Оцените этот текст:



---------------------------------------------------------------
     © Copyright Ирина Борисова
     Email: Imb(а)rol.ru
     Date: 30 Mar 2004
---------------------------------------------------------------


     (с) Ирина Борисова
     Роман в новеллах
     2004
     Курту Лангу


     (перевод с английского)
     Как это все началось

     Идея брачного агентства пришла ко мне в голову после того,  как подруга
попросила меня воспользоваться моим абонентским  почтовым ящиком  для  своей
сестры Гали.  Галя, разведенная женщина  тридцати семи  лет, жила  вместе  с
родителями и шестнадцатилетним  сыном. В России  многие живут  с родителями,
потому что низкие  заработки не  позволяют людям снимать квартиры, не говоря
уже об их покупке.
     Но совместное проживание с родителями не угнетало  Галю.  Наоборот, она
считала это очень удобным. Галина мать  была ее сыну матерью больше, чем она
сама,  мать занималась уборкой, стирала и готовила. Галя была занята  только
работой, но вечерами  ей было скучно, а она любила посещать театры и  другие
культурные учреждения,  причем  ей хотелось  бы посещать  их  не одной, а  с
кем-то.
     Поэтому она и поместила в газету объявление о знакомстве. В  объявлении
было  написано,  что  она  хочет  найти  кого-то  "для бескорыстной  дружбы,
посещения музеев, театров и пригородов Санкт-Петербурга". Это и в самом деле
было  все, чего она хотела. Галя была неосторожна, указав в своем объявлении
номер  телефона.  Телефон начал звонить денно  и  нощно. Большее  количество
звонков приходилось  на ночь, и  ночные фантазии звонящих мужчин были далеки
от посещения театров и музеев.
     Галины  родители негодовали. Они требовали  отключать телефон  на ночь.
Непрерывный звон продолжался две недели. Однако никто из  звонящих мужчин не
соответствовал  образу  любознательного  господина, желающего  поднять  свой
культурный уровень посещением достопримечательностей.
     Галя была холодна и эгоистична. У нее был неудачный первый брак, она не
хотела  повторить эту ошибку, она не желала  ни о ком заботиться, жизнь  для
себя ее вполне устраивала, меньше всего ей нужны были брак и секс.
     Она  убрала телефонный номер  из следующего объявления, указав в адресе
мой абонентский  ящик. Я вынимала из ящика  письма, Галя приходила ко мне  и
забирала их. В награду мне разрешалось эти письма читать.
     Поэтому я могу рассказать об особенностях писем русских мужчин.
     Многие  из них  были, во-первых,  очень коротки: иногда лишь телефонный
номер, имя и просьба позвонить.
     Оформлены  они были плохо, часто написаны на случайных  клочках бумаги,
выдранных  непонятно  откуда.  Письма иногда  писались  даже на  телеграфных
бланках,  подобранных, я полагаю,  на  почте, где  идея написать,  возможно,
внезапно пришла человеку в голову и была немедленно осуществлена.
     Некоторые письма были  длинными  и казались попыткой описать характер и
жизнь пишущего. Но истинные печаль и одиночество были обычно скрыты за слоем
иронии  и  звучали скорее  как  попытка посмеяться  над  жизнью  в  целом и,
особенно, над самим собой.
     И снова никто  из  мужчин,  приславших письма, не  соответствовал  роли
джентльмена,  сопровождающего Галю  в  театры.  Все,  чего  хотели  мужчины,
вращалось вокруг одного и того же, что абсолютно отвергалось Галей.
     Один человек  даже  предложил  отремонтировать за это  печь  на Галиной
даче, если  бы  таковая у нее была. Галя фыркнула, у нее не было  печи, печь
была  у меня  и как  раз нуждалась в ремонте.  Был  момент, когда я  всерьез
подумывала, как бы попытаться бесплатно воспользоваться  этим  предложением,
но, вздохнув, поняла, что бесплатным ремонтом тут не обойтись.
     Один корреспондент насмешливо спрашивал Галю, что она подразумевает под
"бескорыстной  дружбой". Намекая на что-то, он  иронически спрашивал, мужчин
какого именно типа Галя имела в виду?
     Галя поняла и  оценила идею. Это было как  раз то, что нужно. Ее третье
объявление  было  составлено  уже как  прямое  обращение  к  мужчинам  этого
специфического типа.
     И круг  кандидатов немедленно изменился:  все мужчины,  кому она теперь
звонила, действительно, интересовались  лишь театрами и  музеями.  Галя была
счастлива:  со  всеми  ними по очереди она посещала петербургские  театры  и
концертные залы. Ее жизнь  стала радостной и исполненной смысла. Наконец, из
всех претендентов  остался один, с которым было  особенно интересно говорить
об искусстве.
     Он  сопровождал Галю везде,  куда бы она только  ни пожелала, они стали
неразлучными друзьями. Однажды  вечером,  играя  с  Галей  в шахматы в своей
квартире, он рассказал ей свою историю.
     Он рассказал о  женщине, которая была слишком жестока к  нему, когда он
был  еще новичком.  Она разболтала  всем, кого знала, о его первой неудачной
попытке,  после которой  молодой  человек не решался предпринять другую-- он
нервничал всякий  раз,  опасаясь, что кто-то ждет  от него того,  что  он не
сможет  предложить.  Но, рассказывая об этом, Галин друг вдруг почувствовал,
что  с Галей,  которая ничего такого не ожидала, а думала лишь об  очередном
шахматном ходе,  все было  совершенно иначе. Он сел к ней поближе, голос его
зазвучал  страстно, и Галя  не успела  и двинуть пешкой, как очутилась в его
объятиях.
     Эта  попытка оказалась  вполне удачной. Галя  была несколько озадачена,
она,  однако, не забыла, как много театров они  посетили вместе. Ее друг был
так  счастлив,  что  немедленно  сделал  ей  предложение.  Очень  скоро  они
поженились.
     Говорили, что после свадьбы кто-то видел Галю  на кухне, и что она  там
даже  что-то готовила. Через год у них родился замечательный мальчик. В этот
раз Галя стала заботливой мамой, может, потому что ее муж стал самым любящим
в мире отцом.
     Все  это  произошло  от опущенного в мой  почтовый ящик письма. Поэтому
брачное агентство было  первым,  о чем я подумала, когда надо было  начинать
дополнительный бизнес, потому что наш основной переживал не лучшие времена.

     Анна

     В двадцать лет  у Анны был шведский бойфренд, студент, работавший летом
на  строительстве  отеля в Санкт-Петербурге. Молодой человек  был влюблен  в
нее, звал ее выйти за него замуж и  уехать в Швецию, но Анна тогда училась в
медицинском институте, она обещала приехать к нему через год, когда закончит
учебу.
     Но ужасное несчастье случилось в то лето с ее семьей: на  даче  заболел
двухмесячный  сын  сестры, и,  оставив  ребенка с  Анной, родители и  сестра
поехали  на машине  в  город, чтобы  купить лекарства  и продукты  и  быстро
вернуться  назад.  По  дороге  произошла  авария: их  машина  столкнулась  с
грузовиком, и  все они погибли  на месте.  Анна потеряла родителей и сестру,
ребенок потерял мать, деверь Анны потерял жену.
     Он  остался  один  с  ребенком  на  руках,  и  Анна не  могла  оставить
отчаявшегося мужчину без помощи.
     Они поселились в одной квартире и по  очереди  ухаживали  за  ребенком.
Этот  год  был трудным  для  обоих,  несчастье  сблизило  их, и  когда  Анна
закончила учебу, ее родственник сделал ей предложение.
     Анна любила шведского жениха,  продолжающего  писать  ей письма, но она
также очень привязалась и к маленькому племяннику,  ей было тяжело оставлять
ребенка. Родственник  настаивал,  шведский  жених  торопил,  он  должен  был
уезжать на работу в Америку, Анне надо было что-то решать. Но шведский жених
не смог приехать за ней и забрать ее, а ребенок, который  уже начал называть
ее  мамой, был  рядом, плакал по ночам и  улыбался, когда она брала  его  на
руки. Она сдалась и вышла замуж за его отца.
     Выйдя замуж, она сразу же поняла,  какую ошибку  совершила. Она думала,
что привычка заменит любовь, но этого не случилось. Ее муж был преуспевающим
журналистом  коммунистической  газеты,  он  много  работал,  часто  ездил  в
командировки,  редко   бывал  дома,  проводя  время  в  обществе   партийных
функционеров,  посещая их собрания, часто возвращаясь домой пьяным.  Он  был
больше занят собственными делами, не обращал внимания на  настроение Анны, и
удивлялся, почему она приходит с работы такой усталой.
     Анна была зубным врачом. Ее муж не знал, что пациенты считали ее кресло
волшебным, в  нем никто не чувствовал страха, потому что Анна была не из тех
докторов,  которые только просят открыть или закрыть рот, она слушала людей,
ободряла их, пыталась взять на себя часть их боли.
     Она  начала заниматься и  научной работой, но два события  помешали  ей
защитить диссертацию: перестройка и рождение собственного сына.
     Перестройка  также разрушила политическую  карьеру  ее мужа. Он не  мог
поверить,  что партийные  ценности  будут развенчаны так  быстро, он  сделал
неверные ставки, а когда попытался сменить политическую ориентацию, было уже
поздно. Его привычка к пьянству усугубилась, приняла сильные формы, и вскоре
он оказался без работы, без денег, всегда навеселе.
     Анна должна была обеспечивать двух мальчиков и неработающего  мужа.  Ей
повезло, имея такую профессию, она  могла зарабатывать  даже в новые трудные
времена,  но работать ей  приходилось слишком  много. Ее старший мальчик был
самостоятельным  и  трудолюбивым, много ей  помогал,  смотрел  за  маленьким
братом, пока она была  на  работе. Он не знал, что Анна  -- не его настоящая
мать, он  презирал вечно пьяного отца,  и  когда  Анна развелась с мужем, он
остался с нею.
     Анне  было уже тридцать пять, когда она пришла в мое брачное агентство.
Она устала от своего двенадцатичасового рабочего дня, от совместного житья с
бывшим  мужем: все они по-прежнему  жили в той  же квартире -- она и дети  в
одной комнате,  бывший  муж  -- в другой. Ей надоело его  пьянство,  ужасные
скандалы с битьем оконных  стекол  и визитами участкового. Заполняя  анкету,
она указала в ней только младшего сына, шутя, что за пять-десять  лет, через
которые я, может быть, и выдам ее замуж, ее старший сын станет уже взрослым.
     -- И потом, у  меня и на самом деле, только один сын! -- улыбнулась она
уходя.
     Но ей повезло очень скоро. Респектабельный финский джентльмен проявил к
ней большой интерес, приехал в Санкт-Петербург, чтобы встретиться, и, в свою
очередь, пригласил ее посетить его дом в Финляндии.
     Анна могла оставить  работу лишь на короткое время, но и  этого времени
джентльмену хватило, чтобы понять, что Анна -- его избранница.
     Анна  с  радостью  приняла  его  предложение,  существовала  лишь  одна
проблема --  надо  было объяснить жениху,  что  по легкомыслию она указала в
анкете только одного мальчика, и что хоть, на  самом деле, второй мальчик ей
не сын, а племянник, она все же не может уехать из России без него.
     Джентльмен  очень  расстроился.  Он   сказал  Анне,  что  в   его  доме
недостаточно спален  и ванных комнат,  и разместить  там двоих мальчиков  не
представляется возможным,  если учесть, что  у второго мальчика  есть родной
отец  в  России.  Джентльмен  упрекал Анну  за то,  что  она  поступила  так
легкомысленно: если бы  она указала в  анкете двоих детей, это сразу  бы его
оттолкнуло и не причинило бы им обоим столько неприятностей и страданий.
     Анна  сказала,  что  подумает,  но  она  уже  знала  свое  решение. Она
возвратилась в Санкт-Петербург, и когда улыбающийся старший  сын  спросил ее
на вокзале: "Ну, мы едем в Финляндию?", она ответила: "Нет".
     И она осталась  в России.  Жизнь ее сделалась легче,  потому что бывший
муж  вскоре  умер  от  водки, и  ей  теперь  не  надо  звонить  каждый  день
участковому. Она все также много работает, а ее анкета, как прежде, хранится
в моем  брачном агентстве. Но  в анкете теперь указан не только старший сын,
но также их собака и две кошки, без которых, как заявила Анна, она никуда не
поедет.
     -- Пусть берут меня со всеми моими детьми и животными! -- говорит Анна,
смеясь. -- Мне  плевать, если не хотят, я и без них проживу! -- и, улыбаясь,
она склоняется надо мной, сидящей в ее "волшебном" зубоврачебном кресле, где
пациенты не чувствуют ни боли, ни страха.
     Честный русский милиционер

     Эй,  честный русский милиционер, где ты, что ты сейчас делаешь? Входишь
ли  ты в зловещую квартиру,  где уже  неделю лежат четыре ужасных трупа? Или
крадешься  по  грязному  подвалу,  выясняя  причину  недавнего  взрыва?  Или
прячешься от пуль безжалостного убийцы, державшего весь город  в страхе? Или
ты просто расслабился за крепчайшим кофе в редкую минуту  отдыха, потому что
не спал уже... сам-то ты помнишь, сколько?
     А  знаешь, где твоя бывшая жена?  Она  сидит рядом  со мной на диване в
офисе моего брачного  агентства и показывает свою фотографию.  На фотографии
она стоит  в  спальне на  ковре  на коленях в  ярко-красном  нижнем  белье и
красных  кружевных чулках  в нарочитой  позе и  с натянутой улыбкой на лице,
видимо,  стараясь изобразить,  какая  у нее замечательная  фигура, и как она
привлекательна!
     Мой бывший муж был очень хороший человек, -- говорит она, глядя сначала
на меня,  потом  куда-то за окно на темную  улицу, где в этот вечер не горят
фонари.  --  Мы  десять  лет  прожили  вместе,  он милиционер,  профессионал
высокого уровня. До  1991 года  он зарабатывал сравнительно неплохие деньги,
но сейчас на его зарплату можно купить разве хлеб да картошку, ну,  и  может
быть, еще тетрадки для нашего сына.
     Да, честный  русский милиционер, все знают, конечно, в стране нет денег
для милиции и всех тех,  кто получает зарплату из бюджета. Бандиты  ездят на
мерседесах,  милиция  преследует  преступников на  смешных  старых  джипах и
умудряется их иногда и ловить. Так бывает, ведь в России случаются и  многие
другие невероятные вещи!
     --  Когда  его  зарплата  стала слишком мала  для нормальной  жизни,  я
попросила его бросить  эту работу, где он проводил по двадцать восемь  часов
из двадцати четырех, --продолжает свой  рассказ бывшая  жена милиционера. --
Так  и  было,  я  не  шучу,  особенно когда чеченские террористы появились в
городе, когда начались все эти взрывы в метро. Он приходил с работы (если не
оставался на ночь) поздно вечером, ел,  сколько  мог, потому что днем у него
не было возможности перекусить. Он  не мог со  мной даже разговаривать, я не
говорю уже ни о каком сексе, он валился как мертвый  спать до шести утра,  и
опять все сначала. Ни выходных,  ни отпуска. Такая была наша жизнь. Можно ли
было это продолжать?
     Нет, честный русский милиционер, конечно, нельзя. Ты должен  знать, что
твоя  жена любит "хороший секс", как записано в ее брачной анкете. Ты не мог
предложить  ей ничего  подобного  после своей ужасной работы, и это было еще
одной причиной, почему ваша семейная жизнь не могла продолжаться.
     -- А когда  вы  просили его уйти  с  этой  работы, что  он  ответил? --
спрашиваю я.
     -- Он  ответил, что не умеет  делать ничего другого так же хорошо,  как
ловить преступников. Он ответил, что он всего лишь детектив высокого уровня,
где еще он может найти для себя работу  -- разве лишь у бандитов? Да, они бы
с  радостью его взяли, им бы очень пригодился такой профессионал, как он, но
он сказал, что дорожит своей милицейский честью!
     -- Вы бы, и в самом деле, предпочли, чтобы он работал  на бандитов?  --
спрашиваю я.
     --  Я  не знаю! --  восклицает она. --  Я бы предпочла жить  нормальной
семейной жизнью! Я бы предпочла иметь возможность купить своему ребенку все,
что он попросит у  меня на улице! Я бы предпочла иметь достаточно разной еды
в холодильнике, а не только картошку! Я могла смириться с нищетой, когда все
были нищие,  но когда некоторые дети не смотрят на  заморские фрукты, а я не
могу купить своему сыну даже яблоко! Когда  другие люди путешествуют и видят
мир, а я не могу выйти на улицу в дождь, потому что мои единственные ботинки
текут! Тогда я понимаю, что есть  и другие мужчины кроме моего мужа, и пусть
он ценит свою милицейскую честь, а я сама позабочусь о своей судьбе!
     -- Но он, наверное, на что-то надеялся?
     -- Он надеялся, -- кивает она. -- Он просил меня подождать еще немного,
он надеялся, что этот  абсурд не может продолжаться вечно,  что когда-нибудь
все образуется, и его работа снова станет почетной и хорошо оплачиваемой.
     --  А  я отвечала, -- вздыхает она, --  что за  двадцать лет или более,
когда это, может быть, и случится, я стану старухой, если  вообще буду жива,
и тогда мне уже ничего не понадобится...
     И она дает мне свою фотографию в красном нижнем белье и красных чулках,
и я осторожно  спрашиваю, действительно  ли  она  думает, что эта фотография
подходит.
     --  Почему  нет? -- удивляется она. -- Я посылала такую же в Германию и
получила несколько предложений. Но я их не приняла, потому что я хочу  выйти
только за хорошего человека.
     За такого же хорошего человека,  как ты, честный  русский милиционер,--
думаю я.  -- Хороший человек плюс спокойная комфортная  жизнь  и  достаточно
денег. Кто бросит в нее камень? Я -- нет,  ты, кажется, тоже, потому  что, я
знаю, ты согласен подписать нужные бумаги на отъезд из страны твоего сына.
     -- Я не хотела бы ехать в Финляндию, потому что климат там тоже сырой и
гнилой.  Я бы хотела  уехать в Германию или  в Америку, где климат  сухой  и
хороший, -- говорит она,  и  глаза ее, сверкая, смотрят куда-то сквозь меня,
как будто стараясь увидеть неизвестное, но, конечно же, счастливое будущее.
     И  она  уходит, а  ее  фотография в блестящих  красных чулках  остается
лежать на моем диване.
     Ах,  честный  русский  милиционер...  Делаешь  ли ты  по-прежнему  свою
трудную  работу  за  гроши, чтобы сохранить милицейскую  честь?  Что  еще ты
можешь  надеяться сохранить  в этой жизни? Ты,  действительно,  думаешь, что
кто-нибудь  когда-нибудь  тебя здесь  оценит?  Может,  и правда,  надо  было
плюнуть на все и пойти в охрану или в бандиты, или уехать из этой несчастной
страны в любое другое место в мире. . .
     Извини, храбрый русский  милиционер. Я  надеюсь,  ты  не слышал эти мои
слова.
     Телефонный звонок из Швеции

     Некоторые клиенты моего  брачного агентства заказывают провести для них
персональный  поиск. Я часто делаю  это через  газету, которая  печатает  их
брачные объявления, я получаю в ответ письма от девушек и пересылаю их потом
по назначению. Я  прошу девушек прислать фотографии,  но  некоторые  девушки
присылают только письма. Я обычно  складываю такие письма в  коробку и храню
их там на всякий случай.
     Однажды я получила еще одно письмо без фотографии.
     "Если  вы, действительно,  тот человек, за которого  себя выдаете,  вы,
наверное,  ждете письмо  от  петербургской  девушки, но вы держите  в  руках
письмо  от девушки  из Азии.  Меня зовут  Айнура, мне 25 лет,  я  приехала в
Санкт-Петербург из Казахстана в надежде  устроить свою жизнь в России. Но по
многим-многим причинам  я испытываю трудности, живя  в этой  непредсказуемой
стране. Вы глубоко ошибаетесь, если думаете,  что я предлагаю интимную связь
в  обмен на ваше  щедрое спонсорство. Нет,  мое христианское вероисповедание
запрещает мне такого рода отношения. Но  я так устала  от этой серой скучной
жизни,  я так хочу чего-то большего:  домашнего очага, уюта, тепла,  любви и
семьи. И я хочу навсегда покинуть эту страну.
     Вернемся ко мне. Я некрасива, увы, мои фотографии часто лучше, чем я на
самом  деле, поэтому  я  не  посылаю  их,  не  желая  приукрашивать  себя  и
обманывать вас с  самого начала.  Я окончила  строительный  техникум, но  не
нашла  работы  по  специальности,  да и,  честно  говоря,  я  не люблю  свою
специальность.  Я люблю  кино,  театры,  люблю  изучать  языки,  но не  знаю
никакого  другого  языка, кроме русского.  Я  люблю  спорт,  путешествия.  Я
непоседа, не люблю долго сидеть на одном месте.  Образ жизни, который я могу
себе  позволить, одежда, которую я ношу, скромны. Иногда  я выгляжу неплохо.
но  чаще моя  внешность очень меня  огорчает. Я думаю,  если  мы встретимся,
может, вы увидите во мне то, что могло бы сделать меня настоящей красавицей,
если бы хоть один человек в мире увидел это во мне хоть однажды.
     Еще одно маленькое предложение,  если вы еще не выбросили это письмо. Я
знаю, маловероятно, что я стану  вашей  супругой, тогда я могла бы быть хотя
бы домашней работницей  у  вас  в доме, в вашей  стране, только бы вырваться
отсюда...
     Айнура"

     Такое  письмо.  Увы,  мужчины  любят  знакомиться  только  с  красивыми
девушками, поэтому я не послала его, а положила в свою коробку.
     А несколько дней спустя ко мне в офис позвонили из Швеции.
     -- Ирина? -- спросил по-русски уверенный  женский голос. -- Я нашла ваш
телефон в Интернете. Я  замужем, живу в  Швеции, мне  нужна няня на весну  и
лето. Может быть, среди ваших знакомых  есть кто-то,  кого бы заинтересовало
такое предложение?
     -- Извините, -- ответила я. -- Среди моих знакомых, кажется, таких нет.
     -- Может,  среди ваших клиенток? -- переспросила она. -- Я могу сказать
вам об условиях...
     --  Я  не уверена,  что  смогу вам  помочь,  -- прервала  ее я. --  Мои
клиентки ищут мужей, а не такого рода работу.
     -- Мужей? -- спросила русская дама из Швеции. -- Вы находите им мужей?
     -- Иногда, -- отвечала я.
     --  Значит,  вы  думаете,  никто  не захочет?  --  спросила  напоследок
женщина.
     И тут я вспомнила. Я попросила немного подождать, нашла письмо Айнуры в
своей  коробке, нашла  номер телефона, дала его даме и предложила попытаться
позвонить.
     После этого я позвонила Айнуре сама. Ее голос был  застенчивый и тихий,
как раз такой, как  я ожидала услышать. Я  объяснила, что  человек, которому
она писала, уже нашел себе подругу, но  я подумала, а вдруг  ее заинтересует
другое предложение, поэтому я дала ее телефон русской даме из Швеции.
     Айнура  благодарила  меня,  может  быть,  больше,  чем  мое предложение
заслуживало.
     Когда через  некоторое  время я позвонила ей,  чтобы  узнать, как дела,
какой-то мужской голос сказал мне, что Айнура здесь больше не живет, и он не
имеет о ней никакой другой информации.
     Дети и родители

