  мраком,  рассеять  который мне не удалось, несмотря на
все  мои   старания.   Я   остановился   на   самом   вероятном
предположении,  что  она  вслед  за мистером Лири отправились в
Австралию, и, следовательно, для розысков мне придется, в конце
концов, ехать в Австралию самому.
     Пока же я решил остаться в Ливерпуле и  дождаться  приезда
мистера Адкинса. Надо было разоблачить этого негодяя. Я слишком
дорожил  дружбою  миссис  Хайленд и, должен сознаться, сильно и
страстно полюбил Леонору, свою названую сестру.
     Прошло уже около трех недель после моего посещения  миссис
Хайленд  и  ее  дочери. Просматривая "Корабельный указатель", я
прочитал о прибытии из Нового Орлеана "Леоноры",  под  командой
капитана Адкинса.
     Я  отправился  тотчас  же  на  док  и  нашел "Леонору", но
мистера Адкинса на корабле уже не было. По прибытии он сошел на
берег  и  отправился  в  гостиницу,   в   которой   обыкновенно
останавливался, когда бывал в Ливерпуле.
     В  гостинице  я  его  уже  не  застал.  Мне сообщили, что,
позавтракав, он утром ушел из дому.
     Из гостиницы я в сильном волнении поспешил к  дому  миссис
Хайленд.  Как  я  и  предполагал,  мистер  Адкинс  был у миссис
Хайленд. Когда я  подошел  к  двери,  Адкинс  как  раз  выходил
оттуда.
     - Здравствуйте,  мистер  Адкинс!  -  сказал  я, сдерживая,
насколько возможно, душивший меня гнев. - Мы опять встречаемся,
и уверяю вас, к моему глубокому удовольствию.
     Он хотел пройти не отвечая, но я загородил ему дорогу.
     - Кто вы такой и что вам  от  меня  нужно?  -  спросил  он
заносчиво  и с тем вызывающим видом, какой он любил принимать и
прежде.
     - Я Роланд Стоун, - ответил я, - и  желаю  вас  видеть  по
чрезвычайно важному делу.
     - Ну вот, вы видите меня! Что это за важное дело?
     - Я  могу  сообщить  это  вам  только в присутствии миссис
Хайленд и ее дочери.
     - Миссис Хайленд не желает вас видеть, - сказал Адкинс,  -
а  еще менее, я думаю, ее дочь. От себя добавлю, что я не желаю
иметь с вами никаких дел.
     - Я могу поверить только последней части вашего сообщения,
- ответил я, - но бывает такая необходимость, когда  делаешь  и
то,  что  не  особенно  нравится.  Если  в  вас есть хоть искра
мужества, то вернемся в дом и вы  повторите  миссис  Хайленд  в
моем присутствии то, что вы сказали за моей спиной.
     - Я  опять повторяю, что я не желаю говорить с вами. Дайте
мне дорогу!
     Сказав  это,  Адкинс  сделал  жест,  как  бы   намереваясь
отстранить меня с дороги.
     - Я  дам  тебе  дорогу,  негодяй,  когда  ты исполнишь мое
приказание, - и, схватив его за шиворот, я повернул его к дому.
     Он сопротивлялся и ударил  меня.  Я  возвратил  ему  удар,
причем сам остался на ногах, а он, покачнувшись, упал на порог.
     Теперь  я  потерял  всякое  самообладание.  Я  позвонил  и
схватил Адкинса за волосы с целью втащить его в дом, но  в  это
время подоспели трое полицейских.
     После   продолжительной  борьбы  с  полицейскими,  которым
помогал Адкинс и какой-то случайный прохожий, я,  наконец,  был
побежден, и мне на руки надели железные наручники.
     Когда меня повели, я заметил, что миссис Хайленд и Леонора
были  у  окна  и,  без  сомнения,  были  свидетельницами  всего
происшествия. Меня привели в участок и заперли в камеру.
     На следующее утро меня привели к судье. Адкинс обвинял,  а
три полицейских и прохожий, принявший участие в борьбе со мной,
были свидетелями. Я был приговорен к двум неделям тюрьмы.
     На  восьмой  день  моего  заключения  я был очень удивлен,
когда мне объявили, что меня желают видеть два посетителя.
     Оказалось, что это были  мои  старые  приятели.  Один  был
Вильтон, второй подшкипер капитана Хайленда, а другой - плотник
Мейсен, тоже с "Леоноры".
     Когда  я  был на "Леоноре", оба эти человека относились ко
мне очень хорошо, и я очень обрадовался их приходу,  но  я  еще
больше  обрадовался,  когда  узнал причину их посещения. Мейсен
сказал мне, что он до сих пор  плотник  на  "Леоноре".  Недавно
мисс  Хайленд приходила к нему на борт, чтобы узнать всю правду
об отношениях между Адкинсом и мною и о  причинах,  заставивших
меня покинуть "Леонору" после смерти капитана Хайленда.
     - Я  был очень рад, когда узнал, что вы вернулись, Роланд,
- сказал Мейсен, - но в то же время был огорчен, узнав о  ваших
теперешних   злоключениях.   Я   решил   вывести  вас  из  того
затруднительного положения, в котором  вы  находитесь,  хотя  я
могу  за  это  потерять  свое место. Я рассказал ей всю правду,
сказал, что Адкинс человек дурной, и что я докажу это. Я обещал
ей также посетить вас. Вильтон теперь служит шкипером на другом
судне, и я взял его с собой, зная, что  он  тоже  может  помочь
вам.
     - Ничто не доставит мне большего удовольствия, как увидеть
Адкинса потерявшим место командира "Леоноры", - сказал Вильтон,
- потому  что  я  знаю,  что  он  обкрадывает  вдову. Мы должны
доказать миссис Хайленд, что она доверяет негодяю.
     Вильтон и Мейсен пробыли со мной почти час; мы  решили  не
предпринимать ничего до моего освобождения. Когда же я выйду из
тюрьмы,  мы узнаем время, в которое можно будет застать Адкинса
и миссис Хайленд вместе, и явимся все трое, чтобы  окончательно
изобличить его.
     Освободившись,  я  в  тот  же день повидался с Вильтоном и
Мейсеном. Тут я узнал, что Леонора сама обещала известить  нас,
когда Адкинс будет у матери.




     Леонора  не  обманула  меня. Через два дня после выхода из
тюрьмы я получил от нее известие, что Адкинс будет у ее  матери
на  следующий день, и чтобы я со своими приятелями явился около
половины десятого.
     Получив это известие,  я  немедленно  уведомил  Мейсена  и
Вильтона, и мы назначили друг другу свидание на следующее утро.
Утром  я  встретил своих приятелей в назначенном месте, и около
девяти часов мы направились к дому миссис Хайленд.
     Когда мы подходили к дому, я увидел Леонору  у  окна.  Она
заметила  нас  и  встала  со  своего места. Я позвонил, и дверь
отперла сама Леонора. Без колебаний она ввела нас всех троих  в
гостиную, где мы увидели Адкинса и миссис Хайленд.
     - Что  нужно  этим  людям? - вскричала, увидев нас, миссис
Хайленд, голосом, выражавшим не  столько  негодование,  сколько
тревогу.
     - Эти  джентльмены  желают  видеть  вас  по  делу, мама, -
сказала Леонора. - Опасаться их нечего. Они наши друзья.
     Сказав это, Леонора пригласила нас сесть.
     Адкинс ничего не сказал, но я видел по выражению его лица,
что он считает игру проигранной, а себя погибшим человеком.
     - Миссис  Хайленд,  -  сказал  Вильтон   после   короткого
молчания,  -  я  пришел  сюда  из  чувства  долга,  который мне
следовало выполнить давно. Я был другом вашего мужа, с  которым
я  проплавал  около  9  лет.  Я был на "Леоноре", когда капитан
Хайленд умер в Новом Орлеане. Я узнал о том, что рассказал  вам
мистер  Адкинс  про  этого  молодого  человека. Все это - ложь.
Когда в Новом Орлеане заболел ваш  муж  и  затем  умер,  мистер
Адкинс   все   это   время  пьянствовал  и  пренебрегал  своими
обязанностями.  Роланд  не  убегал  с  корабля  и  не  оставлял
капитана  Хайленда,  он  один  из  всей  команды  был  с  ним и
заботился о нем до самой смерти. Мистер Адкинс никогда не любил
Роланда. Когда Адкинс сделался командиром, он не пустил Роланда
на корабль, мало того, он не дал ему даже вернуться на  родину.
Я  провел с Адкинсом только одно плавание после смерти капитана
Хайленда и увидел, что оставаться с ним не могу, если  не  хочу
сделаться  таким  же  негодяем,  как  он. Вот причина, почему я
оставил "Леонору". Миссис Хайленд, - продолжал Вильтон, в  упор
глядя  на  Адкинса,  -  я  в  присутствии  мистера  Адкинса, не
колеблясь, говорю, что он дурной человек, что он обокрал вас  и
продолжает обкрадывать.
     - Эти  люди  в  заговоре,  чтобы погубить меня! - вскричал
Адкинс, вскакивая на ноги. - Я подозреваю, что они  подкуплены.
Трое  мужчин  и  одна  женщина - это слишком много, чтобы я мог
состязаться с ними!
     Миссис  Хайленд  не  обратила  никакого  внимания  на  это
замечание, но, обернувшись к Мейсену, сказала:
     - Я знаю вас давно, мистер Мейсен. Что вы можете сказать?
     - Подтверждаю  справедливость  того, что сказал вам сейчас
мистер Вильтон, - отвечал Мейсен. - Роланд и в моих  глазах  не
сделал ничего такого, за что стоило бы его лишать вашей дружбы.
Я  давно  знаю,  что  капитан  Адкинс  негодяй, и только боязнь
лишиться места удерживала меня от  желания  высказать  вам  все
это. Услыхав, что, благодаря этому разбойнику Роланд лишился не
только  вашей  дружбы, но и посажен под арест, я не стал больше
колебаться и решил открыть вам все. Адкинс -  бесчестный,  злой
человек и я могу доказать это.
     - Продолжайте! Продолжайте! - вскричал Адкинс, - ваша цель
теперь ясна. Конечно, мое слово ничего уже не значит.
     - Он  сказал  единственный раз в жизни правду, - обратился
Мейсен к миссис Хайленд. - Действительно, его  слово  не  имеет
никакой цены для тех, кто его знает.
     - Теперь,  Роланд, - сказала миссис Хайленд, - что скажете
вы?
     - Очень немного, - отвечал я. - Я бы не  хотел,  чтобы  вы
думали  дурно  обо  мне.  Мучительна была мысль, что вы считали
меня неблагодарным. Ваше  прежнее  ласковое  отношение  ко  мне
побудило   меня   попытаться   доказать   вам,  что  я  не  был
неблагодарным.  Вы   теперь   видите,   насколько   справедливы
обвинения  Адкинса.  После  этого  объяснения  я не буду больше
беспокоить вас. Я не хочу настаивать на  возобновлении  дружбы,
которую  я,  по вашему мнению, поколебал. Я только желал, чтобы
вы знали, что я был ее достоин.
     - Теперь, джентльмены, - сказал  Адкинс,  -  вы,  наконец,
удовлетворены  всем  сказанным обо мне, и я могу себе позволить
оставить вас, - и, обратившись к миссис Хайленд, прибавил: -  Я
снова  увижусь с вами, сударыня, когда вы освободитесь от этого
общества.
     Он встал и направился к выходу.
     - Стоп! - сказал Мейсен, загораживая ему выход.  -  Миссис
Хайленд, я знаю достаточно об этом человеке и об его бесчестных
делах.  Справедливо  будет отдать его в руки полиции. Угодно ли
вам послать за нею?
     Миссис Хайленд молчала. Я посмотрел на Адкинса  и  увидел,
что  мой  триумф  над  ним  был  полным.  Его  собственный  вид
доказывал его вину. Дополнила мою  победу  Леонора,  которая  с
величайшим  интересом  отнеслась  ко  всему  происшедшему  и не
скрывала  своего  удовольствия  при  виде   полного   поражения
Адкинса.

     На  предложение  Мейсена отдать Адкинса в руки полиции как
мошенника она ответила:
     - Отпустите его, мама, с тем, чтобы он никогда и близко  к
нам не подходил.
     - Да,  отпустите  его,  -  повторила миссис Хайленд. - Мне
нужно подумать, прежде чем что-нибудь предпринять.
     Мейсен отворил дверь, и Адкинс с опущенной головой вышел.
     После его ухода  миссис  Хайленд  заговорила  первая.  Она
сказала:
     - О  вас,  мистер Вильтон, и о вас, мистер Мейсен, я часто
слышала от моего покойного мужа самые лучшие  отзывы,  и  я  не
имею   причин  не  верить  этим  отзывам.  С  вами,  Роланд,  -
продолжала она, посмотрев на  меня  взглядом,  напомнившим  мне
нашу  старую  дружбу,  -  с  вами  я знакома много лет. Главная
причина  моего  сомнения   относительно   вашей   честности   и
благодарности  была  следующая.  Я думала, что благодаря нашему
отношению к вам, которое было вам хорошо  известно,  вы  должны
были  после  смерти  моего  мужа  вернуться  к нам. Вы этого не
сделали, и факты, как вы видите, были сильно против вас. Теперь
факты доказывают, что я была обманута Адкинсом, но тогда  я  не
знала правды. Кроме того, я не знала об отношении Адкинса к вам
и  не могла себе представить причины, по которой он клеветал на
вас. Об Адкинсе я  не  знала  ничего  дурного.  Он  пользовался
полным  доверием  моего  покойного  мужа,  который отзывался об
Адкинсе всегда хорошо.
     Вильтон и Мейсен  уверили  миссис  Хайленд,  что  оба  они
действовали под влиянием чувства долга и в память о ее муже.
     Вскоре  после  этого  мы  ушли.  Прощаясь,  миссис Хайленд
первый раз после моего возвращения подала мне руку и пригласила
меня прийти на следующий день. Леонора ничего не сказала, но  я
видел по ее прелестному лицу, что мой приход будет ей приятен.
     Адкинс  после всех разоблачений скрылся, опасаясь, что все
мошенничества раскрыты и не желая подвергаться за это  законной
ответственности. Наша старая дружба с миссис Хайленд и Леонорой
возобновилась.  Я  каждый  день посещал их дом и с каждым разом
все более и  более  влюблялся  в  Леонору.  Но  на  что  я  мог
надеяться?  Я  не имел ни состояния, ни положения в обществе. Я
был бездомным  бродягой.  Кроме  того,  меня  терзала  мысль  о
матери,  брате  и  сестре. Я до сих пор ничего не сделал, чтобы
освободить их от мистера Лири. Даже больше того, я  потерял  их
совершенно  из  виду  и не знал, где они находятся. Меня мучили
угрызения совести. Но расстаться сразу с Ливерпулем я  не  мог.
Одна  мысль  о  том,  что я не буду видеть Леоноры, делала меня
несчастным. Но, увы,  мой  кошелек  истощался,  и  я,  наконец,
принял  решение  отправиться  в  Америку,  составить  себе  там
состояние и найти своих  близких.  В  один  прекрасный  день  я
сообщил Леоноре о своем решении.
     - Я  не  буду  пытаться удерживать вас, Роланд, - ответила
она мне, - но не покидайте нас навсегда. Возвращайтесь  к  нам.
Вы  всегда  найдете  здесь  людей,  которые  вас  любят. Я буду
молиться, чтобы с вами не случилось никакой беды,  и  чтобы  вы
поскорее вернулись к нам.
     Через  несколько  дней  я  уехал. Воспоминание о последних
словах Леоноры вселяло в мою душу надежду  и  освещало  меня  в
мрачные часы моей последующей жизни.




     Я  снова  поплыл в Новый Орлеан - опять, как три года тому
назад, почти без копейки денег. По дороге в Америку и  в  Новом
Орлеане  я  видел  множество людей, устремляющихся в Калифорнию
искать  золото.  Многочисленные  примеры  быстрого   обогащения
искателей  золота  подействовали  на  меня возбуждающе. Я решил
тоже попытать счастья и отправиться в Калифорнию. Но у меня  не
было денег даже на дорогу. В это время набирались волонтеры для
охраны  поселенцев  в  Калифорнии  от набегов индейцев. Я опять
поступил в волонтеры. Наш отряд был назначен в пограничный форт
Ливенворс. Но на этот раз я недолго пробыл на военной службе. В
одну темную ночь, будучи  послан  проверить  сторожевые  посты,
обратно  в  отряд  не  возвратился  -  дезертировал.  Дорогой я
встретился с семейством переселенца Джонсона, подружился с ним,
и мы с его сыном, молодым Джонсоном, отправились в Калифорнию.
     Мы пошли по направлению к Юбе. Прибыв туда и  осмотревшись
день  или  два,  мы  вступили  в  товарищество  с двумя другими
золотоискателями и начали разрабатывать прииск, находящийся  на
берегу реки.
     Мы прибыли в удачное время - летом 1849 года, когда каждый
диггер  зарабатывал  хорошо.  Наше  товарищество,  проработав 4
недели, имело уже порядочно  золота.  Никогда  мое  будущее  не
казалось  мне  таким блестящим. Никогда Леонора не казалась мне
такой близкой.
     Зимою работа на Юбе прекращалась, так как вода  подымалась
слишком   высоко,   и   работать   было   невозможно.   К   нам
присоединилось еще трое человек, и мы решили, не  бросая  наших
приисков  на Юбе, искать новые, чтобы можно было работать целый
год.
     Один из наших новых товарищей сказал  нам,  что  он  знает
такие прииски в 40 милях от Юбы и обещал указать их. Он побывал
там раньше во время одной охотничьей экспедиции.
     Предложение  было принято, и меня выбрали сопровождать его
в новой экспедиции в те места. Мы запаслись провизией, взяли  с
собой  необходимые  инструменты и тронулись в путь. Караван наш
состоял из трех мулов. На одном из них был сложен багаж,  а  на
двух других мы ехали сами.
     О  своем  спутнике  я знал только, что его зовут Хирам. Но
вскоре я пришел к убеждению, что более  неприятного  компаньона
мне  не  приходилось  встречать.  Он  был крайне малообщителен,
часами не произносил ни одного слова. Когда же  я  обращался  к
нему  с  каким-нибудь  вопросом, то он отвечал мне таким тоном,
что пропадала всякая охота пытаться с ним разговаривать.
     Дорога была очень трудна, и мы продвигались  вперед  очень
медленно,  а  так  как  нам приходилось постоянно уклоняться от
прямого направления, то путь наш  значительно  увеличивался.  В
первые  два  дня  мы  прошли  не более 15 миль. На третий день,
вечером, нам пришлось переходить вброд поток. При переходе мул,
несший наш багаж, запутался в ветвях упавшего  дерева.  Пытаясь
освободить  мула,  Хирам  упал  в  воду  между ветвями дерева и
получил довольно серьезные  ушибы.  На  ночь  мы  расположились
недалеко  от  места  нашего  перехода  через поток. Проснувшись
перед рассветом, я пошел к своему мулу и хотел  отвести  его  в
другое  место  на свежую траву. Вдруг животное внезапно чего-то
испугалось и бросилось бежать, вырвав из моих рук лассо с такою
силою, что не только была сорвана кожа с моих пальцев, но  один
или два из них даже были повреждены до самой кости.
     Мул, почувствовал себя на свободе, несся во всю прыть. Два
остальных  мула,  увидев  своего  товарища  на  свободе,  также
оборвали привязи и  последовали  за  ним.  Со  своими  больными
руками  я  один  ничего  не  мог сделать и, вернувшись, сообщил
Хираму о случившимся.
     - Глупое сообщение, - сказал он, - потому что вы знаете  -
я не глухой.
     Такой  ответ  не  особенно  успокоительно  подействовал на
меня, но я решил,  насколько  возможно,  оставаться  в  хороших
отношениях  со своим путником и ответил ему спокойно, что серый
медведь или бродящие вокруг индейцы могут лишить нас мулов.
     - Конечно, могут, - сказал Хирам тоном, еще более суровым,
чем раньше.
     Я  ничего  больше  не  сказал,  но,  посмотрев   на   свои
окровавленные пальцы, лег и попытался немного заснуть. Встав, я
перевязал израненные пальцы, развел огонь и сварил кофе.
     - Вставайте,  Хирам,  -  сказал  я приветливо. - Мы должны
разыскать наших мулов.
     - Сами ищите, - ответил он. - Я их не терял.
     Мне стоило большого труда  сдержать  себя  и  не  ответить
Хираму  какой-нибудь резкостью. Избегая дальнейших разговоров с
ним, чтобы не произошло  столкновения,  я  вернулся  к  огню  и
принялся  за  свой  завтрак.  Кончив  завтракать,  я отправился
разыскивать мулов. После шестичасового поиска  мне  не  удалось
напасть  их след, и я вернулся к стоянке. Я застал Хирама в том
же положении, в каком его оставил. Он спал или казался  спящим.
Я  подошел к нему, дотронулся рукой до лба. Он был весь в жару!
Он был болен и этим объясняется все  его  поведение.  А  я  так
небрежно   к  нему  отнесся  и  бросил  его  одного,  больного,
беспомощного!
     Вскоре Хирам проснулся.
     - Хирам, - сказал я, - вы больны? Простите меня. Я  боюсь,
что мое поведение причинило вам много огорчений.
     Он  ничего  мне не ответил. У него была сильная лихорадка.
Он метался и просил пить. Я принес ему  целую  чашку  воды.  Он
выпил  с  жадностью.  Потом  он сказал мне, что очень рад моему
возвращению, так как хочет попросить меня взять  его  золото  и
переслать  его  жене  и детям, если он сам не будет в состоянии
написать им. Он говорил с большим  трудом  и  скоро  потребовал
опять  воды. Я ему приносил ее еще несколько раз, но, казалось,
что жажда его только увеличивалась. Я знал,  что  при  подобном
состоянии столько пить опасно и убеждал его потерпеть немного.
     - Принесите  мне  теперь  воды!  Принесите!  Вы  не хотите
больше принести мне воды? - кричал он.
     Но я решительно отказался.
     - Принесите мне хоть  немного  воды!  -  воскликнул  он  с
энергией, напоминавшей его прежнюю манеру обращения со мной.
     Я ответил отрицательным покачиванием головы.
     - Безжалостный  злодей!  - вскричал он диким голосом. - Вы
отказываетесь?  Отказываетесь  принести   умирающему   человеку
кружку воды!
     Я  попытался  убедить  его,  что  в  таком положении очень
опасно  пить  так  много  воды,  тем  более,  что  надежда   на
выздоровление не потеряна. Он с большими усилиями приподнялся и
осыпал  меня  такими  проклятиями  и  ругательствами,  каких  я
никогда не слышал от умирающего человека.
     Через несколько минут он опять упал и замолчал,  а  вскоре
предо мной уже лежал холодный труп.
     Остаток  дня  я  провел  в поисках убежавших мулов, но без
всякого успеха. Тогда я решил вернуться обратно на Юбу  пешком,
рассказать  обо  всем случившимся своим товарищам и прийти сюда
опять  с  двумя   товарищами,   чтобы   предать   тело   Хирама
христианскому  погребению.  Я  пытался,  но  безуспешно, вырыть
своими больными руками ему могилу.
     Обратный путь на Юбу потребовал несколько дней, и я прибыл
туда больной и разбитый  как  от  усталости,  так  и  от  всего
пережитого.  Предсмертного желания Хирама - отослать его золото
жене и детям - исполнить  не  удалось.  Он  не  успел  сообщить
своего  адреса, а из товарищей его никто не знал, откуда он, да
и само имя его было кажется, не настоящим.




     Наш прииск на Юбе почти совсем истощился. Мы ликвидировали
товарищество и намеревались действовать в другом месте,  но  на
этот  раз уже не все сообща, а каждый на свой собственный риск.
Молодой Джонсон и я решили возвратиться домой. Я вместе с двумя
другими диггерами тронулся  на  юг  к  реке  Моколему.  Там  мы
образовали  новое товарищество и в продолжение зимы работали на
Ред-Гэлче, и притом довольно успешно.
     Когда  и  этот  наш  прииск  окончательно  истощился,  мои
компаньоны вернулись домой, в Нью-Йорк. Оставшись один, я решил
проследовать к реке Туолеме и летом попытать там счастья.
     Дорогой  я  встретился  с  одним человеком по имени Ричард
Гайнен, который только что выехал из  Сан-Франциско.  Он  также
направлялся  к  Туолеме,  и  мы  условились продолжать наш путь
вместе. Он уже второй раз пытался  искать  счастья  в  качестве
диггера.  Я нашел в нем очень симпатичного спутника и предложил
ему вступить со мною в компанию. Мое предложение было принято с
условием, что мы сначала остановимся и сделаем розыски на  реке
Станиславе,  о  золотоносности  которой  мой  спутник был очень
высокого мнения.
     Я против этого ничего  не  возражал,  и,  прибыв  на  реку
Станислав, мы избрали местом стоянки северный берег.
     Когда  мы  познакомились несколько ближе, Гайнен рассказал
мне печальную историю своей жизни. По его собственным словам, я
едва ли мог рассчитывать на особенную удачу в сотрудничестве  с
ним,  так  как  судьба  преследует  его всю жизнь, и ни одно из
затеянных им предприятий не удалось,  ни  одна  надежда  в  его
жизни   не   исполнилась.   Он   постоянно  оказывался  жертвой
несчастного стечения обстоятельств.
     Ричард Гайнен был уроженцем штата  Нью-Йорк,  и  отец  его
умер,  когда  Ричарду  не было еще и девяти лет, оставив жену и
трех детей, из которых Ричард был самым старшим.
     Злой  рок  рано  начал  преследовать  Ричарда.  Когда  ему
исполнилось четырнадцать лет, он имел уже репутацию величайшего
вора  и  злодея  в своей родной деревне. Всякая шалость, всякое
нераскрытое преступление приписывались Ричарду, хотя  на  самом
деле  он  был одним из честнейших мальчиков в этих местах. Близ
дома, где он жил вместе со своей матерью, находился дом богатой
вдовы миссис Мильи, жившей вместе со своей  красавицей  дочерью
Амандой.  Единственным  светлым  пятном  на  мрачном  фоне  его
детской грустной жизни была дружба с Амандой, перешедшая с  его
стороны  в  страстную  любовь. Но и тут судьба подстерегла его.
Аманда как-то связала кошелек и подарила его Ричарду. Ее  мать,
желая  похвастаться перед гостями работой своей дочери, сказала
Аманде, чтобы она показала  связанный  ею  кошелек.  Аманда  не
решилась  сказать, что подарила кошелек Ричарду, и сказала, что
она его потеряла. Кошелек видели потом в руках Ричарда,  и  все
решили, что он его украл.
     Как-то   проходя  по  своей  деревне,  он  увидел  лошадь,
скачущую без всадника. Он поймал ее и  поехал  на  ней  верхом,
желая  доставить лошадь владельцу. Но история эта кончилась для
него еще печальнее. Его обвинили в краже  лошади.  После  этого
все  решили, что Ричард величайший, неисправимый злодей и позор
своей родной деревни. Его бойкотировали все.  Дом  вдовы  Мельи
для  него  закрылся,  и Аманде запретили иметь с ним какие-либо
сношения. Жизнь в его родном селении сделалась  невозможной,  и
он  решил  уйти. Он отправился в Калифорнию, и судьба как будто
улыбнулась ему:  он  нашел  богатые  россыпи  и  добыл  большое
количество  золота.  Он строил уже различные планы относительно
своей  будущей  жизни,  но  во  время   громадного   пожара   в
Сан-Франциско  погибло  все  его  имущество, и теперь ему вновь
приходилось начинать все сначала.