     Родственники принимают  самое активное участие в устройстве счастливого
будущего  своих  близких. Они  часто приходят в  мое  брачное агентство  или
присылают письма.
     Однажды я получила письмо от матери семнадцатилетней дочери. "Уважаемая
Ирина, -- было написано в письме. -- Моя дочь заканчивает школу в этом году.
Она  очень хорошая девочка, и у нее хорошие отметки за все десять лет учебы.
Я  старалась,  как  могла,  хорошо  ее  воспитать,  я  много  вложила  в  ее
образование, а теперь, я думаю, пришло время подыскать  ей мужа за границей.
У  меня  к  вам  большая  просьба:  я  бы  хотела  сначала  рассмотреть  все
кандидатуры сама и решить, в какой  степени тот или другой кандидат подходит
моей дочери." Фотография ее дочери была вложена в  письмо, в котором имелось
разъяснение, что мужчинам предлагается присылать письма сначала  матери  для
предварительного  ознакомления.  Никто  не   рискнул  воспользоваться  таким
способом знакомства, девушка не получила  никаких писем,  и  ее мама звонила
мне потом, обвиняя в халатном отношении к делу.
     Другая  мама влетела в мой офис,  глядя на  часы, протараторив,  что ей
надо поспеть  еще в два  агентства.  Она добавила. что  ее дочь в Италии, но
мужчина,  который ее туда пригласил, скучный и жадный, он много работает, не
развлекает девушку  и не покупает  ей подарков,  поэтому девушка  не  спешит
принимать  его  предложение.  "Зачем? -- соглашалась  мать. -- У нас у самих
здесь  серая  жизнь,  зачем  менять  ее на  то  же  самое?" На  мой  вопрос,
действительно  ли она  думает,  что  западным мужчинам всего и  забот, что о
развлечениях  да  подарках,  мама  ответила, что  тогда нет  никакого резона
уезжать:  жить  там слишком скучно, если еще и не получать  подарков в  виде
компенсации.
     Третья  мама  пришла ко мне  и рассказала  грустную историю своей очень
застенчивой  и одинокой тридцатилетней  дочери,  которой  она  не решалась и
намекнуть на такое место, как  брачное агентство. Девушка была бы шокирована
и наверняка бы отказалась, поэтому мама пришла тайно,  обещая все как-нибудь
устроить,  если дочкой кто-нибудь  заинтересуется.  Она  принесла фотографию
дочери в  кавказкой бурке и папахе,  сделанную лет десять  назад на какой-то
турбазе в горах, из-под папахи была видна только треть лица девушки. Когда я
попросила   принести    другую   фотографию,    покрупнее,   мама    обещала
сфотографировать дочь опять же как-нибудь тайком, будто бы  для другой цели.
Она  поблагодарила  меня, пожелала моему агентству удачи, ушла  и больше  не
вернулась.
     Однажды  за  моей  дверью   появилась  маленькая  девочка  со  школьным
рюкзачком. Я спросила  ее,  не  перепутала ли она  мой офис  с  каким-нибудь
другим, но девочка покачала головой и сказала, что знает,  куда  пришла. Она
села  на  кушетку,   как  взрослая,  и  сказала,  что  ее  мама   хотела  бы
познакомиться  с кем-нибудь, но стесняется,  она у них такая, и я должна это
знать.  Девочка  вытащила  из  рюкзачка фотографию  и протянула  ее  мне  со
словами: "Это вся наша семья". На групповой фотографии было изображено много
людей: три очень похожие  друг на друга  женщины, как  объяснила девочка  --
мама,   бабушка   и   прабабушка,    сама   девочка   и   два   великолепных
младенца-близнеца, которых гордо держали на руках бабушка и прабабушка. Мама
девочки сидела в центре, глядя в камеру, как лидер группы. "Наша семья очень
дружная,  --  гордо сказала  девочка.  -- Нам не  хватает  только  папы.  И,
пожалуйста. напишите  там,  что мы согласны  уезжать  за границу  только все
вместе".  Я  кивнула,  написала,  как она  хотела,  и  девочка  ушла  вполне
удовлетворенная, напоследок попросив меня  немного подождать  с  размещением
фотографии  на  сайте,  потому  что  ей хотелось  бы перед  отъездом  успеть
закончить четверть.
     Я помню  двух  дам в  больших шубах, яростно  обвиняющих  бывшего  мужа
дочери и племянницы в  каких-то грехах, перечисляя все его преступления,  из
которых я поняла только неудачную продажу хорошей квартиры где-то на Севере.
И  старика,  ищущего готового мужа для  беременной  правнучки  как раз к  ее
родам, и...
     Они все были очень разными, но одинаковыми в искреннем желании устроить
счастье  близких.  И заполнив анкеты и  отдав мне фотографии, они  уходили с
убеждением,  что лишь  несколько шагов  отделяет теперь  их  родственниц  от
счастливого будущего.
     Мечты

     Она была нежной застенчивой русской  девушкой, она мечтала о  спокойной
семейной жизни в уютном доме,  о хороших и милых детях, о  сильном уверенном
муже, который бы заботился о семье. Она  не надеялась найти все  это в своем
большом городе,  где темные ветреные  улицы полны грустных несчастных людей,
где   можно  загадывать   не   дальше   чем  на  завтра,   где  жизнь  полна
неопределенности и  страха,  где молодые  люди  часто не помышляют  о семье,
потому что не знают, как ее обеспечить.
     Он был способным  программистом, молодым русским иммигрантом, живущим в
Калифорнии. В Штатах у него  была хорошая  работа, уровень его  жизни был не
сравним с  тем,  на который он  мог рассчитывать в России,  но  это  была не
единственная причина,  по которой он  любил Америку. Он любил  Америку за ее
энергию,   за  ее  уважение  к  бизнесу  и  порядку,  он   любил  ее  за  ее
гостеприимство, на глаза  его набегали  слезы,  когда он  видел американский
флаг  и слышал американский национальный  гимн,  он  был так благодарен этой
щедрой стране, помогающей осуществляться помыслам столь многих людей. Больше
всего  он  хотел,  чтобы если и не  он  сам, то  его будущие  дети стали  бы
истинной частью Америки, и, не надеясь  жениться на американской девушке, он
решил, что русская девушка, на которой он женится, будет любить Америку, как
и он, и постарается приблизиться к настоящему американскому имиджу.
     Они  встретились  через брачное агентство, Он  оформил ей бизнес-визу и
пригласил приехать  к  нему  в Калифорнию. Он нашел  ее милой,  но  чересчур
застенчивой, слишком  закрытой и "русской",  он бы предпочел, чтобы она была
более активной. Он купил ей несколько обучающих американских книжек из серии
"How to.",  объясняя,  что,  живя в новой  стране, она  должна перенять и ее
национальный характер.
     Девушка была умная,  она  поняла, чего он  хочет. Он  ей  нравился,  ей
нравились  также  его  уютный  дом и  солнечная  Калифорния  с  улыбающимися
счастливыми людьми. Она проштудировала книжки и попыталась сделать то, что в
этих  книжках  советовали.  Она  пыталась  постоянно улыбаться  и  энергично
пожимать руки его  знакомым,  чтобы выглядеть всегда довольной и счастливой,
но внутри она  оставалась, по-прежнему,  неуверенной  и застенчивой,  и  это
выглядело  неестественно. Она училась водить  машину,  но трусила  и однажды
стукнула его автомобиль о поребрик тротуара. Она искала работу, чтобы начать
делать  собственную карьеру, но ее английский был  нехорош, и никто не хотел
ее нанимать.
     Неудачи  ее  деморализовали, ее бойфренд разочаровывался  все больше  и
больше, и однажды они поговорили  и решили, что  лучше она вернется  домой в
Россию.
     Но она уже не могла забыть удивительную страну, в которой побывала. Это
было мечтой, которая не сбылась, но  которую она еще надеялась  претворить в
жизнь.   Она  думала,   что   все   же   сумеет  соответствовать  настоящему
американскому образу. Она подала заявки в другие агентства и стала проводить
вечера за написанием писем.
     А в большом шумном городе жил американский бизнесмен. Ему надоела гонка
за деньгами и  успехом, надоели дружеские рукопожатия и победительные улыбки
независимых  американских леди,  слишком сильных, чтобы  в ком-то нуждаться.
Сидя  в  свободные  минуты  перед экраном компьютера, он  смотрел каталоги с
множеством  женских лиц  и  дивился,  в своем ли уме ли все  эти  женщины  и
мужчины. Но однажды  он  увидел  робкое  лицо несмелой  девушки на одной  из
страниц и подумал, что, может быть, в России действительно есть кто-то, кому
нужны будут его забота и помощь,  кто будет сочувствовать, когда однажды ему
изменит удача, с кем он сможет не стараться выглядеть всегда преуспевающим и
счастливым, не бояться казаться слабым, когда нет больше сил.
     И  он  приехал  в Россию встретиться с девушкой. Но она слишком  хорошо
помнила  свой  печальный опыт, перед свиданием  с ним она освежила  в памяти
обучающие  американские книжки,  она постаралась спрятать свою истинную суть
так глубоко, как будто ее не бывало, она сделала все, чтобы  соответствовать
американскому   имиджу.   Когда   они  встретились,  ее   улыбка  была   так
победительна,  а рукопожатие так крепко, что американцу показалось, что он и
не покидал Америку.
     И  все  трое  по-прежнему   одиноки   и  по-прежнему  мечтают.  Русский
программист, любящий Америку больше  всего на свете, мечтает стать ее частью
вместе   с   энергичной   и  независимой  женщиной,   которую  еще  надеется
повстречать.  Американский  бизнесмен  мечтает  о робкой девушке, о  которой
можно будет заботиться. Робкая  русская  девушка, пишущая письма,  мечтает о
солнечной  Калифорнии, пытается казаться в своих письмах совсем иной, чем на
самом  деле, часто путаясь и сбиваясь со стиля, противореча всему  тому, что
писала прежде.


     Email

     Они встретились в Интернете случайно, она рекламировала продукцию своей
фирмы, он заинтересовался, она  ответила. Ему было очень любопытно  все, что
касалось  России  и  русских,  он  задал  пару  вопросов,  потом задал  еще.
Понемногу  их еженедельный обмен электронными письмами стал регулярным,  она
полюбила  эту  привычку  рассказывать ему о вещах,  так  хорошо известных  в
России и совершенно неизвестных в Америке,  его изумление было забавным.  Он
также рассказывал ей о том, чего она не знала, ей было интересно  общаться с
человеком из другого мира, с другого конца Земли.
     Сначала она  была  изумлена  его  открытостью  и способностью  делиться
личным. Очень скоро  она  узнала  и романтическую историю  его знакомства  с
женою, и грустную историю их расставания.  Люди в России обычно не делятся с
такой легкостью, а если делятся, то считают человека своим ближайшим другом.
Он  также  много говорил о своих  религиозных  устремлениях,  он  был  очень
религиозен, она -- совершенно нет.
     Потом  она  начала привыкать. Она  стала начинать свой  день, выходя  в
сеть, она стремилась поскорее проверить, пришло ли ей письмо по email.  Чаще
письма  приходили, и ей так нравилось  читать эти  маленькие  буквы на белом
экране: читая их, она чувствовала тень далекой жизни прямо здесь, рядом. Это
была совсем неизвестная жизнь с неизвестными удовольствиями -- вечеринками и
обедами в черных галстуках, с преимуществами, которых не было у них в России
-- безопасностью и комфортом.
     Ее русская реальность была  насыщенной,  неопределенной,  нестабильной.
Каждый день она должна была принимать нестандартные решения, чтобы  ее фирма
выжила. Она никогда не была уверена в том, что ее бизнес завтра не кончится,
и она не останется ни с чем, не  представляя, что делать  дальше. У нее была
насыщенная личная жизнь-- сложные отношения со старым другом, который хотел,
чтобы она бросила бизнес и разделила жизнь с  ним. Он  не принимал ее бизнес
всерьез, беспокоился, что она устает, требовал, чтобы она прекратила все это
и целиком и  полностью положилась на  него.  Но она уже имела  грустный опыт
надежды  на  мужчин, она  предпочитала быть  независимой и не  принимала его
предложения.
     У нее была дочь, для которой у нее всегда не хватало времени. Ее старые
родители также  упрекали ее, что она слишком  много работает, они  старались
быть  самостоятельными  и  не  обременять  ее  просьбами.  Она  помогала  им
материально, но чувствовала, что не уделяет им достаточно времени и не дарит
нужного им душевного тепла, хотя они так по ней скучали.
     Ее друзья также пеняли ей, что она стала их забывать. Но уделять больше
времени близким  значило отнимать его от своего бизнеса,  а она  считала это
недопустимым.
     Однако переписка по email  с неизвестным американцем как-то  вошла в ее
насыщенную жизнь и заняла в ней значительное место.
     Поздно вечером,  когда ее дочка спала,  и  никакие телефонные звонки не
могли уже  помешать, она сидела перед компьютером,  отнимая время  от и  без
того короткого  сна, и  сочиняла  электронные  письма. Она писала о событиях
дня,  о  всех  своих страхах,  обо всем,  что приходило  в  голову. С  одной
стороны,  она  писала  дневник,  с  другой  стороны,  сознавая,  что  совсем
незнакомый  человек из стабильного и защищенного  мира прочтет  все это, она
ощущала,  что тонкая нить соединяет  и  ее  с тем  миром,  и  что и она тоже
получает оттуда свою собственную маленькую долю защиты.
     Она   понимала,   что  это  чистая  иллюзия,   но   очень   скоро  она,
действительно,  начала  чувствовать  эту  воображаемую защиту.  Когда  после
странного телефонного звонка она задумывалась, а не рэкет ли это прощупывает
финансовое  состояние ее  фирмы,  или  когда ее  банк  неожиданно  прекращал
платежи, она уже не чувствовала  того  отчаяния, какое ощутила бы  в прежние
времена.  Вспоминая, что  она сможет написать об этом в  вечерней почте, она
чувствовала, что настоящая опасность как будто  отступала. Она будто строила
другую  параллельную  жизнь,  в  которой  существовало  только  то, что  она
описывала в своих посланиях, но все описанное казалось уже не таким ужасным,
как театральные декорации, которые  не могут  никого напугать.  Очень часто,
когда ей надо было решать реальные  проблемы, она сидела и думала, как лучше
эти проблемы описать,  и мысли ее были далеко. Она предпочитала перемещаться
в  выдуманную  виртуальную  реальность и сопротивлялась всякий раз, когда ей
надо было возвращаться в свою трудную реальную жизнь.
     Иногда она удивлялась, как это все могло  с нею  случиться, гадая, было
ли это подсознательным желанием самозащиты, потому что напряжение, вызванное
всеми  этими  действительными  и  мнимыми  страхами,  становилось иногда так
велико, что требовался хоть какой-то отдых. Очень скоро, однако,  она начала
беспокоиться  и  думать,  что, раз  привычка  писать  по  email  стала такой
серьезной  и  сильной,  требовалось уже что-то  предпринимать, чтобы  от нее
избавляться.
     Что до  человека,  с которым  она переписывалась,  то  после нескольких
месяцев переписки он не стал  для нее ближе, чем в первый  день электронного
знакомства.  Очень скоро она поняла, что его открытость и простота  вовсе не
значили  того,  что  они значили  бы  в России, что теплые  искренние  слова
настоящей  симпатии, которых  она, может быть, ждала, не будут сказаны, и не
потому что он  глуп или черств,  а  потому, что  он не способен  понять того
ощущения привычной  неопределенности,  жизни на вокзале  перед  отправлением
поезда,  которое  они  все  испытывают   в  России.  Он   был  преуспевающим
бизнесменом,  ценил  роскошь,  хорошие  рестораны  и  отели,  знакомства   с
известными людьми,  путешествия --  он с воодушевлением рассказывал об их  с
женой путешествии в Россию  на Восточном экспрессе в костюмах 20х годов. Она
не  знала, понравилось ли бы ей  все  это или нет, она никогда не испытывала
ничего подобного,  но ей казалось,  что, и испытав, она  не приняла  бы  это
слишком всерьез. Каждый  раз, получая  его послания, она чувствовала  легкий
укол  неудовлетворения, потому что  все,  написанное ею, было понято не так,
как она  хотела.  Она все более убеждалась, что  пишет скорее  для себя, она
думала, что просто по-дурацки втянулась, и что с этим пора кончать.
     Однако  она ощущала,  что ее день был пуст  (хотя на самом  деле он был
полон событий), когда она не получала письма по email и не имела возможности
отвечать.  Она  думала,  как  же избавиться от  этого  наваждения,  когда ее
американец неожиданно сообщил ей, что он должен  будет по  делам  приехать в
Россию, и что они встретятся.
     И  он  оказался  человеком  с дружелюбной  улыбкой, он  с  любопытством
выглядывал из такси, их встреча прошла в суете, но когда  они, наконец, сели
друг против друга и  начали разговор, то делали  паузы, вспоминая, не писали
ли они уже об этом по email. Потом они привыкли друг к другу,  и,  казалось,
их личное знакомство не имело ничего  общего с их перепиской. Она показывала
ему театры и рестораны,  они говорили, и опять  он внимательно слушал, когда
она описывала свою  реальность, но  гораздо  более он  воодушевлялся, делясь
своими сокровенными мыслями о самоусовершенствовании перед лицом Бога, своей
заботой о перенаселенности мира, планами и перспективами бизнеса. И она тоже
слушала все это, думая, что  отнимает время от  собственных неотложных  дел,
раздражалась, считала  дни  до  его  отъезда,  понимала,  что  ей не хватает
чего-то необходимого, но никак не могла понять, чего именно.
     Но, проводив его в  аэропорт, она поняла, чего ей  не хватало. Это была
возможность переписываться с ним по email во время его визита. Проводив его,
она была рада, что он скоро вернется домой, займет  соответствующее  место у
компьютера, и что можно будет, наконец, снова писать ему письма.
     И поняв  это, она  знала,  что  ей  дальше  делать. Дома она решительно
выключила модем, вышла на  улицу,  села  в машину, поехала к своему другу и,
войдя в его квартиру, немедленно протянула ему модем, попросила спрятать его
подальше и никогда ей не  возвращать, что бы она в дальнейшем ни говорила, и
как бы его ни упрашивала.


     Фрэнк

     Его звали Фрэнк, я переводила его письма. Он писал их маленькой девушке
с низким голосом, хоть  он и не мог знать, каков ее голос, потому что она не
говорила по-английски, а  он не  хотел  звонить с  переводчиком, считая, что
разговаривать по телефону втроем будет неловко.
     Его письма были искренними и милыми. Они  соответствовали его имени. Он
тщательнейшим образом выбирал девушку,  которой  станет  писать, но, выбрав,
безоговорочно  решил, что  отныне она будет единственным человеком, которому
он расскажет  историю  своей жизни. Но был еще  другой человек: я переводила
его письма, и тоже все про него узнавала.
     Меня тронули его письма. Я читала,  как неприкаянно он чувствовал себя,
работая в одиночестве в саду по выходным. Я знала, что его единственный друг
был далеко. Я  узнала и историю его неудачного брака,  узнала про его бывшую
жену,  которая не хотела в молодости  иметь  детей, потому что у нее у самой
была злая мачеха,  и которая потом, поняв,  как была не права,  подарила всю
свою невостребованную нежность племянникам. Он писал, что сам бы не возражал
против детей в новом браке, но мог  бы  обойтись и без них, он  предоставлял
решать этот вопрос человеку, который должен был стать для него важнее всех -
девушке, которой писал.
     Письма его девушки были довольно бесцветны. Скромные  и  достойные, они
были  описательные и эмоционально бедные. Много  места  в письмах отводилось
красотам  Санкт-Петербурга.  Некоторые  письма  были   написаны  возвышенным
слогом,  я подозревала, что,  может, девушка посещает литературную студию  и
вырабатывает  стиль,  переписываясь  с  Фрэнком. По ее  письмам  было трудно
понять, что она за человек.
     Фрэнк,  однако, был  рад  вверить свою судьбу хоть кому-то. Он  писал о
проблемах с работой, ему хотелось  поменять работу, он  писал, почему бывшая
работа  его  не  устраивала. Мне было  очень  интересно  читать  о  работе в
Америке, Переводя его письма, я рассказывала обо всем этом своим домашним за
ужином. Я также рассказывала о ситуации с работой в Америке и друзьям, и  мы
все изумлялись,  как похожа  она  на  нашу  при социализме.  И,  конечно,  и
родственники,  и друзья  знали, что все это  происходит с человеком по имени
Фрэнк.
     Фрэнк все  же ушел  со старой  работы, но вскоре он  понял, что и новая
работа ему не подходит. В конце концов, он остался вообще без работы.
     В  письмах его  девушки этого  времени,  по-прежнему, не было особенных
переживаний.  Как  и  раньше,  она  мало  писала  о  себе,  хотя  уже успела
поделиться таким важным моментом, что ее любимое блюдо-- птица. Ей как будто
не хватало воображения, чтобы понять, что, на самом деле, происходит в жизни
Фрэнка. Она неторопливо начинала каждое письмо неизменным "Дорогой Фрэнк", и
заканчивала  его  красивым описанием загородного или городского пейзажа. Там
временем,  Фрэнку приходилось трудно.  Понемногу он начал делиться  со мной,
рассказывая  о  неудачных интервью  и  о  временах полного  затишья, полного
отсутствия каких-либо  предложений.  Я ободряла его,  как могла. Моя семья и
друзья тоже знали, что Фрэнк сидит без работы.
     Однажды, когда  я ночевала у  мамы,  сын  позвонил  мне  из дома, чтобы
сказать,  что в компьютере отчаянное письмо от Фрэнка, на которое тот просит
ответить  как можно скорее. Сын сказал, что  Фрэнк готовится к очень важному
интервью и, будучи суеверным,  хочет услышать перед ним несколько ободряющих
слов.
     Ночуя у мамы, я не могла сразу же послать ему email. Но, придя домой на
следующее утро,  я бросила  неразгруженную еще  сумку  с едой  в коридоре, и
первым делом  написала  Фрэнку, что желаю ему удачи.  Первое, о чем  спросил
меня сын, придя домой из школы, было, как прошло интервью у Фрэнка.  Вечером
позвонила подруга и в конце разговора спросила:  "Кстати, а нашел уже работу
этот твой американец, Фрэнк?" Муж, вернувшись из командировки, тоже спросил:
"Ну, как Фрэнк? Будь я на его месте, я бы организовал собственный бизнес".
     Интервью  у Фрэнка прошло неудачно,  но  очень  скоро он  нашел  другую
работу. Его девушка, кажется, вообще не заметила, что с  ним произошло,  она
прислала  ему  длинное  письмо  с  описанием  петербургских мостов,  взятым,
кажется из городского путеводителя. В следующем письме она пообещала описать
монументальную скульптуру Санкт-Петербурга.
     В  Петербурге   много   великолепных   памятников,  которые  еще  можно
описывать, а в городских  библиотеках  много книг, откуда можно заимствовать
эти описания, так что у  девушки Фрэнка много чего впереди. Фрэнк продолжает
писать  ей о своей  одинокой  жизни, я продолжаю переводить. Мы  с  Фрэнком,
кажется,  вполне  подружились.  Моя  семья   и  друзья   тоже  знают  о  его
существовании и часто  спрашивают  о нем.  И хоть его  девушка, в  последнее
время, и перешла к описанию научных открытий, сделанных в  Санкт-Петербурге,
Фрэнк, кажется, уже не так одинок в этом мире.
     Ее неудача

     Надя приходит ко  мне  в  офис  в своем  лучшем  вишневом костюме.  Она
приходит прямо от фотографа и показывает мне только что отснятые фотографии.
Одна фотография предназначена для резюме, которое она просит меня перевести.
Другая,  на всякий случай, для брачного агентства, но на это Надя всерьез не
рассчитывает.  В  первую очередь,  она хочет  послать резюме в  какие-нибудь
иностранные фирмы, хотя вряд  ли в иностранных фирмах возьмут  бухгалтера  с
улицы. Если даже и возьмут, то кого-то помоложе и со знанием  английского. И
все же, когда ищешь работу, надо пробовать все.
     Она потеряла работу три месяца назад. До  этого ей везло, она  работала
заместителем главного бухгалтера на  большом заводе.  Редкая возможность для
немолодой женщины-инженера  без  специального образования, с  трехнедельными
бухгалтерскими курсами. Узнав, что ей удалось устроиться на такую  работу, я
с гордостью всем  говорила, что в  то время, как  многие инженеры безнадежно
сидят и чего-то ждут на  своих неработающих предприятиях, женщина, с которой
я  сидела  за  одной партой на  бухгалтерских курсах, не  сдалась,  поменяла
профессию и сумела найти  место с очень хорошей зарплатой.  И  вот,  она это
место потеряла.
     Прежде Надя  верила,  что основной фактор успеха - усердие.  Надя очень
старательно училась на курсах. Она даже не выходила в  перерывах перекусить,
а жевала свой бутерброд за партой, перелистывая страницы лекций. Она никогда
не болтала, не хихикала во время занятий,  она лишь  укоризненно смотрела на
меня и другую  болтливую женщину за столом впереди. Сама же она старалась не
пропустить ни одного слова преподавателя.
     На работе она вела себя точно также. Бухгалтерия у нее была в идеальном
порядке. Она отслеживала  все изменения в законах и налогах.  Она  старалась
изо всех сил и требовала того же от других. Когда ей однажды показалось, что
ее  начальник не проявил должной ответственности,  Надя  честно ему об  этом
сказала,  свято веря в  преобладание чувства долга  над  всем остальным.  Ее
немедленно  последовавшее  увольнение разрушило  эту  веру.  Но  она  все же
продолжала вести себя, как раньше.
     Каждое утро, не пропуская ни  дня,  она ходила в  бюро трудоустройства,
чтобы  посмотреть, какие  есть  вакансии.  Потом она  возвращалась  домой  и
принималась звонить. Иногда надевала свой  лучший  темно-вишневый  костюм  и
ходила  на  интервью.  Она  возвращалась,  и  сын  встречал  ее  в   дверях,
вопросительно на нее глядя.
     -- Сразу никогда не  отказывают, -- говорит мне Надя. - Обычно  обещают
позвонить. Говорят: мы вам позвоним на  той неделе. Или:  мы обязательно вам
позвоним. Но когда я, наконец, звоню сама, извиняются, что место уже занято.
     Однажды ей показалось, что ее усердие все же снова будет вознаграждено:
Надя пришла в фирму и разговорилась  там с женщиной  в ожидании  начальника.
Женщина было тамошним бухгалтером, и Наде показалось, что ее профессионализм
произвел на  коллегу впечатление.  Женщина ободрила Надю и  пообещала за нее
похлопотать. Начальник был тоже очень приветлив, обещал позвонить,  но так и
не позвонил. Когда Надя решила еще раз сходить в эту фирму, та же женщина ее
даже не узнала.
     Надя  не  может  понять,  почему  все  так  получается.   Она  пытается
сформулировать закон,  в  соответствии  с  которым  человеку  не  везет.  Ей
кажется, если она это поймет, то все изменится.
     --  В  самом  начале  поиска я  пришла на  интервью  вместе  с  другими
кандидатами, -- говорит Надя. - Место  было  хорошее,  на него  претендовало
много молодых людей с  дипломами. Пожилая женщина в старомодном платье, тоже
претендентка, подошла ко  мне  и сказала:  "Бесполезно! Представляете, я уже
целый год вот так хожу!"
     -- Эта женщина выглядела типичной неудачницей! -- восклицает Надя. - Не
надо было мне с ней разговаривать. Я теперь думаю, это она передала мне свою
неудачу!
     И Надя отчаянно смотрит на меня, будто надеется, что я скажу, что этого
не может быть.
     Я  говорю, что этого не  может быть, что нет никакой удачи или неудачи,
что могут быть  только неудачные обстоятельства. Я говорю, что сейчас просто
больше бухгалтеров и  меньше  вакансий,  чем было тогда, когда мы учились на
курсах,  это и  есть простая материальная причина,  по которой она  не может
найти работу, но  со временем она ее найдет. Нужны  лишь терпение и время. Я
убеждаю  ее, пытаясь честно смотреть ей в глаза.  Пытливо на меня глядя, она
спрашивает,  на самом ли деле я так думаю.  Я выдерживаю ее взгляд  и киваю,
уверенно улыбаясь.
     Я перевожу  ее  резюме, заполняю анкету агентства и, отвечая на вопросы
анкеты, Надя немного  оживляется, заполняя графу  о будущем  спутнике жизни,
она  улыбается, кокетливо поправляет прическу, и  в свете солнечных лучей  я
замечаю седые волосы в ее укладке и то, как изношен ее лучший темно-вишневый
костюм.
     Я провожаю ее до двери, она, кажется, успокаивается и уходит  от  меня,
глядя  с  надеждой  и  намерением не  сдаваться. Я  закрываю за  ней  дверь,
возвращаюсь к столу и  собираюсь продолжить  работу.  Но  я  ничего не  могу
делать, как будто что-то плохое поселилось в моем офисе после ее ухода.
     Старый рыжий кот

     Этот  финн  увидел  ее   фото  в  нашем  брачном  каталоге.  Она   была
тридцатилетней русской девушкой обыкновенной внешности. В анкете она писала,
что хочет о ком-то заботиться и иметь детей.
     Он  пригласил ее  приехать к нему  в  Финляндию, и она согласилась. Она
приехала поездом, он встретил ее на вокзале. В процессе переписки она видела
его фотографии, и все же он показался ей меньше и  тоньше,  и глаза его были
испуганные, хоть он и улыбался.
     Он  жил  в  маленькой  двухкомнатной  квартирке в небольшом  городке  и
работал  дояром на ферме. Он предложил ей  поселиться  в  его спальне, а сам
устроился  на диване в гостиной. Каждый вечер он желал  ей спокойной  ночи и
закрывал дверь, не  пытаясь  эту дверь открыть  или  даже  в нее  постучать.
Каждое утро он уходил на работу, когда было еще темно, и она слышала, как он
осторожно двигается  по комнате, стараясь не шуметь,  и тихо  прикрывает  за
собой дверь.
     Он  был  осторожен  во  всем, ей  даже  казалось,  что он  старается не
показывать,  сколько  денег  у него  в  кошельке.  Он  старался так  открыть
кошелек, чтобы  она  не  видела его содержимого, а  потом  она и сама  стала
отводить  взгляд, если  он вынимал кошелек из  кармана. Вечером,  после  его
возвращения с работы, они  обычно ходили вместе  за  покупками, и он  всегда
повторял, что в Финляндии все дорого, и что надо экономить.
     Он мало  говорил. Иногда  она удивлялась,  зачем  вообще он  ее к  себе
пригласил.  В выходные они ходили на озеро или ездили  в город. Она пыталась
говорить,  спрашивала  его о  личном,  но он отвечал  уклончиво и,  отчаянно
болтая о своем, она не понимала, о чем же он, на самом деле, думает.
     Однажды ей  показалось, что она увидела  на его лице настоящее чувство:
войдя  в  магазин,  они  столкнулись с темноволосой  женщиной  с решительным
взглядом, которая  разговаривала  с кассиршей. Увидев ее, мужчина напрягся и
попытался поскорее пройти мимо, пряча глаза. Женщина  тоже пристально на них
посмотрела, ее глаза сузились, на лице промелькнула усмешка.
     Когда они вышли, девушка спросила о ней мужчину, он пробормотал что-то,
и она поняла, что он предпочел бы, чтобы она прекратила расспросы.
     Сидя дома одна, пока он был на работе, девушка привыкла разговаривать с
котом. У мужчины был старый рыжий кот, которого он не выпускал на улицу, кот
большую  часть времени спал  на подоконнике или смотрел на  улицу  из  окна.
Девушка любила кошек, в России у  нее тоже был кот. Часто она сидела рядом с
котом,  почесывала  его  за ухом, смотрела вместе с ним за окошко и говорила
коту, что его хозяину она не  нравится, что скоро она уедет обратно в Россию
и не вернется назад, что ей никогда  не  везло с мужчинами, вот и в этот раз
тоже. Кот мурлыкал, сочувствуя.
     Мужчина тоже любил кота. Возвращаясь  с  работы,  он, в первую очередь,
подходил  к нему,  гладил его и  спрашивал у  девушки,  хорошо ли кот ел. Он
часто советовался, какой едой лучше кормить кота, девушка была ветеринаром и
знала. Девушке  казалось, что кот был единственной темой,  которую они могли
свободно обсуждать,  и когда  вечером они смотрели телевизор, гладя лежащего
между ними на диване кота, девушке иногда казалось, что вот так, наверное, и
бывает, когда у людей настоящая семья.
     Однажды, перед самым отъездом,  девушка была, как  обычно, дома. Погода
была  хорошая,  и девушка слегка приоткрыла  окно,  придерживая,  на  всякий
случай,  спящего кота,  вдыхая свежий весенний воздух. Женщина  из  соседней
квартиры  остановилась у  окна и  завела  разговор  о погоде. Девушка  плохо
говорила по-фински и мало что поняла. Все же она смогла понять, что, понизив
голос, женщина говорит о мужчине, в квартире которого живет девушка. Женщина
прошептала что-то о его бывшей жене и, плохо ее  понимая, девушка  попросила
женщину зайти к ней и еще раз все повторить.
     И, подойдя к двери  и  впустив  женщину,  девушка вскоре  узнала, что у
мужчины была когда-то злая жена, и что он оставил ей дом  и все имущество, а
сам снял  эту  жалкую квартирку  и забрал  в нее с собой лишь старого рыжего
кота.
     Когда женщина упомянула кота, девушка  тут же  вспомнила,  что  окно  в
комнате осталось открытым. Она побежала назад, но, увы, окно было распахнуто
сквозняком  настежь, а кота не  было. Девушка  заглянула  под  диван  и  под
кровать, выбежав на улицу, она звала кота, но все было напрасно, кот исчез.
     Она  не знала,  как  сообщит об этом  мужчине. Виня себя  во  всем, она
рассказала  ему сразу, лишь только  он  вошел,  и он  не  сказал  ей  ничего
плохого,  а  только, что  хоть  кот никогда  и не  был на улице,  он  все же
надеется, что кот вернется.
     Весь вечер мужчина и девушка ходили по улицам под собирающимся дождем и
звали  кота,  но  все было напрасно. Поздно  вечером, когда дождь разошелся,
девушка  стояла  у  окна,  глядя в темноту, а  мужчина сидел на диване перед
выключенным телевизором. Девушка думала, что она принесла  сюда только  одно
несчастье, она думала о рыжем коте, прячущемся неизвестно где  под проливным
дождем, она вспоминала своего собственного  кота в  России,  воображала, что
такое случилось бы  и с  ее котом,  думала,  что  скоро она приедет к своему
коту,  благополучно  живущему дома с мамой, а мужчина останется  один,  и не
будет даже кота, о котором он мог бы заботиться, и, подумав об этом, девушка
заплакала.   Мужчина  не  пошевелился  и  ничего  не  сказал,  она  пыталась
перестать,  но не смогла,  и тогда он  встал, подошел к ней, постоял рядом и
нерешительно ее обнял.
     Эту ночь они вместе провели в ее спальне. Сначала он утешал ее, говоря,
что  кот  вернется.  Позже, крепко  ее  обнимая, он шептал  ей  на ухо,  что
женщина, которую  они  видели  в магазине,  его бывшая  жена, и  хоть  он  и
понимает, что она его никогда  не любила, он не может понять, за что она его
так сильно ненавидела.  В течение всей их  семейной  жизни  она  не уставала
повторять, что он  ни на что не годен, и  он  и сам  уже начал в это верить.
После  развода, чтобы  только больше ее  не видеть, он оставил ей  дом и все
имущество. Но,  узнав  откуда-то, что он  решил  пригласить  к себе  русскую
девушку, она  смеялась и всем подряд  говорила, что  русские  девушки  могут
польститься разве на его деньги,  да и то,  пока не узнают,  как эти  деньги
жалки.
     Он не хотел в это верить, и все же верил, он хотел найти в жизни что-то
хорошее, но  уже не  надеялся, он  хотел стать счастливым,  но  не  мог даже
попытаться, потому что  эта злая женщина все отравила. И девушка тоже крепко
его обнимала, будто стараясь защитить, она еще всхлипывала, но уже улыбалась
и шептала,  что  теперь  все  будет  хорошо,  и не  надо  больше  ни  о  чем
тревожиться.

     Романтическое интервью

     Чтобы  увеличить  количество  потенциальных  клиентов  нашего  брачного
агентства,  пробудив  романтические  чувства в мужчинах, я решила включить в
наш брачный каталог романтическое интервью.
     Сначала я  позвонила  одной клиентке, секретарше, но она отказалась  от
интервью, объяснив, что не  умеет выражать себя устно. Тогда я попросила  об
интервью у  другой  девушки,  парикмахера известного  салона,  но  она  тоже
отказалась,  сказав, что слишком много людей ее знают и здесь, и там,  и что
лучше она промолчит. Я позвонила третьей  женщине -- хирургу -- она сразу же
согласилась и приехала ко мне в тот же вечер.
     Вид у  нее был несколько  строгий,  но  она принесла  свою новую, очень
хорошую фотографию  для каталога. Мы  сели  на диван,  я  заварила кофе, она
спросила, действительно  ли есть вероятность выйти замуж через  агентство; я
ответила,  что  процент  браков невысок, но никто не  знает, кому повезет, и
романтическое интервью должно помочь. И мы начали.
     Я спросила, была ли романтика в  ее  предыдущем браке,  она засмеялась.
ответила, что муж плохо ее понимал, совсем не помогал по дому; к тому  же он
из тех людей,  которые  ценят  лишь  собственные убеждения. Она же училась в
институте, смотрела  за  маленькой  дочкой, работала,  готовила, стирала,  в
конце концов, она не выдержала и ушла.
     Я  спросила,  есть  ли  романтика  в  ее теперешней  жизни.  Она  опять
засмеялась,  сказала,  что  сейчас  она  работает  заведующей  хирургическим
отделением в больнице, что работа занимает все ее  время, что она делает все
операции, которые делают  в их больнице, что  ей  приходится работать на две
ставки, имея мизерную, как у всех врачей, зарплату. Даже для дочки у нее  не
остается времени, поэтому она и начала подумывать о браке и выезде за рубеж:
если бы родились еще дети, она бы посвятила себя  им, и зажила  бы, наконец,
нормальной семейной жизнью.
     Я спросила, неужели после развода в ее жизни, и правда, не было никого,
о ком  можно было бы хотя бы мечтать,  и  каково ее отношение  к  мужчинам в
целом. Она сказала,  что  у нее  много  друзей-мужчин,  что ей не  интересно
дружить   с   женщинами   и   болтать  с  ними   о  всякой   ерунде,   а   с
коллегами-мужчинами  можно обсуждать профессиональные  вопросы или,  скажем,
работы  немецкого  психолога  Эрика  Берна,  которым  она  восхищается.  Она
добавила, что  если рассматривать мужчин  с  точки зрения замужества,  то ей
кажется, что она вряд ли будет счастлива в  России. Она сказала, что русские
мужчины потеряли  себя в  этом  бардаке,  они  много  пьют,  не  в состоянии
обеспечить семью, поэтому она решила уехать на Запад.
     Я спросила, не  находит ли она романтичным иметь мужа из другой страны,
говорящего на  другом языке, и, напротив, не предполагает ли она, что с этим
могут  быть  связаны некоторые проблемы.  Она  сказала, что не  думает,  что
какие-либо  проблемы  возможны,  потому  что  русские сами  -- смесь  разных
национальностей,  она встречалась с финскими коллегами по работе, и все  они
казались вполне разумными и очень вежливыми.
     Я спросила, а как она думает, не смогла бы она вдруг по уши влюбиться в
одного  из  финских  коллег,  и  не  смогло  бы  это  полностью изменить  ее
мировоззрение. Она сказала, что  не думает, что это возможно в  ее  годы (ей
было тридцать два);  главное, что  она хочет найти в жизни, --  это взаимное
уважение  и понимание необходимости  растить детей  при  взаимной  помощи  и
поддержке.
     Я удивилась, спросила, правда  ли, что она  не  верит  в  любовь  в том
смысле, что любовь -- это то, что нельзя вообразить и предсказать заранее, и
она ответила, что,  и правда, не понимает подобной концепции, что с ее точки
зрения реально существуют лишь здравый смысл и целесообразность, и, конечно,
гораздо  более целесообразно жить большую часть жизни не одной,  а в  семье,
чтобы  иметь поддержку  и оказывать  ее самой, облегчая жизнь себе и  своему
партнеру.  Что  касается  физиологических проблем,  то с  медицинской  точки
зрения, они как решаемы, так и объяснимы.
     Я спросила, а что  она думает по поводу непреходящей грусти, которую до
конца  жизни  испытывает  человек,  потеряв  своего  любимого  супруга.  Она
ответила, что  если  люди теряют друг  друга в молодом  возрасте, они  могут
очень   скоро  утешиться,  найдя  себе  кого-нибудь  другого.  Что  касается
стариков, вот они уже, действительно, не смогут это сделать, поэтому они так
и страдают, на все есть физиологические причины и практическое объяснение.
     Я спросила, действительно ли она  надеется,  что такое интервью поможет
ей найти романтического партнера. Она улыбнулась, встала, сказала, что тогда
я могу писать, что угодно, поблагодарила,  попрощалась  со мной и  ушла, а я
осталась одна в своем офисе.
     Как раз  в  этот  момент позвонил мой  партнер,  и  я сказала  ему, что
романтического  интервью  все  еще нет, и, торопясь закончить  каталог,  мой
партнер  предложил поместить  вместо него больше фотографий красивых женских
лиц.
     Так  мы  и  сделали.  А  фотографию  этой женщины-хирурга,  которую она
принесла  для  интервью,  мы  поместили на  обложку.  На фотографии  она  не
выглядела  такой практичной, наоборот,  что-то  очень  романтическое было  в
выражении  ее  глаз,  это,  наверное,  пробудило  в  мужчинах  романтические
чувства, и количество наших клиентов, действительно, возросло.

     Остров

     Наташа  и ее маленькая дочка жили  в петербургской  коммуналке вместе с
многочисленными соседями. Их дом стоял на шумном проспекте. Окна трех комнат
выходили  на  проспект,  где днем  и  ночью громыхали  грузовики  и трамваи.
Четвертая  комната  выходила  в  тихий  зеленый  двор, но  старуха,  которой
посчастливилось  жить  в  хорошей комнате, была  вредная, она  подслушивала,
сплетничала  и ворчала  на соседских детей за то, что  они шумят в коридоре,
или ругалась,  что другие  соседи неудовлетворительно, по  ее мнению, делают
генеральную уборку.
     В квартире жило  много людей. Наташина дочка и соседские дети бегали  и
кричали  в  коридоре.  На стенах висели велосипеды  и  тазы.  В ванную часто
бывала очередь, очередь бывала и к плите. Молодая  семья с двумя детьми жила
стесненнее  всех в  своей единственной  комнате, и  Наташа  знала,  что  эти
молодые люди  надеялись, что рано или поздно ворчливая  старуха  или  другой
сосед-инвалид  переселятся  в  дом  престарелых  или  еще  куда  подальше, и
освободят комнаты, которые можно будет занять.
     Старик-сосед был раньше капитаном  дальнего  плавания. Он был приятелем
Наташи, он всегда  радовался,  когда Наташа с дочкой по вечерам  приходили к
нему в комнату  пить чай.  На стенах его комнаты висели  фотографии лодок  и
кораблей, большие тропические раковины и заморские сувениры стояли на полках
старинной  мебели. Наташина  дочка  любила  играть  с  раковинами,  одну она
нечаянно  разбила, но старый капитан не  ругал ее, а  лишь сказал, что это к
счастью,  он  позволял   девочке   продолжать   рассматривать   раковины   и
прикладывать их к уху, слушая шум моря.
     Старый капитан  перенес  инсульт. Он  с трудом ходил по квартире, улица
под окном  была  всем, что осталась  у него  от прежде широкого мира.  Когда
солнце  начинало  весной  заглядывать  в  его  комнату,  он  открывал  окно,
подставлял лицо солнечным лучам, закрывал  глаза и воображал, что он снова в
море, и что шум грузовиков и трамваев внизу - это шум морских волн. Его жена
давно  умерла,  детей не  было, раз  в неделю к  нему приходила племянница и
приносила ему еду. Наташа тоже помогала, носила  хлеб и молоко, убирала  его
комнату.  Племянница  каждый  раз  убеждала  старика  перейти   жить  в  дом
престарелых, но  Наташа говорила ей, что старик  вполне справляется и сам, и
что она всегда рядом, если ему что-то понадобится.
     Наташа   была  биологом,  она   любила  природу,   растения,  животных,
насекомых, все  то,  что  жило в  мире своей  собственной жизнью. Прежде она
работала в Ботаническом институте, но после перестройки ее тамошняя зарплата
делалась  все  меньше  и  меньше,  пока  не  достигла  стоимости  автобусной
карточки.  Наташа начала работать торговым агентом косметической фирмы, ходя
по  разным  офисам, она продавала  кремы  и помады,  это  было  нелегко  при
маленьком,  часто болеющем ребенке, но ей помогал старик, он присматривал за
девочкой, когда та спала, кормил ее, играл с ней, когда та просыпалась, пока
Наташа бегала по  городу  с  тяжелой сумкой, полной  косметики,  которую она
пыталась продать.
     Наташины  родители жили далеко, помочь ей, кроме старого капитана, было
некому,  она  ухаживала за дочкой, продавала  косметику, чтобы заработать на
жизнь, ни на что другое  у  нее  не оставалось времени.  Кроме клиенток, она
общалась лишь с обитателями квартиры. Соседская  молодая пара, люди, близкие
ей по возрасту, не были, однако, близки по духу, они были слишком практичны,
покупали все  только  на  распродажах,  постоянно  обсуждали,  как  разумнее
потратить деньги на полезные вещи, а не на всякие глупости.
     Разговоры   Наташи  со  старым  капитаном  были  другие.  Старик  часто
рассказывал ей о морских путешествиях, об экзотических архипелагах, которые,
бывало,  посещал  его корабль, где всегда  тепло,  где  тропические  закаты,
голубые птицы и  красивые серебряные  рыбы. Наташа  рассказывала  капитану о
своем неудачном браке,  как муж  ушел от нее перед самыми  родами, так  и не
увидел дочери, и никогда  потом ей  не помогал. Наташа думала о будущем и не
видела  в  нем  ничего хорошего,  потому что  ничего  хорошего  не  было и в
прошлом. Старый капитан улыбался, хлопал ее по плечу и говорил, что никто не
знает, что кого ждет  впереди,  что молодость - сама по себе счастье, что до
него, так  он счастлив  даже,  глядя  на стены своей  комнаты, на фотографии
кораблей, на солнечные лучи за  окном, счастлив вести с ней эти неторопливые
беседы,  охранять сон ее дочки, счастлив даже слышать звуки  соседской ссоры
на кухне. С высоты своего возраста  он научился одинаково  ценить  все, даже
самые пустяковые, проявления жизни.
     Однажды, продавая  косметику, Наташа забрела в офис брачного агентства,
и, рассматривая  ее  духи и помады, девушки-менеджеры, в свою очередь,  дали
Наташе  посмотреть каталог  американских  мужчин, желающих  познакомиться  с
русскими  девушками.  Рассматривая  их фото  и  биографии,  Наташа  внезапно
наткнулась на название архипелага,  о котором рассказывал ей старый капитан.
Она увидела  фотографию улыбающегося мужчины, под которой было написано, что
американский  инженер, работающий на острове,  живет с  маленькой  дочерью и
ищет любящую жену и  хорошую мать  своему ребенку.  Удивляясь, зачем она это
делает, Наташа списала адрес. Вечером она рассказала обо  всем капитану - ей
было  нелегко объяснить  старику,  что означает "брачное агентство",  потому
что,  не выходя из дома, тот  не  ведал  о  многих  атрибутах пост-советской
жизни. Тем  не менее, шутя и улыбаясь, старый капитан убедил Наташу написать
американцу.  Он  вспомнил,  как  однажды  его  корабль  разгружался  в  этом
архипелаге, и  хоть советскому экипажу и  не  разрешили тогда спуститься  на
берег, все  они  запомнили прекрасные  острова  и  живущих на них веселых  и
беззаботных людей.
     И Наташа написала письмо и принялась  ждать ответа. Она написала,  что,
возможно, желание сделать детей счастливыми, и сблизит  их  с американцем, И
ей,  действительно,  стало казаться, что что-то в ее жизни, в  конце концов,
изменится,  и пока она ждала письма, все ее  разговоры со  старым  капитаном
вращались вокруг острова.
     Она не думала всерьез о переезде туда, но она воображала все эти пальмы
и  экзотических  птиц, к  которым  она  каким-то образом прикоснулась  своим
письмом,  и она думала еще, как много в мире  чудесных вещей,  которые так и
останутся для нее  неизвестными.  А старый капитан, глядя  в ее мечтательное
лицо, думал, что  если она, и в самом деле,  переедет на остров,  ему тогда,
конечно,  придется  переселиться  в дом  престарелых,  где  его  собственное
жизненное пространство сузится до кровати  в  переполненной палате. Он знал,
что и выжившие  из ума  старики,  содержатся  там вместе с такими, как он, и
старый  капитан  уже  начал  раздумывать,  какие  несколько  книг  и   какие
фотографии  он возьмет  туда  с  собой,  и  еще  он думал,  разрешат  ли там
открывать окно, и сможет ли он ощутить там теплоту солнечных лучей.
     Но американец на письмо не ответил. Наташа не знала, что покинувшая его
жена вернулась к  нему,  что он  простил ее  и  прекратил  поиск,  который и
начал-то, чтобы доказать  неверной жене, что он вовсе не страдал, и в ней не
нуждался.
     После  двух  месяцев  ожидания  Наташа  перестала  надеяться  на ответ.
Молодая  пара,  знавшая  обо  всем  от подслушивающей старухи-соседки,  была
сильно разочарована, потому  что уже  предвкушала, как Наташа и старик уедут
из квартиры, и как они займут их комнаты.
     Теперь  Наташа  была молчалива  за  вечерним чаем, она  думала обо всех
трудностях и проблемах, ожидающих  ее впереди. Глядя  на фотографии кораблей
на стенах, старик думал,  что от  всего  бы отказался, чтобы  только увидеть
улыбку  на  ее  серьезном  лице.  И  он  утешал  ее, говоря, что  что-нибудь
по-настоящему хорошее скоро случится в ее жизни, и что надо только надеяться
на лучшее.