     В продолжении целых трех недель мы усиленно  трудились  на
реке  Станиславе,  но без всякого успеха. Мы не добыли ни одной
крупинки золота.
     - Для вас лучше отказаться от такого товарища,  как  я,  -
сказал мне как-то вечером Гайнен. - Вы не будете иметь никакого
успеха до тех пор, пока находитесь в компании со мною.
     Я  внутренне соглашался с ним, но мысль оставить человека,
потому что его преследуют несчастья, возмущала мою совесть.
     - Ваша судьба не может долго бороться с моею, - отвечал я.
- Я один  из  счастливейших  людей  на  свете.  Если  мы  будем
продолжать  работать  вместе,  со  временем мое счастье победит
ваше несчастье. Оставайтесь, и будем продолжать работать.
     Гайнен согласился, с тем только условием, чтобы  во  главе
предприятия стоял я, а он будет во всем следовать за мною.
     Мы  оставили  реку Станислав и направились дальше на юг, к
Соноре.
     Близ Соноры мы остановились в месте, называемом  Драй-Брук
(сухой ручей), где и решили начать свою работу.
     По вечерам, в свободное от работы время, мы часто ходили в
Сонору,  заходили в игорные дома, гостиницы и присматривались к
приисковой жизни.
     Однажды  вечером  мы  увидели  в  игорном  доме  какого-то
совершенно  пьяного  диггера. Он пошатывался и с трудом подымал
ноги. По временам он громко заявлял, что намерен идти домой. Но
дело кончалось тем, что он подходил к буфету и опять пил водку.
Наконец, он решился уйти, вынул свой кошелек,  в  котором  было
около ста унций золота, расплатился и, пошатываясь, вышел.
     Меня  что-то  заинтересовало  в этом человеке. Я вспомнил,
что где-то видел его прежде, но где, припомнить не  мог.  Мысли
моего  товарища  не  блуждали,  подобно  моим, и поэтому он мог
наблюдать и замечать, что  делается  вокруг  нас.  После  ухода
заинтересовавшего  меня человека Гайнен близко подошел ко мне и
шепнул:
     - Этого человека  хотят  ограбить.  Когда  он  вынул  свой
кошелек   с   золотом,   чтобы  расплатиться,  я  заметил  двух
подозрительных субъектов, которые следили за ним  и  после  его
ухода пошли за ним. Они хотят ограбить его. Неужели мы дадим им
это сделать?
     - Конечно,   нет!   -   ответил  я.  -  Мне  этот  человек
понравился, и я не думаю, чтобы он заслуживал того,  чтобы  его
ограбили.
     - В  таком  случае  идем за ним, - сказал Гайнен, и мы оба
вышли на улицу. Мы сначала направились не  по  той  дороге,  по
какой  было нужно, и, пройдя около сотни шагов и не видя никого
перед  собою,  вернулись  назад  и  пошли   в   противоположном
направлении.  Мы  вскоре увидели пьяного золотоискателя с двумя
незнакомцами по бокам, которые поддерживали его  и  разыгрывали
роль  друзей,  пытающихся отвести пьяного товарища домой. Мы не
вмешивались, так как не могли найти  никакого  предлога,  чтобы
устранить  этих  ложных приятелей, но держались вблизи и хорошо
слышали восклицания пьяного.
     - Довольно, товарищи! Я могу  дальше  сам  обойтись.  Черт
возьми!  Прочь руки! А, вы хотели вытащить у меня золото. Вот я
проучу вас, мошенников!..
     - Бурный Джек! - воскликнул я, узнавая пьяного  диггера  и
бросаясь вперед. - Вы ли это? Не нужно ли вам помочь?
     - Очень  даже нужно, - ответил Джек, - проучите-ка за меня
вот этих молодцов. Мои ноги слишком ненадежны, и сам я  поэтому
не могу проучить негодяев.
     Два человека молча отошли и моментально скрылись.
     - Цело ли ваше золото? - спросил я.
     - Да,  оно  цело.  Один  из этих молодцов пытался вытащить
его, но я ему не дал. Не настолько я  пьян.  Пьяны  только  мои
ноги, а руки и голова совершенно трезвы.
     Ноги  Бурного  Джека были действительно так пьяны, что я и
Гайнен с большим трудом вели его. После значительных усилий  мы
привели  его  в  знакомую  гостиницу,  уложили  и  дали хозяину
инструкцию не выпускать его, пока один из нас  не  придет  сюда
опять.
     На  следующее  утро  я отправился в гостиницу повидаться с
Джеком и нашел его уже вставшим и ожидающим меня.
     - В прошлую ночь вы оказали мне большую услугу,  -  сказал
он, - и я не забуду этого, как забыл вас самих.
     - Почему вы думайте, что забыли меня? - спросил я.
     - Потому  что в прошлую ночь вы назвали меня Бурным Джеком
и, значит, знали меня прежде, так как этим именем я  не  зовусь
уже много лет. Нет, не говорите, кто вы: я сам постараюсь найти
вас в своей памяти.
     - Вы,  стало быть, вчера были еще не особенно пьяны, иначе
не вспомнили бы, как я вас назвал, - сказал я.
     - Да, вы правы, - ответил Бурный, - я  был  только  слегка
пьян.  Иногда  бывает  пьяна  моя  голова, иногда - ноги. Редко
случается у меня, чтобы и голова и ноги мои были вместе  пьяны.
Вчера  были пьяны ноги, а голова трезва. Это было лет шесть или
семь   тому   назад,   когда   я   назывался   Бурным   Джеком,
следовательно,  вы  были  тогда  мальчиком  12  или  13  лет, -
вспоминал вслух бывший боцман. - А, теперь я узнал  вас!  Вы  -
Роллинг Стоун!
     С этими словами Бурный бросился вперед, схватил мою руку и
так крепко  сжал  ее  своими  сильными  пальцами,  что  чуть не
раздавил ее.
     - Роланд, мой мальчик! - сказал  он.  -  Я  знал,  что  мы
встретимся  снова.  Я  думал  о  вас,  как  думал  бы  о  своем
собственном сыне, если бы он у меня был. Я искал вас  по  всему
свету.
     Бурный Джек рассказал мне всю историю, начиная с той нашей
разлуки  в  Новом  Орлеане.  Оказывается,  он  и  не думал меня
бросать. Он шел  с  работы  домой  и  встретил  своего  старого
знакомого,  с  которым  и зашел в кабачок выпить стакан- другой
бренди. Выйдя из кабачка, он встретил своего врага - плотника с
корабля  "Надежда",  которого  и  начал  учить   "манерам".   В
результате  Бурный  попал  в  полицию,  а на следующий день был
приговорен  судьей  к   двухмесячному   тюремному   заключению.
Вернувшись  из тюрьмы, он искал меня повсюду и предположил, что
я уехал к себе на родину.
     Мы  решили  больше  не  расставаться  и,  когда  окончится
разработка  прииска,  принадлежавшего  товариществу,  в котором
участвовал Джек, стать компаньонами.




     Покидая Сан-Франциско, Гайнен  намеревался  направиться  к
реке Станислав и оставил своим знакомым свой будущий адрес.
     Однажды, в субботу утром, он попросил у одного из диггеров
одолжить  ему  мула,  чтобы  съездить  на  почтовую  станцию за
письмами.
     Диггер, который  был  в  это  время  очень  занят,  указал
Гайнену,  где  находится  мул, и попросил его самого сходить за
ним на пастбище, которое находилось на расстоянии  полумили  от
наших  палаток.  При  этом  собственник мула указал и на особые
приметы мула, по которым было легко отыскать животное.
     Гайнен нашел мула и, простившись со мною, уехал.
     Я ожидал его возвращения в тот же день вечером, но  он  не
вернулся.  Я  не  особенно  беспокоился,  что  он  не вернулся.
Следующий день был воскресенье, и на приисках никаких работ  не
производилось;  я  подумал,  что  он решил остаться в городе на
воскресенье, чтобы повеселиться. Настал  вечер  воскресенья,  а
Гайнена  все  не было. Это меня начало беспокоить, и я решил на
следующее утро, если к этому времени не  вернется  Дик,  самому
отправиться   в   город   и  узнать,  не  случилось  ли  с  ним
чего-нибудь. Настало утро, Гайнена не было, и я отправился  его
искать.
     Проехав  около  пяти  миль,  и  встретил его и, к немалому
удивлению, увидел, что он идет пешком, а мула с ним нет.
     Когда я подъехал ближе, я удивился еще больше.  Никогда  в
моей жизни мне не приходилось видеть такой перемены с человеком
в  такой  короткий срок. За эти два дня приятель мой, казалось,
постарел на десять лет. Его лицо  было  бледно  и  истощено,  и
выражение  глаз  было  такое  дикое  и  злое,  что страшно было
смотреть. Я никогда не предполагал, чтобы глаза Ричарда Гайнена
были способны принять такое выражение.
     Его платье было разорвано в клочки и  испачкано  грязью  и
запекшейся кровью.
     - Что с вами случилось? - спросил я.
     - Я не могу говорить теперь, - сказал он, с большим трудом
выговаривая слова. - Мне необходимо напиться.
     Я  повернул  назад,  и  мы  поехали по направлению к нашим
палаткам. По дороге мы заехали  в  кофейню,  в  которой  Гайнен
утолил  жажду,  позавтракал  и затем вымылся в реке. Все это он
делал с величайшей поспешностью. Наконец мы пошли к себе.
     Он быстро шел впереди.
     - Подойдите скорее ко мне! - вскричал  он.  -  Я  не  могу
останавливаться  для  разговоров. Я скажу вам несколько слов. Я
хочу отомстить. Смотрите сюда!
     Он остановился, когда я подъехал, и откинул  свои  длинные
темные  волосы  с боков. Я взглянул и ужаснулся - ушей не было,
они были отрезаны.
     - Поможете ли вы мне отомстить? - спросил он.
     - Да, - ответил я, - вы можете вполне располагать мною.
     - Я знал, что вы поможете! - воскликнул он. -  Скорее,  мы
не должны терять времени!
     Дорогою   он   рассказал  об  ужасном  несчастии,  которое
произошло с ним.
     В субботу утром, когда он ехал в город, на расстоянии мили
от места,  где  мы  с  ним  встретились,  его  догнала   группа
мексиканцев, состоявшая из четырех человек. Прежде чем он успел
сообразить,  что  гонятся  именно  за  ним,  вокруг его плеч со
свистом обвилось лассо, и он был стащен на землю.
     Знаками дали ему понять, что требуют мула, на  котором  он
ехал.
     Гайнен  по-испански  знал  только  несколько слов и потому
никак  не  мог  объяснить,  как  у  него  очутился  мул.  После
непродолжительного  совещания  между собою мексиканцы подошли к
нему и отобрали у него револьвер, а затем трое из  них  держали
его, а четвертый отрезал ему уши. Затем они вскочили на лошадей
и   ускакали,  взяв  с  собою  мула,  которого  Гайнен  взял  у
золотоискателя.
     Отъехав на расстояние около  трехсот  ярдов,  они  бросили
седло,  уздечку  и  револьвер,  который  принадлежал Гайнену, и
поехали дальше.
     Единственное,  что  можно  было  предположить:  Гайнен  по
ошибке  взял  мула,  принадлежащего  мексиканцам,  а  они,  без
сомнения, были уверены, что он украл мула, и наказали его,  как
вора.
     Гайнен  преследовал  их,  пылая мщением и негодованием, до
тех пор, пока не упал от слабости и истощения. Ночью он  пришел
в  себя  и  пытался добраться до дому, но заблудился и только к
утру вышел на верную дорогу, где я его и встретил.
     Я сказал: "пришел в себя". Но это выражение едва ли  будет
правильным.  Одна  мысль  овладела  им,  загипнотизировала  его
настолько, что не дала ему возможности почувствовать весь  ужас
своего  положения  и  всех  последствий бесчеловечного поступка
мексиканцев.

     Эта мысль была мыслью о мщении.
     - Взглянув на то место, - сказал он, - где я потерял  свои
уши,  я  привел  свои  чувства  в  порядок  и  все мысли теперь
направил только на один предмет, который  сделался  целью  моей
жизни.  Это  -  жить,  чтобы отомстить. Я еще молод и найду их.
Скорее! Скорее! Как вы медленно идете!
     Мы шагали  с  такою  быстротою,  как  будто  спасались  от
смертельной опасности.
     Прибыв   домой,  мы  узнали,  что,  действительно,  Гайнен
ошибся. Он взял не того мула. Диггер, описывая  мула,  не  счел
нужным  описать  тавро. Он не предполагал, что по соседству мог
быть другой мул, до того похожий на его  собственного,  что  их
можно было перепутать.
     От  других  диггеров  мы узнали, что мексиканцы целую ночь
искали своего мула, пасшегося близ того  места,  откуда  Гайнен
его взял.
     Поэтому  неудивительно,  что  они предположили, что Гайнен
украл их мула.
     Мы узнали также, что мексиканцы отправились домой, в  одну
из  северных  провинций Мексики, так что мы должны были догнать
их прежде, чем они переедут границу Калифорнии.
     Мы не теряли времени на приготовления и на следующее  утро
на хороших лошадях отправились в погоню за мексиканцами.




     Свои розыски мы стали вести на юге Калифорнии, по дороге к
северным  провинциям  Мексики; в каждом местечке, через которое
нам довелось следовать, мы расспрашивали о  четырех  проехавших
мексиканцах, и ответы, которые мы получали, вполне подтверждали
правильность  взятого  нами  направления  и  давали нам надежду
догнать мексиканцев.
     В продолжение первых двух дней нам говорили,  в  ответ  на
наши  расспросы,  что  мексиканцы опередили нас на сорок восемь
часов.
     На третий день расстояние между  нами  было  около  десяти
часов.  По  словам  одного хуторянина, мексиканцы ехали быстро,
остановки делали короткие,  и  производили  впечатление  людей,
боящихся  преследования.  Вместе  с ними был и мул, по описанию
которого мы узнали, что  это  были  именно  те  мексиканцы,  за
которыми мы гонимся.
     Несмотря  на  то,  что  мы  ехали  очень  быстро и заметно
догоняли мексиканцев, Гайнен находил нашу езду очень  медленной
и пребывал в нетерпении. Он говорил редко. Если же заговаривал,
то  только  для  того,  чтобы  поторопить  меня и, если бы я не
сдерживал его нетерпения, то, в конце концов, наши лошади  пали
бы  от  слишком  быстрой  езды,  и  мы должны были бы, конечно,
прекратить нашу погоню.
     Вскоре мы получили сведения от хуторянина, что  мексиканцы
повернули к морю, вместо того, чтобы ехать в глубь страны.
     Вечером  того  же  дня  мы  узнали,  что  они  поехали  по
направлению к городу Сан-Льюис-Обиспо.  Расстояние  между  нами
было   только  шесть  часов.  Необходимо  было  дать  отдохнуть
замученным лошадям, так что в Сан-Льюис-Обиспо мы  рассчитывали
приехать только на следующий день.
     - Завтра, - сказал Дик, - завтра я отомщу или умру.
     Мы  приехали  в  этот город в полдень. Новое разочарование
ожидало моего товарища.
     Сан-Льюис  был  морским  портом.  Утром  небольшое   судно
отправилось из этого порта в Мазатлан, и мексиканцы были на его
борту.
     Мы  опоздали только на один час. Всякая мысль о дальнейшем
преследовании была бы чистым безумием. Пока  мы  прибыли  бы  в
Мазатлан,  они  могли  проехать  целые  тысячи  миль по дорогам
Мексики в любом направлении. Никогда я не был свидетелем такого
отчаяния, какое  охватило  в  этот  момент  Гайнена.  Казалось,
только  надежда  догнать  мексиканцев,  поступивших  с  ним так
бесчеловечно, поддерживала его. Когда же мы были совсем у цели,
на него обрушилось новое несчастие.
     - Было бы безумием преследовать их дальше, - сказал он.  -
Я  знал, что догнать их было бы уже большою милостью со стороны
судьбы по отношению  ко  мне.  Она  зло  подшутила  надо  мною,
заставив  испытать  наибольшее  разочарование в своих надеждах,
какое я когда-либо испытал в жизни. Я был безумцем, рассчитывая
на успех.
     Я  употребил  все  усилия,  чтобы  отвлечь  его,  но   он,
казалось, не слышал, что я ему говорил.
     Вдруг   очнулся   от   своей  задумчивости  и  с  энергией
воскликнул:
     - Нет! Я буду бороться с судьбою до тех пор, пока  Бог  не
призовет  меня  к  себе.  Все проклятия судьбы не заставят меня
уступить! Все могущество ада не покорит меня!  Я  буду  жить  и
бороться со всем этим!
     Его    дух,    после    долгого   угнетенного   состояния,
восторжествовал, и теперь, казалось, он снова готов вступить  в
борьбу с судьбою.
     Прибыв на реку Станислав, я навестил Бурного Джека. Гайнен
был все  время  со  мною.  А  потом мы с Гайненом отправились в
город, где он получил с родины письмо. Мы зашли  в  таверну,  и
Гайнен начал его читать.
     Во время чтения им овладело странное беспокойство.
     - Вы были моим товарищем, - сказал он, быстро повернувшись
ко мне.  - Я вам рассказывал кое-что из своей жизни. Прочитайте
это письмо и вы узнаете больше. Это письмо от Аманды Мильи.
     Я взял письмо и прочитал следующее: "Я  поняла,  какой  вы
честный  и  мужественный  человек!  Из-за меня с вами поступили
несправедливо. У меня не хватило  смелости  рассказать  правду,
как  к  вам  попал  кошелек,  который я вам подарила, Ричард! Я
люблю вас и любила еще тогда, когда сама была ребенком".
     Гайнен, волнуясь, комкал письмо между пальцами, не  будучи
в состоянии больше читать. Я видел, как он внезапно поднял свои
руки  к  тому  месту,  где  были  уши  и  с  глубоким волнением
прошептал: "Слишком поздно!"
     В следующий момент он поспешно вышел из таверны  и  сейчас
же  за тем грянул выстрел. Я бросился вперед, повторяя невольно
слова  товарища:  "Слишком   поздно!".   Передо   мною   лежало
бездыханное уже тело.
     Мы   с   Бурным   Джеком   похоронили   моего  несчастного
товарища-неудачника. С ним в гроб мы положили шелковый  кошелек
и письмо Аманды.





     Как-то  в  воскресенье  днем я гулял в Соноре и, следуя за
толпой, вышел на Plaza de los Toros, то есть  на  площадь,  где
происходили бои быков.
     Антрепренер   придумал   на  этот  день  совершенно  новое
развлечение, о  котором  извещали  огромные  афиши.  С  большим
трудом  и издержками был пойман в окрестных лесах серый медведь
и в  крепкой  клетке  на  колесах  привезен  в  город.  Медведь
обошелся антрепренеру больше тысячи долларов, так как для того,
чтобы его привезти, приходилось строить специальные мосты через
пропасти, овраги и реки.
     Для  представления на этот день было заготовлено несколько
диких быков, но гвоздем спектакля считался бой быка с медведем.
     Я раза три видел бой быков и  после  третьего  раза  решил
никогда  больше  на это зрелище не ходить, но в этот день решил
пойти - не ради боя быков, а чтобы  посмотреть  на  несравненно
более  редкий  и  интересный  спектакль  -  на  сражение быка с
медведем.
     Заплатив два доллара, я вошел в полукруг и занял место  на
одной из скамей. Спектакль открылся боем быков. Быстро был убит
первый  бык.  Второй  бык оказался интереснее и, прежде чем его
убили, свалил и долго таскал по арене тореадора,  который  тоже
оказался мертвым.
     Наконец настала очередь медведя и быка.
     Клетку  с  медведем  выкатили  на арену, на которую вывели
вслед за тем одного из быков. Быка хозяин цирка выбрал довольно
мелкого и тощего.  В  этом  было  видно  явное  желание,  чтобы
победителем оказался не бык, а медведь. Тут был простой расчет:
бык  стоил,  самое  большее,  двадцать пять долларов, а медведь
обошелся в  тысячу.  Если  медведь  уцелеет,  его  можно  будет
использовать еще раз для другого представления.
     Наружность  быка  вызвала в публике большое разочарование.
Послышалось даже кое-где шиканье. Клетку с  медведем  отворили,
освободив  его  лапу  от  цепи  и толкнув его в спину, чтобы он
вышел из клетки.
     Бык, увидав перед собой медведя, пришел в ярость, так  как
его  уже  успели  раздразнить.  Нагнув голову и выставив вперед
рога,  он  кинулся  на  медведя.  Тот   встретил   быка   очень
оригинально:  лег  на  землю  и свернулся, точно еж, подставляя
быку наименее уязвимые части своего тела. Бык со всего  размаха
ударил  его  рогами; тогда медведь, разом вскочив, повернулся и
обеими своими могучими лапами ухватил быка за шею. Бык очутился
как в железных тисках и, несмотря на все усилия, не мог из  них
освободиться,  не  мог  даже  двинуться  ни  туда  ни сюда. Ему
оставалось только громко мычать, что он и делал.
     Антрепренер,  желая   выручить   быка,   приказал   одному
служителю  разлить  противников  водою.  Служитель  подбежал  c
ведром и вылил из него всю воду на  медведя.  Медведь  выпустил
быка,  кинулся  на служителя, моментально подмял его под себя и
принялся его рвать и терзать лапами и клыками.
     Из мест для публики загремели пистолетные  выстрелы.  Тучи
пуль летели в медведя, вся шкура его была в один миг превращена
в  решето,  но смертельной оказалось только одна пуля, попавшая
зверю в глаз и проникшая в мозг.
     Служителя не задела ни одна пуля. Он  был  тяжело  изранен
лапами и клыками косолапого актера, но остался жив.
     При  этом я заметил одну особенность: ни гибель тореадора,
ни  увечье  служителя,  ни  громовые  залпы   из   револьверов,
сопровождавшиеся  громадными облаками дыма, не вызывали никакой
особой сенсации среди  дамской  половины  зрителей.  Синьоры  и
сеньориты преспокойно сидели на своих местах и, как ни в чем не
бывало, покуривая пахитоски, словно перед ними было не кровавое
зрелище, а исполнялось какое-нибудь веселое фанданго.




     Бурный  Джек  сыграл  очень  большую  роль  в  моей жизни,
поэтому я нахожу нужным передать читателям его биографию в  том
виде,  как  он  мне  ее  рассказал  во  время  наших совместных
прогулок.
     - Первые мои детские воспоминания далеко  не  радостны,  -
так  говорил  мне  Бурный  - Мой отец часто напивался и в таком
состоянии не мог, бывало, двинуться с места. Мать моя била  его
тогда  чем  попало,  в  результате  чего  лицо отца было всегда
покрыто царапинами и  синяками.  Со  мной  мать  обращалась  не
лучше;  наше  терпение  удивляло  соседей. Когда мне было около
тринадцати лет, мои родители пришли к  убеждению,  что  они  не
могут  более  прокормить  самих  себя, а уж меня и подавно. При
помощи друзей они, в конце концов, попали в работный дом,  куда
вместе с ними был взят и я. Отец и мать пробыли в работном доме
недолго:  через год оба умерли. Я был отдан учеником в пекарню,
или, правильнее сказать, просто-напросто продан пекарю.
     В пекарне у меня было ужасно много работы. По ночам  я  не
мог  спать:  я  должен  был помогать в пекарне рабочим, а затем
каждое утро, в продолжение  двух  или  трех  часов,  с  тяжелою
корзиной  хлебов  на  голове  обойти  городских  покупателей  и
заказчиков.  При  такой  тяжелой  работе  я  был  почти  всегда
голоден.  Только во время разноски товара покупателям я отчасти
утолял свой голод, отламывая по маленькому кусочку  от  каждого
хлеба  с  таким  расчетом,  чтобы при осмотре хлеба нельзя было
этого заметить. Я еще не сказал вам, что моя родина Лондон,  и,
если  бы вы знали кое-что об этом городе, вы могли бы себе ясно
представить, какова там жизнь ребенка  с  несчастными,  бедными
пьяницами родителями.

     Пекарь  и его жена обращались со мной прескверно. Не лучше
обращались они с маленькой девочкой,  прислуживавшей  у  них  в
доме.  Эта маленькая невольница была взята из того же работного
дома, из которого привели и меня.  Мы  подружились,  и  лучшими
минутами нашей жизни были те редкие случаи, когда мы оставались
одни  и  свободно  выражали  свое  мнение  о хозяине и хозяйке,
одинаково  нам  ненавистных.  Хозяйка  была  еще  хуже  и  злее
хозяина.  Мы  все-таки  не  теряли  надежды  и  верили в лучшее
будущее.
     Когда мне исполнилось шестнадцать лет, я почувствовал себя
настолько  взрослым,  что  не  мог  больше   переносить   такое
обращение  пекаря  и  его  жены  со мною и решил бежать. Мне не
хотелось оставлять  свою  маленькую  подругу  одну  в  подобной
обстановке, но я подумал, что через несколько недель судьба мне
улыбнется,  и я буду в состоянии взять ее у пекаря и пристроить
куда-нибудь получше. Я переговорил с ней об этом и мы решили на
время расстаться.
     В одно утро я попрощался со  своей  маленькой  подругой  и
пошел  разносить  хлеб  покупателям. Назад я уже не вернулся. Я
прямо пошел на док, чтобы  поискать  там  какую-нибудь  работу.
Счастье  мне улыбнулось, и я в тот же день нашел себе работу. Я
поступил на угольное судно, хозяин которого занимался торговлей
углем и перевозкой его между Лондоном и  Ньюкаслом.  Хозяин  со
своей семьей жил на судне. Ко мне относились ласково, и я всеми
силами  старался  заслужить такое обращение и выразить усердной
работой благодарность хозяину.
     Мы съездили в Ньюкасл и вернулись обратно в Лондон. Хозяин
разрешил  мне  сойти  на  берег  и  подарил  мне   на   расходы
полсоверена.  У меня никогда не было такой большой суммы денег,
и я  полагал,  что  могу  теперь  взять  от  злого  пекаря  мою
маленькую  подругу.  Я  рассказал  угольщику о моих планах. Тот
поговорил со своей женой  и  затем  объявил  мне,  что  я  могу
привести   к   нему  свою  маленькую  подругу,  что  она  будет
присматривать за его маленькими детьми, и  что  он  постарается
сделать для нее все, что возможно.
     Я  с  радостью  помчался  выполнять  это поручение. Близко
подходить  к  дому  я  боялся,  чтобы  меня  не  увидели  и  не
задержали.  Я  был  ему  продан  на  известное количество лет в
ученики и, следовательно, он мог силой заставить меня вернуться
обратно в пекарню. Я  зашел  в  одну  таверну  и  решил  в  ней
дожидаться  Анну  (так  звали  мою  подругу).  В эту таверну ее
посылали каждый вечер за пивом.
     Через полчаса она вошла, взяла пиво и,  не  заметив  меня,
пошла обратно.
     Я кинулся за ней вслед.
     - Постой, Анна! - крикнул я. - Постой! Оставь кувшин и иди
за мной!
     Я подошел к ней. От неожиданности и удивления она выронила
кувшин, который разбился.
     - Пойдем  со  мной,  - сказал я, - я нашел для тебя другой
дом.
     Она бросила взгляд на черепки разбитого кувшина и пролитое
пиво. Затем, подумав о том, как встретит ее хозяйка, когда  она
придет  без пива, Анна решилась идти за мной. Она взяла меня за
руку, и мы пошли.
     Я не буду останавливаться на подробностях.  Скажу  только,
что  в продолжение девяти лет я работал и жил исключительно для
Анны. Вскоре я стал  зарабатывать  хорошо,  я  был  уже  вторым
помощником   на  бриге,  который  плавал  между  Чарльстоном  и
Лондоном. Все свои деньги я тратил на содержание  и  воспитание
Анны,  которую  поместил  в хорошем доме, где ее учили читать и
писать и уменью держать  себя,  как  подобает  благовоспитанной
девушке.
     Отказывать  себе  во  всем, чтобы сберечь деньги для Анны,
доставляло мне  величайшее  удовольствие.  Я  часто  переплывал
Атлантический океан, не имея приличного платья, для того, чтобы
Анна  могла  жить без всякой нужды во время моего отсутствия. В
продолжение этих девяти лет я совершенно ничего не пил.
     Во время моих  путешествий  через  Атлантический  океан  я
учился  у  своих товарищей читать и писать. Я трудился над этим
очень усердно, когда удавалось найти свободное от работы время.
У  меня  было  два  побуждения  выучиться  читать   и   писать:
во-первых,  я  сознавал  необходимость этого для себя самого, и
во-вторых, - я не хотел, чтобы, когда я женюсь на Анне,  у  нее
был муж, не умеющий даже подписать своей фамилии.
     Когда мне исполнилось 25 лет, я начал думать о женитьбе. Я
зарабатывал  хорошо  и  собрал  достаточно денег для устройства
маленького хозяйства. В это время я начал  замечать,  что  Анна
стала  относиться ко мне холоднее. Я так берег свои деньги, что
всегда ходил очень плохо одетым, и сначала  думал,  что  ей  не
нравится  такая неряшливость, и что она стыдится меня. Я не мог
себе представить, чтобы она  не  любила  меня  после  всех  тех
жертв, которые я принес для нее.
     Вы  можете  себе  представить,  как  я был поражен, когда,
вернувшись из своей продолжительной поездки, я был встречен  ею
холоднее  обыкновенного,  и эта холодность усиливалась с каждым
днем. Казалось, будто  она  тяготится  моим  присутствием  и  с
нетерпением ждет моего отъезда.
     Я  решил  во  что  бы  то  ни стало выведать причину такой
перемены.
     Однажды, когда корабль должен был уходить в  Чарльстон,  я
отказался  от службы, рассчитался с капитаном и сошел на берег.
Анна ничего этого не знала. Она была уверена, что я  отправился
снова  в  Чарльстон. Но она ошиблась. Я стал за нею следить. За
несколько месяцев перед этим  я  дал  ей  возможность  войти  в
компанию  с  одной  вдовой  и  открыть  маленькую галантерейную
лавочку  для  того,  чтобы  Анна  не  скучала  без  дела.   Она
находилась  постоянно в лавочке, и я избрал такой пункт, откуда
мог удобно наблюдать за всем, что делается в лавочке, не будучи
сам замечен. Мне недолго пришлось разыгрывать  роль  шпиона,  я
скоро открыл причину перемены, происшедшей с Анной.
     Почти каждый день в лавочку к ним приходил молодой человек
франтоватой  наружности и оставался с Анной подолгу. По вечерам
они вместе ходили в театр, в танцевальные  залы  или  в  другие
увеселительные  места.  Я  проследил за ним и узнал, что у него
две квартиры. Он служил где-то клерком. Из того, что  я  узнал,
ясно было, что он обманывает Анну и никогда на ней не женится.
     Я  не  знал, что мне делать. Если открыться, идти к Анне и
сказать, что этот молодой человек обманывает  ее,  то  она  все
равно не поверит.
     Это  открытие разбило всю мою жизнь. Я почувствовал к Анне
сильнейшую ненависть. Все  мои  жертвы,  все  мои  десятилетние
труды  и заботы о ней она не ставила ни во что и променяла меня
на какого-то пустоголового франта. Она оказалась неблагодарной,
и я почувствовал себя страшно оскорбленным. Я решил оставить ее
и отправиться в  новое  плавание.  Может  быть,  я  поступил  и
неправильно, но в то время я иначе поступить не мог.
     Я  отправился  в  Индию,  и  на этот раз мое плавание было
очень продолжительным. Я был в отсутствии четырнадцать месяцев.
     Я не забыл Анны и продолжал любить ее, хотя  хорошо  знал,
что никогда уже она не может быть моею женою.
     Когда я вернулся из Индии, я пошел в маленькую лавочку, но
Анны  уже там не было. Я нашел ее в работном доме, в том самом,
из  которого  она  была  взята  ребенком.  Она   была   матерью
семимесячного  ребенка. Негодяй, как я и думал, обманул ее и не
женился на ней. Он ее бросил.
     Я взял ее из работного дома и поместил в более  или  менее
комфортабельную  обстановку.  Теперь  она  сразу  почувствовала
разницу  между  моим  отношением  и  поведением  того  негодяя,
который  ее  обманул.  Она  на  коленях, рыдая, просила меня ее
простить. Называла себя безумною за то, что  не  могла  оценить
раньше моей любви к ней.
     - Я прощаю вас, Анна, - сказал я, - иначе я не вернулся бы
к вам.
     - И вы полюбите меня так же, как и раньше? - спросила она.
     - Вероятно, полюблю.
     - Джек,  -  сказала она, - вы самый благородный человек на
всем свете; я только теперь узнала вам настоящую цену. О! Как я
была глупа, что раньше не старалась понять этого!
     Я прожил в Лондоне на этот раз  довольно  долго.  Я  ходил
каждый  день  к Анне и видел, что раскаяние ее было искрение, и
она теперь на самом деле полюбила  меня.  Бедная  девочка!  Она
рассчитывала еще быть счастливой, но ошибалась.
     Когда  я  израсходовал  все  деньги, то решил оставить ее.
Жениться на ней,  по  крайней  мере,  теперь  -  я  не  мог.  Я
чувствовал,  что  буду самым несчастным человеком, если женюсь,
да и ей не дам  счастья.  И,  кроме  того,  я  думал,  что  это
послужит ей хорошим уроком. Но это окончательно ее погубило.
     Я  отправился  снова  в  Индию  и  пробыл там четырнадцать
месяцев.
     Вернувшись в Лондон, я  стал  разыскивать  Анну,  но  было
поздно. Она умерла в том же работном доме, где была раньше.
     С  этих  пор  я  сделался тем Бурным Джеком, каким вы меня
знаете.




     После смерти Гайнена я покинул Сонору и отправился на реку
Туолуму. Бурный обещал вскоре последовать за мною,  как  только
окончит  свои дела по товариществу. Я поселился близ маленького
города Джексонвиля, где и  начал  работать.  На  этот  раз  моя
работа пошла так успешно, что я нанял нескольких рабочих, а сам
поселился в городке, устроившись там довольно комфортабельно.
     Однажды  я  получил  из Соноры от Бурного записку, которую
разбирал почти целый час; только  после  усиленных  трудов  мне
удалось  понять,  что  пишет  старый моряк. На следующий день в
Соноре рудокопы собирались учить "манерам"  одного  разбойника,
повесив  его  на  дереве.  Он  убил свою жену, и рудокопы после
короткого следствия признали его виновным и  устроили  ему  суд
Линча.
     "Мне кажется, - писал старый моряк, - что этого человека я
видел  несколько  лет  тому  назад,  и что вы тоже узнаете его,
когда увидите, хотя, конечно, я могу и ошибиться. Приезжайте  и
посмотрите  на  него сами. Я жду вас завтра к одиннадцати часам
утра в моей палатке". Хотя фамилия разбойника  была  совершенно
неизвестна Бурному, но это не имело никакого значения.
     Письмо  Бурного  сильно  меня  взволновало.  Кем  мог быть
разбойник, которого я знал и которого также знал много лет тому
назад Бурный? Как молния, меня  пронзила  страшная  мысль,  что
разбойником был Лири, а его несчастная жертва - моя мать.
     Сонора находилась от Джексонвиля в тридцати милях. Я вышел
из дому еще до зари и пошел пешком, так как все равно пришел бы
на несколько  часов  раньше  назначенного времени. Пройдя около
мили,  я  свернул  с  большой  дороги  на   тропинку,   которая
значительно   сокращала   расстояние.  Я  преодолел  уже  более
половины пути и проходил вблизи густой лесной чащи. Вдруг из-за
кустов  выскочил  большой  старый   медведь,   так   называемый
"гризли", и бросился на меня.
     На  мое  счастье  поблизости  рос  большой  дуб с низкими,
горизонтально распростертыми ветвями. Я едва  успел  схватиться
за  ветку  и быстро взобраться наверх. Промедли я еще хоть одну
секунду, я очутился бы в объятиях медведя. Хорошо еще и то, что
это был не бурый медведь, а серый, который не умеет  лазать  по
деревьям.  Я знал это, и потому чувствовал себя в безопасности.
Мой враг -  медведица  крупных  размеров  -  расположилась  под
деревом, на котором я сидел, вместе со своими двумя медвежатами
и стала с ними играть. Я сначала с большим любопытством смотрел
на  их возню, но вскоре мысль о моем положении настолько заняла
меня,  что  игра  медвежат  уже  не  доставляла  мне   никакого
удовольствия.  Со  мной  не  было  ни кинжала, ни револьвера. Я
очутился в осаде, снятие которой зависело только от медведя.
     Я видел, что  медведица  ничуть  не  намерена  уходить  от
дерева,  пока  ее медвежата находятся здесь. Было маловероятно,
чтобы кто-нибудь пришел и выручил меня. Тропинка была глухая  и
мало кому известная. Осада предстояла продолжительная.
     Я   закурил  сигару,  глотнул  бренди  из  фляжки  и  стал
придумывать всевозможные способы выбраться из  затруднительного
положения.
     Время от времени медведица делала попытки стряхнуть меня с
дерева, но я видел, что ее попытки тщетны.
     Больше всего меня беспокоило то обстоятельство, что я могу
опоздать  в  Сонору.  Кроме  того,  так как я вышел из дому без
завтрака, то начал ощущать голод и жажду. Сигара только отчасти
помогала мне заглушить муки голода.
     День был жаркий. Солнце так и пекло. Жажда  моя  сделалась
просто  нестерпимой. Моя фляжка не только не утоляла ее, но еще
больше возбуждала. Я начал приходить в отчаяние  и  решил,  что
спущусь  с  дерева  и  вступлю  в  борьбу  с медведицей, имея в
качестве оружия только небольшой складной  нож.  Мой  план  был
безумием;  это значило идти на верную смерть, но другого выхода
я не видел.
     Я вынул новую сигару, закурил ее и решил, что  как  только
докурю, то сразу же спущусь с дерева. Вдруг мне пришла в голову
счастливая мысль. Ветви дерева, на котором я сидел, были обвиты
одним  из растений-паразитов. Это был испанский мох или "борода
старика", как называют его за  сходство  его  нитей  с  длинной
седой  бородой.  Растение  давно  уже  погибло, и его нити были
совершенно высохшими. Я  осторожно  собрал  эти  сухие  нити  с
ветки,  на  которой сидел, и с соседних ветвей. У меня собрался
большой их пук. Затем я открыл свою фляжку  с  бренди  и  вылил
содержимое на спину медведицы, которая все время находилась под
деревом,  а  оставшейся  жидкостью  смочил  собранный мною мох;
затем осторожно зажег мох и бросил его вниз на спину медведицы.
В одно мгновение медведица была охвачена огнем.
     Эффект получился необычайный.  Раздался  страшный  рев,  и
медведица, вся охваченная огнем и ставшая похожей на движущийся
огненный  куст,  в диком ужасе помчалась прочь от дерева. На ее
рев издалека донесся рев другой гризли, но я не стал дожидаться
его и, быстро спустившись с дерева, поспешил в Сонору. Я шел  с
такою  быстротой,  что  пришел  еще за два часа до назначенного
времени.




     Было около девяти часов, когда я вошел в палатку  Бурного.
Он  меня  уже  поджидал.  Я хотел сразу же направиться вместе с
Бурным  туда,  где   содержался   преступник.   Меня   охватило
нетерпение - как можно скорее его увидеть.
     - Пойдемте,   Джек,  -  сказал  я,  как  только  вошел,  -
пойдемте! Мы можем идти и говорить в одно и то же время.
     Бурный, ни слова не говоря, встал и последовал за мною.
     - Джек, - обратился я к своему моряку, - скажите мне  все,
что вы знаете.
     - Я  знаю  очень  мало,  - ответил он, - боюсь, что сделал
большую глупость, вызвав вас сюда. Я вчера видел того человека,
которого сегодня повесят. Мне показалось,  что  это  тот  самый
человек,  который  приходил  с вами на борт корабля "Надежда" в
Дублине, когда вы в первый раз выходили в море. Вы мне  сказали
тогда,  что  это  был  ваш  отчим.  Теперь мне кажется, что это
ошибка моего воображения. Ведь это случилось уже  очень  давно,
трудно  хорошо запомнить. Но я все-таки счел необходимым, чтобы
вы сами в этом убедились.
     Я сказал Бурному, что он  поступил  совершенно  правильно,
одновременно выразив надежду, что скорее всего моряк ошибся.
     Бурный,  без сомнения, хотел меня немного успокоить. Я был
слишком голоден, и мы зашли в первую встреченную нами гостиницу
позавтракать. Утолив голод, мы отправились к  тому  месту,  где
преступник содержался под стражей.
     Его  посадили  в  одну  из гостиниц, вокруг которой стояла
громадная толпа народа,  собравшаяся  посмотреть  на  казнь.  Я
хотел  сейчас же пойти взглянуть на преступника, но охрана меня
не пустила, и я должен был дожидаться, пока его выведут.
     Ждать  приходилось  долго.  Я  был   очень   расстроен   и
встревожен  и решил немедленно отправиться посмотреть на жертву
преступника. Дом, где лежала убитая женщина, находился недалеко
от гостиницы, в которой содержался преступник.
     Сопровождаемый Бурным, я пошел к дому и вошел в  квартиру,
в  которой  лежало  тело  несчастной. Меня охватило необычайное
волнение, когда я подходил к трупу  убитой  женщины.  Я  боялся
увидеть  тело  моей  матери.  Но  первый же брошенный взгляд на
убитую успокоил меня.  Это  была  совсем  молодая  женщина  лет
девятнадцати-двадцати. Она была очень красива.
     Мы вышли из дома, в котором лежала убитая, и пошли обратно
к гостинице.  Когда  мы  подошли,  то увидели, что толпа сильно
увеличилась и с каждой минутой продолжала  прибывать,  так  как
приближался  час  казни  преступника. Наконец назначенное время
настало, и  преступника  в  сопровождении  стражи  вывели.  Мое
сердце сильно забилось.
     Бурный оказался прав. Это был Лири.
     Преступника  повели за город. В полутора милях, на высоком
холме, рос большой дуб. Здесь и должна была совершиться  казнь.
Под дубом была вырыта и могила.
     Разбойник  не  выказывал  никакого  волнения. Он бодро шел
вперед. Сзади ехала телега, в  которой  помещались  четыре  или
пять   джентльменов,  игравших,  по-видимому,  большую  роль  в
происходящем. Когда мы приблизились  к  месту  казни,  один  из
джентльменов,  сидевших  в  телеге,  встал и попросил внимания.
Когда водворилась тишина, он обратился  к  толпе  со  следующей
речью:
     "Джентльмены!  Перед  началом  казни  я считаю необходимым
изложить вам обстоятельства этого дела  и  те  мотивы,  которые
привели нас к убеждению в справедливости наказания. Преступник,
стоящий  перед  вами,  Джон  Метьюс, осужден судом присяжных из
двенадцати человек и признан виновным в  убийстве  своей  жены,
или   женщины,  считавшейся  его  женой.  Его  защищал  опытный
адвокат,  и  судебное  следствие  велось  с  соблюдением   всех
формальностей,   необходимых   в   таком  важном  деле.  Против
преступника следующие улики. Он - записной пьяница и деньги  на
пьянство  получал  от  своей  жены, которая своею работою - она
была прачкой - поддерживала как свое существование, так и жизнь
своего ребенка и мужа-преступника. Сам же преступник ничего  не
делал  и  все  время  шлялся по кабакам и другим увеселительным
заведениям. В день убийства преступник пришел домой  совершенно
пьяный  и  потребовал  от  жены денег. Жена сказала, что в доме
всего только три доллара, которые  необходимы  для  ребенка,  и
отказала   ему  в  выдаче  этих  денег.  Преступник  настойчиво
требовал  денег,  но  жена  настойчиво  отказывала  ему.  После
тщетных  попыток получить деньги он вынул револьвер и попытался
выстрелить в женщину, но безуспешно, так как револьвер  не  был
заряжен.  Тогда он нанес рукояткой револьвера два сильных удара
по голове. Эти удары  и  были  причиной  смерти,  последовавшей
через  два  часа.  Человек,  который совершил это преступление,
стоит перед вами. Теперь я ставлю  вопрос,  что  мы  сделаем  с
ним?"
     После  этой  речи  говорил  судья,  пытаясь  убедить толпу
выдать преступника властям.  Но  его  речь  не  имела  никакого
успеха,  и  громадным  большинством было решено повесить убийцу
немедленно.
     На шею преступника была накинута петля.
     - Подождите, - вскричал я, - только  одну  минуту!  Пускай
этот человек перед смертью ответит мне на один вопрос.
     Толпа приостановилась. Лири удивленно обернулся ко мне.
     - Я  - Роллинг Стоун, - обратился я к нему. - Скажите мне,
где теперь моя мать?
     Разбойник улыбнулся, и  какой  улыбкой!  Это  была  та  же
жестокая  усмешка, которая была у него, когда мы расставались в
Дублине.
     - Скажите мне, где я могу найти свою мать? - снова спросил
я его, почти не помня себя от бешенства.
     В ответ на мой повторный вопрос злое  выражение  его  лица
сделалось еще более злобным и ненавистным.
     - Довольно!  -  вскричал  я, не помня себя от бешенства. -
Вешайте его!
     В следующий момент Лири повис на дубе, и  через  несколько
минут был уже мертв.
     Недалеко  от  места  казни  стоял  ящик  с  надписью: "Для
сироты". Многие рудокопы подходили к этому ящику, вынимали свои
кошельки и клали в ящик золото. Их примеру последовал и Бурный,
и когда он отошел от ящика, его кошелек стал легче на  три  или
четыре унции.




     После казни мы с Бурным отправились посмотреть на ребенка,
потерявшего   отца  и  мать.  Мы  нашли  его  у  одной  молодой
супружеской четы, недавно приехавший  из  Австралии.  Они  были
знакомы  с  несчастной  матерью  ребенка  и рассказали нам, что
убитая  женщина  была  дочерью  одного  уважаемого  торговца  в
Сиднее.  Она  бежала  из дому с мистером Метьюсом (фамилия, под
которой Лири  проживал  в  Австралии).  Она  была  единственной
дочерью,   и  родители  были  совершенно  убиты  ее  поступком.
Относительно Лири я от них почти ничего не узнал. Они совсем не
знали его в Австралии; знали только,  что  там  он  прослыл  за
большого пьяницу и бездельника.
     Нам  показали  ребенка.  Это  был  прелестный голубоглазый
мальчик, около года, очень похожий на свою мать.
     - Я предполагаю отправить ребенка к дедушке и  бабушке,  -
сказала молодая женщина. Они остались совершенно одни, и, может
быть, этот ребенок хоть как-то заменит им погибшую дочь.
     Перед   нашим   уходом  пришли  три  человека  и  передали
собранное  для  ребенка  золото.  Всего  было   собрано   около
пятидесяти  унций,  или, считая на деньги, более двухсот фунтов
стерлингов.
     Деньги эти решено было отправить  в  Сан-Франциско  одному
австралийскому   купцу,  который  в  скором  времени  собирался
поехать в  Сидней.  Ему  же  хотели  поручить  отвезти  туда  и
ребенка.
     Я   взял   адрес  этого  купца,  надеясь  узнать  от  него
что-нибудь еще о Лири и о моей матери.
     Вскоре после моего возвращения в Джексонвиль ко мне прибыл
Бурный. Он окончательно покончил со своим товариществом,  и  мы
решили  больше  не  расставаться. Работы у нас в это время было
очень мало, так что оставалось много свободного времени.
     В    маленьком    городке    Джексонвиле     единственными
развлечениями  диггеров  были пьянство и игра. Бурный не играл,
но зато был большой любитель выпить. Чтобы избавиться от  своей
дурной  привычки,  он пробовал заняться чем-нибудь, но это мало
помогало.
     В это время в Джексонвиле поселился человек, известный под
кличкой "Рыжий Нед". Его прозвали так за рыжеватый цвет бороды.
Он прибыл всего  несколько  дней  тому  назад,  и  мне  еще  не
приходилось  с ним встречаться, так как он все время проводил в
кабаке, где пил почти без просыпа.
     Я слышал только, что Нед - опасный человек.  Такой  эпитет
не  дается  даром.  В  своих скитаниях по свету мне приходилось
много раз встречаться c подобными людьми. Они при каждом случае
пускали в ход нож или револьвер и, действительно, были опасными
людьми. К  несчастью,  моему  старому  другу  Бурному  пришлось
столкнуться с этим человеком. Меня в это время с ним не было. Я
находился в нескольких милях от Джексонвиля на работе.
     Рыжий  Нед  встретился с Бурным в таверне. Надо прибавить,
что первый был уже пьян и решил  позабавиться  над  Бурным.  Он
стал   задевать  моего  Джека.  Последний  в  пьяном  виде  был
невоздержан на язык и сказал несколько резкостей. Услышав  это,
Нед  бросился  на  Бурного  и  ударил  старого  моряка. Бурный,
конечно, возвратил удар и стал защищаться.  Тогда  Нед  вытащил
нож и ударил Бурного в бок. Бурный упал, обливаясь кровью.
     Драма   кончилась,  и  раненного  моряка  отнесли  на  его
квартиру.




     Меня сейчас же уведомили о происшествии,  и  я  немедленно
отправился  к  Бурному.  Я  его  нашел  в  постели, рядом с ним
находился доктор.
     - Роланд, мой мальчик, пришел мой смертный час,  -  сказал
он.  -  Это сказал мне сам доктор, и на сей раз, впервые в моей
жизни, я ему верю.
     - Джек! Мой дорогой друг, что же такое с вами случилось? -
спросил я, едва удерживаясь от слез  при  мысли  о  предстоящей
потере старого друга.
     Доктор сказал, что больному необходим покой, и увел меня в
другую  комнату.  Там  он  сообщил  мне,  что  рана  безусловно
смертельна, и мой друг больше двух дней не проживет.
     Подавив в себе волнение, я возвратился  к  постели  своего
друга и стал его успокаивать.
     Немного   погодя   пришли   несколько  диггеров  навестить
Бурного. Я оставил его на их  попечение,  а  сам  отправился  в
таверну,  где  произошло  роковое  событие.  Когда  я  вошел  в
таверну, там было около сорока человек.  В  течение  некоторого
времени  я  внимательно  прислушивался  к  разговорам,  которые
велись  вокруг   меня.   Темою   разговора   было   сегодняшнее
происшествие.  Некоторые не придавали никакого значения событию
и смотрели на происшедшее, как на обыкновенную драку.
     Я не согласился с таким  мнением,  вступил  в  разговор  и
громко  заявил,  что человек, который заколол Бурного, совершил
преступление, и что он ни  больше,  ни  меньше,  как  убийца  и
разбойник.
     Около дюжины человек вступили со мною в спор. Мне сказали,
что, назвав в публичном месте оскорбительным именем человека, я
должен  буду взять на себя и последствия этого. Тогда я заявил,
что ничуть не думаю уклоняться от последствий своих слов и что,
если бы человек, совершивший это преступление, находился тут, я
сказал бы ему то же самое в глаза.
     Тут-то я и узнал в первый раз, что человека, который ранил
Бурного, звали "Рыжий Нед". Я решил отомстить  за  Бурного,  но
пока  вернулся  к  постели  смертельно  раненого и провел с ним
целую ночь.
     Когда стало светать, Бурный обратился ко мне со следующими
словами: "Роланд, я знаю что  следующей  ночи  не  переживу,  и
потому  вы  должны исполнить то, что я вам сейчас скажу. У меня
около 180 унций золота,  и  это  я  оставлю  вам,  мой  дорогой
мальчик.  У меня нет родных, и вы для меня ближе и дороже всех.
Теперь я умру с приятным сознанием, что кое-что сделал для вас.
Я вас полюбил сразу, как только увидел в первый раз".
     Бурный потребовал, чтобы я сейчас же пригласил  нескольких
честных  товарищей-золотоискателей. Когда они пришли, Джек в их
присутствии передал мне свое золото.
     - Возьмите его, Роланд, - сказал он,  -  теперь  это  ваша
собственность.  Это золото приобретено честным путем. Поезжайте
в Ливерпуль и женитесь на девушке, о которой вы мне говорили. Я
думаю, что вы будете счастливы.
     Мучения  Бурного  были  ужасны.  Невыносимо  тяжело   было
смотреть  на  его  продолжительную агонию. Я оставил Бурного на
попечение товарищей и отправился разыскивать "Рыжего Неда".