     Рассказ о Маше


     Она пришла в мое агентство, как приходят в первый раз многие девушки: с
легкой опаской  и с  интересом.  Какие-то  девушки  бывают  сдержанными и не
рассказывают о себе,  какие-то сразу же излагают  историю  своей жизни.  Она
была  из  последних:  через пятнадцать минут я  уже  знала, что ей  двадцать
восемь,  что она никогда  не была  замужем, что  в  ее жизни  было несколько
мужчин, и все они были женаты, все говорили, как несчастны  они  в  семейной
жизни, все искали сочувствия, и  каждый  раз  она глотала  эту  приманку. Их
измученные  семейными передрягами  души  отдыхали, согретые  ее  беззаветной
преданностью, а потом они вспоминали о чувстве долга, просили их простить  и
--  возвращались к  своим злым женам и,  конечно, к детям. Может, все у  нее
было так, потому что родители ее когда-то расстались, отец оставил их, когда
ей было восемь лет,  поэтому и она,  и брат считали  себя "плохими  детьми",
думая,  что  от хороших  детей отцы не  уходят. Может, эта мысль, сидевшая в
подсознании  с детства, и  заставляла  ее считать,  что она  не  заслуживает
лучшего, и должна быть  благодарна даже вниманию женатых  мужчин. В двадцать
восемь у нее  не  было  ни семьи,  ни детей (а она мечтала иметь ребенка) и,
решив искать мужа за границей, она пришла в мое брачное агентство.
     -- Я бы завела ребенка и  без мужа, но не могу себе этого позволить! --
говорила она мне. Да, конечно, я знала, что, имея профессию архитектора, она
вынуждена работать уборщицей. Я также знала, как много усилий она приложила,
чтобы,  работая,  получить  диплом,   а  когда  она   окончила  университет,
оказалось, что в России во время кризиса ее профессия не нужна.
     Я  запомнила эту девушку, выделила ее  из многих других. Ее улыбка была
застенчивой,  глаза  честными,  я  очень  хотела  помочь  ей при  первой  же
возможности.
     И   такая   возможность   представилась  очень   скоро.   Мой   финский
бизнес-партнер просил  познакомить его с какой-нибудь  хорошей  девушкой. Он
рассказывал  мне,  как он несчастен, не имея возможности видеть дочь, потому
что  мать не  позволяет им встречаться, как страстно  хочет он создать новую
семью, иметь  еще  детей,  и, конечно, первая  о ком я  подумала,  была  эта
девушка, назовем ее Маша.
     Они познакомились, понравились  друг другу, очень  скоро  их  отношения
стали близкими, и он, назовем его Ханну, уехал в Финляндию и пригласил  Машу
приехать к нему.
     Он звонил  ей  каждый  день, пока она  оформляла загранпаспорт и  визу,
спрашивал,  как  идут  дела,  рассказывал  про  свою  жизнь,  мечтал,  какое
счастливое у них будет будущее, и обсуждал с нею, сколько детей они заведут.
Маша была счастлива. Она  потом говорила мне, что, бегая в эти дни по улицам
города по разным делам, любуясь  прекрасными петербургскими дворцами, она не
верила, что счастье  выпало именно  ей:  еще недавно она была  уверена,  что
такое в ее жизни невозможно.
     Она уехала, они  звонили мне из Финляндии, в  первые дни  ее  голос был
счастливым, потом менее радостным, потом грустным.
     Ее первая виза действовала три недели. Она возвратилась, пришла ко мне.
Она была задумчива: с одной стороны, все было хорошо:  они не ссорились, она
занималась  хозяйством  --  убирала дом,  готовила,  помогала  Ханну  в  его
бизнесе. С другой стороны, он  был молчалив,  вечерами встречался с друзьями
или читал газету, и она не могла понять, действительно ли она ему нужна.
     Однако он пригласил ее  приехать еще раз.  Они решили пожениться, когда
наметится ребенок. Но ребенок пока не намечался, и женитьба была отложена до
ее  следующего приезда. Но,  когда она  приехала  в Финляндию в третий  раз,
однажды,  убирая, по  обыкновению, дом,  Маша  нашла  множество  фотографий,
взглянув на которые,  сразу поняла, что была не  единственной гостьей в этом
доме. Когда она отсутствовала, приезжали другие девушки, никто не подозревал
друг о друге, и  это было очень удобно хозяину: дом был всегда чист, и в нем
всегда была женщина.
     --  Но  я действительно  хочу  жениться!  -- воскликнул Ханну, когда  я
сказала ему, что об этом думаю. --  Я просто выбираю. К сожалению, Маша вряд
ли  мне подходит,  но  скоро я женюсь  на более  красивой женщине и выйду из
игры!
     И  он, действительно, наконец, выбрал двадцатилетнюю  красавицу-модель,
которая ушла от  него  к ровеснику через три месяца после свадьбы. Теперь он
иногда звонит мне и жалуется на судьбу.
     Что до Маши, мы теперь друзья не только с ней, но и с ее русским мужем,
которого  мы  вместе  ей  нашли.  А  когда Маша  вспоминает  Финляндию,  она
закрывает глаза,  встряхивает  головой, и  будто  старается забыть  то, чего
лучше бы не бывало.

     Как Маша нашла себе мужа

     Вернувшись  из  Финляндии, Маша  оказалась  без работы,  без денег, без
какой-либо идеи, что делать дальше. Она пришла ко мне за советом.
     Я  чувствовала  себя  ответственной.  Это я втравила ее в  несчастливое
приключение, это мне надо было  помогать  ей  из  него выбираться. В  первую
очередь,  Маше  надо было найти работу. Она была  архитектором.  Трудно было
найти вакансию архитектора в Санкт-Петербурге, где в то время строилось мало
новых  домов.  Однако   в   телефонном  справочнике   было  много  телефонов
архитектурных  студий. Маша пришла ко  мне в офис,  устроилась  на диване  и
начала списывать номера их телефонов и адреса. Приходили и уходили клиентки,
периодически  появлялся и  исчезал мой  муж, которого я убедила  перевезти в
гараж  груду  кирпичей,  лежащую  у подъезда, чтобы  заложить  ими лужу  под
гаражом. Наконец, он сделал последний рейс, мы закрыли офис, сели в машину и
поехали домой, высадив Машу на Фонтанке, где она жила в своей комнате.
     В  течение  следующих  нескольких  дней  Маша прозванивала  список.  Ее
прилежание  было  вознаграждено.  Директор  одной  из  архитектурных  студий
пригласил ее на собеседование, и свершилось чудо - Машу приняли!
     Правда,  позже  Маша  узнала,  что  почти  все  работники  этой  студии
уволились, потому что им по полгода не платили зарплату.  Но Маша тогда была
слишком счастлива,  вновь назвав себя  архитектором, чтобы обращать внимание
на подобные мелочи.
     Теперь  пришла  очередь  устраивать  ее  личную   жизнь.  Будучи  самым
классическом образом обманутой,  Маша  не желала  никому больше верить, но я
сказала  ей, что если она,  действительно, хочет иметь  семью и детей,  надо
просто  предпринять  шаги  в  этом  направлении.  Я  привела   ей  несколько
поучительных примеров, когда успех был всего-навсего результатом усилия воли
и  веры  в  победу.  Вдохновленная, Маша пошла  в  газету и  подала  брачное
объявление.
     Она получила множество писем. Ей пришлось сделать специальную картотеку
с именами и  телефонами  претендентов.  Она  начала проводить  вечера, звоня
мужчинам, встречаясь  с ними,  вычеркивая  их  из списка, отмечая галочками,
занося новых.
     Все  претенденты  были  очень  разные.  Те,  которые  казались наиболее
подходящими, приводились ко мне в офис  на просмотр. Маша хотела услышать  о
них мое мнение. Иногда бывали и другие причины.
     Самым  интересным кандидатом был  молодой  архитектор Константин.  Маше
очень нравилось то, что он  тоже архитектор, что он красив, интеллигентен, и
из  хорошей  семьи.  Он  нравился  Маше,  и  она  просила  меня  постараться
произвести на него хорошее впечатление, чтобы молодой человек увидел,  что у
Маши тоже приятные и интеллигентные друзья.
     Я постаралась подготовиться к этому визиту. Когда они с Машей пришли, я
предложила кофе  и завела  непринужденный разговор о литературе и искусстве.
Оказалось, что  молодой человек тоже  пишет стихи.  Я попросила его прочесть
что-нибудь, он  прочитал, и,  конечно же,  я принялась восхищаться.  Молодой
человек был польщен и взволнован. Я попросила его рассказать нам  о себе, он
с  большим  удовольствием это сделал. Я  сумела перевести  разговор  на тему
одиночества,  предполагая, как было бы  здорово,  если  бы Константин его  с
кем-нибудь разделил. Маша опустила  глаза в скромном молчании, я вдохновенно
говорила, Константин слушал,  его  глаза  блистали.  Это  был  замечательный
вечер.
     На следующий день Маша позвонила мне и сказала, что Константин попросил
у нее мой телефон.
     -- Зачем? - спросила я.
     --  Он  снова  хочет  поговорить  с  тобой о  литературе.  Кажется,  ты
произвела на него слишком хорошее впечатление, -- холодно ответила Маша.
     --  Но  ты  же   сама  просила  изобразить  интеллигентных  друзей!   -
воскликнула я.
     -- Да, но ты, кажется, перестаралась, -- саркастически сказала Маша, и,
пробормотав:  "О,  Господи!", я попросила ее сказать ему,  что  я  уехала из
города  или заболела.  Через несколько дней я  была наказана  за  эту  ложь,
по-настоящему ужасно простудившись.
     Маша была доброй девушкой, она простила меня. Очень скоро она попросила
меня рассмотреть другого претендента, по поводу которого тоже сомневалась.
     Это  был  мужчина огромного роста, я уже не  помню,  как его звали.  Он
принес коробку конфет и сразу же съел две  трети  сам. Я  пыталась держаться
как можно скромнее, слушая исключительно Машу. Но, когда, прикончив конфеты,
мужчина, к слову, похвастался опытом по уходу от налогов в бизнесе, я забыла
обо всех  своих прежних намерениях. Я немедленно попросила его объяснить мне
те способы, которых я еще не знала. Ему тоже было интересно узнать то, чем я
могла поделиться. Когда наш взаимный  интерес  был удовлетворен, я вспомнила
про Машу и увидела, что она сидит на диване и смотрит на меня с иронией.
     Этот  человек  тоже вскоре исчез. Маша  приводила ко мне еще нескольких
претендентов. Один из них играл на гитаре и пел песни собственного сочинения
так  громко, что и  несколько  дней спустя  я не могла слушать радио. Другой
сидел  в  полном молчании, пока мы  с Машей  пытались  его развлекать, потом
внезапно покраснел,  пригласил Машу поехать с ним  в его загородный  дом,  и
немедленно ушел, когда Маша отказалась.
     Маша  жаловалась,  что все  эти мужчины  ей надоели,  и что она уже  не
надеется найти своего единственного.
     А  через некоторое время я вдруг заметила, что Маша исчезла. Она больше
не звонила и никого ко мне не приводила. Прошло еще время, и мне понадобился
мой  телефонный  справочник,  который  Маша снова забрала, чтобы  продолжить
поиск  работы,  потому что  со  временем  она  успела понять,  что жить  без
зарплаты  трудно, даже если  ты и называешься архитектором. Я ей  позвонила,
попросила принести справочник, она извинилась и обещала прийти.
     И она пришла в тот же  вечер, принесла книжку, но  она была не одна.  С
нею пришел  чернобородый мужчина. Они не смотрели друг на друга и  держались
очень напряженно. Когда я посмотрела на  мужчину,  его встречный взгляд  был
почти  враждебен.  Маша  казалась смущенной.  Я попыталась поговорить с ними
обоими, но слова застряли у меня в горле.  Маша отдала мне справочник, и они
ушли.
     И  я  поняла, что между  ними что-то  происходит. Они  ушли, окруженные
атмосферой неопределенности и  смятения.  Их дальнейшие отношения, и в самом
деле, были  сложными,  но  в  них  не было места для  посторонних людей и их
советов. Иногда Маша приходила ко мне в отчаянии. Иногда она звонила, и даже
по телефону я чувствовала,  как  она  счастлива.  Много  всего  с  ними  еще
случилось. Они поженились только через год.

     Родственная душа
     Он был тридцатисемилетним программистом  с тонкой художественной душой.
Больше  всего  он  ценил  картины старых мастеров и классическую музыку. Его
любимым  произведением   была   "Сарабанда"  Генделя.  Он  хотел   встретить
артистическую девушку, не интересующуюся глупыми современными развлечениями,
вдумчивую девушку, способную понимать в  жизни вечное и прекрасное. Он хотел
найти красивую девушку, чтобы восхищаться ее красотой, но, главное, он искал
в  ней   прекрасную  душу,   родственную   душу,  похожую   на  собственную,
соединившись с которой он стал бы вдвое сильней и мудрей.
     Он не смог  найти  такую  девушку в  Америке, он попытался искать  ее в
России. На разных сайтах он видел много красивых лиц, он писал письма многим
девушкам, но их ответные  письма были  поверхностными, детскими, бездумными.
Это были письма просто молодых девушек, почти девочек, а  он искал особенную
женщину, юную, но со зрелым умом.
     Однажды он получил письмо, которого давно ждал. Оно пришло от молодой и
красивой девушки,  в глазах которой он  увидел  тот  самый  особенный  свет.
Письмо было скромное и  умное, в нем ясно отпечаталась личность девушки.  Он
ответил,  завязалась  переписка. С  каждым  следующим письмом эта  переписка
углублялась и крепла, потому что у девушки оказались те же интересы, что и у
него, она  также восхищалась "Сарабандой",  она посещала картинные  галереи,
она имела собственную, необычную для него, но очень интересную точку зрения.
Программист сначала  удивлялся, как такая молодая и  неопытная девушка могла
обладать одновременно  и  чистотой чувств, и знанием жизни.  Но  очень скоро
магия  ее  писем полностью  его  захватила,  он  безнадежно влюбился и начал
готовиться к визиту в Россию.
     Он приехал, девушка  и ее тетя встретили его в  аэропорту. Он знал, что
девушка не говорит по-английски,  и что ее  тетка, переводчица, переводит ее
письма. Девушка, действительно,  была красива  акварельной красотой,  вполне
соответствующей  ее письмам, очаровательная  улыбка  заменяла  ей  слова. Ее
тетя,  милая  пожилая дама с добрыми  мудрыми  глазами  за  стеклами  очков,
казалась  такой  доброжелательной,  что  программисту  показалось,  что   он
встретил близких людей,  потерянных прежде, будто он, наконец, нашел то, что
искал.
     Он остановился в  гостинице,  но каждый день он приходил к своим  новым
друзьям. Он  гулял  с  девушкой  по красивому городу,  они  вместе  посещали
художественные галереи,  но так как она не говорила по-английски, они  могли
пользоваться  только  языком  взглядов,  улыбок  и  жестов,  который не  мог
полностью  заменить то, что  было  прежде  в их  письмах.  Он  восхищался ее
прекрасной внешностью,  но он  хотел  и говорить с нею, он хотел  задать  ей
много вопросов и ответить на ее вопросы, но когда они были вдвоем,  это было
невозможно.  Поэтому  программист предпочитал  приходить к ним домой,  где с
ними  была  тетя  девушки,  которая  расспрашивала  его о  его  жизни,  всем
интересовалась, а потом говорила о своей племяннице, и эти их разговоры были
бесконечны.
     Она также  говорила  об искусстве  и музыке,  тетка  девушки была  тоже
большой любительницей  прекрасного. Пожилая дама была всегда жизнерадостна и
любознательна,  девушка,  напротив, становилась  все  напряженней, улыбалась
будто  под принуждением, словно  что-то ее  беспокоило, тетка объясняла  это
тем,  что племянница  сильно озабочена учебой. Однажды они все трое пошли на
концерт,  где  он услышал свою любимую "Сарабанду". В самом волнующем месте,
когда слезы  навернулись ему  на  глаза,  он  дотронулся до  руки девушки  и
посмотрел на нее, но прекрасные глаза девушки  были  закрыты.  Он ужаснулся,
она, кажется, безмятежно спала в кресле, но ее тетя, лицо которой тоже  было
озарено светом  восхищения,  смущенно прошептала,  что  племянница просто не
спала две ночи перед экзаменом и не выдержала подобного изнурения.
     И он никак не мог  понять, что с ним  происходит. С одной стороны,  ему
казалось,  что он, действительно, нашел  новую семью:  девушка  была красива
Боттичелиевской красотой,  он был  бы  счастлив ввести  такую красоту в свою
жизнь, но выражение ее  глаз  иногда казалось ему таким странным,  что он не
мог понять, как можно связать его с ее чудесными письмами.
     Он решил прийти  к ее  тетке тогда, когда  сама девушка на занятиях,  и
прямо спросить обо всем,  как у лучшего друга  - он, и  вправду, считал  эту
милую женщину своим лучшим другом.  Но девушка тоже оказалась дома, она была
одета  в короткую  кожаную  куртку с  множеством металлических  заклепок,  в
черные  джинсы, лицо ее было сильно накрашено. В этот раз она выглядела, как
модель с обложки глянцевого журнала. Когда  он вошел, она и ее  тетка стояли
посреди комнаты, девушка  что-то громко кричала,  тетка оглянулась на него в
смятении, а  девушка,  даже  не  посмотрев  на  него  и  не  поздоровавшись,
выскочила из комнаты. Он сразу же услышал рев мотоцикла на улице и, взглянув
в окно, увидел девушку, уносящуюся прочь за спиной  у мотоциклиста, которого
она крепко обнимала.
     В этот  вечер, когда они пили  на кухне чай, смущенная  пожилая женщина
призналась ему во всем. Она сказала, что  чувствовала себя  ответственной за
племянницу, которая  приехала в город учиться в институте,  но вместо  этого
развлекалась в компании веселых друзей.  Каждый  вечер девушка  одевалась  в
купленную в рок-магазине одежду  и исчезала до позднего вечера  или даже  до
утра.  Она запустила учебу и  уже была  готова  бросить  институт.  Ей  было
наплевать на все, что говорила ей тетка. Она приходила в отчаяние и, в конце
концов,  решила, что  единственный  способ  оторвать  племянницу  от  плохой
компании - это  выдать ее замуж  за хорошего  человека,  лучше  за  границу,
поэтому  она  и  послала  фотографии  девушки  в  брачное  агентство.  Когда
программист написал девушке, тетка стала отвечать на его письма. Сначала она
надеялась,  что  когда  он  приедет, девушка,  конечно же, влюбится в такого
хорошего человека, что  она изменится и мало-помалу тоже полюбит все то, что
он (и она  сама тоже) любят в этой  жизни. Потом, --  смущенно  признавалась
пожилая  дама, -- она  и сама начала получать  удовольствие от  писания этих
писем, потому что его душа казалась ей такой родственной. Ее добрые  глаза с
морщинками  в уголках,  смотрели виновато, она  просила у него прощения, она
сказала  еще,  что когда  он  приехал,  племяннице  было  любопытно,  и  она
согласилась притвориться, будто это она отвечала на письма, но скоро девушке
все  наскучило, она запротестовала и,  заявляя, что не  она это все затеяла,
отказалась продолжать.
     Программист   поблагодарил  старую  леди  за  правдивый   рассказ,  он,
казалось, и ждал чего-то подобного, но такое разделение женщины его мечты на
двух  реальных  женщин, было все же  болезненно.  Тетя девушки и  он провели
последние  дни его  визита вместе, посещая  концерты и  музеи. Они ходили по
галереям,  слушали  музыку,  тихо  говорили  и  грустили,  как  два  близких
человека, потерявшие третьего. Перед прощанием старая дама подарила ему свою
маленькую фотографию, говоря с  улыбкой,  что  это  должно  ему  обязательно
помочь.
     И,  вернувшись  в Америку,  посмотрев  на  ее  доброе  пожилое  лицо  с
морщинками, он улыбнулся и, действительно, начал приходить в себя.
     Русский бизнес

     Вчера вечером,  дома, когда я переводила письмо американского  клиента,
полное романтики, мечтаний и поэзии при свечах, зазвонил телефон. Я не сразу
поняла, что  звонит участковый милиционер. Он попросил  меня или моего  мужа
прийти в милицейский пункт, чтобы ответить не некоторые вопросы.
     Я, конечно, удивилась. Не часто  случается,  чтобы  поздно вечером  нам
звонили из милиции.  Точнее, никогда  такого  не случалось. Я спросила,  что
произошло,  но участковый не  захотел говорить  по телефону.  Я  настаивала,
просила хотя бы намекнуть. Он, в конце  концов, сдался, назвал имя человека,
директора  фирмы, саму фирму  и город, сказал, что  этого  человека  убили в
прошлую пятницу, и что в его записной книжке оказался номер нашего телефона.
     Мы с мужем сразу же  пошли в милицейский пункт. Мы шли по темной улице,
пытались и никак не могли вспомнить имя этого  человека и его фирму,  уверяя
друг друга, что мы никогда не продавали наших приборов в этот город в Крыму.
     Мы пришли  в  милицейский пункт,  расположенный в  обычной  квартире на
первом этаже соседнего дома. Там было тепло  и светло после темной  холодной
улицы, какие-то  девушки-служащие сидели  за столом вместе с  милиционерами,
пили кофе, смеялись.  Звонивший  нам милиционер оказался молодым человеком с
круглым  добрым  лицом.  Он пригласил  нас в свой кабинет, предложил  сесть,
проверил наши документы, название нашей фирмы,  адрес регистрации. Потом  он
спросил, отчего, как  мы думаем, наш телефон мог оказаться в записной книжке
убитого бизнесмена.  Мой  муж  сказал,  что  мы  широко  рекламировали  нашу
продукцию по всей России  и Украине, и неудивительно, что многие могли знать
наш телефон. Милиционер спросил, можем  ли мы сказать что-то определенное об
этом  человеке  и его  фирме. Мой  муж  покачал  головой, и я тоже, мой  муж
сказал, что мы ничего ему  не продавали, возможно, человек этот лишь  звонил
нам по телефону, не представившись, многие так делают, и только некоторые, и
в самом деле, приезжают, чтобы что-то купить, так часто случается в бизнесе,
так могло случиться и в этот раз.
     Милиционер, кажется, был вполне удовлетворен, он написал в своем отчете
все,  что  мы   ему  рассказали,  попросил   мужа  прочитать   и  подписать,
поблагодарил нас, и мы встали и пошли на выход.
     -- Сколько лет было тому человеку? - спросила я.
     -- Тридцать восемь, -- сказал милиционер. Я вздохнула, мы попрощались и
вышли.
     Мы пошли обратно домой по улице, разговаривая, пытаясь все же вспомнить
того человека, мне  уже казалось,  что у меня возникли какие-то  ассоциации,
связанные с  этим именем и фирмой. Но, придя домой, я снова  просмотрела все
наши  документы:  такой клиент отсутствовал  и  в коротком списке в  толстой
пачке  наших  официальных отчетов,  и  в  другом  длинном  списке в  простой
тетради, спрятанной глубоко в школьные тетрадки нашего сына.
     -- Что-то подобное и должно  было когда-нибудь случиться, -- сказала я,
снова засовывая тетрадь в тетради сына. - Нам еще повезло,  что он ничего не
купил. Как ты думаешь, они сообщили бы в налоговую?
     -- Кто их знает? -- пожал плечами мой муж, возвращаясь за  рабочий стол
настраивать макет нового электронного прибора.  Я посмотрела,  как он  паяет
посреди  комнаты, и вздохнула.  Я  подумала, что человека,  у которого  была
большая  фирма  где-то в Крыму, убили  в прошлую пятницу,  и я сказала мужу,
что,  может,  все  же безопаснее  оставаться,  как  есть,  а  не  стремиться
расшириться,  потому что безопаснее  все  же  дрейфовать в маленькой лодочке
вокруг монстра, оставаясь незамеченными.
     -- Разве монстр не может раздавить тебя, и не заметив? - усмехнулся мой
муж.
     --  Да, тоже может, конечно, -- ответила я, и, решив, что лучше об этом
не думать, вернулась к незаконченному переводу письма американского клиента,
полного романтики, мечтаний и поэзии при свечах.