     Я пошел по направлению к  таверне,  зная,  что  Нед  часто
посещает  это место и что если я его не найду в таверне, то, по
крайней мере, узнаю, где его можно найти.
     Когда я  вошел  в  таверну,  то  увидел  высокого,  тощего
человека с рыжей бородой.
     - Пускай  он  поостережется  называть  меня разбойником, -
говорил рыжебородый, - иначе я отправлю его туда,  куда  уходит
его товарищ. Разбойник! А! Как он меня назвал! Ведь было больше
дюжины человек, которые слышали, как в продолжение десяти минут
моряк ругал меня. Мог ли я допустить, чтобы он продолжал в этом
духе  дальше?  Тот,  кто  назвал  меня  злодеем, пусть поскорее
застрахует свою жизнь.
     Как только я услышал голос, показавшийся мне  знакомым,  я
стал  рассматривать  лицо  незнакомца  и  узнал  своего старого
знакомого. Это был Эдуард Адкинс, старый помощник  капитана,  а
затем  капитан  "Леоноры",  -  человек,  который прогнал меня с
корабля  после  смерти  капитана  Хайленда,  человек,   который
обвинил меня в неблагодарности и воровстве! Да, это был Адкинс,
мой  старый  враг.  Я  знал,  что  он  самый  презренный трус и
храбрится только на словах.
     Адкинс, называвшийся теперь  Рыжим  Недом,  закончил  речь
следующим вопросом:
     - Какая  цена  человеку,  который не сможет защитить своей
чести?
     - У вас нет никакой чести, чтобы защищать  ее,  сказал  я,
выступив вперед, и вам нечего терять. Вы - бессовестный злодей.
Вы нарочно вызвали ссору с беззащитным человеком и предательски
закололи  его ножом, несмотря на то, что отлично видели, что он
пьян и совершенно беспомощен.
     - Тысячу проклятий! Вы это ко мне обращаетесь?  -  спросил
Адкинс, повернув свое лицо ко мне.
     - Да!  Я  вам это говорю, - сказал я, - и желаю, чтобы все
присутствующие слышали  мои  слова.  Вы  бессовестный  негодяй,
разбойник   и  даже  хуже.  Вы  убили  беспомощного,  невинного
человека, неспособного защитить себя. Вы говорили о своей чести
и репутации, а я теперь публично,  при  всех,  объявил,  какова
ваша честь и чего стоит ваша репутация.
     Будь  нас  только  двое, очень может быть, что Адкинс и не
подумал бы отвечать на мои слова или защищаться.  Но  при  этой
сцене  присутствовало  два  десятка  человек,  которые  слышали
каждое слово. Он был поставлен  перед  необходимостью  защищать
созданную им самим же репутацию отчаянного человека.
     - Теперь,  -  воскликнул  я,  -  вы слышали, что я сказал!
Джентльмены, вы все слышали мои слова?
     - Джентльмены,  -  сказал  Адкинс,  обращаясь   к   толпе,
окружившей  нас,  -  что  я должен делать? Вчера я вынужден был
прибегнуть к таким действиям, о последствиях которых я сожалею;
теперь вот опять появляется другой человек и завязывает со мной
ссору, желая, очевидно, последовать за своим товарищем. Вот вам
мой совет, - сказал он, обратясь ко мне, - оставьте  этот  дом,
пока  из  него  не  вынесли  вашего  тела.  Не дайте моей крови
взволноваться.
     - Волнение  вашей  крови  не  представляет  для  меня   ни
малейшей  опасности,  -  сказал я, - у вас уже сейчас от страха
душа ушла в пятки.  Если  бы  я  был  настолько  пьян,  что  не
держался  бы на ногах, тогда, без сомнения, вы показали бы свою
храбрость и напали бы на меня. Но теперь, в данную  минуту,  вы
этого не сделаете!
     Величайший  на  свете  трус  должен был продемонстрировать
свою храбрость, хотя бы и мнимую.
     - Черт возьми! Если вы желаете этого, то вы получите свое!
     С этими словами он нагнулся. Я видел, что он достал  из-за
голенища  нож, и в тот же миг ударом кулака повалил его на пол.
Нож выпал из рук Адкинса и, прежде чем он  успел  подняться,  я
встал  между  ним и тем местом, куда упало лезвие. Я вытащил из
кармана свой нож и бросил его  рядом  с  ножом  Адкинса.  Когда
Адкинс  встал на ноги, он набросился на меня. Но я снова ударом
кулака  повалил  его  на  пол.  Затем  я  схватил  его,  высоко
приподнял  и  бросил на пол с такою силою, что он больше уже не
встал: у него был сломан позвоночник.
     Когда я выходил из таверны, Адкинс был уже мертв, а Бурный
отомщен.
     Вернувшись к другу, я нашел его в очень плохом  состоянии.
Часы его жизни были сочтены.
     - Джек,  -  сказал  я,  -  что  желали  бы  вы  сделать  с
человеком, который вас предательски заколол?
     - Ничего, - ответил он, - он дурной человек, но только  вы
его  оставьте  в покое. Обещайте мне, что вы не будете пытаться
мстить за меня. Пускай уж это сделает за нас Бог.
     - Хорошо, товарищ, - сказал я, - ваше желание  я  исполню.
Да и не могу больше повредить этому негодяю. Его уже нет.
     - Я очень этому рад, - сказал умирающий моряк. - Очевидно,
он понял, что поступил несправедливо, и ушел отсюда.
     - Он  не  ушел,  - сказал я, - а умер. Я зашел в тот самый
дом, где вчера произошло это печальное событие - его встреча  с
вами. Я застал его там, но перед моим уходом он был уже мертв.
     При  этом  известии лицо Бурного осветилось особенной, ему
свойственной улыбкой. Он, очевидно, был очень доволен,  и  если
не  желал,  чтобы я мстил за него, то только из опасения за мою
жизнь.
     К вечеру того же дня, в который был убит  мною  разбойник,
не стало и Бурного.
     Похоронив  своего старого товарища, я решил разыскать свою
мать, а затем вернуться на родину.
     Перед  отъездом  из  Соноры  я  навестил   молодую   чету,
приютившую у себя сироту мистера Лири.
     Ребенка  у  них  уже  не было. Они поручили отвезти малыша
родителям его  покойной  матери,  в  Сидней,  знакомому  купцу,
возвращавшемуся  в  Австралию. Они дали мне адрес хозяина одной
гостиницы в Сан-Франциско, по фамилии Вильсон,  от  которого  я
мог  получить  более подробные сведения о мистере Лири. Вильсон
знал Лири еще в  Австралии.  С  этим  адресом  я  отправился  в
столицу Калифорнии.
     Вильсона  я  очень  скоро разыскал в Сан-Франциско. По его
словам, мистер Лири прибыл в Сидней несколько лет  тому  назад.
Через  год  после его приезда в Сидней приехала из Дублина жена
Лири, с которой он прожил несколько недель, а затем бросил  ее.
Потом  Лири бежал в Америку вместе с дочерью сиднейского купца.
Больше Вильсон ничего не знал и не мог  сообщить  о  дальнейшей
судьбе моей матери.
     Я   решил   отправиться  в  Австралию,  где  у  меня  была
единственная надежда  получить  какие-нибудь  сведения  о  моей
матери,  брате  и  сестре и о сиднейском купце, отце несчастной
девушки, погибшей от руки Лири.




     В Сидней я прибыл после продолжительного  плавания.  Сразу
же,  как  только  я  сошел  с  корабля  на берег, я принялся за
розыски мистера Дэвиса, отца несчастной убитой девушки.
     Мистер Дэвис был довольно крупным бакалейным  торговцем  в
Сиднее  и  пользовался  большим уважением, так что найти его не
составило труда.
     На следующий же день я отправился к  мистеру  Дэвису.  Это
был  джентльмен  лет пятидесяти, с симпатичным честным лицом. Я
сказал ему, что только что приехал из Калифорнии, где слышал  о
нем, и что дело чрезвычайной важности заставило меня обратиться
к нему.
     Мистер  Дэвис попросил сообщить, какого свойства мое дело.
По его тону видно было, что он уже догадывается.
     - Если я не ошибаюсь,  -  сказал  я,  -  у  вас  находится
ребенок, которого вам привезли из Калифорнии?
     - Да,  -  ответил  он,  - его доставили мне приблизительно
четыре месяца тому назад. Мне сказали, что это мой  внук,  и  в
качестве такового я его принял к себе в дом.
     - Деньги, посланные для ребенка, вы тоже получили?
     - Да, получил и деньги.
     Тогда  я  откровенно  и  подробно  рассказал ему обо всем,
сообщив, что причиной  моего  приезда  в  Сидней  было  желание
узнать что-нибудь о моей матери.
     - Ничего  лучшего  вы  не  могли  придумать, чтобы собрать
необходимые  для  вас  сведения,  -  сказал  он.   -   Женщина,
называющая  себя  миссис  Лири и считающая себя женою человека,
который в наших краях был известен под фамилией Метьюса, здесь.
Если это ваша мать, то нетрудно разыскать ее. Она бывает у  нас
каждый день. Она портниха. Моя жена может дать вам ее адрес.
     Моя  задача  оказалась гораздо легче, чем я предполагал. Я
теперь сгорал от сильного нетерпения узнать скорее  адрес  моей
матери и поспешить к ней.
     - Не  спешите так, - сказал мистер Дэвис. - Вам необходимо
предварительно кое-что узнать. Позвольте мне задать вам два или
три вопроса. Знаете ли вы, как умер Мейтьюс?
     - Да, я присутствовал при его смерти.
     - Известны ли вам причины его смерти?
     - Да, - ответил я. - А вам?
     - Увы, мне они даже слишком хорошо известны! - с  глубоким
душевным  волнением произнес мистер Дэвис. - Но погодите. Я вам
кое-что скажу, прежде чем вы увидите свою мать. Она  не  знает,
что  моя  дочь  убита,  и что сделал это человек, который с нею
бежал и который за это убийство повешен. Довольно и  того,  что
наши  знакомые знают, что моя дочь убежала из дома. Они думают,
что наша дочь умерла естественной смертью, а ребенка прислал  к
нам  Метьюс  после смерти его матери по нашей просьбе. Женщина,
которую вы считаете своей матерью, тоже  полагает,  что  Метьюс
жив  и вернется к ней. Она любит этого человека больше жизни. Я
сообщаю вам об этом, чтобы вы знали, как надо действовать.  Она
приходит  сюда очень часто посмотреть на ребенка, потому что ее
муж - отец этого ребенка. Она странная  женщина;  мне  кажется,
что  она  любит  это  маленькое  создание, как свое собственное
дитя.
     Я познакомился  с  миссис  Дэвис  и  зашел  посмотреть  на
ребенка.  Это был очень красивый мальчик. Черты его лица ничуть
не напоминали отца. Ребенок  был  поразительно  похож  на  свою
несчастную мать, и я сказал это бабушке ребенка. В ответ на это
старая леди сказала, что миссис Лири совершенно другого мнения.
     Миссис Лири находит, что ребенок - вылитый портрет отца.
     - Слава Богу! - сказал мистер Дэвис. - Я, как и вы, думаю,
что ребенок  нисколько  не  похож на своего преступного отца. Я
счастлив, что черты  его  лица  напоминают  его  мать  -  моего
собственного  несчастного  ребенка.  Может  быть,  этот ребенок
послан  для  утешения  несчастным  родителям,  потерявшим  свою
дорогую дочь!
     Простившись  со  стариками  и узнав от миссис Дэвис точный
адрес моей матери, я ушел.




     Я пошел по указанному адресу искать квартиру моей  матери.
Пройдя  несколько улиц, я подошел к дому, где над небольшим, но
чистеньким магазином была прибита вывеска: "Миссис Лири, моды и
платья". Я стоял у квартиры моей матери, с которой столько  лет
не  виделся.  Необычайное  волнение  охватило меня. Я подошел к
дому и постучал в дверь.
     Дверь открыла молодая девушка, лет девятнадцати.
     Я никогда не узнал бы, кто это девушка, если бы не  ожидал
встретить   моих  родных;  девушка  была  очень  красива,  и  я
догадался, что это моя сестра Марта.
     Я решил пока не  говорить,  кто  я,  и  на  вопросительный
взгляд  девушки сказал, что мне необходимо повидаться по делу с
миссис Лири. Молодая девушка, не  подозревая,  кто  посетитель,
ввела меня в комнату и пошла за матерью.
     Через  несколько  минут  ко мне вышла мать в сопровождении
молодой девушки. Я увидел женщину, которая была  моей  матерью!
Она сильно постарела, но все еще была хороша собою.
     Невозможно  описать  те чувства, которые охватили меня при
виде моей несчастной матери. Боясь, что сильное волнение  может
оказаться  вредным  для  ее  слабого здоровья, я решил не сразу
сообщать, кто я, а подготовить ее к этому постепенно.
     Я пытался говорить, но не мог. Язык не мог  высказать  тех
чувств, которые в эту минуту волновали меня.
     Дважды  вопрошала  она,  что мне нужно, но я не мог ничего
сказать.
     Наконец, когда вопрос прозвучал в третий раз, мне  удалось
вымолвить:
     - Я пришел посмотреть на вас!
     - Если  ваше  дело  заключается  только  в этом, - сказала
мать, - то теперь, когда вы посмотрели на меня, можете уходить.
     Я наслаждался звуками милого, дорогого  для  меня  голоса,
которого не слышал столько лет.
     Я  с таким видом рассматривал свою мать и сестру, что это,
наконец, встревожило их.
     - Вы слышите меня? -  сказала  мать.  -  Если  у  вас  нет
никакого дела, то почему же вы не уходите?
     Это  было  сказано  суровым  тоном, но я все еще продолжал
молчать.
     - Марта! - обратилась  мать  к  моей  сестре,  -  сходи  и
приведи полисмена.
     Молодая  девушка  пристально и внимательно всматривалась в
мое лицо и не торопилась исполнять приказание матери.
     - Мама, - сказала она после продолжительного  молчания,  -
мы  где-то  видели  этого  молодого  человека  раньше. Я в этом
уверена.
     - Скажите мне, не жили ли вы прежде в Дублине? -  спросила
она, обращаясь ко мне.
     - Да, я там жил, когда был мальчиком.
     - В таком случае, хотя я могу и ошибаться, но мне кажется,
что я видела вас именно там.
     Мать  тоже стала пристально рассматривать мое лицо; сильно
волнуясь, она подошла ко мне и спросила:
     - Скажите мне, кто вы такой?
     Я весь дрожал от волнения.
     - Скажите мне, кто  вы?  Скажите  мне  как  вас  зовут!  -
повторила в сильном волнении моя мать.
     Больше я не мог сдерживаться и в ответ воскликнул:
     - Я - Роллинг Стоун!
     Последовала сцена, которую я не стану описывать...
     Когда  мы все несколько успокоились и привели свои чувства
и мысли в порядок, я спросил, где мой брат Вильям.
     - Я  отдала  его  учеником  в  одну  шорную  мастерскую  в
Ливерпуле, - ответила мне мать.
     - Но где он теперь? - спросил я. - Ведь это было давно.
     Моя мать заплакала. Марта ответила за нее:
     - Вильям  убежал  от  своего  хозяина, и мы больше никогда
ничего о нем не слыхали.
     Я спросил, делались ли какие-нибудь попытки его разыскать.
Мне ответили, что мать два или три раза  писала  мастеру  и  от
него  получила  известие,  что  он  сделал все, чтобы разыскать
своего сбежавшего ученика, но без  всяких  результатов.  Вильям
пропал без вести.
     Мне  показалось,  что  матери  слишком  тяжело  говорить о
Вильяме. Вероятно, в ней подымалось тяжелое чувство при  мысли,
что она не взяла его с собой, а оставила одного в Ливерпуле.
     Я  стал  утешать  ее; сказал, что заработал много денег, и
что Вильям или сам вернется к нам, или мы его разыщем. Мы снова
тогда заживем все вместе счастливо, как в старое время.
     Никогда я не чувствовал  себя  таким  счастливым.  Будущее
представлялось мне полным самых радужных надежд.
     А  самой  дзаветной  для  меня  мечтой  было - в ближайшем
будущем разыскать Леонору и соединиться с ней.




     На следующий день я долго говорил с  матерью  относительно
наших  планов  на будущее. Я настаивал на том, чтобы немедленно
вернуться в Ливерпуль.
     - Нет! Нет! - протестовала моя мать с  жаром,  чрезвычайно
меня  удивившим.  - Я не могу и думать об этом. Я должна ждать,
возращения моего мужа.
     - Вашего мужа?
     - Ну да, мистера Лири. Он уехал в Калифорнию, но  я  верю,
что он скоро вернется назад.
     - И  это  после  того,  что  рассказывали вы сами о нем, -
сказал я, - после того, как он вас бросил?
     - Он всегда был ласков со мною, - отвечала  она,  -  очень
ласков.  Он  уехал  за  золотом  в Калифорнию. Там, я в этом не
сомневаюсь, он многого добьется и вернется обратно  с  большими
деньгами.
     - Но  вы только что сказали мне, что он вас бросил. Где же
его нежность к вам?
     - Это правда, он оставил меня, но  дела  наши  были  очень
плохи  и  он  ничем не мог бы помочь нам. Я не сомневаюсь, что,
оставляя меня, он очень горевал.
     - Но ведь в Калифорнию он бежал  с  другой  женщиной.  Это
правда?
     - Он уехал в Калифорнию, - ответила моя безумная мать, - и
я подозреваю,  что мисс Дэвис уехала с ним. Только я обвиняю ее
больше, чем его. Я не хочу дурно говорить о ней, тем более, что
я слышала, что она умерла; бедная девочка!
     - Зная, что он дважды бросал вас  и  убегал,  вы  все-таки
думаете, что он вернется к вам опять?
     - Потому  что  я  знаю,  как  он  меня  любит!  Он  всегда
обращался со мною с такою нежностью и любовью! Женщина, которая
убежала с ним, теперь не может уже удерживать его,  и  я  знаю,
что он вернется ко мне.
     - Моя бедная, несчастная, безумная мать!
     Я эти слова произнес тихо, она их не слышала.
     - Теперь,  кстати,  - продолжала она, - открыли золото и в
Австралии. Значит, не надо ездить за золотом  за  океан.  Много
диггеров   вернулось  домой.  Многие  собираются  вернуться.  Я
уверена, что вместе с ними скоро вернется и  мистер  Лири.  Это
правда, он совершил ошибку, но он в этом не слишком виноват. Он
вернется к своей жене, и мы будем еще счастливее, чем раньше.
     - Мать!  Я  вижу,  что  вы  отказываетесь  ехать со мною в
Англию?
     - Роланд,  мой  сын,  -  сказала  она  нежным  и  ласковым
голосом,  с  глубоким  волнением, - как ты можешь убеждать меня
уехать отсюда, когда я каждый день  ожидаю  возвращения  своего
мужа?  Подожди  немного, пока он приедет, и тогда мы все вместе
поедем в Англию.
     Разубеждать  ее  дальше  было  бы  безумием.  На  нее   не
действовали  никакие  резоны, никакие факты. Она слепо верила в
мистера Лири. Сообщить же ей о печальном конце последнего я  не
решался.
     Марта  рассказала мне про безумную любовь матери к мистеру
Лири. Для него она готова была пожертвовать своей жизнью и даже
счастьем своих детей. Когда она отыскала  Лири  в  Сиднее,  тот
согласился  жить  с  нею,  когда  узнал, что у нее есть деньги,
вырученные от продажи дома. Он оставался до тех  пор,  пока  не
пропил все эти деньги до последнего шиллинга.
     - Сколько   дней  нам  приходилось  сидеть  впроголодь,  -
говорила Марта, - потому только, что нужно было  беречь  деньги
для мистера Лири! О! Я надеюсь, что мы никогда больше не увидим
его.
     - Вы  никогда больше не увидите его, - сказал я, - он ушел
туда, куда наша бедная мать не может больше следовать  за  ним:
он умер.
     Марта была непосредственной натурой. Услышав это известие,
она воскликнула:
     - Вот  слава-то  Богу!  Нет! Нет! - продолжала она, как бы
раскаиваясь в том, что сказала. - Я хотела сказать не  это;  но
если  он умер, то это хорошо для матери: он уже не будет больше
мучить ее.
     Я подробно рассказал сестре о  смерти  мистера  Лири.  Она
согласилась,  что  если рассказать все это матери, то ее бедный
ум не выдержит такого потрясения.
     - Я  никогда  не  слыхала,  -  сказала  Марта,   -   чтобы
какая-нибудь  женщина в мире любила человека так, как наша мать
любит мистера Лири. Я убеждена, Роланд, что ее убьет  сообщение
о смерти Лири.
     Тогда мы с сестрою решили постепенно подготавливать мать к
известию  о  том,  что Лири нет больше в живых. Конечно же, то,
какой смертью он умер, мы решили от нее скрыть.
     Но увы! Случилась непредвиденная вещь,  которая  полностью
разбила все наши планы.
     В  "Сиднейской  газете",  которую  ежедневно  читала мать,
появилась  корреспонденция  из  Калифорнии,  где   обстоятельно
описывался суд над Лири, а затем его казнь. Эту корреспонденцию
прочитала  мать.  Бедный  ее  рассудок не выдержал: она сошла с
ума. Здоровье ее тоже было совершенно  подорвано.  Она  недолго
прохворала, и через несколько дней умерла.
     Ее  смерть,  помимо глубокого горя, навела меня на мрачные
мысли. Я вспомнил о печальном конце Ричарда Гайнена. Мой старый
друг Бурный Джек также  погиб  жестокой  смертью  вскоре  после
нашей  встречи.  А  теперь,  после того, как я нашел мою бедную
мать, я потерял навсегда и ее... Как это все странно и тяжело.




     Похоронив мать, мы с Мартой стали рассуждать  о  том,  как
быть  дальше. Я желал вернуться в Ливерпуль и, конечно, взять с
собой мою сестру. Я предполагал  сделать  это  в  самом  скором
времени.
     - Я  очень  огорчена,  что тебе не нравится в Австралии, -
сказала мне Марта. - Я уверена,  что  если  ты  поживешь  здесь
немного подольше, то сам не захочешь уехать.
     - Не  думай  этого, - ответил я, - я приехал сюда только с
намерением разыскать вас и затем отправиться на родину.  Теперь
нас больше ничего не удерживает.
     - Роланд, милый брат, - сказала Марта и заплакала. - Зачем
ты хочешь бросить меня?
     - Я  вовсе  не  желаю  бросать  тебя, Марта, - сказал я. -
Напротив, я хочу  уехать  вместе  с  тобой.  Я  теперь  уже  не
бездомный  авантюрист.  Если  бы  я не мог устроиться более или
менее прилично и обеспечить тебе безбедное существование, я  не
предлагал бы тебе ехать со мною.
     - Роланд,  Роланд,  - воскликнула она, - не оставляй меня.
Ты, может быть, единственный близкий мне человек на всем свете.
Ты не оставишь меня!
     - Успокойся,  Марта,  -  сказал  я.  -  Объясни,  как  мне
понимать  тебя?  Я  приглашаю  тебя  ехать  вместе  со  мною  в
Ливерпуль, и в ответ на это приглашение ты начинаешь плакать  и
просишь не покидать тебя. Скажи, наконец, хочешь ли ты ехать со
мною в Ливерпуль? Если нет, то объясни почему.
     - Я  не  желаю  ехать  в Ливерпуль, - ответила она. - Я не
желаю покидать Сидней. Я прожила здесь несколько лет.  Это  моя
вторая родина, и я не хочу и не могу оставить ее, Роланд!
     Несмотря   на   все   мои   попытки,  я  не  мог  добиться
откровенного  объяснения,  почему  Марта  не  желает   покинуть
Сидней,  и  начал  подозревать,  что  у  моей  сестры  такие же
препятствия, какие были и у моей бедной умершей матери.
     Я решил пока подождать и  посмотреть,  что  будет  дальше.
Оставлять  же  в  Австралии  сестру  я  не  хотел,  несмотря на
страстное  желание  поскорее  увидеться  с  Леонорой,   которую
отделял от меня океан.
     Я  очень  часто ходил на пристань, когда приходили корабли
из Англии, надеясь встретить кого-нибудь из старых знакомых.
     Однажды я был приятно удивлен. Я встретил Мейсена, который
служил на "Леоноре" у капитана  Хайленда.  Мейсен,  как  помнит
читатель, помог мне разоблачить мистера Адкинса.
     Мейсен,  со  своей стороны, тоже очень обрадовался мне. Мы
зашли  в   гостиницу   и   принялись   вспоминать   старину   и
пересказывать  друг  другу  события,  случившиеся  с нами после
нашего последнего свидания.
     - Вы помните  миссис  Хайленд  и  ее  дочь?  -  неожиданно
спросил  Мейсен  во  время своего рассказа. - Впрочем, что же я
спрашиваю? Конечно, помните, ведь  дом  капитана  Хайленда  был
вашим родным домом.
     - Конечно,  - ответил я. - Я никогда не забуду их. - После
этого я, естественно, попросил рассказать все, что он  знает  о
них.
     - Миссис  Хайленд  теперь  живет  в  Лондоне,  - продолжал
моряк. - Она живет у своей дочери, которая вышла замуж.
     - Что? Леонора Хайленд вышла замуж! - вскричал я.
     - Да. Разве вы не слышали об  этом?  Она  вышла  замуж  за
капитана  корабля,  торгующего  с Австралией. После свадьбы они
поселились в Лондоне.
     - Правда ли это? Не ошибаетесь ли вы? - спросил я дрожащим
голосом.
     - Да, это правда, - ответил Мейсен. - Но что с вами?  Вам,
кажется, неприятно продолжать разговор об этом?
     - О, ничего, ничего. Только почему вы так уверены, что она
вышла замуж? - спросил я, пытаясь казаться хладнокровным.
     - Я сам слышал это. Кроме того, я видел ее в доме капитана
в Лондоне, куда я заходил по делу.
     - Но  уверены  ли вы, что та особа, которую вы видели, это
Леонора, дочь капитана Хайленда?
     - Конечно. Как я мог ошибаться? Вы знаете, что я  бывал  в
доме  капитана  Хайленда  много раз, не говоря уже о той сцене,
когда мы были вместе с вами и разоблачали клевету Адкинса. Я не
мог ошибиться; я говорил с нею в то время, когда был в ее  доме
в  Лондоне.  Она  вышла  замуж  около  двух  лет  тому назад за
капитана австралийского корабля. Он человек довольно пожилой  и
скорее годился бы ей в отцы.
     Теперь не оставалось уже никаких сомнений.
     Как мрачен для меня сделался свет!
     Я  оставил  все  свои  мечты  о возвращении в Ливерпуль. Я
ничего не сказал моей сестре о перемене моих планов.  Горе  мое
было  слишком  велико.  Я  решил  отправиться  опять на золотые
прииски, надеясь, что тяжелый  труд  и  наполненная  различными
опасностями  жизнь рудокопа хоть отчасти заглушат те страдания,
которые терзали мое сердце. Я отбросил намерение отправиться  в
Америку,   и   решил  остаться  в  Австралии,  чтобы  не  очень
отдаляться от моей сестры.
     Простившись  с  Мартой,  которая  сильно  была   опечалена
разлукой  со мной, я через двадцать четыре часа после разговора
с Мейсеном выехал из Сиднея в Мельбурн.




     В Мельбурне я пробыл недолго, запасся там всем необходимым
и отправился на прииски. Условия работы на приисках в Австралии
оказались гораздо тяжелее, чем  в  Калифорнии.  Чтобы  добывать
золотую  руду,  приходилось  рыть очень глубокие шахты. Золотая
руда обыкновенно находилась на так называемых  криках.  Крик  -
высохший   глубокий   ручей.   В  период  дождей  крики  быстро
наполнялись водой и превращались в целые реки, но  потом  также
быстро и высыхали.
     Я  работал  на  различных  приисках  и  зарабатывал  очень
хорошо.  В  Каллао,   городке,   лежащем   близ   приисков,   я
познакомился  с двумя джентльменами - Вэном и Канноном, которые
убедили  меня  вместе  с  ними  принять  участие  в  охотничьей
экспедиции   на  Ярру-Ярру,  отправившись  к  одному  знакомому
скваттеру.
     Мы были уже недалеко от цели нашего  путешествия,  как  во
время  одной  ночной  стоянки пропал наш вьючный мул с багажом.
Вэн и Каннон  отправились  на  розыски  пропавшего  мула,  а  я
остался  их ждать. Но проходил час за часом, а мои спутники все
не возвращались. Я теперь уже раскаивался в том, что остался их
ждать. Дело в том, что дом скваттера должен был  находиться  не
более  чем  в  пяти милях от нашей стоянки. Очень возможно, что
мои спутники были уже там и ждали меня. От  скуки  и  досады  я
пошел немного прогуляться.
     Я  вышел  на  какую-то  тропинку,  которая привела меня на
берег реки. Это  была  Ярра-Ярра.  Весь  ее  берег  был  покрыт
богатой   растительностью.   День   был   очень   жаркий,  и  я
почувствовал большое облегчение, когда укрылся в тени от жарких
лучей солнца.
     Я не хотел идти к скваттеру один, так как  не  был  с  ним
знаком.
     Берег  реки  был  очень  живописным. Передо мной протекали
серебристые струи Ярры-Ярры.  Мягкий  ветер  время  от  времени
нежно шелестел листвой. Я задумался.
     Противный  рев  осла  вывел меня из задумчивости. Животное
было недалеко, и, следовательно, я был очень  близко  от  жилья
скваттера. Я медленно стал пробираться вперед сквозь кустарник.
Вдруг  пронзительный  женский  голос  заставил меня вздрогнуть.
Голос раздавался с берега реки, из-за кустов.  Я  быстро  пошел
вперед, пробираясь через кусты, и вышел на открытый берег реки.
     Я  увидел  молодую девушку, готовившуюся броситься в реку.
Мое внезапное  появление  заставило  ее  переменить  намерение.
Обернувшись  ко  мне  и  указывая на реку, она тем же отчаянным
голосом крикнула:
     - Спасите ее! О, спасите ее!
     Взглянув по указанному  направлению,  я  увидел  маленькую
девочку,  барахтавшуюся  на поверхности воды. Ее быстро уносило
течением. В следующий же миг я был в воде и  держал  ребенка  в
руках.
     Берег реки на довольно значительном расстоянии был высок и
крут. После двух или трех неудачных попыток выбраться на него я
решил  спуститься  вниз  по  течению и там уже выйти на твердую
землю.
     Молодая девушка, видя мои неудачные попытки, несколько раз
пыталась броситься в воду, чтобы помочь мне. Но так как  помощь
она  никакой оказать не могла, а, напротив, мне пришлось бы еще
заняться спасением двоих вместо одной,  то  я  строгим  голосом
крикнул  ей,  чтобы  она  этого  не делала. Спустившись вниз по
течению, я, наконец, выбрался на  берег  и  передал  спасенного
ребенка девушке.
     В  течение  некоторого  времени  все внимание девушки было
обращено на спасенного ребенка. Она проявила столько нежности и
трогательной  любви  к  маленькому  существу,  что  я  невольно
вспомнил  Леонору.  Девушке  было на вид лет шестнадцать. У нее
были золотые волосы и необычайно изящная и грациозная фигурка.
     Немного успокоившись, она принялась в трогательных  словах
выражать  свою  благодарность  мне  за  то, что я спас жизнь ее
сестре.
     Я остановил ее и предложил проводил ее  до  дому.  Ребенок
после испытанного потрясения едва был способен стоять на ногах,
и  я  предложил  донести  его до дому на руках. Мое предложение
было принято, и мы отправились вдоль берега реки.
     За нами шла большая собака  из  породы  догов,  и  молодая
девушка обратила мое внимание на этого четвероногое.
     - Роза  побежала  впереди меня, - начала она, - и играла с
догом. Она подбежала к реке,  дог  за  нею,  и  он  неосторожно
толкнул ее, так что она упала в реку. Я боюсь, что наша мать не
станет  больше  пускать  нас гулять на Ярру-Ярру, а я так люблю
эту реку. Нам теперь идти недалеко,  -  прибавила  она,  -  дом
сразу  же  за  этим холмом. Вы его сейчас увидите. Он не больше
чем в миле отсюда.
     Прежде чем мы дошли до дому, я узнал всю  простую  историю
ее жизни. Она была дочерью того самого скваттера, к которому мы
с Канноном и Вэном направлялись.
     Я  узнал, что ее зовут Джесси. Жизнь скваттера и его семьи
была очень однообразной, и появление нового лица было  для  них
необыкновенным  событием.  Джесси  сказала  также, что они ждут
посещения друга отца с двумя своими приятелями.
     - Этот друг - мистер Каннон? - спросил я.
     - Да, и вы один  из  его  приятелей,  который  должен  был
приехать  с  ним?  -  спросила она весело, женским чутьем сразу
определив причину моего появления. - Мы будем  очень  счастливы
видеть вас у себя.
     Еще  до  прихода  в  дом  мы  сделались  с Джесси большими
приятелями. Когда мы  вошли  в  дом,  последовала  трогательная
сцена,   виновницей   которой   была  маленькая  Роза.  Джесси,
казалось, решила выставить  меня  настоящим  героем  и  описала
событие  такими  красками,  что  я сразу попал в знаменитости и
сделался центром всеобщего внимания, потому что маленькая  Роза
была любимицей семьи.
     В  доме скваттера я застал своих товарищей по путешествию,
которые прибыли за час до меня.
     Скваттер занимался  скотоводством  и  специально  разводил
овец для шерсти. Дело у него было поставлено на широкую ногу, и
он  получал  большие  барыши  от  своих  предприятий.  Это  был
прямодушный человек лет пятидесяти. Колонистом в  Австралии  он
был уже более двадцати лет.
     Нас  всех  приняли с большим радушием и старались скрасить
наше пребывание различными доступными удовольствиями, чтобы  мы
не  почувствовали  скуки. На следующий же день по прибытии была
устроена охота на кенгуру. Во время охоты я очень удивил  своих
спутников,  Вэна  и Каннона, умением прекрасно ездить верхом на
лошади. Они знали, что я моряк, а  моряки  редко  умеют  ездить
верхом.  Но я ведь недаром служил в американской кавалерии. Им,
впрочем, это обстоятельство не было известно.




     Возвращаясь домой, мы каждый вечер  проводили  в  обществе
красавицы Джесси.
     Редко  случалось встретить такую благовоспитанную девушку,
хотя ее  единственным  воспитателем  была  природа.  Она  умела
поддерживать  беседу  с  каждым  из  нас на самые разнообразные
темы, и в этих беседах проявляла много ума и такта.
     Вэн влюбился в Джесси с первого же взгляда, но его  любовь
не  встретила никакого сочувствия со стороны девушки. Я кое-что
понимал в любовных делах и видел, что Вэн не может рассчитывать
на ответное чувство.
     Я  стал  замечать,   что   она   почувствовала   особенную
склонность  ко  мне. Без сомнения, тут сыграло известную роль и
мое первое внезапное появление в роли спасителя маленькой Розы.
     Леонора была для меня  потеряна.  Я  стал  размышлять,  не
постараться  ли  мне  полюбить  эту  молодую  красивую  и милую
девушку, относившуюся  ко  мне  с  таким  обожанием.  Но  после
долгого  размышления  и  тщательного  анализа  своих  чувств, я
понял, что полюбить Джесси не могу, что  я  все  еще  продолжаю
любить  одну только Леонору, несмотря на всю безнадежность моей
любви. Придя к такому заключению, я осознал, что дальнейшее мое
пребывание у скваттера будет неудобно, и что мне необходимо как
можно скорее уехать ради полюбившей меня девушки.
     - Мисс Джесси, - сказал я, - я должен вас покинуть.
     - Вы нас покидаете! - воскликнула она, и голос ее дрогнул.
     - Да, я должен вернуться в Мельбурн завтра утром.
     В продолжение нескольких минут она молчала; я  видел,  что
Джесси побледнела.
     - Очень жаль, - тихо сказала она, - очень жаль.
     - Очень жаль! - повторил я, не зная, что сказать. - Почему
это вас  огорчает?  -  Я  не желал задавать подобного вопроса и
сразу почувствовал, что сделал большую ошибку, задав его.
     Я увидел на  глазах  ее  слезы  и  почувствовал,  что  эта
девушка меня любит.
     - Мисс  Джесси, - сказал я, - можно ли так волноваться при
отъезде просто хорошего знакомого?
     - Ах, - ответила она, - я думаю о вас,  как  о  друге,  но
только о таком, какого раньше у меня никогда не было. Моя жизнь
очень  однообразна.  Мы здесь, как вам известно, живем вдали от
всего света. Друзей  у  нас  очень  мало.  Ваша  дружба  внесла
неведомую  прежде  радость  в  мою  жизнь.  Вы постоянно в моих
мыслях, с тех пор, как я в первый раз увидела вас.
     - Вы  должны  постараться  забыть  меня,  забыть,  что  мы
когда-либо встречались. Я буду помнить вас только как друга.
     Она  положила  свою  руку  на мое плечо и дрожащим голосом
спросила:
     - Вы любите другую?
     - Да, я люблю другую,  хотя  безнадежно.  Она  никогда  не
может  быть  моею  и  я,  вероятно, никогда ее уже не увижу. Мы
выросли вместе. Я воображал, что она меня любит. Но я ошибался.
Она не любила меня. Она вышла замуж за другого.
     - Как это странно! Для меня это было бы невозможно!
     Вся  ее  невинность  и  чистота  души  сказались  в   этом
восклицании.
     - И  несмотря  на то, что она с вами так поступила, вы все
еще продолжаете ее любить? - продолжала она.
     - Увы! Такая уж моя несчастная судьба!
     - О, сэр,  если  бы  вы  знали  только,  какое  сердце  вы
отталкиваете  от  себя,  какую  преданность  и  постоянство, вы
никогда бы не покинули  меня,  остались  бы  здесь  и  были  бы
счастливы.  Вы научились бы меня любить. Вы не найдете ни одной
женщины, которая полюбила вас так, как я. И это  уже  будет  до
конца моей жизни!
     Я   ничего   не   мог   ответить,  так  как,  несмотря  на
безнадежность моего чувства, все-таки любил Леонору.
     Мы пришли домой. Вечером я объявил всем, что завтра  утром
уезжаю  в  Мельбурн. Несмотря на все уговоры, я твердо стоял на
своем и с рассветом уехал.




     В сущности, с Вэном и Канноном  у  меня  было  очень  мало
общего. Я им совсем не подходил. Оба они любили прожигать жизнь
и  были  охотниками  до  легкой  наживы, оба были совершенно не
способны к труду. Поэтому, когда они вслед за  мною  прибыли  в
Мельбурн,  я  решил как можно скорее от них отделаться и уехать
из Мельбурна.
     Я  направился  к  золотым  приискам,   находившимся   близ
Балларата.  Первым,  кого  я там встретил по прибытии на место,
был мой старый знакомый по Калифорнии, Фаррель,  которого  я  в
последний раз видел в Сан-Франциско. Само собою разумеется, что
мы  отправились  в  ближайшую  гостиницу  и потребовали бутылку
виски.
     - Я  думаю,  -  сказал  Фаррель,  -  что  вы  знаете,  чем
окончился  мой  маленький  роман, о котором я вам рассказывал в
Сан-Франциско.
     - Даже и не представляю себе, - ответил я, -  хотя  и  был
очень  опечален  случившимся.  Сознаюсь, что я был очень тронут
вашей откровенностью со мной. Наиболее интересная часть  вашего
романа,  как  вы его назвали, мне неизвестна. Я буду очень рад,
если вы расскажите.
     - Хорошо, - ответил Фаррель,  -  я  вам  расскажу.  Как  я
говорил  вам, мой друг Фостер и жена моя бежали в Калифорнию, и
я рассчитывал их встретить в Сан-Франциско. Но  они  скрывались
так  удачно, что я не мог найти и следов их в этом городе, хотя
они, как я потом узнал, уже жили в Сан-Франциско  девять  дней.
Наконец   следы   беглецов   были   найдены.   Фостер  снял  на
Сакраментской улице квартиру,  хорошо  обставил  ее  и  накупил
большой   запас  различных  напитков.  Он  намеревался  открыть
большой ресторан, и его открытие как раз должно было состояться
в то время, когда я их нашел.
     Как только я узнал его адрес, я  немедленно  отправился  к
нему.  Фостера  и  моей  жены  я  не застал. Они отправились за
покупками - тратить остатки моих денег. В  помещении  я  застал
молодого человека, нанятого в качестве управляющего.
     Я немедленно вступил во владение делом и молодого человека
нанял  уже  на  службу  к  себе.  Я оставался в этом доме около
девяти недель и вел дело, которым  намеревался  воспользоваться
Фостер, а затем продал ресторан за пять тысяч долларов.
     Ни  Фостер, ни моя жена, хотя они находились все это время
поблизости, не показывались. Они, конечно, знали, что я вступил
во владение делом, а затем продал его, но с их стороны никакого
протеста не последовало.
     Продав  дело,  я  опять  почувствовал  желание   отомстить
преступной паре, и осведомился относительно их местопребывания.
Я узнал, что они уехали в город Сакраменто, где оба поступили в
услужение   в   гостиницу.   Денег   у   них  уже  не  было  и,
следовательно, самостоятельного дела открыть они не могли.
     Я решил поймать их, и отправился в Сакраменто.
     Но они, вероятно, тоже через кого-нибудь следили за  мною.
Когда  я  приехал  в  Сакраменто,  то  узнал, что они уехали из
города  только  два  часа  тому  назад.  Гнев  мой   постепенно
испарялся,  и  у  меня уже не было особого желания преследовать
их.
     Я вернулся в Сан-Франциско и  в  скором  времени  уехал  в
Мельбурн.
     Мой  гнев  теперь  почти  окончательно растаял. И притом я
убедился, что они не могут быть счастливы. Вечная мысль о  том,
что каждое мгновение могу появиться я, должна была отравлять им
жизнь и делать их очень несчастными. Всякое преступление в себе
самом несет наказание. Вот к каким выводам я пришел.
     Так закончился рассказ Фарреля.




     На прииске Эврика я вынужденно вступил в компанию, которая
мне совершенно не нравилась. Но выбора у меня никакого не было,
так как все лучшие места уже были заняты.
     Все   мои   новые   товарищи  казались  мне  неподходящими
работниками.  Ни  один  из  них  не  был  похож  на   человека,
привыкшего к тяжелой работе диггера. Они были бы на своем месте
за  конторкой  или  прилавком.  Когда мы принялись за работу, я
увидел, что никакого толку с моими новыми товарищами у меня  не
будет.  Каждый  из  них  старался  как  можно меньше работать и
побольше времени проводить в разных увеселительных заведениях.
     У меня уже не единожды появлялась мысль продать свой пай и
выйти из этого товарищества.
     Во время этого кризиса в нашу компанию  вступил  еще  один
новый  человек,  но  совершенно другого типа, чем остальные мои
товарищи. Этот был настоящим работником.
     У нас еще оставался один пай. Я его выкупил, чтобы  он  не
достался "труженнику" вроде моих товарищей.
     Передать  этот пай я предполагал одному молодому человеку,
с которым я недавно  познакомился.  Этот  молодой  человек,  по
имени  Джон  Окс,  несмотря  на  все  свои  старания,  оказался
невезучим.
     По профессии он был моряком. Прежде  чем  предложить  Оксу
свой  пай,  я  поближе  с ним познакомился и, только хорошенько
узнав его, предложил ему вступить восьмым  компаньоном  в  наше
товарищество.
     - Для меня ничего лучшего не может быть в настоящее время,
- сказал  Окс,  -  как  войти в товарищество вместе с вами. Вам
всегда везет.  Но,  к  несчастью,  я  не  могу  принять  вашего
предложения, так как не имею денег для покупки пая.
     - Не  думайте  об  этом, - возразил я, - вы заплатите мне,
когда выработаете достаточно золота. Прииск очень хороший,  так
что вы скоро отработаете стоимость пая.
     - В  таком  случае  я  принимаю ваше предложение, - сказал
Окс, - и принимаю с глубочайшей благодарностью. Я  ведь  раньше
не  был  в таком безвыходном положении, как теперь. Я заработал
порядочное количество золота, только меня потом ограбили. Я вам
не рассказывал об этом?
     - Не помню, кажется, нет, не рассказывали.
     - В таком случае я  вам  расскажу  теперь.  Я  работал  на
приисках  по реке Гилли, где вступил в компанию с двумя другими
диггерами. Мы добыли около сорока восьми фунтов золота.  Золото
мы  сдавали  на  хранение  в  сберегательную  кассу.  Когда  мы
полностью окончили разработку нашего  прииска,  мы  все  вместе
отправились  в кассу и взяли наше золото. Мои два товарища жили
в одной палатке и  предложили  мне  отправиться  к  ним  и  там
произвести  дележ.  По  дороге  мы  зашли в таверну, с хозяином
которой мои товарищи были хорошо знакомы; они попросили у  него
весы  и гири. Купили они также и бутылку бренди - для бодрости,
как они выразились, - чтобы приятнее и успешнее разрешить  нашу
задачу.  Потом  мы  пошли  домой.  Когда мы зашли в палатку, то
заперли дверь и занавесили окно, чтобы никто  не  помешал  нам.
Прежде чем приступить к дележке, каждый из моих товарищей выпил
по  доброму  стакану бренди; мне не хотелось пить, но, не желая
ссориться с ними, я взял стакан и тоже выпил. Сейчас  же  вслед
за  этим  я  потерял  сознание  и  не  помню,  что  происходило
дальше... Я  пришел  в  себя  только  на  следующее  утро.  Мои
товарищи  исчезли,  и в палатке никого не было, кроме меня. Они
взяли все золото, в том числе мою долю, и  скрылись.  Больше  я
никогда  не  встречал  никого из них. Это событие послужило для
меня хорошим уроком. Я теперь всегда стараюсь избегать работать
с людьми подозрительными и пьющими. Вы теперь вполне понимаете,
что мне хотелось бы знать, какого сорта будут товарищи в  нашей
компании.
     - На этот счет я ничего утешительного сказать вам не могу,
- ответил я. - Для нашей работы они не очень неподходящие. Один
из них старый бездельник, другой в том же роде. Третий еще хуже
первых  двух.  Двое  остальных  - пьяницы. Только один, который
недавно вошел в наше товарищество, может быть назван  настоящим
работником.
     - Это просто беда, - сказал Окс, - но, к сожалению, у меня
в настоящее  время  нет  никаких  видов  на будущее. Я выйду на
работу завтра утром вместе с вами. Может быть, когда наш прииск
будет  приносить  хороший  доход,  эти  люди  сделаются   более
трудолюбивыми.
     На  следующее  утро  в  семь  часов Окс был уже на работе.
Джордж, один из наших товарищей, пришел немного  позже.  А  еще
позже  пришел мистер Джон Дарби. Последний считал себя истинным
джентльменом   и   презирал   всякий   труд.   Только   крайняя
необходимость  заставила  его взяться за суровый труд рудокопа.
При таких условиях работа его  была,  разумеется,  ничтожна  по
своим  результатам. К тому же и физически он был слаб для такой
работы.
     Когда Окс  и  Дарби  встретились,  они  оказались  старыми
знакомыми.  Дарби  сейчас же начал свою болтовню, как будто для
этого только и пришел. Но так как еще не было  двух  товарищей,
которых  мы  ждали с нетерпением, чтобы приступить к работе, то
мы и не прерывали болтуна.
     Я обратился к членам нашего  товарищества  с  предложением
более   энергично  приступить  к  работе,  а  теперь  дождаться
остальных двух и с ними также поговорить об этом.
     Наконец,  показались  давно  ожидаемые  товарищи.  Но  как
только  они  подошли  немного ближе, случилось нечто совершенно
неожиданное. Увидев нового товарища, оба они  быстро  повернули
обратно  и  пустились бежать с невероятной быстротой. В течение
нескольких  секунд  Окс  стоял  в  недоумении,  но   затем   их
поведение,  очевидно,  для  него сделалось понятным, и, крикнув
мне, чтобы  я  шел  за  ним,  он  побежал,  чтобы  преследовать
убегающих.
     Но оба беглеца с такою быстротою удирали от нас, что скоро
скрылись  из  виду.  Дальнейшее  преследование было бесполезно.
Когда мы остановились, Окс пояснил мне, что эти люди и есть  те
самые, которые его ограбили.
     Мы   отправились   в   полицию   и   сделали  заявление  о
случившемся. Затем мы поспешили к палатке беглецов. Само  собой
разумеется,   нам  осталось  только  констатировать  факт,  что
"птички улетели". Так мы их потом и не нашли.
     Когда Окс и я вернулись назад после  преследования  воров,
то  выяснилось, что за время нашего отсутствия случилось другое
событие. Мистер Дарби  успел  в  это  время  продать  свой  пай
другому  человеку,  который  вместо  Дарби  и явился на работу.
Такая перемена была нам на руку. Вместо бесполезного и ленивого
члена  товарищества  мы  приобрели   настоящего   трудолюбивого
работника.
     Работа наша шла теперь очень успешно. Когда наш прииск был
окончательно  разработан  и  мы поделили добытое золото, ко мне
пришел Окс и отдал мне за купленный у меня пай пятьдесят фунтов
стерлингов.
     - Вы сделали меня счастливым, - сказал он, -  и  я  завтра
уезжаю.  Я  добыл  то,  что  мне было необходимо. Я теперь могу
сказать  вам,  что  я  намерен  сделать  с  деньгами,   которые
заработал.  У  меня старик отец вот уже семь лет сидит в тюрьме
за  долги.  Вся  сумма  его  долгов  -  сто  пятьдесят   фунтов
стерлингов.  Шесть  лет  тому  назад  я ушел из дому и сделался
моряком. Я задался целью заработать эти сто  пятьдесят  фунтов,
чтобы  вызволить  отца из тюрьмы. Для меня эта сумма была очень
велика. Проплавав немного, я увидел, что, оставаясь моряком,  я
никогда  не заработаю нужной мне суммы. В это время в Австралии
нашли золото. Я поехал  в  Мельбурн,  а  оттуда  отправился  на
прииски.  Я  вступил  в компанию с двумя диггерами. Счастье мне
благоприятствовало. Казалось,  что  уже  скоро  наступит  день,
когда я обниму своего дорогого отца. Но когда я уже был у цели,
мои  компаньоны,  как  я вам уже рассказывал, меня обокрали. Вы
себе и представить не можете  мое  отчаяние.  Я  был  близок  к
самоубийству.  В  это время вы предложили мне вступить с вами в
компанию. Я никогда не забуду того, что вы сделали для меня.
     Прощаясь,  Окс  обещал  написать  мне   из   Мельбурна   и
известить, на каком корабле он уедет.
     Свое  обещание он исполнил. Через неделю я получил от него
письмо, в котором он извещал, что уезжает в Лондон  на  корабле
"Кент".
     Я мысленно пожелал ему попутного ветра.




     Вскоре  после  отъезда Окса я перебрался на другой прииск,
Кресвикский, в тридцати милях от Балларата.
     Я вступил в компанию с двумя другими золотоискателями.  Мы
заняли  прииск  и  начали  работу. Почва была камениста, и наши
кирки не годились для работы на такой  почве.  Необходимо  было
приобрести  лом.  Мы  искали во всех приисковых лавках, но ни в
одной из них лома не оказалось.
     Тогда, с согласия товарищей, я отправился за покупкой лома
в город.  На  обратном  пути  я  свернул  с  дороги,  чтобы  не
проходить через деревню чернокожих, и пошел лесом.
     Я  уже  подходил  к дому, как вдруг увидел дикаря, шедшего
мне  навстречу  и  размахивавшего  большей  дубиной.  Я   хотел
уклониться  от встречи с ним и повернул в другую сторону. Но он
последовал  за  мной,  проявляя  враждебные  намерения.   Хотя,
по-видимому,  он  был  пьян, но это нисколько не мешало свободе
его действий. Я пытался бежать, но он  сделал  невозможным  для
меня отступление. Я понял, что единственная надежда на спасение
- остановиться и защищаться.
     Дикарь  дважды  попытался  на меня напасть. Но я, хотя и с
большим трудом, успел увернуться от него и  отразить  удар  его
страшной дубины купленным ломом.
     Наконец он сделал третью попытку, и хотя я и увернулся, но
получил все-таки сильный удар дубиной.
     Рассерженный,  я  не мог уже больше сдерживаться. Я поднял
обеими руками лом, нацелился прямо в голову  дикаря  и  опустил
лом   быстрым  и  сильным  движением  руки.  Дикарь  упал,  как
подкошенный. Я не могу и теперь  хладнокровно  вспоминать  звук
треснувшего  черепа  дикаря.  После этого я избегал ходить этим
местом. Слишком было тяжело.
     Вскоре я опять встретился со своим калифорнийским знакомым
Фареллем. Он очень обрадовался мне и на мой вопрос, что  слышно
о беглецах, рассказал следующее:
     - Я  видел  Фостера  и  мою  жену.  Оказывается,  что  я в
продолжение четырех месяцев жил вблизи них и не догадывался  об
этом.
     - Что же вы с ними сделали?
     - Ничего.  Судьба  отомстила  им  за меня. Скажу лишь, что
Фостер - самый несчастный человек, какого я только встречал  на
этом   свете.  Он  уже  в  продолжение  шести  недель  лежит  в
ужаснейшей лихорадке и еще не скоро окончательно поправится.  Я
расскажу вам, как я с ним встретился.
     Я  был  в  своей  палатке,  когда  услышал  голос женщины,
разговаривавшей с  моим  компаньоном  перед  палаткой.  Женщина
просила  отдавать  ей  в стирку белье. Она говорила, что ее муж
уже давно болен, и у нее нет денег, чтобы купить  хлеба.  Голос
показался  мне  очень  знакомым. Я встал, осторожно выглянул из
палаты  и  увидел  свою  беглую  жену!  Я  дождался,  пока  она
закончила  разговаривать  с  товарищем  и  пошла домой. Я тоже,
стараясь быть  незамеченным,  шел  за  нею  до  ее  собственной
палатки. Она вошла в нее, не заметив меня. Я вошел вслед за нею
и совершенно неожиданно предстал перед преступной парочкой.
     Моя  жена  стала бледною, как мел. Фостер же весь задрожал
от страха. Они каждую  минуту  ожидали,  что  я  их  убью.  "Не
бойтесь, - сказал я, - я не трону вас. Сама судьба позаботилась
отомстить  за  меня.  Вам  придется  испытать еще более тяжелые
бедствия, и я пальцем о палец  не  ударю,  чтобы  хоть  немного
облегчить вашу участь".
     Затем  я  обратился  к своей жене и поблагодарил ее за то,
что  она  была  так  добра,  что  оставила  меня.   Сказав   им
"прощайте", я ушел, оставив их размышлять о случившемся.
     На  следующий  день  я  опять посетил их. Бедность их была
прямо поражающая. В палатке  не  было  ни  крошки  хлеба,  и  в
продолжение  нескольких дней они голодали. Я не почувствовал на
этот раз никакого удовольствия при виде  их  ужасной  бедности.
Мне  даже  стало  жаль  их.  Потрясенный  до  глубины  души  их
несчастьем, я ушел. И больше не рассчитывал встречаться с ними.
     Когда я вышел из палатки, жена моя  последовала  за  мною.
Она  стала  передо  мною  на  колени  и  просила меня помочь ей
вернуться к ее родителям. Она сказала, что поняла,  кем  я  был
для  нее, когда лишилась меня, что она теперь любит меня больше
всех на свете. Она сознает свою вину и не просит меня взять  ее
обратно. Единственно, о чем она просит, как о милости, это дать
ей немного денег на дорогу.
     Мне  стало ее жаль, и я отправил ее домой. Я еще продолжаю
любить ее и думаю, что этот урок послужит ей на пользу. Я  тоже
скоро уезжаю на родину и надеюсь еще быть счастливым.
     Фостеру,  которого подтачивает злой недуг, я также оставил
немного денег, чтобы он не умер с голоду и скорее поправился.
     Так окончился "роман" Фарреля, как он это называл.  Вскоре
после  этого  он  уехал  в Нью-Йорк, и о дальнейшей жизни его я
ничего не слышал.