     Два письма

     Филолог   из  Финляндии  просил  меня  однажды  поместить  его  брачное
объявление в молодежную литературную газету, которую  читают  интеллигентные
девушки Санкт-Петербурга. В этих объявлениях допускалось писать адрес только
по-русски, поэтому клиент просил меня подать объявление с моим петербургским
адресом, а потом переслать пришедшие ответы от девушек ему в Финляндию.
     Я  сделала  то,  что  он  просил: подала  объявление, получила  письма,
сложила их все  в большой конверт, но,  не  найдя  на одном из них обратного
адреса, решила вскрыть и прочитать письмо.
     Оно было такое:
     "Привет, незнакомец! Как найти свою вторую половинку в  этом мире? Я бы
хотела, чтобы меня нашли. Понимаешь, я не хочу посылать тебе фотографию, это
будет, будто выбор мебели  или машины. Поэтому я предлагаю: давай встретимся
в  пять часов вечера в  субботу у входа в метро  "Невский проспект" и просто
посмотрим друг на друга. Пожалуйста, я прошу тебя, приходи! Заранее спасибо.
Меня зовут Валентина. До нашей встречи. Что-то подсказывает мне, что у нашей
истории будет счастливый конец."
     Ах!...  Я  вообразила  девушку,   напрасно  ожидающую   ни  о  чем   не
подозревающего  в  своем уютном  финском  доме  филолога,  и  пообещала себе
никогда больше не печатать  в газетах объявления с несуществующими адресами.
Я отложила это письмо без адреса и очень скоро о нем забыла. Но через десять
дней я получила еще одно  письмо  с таким же почерком на  конверте.  Вот что
было написано в нем:
     "Здравствуй!
     Спасибо за то, что ты пришел. Прости, я не осмелилась подойти к тебе. Я
видела твои глаза, они искали кого-то необыкновенного.  В них снова светился
огонь надежды, которую ты давным-давно потерял. Не спорь со мной,  я знаю. Я
счастлива, что  мое письмо помогло вновь зажечь этот  огонь  в твоих глазах.
Как устал ты в  этой  жизни... Но, пожалуйста, сохрани этот огонь! Мы живем,
пока  надеемся.  Может  быть,  мы  никогда  не  встретимся...  Понимаешь,  я
побоялась, что не понравлюсь тебе. Я очень сильная, но... Мне показалось, ты
был таким одиноким... Я видела, ты уже готов был посмеяться над собой за то,
что  пришел на это свидание, получив мое письмо. Но ты не можешь вообразить,
сколько нерастраченной нежности в моем сердце! Я бы мечтала обнять  тебя так
крепко... Если ты все же захочешь со мной встретиться (в чем я  сомневаюсь),
пожалуйста, пиши: до востребования..."
     В  этот  раз  в  письме  был  адрес.  И хотя я уже  отослала  письма  в
Финляндию,  я послала эти  два письма  отдельно. Я так не получила ответа от
филолога из финского  городка, и так и не узнала, что он сделал (и сделал ли
что-то вообще), прочитав эти два письма.
     Но я  часто  думала  о человеке,  стоящем  у  входа  в  метро  "Невский
проспект"  в тот субботний вечер. Почему она решила, что это был тот  самый,
кому  она  назначила свое воображаемое свидание? Кого он ждал?  Жену,  чтобы
вместе пойти на рынок?  Бизнес-партнера,  чтобы  обсудить новое предприятие?
Маму, возвращающуюся из гостей?
     И я думала еще, что людям часто хочется творить жизнь своими  руками, а
легче  всего  сотворить  мечту.  Эта  странная  Валентина,  придя  к  метро,
превратила обычного человека в  принца, о котором, может быть, будет мечтать
всю жизнь.
     Может быть, это очень глупо.
     Может быть, это лучше, чем ничего.

     Вы и мы

     Прочитав некоторые  из  моих  рассказов, один человек  сказал,  что он,
кажется,  понял, почему русские женщины уезжают  на Запад:  исключительно по
экономическим причинам.
     Да,  конечно, экономические причины очень важны.  Но есть и что-то еще.
Русские  любят Запад.  Есть  в  нем  что-то очень  привлекательное для  нас,
особенно для тех, кто по-прежнему  знаком с западной жизнью лишь по книгам и
кино. Услышав английскую и  немецкую  речь,  люди часто оборачиваются, чтобы
посмотреть, кто  говорит  и  проводить его  взглядом.. Они  пытаются получше
разглядеть  иностранца,  потому что  хотят  понять,  как  живут  люди, жизнь
которых так отлична от нашей, каковы их мысли, намерения и желания.
     Люди  на  улицах  Санкт-Петербурга,  даже  не  говорящие  по-английски,
немедленно остановятся, чтобы объяснить дорогу потерявшемуся иностранцу. Они
будут  жестикулировать, будут даже  громко кричать, искренне желая заставить
иностранца понять их лучше.
     На  улицах Санкт-Петербурга много  рекламы  на  английском языке,  и не
только иностранные фирмы имеют здесь иностранные  названия.  Многие  русские
фирмы,  стараясь  придумать  себе  название  в  западном  стиле,  используют
английские слова, и будучи едва знакомы с английским, часто называются очень
смешно.
     Женщина, пришедшая в мое агентство, рассказала,  что была  в санатории,
где отдыхали также  и  финские  туристы.  Она  делилась,  как  сильно хотела
познакомиться и  пообщаться с ними,  поговорить, узнать об  их  жизни, может
быть,  подружиться.  Ее желание  было  бескорыстным, оно было  вызвано  лишь
любопытством и симпатией.
     Она  рассказала мне,  как  она пыталась  заговорить  с пожилой  финской
парой, сидя рядом с ними в холле перед грязевыми процедурами. Она  приходила
пораньше  лишь  для того,  чтобы встретиться  с  ними.  Они  все ждали своей
очереди, и  русская женщина  изо всех  сил  старалась  завести  разговор, но
финская пара лишь улыбалась,  соглашалась  или отрицательно качала головами.
Финны были очень вежливы,  но  немногословны,  и у  моей клиентки ничего  не
получилось. Возможно, финская пара была вполне удовлетворена общением друг с
другом,  и им  не  нужны  были  посторонние контакты. И,  наоборот,  русская
женщина хотела прикоснуться к их неизвестному миру, в котором люди, кажется,
вполне удовлетворены тем, что они имеют.
     Другая клиентка, которая приходила ко  мне  в офис, симпатичная женщина
тридцати восьми лет, с двумя высшими образованиями, работающая контролером в
супермаркете, куда за покупками часто  приходят иностранцы, рассказывала мне
о своих впечатлениях о них.
     --  Они как дети, -- говорила она с ласковой улыбкой. - Они здесь всего
боятся!
     Она  рассказала  мне об одном  их покупателей, мужчине  ростом под метр
девяносто,  который приходил  в  магазин исключительно засветло,  потому что
вечером старался вообще не выходить на улицу.
     -- Конечно,  он прав.  Им очень  опасно выходить  вечерами, -- уверенно
говорила хрупкая женщина, забывая, что сама она часто возвращается из своего
супермаркета в полночь, что очень опасно и для нее.
     --  Они не привычны к нашим ужасам, -- ответила она, смущенно улыбаясь,
когда я ей об этом сказала. - Разве можно равнять их и нас?
     Та же женщина, объясняя, что она сама ищет на Западе, сказала мне: "Они
преуспевают материально, но многие из них так одиноки  и несчастны. Им нужна
простая  человеческая теплота.  Их жизнь слишком рациональна,  они ищут  эту
теплоту здесь, они  надеются, что  мы  сможем  им ее  подарить.  И  мы  бы с
радостью это сделали, если бы только получили такую возможность".
     Говорят, что любовь России к Западу не разделена. Может, на самом деле,
это не так, и западные люди также смотрят на Россию, пытаясь понять, как это
еще возможно бескорыстное дарение душевной  теплоты? Может, поэтому западные
мужчины и пытаются принести частицу России и в свою жизнь?
     Так  мы  и смотрим  друг на  друга:  Россия, вечно несчастная, отчаянно
стремящаяся  разгадать   загадку   западного   равнодушия,   рационализма  и
преуспеяния.  И  Запад,  пытающийся  понять загадку  русской души,  все  еще
способной на абсолютную преданность и любовь.
     Но   совсем  юная  девушка,  студентка  факультета  Public   Relations,
представительница совсем нового поколения, однажды зашла в мое агентство,  и
когда я попросила  ее привести  ко  мне и  своих  подруг, поскольку  все они
прекрасно знают  английский, сказала,  что  большинство ее  подруг  не хотят
выходить замуж за границу, потому что они уже были  во многих странах,  и не
имеют  иллюзий.  Она  добавила, что, девушки с  таким  хорошим  образованием
вообще не хотят выходить  замуж  так  рано,  потому что прежде они стремятся
стать независимыми и сделать успешную карьеру.
     И я  немедленно вспомнила западных женщин, о который мне рассказывали и
которых с такой горечью обличали мои  иностранные клиенты, ищущие невест  на
Востоке.


     Молодость и красота

     -- Молодость  и красота -- вот что самое главное! -- убежденно  говорит
она, заходя ко мне за  письмом от американского клиента, полученным  для нее
по электронной почте.
     Она обычно долго  у меня  сидит.  Она говорит,  что  разговоры со  мной
успокаивают  ее,  хотя  я не  могу понять, почему, так как наши мнения редко
совпадают.  Однако  она часто спрашивает, что  я думаю о письмах, присланных
ей, что посоветую  ответить, долго рассказывает о юном студенте, в  которого
влюблена. Честно  говоря, меня утомляют  ее визиты,  но я не решаюсь на  это
намекнуть -- я помню, она как-то сказала, что у нее нет больше никого, с кем
можно поделиться.
     Она  очень  красива,  довольно  молода,  кажется, ей  тридцать  два  --
тридцать три,  (так  написано  в  ее  анкете), она получает много  писем  от
мужчин. Она выбирает  очень тщательно, ей не нравятся пожилые мужчины, более
молодые ей  часто  тоже  не  нравятся. Она  находит в  них  какие-то скрытые
недостатки, которых я не вижу, и я иногда думаю, что если бы все эти мужчины
слышали, что  она о них говорит, они  могли  бы  обидеться.  Я  бы предпочла
общаться с ней более формально, но уже смирилась с ее визитами, как с чем-то
неизбежным.
     --  Самое  главное -- как можно дольше  оставаться  молодой, -- говорит
она. -- Делать массаж и гимнастику, ходить к косметологу, следить за лицом и
быть любимой!
     -- Когда вы выйдете замуж и  заведете  детей, у вас не будет для  всего
этого времени, -- отвечаю я.
     -- Замужество  должно быть такое, что будет, -- отвечает  она. -- Зачем
выходить замуж, чтобы через пять лет превратиться в старуху?
     -- Не в  старуху, конечно, но сами знаете, какая у нас  здесь  семейная
жизнь. . .
     -- Я не останусь здесь, -- говорит она.
     -- Там жизнь тоже не малина, -- говорю я.
     --  Я найду  такого  человека, который  обеспечит  мне  соответствующий
уровень, -- отвечает она.
     Она разведена.  Ее бывший муж  не  смог  обеспечить ей  соответствующий
уровень. Однако она  по-прежнему  живет за его счет, так как он  по-прежнему
проводит часть жизни с нею.
     Она влюблена в  мальчика  -  студента.  Она  говорит, что этот  мальчик
помогает ей держаться. Мне кажется, она понимает это буквально:  как будто в
детской игре она вместе с  другими людьми  сидит на вращающемся барабане,  и
хоть то  один,  то другой сосед  слетает  на крутом  вираже,  она цепляется,
карабкается, и все-таки держится.
     -- Мир принадлежит молодым, не так ли? -- спрашивает она.
     --  Мир никому не  принадлежит, -- отвечаю я.  --  Молодые постареют  и
умрут, а мир останется.
     -- Зачем тогда жить?
     -- Делать что-то, оставить что-то за собою, -- подумав, отвечаю я.
     -- Какая в этом польза? -- спрашивает она.
     --  Интересно,  --  говорю  я.  --  А когда  мы станем  старыми, что-то
останется от нашего прошлого.
     -- Когда мы станем старыми, будет  уже все  равно, -- уверенно  говорит
она.  -- Что такое прошлое? Где оно?  Его можно потрогать? Нет?  Потому я  и
говорю, что нет в этом никакой пользы. Только одно важно -- как можно дольше
оставаться молодой именно сейчас!
     Иногда она спрашивает меня с любопытством:
     -- Вы сами-то не думали о таких вещах во время вашей молодости?
     -- У меня не было времени, -- отвечаю я. -- Я рано вышла замуж и всегда
занималась  тем,  что  меня увлекало, потом родился  мой ребенок, и были его
простуды,  расписания,  школа  и  уроки  музыки  и  французского.  Потом  --
множество  разных бизнесов. Сейчас у меня есть время  посмотреться в зеркало
только с  утра. Я  не была  в косметическом салоне уже... да я даже не помню
сколько.
     -- Вы думаете, это хорошо?
     -- Я  об  этом  не  думаю,  -- улыбаюсь я,  и  она  смотрит  на меня  с
сожалением.
     Однажды она приходит  ко мне  очень  грустная.  Я  даю  ей письмо,  она
смотрит на фотографию  написавшего ей человека внимательнее, чем обычно и  в
этот раз не говорит о нем ничего обидного.
     -- Может быть, этот не так уж и плох? -- говорит она наконец.
     -- Почему он должен быть плох? -- удивляюсь я.
     -- Может, и плох, кто его знает, но  сегодня  я поняла,  что у меня нет
больше времени, -- говорит она,  показывая мне популярную рекламную газету с
рубрикой знакомств.
     --  Посмотрите, --  говорит она, -- все агентства  приглашают женщин до
сорока. Сорок -- предел. После сорока -- ничего нет!
     -- Вам-то  что беспокоиться? -- удивляюсь я. -- У  вас есть еще  время.
Сколько вам? Тридцать два? Тридцать три?
     -- Сорок, -- безнадежно говорит она, глядя вниз.
     -- Сколько? -- не сразу понимаю я.
     -- Сорок, -- отчаянно повторяет она и бросает на меня быстрый взгляд. В
этом  взгляде  и сожаление, что она призналась, и страх,  что  это может  ей
как-то  повредить,  и, самое главное,  другой страх, который  она  не  может
выдержать, не разделив хоть с кем-то.
     Я смотрю на нее с изумлением: она выглядит такой молодой.
     -- Вам никогда не дашь сорок, -- говорю я.
     --  Тем не  менее, -- вздыхает она, и  я  не знаю, что  еще  сказать. Я
пытаюсь осознать, что  она почти моих лет, и чувствую себя очень глупо из-за
всех данных ей мною советов.
     После ее  ухода  я  не  исправляю  дату ее рождения в  анкете.  В конце
концов,  я никогда  не спрашиваю  у клиенток  паспорт, и могла бы  ничего не
знать, если бы она сама мне не сказала.
     Но мужчины как будто чувствуют что-то, и она не получает больше писем.
     Мой друг

     Каждый  раз,  приезжая  в  Санкт-Петербург,  он  просил  меня  быть его
переводчиком. Я приходила  в одно и  то  же кафе,  встречала его и его новую
девушку, мы все садились за стол.  Я заказывала традиционный чай с пирожным,
пирожное  было чаще  невкусное,  но  я, все  равно,  не  успевала есть  его,
переводя.
     Девушки, с которыми он встречался, были красивыми и не  очень, они были
легкомысленны,  серьезны, интеллигентны и вульгарны.  Не только слова, но  и
интонации, которыми он пользовался, говоря с ними, каждый раз были одни и те
же.  Работа моя была  нетрудной: я  переводила  знакомые слова  на  русский,
смотрела на людей вокруг, слушала пианиста и знала, когда мой друг спросит о
планах  девушки на  будущее,  когда кокетливо улыбнется,  когда поблагодарит
девушку  за встречу и пообещает ей  позвонить.  Вернувшись в  Хельсинки,  он
звонил мне, чтобы поделиться. У него не было друзей, телефонные разговоры со
мною заменяли ему  личное общение, говоря, он  не жалел  денег на телефонные
счета. Он ставил  там перед собою бутылку девяностоградусной финской  водки,
пил рюмку за рюмкой и говорил. Я же обычно перемещалась по кухне, сгибая шею
чуть  не к самому  плечу,  чтобы держать трубку у уха, одновременно готовила
ужин, мыла посуду.  В  конце  концов,  приготовив ужин, я хотела и никак  не
могла  закончить этот  долгий  разговор,  в  то время как моя голодная семья
ходила кругами, бросая на меня выразительные взгляды.
     В молодости он был пилотом  Finnair, он  летал по всему миру, он  любил
новые страны, новых людей, любил  приключения. Он  знал много женщин. Выпив,
он не стеснялся рассказывать мне  такие вещи, о которых не говорят приличные
люди, я удивлялась, почему я должна все это  выслушивать.  Но я не могла его
остановить,  потому  что  он всегда  жаловался,  что  ему  больше  не  с кем
поговорить.  Однажды я болела, сидела  в кровати с бронхитом, кашляла, держа
телефонную   трубку,  и   в  паузах  между  приступами  кашля   слушала  его
всхлипывания и страстные признания, как высоко он ценит нашу дружбу.
     Когда-то он был женат, но женитьба прошла для  него незаметно. Это было
время,  когда  он  перестал  летать  и  начал  собственный   бизнес,   время
зарабатывания денег, когда он даже ел с телефонной  трубкой у уха. Его  жена
делала  домашние  дела, смотрела  телевизор, ложилась спать,  а он продолжал
работать. Однажды она погрузила вещи в грузовик и уехала.
     Когда, наконец,  он смог  позволить себе  расслабиться,  он понял,  что
снова  свободен, а еще  он заметил, что в  газетах  много брачных объявлений
женщин из Восточной Европы, ищущих свою судьбу на Западе. К тому времени ему
было уже сорок пять, он много пил, выпив, звонил мне и делился мечтой о том,
как он женится на  ласковой русской женщине, заведет  с нею  шестерых детей,
купит маленький самолет и, выйдя на пенсию, будет развлекать детей полетами.
     Он был  первым человеком с Запада, которого я узнала лично. Многие вещи
звучали по-английски  по-другому,  чем  я бы их  восприняла  на своем родном
языке. Сначала я  искренно верила каждому его слову  об одиночестве и поиске
спутницы жизни. Позже, когда  количество девушек, которым  я переводила, все
увеличивалось,  и  не  было видно  конца, я начала  казаться  себе наивной и
глупой. В это время я уже перестала принимать всерьез его пьяные декларации,
и  хоть  я  не  была  достаточно  решительна,  чтобы совсем  прекратить  эти
разговоры,  я  раздражалась всякий раз, когда мне приходилось  его  слушать,
потому что считала, что у меня самой более серьезные проблемы, о  которых он
никогда не спрашивал.
     Однажды он  рассказал мне  о  новой девушке  из  маленького карельского
городка,  которую  он  пригласил  к  себе.  Он  также  рассказал  о красивой
рок-певице  из Эстонии  и  попросил  меня  помочь  организовать  ей визу.  Я
сказала,  что с моей  точки зрения,  приглашать к  себе  девушек  по очереди
нехорошо, поэтому я ничего не  буду  организовывать. После паузы он заметил,
что это  не мое  дело.  Я согласилась,  но  добавила,  что тогда  нет причин
беспокоить меня, названивая  каждый день. Он бросил  трубку, я подумала, что
теперь, наконец, не буду терять время  на его звонки, но через две недели он
снова позвонил и смущенно и серьезно сказал, что две недели кажутся  ему уже
вполне достаточным сроком, и я была рада его слышать, потому что не люблю ни
с кем ссориться.
     Он  ни  о  чем  меня  больше не спрашивал,  но  продолжал  делиться. Он
рассказывал о своих ночных  поездках в Карелию по диким и опасным карельским
дорогам, по которым ездил  совсем один, окруженный ночным  пространством. Он
рассказывал о своих  встречах  с рок-певицей  в  Таллинне,  говорил, что эта
девушка всегда просит у него денег, что она так красива, что он дает ей все,
что  она просит.  Я  удивлялась,  что же,  на  самом  деле,  заставляет  его
странствовать  по  темным  карельским  лесам  или   плавать  на   пароме   к
подозрительной красавице,  или тратить сотни долларов на  телефонные звонки,
часами  об  этом  рассказывая.  Я  не  удивилась, когда  он сказал  мне, что
карельская  девушка беременна, но так как  у  нее очень трудный характер, он
решил,  что  они не  подходят друг  другу,  и  дал  ей денег  на  устранение
проблемы.  Я удивилась, когда  он позвонил снова и сказал, что беспокоится о
ней и хочет поехать в Карелию, чтобы ее проведать.
     И с  тех  пор  я слышала лишь о карельской девушке,  о проблемах  с  ее
здоровьем, что после аборта  у нее уже не будет других детей, кроме дочки от
первого брака. Я думала, что теперь он ее, конечно, бросит, но, напротив, он
взял  ее  с  собой  в отпуск на  Кипр,  а после  отпуска  снова звонил мне и
жаловался,  какой  у  нее ужасный характер, что они постоянно  ругались, она
возмущалась, что он так много пил, и однажды он  чуть не выбросил ее паспорт
в окно, а она плакала, и примирились они лишь в баре.
     Потом  опять пришло время ночных поездок  в  Карелию, и маленькая дочка
карельской девушки  так привыкла к жизни в машине,  что  предпочитала  спать
скорее  в ней, чем в собственной кровати. Однажды он позвонил мне и сообщил,
что  женится. И  не успела я еще как следует переварить эту  новость, как он
снова  позвонил,  совершенно  пьяный,  плача,   признался,   что  они  снова
поругались,  что он ударил ее,  а она  с  криком  выбежала на улицу, вызвала
полицию и уехала на полицейской машине.
     И  у меня началась  трудная неделя, потому что  почти каждый  вечер  он
звонил, плакал и жаловался,  что она вернулась в Россию и потребовала у него
развода. Он говорил также, что написал уже письма и другим русским женщинам,
и  что  его жена,  конечно же,  агент ФСБ,  так  как  он обнаружил,  что она
просматривала на его столе важные бумаги.
     Я   посоветовала  поменьше  пить  и  посетить   некоторых   врачей.   Я
постеснялась  упоминать психиатра,  а  его жена  не  стеснялась.  Когда,  он
приехал  в  дом  ее  родителей, прося прощения,  она заставила  его пойти  к
психиатрам, один из которых объявил его шизофреником, а другой сказал, что у
него просто трудный характер, с которым она должна примириться.
     И он снова звонил мне и смеялся: "Меня признали шизофреником в России!"
Но жена его вернулась, они снова  поселились вместе, она давала ему таблетки
от пьянства,  и он  звонил мне, уже вполне трезвый,  говоря, что  все  в его
жизни гораздо лучше, чем просто о-кей.
     И, наконец, они все приехали к нам в Санкт-Петербург  - он, его  жена и
ее дочка. Их визит прошел в суете, и хоть эта суета была не похожа на полеты
на самолете с  полудюжиной детей, но,  как  в любой другой семье с маленьким
ребенком, девочка  капризничала, не хотела есть и успокоилась, лишь заснув в
машине. Его жена была победительно-красива и гордилась своей красотой, он же
немедленно обнаружил  на  столе бутылку водки  и принялся за  нее,  как  и в
старые времена. Они уехали, пригласив нас в гости.
     Сейчас он звонит мне гораздо реже.  Его  семейная  жизнь  протекает без
особенных проблем,  и мое время, наконец, в  сохранности, потому что  наши с
ним разговоры теперь коротки: его проблемы остались в прошлом, а мои никогда
не были предметом обсуждения.

     Наши души не приемлют реальности

     Иностранный пьяница живет в согласии с  реальностью. Он ни в коей  мере
не отделяет себя от текущего существования и, напившись в уик-энд, исследует
именно житейские аспекты: поясняет, сколько раз и какого качества имел он на
неделе секс, посредством  чего развивается  его бизнес, а если  его спросят,
зачем  он  напился, он  со  всей определенностью ответит,  что  нуждается  в
релаксации, чтобы хорошо работать последующую неделю.
     Российский  пьяница, напившись, норовит, распростившись  с реальностью,
улететь так далеко, чтобы напрочь о ней забыть.
     Вот  он стоит у  меня на  пороге -  еще трезвый,  но уже  с  приятелем.
Приятеля он таскает за собой для того,  чтобы было с кем,  одному - да разве
это дело напиваться одному, ему нужна компания, общество, в котором он будет
поэтапно расставаться с текущим. Глазки его блестят, вся  коренастая фигурка
- одно сплошное ожидание, не хватает - смешно сказать, тридцати рублей.
     - Дай три! - выставляет он для наглядности три пальца.
     Его интонация и просительная - он ясно дает понять, что эти три десятки
крайне  ему необходимы - и где-то пренебрежительная - ну,  в самом деле, что
такое  три десятки! Он весь - покорность и зависимость,  весь - нетерпенье и
изумленье, что такой пустяк тормозит его стремительный уход, улет - куда, он
и сам не знает, он только знает, откуда и зачем.
     Не  в  реальности  ли  все  дело  -  целлофаново-нарядной,  устроенной,
налаженной  у  иностранного пьяницы,  и нелепой,  изнурительной,  от которой
впору нестись без оглядки - у нас?
     Вот он  сидит  в  один  из моментов  согласия  с действительностью,  не
предпринимая поползновений никуда лететь - совсем еще недавно долетался так,
что лишили  квартальной премии. Он сидит,  смотрит  в окно, рассказывает про
дачу, что посадил, сколько картошки вывез осенью, сколько оставил на продажу
до  весны, чтобы оправдать бензин. Он  говорит обстоятельно, толково.  Ясно,
что  жизнь  нелегка  - одних  рюкзаков перетаскал с  дачи  столько, что ноги
теперь колесом, но к этой жизни он привык, он  говорит о ней без отвращения,
прозаически  бубнит о  выгодности посадки тех  или иных садовых  культур,  о
ценах, сокрушенно  считает, какую  хорошую из-за пьянства потерял  премию. И
вдруг неожиданно оборачивается, подмигнув, доверительно шепчет: "Да, плевать
-  оно того стоит!" И лицо у него при этом делается такое  преобразившееся и
одухотворенное, что не захочешь, а поверишь, что, и правда, стоит.
     Но как же оно выглядит со стороны, когда, вымозжив-таки тридцать рублей
и этим  явно не ограничившийся,  он снова появляется  в дверях  все с тем же
злополучным приятелем.  Приятель  - о нем  даже не хочется говорить -  сразу
хватается за чужую гитару, дерет струны и слезливо приговаривает, что Бог не
дал ему таланта, струны, однако, дерет яростнее,  пока  я силой  не  отбираю
инструмент.  Тогда приятель  всхлипывает  и пытается смахнуть  синтетическим
рукавом выкатившуюся из погасших глаз слезу.
     Наш  герой  ведет  себя  иначе. Если улетать можно было  совместно, то,
улетев,  он путешествует где-то уже один,  никого в свои  выси не приглашая.
Его  осоловевшие очи  блуждают  отстраненно,  он  иногда  бросает изумленные
взгляды на приятеля, на меня, не понимая, кто мы  и зачем. Я пытаюсь внушить
визитерам, что где-то их ждут родственники и дела. Нескоро поняв, он смотрит
на  меня с жалостливым презрением, встает, пытаясь сохранить и равновесие, и
внутреннюю  цельность,  и,  не  глядя больше  и не прощаясь,  успев, правда,
загрести за шкирку приятеля, пару  раз натыкается на углы и исчезает из поля
зрения.
     -  Ты  выпиваешь? - однажды  спрашивает  у меня знакомая дама, кандидат
наук, ныне лаборантка, имеющая доступ к  казенному спирту. Узнав, что - нет,
интересуется: "Почему?"
     - Ну, не испытываю  потребности, - оправдываюсь я, и под ее насмешливым
взглядом прибавляю: "Да ведь и спиться можно..."
     - Ерунда, -  со  знанием дела  отрезает  дама.  -  Наши сотрудницы  все
прекрасно  держатся. Глупости,  конечно,  ужасные болтают  при  этом,  кто в
молодости был какой персик, но, в общем, у нас бывает очень хорошо...
     И  на  лице  у   нее  появляется  выражение  той  же  мечтательности  и
нездешности, что и у моего вечного попрошайки.
     Куда же стремятся мыслью все эти люди? К  невозможному, к  невозвратной
девической   красе  спешат  приникнуть  душой   крашеные  толстые  тетки.  О
невозможном, о неподвластной ему гармонии рыдает пьяными слезами неудачливый
музыкант. О чем  грезит наяву, раскачиваясь над другом,  российский пьяница,
наш герой?
     Вот он стоит на  газопроводе,  приваривая к трубе  отвалившийся фланец,
рядом, полыхнув, загорается ветошь.
     - Эй, мужик, у тебя горит! - обеспокоенно кричат из-за забора.
     -  Это  что! -  с мрачным  торжеством отвечает  он,  нехотя  затаптывая
тряпки. - Сейчас еще как рванет - вот тогда будет!
     Народ  из-за  забора  расползается  прочь.  Он же,  затоптав-таки  все,
оглядывается   и,   словно  сожалея,  что  ничего   такого   не   случилось,
разочарованно сплюнув, продолжает работу.
     -  Если кто-нибудь из нас  умрет,  - со  всей  возможной  убежденностью
говорит  иностранный  пьяница в  компании  русских  друзей,  выражая  высшую
степень  человеческого расположения, - если кто-нибудь из нас  теперь умрет,
остальные обязательно приедут на его похороны!
     И, выдав  это, оглядывая собеседников честными синими  глазами, ожидая,
видимо,  благодарных  рукопожатий  и  взаимных  уверений  в  вечной  дружбе,
иностранный  гость  никак не  может  понять, что такого веселого  он сказал,
почему его искренние  слова тонут в  шутках, прибаутках и просто хохоте. Что
смешного нашли в  них эти уже не очень юные русские? Разве они не собираются
умирать?  А если  собираются, разве  не приятно  им знать,  что  он,  понеся
убытки,  бросит дела  и примчится,  чтобы проводить  их в последний  путь? И
бедолага, живущий в полном согласии с реальной жизнью, обижается и ничего не
понимает.
     Наши души реальности не приемлют. Мы  отвергаем обыденность,  в которой
живем, в которой надо монотонно делать одно и то же, попутно старея и умирая
в конце. Нам хочется чего-то иного, пусть  ужасного, но необыкновенного. Кто
может,  урывается в  творчество  или  политику, кто не может, напивается. Мы
бунтуем  против  раз  и навсегда заведенного,  не  нами  намеченного порядка
вещей. Наверное, когда  жизнь станет обеспеченной  и спокойной, наши потомки
смирятся,  примут  ее, как есть,  и станут спокойно трудиться, довольствуясь
житейским комфортом. И их души перестанут без толку рваться ввысь.


     О, Америка. . .

     О,  Америка,  великая  страна удивительных  возможностей,  вот твой сын
странствует по  широким  российским  просторам.  Он  путешествует  со  своим
рюкзаком  от Сибири до Санкт-Петербурга, он  снабжен туристскими  картами  и
путеводителями, по  которым он может самостоятельно найти дорогу. Он носит с
собой собственные тапочки, чтобы надевать их,  входя в квартиры, потому  что
он все  знает о  русских  обычаях и привычках. Это  не первый его  приезд, а
всего  лишь  очередной, он  говорит по-русски достаточно  хорошо,  чтобы его
понимали, он  часто  улыбается, повторяет "Хо-ро-шо!", и это значит,  что он
счастлив в России.
     Какова же цель его поездки? Он ищет жену. Он приобрел множество адресов
черноволосых  и  черноглазых украинских девушек в  длинных  черных юбках,  с
множеством  золотых цепочек  на  шеях, с  золотыми  кольцами  на  пальцах  и
тяжелыми серьгами  в ушах,  разгуливающих  на высоких каблуках и при  полной
косметике  даже в  самые жаркие  дни пылающего  украинского  лета. Он  купил
адреса  и  сибирских  девушек с  их  упругими щеками, привычными к  жестоким
морозам,  с  их  заливистым волнующим смехом и спортивным телосложением.  Он
хочет  увидеть  и  утонченных  и бледных  петербургских девушек с их неяркой
красотой, ироничными улыбками, нерешительными жестами.
     О, Америка, как ярка и широка твоя слава! Сладкоголосый восточный певец
распевает  на турецких пляжах "О, Америка!". Улицы любого российского города
украшают рекламные плакаты Колы и Мальборо: улыбающиеся энергичные мужчины и
красивые  светловолосые  девушки  едут на  джипах  по залитым солнцем горным
дорогам,  приглашая "почувствовать запах  и вкус Америки".  Много мужчин и в
России, но они не олицетворяют и крохотной частицы этого рая, в то время как
американский путешественник - его живое воплощение.
     Ему сорок лет, он  - один из служащих большой корпорации, но его акцент
чарует русских девушек и, встретив его, они думают также обо всех счастливых
людях с  рекламных плакатов,  и глаза  их начинают  сиять от мысли,  что эта
сказка может сбыться и для них, и взгляды их,  обращенные к  американцу, уже
полны восхищения.
     И  он  убеждает  своих ленивых и колеблющихся  друзей  последовать  его
примеру и поехать в Россию в поисках спутницы жизни. Сам же он, как усердный
старатель  в  поисках  единственного  самородка,  готов  переработать  также
глубокие слои  пустой  породы.  Его  можно  видеть  каждый  вечер  с разными
девушками за  стеклом одного и того же кафе,  он тщательно изучает возможных
претенденток,  сравнивая  новых  с  теми,  которых уже  встречал. Это скорее
работа,  чем удовольствие, письма, телеграммы и  мейлы  сопровождают его  на
этом  долгом пути,  некоторые  послания  -  лишь  дружеские  приветствия,  в
некоторых  заботливые  советы  по поводу  теплой  одежды для суровой русской
зимы, в некоторых - тоска по страстной любви, а ему надо сохранить все это в
памяти, ему нельзя ничего  упустить, надо охватить как можно больше девушек,
чтобы,  в конце  концов,  выбрать лучшую. И  хотя  девушки,  с  которыми  он
встречается, часто  очень симпатичны,  а  некоторые,  и в правду,  близки  к
идеальному  образу,  который  он стремится  найти, все  же,  встретив  самую
красивую, умную  и  блестящую девушку,  он  никак  не  может  остановиться в
поиске,  потому что предположить, что  еще более красивая, умная и блестящая
девушка не ждет его впереди, значит предположить, что Вселенная конечна.
     Так  он  и  бродит   по  широким  Российским  просторам  -   неутомимый
путешественник, опытный старатель. Ему известны уже и черные точки на карте,
недоступные  западному  воображению, расположенные  далеко  от паукообразных
красных  нитей  пересечений  дорог.  Он  проверяет по  очереди  все  дальние
населенные  пункты,  потому  что  считает,  что самые подлинные  девушки, не
испорченные еще цивилизацией, встречаются именно там.
     Да,  он  по-прежнему  путешествует  где-то  со  своим  рюкзаком, полным
девичьих писем, телеграмм и мейлов, овеянный мечтаниями столь многих девушек
о своей чудесной стране.  Но  вся эта  почта,  увезенная домой для  будущего
обзора  - единственное, что пересекает вместе  с ним американскую границу на
то время,  когда  его бесконечный поиск временно  прерывается до  следующего
отпуска, до следующего года.
     Русская классическая литература

     Он не читал русской  классической литературы,  он  не  знал Толстого  и
Достоевского с их глубоким проникновением  в  неуловимые нюансы человеческой
души.  Он  имел  дело  с  компьютерами,  он  был  блестящим программистом  в
знаменитой  американской фирме,  его хобби  были  тоже компьютерные  игры  и
Интернет, он смотрел в компьютер на работе,  другой компьютер стоял  дома  у
его кровати.
     Он был некрасив. Он не был и остроумен. Хорошо разбираясь в причудливых
комбинациях  алгоритмов,  он не  слишком  хорошо  владел  игрой  слов  и  их
значений. Женщины не  находили его ни интересным,  ни привлекательным. Но он
был  горд,  он  никогда  не делал первого шага, он ждал,  что  женщины  сами
выкажут ему свое  расположение.  Обычно  он  ждал  напрасно, и, кажется, уже
расстался с мечтой о семейном счастье. Кошка  заменяла для него  семью,  она
ждала его возвращения с  работы, играла и мурлыкала,  когда он  ее гладил. К
тридцати  трем годам  он  привык к своей одинокой жизни,  но  однажды ночью,
странствуя в Интернете, он  увидел лицо русской девушки на  сайте знакомств.
Девушка была  блондинкой,  у нее  были большие  голубые  глаза и  ангельская
улыбка, и он подумал, что и тень надежды приблизиться к такой  красоте  была
бы за пределами его желаний.
     Он  не  читал  русской классической  литературы, он  не мог  вообразить
множества  побуждений,  которые могут  легко  уживаться  в одной  и  той  же
человеческой душе.  Он воображал, что человеческая природа, как и компьютер,
принимает лишь дискретные значения, он считал, что  хорошие  люди энергичны,
всегда улыбаются, довольны  собой, поэтому здоровы и хорошо выглядят. Плохие
люди, наоборот, в глубине души всегда вынашивают злые умыслы, поэтому они не
умеют широко улыбаться, их лица мрачны, они нездоровы и несчастны.
     Девушка была красива, улыбка ее была хороша, поэтому она никак не могла
быть плохим человеком. Он заказал ее адрес и начал писать.
     Его первое письмо было длинным. Он был честен. Он сразу сказал девушке,
что он некрасив, и что ее красота  за пределами его мечтаний. Он поделился с
ней своими  философскими  идеями, тем, что он никогда  не хотел иметь детей,
потому что мир и так перенаселен, а он чувствует за него ответственность.
     Девушка не  описывала свою жизнь подробно. Она писала только, что любит
танцевать,  выходить  в свет,  любит  цветы,  духи,  элегантную  одежду. Она
ответила лишь  на  один единственный вопрос  из  его длинного  списка  -- на
вопрос о  детях  -- она  тоже не хотела  их иметь. Девушка не  писала, что с
самого  раннего  детства  ее  мать  интересовалась только мужчинами, которых
постоянно  меняла,  и  вместо того,  чтобы  играть  самой,  девушка  нянчила
маленького брата, поэтому  она ненавидела детей. Девушка не писала, что один
из  мужчин  ее  матери однажды пытался  ее изнасиловать, и хотя мать  успела
пресечь эту попытку, девушка с  тех  пор не доверяла мужчинам и предпочитала
компанию  подруг.  Но  опять  же  мать послала  ее фото  и  анкету в брачное
агентство, потому  что присутствие  взрослой  красивой  дочери  рядом с  нею
начало  привлекать   мужское  внимание,   которое  она   по-прежнему  хотела
привлекать сама.
     Девушка   не   обратила   внимания  на  первое   письмо   американского
программиста. Даже и переведенное,  оно показалось ей длинным и скучным, она
не поняла его смысла,  и,  зевая, не дочитала  его до конца. Получив от него
цветы  и  подарок  ко  дню  рождения,  девушка  начала   читать  его  письма
внимательнее, она  подумала, что  отъезд  в Америку  мог  бы  стать  хорошим
решением  семейных  проблем и  способом  улучшить свою жизнь  в счастливой и
богатой части света.
     Они  решили встретиться.  Он  захотел  сделать ей  еще один  прекрасный
подарок, он спросил,  не  хотела бы она поехать  с ним в морское путешествие
вокруг Европы, которое принесло бы ей радость, как бы ни сложились дальше их
отношения. Она никогда не была за границей и согласилась, поставив  условие,
что они поедут в разных каютах.
     Девушка была  не избалована жизнью, жизнь никогда не была к  ней щедра,
девушка  очень  хорошо  усвоила, что не  следует отказываться, когда  что-то
невероятное и неожиданное идет в руки. У девушки не было высоких побуждений.
Если бы даже они у нее и были, она бы рассматривала их, как непозволительную
роскошь.  Единственный  мужчина  в  ее  жизни,  которого  она  вспоминала  с
удовольствием,  был  пастух из  деревни,  где жила ее  бабушка, простодушный
парень с громким смехом и бронзовым от загара лицом, который играл с ней и с
другими ребятами и  приносил им ягоды из полей. Позже, глядя на вечно пьяных
друзей своей матери, она  начала  считать всех мужчин  враждебной силой, она
думала,  что коль  скоро  нельзя от них раз  и  навсегда избавиться, женщина
должна хотя бы использовать эту силу в своих интересах.
     Когда  программист  приехал в  Санкт-Петербург,  и  она  увидела его  в
аэропорту, он не понравился ей, как не нравился и многим другим женщинам. Ей
было  все  равно,  она  и  не  ждала  ничего  иного. Но  когда  программист,
пораженный ее  реальной красотой,  попытался робко ее обнять, она отпрянула,
и, боясь повторить свою попытку, он ее даже и не поцеловал.
     Они поехали  в  путешествие,  посещая  страны,  города,  многочисленные
магазины, где он покупал ей все, что она хотела. Он не думал о деньгах, они,
и в правду, не были  нужны  ему  ни  на что, кроме  любви, другими способами
достижения счастья были  преданность и терпение.  Он не мог даже представить
себе, что, в самом деле, было  на сердце у девушки,  он лишь верил, что рано
или поздно  она оценит его  любовь и подарит в ответ свою. Тем временем,  он
пытался  задавать  ей  вопросы,  чтобы  лучше ее  понять,  но  она  отвечала
уклончиво. Тогда он попытался выразить свои философские взгляды, он говорил,
как высоко он ценит личную свободу, но она лишь смотрела на него с улыбкой и
предпочитала перевести разговор на обсуждение мест, которые они  посетили, и
вещей, которые они купили.
     Она любила  покупать новые вещи и с радостью принимала красивые платья,
она ими восхищалась,  надевала их на  дискотеки, жалела,  что программист не
умеет танцевать, и каждый вечер,  пожелав ему спокойной ночи, входила в свою
отдельную каюту и вздыхала, думая, что если бы она  была здесь  одна, она бы
танцевала до утра в своих новых платьях. Утром,  сумев отстать от туристской
группы, он  пытался  завести с  нею разговор об их общем будущем, но девушка
немедленно  проявляла усиленный интерес к  экскурсии, догоняла группу,  и не
хотела пропустить ни одного слова гида.
     Он не читал русской классической литературы,  у него не  было ключа для
проникновения  в души других  людей, он хотел  и не мог разгадать загадку ее
тихой улыбки, с которой она молча смотрела на него и  слушала  его слова, он
просто  отдал  в  ее руки  свою  судьбу,  веря,  что  девушка,  которая  так
прекрасна, может быть только щедра и добра.
     Попрощавшись с ним после  путешествия, девушка  не обещала  ему  ничего
конкретного, но после возвращения в Санкт-Петербург, она потеряла работу, не
могла  найти  другую,  ее  мать  и брат  уехали в  другой город к очередному
мужчине, и ей не у кого было занять денег, даже чтобы заплатить за квартиру.
Когда программист, звонивший ей каждый вечер,  узнав об ее  обстоятельствах,
предложил ей  свою помощь,  она приняла ее, решив, что  жизнь с  американцем
будет, по крайней мере, обеспеченной и  спокойной,  и она согласилась начать
процесс оформления документов, чтобы поехать к нему в Америку.
     Ей казалось,  что она приняла правильное решение,  потому что в  России
она не могла ждать ничего хорошего, и едва ли могла рассчитывать, что кто-то
еще  так же  будет также  заботиться  о ней, как ее программист. И все же ей
было  куда  приятнее быть одной или с подругами, чем  с  ним вдвоем, длинные
разговоры с ним по телефону казались ей такими скучными. Каждый раз, услышав
его  звонок,  она  брала вязальные спицы  и усаживалась вязать  себе свитер,
одновременно  разговаривая,  не  желая  тратить  время  зря, выслушивая  его
признания,  пытаясь  одновременно делать и  что-то  полезное. Она испытывала
облегчение,  когда заканчивался их  очередной разговор, она  думала, что,  к
счастью,  программист  работает  и не сможет до  отпуска  приехать в Россию,
также понадобится время и для подготовки документов.  В глубине души она все
же  надеялась, что  что-нибудь случится  до тех пор,  когда ее отъезд к нему
станет реальностью.
     Что  касается  программиста, он также  хотел и не  мог поверить  в свое
счастье,  он постоянно спрашивал ее, на  самом ли деле она решила приехать к
нему в Америку, а иногда он просто молчал, слушая ее дыхание где-то далеко.
     Однажды,  услышав  в   телефонной  трубке  английскую   речь,  она  уже
потянулась к своим спицам, но оказалось, что это другой мужчина, австралиец,
заказавший ее  адрес  в том  же агентстве. Австралиец находился в то время в
Санкт-Петербурге, он предложил ей встретиться, и, надев одно  их своих новых
красивых платьев, она пошла в нем на эту встречу.
     У австралийца были  яркие  черные глаза, черные  блестящие волосы,  его
лицо было обожжено австралийским солнцем, смех был громкий, юмор грубоватый.
     Он очень серьезно сказал девушке, что в Австралии  не хватает женщин, а
ему нужна жена,  чтобы ухаживать за ним и следить за  его домом на ферме. Он
также хотел иметь  детей, он хотел иметь много  детей,  он  ничего не знал о
перенаселенности  мира. Австралиец очень откровенно  ей сказал, что  она ему
понравилась, он всегда хотел встретить похожую  на нее девушку-блондинку, но
он тут  же  прибавил, что  у него очень мало  времени, потому что коровы  на
ферме  должны  скоро телиться.  Он попросил ее дать  ему  определенный ответ
немедленно, потому что у него, и правда, мало времени из-за коров, ему  надо
успеть и найти жену, и вернуться на ферму не позднее, чем через неделю.
     Девушка хихикнула,  но, глядя  в его  бронзовое  от загара простодушное
лицо,   видя,   как  он   невозмутимо   ест   пальцами   колбасу,  игнорируя
многочисленные  ресторанные  ножи  и  вилки, девушка  вспомнила  пастуха  из
бабушкиной  деревни,  снова  хихикнула  и  почувствовала,  что   ее  обычная
напряженность  покинула ее,  и  что внутри у  нее что-то растаяло.  Улыбаясь
австралийцу, который серьезно ждал  ее ответа, она  сама не заметила, как ее
губы сказали "да".
     Возвратившись  домой,  она  первым  делом  убрала  далеко в  шкаф  свои
вязальные  спицы, а,  услышав звенящий в урочное время звонок  программиста,
села  рядом  с  телефоном  и, глядя на аппарат, ждала, пока он  не  закончит
звонить.
     И она написала ему короткое письмо  с  просьбой  простить ее, благодаря
его за все, что он для нее сделал, обещая помнить  его и остаться его другом
на всю жизнь.
     Очень  скоро она  уехала в Австралию, вышла  замуж за  фермера и начала
новую жизнь, заботясь  о нем  и  его доме, наблюдая, как телятся его коровы,
засыпая  в  его объятиях, и совсем позабыв  о былой  ненависти  к детям, она
вскоре уже с радостью ждала своего первенца.
     А  программист  продолжает  сидеть  за  компьютером, работает, играет в
игры, путешествует в Интернете. Иногда он  отводит глаза от экрана и смотрит
то ли за окно, то  ли в себя, и во взгляде его много невысказанных вопросов.
Но так как он не читал  русской классической литературы, он  по-прежнему  не
знает, что может его утешить и помочь получить ответы.
     Своя ноша