     Прошло еще немного времени. Я работал  на  приисках  около
Авоки.  Моим  компаньоном  был  на  этот раз бывший преступник.
Таких людей было в то время очень много в Австралии, особенно в
Новом  Южном  Уэльсе.  После  отбытия  каторги  все  эти   люди
устремлялись   на   золотые  прииски,  рассчитывая  на  быстрое
обогащение.
     Мой новый товарищ был человек скромный, задумчивый. Как-то
мы с ним разговорились, и я выразил желание узнать историю  его
жизни.
     - Вы  хотите  узнать мою жизнь, - сказал он. - Извольте, я
доставлю вам это удовольствие. В моей жизни нет ничего  такого,
о  чем  бы  мне  стыдно  было рассказывать. Я никогда не сделал
ничего дурного, то есть никого не ограбил, никого не обворовал,
никого не обманул. Я уроженец Бирмингема и в этом городе жил до
двадцати лет. Мой отец был форменный пьяница, и  те  несчастные
деньги,  которые  зарабатывал, он сразу же относил в кабак. Его
самого и четырех маленьких детей  содержали  мы  втроем  -  моя
мать,  я  и  мой  брат,  который был на один год моложе меня. В
Бирмингеме не было детей, которые  любили  бы  своих  родителей
больше, чем я и мой брат. Мы с необычайной нежностью относились
к нашим маленьким братьям и сестрам. Всеми силами мы старались,
насколько  возможно, помогать нашей матери в ее трудах. Однажды
вечером мой младший брат и я возвращались с работы.  На  улице,
на  небольшом расстоянии от нас, мы увидели нашего отца. Он был
совершенно пьян. Его окружали  три  полисмена  -  двое  из  них
держали  его  под  руки.  В  пьяном  виде  мой  отец  был очень
агрессивен.  Полицейские  старались  "успокоить"   его   своими
кулаками.  Один  из  них  ударил  его  палкой по голове с такой
силой, что по лицу потекла кровь. Мой  брат  и  я  подбежали  и
попросили  позволить  нам отвести его домой. Но в это время мой
отец набросился на полицейских и стал рвать на них одежду.  Они
отказались отпускать его с нами домой и решили доставить отца в
полицейский участок. Мы просили, чтобы они поручили это сделать
нам, и я, взяв отца за руку, стал уговаривать его идти спокойно
вместе  с  нами.  Полицейский  грубо оттолкнул меня в сторону и
схватил отца за шиворот. Он пытался потащить его вперед  силой,
подталкивая  кулаками.  Еще  раз  мы  вмешались  и обратились к
полицейским с просьбой не бить отца и отпустить его с нами.
     В это  мгновение  один  из  полицейских  крикнул:  "А,  вы
отбивать",  и  все  трое  набросились на меня и на моего брата.
Один из них схватил меня за горло и ударил меня  несколько  раз
палкой  по  голове.  Я  вступил  с ним в борьбу, и скоро мы оба
лежали на земле. Пытаясь подняться, я повернул голову и  увидел
своего  брата  лежащим  на  мостовой,  все лицо его было залито
кровью. Полицейский, который упал вместе со мною, снова схватил
меня за горло и начал бить  меня  палкой,  как  только  мы  оба
встали  на  ноги. На мостовой лежал камень, фунтов девяти весу.
Я, не помня себя, схватил этот камень и  бросил  его  в  голову
моего  противника. Полицейский упал, точно подкошенный. Когда я
оглянулся вокруг, то увидел, что мой брат,  который  был  очень
силен,  справился  с  двумя  остальными  полицейскими. Он скоро
пришел  в  себя  и  помог  мне  поднять  и   отнести   упавшего
полицейского  в  ближайшую гостиницу. Там раненный мною человек
умер несколько часов спустя после схватки.
     Меня судили и приговорили к каторжным  работам  на  девять
лет.  Вскоре  меня отправили в Новый Южный Уэльс. Я не буду вам
рассказывать о тех мучениях, которые мне  пришлось  испытать  в
остроге. Скажу только, что по моим наблюдениям люди, попадавшие
на каторгу за сравнительно легкие проступки, всегда выходили из
острога вконец испорченными и готовыми к преступлениям.
     По  отбытии  срока  наказания  я вышел на свободу. Я искал
работы и нанялся работником к одному скваттеру  на  ферму.  При
расчете  он  меня  обманул. Я жаловался, но разве судья поверит
бывшему каторжнику! Вскоре этот скваттер погорел. И  хотя  я  в
этом  пожаре  был совершенно невиновен, меня все-таки судили по
обвинению в поджоге, и, несмотря на то, что против меня не было
никаких улик, я был приговорен к тюремному заключению  на  пять
лет.
     Я  отбыл  и этот срок. И вот теперь я опять на свободе. Но
мои лучшие годы прошли в  тюрьме!  Куда  мне  теперь  идти?  На
родину  возвратиться  я не могу. Там, по всей вероятности, даже
самые  близкие  люди  отвернутся  от  меня,  как   от   бывшего
каторжника.




     Рядом  с  нашим  прииском,  на котором я работал вместе со
своим  товарищем,  находился  другой,  гораздо  богаче  нашего.
Прииск  этот  принадлежал компании из трех человек. Двое из них
были еще молодыми людьми и производили впечатление симпатичных,
благовоспитанных джентльменов. Они постоянно были вместе и жили
в одной  палатке.  Третьим  товарищем  их  был  старик,  бывший
каторжник. Именно он сначала занял прииск, но когда увидел, что
один  не  в  состоянии  справиться,  то  принял в долю еще двух
человек.
     Молодым людям не нравилась компания старого каторжника, но
они ничего не могли найти лучше и поневоле должны были вступить
с ним в компанию.
     Стою я раз у своей шахты. Товарищ мой был в  это  время  в
шахте  и  работал  там.  Вдруг  с  соседнего  участка прибегает
встревоженный  молодой  джентльмен  и   взволнованным   голосом
говорит:
     - Берите  вашего  товарища  и  приходите  вместе  к нам! Я
должен сообщить вам страшную вещь!
     Я позвал товарища и помог ему выбраться из шахты. Когда мы
пришли на указанное место, там уже собралось человек  пять  или
шесть  рудокопов  из  соседних  приисков.  Их  также  пригласил
молодой человек.
     Мы обступили юношу, который сообщил нам следующее:
     - Я вам расскажу страшную  историю,  -  начал  он.  -  Мой
приятель  убит;  человек,  который  совершил  это преступление,
находится теперь внизу, в шахте. Я попрошу кого-нибудь  сходить
за  полицией.  Я  не успокоюсь до тех пор, пока не увижу убийцу
под стражей или мертвым.
     Это известие с необыкновенной  быстротой  распространилось
по  всему  прииску,  и скоро вокруг нас собралась большая толпа
рудокопов.
     Два или три человека отправились за полицейскими.
     Пока  мы   ожидали   их   возвращения,   молодой   человек
рассказывал нам подробности этого ужасного происшествия.
     - Я  сегодня  вышел  из  шахты  около половины восьмого, -
сказал он, - и, придя домой, стал готовить обед для себя и  для
моего  приятеля.  Я  оставил  его  с  другим  нашим товарищем -
убийцей, который теперь там,  внизу.  Он  хотел  окончить  свою
работу,  и  я  ожидал, что он придет, самое позднее, часа через
полтора после меня. Я подождал его еще, но он все не  приходил.
Тогда я пообедал один и пошел обратно на работу.
     Когда я подошел к шахте, то никого не увидел. Я позвал их,
думая, что они оба находятся внизу, но никто не отзывался.
     Не получив никакого ответа, я по канату спустился в шахту,
намереваясь  приступить к работе. Я подозревал, что мой товарищ
зашел в таверну, где пообедал в компании с  приятелями,  и  там
засиделся.  Это  бывало уже прежде, и потому я вполне мог такое
предполагать.
     Спустившись вниз, я зажег свечу. Мне  бросилось  в  глаза,
что  все  осталось  в  том  же состоянии, в каком было, когда я
уходил, а  между  тем  товарищ  мой  хотел  непременно  кончить
работу.  Я стал осматриваться, и первая вещь, которая бросилась
мне в глаза, был  носок  сапога,  торчащий  из  глины.  Я  стал
раскапывать  глину,  и,  к  своему ужасу, отрыл сначала ноги, а
потом и все тело моего приятеля. Он был уже мертв!
     Я не сомневаюсь,  что  этот  носок  сапога,  торчавший  из
глины,  спас  и  мою  собственную  жизнь,  потому  что человек,
убивший моего приятеля, отправил бы и меня вслед за ним на  тот
свет.  Мы оба были бы погребены в шахте, и никто так и не узнал
бы, что с нами сталось.
     Я  только  собрался  подняться  наверх,  как  увидел,  что
человек,  находящийся  теперь  внизу,  собирается  спустится  в
шахту. Я позвал его и самым спокойным голосом сказал  ему,  что
хочу выйти на несколько минут наверх, чтобы выпить рюмку водки.
Мой  естественный  тон,  очевидно  успокоил его, и он помог мне
подняться. Я тогда спросил его, что случилось с  Биллом  -  так
звали  моего приятеля. "Он не приходил домой обедать, и его нет
внизу", - озабоченно сказал я.
     "Когда мы возвращались домой обедать, - ответил он, - Билл
встретился с каким-то человеком, поздоровался с  ним,  и  затем
они отправились куда-то вместе".
     Я   сказал,  что  мы  сегодня  должны  поработать  немного
подольше и, как только  я  выпью  рюмку  водки,  то  сейчас  же
вернусь  обратно,  чтобы  работать  вместе.  Это,  по-видимому,
доставило удовольствие моему компаньону, и он  попросил  помочь
ему  спуститься  в  шахту.  Я исполнил его просьбу, сказав, что
скоро последую за ним. Потом я убрал канат, чтобы убийца не мог
сам подняться наверх.
     Убийца и его  жертва  находятся  теперь  оба  в  шахте.  Я
полагаю,   что  он  замыслил  убить  нас  обоих,  чтобы  одному
завладеть всем золотом, которое мы добыли вместе. Я уверен, что
он имел это ввиду уже тогда,  когда  приглашал  нас  к  себе  в
компанию.
     Вскоре  прибыли и полицейские, которым немедленно сообщили
суть дела.
     Вниз в шахту бросили канат, и один из  полисменов  крикнул
туда преступнику, приказывая ему "именем королевы" подняться по
канату наверх.
     - Вы  наш арестант, - сказал полисмен, - убежать все равно
никуда не можете, и самое лучшее для вас - сдаться.
     На это не последовало никакого ответа.
     Один из полицейских решил спуститься вниз сам. Он приказал
спустить себя в шахту.
     - Стой! - крикнул убийца. - Если вы спуститесь, то в ту же
минуту я вас заколю.
     Но полицейский был человек храбрый. Он не  побоялся  угроз
преступника  и  продолжал  спускаться, вынув револьвер и взведя
курок. Приблизившись ко дну шахты, он крикнул убийце:
     - Бросьте вашу кирку! Вы не спасетесь, а  только  ухудшите
свою участь!
     С  этими  словами  он  соскочил  на  дно  шахты с поднятым
револьвером.
     Разбойник увидел, что  дальнейшее  сопротивление  было  бы
безумием  с  его  стороны,  и бросил в сторону свою кирку. Тело
убитого извлекли из шахты и  при  осмотре  его  оказалось,  что
несчастный был убит предательски сзади.
     Убийцу арестовали и отправили в Мельбурн.
     На следующий день после похорон несчастной жертвы ко мне в
палатку   зашел   товарищ   убитого.   У   нас   вышел   с  ним
продолжительный разговор.
     - Если бы мне пришлось  думать  только  о  самом  себе,  -
говорил  он, - я ни за что не стал бы работать на этом прииске.
Слишком тяжело  это  для  меня  после  случившегося!  Надо  вам
сказать,  что  этот убитый молодой человек был моим товарищем с
детства и  всегдашним  спутником  с  тех  пор,  как  мы  вместе
оставили нашу родину. На мне лежит тяжелая обязанность сообщить
отцу,  матери  и  сестрам  убитого о его трагическом конце. Его
родители люди очень бедные, и он берег каждую  монету,  которую
зарабатывал  на  приисках,  чтобы по возвращении домой улучшить
жизнь своих родных. Мой долг по отношению к нему и его памяти -
продолжать работать на этом прииске. Как бы ни была  мучительна
эта   задача,   я   должен  ее  высполнить.  Я  до  конца  буду
разрабатывать  наш  прииск,  и  каждую  крупицу,   которая   бы
принадлежала  бы моему товарищу, если бы он не был убит, я буду
откладывать для его родителей. Я знаю, что они не променяли  бы
его на все золото Австралии.
     Впоследствии  он выполнил все то, что считал своим долгом,
и уехал с прииска. В  Мельбурне  ему  предстояло  дать  в  суде
показания   в  качестве  свидетеля  по  делу  об  убийстве  его
товарища.
     Спустя некоторое время я прочел  в  газетах,  что  старого
каторжника  признали виновным в умышленном убийстве, он окончил
свое земное существование на виселице.




     Исчерпав запасы на прииске на Авоке, я поехал в  Балларат,
где   немного   отдохнул,   а   затем  отправился  на  прииски,
расположенные у Маунт-Блэквуд. Я остановился  и  раскинул  свою
палатку на участке, известном под названием Ред Хилл.
     Маунт-Блэквуд  считался  наиболее возвышенной местностью в
Виктории. Поверхность  была  очень  неровна,  скалиста.  Почва,
покрывающая  скалы,  была  очень  неглубока.  Трудно было найти
достаточное пространство даже для того, чтобы поставить палатку
рудокопа. Было удивительно видеть огромные деревья, растущие по
крутым склонам на такой неглубокой почве.
     Слух о богатых золотых россыпях  привлек  в  Маунт-Блэквуд
тысячи  людей,  хотя впоследствии оказалось, что богатства этих
россыпей были сильно преувеличены молвой.
     Через три недели после моего прибытия в Маунт-Блэквуд  над
местностью пронесся ночью страшнейший ураган.
     Буря   вырывала   с  корнем  сотни  громадных  деревьев  и
сбрасывала вниз. Ночь была  очень  темной,  и  невозможно  было
узнать, с какой стороны падают деревья. Везде слышался страшный
треск.
     Впоследствии  выяснилось,  что не менее тринадцати человек
было  убито  падавшими  деревьями,  и  гораздо  большее   число
получило более или менее тяжелые ушибы и ранения.
     Когда  наступило  утро  и кончилась буря, лагерь рудокопов
представлял себой ужасную картину разрушения. Все  пространство
вокруг горы было буквально покрыто стволами сваленных деревьев.
     На  Маунт-Блэквуд  я  работал  в  компании с тремя другими
диггерами. Работа наша давала нам на этот раз  очень  небольшой
доход.
     Однажды  мне  пришлось  работать  в  тоннеле  нашей шахты.
Потолок тоннеля не  был  укреплен  деревянными  подпорками,  и,
несмотря на опасность, я не позаботился поставить эти подпорки,
хотя  видно  было что потолок непрочен. При одном сильном ударе
киркой вдруг произошел обвал. Я был весь засыпан землею,  и  не
мог  даже  пошевелиться,  так как громадная тяжесть свалившейся
земли парализовала все мои члены. Я пытался кричать.  Товарищи,
работавшие  неподалеку,  услышали  шум  обвала  и  прибежали на
помощь. В конце концов меня откопали, но на  это  потребовалось
несколько  часов упорного труда. Меня настолько помяло обвалом,
что я не в состоянии был сам двигаться,  и  товарищи  на  руках
отнесли  меня  в  палатку.  Только  через несколько дней я смог
подняться с постели.
     Этот  случай  возбудил   во   мне   такое   отвращение   к
Маунт-Блэквуд,  что  я  не  мог больше здесь работать и, спешно
ликвидировав свои дела, уехал в Балларат.
     В  Балларате  я  познакомился  с  двумя  молодыми  людьми,
которые  мне  очень понравились. Скоро я с ними близко сошелся,
мы образовали товарищество  и  отправились  на  Грэвель-Питские
прииски.  Один  из  молодых людей получил, как видно, приличное
светское воспитание. Фамилия его была Александр Олифант. Но  он
был  известен  больше  под  именем  Элефанта,  что  в  переводе
означает слон. Это прозвище было ему дано за громадный  рост  и
необыкновенную  физическую силу. Он был уроженцем колонии Новый
Южный Уэльс.
     Из разговоров с ним можно было заключить, что  он  получил
прекрасное  образование  и  побывал  в Лондоне, Париже и других
крупных городах Европы. В жизни этого  человека  была  какая-то
тайна,  но  я  не  старался  в  нее  проникнуть. На приисках не
принято любопытствовать относительно прошлого своих  товарищей.
Бывает очень часто, что люди работают вместе несколько лет и не
только  не  знают  прошлого  своих  товарищей,  но  очень редко
бывает, чтобы они знали настоящие фамилии  друг  друга.  Второй
молодой  человек, работавший вместе со мною, был известен у нас
просто под именем Билл-Матрос. К этому прозвищу  он  ничего  не
прибавлял.  Мы  знали,  что он был моряком и считался честным и
благородным товарищем. Он  работал  с  Элефантом  вместе  более
года.  Хотя  они  казались  близкими друзьями - и действительно
были друзьями, - однако ни тот ни  другой  не  знали  друг  про
друга ничего.
     Как  только  мы  окончили  разработку  нашего  прииска  на
Грэвель-Питс, Элефант и Билл заявили о своем намерении уехать в
Мельбурн и не возвращаться больше на прииски. Оба, как они сами
сказали,   заработали   достаточное   количество   золота   для
осуществления своих планов.




     Я в то время также собирался бросить жизнь золотоискателя,
хотя  у  меня  и не было надежды на будущее. Личное мое счастье
было разбито: Леонора была навсегда потеряна для меня. Полюбить
другую девушку и забыть Леонору я не мог. Меня теперь  заботила
только судьба моей сестры и розыски моего пропавшего брата. Для
той  и  другой  цели  я  имел более, чем достаточное количество
золота.
     Перед отъездом с прииска я со своими компаньонами  устроил
маленький прощальный обед нашим приятелям диггерам. После обеда
один  из  рудокопов, по фамилии Неттон, предложил, чтобы каждый
рассказал историю своей жизни. Предложение было принято, и  все
принялись  излагать  свои автобиографии. Когда дошла очередь до
Олифанта, мы услыхали следующее:
     "Мой отец - скваттер из Нового  Южного  Уэльса,  где  я  и
родился,  -  начал свою автобиографию Слон. - Семнадцати лет от
роду меня отправили в Англию заканчивать  свое  образование.  Я
был  снабжен  деньгами в достаточном количестве, и мои родители
желали, чтобы я себе ни в чем  не  отказывал.  Во  время  своей
студенческой   жизни  я  особенно  увлекся  спортом.  Никто  из
студентов не мог состязаться со мною в силе и ловкости.  Я  был
первым  игроком  в  мяч  и первым гребцом. Любил я также хорошо
одеваться. Во время своих поездок по Европе  я  щеголял  своими
костюмами и изяществом манер.
     У моего отца была сестра, жившая в Лондоне, богатая вдова,
имевшая только одну дочь. Я был у своей тетки раза два или три,
так как  совсем  отделаться  от этих посещений не мог. Муж моей
тетки умер за несколько лет  до  моего  приезда  в  Англию.  Он
происходил  из  аристократической  титулованной фамилии и после
смерти  оставил  своей  вдове  около  пятидесяти  тысяч  фунтов
стерлингов.
     Мой  отец считал свою сестру очень важной особой в свете и
очень аккуратно и регулярно поддерживал с нею переписку.
     Когда мне исполнилось двадцать два года, я получил от отца
письмо, в котором он приказывал мне немедленно жениться на моей
кузине! Оказалось, что они с теткой давно решили  этот  вопрос,
но  со  мной  даже  не  сочли  нужным  посоветоваться. Мой отец
прельстился планом сделать из меня важную  в  сем  мире  особу.
Только  я-то  сам  никак  не мог смотреть на дело с такой точки
зрения. Моя кузина не только не  являлась  хоть  сколько-нибудь
благообразной,  но  была положительно некрасива, а для меня так
даже просто противна. К тому же она была на  шесть  лет  старше
меня.
     Я побывал у моих родственников. Там, оказывается, делались
уже все приготовления к свадебному торжеству.
     Я  сел  на  корабль и отправился на родину. По возвращении
домой я объявил отцу, что никогда не женюсь  на  своей  богатой
кузине.  Мой  отец  страшно  рассердился  и сказал, что в таком
случае он не будет считать меня своим сыном. Я пытался  убедить
отца  в  своей  правоте, но никакого толку из этого не вышло. В
конце концов он сказал мне, чтобы я убирался из его дома и  сам
себе зарабатывал пропитание, как знаю.
     Я ушел из родительского дома. Первое время пришлось сильно
голодать,  пока  я  не  нашел  себе занятие. Я сделался кучером
наемного экипажа, то есть, другими словами, нанялся  в  кэбмэны
или  извозчики, и в продолжение некоторого времени разъезжал по
улицам  Сиднея.  Мой  отец,  увидя,  что  я  способен   прожить
самостоятельно,  без его помощи, начал проявлять интерес к моим
делам.  Он  старался  открыть  причину,  почему   я   с   таким
отвращением  отношусь  к  его  проекту  женить  меня на богатой
кузине.
     Вскоре он узнал, что я  полюбил  бедную  девушку,  которая
жила  вместе  со  своей  матерью,  добывая  тяжелым трудом свое
пропитание, работая по четырнадцать часов в сутки.  То,  что  я
отказался жениться на кузине с пятьюдесятью тысячами фунтов и с
положением  в  высшем  обществе  и влюбился в бедную, безродную
девушку,  на  которой  хочу  жениться,  показался  моему   отцу
настоящим  безумием.  Он  известил,  чтобы я забыл о том, что у
меня есть отец.
     Когда в Австралии открыли золото, я решил  отправиться  на
прииски  попытать  счастья.  Мне  повезло. Я заработал довольно
много денег и завтра уезжаю в Сидней. Там я найду свою  любимую
девушку  и женюсь на ней. У меня теперь порядочное состояние, и
я могу отлично устроить свою домашнюю жизнь".




     После Олифанта наступила очередь Билла-Матроса.
     "Когда я был маленьким мальчиком, - начал он, -  меня  все
называли  уличным  мальчишкой. И, действительно, я целыми днями
шлялся по улицам и докам Ливерпуля. Почти ребенком меня  отдали
в  ученье  одному  ремесленнику. Ремесло мне не понравилось, но
еще более того я невзлюбил своего хозяина. В конце концов я  до
того  его возненавидел, что однажды убежал и сделался форменным
уличным бродягой.
     Конечно, жизнь в таком качестве была не настолько  хороша,
чтобы  позволить  мне привыкнуть к подобному существованию; это
было вечно полуголодное, бездомное существование. Однако я  вел
такой образ жизни в продолжение целого года.
     Раз,  в  один  солнечный  день,  я  лежал  на куче мусора.
Какой-то  господин,  проходивший  мимо,  запутался  в   тряпье,
которое  составляло  мой  костюм,  и упал в мусор. Он сейчас же
вскочил, схватил меня за шиворот и начал  трясти  до  тех  пор,
пока  сам  не  почувствовал  полного изнеможения и усталости от
этого странного занятия.
     Пока он терзал меня, я не оставался в бездействии. Ногтями
и зубами я сопротивлялся неизвестному человеку. Я его  царапал,
кусал  и  бил ногами. Мое отчаянное сопротивление, по-видимому,
оказало благоприятное действие на него; он вскоре оставил  свое
занятие  и  объявил,  что  я  -  "знаменитый маленький злодей",
"храбрый маленький бродяга", и наградил меня  еще  целым  рядом
подобного  рода  эпитетов. Потом он взял меня под руку, потащил
рядом с собою, задавая мне в то же время множество  вопросов  о
моем доме и о моих родителях.
     Несмотря  на  суровый  тон,  выражение лица этого человека
внушало доверие и  было  так  благодушно,  что  я  без  всякого
сопротивления  позволил  незнакомцу  вести  меня, куда ему было
угодно. В конце концов он привел меня на борт корабля и поручил
заботам одного из старых матросов. В первый  раз  за  последние
три  года  я  был  одет  в  чистый и приличный костюм. Человек,
который привел меня на корабль, был добродушный и эксцентричный
старый  холостяк,  лет  пятидесяти.  Он  был  собственником   и
капитаном   корабля,   делавшего   рейсы   между  Ливерпулем  и
Кингстоном, на острове Ямайке.
     С этим человеком я пробыл на корабле семь лет. Если  бы  я
был  его собственным сыном, то он не мог бы с большим рвением и
старанием заниматься моим образованием и умственным  развитием.
Всеми  своими  знаниями  и  воспитанием  я обязан исключительно
этому благородному человеку.
     Мне было около двадцати одного года, и я был  уже  старшим
офицером  на  корабле.  Мы  возвращались из Кингстона с большим
грузом,   как   вдруг   поднялся   сильный   ветер.   Уйти   от
приближающейся  бури нам не удалось. Буря разразилась ужасная и
с каждой минутой все более и более усиливалась. Мы  начали  уже
терять  всякую надежду на спасение и стали готовиться к смерти.
Громадная волна  хлынула  вдруг  на  корму  и  унесла  с  собою
капитана  и  двух матросов. О спасении их нечего было и думать.
Все трое погибли. После этого буря стала утихать, и корабль был
спасен. Но я лишился  своего  покровителя,  которого  любил  не
меньше, чем отца. Я опять остался один на белом свете.
     Я  принял команду над кораблем и благополучно привел его в
Ливерпуль. Корабль  достался  дальнему  родственнику  погибшего
капитана,   богатому  ливерпульскому  купцу.  Благодаря  одному
приятелю нового собственника корабля, я был  уволен  и  получил
несколько фунтов стерлингов причитавшегося мне жалования.
     В  это  время  в  Австралии открыли золотые россыпи. Масса
народа устремилась туда в погоне за богатством.  Я  решил  тоже
попытать  счастья  и  нанялся  на  один  бриг, отправлявшийся в
Мельбурн, в качестве второго помощника.  На  бриге  было  более
сотни пассажиров. Среди них был один обанкротившийся лондонский
купец.  Он  направлялся  в  страну  золота  с громадным запасом
гордости и с очень небольшим запасом  денег.  Его  сопровождали
жена  и  прелестная  дочь.  Для  меня  эта юная мисс была самым
прекрасным, самым очаровательным существом на свете. Я  безумно
в  нее  влюбился.  Я находил тысячу поводов, чтобы поговорить с
нею, когда она бывала на палубе, и провел  много  счастливейших
минут  в  беседе  с  нею.  Моя  страсть  все  сильнее и сильнее
разгоралась. Я был совершенно счастлив, когда узнал, что у меня
нет соперников, и что моя любовь находит отклик в ее сердце.
     Вскоре я увидел,  что  мои  постоянные  беседы  с  молодой
девушкой  стали  очень  неприятны  ее гордому отцу. Он приказал
своей дочери отбить у меня раз и навсегда желание сблизиться  с
нею.  Я  решился  переговорить с ее отцом. При встрече с гордым
англичанином я попросил его объяснить причины такого  отношения
ко  мне.  Но  он  счел  излишним  вступать со мной в какие-либо
объяснения, а заявил просто, что его дочь мне не  пара,  что  я
всего лишь матрос!
     В  тот  же  вечер,  когда  произошло  это тяжелое для меня
объяснение, случилось другое событие. Капитан нашего брига  был
человеком   грубым,   невоспитанным.  Он  обратился  ко  мне  в
присутствии  пассажиров,   в   числе   которых   была   и   моя
возлюбленная,    с    грубым   замечанием,   оскорбляющим   мое
достоинство. Я не  мог  это  перенести  и  ответил  ему  резко.
Капитан  пришел в ярость и ударил меня по лицу. Я не помню, что
произошло дальше. Знаю только,  что  капитан  лежал  почти  без
сознания.  Его  с  трудом  вырвали  из  моих рук. Я же очутился
закованным в кандалы в трюме.
     По прибытии в  Вильямстон,  нашу  первую  остановку,  меня
судили  и  приговорили  к  двум месяцам тюремного заключения. Я
сделал неудачную попытку бежать, за что мне прибавили  еще  два
месяца.  Получив свободу, я поспешил в Мельбурн. Там я разузнал
адрес купца, надеясь найти случай повидаться и  побеседовать  с
его  прекрасной  дочерью.  Мне  посчастливилось застать молодую
девушку вместе  с  ее  матерью.  К  моему  удивлению,  ее  мама
встретила  меня  самым сердечным образом. Оказалось, что старый
купец умер через месяц после прибытия в Мельбурн. Его  вдова  и
дочь  остались без всяких средств и вынуждены были зарабатывать
себе пропитание собственным трудом.
     Молодая девушка любила меня. Препятствием к  нашему  браку
был  только недостаток средств. Я отправился на прииски. Теперь
я возвращаюсь с достаточным количеством золота,  так  что  могу
обеспечить  безбедное  существование  моей  будущей  жене  и ее
матери. Мы вернемся на  родину  в  Англию,  и  на  корабль  эта
барышня вступит уже в качестве моей жены".
     Такова была история Билла-Матроса.