     Мы  провели целый день вместе: он  приехал в наше  брачное агентство, я
его встретила, отвезла на квартиру,  помогла с билетами на юг, куда ему надо
было вскоре лететь, организовала  его встречи с женщинами на предстоящие два
дня его визита.
     Он  был большой  и  молчаливый. Говоря,  он делал паузы между  словами.
Просматривая  анкеты, он легко и уверенно касался моего плеча, говоря, что я
буду его гидом во  всем, спрашивая о моем мнении о претендентках, откладывая
все рекомендованные  мною анкеты в  стопку выбранных, будто не желая обидеть
ни женщин, ни меня.
     С  ним было  легко  молчать.  Он  не  относился к  людям,  произносящим
ненужные слова, молчать с которыми -- тяжелый труд. Забронировав ему билеты,
мы  сидели в кафе, ели гамбургеры  и  смотрели в  окно,  изредка обмениваясь
несколькими  словами.  Он  говорил,  что в юности был пилотом  вертолета  во
Вьетнаме,  и я  смотрела  на него с любопытством.  Я понимала,  что он знает
вещи,  которых  я  вообще не  знаю, и  молчание  его казалось мне  еще более
значительным,  он  хранил  неизвестное  знание,  его  можно  было сравнить с
айсбергом, лишь верхушка которого видна над волнами.
     Позже, снова просматривая анкеты, мы немного поговорили о выражении "не
материалистка", которым характеризовали себя некоторые женщины, и которое он
не мог понять. Я объяснила, что воспитанные при социализме с его отсутствием
материального  стимула  к  чему бы  то ни  было,  многие русские  до сих пор
стремятся к достижению лишь нематериальных целей.
     -- Я материалист, -- возразил он и сказал, что  держит в гараже дорогую
спортивную  машину  и  несколько Харлеев лишь из гордости  обладания. Сказав
это, он посмотрел на меня, словно спрашивая, поняла ли я.
     Я улыбнулась, сказала, что  мы еще не достигли такого уровня  понимания
вещей, и мы продолжили просматривать анкеты.
     Он был  пятидесятилетним вдовцом с двумя детьми.  Он  говорил о детях с
нежностью.  Он сказал, что ни одна  из его американских  подруг не была  ему
верна, поэтому он и решил искать жену в России. Он просил меня также сказать
женщинам, что он очень  богат, и в его голосе не было хвастовства,  когда он
произносил эти слова, а словно тяжесть ноши, которую надо нести.
     До  того,  как начать звонить  женщинам,  я спросила его, а  что бы  он
выбрал: сделать  что-то хорошее  для близкого человека или заработать  денег
для себя, и он сказал, что и так достаточно богат, и деньги ему не  нужны. Я
предположила,  если  бы он был беден, как  бы он  тогда поступил, и, подумав
немного, он  подтвердил, что  все равно, он бы  предпочел  доставить радость
близкому  человеку, и я с  удовлетворением заявила,  что, значит,  и  он  не
материалист, и он улыбнулся и сказал, что это не так.
     И мы  начали звонить женщинам, которых  он  хотел встретить. Услышав от
меня,  что  претендент  богат,  даже  "не  материалистки"  воспринимали  это
известие с легким вскриком или изменением интонации, ни  одна  не отказалась
встретиться с ним. Вечером, когда все было сделано,  я положила заработанные
деньги в кошелек, пожелала ему удачи и ушла.
     На следующий день, когда  он встречался с женщинами, погода была  такая
ужасная, какая  редко  случается  в апреле: снег  и  град. Глядя за окно,  я
думала, как не  повезло ему с погодой, но он позвонил  вечером, поблагодарил
меня, сказал, что, несмотря на погоду, все его встречи прошли прекрасно.
     На следующее утро он полетел на юг, в  одну из бывших республик бывшего
СССР,  где у него  был  опасный бизнес и  хобби -  археологические раскопки,
поиски исторического сокровища, которые он вел  там, несмотря  на  опасности
гражданской войны.
     И, вернувшись домой, он прислал мне email из Америки, благодаря за все,
обещая  вернуться  в  июне. Очень  скоро  одна  из  женщин,  с  которыми  он
познакомился,  начала звонить мне,  спрашивая  о моих  впечатлениях  о  нем,
рассказывая, что он  звонит ей почти каждый день, и что она уверена, что она
ему понравилась больше всех.
     Ее  звали  Елена,  она  была  учительницей  английского,   она  снимала
маленькую  комнату,  в  которой  жила  с  сыном.   Я  помнила  ее  из-за  ее
разговорчивости: заполняя ее анкету,  я исписала весь лист ее увлечениями  -
всеми видами  искусств, гороскопами, йогой, всеми чертами характера, которые
только  можно вообразить, и  все же она потом  еще  раз  звонила  и  просила
добавить, что у нее красивые руки.
     Она  то  и  дело  находила   предлоги  звонить  мне,  чтобы  поделиться
последними  мыслями,  подтверждающими,  что они  с  ним идеальная пара,  она
просила  послать ему срочные  сообщения, или беспокоилась,  а вдруг ее ответ
потерялся. Она также часто говорила о его прекрасном доме, который видела на
фото, о множестве людей, работающих в его фирме, и  энтузиазм, с которым она
говорила  обо  всем этом, понемногу становился привычным, как будто  она уже
привыкала к чему-то, прежде ей неизвестному, и я улыбалась, вспоминая  слова
"не материалистка", которые присутствовали и в ее анкете.
     Я знала, он также звонил и другим женщинам - серьезной женщине, занятой
бизнесом, и  другой женщине,  вечно ремонтирующей свою  старую  машину, и  я
советовала  Елене быть терпеливее и  осторожнее,  но email,  которые она ему
посылала, были  полны экзальтации, она собиралась посвятить ему  книгу своей
жизни, каждая  глава которой  должна  была  быть  письмом,  посланным к нему
заказной почтой.
     Письма, которые  он посылал ей через меня, были такими же  спокойными и
лаконичными, как и он сам. Он  ответил на ее вопрос, почему он выбрал именно
ее,  говоря, что у  нее  хороший английский, и  что она нормальная  женщина,
достаточно  худая,  чтобы  пройти  в  дверь,  и  достаточно  толстая,  чтобы
выглядеть   здоровой.  Он  также  написал  ей  о  своем  дедушке,   которому
исполнилось  сто  три  года,  и  который до  сих  пор  наслаждался  простыми
радостями  жизни,  он  говорил,  что  и  сам он тоже собирается так жить,  и
надеялся, что его следующие пятьдесят лет будут еще лучше.
     Однажды  я назначила  Елене встречу  в офисе, чтобы она  пришла забрать
письмо,  но  сама  я  забыла  его  напечатать.  Я позвонила  ей, извинилась,
попросила  ее прийти  на следующий день, но она так расстроилась, даже голос
ее задрожал от  слез, и мне  пришлось уходить из офиса  раньше, чтобы успеть
распечатать  письмо  дома и подойти с ним для  встречи  с  ней к  ближайшему
метро.
     Внезапно  он позвонил  мне, и,  как  всегда медленно, сказал,  что  ему
кажется,  что Елена слишком много беспокоится,  но в целом, все три женщины,
которым он пишет, такие милые, что он так и не может решить, кого выбрать. И
вспоминая ее звонки, думая, что старательность  должна быть вознаграждена, я
сказала:  "Выбери  Елену, она так  о  тебе заботится", и укоризненные образы
серьезной  бизнес-леди  и женщины-шофера со  сломанной  машиной на мгновение
появились у меня перед глазами.
     А через месяц Елена снова начала в отчаянии мне звонить, говоря, что он
приезжал к ней, все  было чудесно, каждый день  они посещали театры, музеи и
даже  сеансы  коллективной  магии,  на  которых  они генерировали  радость и
счастье для всего мира. Потом она проводила его в аэропорт, он  снова должен
был лететь  на  Юг, и  последнее,  что  она  сказала ему,  уже  ощущая  себя
заботливой  женой, то, что им  надо купить ему  новые кроссовки,  потому что
старые  истрепались. Но он не вернулся,  не позвонил  и  не написал ей,  она
безуспешно  пыталась ему  звонить  и посылать факсы, и  я думала,  что такой
человек, как он, и должен был исчезнуть именно так - без  слов и объяснений.
Она просила  меня  послать  ему email, но  после переустановки  компьютера я
потеряла его адрес и не могла с ним связаться.
     И  она  продолжала  попытки  поиска,  пока кто-то  на другом конце  его
молчащего телефона не сказал, что  на Юге с ним произошел несчастный случай,
и что он лежит там в больнице. Мы  обсуждали новость с тяжелым сердцем, хотя
Елена  и была  полна  энтузиазма его найти.  Но  скоро  она пришла ко мне  в
мрачном  настроении,  сказала,  что  ее  поисковая  деятельность  увенчалась
успехом. Чиновники в посольстве уверили ее, что он уже давно уехал из России
домой, и то же подтвердили таможенные чиновники, которых она также привлекла
к поиску.
     Она  смотрела на  меня изумленными и несчастными  глазами,  спрашивала,
действительно ли он  был  тем,  за кого себя выдавал, или,  может, чиновники
ошибаются.
     И  мне казалось, что она, на самом деле, предпочла  бы поверить, что он
лежит где-то в больничной  палате в Азии, тяжело раненный, мечтая, чтобы она
прикоснулась  к нему  своими  красивыми руками, беззвучно  повторяя бледными
губами ее имя.
     Что касается меня, я чувствовала себя виноватой, сама не знаю за что, я
предпочла  бы  поверить, что он наслаждается следующими пятьюдесятью  годами
своей неизвестной и неподвластной чужому  влиянию  жизни где-то  там далеко,
что он, как и прежде, большой, молчаливый, независимый и богатый.
     И,  сжимая  в  отчаянии  пальцы,  она  говорила мне  про три работы, на
которых  она  работает, чтобы обеспечивать  сына и платить за  комнату.  Она
вспоминала фотографии его прекрасного дома и здания фирмы, и  мне  казалось,
что прощание  со всем этим  было  для  нее  не менее  болезненным, чем с ним
самим.
     И, вспоминая его усталую интонацию, с которой он говорил,  что он очень
богат, я пожелала, чтобы каждому из нас было легче нести свою ношу.
     Санкт-Петербург

     Она приехала в Санкт-Петербург из маленького южного городка, где весной
и летом  благоухали цветы,  где жизнь текла неторопливо, и люди были слишком
ленивы,  чтобы  спешить,  где жаркое  солнце  и  сочные фрукты,  растущие  в
прекрасных  садах, заставляли их ценить текущее мгновение больше, чем высшие
цели далекого будущего.
     Но  прекрасные пейзажи  пышной южной природы  не вдохновляли Веру.  Она
мечтала  о  необыкновенных  событиях  неизвестной жизни, знаменитый  далекий
город влек ее  своим торжественным  именем и  таинственной  славой.  Окончив
школу, она покинула дом ради дальних огней Санкт-Петербурга.
     В  Санкт-Петербурге  она  поступила  в  университет.  Она поселилась  в
общежитии  на окраине,  застроенной одинаковыми домами, стоящими  на похожих
друг  на друга улицах. В свою первую санкт-петербургскую зиму она  училась и
работала, у  нее не  было ни знакомых, с которыми можно  было бы исследовать
незнакомый город, ни времени  для этого. Ей  не  нравилась холодная зима, и,
сидя за столом в  выходные,  делая университетские задания, кутаясь в теплый
платок, глядя в окно, она видела  холодный розовый закат над коробками домов
и удивлялась, как не  замерзают люди, собравшиеся на очередной  политический
митинг  на площади, видной из ее окна, и гадала, что ждет ее в этом холодном
городе.
     Весной  она влюбилась. Ее любимый  был мечтателем со звездами в глазах,
он  был захвачен  демократическими преобразованиями  в  стране  в  те первые
счастливые  перестроечные  годы. Он произносил  длинные взволнованные речи о
новом и счастливом демократическом пути России, он как будто опьянел от всех
новых чудесных  свобод. На каждое свидание  он  приносил с  собой журнал  со
вновь опубликованным, ранее запрещенным  романом или  статьей  для Веры. Она
запоем читала их по ночам, забывая об учебе, она с волнением узнавала о том,
как люди  противостояли тирании, о  силе их воли, о трудностях,  которые они
сумели преодолеть на пути к своей высшей цели.
     Вера и ее друг бесконечно долго гуляли вдоль  всех этих длинных  прямых
улиц и набережных каналов, Вера одновременно влюбилась и в юношу, и в город.
Ее захватили призрачные белые  ночи  той  весны:  город казался ей творением
мрачного  и  романтического художника,  он  был  нереальным,  казалось,  его
вот-вот поглотят трепещущие сумерки, и в любой момент он может исчезнуть без
следов,  поэтому  надо использовать каждую  минуту жизни, чтобы  смотреть на
него, восхищаться и пытаться запомнить.
     К концу лета друг Веры  разочаровался в том,  как  в  стране проводятся
реформы, говоря, что это путь к государственно-монополистическому режиму. Он
решил  создать  свою  собственную  партию,  он  начал  носиться  по  городу,
встречаясь со множеством людей и  собирая подписи.  Вера тоже  хотела делать
все  это вместе  с  ним, она  мечтала помогать ему  воплощать  в  жизнь  его
необыкновенные устремления, но  другая девушка начала появляться рядом с ним
чаще, чем Вера, и в сентябре они расстались.
     Вера  начала  ходить вдоль  набережных  одна.  Город  сочувствовал  ей:
голодный запах  осени  стоял  в  воздухе,  желтые и золотые листья  плыли по
неподвижной  черной воде, настроение у города было таким же грустным,  как и
Верино   настроение.   Глядя  на  купола   церквей,  как  нежданный  подарок
вырастающие из переулков, проходя  по маленьким круглым мостикам, по которым
она гуляла с любимым, Вера думала, что она не совсем одинока, потому что, по
крайней мере, город был с нею, ободряя ее и обещая ей что-то впереди.
     Годы Вериной учебы были спокойными  и  похожими  один  на другой. У нее
появилась подруга, с которой она выезжала в центр города по выходным. Каждый
камень  там стал теперь Вере знакомым, и,  проходя по узко-серым  улицам при
медленно  падающих  в  них  снежинках  и  мягко  шуршащих  по матовому снегу
машинах, Вера думала, что город - как большая  коммунальная квартира для его
обитателей,  и  хорошо,  что им  всем каждый вечер надо возвращаться в  свои
настоящие  дома,  иначе  они так  и бродили бы по  великолепному  дому своих
мечтаний в поисках того, что не сумели найти в реальной жизни.
     Когда Вера окончила университет,  ее профессия оказалась не нужной. Она
устраивалась на  одну  за другой случайные работы,  она жила  все в  том  же
общежитии, ей удавалось зарабатывать лишь очень маленькие деньги, и у нее не
было  ни малейшего представления, что  с собой  делать дальше. В  это  время
город начал вызывать у нее раздражение. Санкт-Петербург изменился: на улицах
появились огни ресторанов, казино и роскошных магазинов, появились там также
и  нищие. Санкт-Петербург начал  казаться  Вере  обыкновенным обманщиком, он
никогда не выполнял своих обещаний, он  расцветил свои улицы  новыми  огнями
роскоши для незнакомцев, а те, кто действительно любил его,  остались нищими
и несчастными, значит, этот город не заслуживал ни преданности, ни любви.
     В  это  время Вера  записалась в брачное агентство, думая, что раз  все
высшие  цели,  к которым она стремилась,  оказались здесь недостижимы, будет
лучше покинуть Санкт-Петербург ради иных далеких стран, увидеть новые  места
такого широкого мира, наполнить свою жизнь чем-то неизвестным,  хоть она еще
не представляла, что это может быть.
     И  очень  скоро  она  начала получать  письма из  Калифорнии.  Человек,
который  ей писал, был застенчивым и тихим. Он робко выражал свое восхищение
Вериной скромной красотой, он говорил, что был бы счастлив  назвать ее своей
женою, и хоть он  не мог предложить ей многого, но он мог предложить ей свою
любовь.
     Его письма  казались Вере слишком обыденными. Она бы предпочла описания
полной  до краев жизни,  которую она  смогла  бы с  ним разделить. Но  жизнь
человека, пишущего Вере, была монотонной - каждое утро он ездил на машине на
свою однообразную работу, а  вечером вел машину обратно  домой. Он всю жизнь
искал  любви женщины, и не мог ее найти, но самым заветным его желанием было
наполнить жизнь истинной любовью.
     Он был тоже мечтателем, но в глазах его не  было звезд, а только теплый
и  ровный  свет  преданности  и  посвящения.  Вскоре он  приехал  к  Вере  в
Санкт-Петербург, и  в реальной  жизни  она  произвела  на  него  еще большее
впечатление,  чем  на  фотографии. Он  восхищался  строгим взглядом  Вериных
серьезных  глаз,  полных  невысказанных  вопросов.  Он  чувствовал,  что  ей
недостает чего-то в жизни, он не мог понять,  чего, ему хотелось думать, что
это тоска по любви, и он страстно хотел дать Вере то, чего ей не доставало.
     Он  также восхищался и городом, самым живым городом  в  мире, по прямым
улицам   которого   можно   было   ходить   в    окружении   людей.   Старые
санкт-петербургские  дома,  которые хранили так  много тайн  жизней  ушедших
людей, будто  подсказывали  ему, что  жизнь сложна, смысл ее смутен и скорее
неразличим,  и  это  казалось   американцу  гораздо  ближе  его  собственным
представлениям, чем идея полной ясности, присущая его родной стране.
     Вера не  разделяла восхищения американца. Она  сопровождала его во  все
эти  места с яркими огнями витрин,  но они не вдохновляли ее - это был чужой
город, с которым у нее не  было общего. Когда американец спросил, поедет  ли
она с ним в Америку, она ответила: "Я не  знаю",  потому что сразу подумала,
что Америка  для  нее  может  оказаться  такой  же  чужой,  как  этот  новый
Санкт-Петербург  с сияющими  витринами. Мечта американца о простом  семейном
счастье  казалась ей  поверхностной  и  неважной,  но, в  конце  концов, она
согласилась  поехать  с  ним в  Калифорнию,  убеждая  себя, что там для  нее
начнется  новая  жизнь,  она  думала, что надо  начать что-то новое  в новом
чудесном месте,  пусть даже  и жизнь с  человеком, в глазах которого она  не
видела звезд.
     Вернувшись  домой в свой маленький  скучный городок, где  мексиканцы  в
праздники палили в воздух из ружей по ночам, американец  не мог забыть Веру.
Он вспоминал ее рассеянный взгляд, грусть в ее глазах, причину которой он не
мог угадать, он чувствовал боль от  разлуки с нею, он хотел  вернуться к ней
как можно скорей.
     Он также вспоминал и серые улицы  с прекрасными и обветшалыми зданиями,
высокомерно  хранящими недоступное знание, он желал  снова  ходить по ним за
руку с Верой.  Он хотел слышать, как  автоматический голос в метро объявляет
остановки, он хотел ехать вверх по длинному эскалатору,  наблюдая, как  люди
едут вниз, хотел снова чувствовать ветер с залива, дующий в лицо.
     И он  написал  Вере,  что  понимает,  как  тяжело  будет ей покинуть ее
прекрасный город, поэтому  он задумал  найти  работу в американской фирме  в
Санкт-Петербурге,  снять  там  квартиру,  создать  для Веры  уютный  дом, и,
укрывшись от всего,  что может ее  потревожить, наслаждаться  всем  тем, что
может им предложить жизнь.
     Прочитав его письмо,  Вера  улыбнулась, взглянув на  красивые  книжки о
Калифорнии, которые  он ей привез. Думая,  что  ему отвечать, Вера  вышла на
улицу, пошла вдоль  площади,  закрывая лицо от холодного ветра,  и  заметила
группу  людей  под  флагом,  снова собравшуюся на митинг. Она приблизилась к
ним, и  вдруг ее  сердце упало: она узнала своего любимого -- стоя на пустом
ящике, как на трибуне, сверкая глазами, он произносил речь.
     Он похудел,  его  черты  заострились,  его  одежда была поношенной,  но
звезды в его глазах сияли еще ярче. Много людей отделяло его от Веры, но она
сразу заметила,  что женщины  рядом  с ним нет.  Из-за сильного ветра она не
очень  ясно слышала, о чем он говорил, но все  же  могла  различить,  что он
клеймил   правящий   режим,  что  лозунги,   которые  он   произносил,  были
экстремистскими, она заметила несколько  крепких молодых людей вокруг  него,
кидающих по  сторонам  беспокойные взгляды, и  подумала, что  митинг, скорее
всего, нелегальный, и что молодые люди, наверное, озабочены тем, что милиция
может приехать в любой момент.
     Когда  митинг  закончился,  Вера  смогла  протиснуться сквозь  толпу  и
подойти к  своему другу. Он  быстро посмотрел  на нее, узнал,  кивнул, и как
если бы  они простились  только вчера,  сказал  ей, что  если она  хочет  им
помогать, работа  для нее найдется.  Вера не спросила, что надо делать, и  в
чем помогать,  она поняла  только, что он снова смотрит на нее и нуждается в
ней, звезды в его глазах сияли, как прежде, и, робко взяв его  за руку, Вера
улыбнулась.
     И пока она ехала с  ним и его телохранителями в старой битой машине, не
имея представления, куда, она внезапно ощутила, что город снова стал для нее
близким,  он сочувствовал  ей,  как  прежде. Беспокойная музыка  его соборов
казалась  созвучной смятению  в  ее душе, рвущееся  из  груди  сердце словно
стремилось   к   верхушкам   крыш  и   к   маленьким  окошкам  над  мрачными
брандмауэрами,  чтобы  спрятаться там  от  смутной судьбы, которую она  себе
избрала - это снова был ее город, и она дышала одним воздухом с ним.
     До своего  исчезновения из общежития Вера  успела  написать  прощальное
письмо бывшему  американскому жениху. Она просила простить ее,  она сообщала
ему, что встретила человека, которого прежде любила, и  что у нее не хватило
сил отказаться от этой любви.
     И  получив  Верино  письмо,  американец не поверил ему,  и  через месяц
размышлений, ушел с работы, продал дом и поехал в Россию.
     Он  купил маленькую квартиру в Санкт-Петербурге  и зажил там на остаток
от своих сбережений.  Он ежедневно ходил по улицам Санкт-Петербурга, надеясь
встретить  Веру: мысль  о том, что она тоже ходит  по  одним улицам с ним  и
смотрит  на те же  здания, не давала ему покоя. Вскоре он устроился работать
кондуктором в троллейбус, чтобы  встречать как можно  больше людей, надеясь,
что это поможет ему, в конце концов,  найти Веру, чтобы хотя бы спросить, не
нужна ли ей помощь.
     И он по-прежнему ездит  в  троллейбусе со  своей кондукторской сумкой в
руках, просит  пассажиров покупать  билеты, пытливо заглядывает им  в  лица,
смущенно  улыбается,  ошибаясь  опять  и  опять.  Но  длинные  улицы  домов,
разлинованные рядами квартир, по-прежнему хранят тайну Вериного исчезновения
вместе с другими петербургскими тайнами жизни многих других людей.
     ОДИНОКОЕ МЕСТО АМЕРИКА

     Наш друг Ларри

     Теперь мне даже трудно  вспомнить, как так вышло, что мы все так близко
подружились  с  Ларри  - он  был человек замкнутый, застенчивый, я  тоже  не
искала дружбы с  клиентами. Наверное,  подкупило его  постоянство, доброта и
безнадежный  и грустный юмор, так похожий на наш.  А,  может,  его ироничное
отношение к себе, тоже очень похожее на наше.  Встречая  его в  первый раз в
аэропорту, мы уже знали,  что встречаем друга, и, когда,  материализовавшись
после всех своих  электронных посланий, он появился перед нами, напряженный,
сосредоточенный,  мрачный,  я  немедленно  принялась с ним болтать  с той же
легкостью,  что и строчила ему по электронной почте ответы, мне  было весело
смотреть, как он озирается по сторонам, будто ждет подвоха, я хихикала, а он
очень мрачно спрашивал: "Что, я очень смешной?"
     Потом  он оттаял, тоже  стал  шутить и  улыбаться, и я удивлялась,  как
непринужденно наше  общение.  У нас было много общего - возраст, наши старые
родители, нас волновали одни и те  же вопросы: в частности,  почему Россия -
такая  несчастная  и  непохожая  ни  на  какие  другие  государства  страна.
Единственным  нашим различием было то, что мы жили внутри этой замечательной
страны, а он, несмотря на все его сочувствие, все же смотрел на нее снаружи.
     История его визитов в Россию была такова:  первый раз он приехал, чтобы
встретиться с девушкой, с которой до этого переписывался, но их встреча, как
и, ранее, переписка, скорее походила на романтический монолог, который Ларри
вел сам с собою. Второй раз он прибыл, чтобы  встретиться  с нею же, но  она
оказалась  замужем  за счастливым  русским  соперником, и после  наших общих
страданий  и  уговоров  он  познакомился  с другой  женщиной. В  третий и  в
четвертый разы он приехал уже  более из-за бизнеса, который собирался начать
в России.  В пятый раз  он приехал - теперь мне уже  трудно сказать зачем, я
знаю только, что сейчас я снова слышу по телефону его печальное "Hello".
     Если  отвлечься  от хронологии, то с первого  своего  визита он полюбил
Россию.  Уезжая  первый  раз,  показывая  на  ржавеющие  под  снегом  старые
"Запорожцы",  на  нищих  бабушек,  торгующих  у  метро, на  грязь  и разруху
новостроек, мимо которых мы ехали в аэропорт, он на ломаном русском говорил:
"Я это  все люблю!"  с таким выражением, будто обрел здесь что-то бесценное.
Мы  же в тот день потеряли двести долларов, разворачиваясь после проводов на
стоянке в аэропорту, задев  и помяв  проезжающие сзади "Жигули", которых  не
заметили в суматохе от переполняющих нас эмоций.
     Иметь  иностранного  друга  в  России считается хорошо  - иностранец из
преуспевающей  страны   (Америки,  в  особенности),  согласно  общественному
мнению, должен иметь обширные  возможности и всячески помогать своим русским
друзьям. У Ларри не было никаких возможностей, поначалу нашу дружбу  озаряла
лишь эйфория необычности: нам было так интересно сидеть с ним на нашей кухне
и  разговаривать, воображая, как  далеко  друг  от друга мы родились, и  как
по-разному жили, а  вот, надо же, сидим теперь рядом и вспоминаем, кто что в
какое время делал и как думал, и насколько различны эти воспоминания.
     Но  романтика скоро  кончается,  а в  реальной  жизни  каждый  русский,
принимающий   западного  гостя   у  себя   дома,  знает,  сколько  мужества,
выносливости и терпения требуется в России обоим. Второй раз Ларри приехал в
Питер летом, в  июле, в  жару, когда асфальт был готов расплавиться,  и все,
кто мог, спасались от жары на дачах. Мы по-свойски поселили его у моей мамы,
которая тоже была на даче, в ее  маленькой, запущенной, удаленной от центра,
раскаленной от  солнца, с грохочущими  под окном  грузовиками  квартире,  не
успевающей остыть за короткую и жаркую белую ночь.
     Багаж у Ларри потерялся в аэропорту, автоматической стиральной машины у
моей мамы не было, кондиционера - тоже, чтобы добраться до центра, надо было
ждать полчаса  под  палящим  солнцем  автобус,  а потом  давиться в нем  еще
полчаса  до  метро. Кроме  того, девушка, к  которой он  приехал,  оказалась
замужем. Скоро  Ларри  понял, что  жизнь  в  Петербурге, летом, в жару,  без
привычных в Америке  удобств, без  душевного  комфорта может быть не  только
неприятна, но  и  невыносима.  Однажды  мы встретились с  ним в городе, и он
сказал,  что больше не может это выдерживать,  что поменяет билет и улетит в
Америку раньше  срока, и в полном молчании и душевном расстройстве мы прошли
с  ним по  жаре через весь Невский, разыскивая офис  нужной авиакомпании, но
поменять  билет  не  удалось. И тогда я  нашла  ему  квартиру  в центре и со
стиральной машиной, но едва Ларри туда переехал, там отключили горячую воду,
и, прочувствовав  сполна  под холодным  душем  все  несовершенство  жизни  в
России, Ларри вскоре улетел домой.
     Я часто увлекаюсь людьми. Первый человек, в  которого я влюбилась еще в
детстве, была наша соседка по коммуналке, молодая офицерская жена  с тяжелым
пучком волос  на затылке, всегда в каких-то необыкновенных шляпках и шубках.
Я влюбилась  в этот  пучок, в  шляпки, шубы,  статуэтки в ее  комнате, в  ее
сервант, весь уставленный  какими-то  необыкновенными  фигурками, в  зеленый
глаз на приемнике, из которого  лилась  английская речь -  она преподавала в
школе английский.  Тогда-то у  меня  и возникло, наверное,  желание  выучить
язык.
     Потом   в   университете  я   влюблялась   в   старенького   однорукого
преподавателя античной  литературы, который  читал лекции, потрясая мелком в
своей единственной руке с  такой страстью, что и сам мог запросто сойти если
не за главного громовержца, то за какое-нибудь вспомогательное божество.
     Когда  мой  сын  был маленький  и  не  выговаривал  половину  звуков, я
влюбилась в его врача-логопеда, полусумасшедшую женщину, одержимую выходом в
астрал,  рассказывающую то жуткие  истории,  вроде украденных в  поликлинике
анализов крови, то странные  сны, как Бог с неба бросает горошины,  говорит:
"Кушайте, будете здоровые!", и как она одну горошину съела.
     Все эти люди давно  исчезли из моей жизни, и я даже забыла, как звучали
их голоса, а  наша дружба с Ларри, начавшаяся похожим увлечением,  прошедшая
потом через споры, ссоры и разные другие испытания, все еще продолжается.
     Осенью после того жаркого лета, к нашему большому удивлению, он приехал
опять. На вопрос "зачем", он  отвечал,  что  приехал исследовать возможности
для  экспорта в  Америку русских  сувениров. При  этом всем  своим видом  он
показывал, что со всякого рода романтикой покончено, пришло время настоящих,
серьезных  дел. Надо сказать, что никогда ранее он  бизнесом  не  занимался,
склонности к нему не  имел, всю жизнь работал служащим в разных компьютерных
фирмах.  Но что-то тянуло  его в Россию, он и сам признавался, что в Америке
он  чувствовал  себя  чужим.  Я  думаю,  это  была,  во-первых,  возможность
сострадания - Ларри глубоко волновала тема социальной несправедливости, он с
болью смотрел на просящих  милостыню нищих,  самым жалким он всегда подавал.
Его  возмущали  богатые  новые русские,  проносящиеся  по  улицам  на  своих
"Мерседесах".  Он  часто  спрашивал меня, не  ненавижу ли я их,  и я  качала
головой,  говоря,  что мне  нет  до них  дела. Я  думаю, во  времена русской
социалистической революции 1917 года Ларри стоял бы  на баррикадах с красным
флагом и винтовкой в руке. А, может, у него не хватило бы энтузиазма, потому
что он был  еще и хорошим лентяем - везде  опаздывал и вечно все просыпал. К
тому же он был еще и скептиком - если я предлагала  ему восхищаться каким-то
человеческим   поступком   или  творением,  он  сразу   находил  объяснения,
принижающее  и  то,  и другое, и, усмехаясь, признавался,  что таким  старым
скептиком он уже и появился на свет.
     И  все  же  он  и  сам  был  способен  на  поступки  -  он  мог  отдать
полузнакомому человеку последние деньги, а потом мог расстраиваться вовсе не
из-за потери денег,  а оттого, не подумает ли  о нем  плохо, вследствие  его
глупого поступка, облагодетельствованный им человек.
     Этим  человеком была другая женщина, Ольга, с которой я его познакомила
в  то  первое жаркое  лето в  Питере,  чтобы развеять  его  тоску от  потери
любимой, а  частично  и из  эгоистических соображений, чтобы  сбыть  с  рук,
потому что томление и страдания Ларри  в России часто не  вписывались в нашу
крайне напряженную жизнь. Чувствуя себя виноватой оттого, что наш друг сидит
вечерами один в душной маминой квартире,  я звала  его  к нам, он  приходил,
приносил  пиво, мы пили, болтали,  он уходил,  а я  потом сидела полночи  со
срочными переводами.  Когда же  Ларри  начал проводить  вечера  с  Ольгой, я
вздохнула свободнее, потому что смогла работать, не выбиваясь из колеи. Надо
сказать, что Ларри  противился знакомиться,  на мое предложение попробовать,
он предлагал мне  попробовать  поднять стул,  и объяснял, что стул можно или
поднять, или оставить на месте. И он, конечно, был прав, он знал себя, знал,
что   будучи  шарахающимся  от  людей  молчуном,  сближаясь   с  кем-то,  он
привязывался  по полной, ни одной привязанности не изменял  по своей воле, и
никогда никому не умел говорить "нет".
     Его  новая  знакомая, Ольга, приехала в Питер из провинции, она снимала
комнату, работала, одна воспитывала двенадцатилетнего сына. Она была из того
круга, в котором мужчины  пьют, иногда пускают в ход кулаки, имеют любовниц,
крутят  подозрительный бизнес. Ольга без  жалости смотрела на нищих, которым
так любил подавать Ларри, она говорила, что все они бездельники, не жeлающие
работать. Сама Ольга работала  много - она была главным  бухгалтером в  двух
фирмах. Она также  считала,  что человек,  много и хорошо работающий,  имеет
право  расслабиться  и  так же хорошо отдохнуть: она  любила простые радости
жизни - любила смотреть эротические фильмы, любила выпить с родственниками и
подругами,  любила  поп-музыку,  никогда  не брала в руки серьезной  книги и
сразу  же выключала  радио  при одном  только  звуке политических  новостей.
Романтические  устремления  Ларри  и  его горячая  любовь к  России  были ей
непонятны и  чужды, она мечтала о  надежном муже, о настоящем, своем доме, о
крепкой семье, мечтала родить еще одного ребенка. Америку она рассматривала,
как символ надежности и нормальной стабильной жизни, в которой, в отличие от
России, сбываются мечты.
     И что-то не складывалось, не склеивалось  в  их  отношениях. Простые  и
отчетливые представления Ольги о жизни не вязались со сложными, невыразимыми
в словах исканиями Ларри. Он  приходил ко мне, жаловался на  бессмысленность
бытия,  на то, что он не  находит общего  языка  с  ольгиным  жизнерадостным
мальчиком-хоккеистом, на то, что он не верит, что люди, в принципе, способны
понимать друг друга и  существовать совместно, и  что если бы был  простой и
безболезненный способ  прекратить всю эту бессмысленную суету, то он бы  его
выбрал. И я пугалась, мне мерещилось безжизненное тело Ларри, лежащее на дне
Фонтанки, я звонила ему вечером, проверяя, все ли в порядке, и, провожая его
в очередной  раз  в Америку, я  испытывала  противоречивые чувства - с одной
стороны, вся наша семья так к нему привязалась, что чего-то без  него уже не
хватало, с другой - я с облегчением вздыхала, потому что с отсутствием Ларри
уменьшался и круг наших проблем.
     А проблем, и правда,  прибавилось, когда Ларри принял решение затеять в
России бизнес. Это свое решение  он объяснил  тем, что  оно оправдывало  его
систематическое пребывание в России с  точки зрения здравого смысла - он мог
бы чаще проводить время с  Ольгой и ее сыном, без спешки и суеты разбираясь,
смогут ли они  когда-либо в будущем стать  настоящей семьей. Но мне кажется,
оно также давало  ему  возможность  быть там, где  ему  так нравилось,  куда
рвалась его душа,  где люди, по его мнению  были добрее и искреннее,  и жили
жизнью, хоть и трудной, но более естественной и полной событий.
     Его  любовь  к  России была темой наших  с  ним ожесточенных  споров. В
очередной раз  приехав  вскоре после августовского кризиса 1998 года,  Ларри
сожалел, что не смог  приехать  раньше, и делился, как сильно он  хотел быть
здесь, чтобы  в трудный момент быть ближе, чтобы проходить вместе с русскими
через  все испытания.  На это  я  возражала,  что, на  самом деле, России  и
русским ни жарко, ни холодно от такого события, как его приезд, что он живет
здесь, как американец и турист, меняет доллары по более выгодному вследствие
кризиса курсу, а при первой настоящей заварухе может в любой момент  сняться
и  улететь в Америку. Я говорила, что если он, и правда, так неравнодушен  к
России,  то  ничто  не  мешает  ему  разорвать  свой  американский паспорт и
попросить в России  политического убежища, или хотя бы и не рвать паспорт, а
пойти работать волонтером в детский дом, где преподаватели не держатся более
полугода из-за жутких психологических  нагрузок, грошовых  зарплат,  тяжелых
условий. И  если  он  со всем  этим справится, то  я,  может,  и поверю  его
торжественным декларациям.
     Во  мне говорили,  конечно,  не лучшие  чувства, но меня раздражала его
праздность  -  целыми  днями  он мог  шататься  по  магазинам  или  смотреть
телевизор. Меня  раздражали его избалованность  и необязательность - он  мог
запросто не  пойти,  куда  обещал, из-за  перебоев с  транспортом или плохой
погоды.  Меня  раздражало  его  истинное безразличие  к  городу, в  любви  к
которому  он  столько  раз признавался,  - как-то мы бродили целый день  под
дождем  в поисках  нужного  банка, но даже и  под  дождем я была рада случаю
пройтись по сто раз исхоженному, но так любимому  мною центру  города,  а он
стонал и ныл, а  я возмущалась, что таковы все  американцы, что им наплевать
на  нашу  культуру  и  все,  что  не касается  их  самих,  а  он  добродушно
посмеивался и соглашался.
     Что  касается его бизнеса в России, то и  Ольга, и я плохо представляли
рассеянного,  стеснительного Ларри в  роли бизнесмена. Но Ларри  уверял, что
все хорошо продумал, что его бизнес будет иметь поначалу, может, и скромный,
но успех, остается только воплотить в жизнь некоторые детали. В этом  и была
загвоздка  -  несмотря  на неоднократные  приезды  в  Россию,  Ларри ленился
по-настоящему  учить  русский  язык, поэтому все  детали  - открытие  фирмы,
покупку товара и упаковку, переговоры с таможней пришлось воплощать  в жизнь
все  тем  же Ольге и  мне. Урывая  время от своих  работ,  Ольга  сидела  на
телефоне, а  потом бегала с Ларри по разным инстанциям. Я тоже задействовала
для Ларри почти всех своих знакомых и друзей. Но бизнес-идеи Ларри почему-то
умирали сразу после того, как мы с Ольгой воплощали их в жизнь, - до таможни
руки у него так  и не  дошли,  сувениры он из России так  и  не  вывез,  моя
приятельница, приглашенная им на роль бухгалтера, вскоре оказалась ненужной,
как и открытая им за  приличные деньги фирма.  Ларри объяснял  это  тем, что
каждое  из  его  несбывшихся начинаний влекло  в за  собой в  России столько
непредвиденных мероприятий и дел, что все это не умещалось в его привыкшей к
американским регламентам и нормам голове.  Но, по-моему, Ларри изначально не
сильно хотелось  заниматься в России бизнесом, однако,  он  боролся с собой,
считая это необходимым, но силы воли у него не хватало,  и он был рад любому
предлогу, чтобы отступить.
     И кончилось все тем, что уехав в Америку с образчиками сувениров, после
долгих  сомнений  и  колебаний  Ларри сунулся с  ними  в  один  единственный
магазин, где  их  немедленно  отвергли.  Это  так  огорчило  Ларри,  что  он
прекратил все дальнейшие попытки, а на  наши недоуменные вопросы,  почему же
он не попробует  предложить их куда-то еще, Ларри отвечал, что он испытывает
большие психологические трудности, входя в контакт с незнакомыми людьми.
     В это время мы сблизились с  Ольгой. Во время наших  длинных телефонных
разговоров мы по очереди возмущались праздными, избалованными  американцами,
имеющими,  в  отличие  от  нас,  столько  возможностей,   но  скучающими  от
недостатка впечатлений и приезжающими в Россию  валять дурака  и отрывать от
дела  и  без  того замученных жизнью  людей.  Мы  удивлялись, как  сильна их
экономика (и гадали - отчего?), если напряженная работа, по мнению некоторых
ее  представителей,  сводится к  тому, что  они успевают  сделать  за  месяц
столько, сколько  мы  здесь  делаем за  день.  Мы также сетовали,  что  мы в
России, напротив, работаем на  десяти работах  одновременно на полный износ,
не  жалея себя,  быстрее  стареем, быстрее  умираем, и  все это  без всякого
мало-мальски видимого для себя и  общества результата.  Мы  с Ольгой клялись
друг  другу, что не  будем больше потворствовать Ларри в его детских затеях,
что пора положить конец  всей  этой глупости. Оглядывая  сувениры, так  и не
увидевшие  океан,  надаренные нам  Ларри  и  щедро  украшающие  стены  нашей
квартиры, я обещала, что выскажу ему, наконец, все, что думаю о его бизнесе.
Ольга  жаловалась  на   полную  неопределенность  и  в  их  с  Ларри  личных
отношениях, и грозилась, наконец, решиться и положить этому конец.
     И я не знаю, как Ольга, я же после этих наших с ней разговоров начинала
мучиться угрызеньями  совести.  Я вспоминала  Ларри, весь  его  облик и все,
связанное с ним: я недоумевала, откуда и почему он у нас взялся, но факт был
налицо, Ларри был именно у нас, он приезжал к нам, он смотрел  на нас, будто
ждал, что мы скажем что-то  такое, что  ответит  на  вопросы, которые ставит
перед ним жизнь.
     Я думала об общем  равнодушии как неодушевленного,  так и одушевленного
мира - я вспоминала длинный ряд американцев, которым переводила  - одинаково
подтянутых, улыбчивых,  далеких и чужих людей, общение с которыми напоминало
жонглирование стандартными блоками фраз, и я улыбалась, вспоминая Ларри.
     Однажды я была на даче и долго не отвечала на его электронное письмо, а
он этого не знал и вообразил, что обидел меня какой-то шуткой, и мучился,  и
изводился, многократно  и ни за что извиняясь. Он так  боялся обидеть других
людей, предпочитая  быть обиженным  самому, и это делало его похожим на нас,
русских, как мы описаны Достоевским, и каковы мы часто на самом деле.
     Он  никогда  не пользовался выгодной  ситуацией  или удобным  для  себя
моментом,  скорее  он  предпочитал дать возможность  воспользоваться  собой.
Как-то  в  начале  знакомства  с  Ольгой  Ларри  легкомысленно  процитировал
услышанную  где-то  фразу,  что  нельзя жениться на  всех женщинах,  которых
жалеешь.  Потом,  позже, узнав,  как мало  у  Ольги,  на  самом деле, шансов
устроить  здесь,  в России, свою жизнь, Ларри посерьезнел, помрачнел и стал,
кажется, все более склоняться в мыслях к этому шагу.
     И  я  подумала, что, наверное, это  чересчур  - требовать  от хорошего,
чтобы оно  было  еще и  эффективным:  достаточно  того, что  в  мире  просто
существуют картины, закаты, стихи, тихая доброта Ларри.
     И когда перед приездом Ларри мне позвонила Ольга и  сказала, что  сняла
для  него  подходящую  квартиру  и  собирается  опять  перевозить  туда  его
стиральную  машину и многочисленный скарб, я уловила и  в ее голосе такие же
виноватые интонации.
     Выполняя данное Ольге обещание написать, в конце концов, Ларри, что я о
нем думаю, я написала,  что мы  скучаем, ждем и будем рады встрече.  А когда
Ларри  немедленно   отозвался,  что   в   этот   раз   намерен   попробовать
экспортировать  в  Россию  бижутерию американских  индейцев,  я  вздохнула и
добавила, что и в этом мы, конечно, тоже будем помогать.

     Одиссея Джона Ванденберга

     Джон Ванденберг унаследовал  бизнес своего отца в запущенном состоянии.
Это случилось оттого, что отец долго болел, не  имея  возможности заниматься
делами в полную силу, не желал, однако, это признавать, и до самой смерти не
слагал  с себя прерогативы принимать  решения. Его  смерть  была  нелегкой и
небыстрой,  но Джон  и  его мать были  всегда рядом и стойко  переносили все
тяготы ухода за умирающим.
     После  смерти  отца Джон Вандерберг долгое  время пребывал в депрессии.
Его мать, забрав любимую кошку Джона, вернулась в  северный штат, откуда они
в  начале болезни отца  уехали в  теплую Калифорнию, чтобы поменять  климат.
Джон  остался один,  пытаясь наладить  разваливающийся  бизнес, в  свободное
время участвуя  в любительских автогонках, выжимая  из машины все  возможные
мили,  стараясь не думать о  скоротечности жизни  и  бессмысленности  бытия.
Когда  его бизнес  понемногу  наладился,  и  старые  раны  затянулись,  Джон
обнаружил, что ему сорок лет,  что он одинок, что в его дворе, в отличие  от
соседских  дворов,  не звучат  детские голоса,  что  последние трудные  годы
наложили на его  характер печать пессимизма  и  замкнутости,  а образованные
калифорнийские   женщины  одного  с  ним  круга   слишком   требовательны  и
категоричны   к  перечню  параметров,  которым  должен  отвечать  допустимый
кандидат в мужья, и многим пунктам которого он, Джон, не удовлетворяет.
     Джон  Ванденберг  и  раньше слышал  о  возможностях  вывезти приемлемую
невесту  из России,  но, подойдя  однажды  к почтовому ящику одновременно  с
семьей, снявшей  на лето соседний дом  и разговорившись с ними, Джон  узнал,
что жена, скромная, миловидная  женщина, держащая за руку маленькую девочку,
приехала как  раз из России, и тогда Джон  впервые  по-настоящему понял, что
эта возможность реальна, и еще через несколько месяцев своей  одинокой жизни
Джон Вандерберг решил пойти тем же путем.
     Будучи человеком точной  технической профессии, Джон четко представлял,
какой  он хочет видеть  свою  будущую  жену. У него был  небольшой и  скорее
отрицательный опыт общения с женщинами: в раннем детстве его часто оставляли
с бабушкой-алкоголичкой, которая загоняла его костылем под кровать; родители
долго не  могли понять, отчего  ребенок  плачет  и  не  хочет  ходить в  дом
бабушки. Когда поняли, они перестали его туда водить, но даже став взрослым,
Джон Вандерберг  не забыл свой детский  страх: он практически  не употреблял
алкоголя и с недоверием относился к людям, его употребляющим. Мать Джона, до
того, как выйти за отца, работала медсестрой  и ради семьи оставила карьеру,
но никогда  не могла с этим смириться,  и даже готовя на кухне  ужин, каждый
раз давала  детям и  отцу  понять, какую огромную  жертву  она  им принесла,
поэтому  Джон  Ванденберг  не  хотел,  чтобы  его  будущая  жена  оставалась
домохозяйкой. Однако  он  также  не хотел, чтобы в  работе был весь смысл ее
жизни, как  у  его  бывшей  подруги,  эмигрантки  из  Таиланда,  которая  не
интересовалась  ни  внутренним  миром Джона, ни окружающим  миром  вообще, а
вставала рано утром, спешила на работу в парикмахерскую, работала, работала,
работала,  копила заработанные деньги,  а  с Джоном  поддерживала  отношения
скорее, чтобы лучше выучить английский язык, опять же необходимый для лучшей
карьеры.
     Джон  Вандерберг   искал   женщину  непьющую,  внутренне  счастливую  и
удовлетворенную жизнью,  любящую,  как и  он,  кошек, желающую и работать, и
иметь  семью,  как  его  старшая сестра  Карен, доктор  с четырьмя детьми, с
которой,   единственной  из  всех  женщин  на  свете,   он  мог  по-дружески
советоваться, делиться сомнениями, и получать ответы на свои вопросы.
     Его  первый опыт  общения с женщинами из  бывшего Советского  Союза был
неудачен:  заехав впервые по совету жены своего соседа в брачное агентство в
ее родном городе в Казахстане, Джон с изумлением обнаружил, что все женщины,
с  которыми  он  планировал  встретиться,  выглядят  совсем  иначе,  чем  на
фотографиях. Вместо них  руководители  агентства  начали  засылать  к  Джону
совсем молодых девушек, которые  каждое  утро  стайкой собирались под окнами
его квартиры и сопровождали его, дергая за рукав и хихикая, когда он выходил
в ресторан.
     Следующую  поездку Джон Ванденберг предпринял в город  Санкт-Петербург,
где  в большом  и вполне  американизированном  агентстве он  познакомился  с
молодой красавицей, которая немедленно согласилась приехать к нему в Америку
по визе невесты, и, ошеломленный и счастливый,  что все так  просто  и легко
сложилось,  Джон Вандерберг начал оформлять документы. Но вскоре выяснилось,
что параллельно и другой мужчина оформлял для невесты Джона английскую визу,
и девушка, в конце  концов, поехала  в Англию,  а вскоре  позвонила  Джону с
просьбой забрать ее от английского жениха, с которым она несчастна, что Джон
немедленно сделал, но и с ним девушка была  несчастна и раздражена, а вскоре
вторично исчезла, и с тех пор Джон навсегда потерял ее следы.
     Джон   Вандерберг  всегда   интересовался  историей,  особенно  тем  ее
аспектом,  как исторические  события в разных странах влияют на  характеры и
жизнь людей.  После  поездки  в  Казахстан  и  болезненного опыта  общения с
петербургской красавицей у Джона  сложилось низкое мнение о жителях  бывшего
Советского Союза. Ему казалось, что перенесенные невзгоды необратимо сломали
характеры  и  жизни этих людей,  что  их  имперское  сознание  не  выдержало
фундаментальности  произошедших  в  стране  перемен,  превратив  их в  людей
ущербных,  лживых и  несчастных. После  долгих размышлений  Джон  Ванденберг
пришел  к  выводу, что  живя в стране  с  нормальной экономикой, его русская
подруга не стала бы встречаться с мужчинами намного старше  себя, такими как
он,  Джон, или ее английский жених, что ее интерес к ним был вызван в первую
очередь желанием покинуть свою несчастную  родину, и на этом Джон Вандерберг
собирался поставить крест на  поисках  русской  жены, но проживя еще  год  в
одиночестве, Джон Ванденберг все же опять поехал в Россию.
     Его поездки  в  Россию,  став  привычными,  носили  для  него  также  и
познавательный характер: он пытался понять, что, на самом деле  происходит с
этой страной, стараясь заглянуть за  фасады нарядного Невского проспекта, на
котором отреставрированные дома-дворцы сияли  огнями подсветки, демонстрируя
полную  респектабельность. Джон Ванденберг был наблюдательным человеком,  он
замечал  мелкие трещинки, не вписывающиеся в картину внешнего  благополучия:
закрывшиеся там и сям магазины и офисы, казалось, вполне преуспевающие в его
прошлый  приезд,  печать  озабоченности  и  усталости   