     На  следующее  утро  я  встал  очень  рано  и отправился в
палатку Олифанта, чтобы  попрощаться  с  ним  и  его  товарищем
Биллом.
     Мы   все  трое  пошли  в  гостиницу  распить  на  прощанье
бутылочку винца.
     - Один вопрос, - сказал Билл, обращаясь ко мне,  -  я  его
давно  хотел  задать  вам. Я слышал, что вас зовут Роландом. Вы
извините мое любопытство,  но  у  меня  на  то  есть  серьезные
причины. Скажите, как ваша фамилия?
     Этот  вопрос вдруг произвел могущественное действие на мои
мысли. Внезапно у меня явилось предчувствие, почти уверенность,
что  я  нашел  своего  брата!  В  этом  чувстве   было   что-то
инстинктивное.
     - Моя  фамилия,  - сказал я в ответ на его вопрос, - такая
же, как и ваша. Ведь ваша - Стоун?
     - Да, - ответил он, - я - Вильям Стоун.
     - Тогда мы братья.
     - Вы - Роланд Стоун! - воскликнул Билл,  заключая  меня  в
объятия.  -  Как странно, что я не задал этого вопроса, когда в
первый раз услышал, что тебя зовут Роландом!
     Слон  был  поражен  не  меньше  нашего  таким   открытием.
Бесконечное изумление выражалось на его добродушном лице.
     Мы  решили  ехать  все вместе в Мельбурн. Времени осталось
немного. Мы успели только взять билеты и сесть в дилижанс.
     Мой брат и я всю дорогу до Мельбурна говорили без  умолку.
Я  спросил  его,  известно ли ему, что наша мать последовала за
мистером Лири в Австралию?
     - Да, -  сказал  он,  -  я  знал,  когда  меня  бросили  в
Ливерпуле,  что  она  повсюду будет следовать за этим зверем. Я
предполагал, что она так и сделает.
     - И ты никогда не  старался  разыскать  ее,  когда  был  в
Сиднее?
     - Нет,  - сказал мой брат торжественным тоном. - Когда она
меня бросила в Ливерпуле, чтобы следовать за  этим  злодеем,  я
понял, что потерял мать. И решил, что с тех пор для меня совсем
не существует матери.
     - Но,  порешив  так,  не попытался ли ты разыскать хотя бы
сестру Марту? Неужели же  ты  оставил  бы  колонию,  не  сделав
никакой попытки что-нибудь узнать о сестре?
     - Бедная  маленькая Марта! - воскликнул Вильям, - она была
прелестным ребенком. Я  желал  бы,  действительно,  увидеть  ее
опять.  Попытаемся  оба  найти  ее.  Я  уверен, что, если мы ее
найдем, нам не придется стыдится за нее.  В  детстве  она  была
маленьким ангелом, и я убежден, что она такой осталась и до сих
пор.  О,  как  бы  мне  хотелось  увидеть Мартуснова! Но только
повторяю тебе, Роланд, я нисколько не стремлюсь  снова  увидеть
нашу мать.
     Тогда  я сообщил моему брату последние события и рассказал
ему историю нашего семейства, насколько сам был с нею знаком.
     За  все  время   нашего   путешествия   мы   едва   успели
перекинуться словечком с нашим товарищем Слоном и несколько раз
извинялись перед ним.
     - Не  обращайте внимание, - сказал великодушный Олифант, -
я так же счастлив, как и вы. Я вас обоих считаю своими друзьями
и теперь радуюсь вашему счастью.
     Прибыв в  Мельбурн,  мы  все  трое  остановились  в  одной
гостинице  и  тотчас  же отправились в магазин готового платья,
чтобы нам можно было показаться в приличных костюмах на  улицах
города.  Особенно  спешил  и волновался Вильям, и на это у него
были  свои  причины.  Он  намеревался  провести  этот  вечер  в
обществе  своей будущей жены и ее матери. Сейчас же после обеда
он от нас ушел.
     На следующей день брат пригласил меня пойти с ним вместе к
его будущей жене и ее матери.  Они  жили  в  маленьком  домике.
Когда  мы пришли, дверь нам открыла прелестная молодая девушка,
которая, встретив  моего  брата  приятной  улыбкой,  сейчас  же
скрылась.  Мы  вошли  в  гостиную,  и  мой брат представил меня
миссис Морелль.
     Вскоре вошла в гостиную и  молодая  леди  -  будущая  жена
брата.  Сара  Морелль  была  прелестная  девушка. Красотой она,
конечно, уступала моей потерянной Леоноре, но была так же мила,
как моя сестра Марта.
     Возвратившись домой, мы застали Олифанта в весьма скверном
настроении. Дело в том, что дела  его  затянулись  в  Мельбурне
несколько дольше, чем он этого хотел, и выехать в Сидней он мог
только на третий день. Мы посоветовались с братом и решили, что
я  поеду  в  Сидней  вместе  с  Олифантом. Там я разыщу Марту и
вернусь обратно в Мельбурн вместе с нею.
     С тех пор, как Вильям  узнал  о  смерти  матери,  он  стал
гораздо больше интересоваться судьбою Марты.
     - Мы не можем быть счастливы, - сказал он, - если вернемся
в Англию, оставив в колонии свою сестру одну.
     Я   обещал  приложить  все  усилия,  чтобы  исполнить  его
желание, так оно совпадало и с моим собственным.
     Мисс Морелль, услышав, что  у  ее  жениха  есть  сестра  в
Сиднее, настояла на том, чтобы свадьба была отложена до приезда
сестры.
     - Я  желаю,  чтобы  свадьба была в тот день, когда приедет
ваша  сестра,  -  сказала  она  и  прибавила  с  очаровательной
улыбкой,  -  я  жду с большим нетерпением того дня, когда увижу
ее.
     Это  обстоятельство  еще  более  усилило  желание  Вильяма
скорее  увидеться  с  сестрою. Слон, узнав, что я еду в Сидней,
очень обрадовался предстоящему вновь совместному путешествию.




     Прибыв в  Сидней  утром,  я  после  завтрака  расстался  с
Олифантом.  Каждый из нас отправился по своим делам: он к своей
невесте, а я разыскивать свою сестру Марту. Я направился к тому
дому, где оставил свою сестру два  года  назад.  И  к  великому
изумлению  не нашел ее там. В доме также не было больше швейной
мастерской.
     Я стал упрекать себя за то, что в продолжении двух лет  ни
разу  не  написал  своей  сестре  и поэтому опять потерял ее из
вида.
     Я вспомнил, что моя сестра работала в  компании  с  миссис
Грин, которая жила в Сиднее около десяти лет. Мне удалось найти
мастерскую  Грин, но самой миссис Грин уже более года не было в
Сиднее. Она  обанкротилась  и  переехала  в  Мельбурн.  На  мое
счастье  у  новой  хозяйки  мастерской  работала  моя сестра. Я
сказал, что я брат Марты, и попросил дать  адрес  моей  сестры.
Мне  его  сообщили. Я сейчас же пошел туда. С большим волнением
подошел я к квартире моей сестры, и в следующую минуту она была
в моих объятиях.
     Я осмотрел комнату сестры и увидел, что она жила в большой
бедности. Сознаюсь, это не вызвало во мне  никакого  сожаления.
Напротив,  я даже был этому рад. По обстановке я уже видел, что
она сохранила свою добродетель и честь.
     Я узнал от нее несложную историю ее жизни после того,  как
мы  с  нею расстались. Когда миссис Грин разорилась, сестра моя
попробовала работать в двух или трех мастерских. При  этом  она
пояснила  мне,  краснея,  что  у  нее  были достаточные причины
бросить работать в этих мастерских.
     Она стала брать на дом работу у той хозяйки мастерской,  у
которой я узнал ее адрес.
     - О,  Роланд!  -  сказала  Марта, - я не встречала женщины
хуже, чем эта хозяйка. Она платит  за  работу  такую  ничтожную
цену, что еле-еле хватает на хлеб, чтобы не умереть с голоду. И
при этом она еще обыкновенно обсчитывает. Я очень часто работаю
с  шести  часов утра до десяти часов вечера, и при такой работе
часто,  очень  часто  бываю  голодна.   Как   свет   жесток   и
несправедлив!
     Я   немного  подождал  и  хотел  было  начать  разговор  о
дальнейших наших планах. Мне казалось, что теперь Марте незачем
больше жить в Сиднее и что для этого у нее нет никакого повода.
Но она предупредила меня.
     - Я очень рада, Роланд, что ты решил, наконец, остаться  в
колонии.  Я  надеюсь, что ты будешь жить в Сиднее? О, как бы мы
были счастливы! Ты приехал, чтобы здесь остаться? Не правда ли?
Брат, скажи - да, брат осчастливь меня! Скажи, что ты больше не
оставишь меня никогда!
     - Я не желаю  расставаться  с  тобой,  дорогая  сестра,  -
сказал  я,  - и надеюсь, что ты теперь узнала жизнь и поступишь
так, как я посоветую тебе. Я намерен, Марта, взять тебя с собою
в Мельбурн.
     - Но для чего же тебе увозить меня непременно в  Мельбурн?
Разве Мельбурн лучше Сиднея?
     - А   тебе  неужели  Сидней  не  надоел?  Что  тебя  здесь
привязывает? - спросил я.
     - Брат, ответила она, - я не желаю ехать  в  Мельбурн,  не
желаю уезжать из Сиднея.
     - Так  ты не хочешь повидаться со своим братом Вильямом? -
спросил я Марту.
     - Как! Вильям! Дорогой маленький Вилли! Что  ты  слышал  о
нем, Роланд? Ты узнал, где он?
     - Да,  он  в  Мельбурне  и хочет тебя видеть. Я приехал за
тобою. Желаешь ты со мною ехать?
     - Я могу увидеть Вильяма,  моего  давно  пропавшего  брата
Вильяма! Я могу увидеть его! Как ты нашел его, Роланд? Расскажи
мне об этом! Почему он не приехал сюда вместе с тобой?
     - Мы  встретились  случайно  -  на  приисках  в  Виктории.
Услышав, что меня зовут Роландом, он спросил  мою  фамилию.  Мы
узнали  друг друга. Маленький Вилли - как ты назвала его сейчас
- теперь высокий  и  красивый  молодой  человек.  На  следующей
неделе назначена его свадьба: он женится на прекрасной девушке.
Я приехал за тобой - ехать на свадьбу. Поедешь ли ты, Марта?
     - Как  я  могу  сделать  это? Как я могу сделать это? Я не
могу оставить Сидней!
     - Марта, - сказал я, - я твой брат.  Я  старше  тебя  и  в
некотором роде заменяю тебе родителей. Я теперь настоятельно от
тебя требую ответа, почему ты не хочешь ехать в Мельбурн?
     Моя сестра ничего не отвечала.
     - Дай  мне определенный ясный ответ! - закричал я, начиная
раздражаться. - Скажи мне, почему ты не хочешь ехать?
     - О брат! Потому что... потому что... Я жду  здесь  одного
человека, который обещал вернуться ко мне!
     - Мужчину, конечно?
     - Ну, да, мужчину. Это очень верный человек, Роланд.
     - Куда  он  уехал? Сколько времени прошло с тех пор, когда
ты видела его в последний раз?  -  спросил  я,  сдерживая  свое
раздражение.
     - Он  уехал  на  прииски в Викторию немного более двух лет
тому назад.  Перед  отъездом  он  сказал,  чтобы  я  ждала  его
возвращения, и когда он приедет, он на мне женится.
     - Марта!  Возможно ли, чтобы только эта причина удерживала
тебя от поездки в Мельбурн?
     - Только это и составляет единственную причину,  почему  я
не могу уехать из Сиднея. Я должна дожидаться его здесь.
     - Тогда ты такая же безумная, какой была наша бедная мать,
ожидавшая  возвращения  мистера  Лири!  Человек, который обещал
вернуться и жениться на тебе, вероятно, давно уже  забыл  тебя.
Возможно, что он даже успел жениться на другой. Я думал, что ты
умнее  и не будешь верить каждому глупому слову. Человек, из-за
которого ты делаешь себя несчастной,  посмеялся  бы  над  твоей
простотой, если бы знал об этом. Он, наверное, даже позабыл как
и  зовут-то тебя. Оставь думать о нем, дорогая сестра, и сделай
счастливыми и себя и твоих братьев.
     - Не называй меня  безумной,  Роланд,  и  не  считай  меня
такой. Я знаю, что меня можно было бы назвать безумной, если бы
я  ожидала  какого-нибудь  пошлого,  обыкновенного человека. Но
тот, кого я люблю, не таков. Он обещал вернуться и, если только
он не умер, сдержит свое слово. Я буду еще счастлива. Я обязана
его ждать. Это  мой  долг.  Никто  и  ничто  не  заставит  меня
пренебречь этим долгом.
     - О,  Марта, наша бедная мать также думала о мистере Лири,
как ты об этом человеке. Она думала, что он верен ей, и считала
его лучшим человеком на свете. Ты можешь также ошибиться, как и
она. Я советую и убеждаю тебя не думать больше о нем и ехать со
мною. Взгляни вокруг себя! Посмотри, до каких лишений  и  нужды
ты  дошла!  Оставь все это и иди с теми, кто действительно тебя
любит!
     - Не говори ты  этого,  Роланд!  Мне  просто  больно  тебя
слушать!  Мне  очень  хочется  ехать с тобою и увидеть Вильяма.
Только я не могу, я не должна покидать Сидней.
     Было очевидно, что никакие доводы,  никакие  убеждения  не
приведут ни к чему.
     - Марта, - сказал я, - я тебя еще раз прошу ехать со мною.
Этим  ты  исполнишь  долг  сестры,  и это необходимо для твоего
собственного благополучия.  Прими  мое  предложение  теперь.  Я
никогда  больше не повторю его, потому что, в противном случае,
мы расстанемся навсегда. Я оставлю тебя в той нищете, в которой
ты, очевидно, желаешь остаться.
     - Роланд! Роланд! - воскликнула она, обнимая меня. - Я  не
могу  так расстаться с тобою! Не покидай меня! Ты не можешь, ты
должен этого делать!
     - Едешь ты со мной или нет? - спросил я еще раз.
     - Роланд, не проси меня об этом! О, Боже помоги мне! Я  не
могу ехать!
     - Тогда прощай! - крикнул я, - прощай навсегда!
     И я быстро ушел, оставив свою рыдающую сестру.




     Выйдя  из  дому,  я  успокоился  и  нашел,  что я вел себя
нехорошо по отношению к своей бедняжке сестре. Я не  должен  ее
оставлять  без  всякой  поддержки,  без всяких средств. Я хотел
было вернуться в гостиницу  и  оттуда  послать  ей  денег,  но,
подумав, решил сделать это сам и вернуться к ней.
     Я  поднялся  к  ней и постучал в дверь. Никакого ответа не
последовало. Я постучал еще раз.
     Я подождал еще минуты две  и  отворил  дверь  без  всякого
предупреждения.
     Но только я открыл дверь, как мне навстречу вышел человек.
     И  каково  было мое удивление, когда я увидел, что это был
Александр Олифант! Так вот  кого  ждала  моя  сестра.  Я  стоял
некоторое время в недоумении.
     - Благодарю  тебя, Боже! - воскликнула Марта, увидев меня.
- Я благодарю Бога за то, что ты вернулся, Роланд! Ты видишь  -
он  вернулся,  -  продолжала  она,  положив  свою руку на плечо
Олифанта. - Я знала, что он вернется, и что  невозможно,  чтобы
он  обманул  меня. Это мой брат, - прибавила она, обернувшись к
Олифанту. - Он хотел бросить меня; только не сердись  на  него.
Он  ведь  не  знал  тебя  так,  как  я знаю. Я пережила тяжелые
времена,  Александр,  но  одна   эта   радостная   минута   уже
вознаграждает меня за все мои страдания.
     Прошло  некоторое  время,  прежде  чем Олифант или я могли
сказать хоть слово. Говорила пока одна только Марта.
     - Какие мы были глупцы!  -  сказал,  наконец,  Олифант.  -
Скажи вы мне, что ваша фамилия Стоун, и что в Сиднее у вас есть
сестра, насколько больше удовольствия доставило бы нам общество
друг  друга!  А все эта проклятая приисковая привычка тщательно
скрывать свое имя и свои личные дела! Мы  с  вами  приятели,  -
продолжал  Олифант,  обращаясь  ко  мне,  - зачем нам соблюдать
совершенно  лишний  этикет?  Будем   держаться   откровенно   и
чистосердечно и оставим всякие секреты!
     Я не буду долго рассказывать о той радости, какую испытала
сестра,  узнав,  что  мы  с Олифантом большие приятели. Выбором
сестры я был очень доволен. Олифант был  честный,  благородный,
трудолюбивый  человек.  Лучшего  мужа  нельзя  было и пожелать.
Средства у него тоже были, и он мог материально обеспечить свою
семью.
     Теперь уже  ничто  не  удерживало  мою  сестру  в  Сиднее.
Напротив,  она  торопила  меня  и  Олифанта  поскорее поехать в
Мельбурн.
     Обе свадьбы -  как  моей  сестры,  так  и  моего  брата  -
состоялись  в  Мельбурне  в один и тот же день. Сейчас же после
венчания Вильям со своей женой и тещей, а с ними и я отплыли на
корабле в Англию, а Олифант с Мартой остались в Австралии.




     Капитан корабля,  на  котором  мы  отправились  в  Англию,
оказался    настоящим   джентльменом.   Капитан   Новелль   был
общительного нрава и скоро сделался любимцем  всех  пассажиров.
Между  мною  и капитаном установилась самая искренняя дружба, и
во время  переезда  я  большей  частью  проводил  время  в  его
обществе.
     Мы  или  играли  в  шахматы  или же толковали о предметах,
связанных с профессией капитана Новелля.  Он,  казалось,  также
очень интересовался моим будущим и частенько заводил разговор о
моей женитьбе.
     - На   моем   корабле,   -   говорил  он,  -  очень  часто
возвращаются домой золотоискатели с  молодыми  женами.  Я  себя
считаю  относительно опытным человеком в брачных делах, и, если
вы не возражаете, я помогу вам в этом. Я знаю  одну  прекрасную
молодую  леди и давно ищу для нее хорошего мужа. Только мне еще
не встречался человек, который был бы достоин такого счастья. Я
теперь смотрю на вас, мистер Стоун, и думаю,  что  вы  для  нее
вполне бы подошли.
     Такие  разговоры  очень  часто  заводил со мной наш бравый
капитан Новелль, но я ничем не выражал желания поддерживать их.
Передо мной все время  стоял  образ  моей  пропавшей  названной
сестры.
     Мы  приехали  в  Портсмут  и  оттуда отправились в Лондон.
Капитан Новелль должен был еще остаться  на  корабле  несколько
дней.  Он очень тепло простился с нами и пригласил меня к себе,
в свой лондонский дом.
     По приезде в Лондон мы пробыли только сутки в гостинице, а
затем переехали на  частную  квартиру,  которую  нанял  брат  в
Бромптоне.  Мне в этой квартире было отведено две комнаты. Брат
нанял прислугу - кухарку  и  горничную,  и  вообще  наша  жизнь
устроилась,  как  у  большинства лондонцев средней руки. Вскоре
после приезда в Лондон я получил письмо от  Олифанта  и  Марты.
Счастье  так  и  сквозило  в  каждой  строчке  их  письма. Отец
Олифанта помирился со своим сыном и был в восторге от Марты.
     Мне  сделалось  необыкновенно  грустно.  Кругом  я   видел
счастливых, устроившихся людей. Только один я остался одиноким,
бесприютным.   Счастья   для  меня  никогда  уже  не  будет.  Я
чувствовал, что никогда  не  разлюблю  Леонору,  никогда  не  в
состоянии  буду  полюбить  другую  женщину. Леонора же для меня
была потеряна навеки.
     Я мало выходил из дому.  Меня  как-то  никуда  не  тянуло.
Единственным   развлечением   было   чтение.   Во   время  моей
скитальческой жизни, полной опасностей и тяжелых трудов, у меня
совершенно не было времени пополнить свое  образование.  Теперь
же  я  предался  этому  делу  с  увлечением. Однажды на улице я
совершенно  случайно  встретил  одного  своего   австралийского
знакомого. Это был Каннон, один из моих спутников по охотничьей
экспедиции на Ярру-Ярру. Я был очень удивлен этой встречей, так
как никак не ожидал увидеть его в Лондоне. В Австралии он сидел
совершенно  без  денег,  да и не предполагал ехать в Англию. Мы
зашли в ближайший отель и заказали себе обед.
     Он  рассказал,  что  его  приятели  помогли  ему  и   дали
возможность приехать в Англию.
     - А что сталось с Вэном? - спросил я.
     - Вэн!  Он  - коварная ехидна! Я не люблю говорить об этом
человеке. Он несколько раньше  меня  вернулся  в  Англию,  и  в
настоящее время здесь.
     - А   наши   знакомые  на  Ярре-Ярре?  Не  слыхали  ли  вы
чего-нибудь о них с тех пор, как мы расстались с ними?
     - Да, я видел их несколько  раз  после  этого.  Живут  они
очень хорошо и все здоровы. Произошла только маленькая перемена
в их симпатиях. Они сделались большими приятелями с Вэном.
     Несмотря  на  то,  что  Каннон  предупредил,  что не любит
говорить о Вэне, он в продолжение  нашего  разговора  несколько
раз   упоминал  это  имя  и  притом  с  нескрываемой  злобой  и
неприязнью. Я  видел,  что  эти  два  человека  перестали  быть
друзьями,  но  не пытался выяснить причину возникшей между ними
неприязни,  сменившей   прежнюю   дружбу.   Меня   очень   мало
интересовали  их  личные  дела. Ни того, ни другого из них я не
причислял к своим товарищам или друзьям.  Впрочем,  Каннон  для
меня   был   гораздо   симпатичнее  Вэна;  последнего  я  плохо
переносил.
     - У вас здесь какие-нибудь дела? - спросил  Каннон,  когда
мы расставались.
     - Нет,  - ответил я, - я приехал в Лондон без всяких дел и
хотел  немного  развлечься.  Но  я  предполагаю   очень   скоро
вернуться в Австралию.
     - Как  это  странно!  -  сказал  Каннон. - Может быть, вам
надоело  в  Лондоне  потому,  что  вы  чувствуете  себя  в  нем
чужестранцем  и  имеете мало знакомых. Я вас хочу ввести в один
очень интересный знакомый мне дом.  Дайте  мне  слово,  что  мы
завтра  встретимся вечером здесь, и тогда пойдем туда вместе. Я
вас познакомлю.
     Мне вовсе не хотелось заводить знакомства  через  Каннона,
но он уж очень ко мне пристал, и я дал ему обещание встретиться
с ним и пойти туда, куда он меня поведет.
     На следующий день мы встретились, как условились, и Каннон
повел меня к своим лондонским знакомым.
     Мы  подошли  к одному коттеджу в Сент-Джонс-Вуде, и Каннон
постучал в дверь.  Слуга  провел  нас  в  гостиную  и  доложил:
"Мистер Каннон и его приятель".
     Дверь  отворилась  -  передо  мной  стояла Джесси Г., дочь
австралийского скваттера.
     Увидев меня, она ничего не сказала и без чувств  упала  на
диван.
     Со  стороны  Каннона  было  большой жестокостью устраивать
нашу встречу. При этом он  нисколько  не  показался  пораженным
происшедшей  сценой.  Напротив,  она  ему  как  будто доставила
удовольствие. Джесси скоро пришла в себя. Хотя, насколько я мог
заметить, ее спокойствие было  искусственно  и  давалось  ей  с
чересчур большим трудом.
     Каннон  силился  один поддержать разговор, но из этого так
ничего и не вышло. Напряженное положение было прервано приходом
отца Джесси, мистера Г. Поведение его по отношению  к  нам  еще
более  изменилось,  чем  поведение  дочери.  Я не заметил с его
стороны ни ко мне, ни к Каннону чувства радушия.  Вскоре  вошла
мать  Джесси,  которая  встретила  нас более приветливо, чем ее
муж. Но и в ее обращении чувствовалась какая-то  принужденность
и натянутость.
     Пока  Каннон  старался  втянуть  в разговор хозяев дома, я
обменялся несколькими словами с Джесси. Она просила меня  зайти
повидаться  с  нею  еще раз. Но мне не понравилось обращение со
мною мистера Г. и я уклонился от  обещания  снова  посетить  их
дом.  К  моему  удивлению, она настаивала на своем приглашении.
Она просила меня прийти завтра к одиннадцати часам утра,  когда
она и ее мать останутся одни.
     - Я очень несчастлива, Роланд, - сказала она вполголоса. -
Приходите к нам завтра. Вы обещаете?
     Я не мог быть столь жестоким к ней и пообещал.
     Наш  визит  был непродолжителен. Перед нашим уходом миссис
Г.  в  свою  очередь  пригласила  нас  посетить  их  снова.  Но
приглашение  это  было  сделано  тогда, когда ее муж не мог его
слышать.
     - Розочка  еще  в  школе,  -  сказала  она  мне,  -  и  вы
непременно  должны  прийти  повидаться  с  нею. Она очень часто
вспоминает о вас. Когда она  услышит,  что  вы  в  Лондоне,  то
наверняка пожелает вас увидеть.
     Мы ушли. Я был очень сердит на Каннона, который затеял всю
эту историю.  Мне  пришла  в  голову  мысль,  что он через меня
вздумал отомстить Вэну. Я высказал ему это.  Но  его  аргументы
были  гораздо  основательнее  моих,  и  поэтому  я был вынужден
отказаться от своих обвинений.




     На   следующий   день   я   опять   посетил   коттедж    в
Сент-Джонс-Вуде.   И   опять   увидел  Джесси.  Она  мне  очень
обрадовалась. Только по ее лицу  было  видно,  как  сильно  она
страдала.
     - Я  знаю, Роланд, - сказала она, - что наша встреча опять
принесет мне только горе. Но в настоящую минуту  я  очень  рада
видеть   вас   и   готова   впоследствии  расплатиться  за  эту
кратковременную радость.
     Я прикинулся непонимающим ее.
     - Когда вы оставили нас на Ярре-Ярре,  я  пыталась  забыть
вас.  Я  решила никогда больше не встречаться с вами. А теперь,
увы! Все мои решения тщетны. Я знаю, что для меня  несчастье  -
встреча  с  вами,  и  все-таки  я благословляю ту минуту, когда
снова увидела вас. С вашей стороны было жестоко явиться  к  нам
вчера, и все-таки я благословляю вашу жестокость.
     - Мое   вчерашнее  поведение  у  вас  произошло  благодаря
непредвиденным случайностям. Я в  этом  нисколько  не  виновен.
Пока  я  не  вошел  в  вашу  гостиную, я даже не знал, что вы в
Лондоне. Я думал, что вы в  Австралии.  Мистер  Каннон  обманул
меня,  -  он пригласил меня познакомиться со своими лондонскими
друзьями.  Я  не  знал,  к  кому  он  меня   приглашает;   ради
собственного  своего счастья и вашего спокойствия я не пошел бы
с ним к вам.
     - Роланд, вы жестоки!
     - Как вы можете говорить  так,  когда  только  перед  этим
сказали, что с моей стороны было жестоко вчера приходить к вам,
Джесси? Во всем этом есть что-то такое, чего я не могу понять.
     - Роланд,  пощадите  меня!  Не  говорите  больше  об этом!
Давайте говорить о других вещах!
     Я счел за лучшее повиноваться ей, и больше часа просидел с
нею тет-а-тет, пока наша беседа  не  была  прервана  появлением
миссис Г.
     Я  не  мог уйти, не обещав зайти еще раз, так как не видел
пока маленькой Розы.
     От Каннона я узнал все, касающееся семейных дел скваттера.
     Отец Джесси составил себе большое состояние,  ликвидировал
свои дела и приехал в Англию, чтобы остаток своих дней провести
на родине, в Лондоне.
     Я узнал, что после моего отъезда Вэн стал частым гостем на
Ярре-Ярре,  успел  войти  в  доверие  к  скваттеру  и  сделался
претендентом на руку Джесси. Это и вызвало ссору между Вэном  и
Канноном.   С  переездом  семьи  скваттера  в  Лондон  за  ними
последовал и Вэн.
     Взвесив все обстоятельства дела, я пришел к убеждению, что
самое лучшее для меня не видеться больше с Джесси, так как  мои
посещения могут только возбудить у нее напрасные надежды.
     Лондонская   жизнь   нагнала  на  меня  сильную  тоску.  Я
чувствовал себя очень  скверно  и  решил  проститься  со  своею
родиной,  чтобы  опять  вернуться в Австралию - продолжать свою
бродячую, полную лишений  и  опасностей  жизнь.  При  спокойной
жизни  и  при  виде  счастья  других  сердечные  мои раны опять
открылись, и я начал сильно страдать. Образ  Леоноры  не  давал
мне  покоя.  Перед  отъездом  я  решил посетить еще два города:
Бирмингем и Ливерпуль. В Бирмингеме  я  хотел  посетить  своего
товарища,  бывшего каторжника, с которым мы работали в Авоке. В
Ливерпуле я хотел собрать более подробные  справки  о  Леоноре.
Мне все-таки хотелось узнать, как она поживает и где.
     У  меня мелькнула также мысль посетить ее перед отъездом с
родины, так как возвращаться назад я не предполагал.
     По приезде в Бирмингем я очень скоро разыскал Брауна - так
звали  моего  товарища-каторжника.  Мне   не   пришлось   потом
раскаиваться,  что  я  его  навестил.  Браун  встретил  меня  с
радостью.
     - Вам только одному, - молвил он, - я рассказал в  колонии
историю  моего  преступления  и моей жизни. Вы помните, с какой
ничтожной  надеждой  я  возвращался   домой.   Я   считаю   вас
справедливым  и  расположенным ко мне человеком и знаю, что вам
доставит большое удовольствие то, что я вам сейчас расскажу.
     - Мне уже доставляет удовольствие, - сказал я, - и то, что
я вижу здесь вокруг себя. Я нашел вас в  мирной  обстановке,  в
комфортабельном  доме,  и  по  всему  вашему внешнему виду могу
заключить, что вам живется хорошо.
     - Да, - радостно ответил Браун, - это  действительно  так,
как  вы  сказали.  Я  гораздо  счастливее,  чем  мог когда-либо
мечтать. Я вам сейчас расскажу.  По  возвращении  на  родину  я
нашел  свою мать в живых, но она жила в работном доме. Мой брат
был женат и имел большую  семью.  Вся  его  жизнь  представляла
собой  борьбу  за  полуголодное  существование для себя и своей
семьи. Я не пошел к своей матери в работный  дом.  Я  не  желал
встречаться  с  ней  в  присутствии  посторонних людей, которые
могли не понять моих чувств. Узнав, что она там, я купил дом  и
мебель к нему. Мой брат отправился в работный дом и взял оттуда
нашу  мать.  Он  привел  ее  ко  мне  и  сказал  ей, что это ее
собственный дом, и все, что в этом доме находится,  принадлежит
ей.  Вместо  объяснений  он  свел нас вместе. Бедная мать почти
обезумела  от  радости.  В  этот  момент  я  почувствовал  себя
счастливейшим  человеком  в  Англии.  Это продолжается и до сих
пор. То счастье, которое я  испытываю  теперь,  живя  со  своей
матерью  и  оказав помощь брату, вполне вознаградило меня за те
страдания и печали, которые я перенес в своей жизни.
     Перед моим уходом Браун открыл дверь в  другую  комнату  и
позвал  свою мать, прося ее выйти к нам. Когда она вошла, я был
представлен ей, как товарищ, с которым ее сын работал вместе на
приисках.  Это  была  благообразная  женщина  лет   шестидесяти
восьми.  В  ее  простых,  сморщенных  чертах  лица было столько
доброты и нежности к своему сыну, что было приятно смотреть.
     - Я очень рада видеть вас, -  обратилась  она  ко  мне,  -
потому  что  ваше появление здесь показывает, что мой сын водил
дружбу с людьми честными и приличными, когда был в отсутствии.
     Я сказал ей несколько любезных фраз и ушел, унося с  собою
прекрасное впечатление от всего увиденного и услышанного в этом
доме.




     Когда  я  еще  жил  у  капитана  Хайленда  в Ливерпуле, то
познакомился с миссис Лэнсон. Она часто посещала дом капитана и
находилась в большой дружбе с миссис Хайленд и Леонорой. Я знал
ее адрес, и теперь, по приезде в Ливерпуль, отправился  к  ней,
чтобы собрать самые верные справки о Леоноре.
     - Мне  очень  хочется увидеть своих старых друзей - миссис
Хайленд и ее дочь, - сказал я миссис Лэнсон, - я так долго  был
в  отсутствии  и так давно их не видел и не слышал о них, что в
настоящее время потерял все их следы. Я знаю, что вы были очень
близки с миссис Хайленд и ее дочерью. Ввиду этого я и  позволяю
себе  беспокоить  вас,  чтобы получить какие-нибудь сведения об
этом семействе.
     - Я очень рада вас видеть, мистер Стоун, - сказала  старая
леди. - Конечно, вы слышали о той перемене, которая произошла в
положении  миссис Хайленд и ее дочери, и что они теперь живут в
Лондоне?
     Я сказал, что слышал.
     - Лондонский их адрес такой: Денби-Стрит, Пимлико. Это дом
капитана Новелля. Мне очень приятно вспомнить о них.
     На этом и кончился разговор между мною и миссис Лэнсон.
     Итак,  мужем  Леоноры  был  капитан  Новелль,  на  корабле
которого  я  возвращался  на  родину,  и с которым в дороге так
близко сошелся! Теперь я раздумал посещать Леонору. Мне было бы
слишком тяжело ее видеть, и я решил проститься в Лондоне только
с братом и его женою и немедленно вернуться в Ливерпуль,  чтобы
с первым же кораблем уехать в Австралию.
     Когда  я вернулся в Лондон и сказал брату о своем отъезде,
то он был очень удивлен и  сильно  убеждал  меня  изменить  мое
решение.  Но  я  был непоколебим. Вежливость требовала, чтобы я
повидался с капитаном Новеллем перед  отъездом  и  поблагодарил
его  за  все  услуги, которые он мне оказал. Но теперь, когда я
узнал, что он муж Леоноры, я не мог заставить себя хладнокровно
отнестись к этому посещению. Я не мог принудить себя видеться с
ним. Накануне своего отъезда я послал  ему  письмо,  в  котором
выражал ему свою благодарность и извещал о своем отъезде.
     На  следующее  утро  после  отправки  письма,  перед самым
отъездом в Ливерпуль,  вдруг  к  нам  внезапно  явился  капитан
Новелль. Избежать встречи с ним я не мог.
     - Вы  собираетесь  сейчас  уехать, - сказал он, как только
вошел в  комнату,  -  но  я  вас  не  отпускаю  и  делаю  своим
пленником. Я должен доставить вас двум дамам, которых вы знаете
в  продолжение  многих  лет.  Вы  не  можете  сбежать,  так как
отправитесь со мной немедленно.
     - Это невозможно, капитан Новелль, - протестовал  я.  -  Я
уезжаю в Ливерпуль со следующим поездом. До поезда осталось так
мало времени, что я едва успею доехать до вокзала.
     - Я  же  вам говорю, - сказал капитан, - что я не принимаю
никаких отказов. Затем - знаете ли, что я только что узнал? Моя
жена и ее дочь ваши старые друзья. Помните ли вы миссис Хайленд
и маленькую Леонору? Я случайно  произнес  имя  Роланда  Стоуна
сегодня утром, прочитав ваше письмо, и моментально во всем доме
поднялась суматоха. Моя жена послала меня привести вас, хотя бы
и силой. Если вы не пойдете добром, мы будем драться. Без вас я
назад не вернусь.
     - Остановитесь  на  минуту!  -  вскричал я, пораженный его
словами. - Ответьте мне на один вопрос! Что такое вы сказали  о
вашей жене?
     - Я  сказал,  что моя жена и ее дочь ваши старые друзья. Я
женат на вдове капитана Хайленда.
     - Великий Боже! - воскликнул я. -  Так  вы  женаты  не  на
дочери его?
     - Нет.  Что  за  странные  вопросы вы задаете? Жениться на
Леоноре Хайленд! Стоун, я ведь  старик  и  гожусь  ей  в  отцы!
Опять-таки повторяю: я женат на ее матери.
     - Идем!  -  воскликнул  я,  быстро направляясь к дверям. -
Идем скорее! Я хочу видеть ее немедленно!
     Я шел с такой быстротой, что капитан Новелль едва поспевал
за мною. Я был  похож  на  сумасшедшего.  Меня  охватила  дикая
радость.  Леонора,  которую  я считал потерянной для меня, была
найдена!
     Капитан не мог поспеть за мной и отстал. Я же  не  стал  у
дверей  дожидаться  и  позвонил.  В  то  же мгновение маленькая
служанка отперла дверь.
     - Где Леонора? - спросил я.
     Служанка была страшно удивлена, но, увидев следовавшего за
мной капитана, пропустила меня. Я вошел.
     Леонора  Хайленд  стояла  передо  мною.  Она   стала   еще
прекраснее - если это только возможно - чем раньше!
     В  этот миг я забыл все условности, все приличия и выражал
свою радость самым необузданным образом. Повторяю, я был  похож
на сумасшедшего.
     - Леонора!  - воскликнул я, обнимая ее. - Вы свободны? Так
это правда, что я не напрасно жил и трудился?
     Она ничего мне не ответила. Но по ее лицу видно было,  что
она нисколько не оскорблена резкими проявлениями радости с моей
стороны.  Мало-помалу  я  успокоился  и  привел  в порядок свои
чувства. Тогда капитан Новелль обратил мое внимание  на  миссис
Новелль, в которой я узнал бывшую миссис Хайленд, мать Леоноры.
     Мое     продолжительное    отчаяние    было    результатом
недоразумения,  виновником  которого,  хотя  и  невольным,  был
Мейсен,  рассказавший  мне  при  встрече  в Сиднее о замужестве
Леоноры. Теперь разъяснилось, как произошла вся эта путаница.
     Мейсен зашел  как-то  раз  по  делу  к  капитану  Новеллю.
Последнего  в  это  время  не  было  дома.  Тогда  старый моряк
попросил вызвать к нему жену капитана. Миссис  Новелль  была  в
это  время  чем-то  занята, и вместо нее вышла Леонора. Мейсен,
который был знаком с  капитаном  Хайлендом  и  его  семейством,
конечно,  узнал Леонору. Это обстоятельство, в связи с короткой
беседой, которая произошла между Леонорой и  Мейсеном,  убедила
старого моряка в том, что Леонора - жена капитана Новелля.
     Я  теперь забыл и думать о бедной Джесси и о возвращении в
колонию.




     Я сидел утром у  себя  в  комнате,  нетерпеливо  дожидаясь
условленного  часа,  когда мог отправиться к Леоноре. В комнату
вошла наша горничная  миссис  Нэггер,  и  объявила,  что  внизу
дожидается какая-то леди, которая хочет видеть меня.
     - Какая леди? - спросил я.
     - Она  похожа на ангела, - ответила старая горничная, - но
только она, очевидно, в большом горе. И какая красавица! Вот уж
можно сказать...
     - Сказала она вам свою фамилию?
     - Нет, да я у нее и не  спросила.  Только  она  в  большом
горе. Она уже давно ждет.
     Я  спустился  вниз, вошел в гостиную и, к моему удивлению,
очутился лицом к лицу с Джесси.
     Она страшно изменилась,  как  будто  только  что  пережила
опасную болезнь. На щеках у нее был лихорадочный румянец. Глаза
были  красны  от слез. Весь ее внешний облик был олицетворением
горя и страдания.
     - Джесси! Что такое с  вами?  -  спросил  я.  -  Случилось
что-нибудь ужасное? У вас совершенно больной вид.
     - Да,  -  ответила  она,  -  действительно  случилось: мое
счастье разбито навсегда.
     - Скажите же мне, в чем дело, Джесси. Скажите мне все.  Вы
знаете, что я помогу вам, если только это будет в моих силах.
     - Нет, Роланд, я этого не знаю. Было время, когда вы могли
спасти  меня,  но  теперь слишком поздно! Слишком поздно, чтобы
успокоить мое изболевшее сердце! Может быть, я умерла бы, унеся
мою тайну в могилу, если бы не встретила  вас  опять.  Было  бы
лучше,  если  бы  этой  встречи не было. О, Роланд, после новой
встречи в этой чужой  для  меня  стране  воспоминания,  которые
нахлынули  на  меня,  лишь  терзают и разочаровывают. Роланд, я
пришла к вам со своим горем вовсе не с целью  обвинять  вас.  Я
только скажу, что вы один могли бы снять с меня это горе. Никто
из  смертных не был бы счастливее меня, если бы я знала, что вы
хоть немного можете полюбить меня.
     - Джесси! Можете ли вы говорить так, когда...
     - Погодите, Роланд! Выслушайте меня. Я ведь почти безумная
теперь. Я хочу сказать вам все, что  я  выстрадала  из-за  вас.
Поэтому  я  пришла  сюда.  Меня хотят выдать замуж за человека,
которого я не люблю. Дайте мне совет,  Роланд!  Ведь  для  меня
мучительно  выйти  замуж  за  того,  кого я не могу любить, ибо
люблю только вас.
     - Джесси! Я не могу  слушать  того,  что  вы  говорите.  Я
сказал  вам,  когда  мы  расставались  в Австралии, что я люблю
другую. Я недавно встретился с ней и оказалось, что она до  сих
пор  верна мне. Я надеюсь, что вы никогда не будете говорить со
мною снова с таким отчаянием. Мы можем быть только друзьями,  и
вы еще можете быть счастливы.
     По  мере  того,  как я говорил, Джесси все больше и больше
волновалась и наконец без чувств упала на пол.
     Я позвонил и с помощью прибежавшей горничной положил ее на
диван и привел в чувство.
     - Джесси, - сказал я, когда увидел, что она открыла  глаза
и глядит на меня, - вы очень плохо себя чувствуете?
     - Нет,  -  ответила она, - я только подумала о том, что вы
мне сказали. Если это что-нибудь по поводу...
     Она сама себя оборвала  и  подождала,  пока  уйдет  миссис
Нэггер, на которую она при этом выразительно посмотрела.
     Миссис Нэггер догадалась и молча вышла из комнаты.
     - Роланд,  я скажу вам всего лишь несколько слов. Завтра я
должна выйти замуж за мистера Вэна. Так хочет мой отец.  А  так
как  я  ему  обещала,  что  чего  хочет  он,  того хочу и я, то
согласилась на  это  замужество.  Я  пробовала  полюбить  моего
будущего  мужа,  но  ничего у меня не вышло, потому что я люблю
другого. Я вас люблю, Роланд. Пересилить своей любви я не могу,
и мне слишком хорошо памятны ваши слова, что  мы  можем  любить
только один раз в жизни. Я ухожу, Роланд. Я вам сказала все.
     - Джесси,  -  сказал  я,  -  мне очень больно за вас, но я
надеюсь, что после вашей свадьбы у вас будет другое  настроение
и  что  вы  забудете  прошлое,  которое  не будет больше мешать
вашему счастью.
     - Спасибо за доброе пожелание, - ответила она. - Во всяком
случае я постараюсь спокойно перенести  свою  жестокую  участь.
Прощайте, Роланд. Я ухожу. Ухожу одна, как и пришла.
     Вслед за тем она вышла.
     Меня  страшно расстроил этот визит Джесси. Я был удивлен и
поступком ее и тем, что она говорила. Если бы она  была  больше
похожа  на  других, ее поступок был бы еще удивительнее, но она
не была, как все. Ее нельзя судить, как всякую  другую  девушку
из  интеллигентного  европейского  общества. Она была настоящее
дитя природы и  думала,  что  скрывать  свои  чувства  и  мысли
никогда  не следует. По всей видимости, она меня глубоко любила
и раскаивалась, что дала слово Вэну. Во  всяком  случае,  я  во
всем  этом  нисколько  не  был  виноват,  потому  что все время
твердил Джесси, что люблю другую. Я  ее  не  обнадеживал  и  не
оставлял в заблуждении.
     Был  канун ее свадьбы. Ей бы следовало готовиться к ней, а
она, вместо этого, отправилась к тому, кого любила,  и  сделала
последнюю попытку завладеть им.
     Это ей не удалось. Судьба была против нее.
     Я  пошел  с обычным ежедневным визитом к Леоноре, и Джесси
со всем ее горем совершенно вылетела у меня из головы.




     Со дня встречи с  Леонорой,  своей  названной  сестрой,  а
теперь  невестой,  я  почти все свое свободное время проводил у
Новеллей, в обществе миссис Новелль  и  Леоноры,  или,  вернее,
одной Леоноры, а когда я был не с нею, то думал о ней.
     Вечером,  когда  я  вернулся домой, миссис Нэггер, подавая
мне чай, вдруг сказала:
     - Позвольте вас спросить, сэр, как  поживает  та  барышня,
которая  приходила  сюда давеча утром? Она такая красавица. Мне
бы очень хотелось узнать про нее.
     Я отвечал, что ничего больше не слыхал про ту барышню.
     - А какая славная барышня! И такая грустная!  Так  мне  ее
жалко! Так жалко!
     Я уже говорил, что, поселившись в Лондоне, брат нанял себе
двух  прислуг.  Одной  из  них  была почтенная пятидесятилетняя
особа,  миссис  Нэггер.  Эта  особа,   будучи   безукоризненной
служанкой,  обладала  одним довольно несносным недостатком: она
была до крайности любопытна и болтлива и любила соваться  не  в
свои  дела,  так  что моя невестка и ее мать, теща моего брата,
нередко предупреждали ее, чтобы она умерила  свое  любопытство,
если  желает  служить  у  них  в  доме.  Но  служанка  она была
прекрасная, так что они находили возможность мириться с этой ее
слабостью. Миссис Нэггер, впрочем, считала себя как  бы  членом
семейства  и находила, что имеет право интересоваться всем, что
касается кого-либо из нас.
     Капитан  Новелль  скоро  уходил   в   плавание   и   желал
познакомиться перед отъездом с моими родными. Я обещал в тот же
вечер прийти к Новеллям с братом, его женой и тещей.
     Я  сообщил им об этом, и они сказали, что будут очень рады
пойти и познакомиться с семьей моей невесты. Час спустя мы  все
четверо были у Новеллей.
     Войдя  в  гостиную,  мои родные были чрезвычайно удивлены,
увидав  своего  старого  знакомого  -  капитана   того   самого
парохода, на котором они проехали несколько тысяч миль.
     Капитан  представил  их своей жене и падчерице. Когда брат
услышал имя и фамилию моей невесты, он сделал большие  глаза  и
сказал:
     - Так это и есть "пропавшая сестра", Роланд?
     Я ответил утвердительно.
     - Вот  правда,  роман  из реальной жизни! - сказал Вильям,
пожимая руку Леоноре и при том так  крепко,  как  только  может
пожать моряк.
     Нужно ли говорить, что вечер был проведен всеми нами очень
приятно и радостно?




     На  другой  день  утром,  когда я собирался к Леоноре, мне
вдруг вспомнилась Джесси. Вспомнил я о ней,  услышав  церковный
звон.  Звон был, может быть, и не к ее свадьбе, но все-таки это
был свадебный звон в какой-то церкви, а я знал, что в это время
в одной из церквей должна венчаться и Джесси.
     Бедняжка Джесси! Я не в силах был ее  жалеть.  Я  был  для
этого  слишком  счастлив сам. Но все-таки знал и понимал, что в
эту минуту она должна быть очень и очень несчастлива.
     Повторяю, я сам был чересчур счастлив, чтобы думать в  эту
минуту  о  чужих  несчастьях,  и потому скоро забыл о Джесси. В
счастье мы все бываем эгоистами.
     - Она вскоре все забудет и успокоится, - решил  я.  -  Она
еще будет счастлива.
     Мне искренне хотелось, чтобы так было.
     Я повидался с Леонорой, провел у нее час или два и ушел. В
доме  у них шли большие хлопоты, делались приготовления к нашей
свадьбе, которая была назначена через несколько дней. Там  было
теперь не до меня всем, даже Леоноре.
     Я вернулся домой.
     Войдя  в  свою  комнату, я увидел у себя на столе письмо с
адресом, написанным, очевидно женской  рукой.  Почерк  был  мне
незнаком.
     От  кого  бы могло быть это письмо? И словно кто-то шепнул
мне в ухо: "От Джесси".
     Я торопливо распечатал. Так и есть. И вот что я прочитал:
     "Роланд! Пришел мой час! Звонят колокола к началу  обряда.
Я  сижу  в  своей  комнате  одна  -  со  своей  тоской! Я слышу
суетливое движение внизу и радостные звуки голосов - это голоса
тех, кто пришел  поздравить  меня  с  моей  свадьбой!  А  я  не
двигаюсь  с места! Я знаю, что моему горю скоро настанет конец!
Прежде чем пройдет этот час, моя душа будет в другом мире!  Да,
Роланд!  Когда те глаза, которые долго преследовали меня в моих
снах и грезах, будут смотреть на эти строки,  бедная  покинутая
девушка,  которая  любила  вас и искала вашей любви, перестанет
существовать. Ее душа избавиться от страданий  этого  жестокого
света!
     Роланд!  Что-то  говорит  мне  внутри,  что  я  не  должна
выходить замуж, не должна  входить  в  то  священное  здание  и
вручать  себя  одному человеку, когда люблю другого! Этого я не
сделаю никогда! Я умру!
     Вы мне  сказали,  что  нашли  ту,  которую  считали  давно
потерянной для себя, и она вас любит. Пусть она испытает все то
счастье,  в  котором  судьба  отказала  мне! Да снизойдет на ее
голову благословение Неба и да превратит ее жизнь в  счастливую
мечту, какою, как я надеялась, могла бы быть моя жизнь!
     Я  знаю,  что,  когда  вы  будете  читать  это,  то первым
движением вашего  благородного  сердца  станет  попытка  спасти
меня. Только предупреждаю вас заранее: вы опоздаете. Прежде чем
вы  найдете  меня,  мои  глаза смежит сон смерти. Мои последние
мольбы будут о том, чтобы вы получили все счастье, доступное на
земле, чтобы жизнь ваша продолжалась долго и счастливо, рука об
руку с той, которую вы избрали своей женой!
     Может быть, в своих мечтах или когда печаль  посетит  ваше
сердце  -  да  избавит  вас  Бог от этого! - вы иногда дадите в
своих мыслях место той, сердце которой  вы  привлекли  в  чужой
стране,  и которая в свой последний, смертный час возносит свои
молитвы только о вашем счастье! В то время, когда  такие  мысли
придут  вам в голову, я желаю, чтобы вы думали, чтобы вы знали,
что во всей моей жизни только и был один грех -  это  любовь  к
вам!
     Прощайте, Роланд! Прощайте навсегда!
     Джесси".
     Я моментально выскочил на улицу и крикнул кэб.
     - Поезжайте, как можно скорее! - сказал я кэбмену.
     - А куда? - спросил тот.
     Я назвал адрес и прыгнул в кэб.
     Подъезжая  к  дому,  где  жила Джесси, я увидел у подъезда
толпу.
     Эта толпа волновалась, гудела. Но что-то в этом волнении и
гудении было такое, что напоминало вовсе не свадьбу.
     Из членов семьи никто не заметил моего приезда, потому что
все они были наверху, а я  оставался  внизу,  но  от  гостей  я
узнал, что я опоздал!
     За  несколько  минут  до  моего приезда несчастную невесту
нашли мертвой в ее уборной, а около нее валялся пузырек  из-под
синильной кислоты.
     Я  сейчас  же  бросился  опять в кэб и умчался домой. Взяв
точно так  же  своего  извозчика.  Я  не  в  силах  был  больше
оставаться в этом доме скорби.
     Дома  я  страдал  ужасно. Не спал всю эту ночь. Но разве я
виноват? Чем же? Что же я мог тут сделать, раз любил Леонору?
     Родные и друзья Джесси так и не узнали  настоящей  причины
ее  смерти.  Эта тайна осталась известной одному мне, я же ни с
кем ею не поделился.




     В одно прекрасное майское утро с колоколен двух лондонских
церквей несся звон. Но как различны были между собой эти звоны!
В одной церкви звонили к похоронам. В другой звонили  весело  и
радостно: две души готовились соединиться навеки для счастливой
совместной земной жизни.
     Мне  было очень неприятно, что так случилось, то есть, что
день моей свадьбы совпал как раз  с  днем  похорон  Джесси.  Но
сделать тут я ничего не мог. Так пожелала, значит, сама судьба.
     С  этого  дня  прошло  десять лет. Десять лет безмятежного
счастья для меня. Я теперь уже не Роллинг Стоун,  не  катящийся
камень.  Я  больше  сижу  на  месте.  Мы  с  капитаном Новеллем
основали арматорское товарищество  и  сделались  собственниками
нескольких  кораблей,  бороздящих  море по разным направлениям.
Оба мы живем в Лондоне.
     С братом Вильямом мы  в  большой  дружбе  и  спорим  часто
только из-за одного вопроса: кто из нас двоих счастливее.
     От  сестры  Марты  и  ее  мужа - Слона - мы часто получаем
известия. В последнем своем письме они обещались скоро приехать
поглядеть на "старую родину".
     Родители Джесси после трагической  смерти  старшей  дочери
вернулись  в  Австралию.  Они  дождались,  что  их младшая дочь
Розочка выросла и счастливо вышла замуж.
     Каннон и Вэн  были,  в  сущности,  лишь  случайными  моими
знакомыми.  Я с ними больше не встречался, но слышал, что они в
Париже столкнулись, поссорились и дело кончилось дуэлью, причем
Вэн был убит. Каннона видели потом в должности крупье одного из
игорных домов в Баден-Бадене.
     Миссис Нэггер недолго прожила у жены моего  брата.  Теперь
она  живет  у  нас  в  качестве экономки. Она по-прежнему любит
соваться не в свои дела, но, ввиду других ее достоинств,  мы  с
женой относимся к этому недостатку с большой терпимостью.



Last-modified: Mon, 18 May 1998 18:26:10 GMT

Оцените этот текст: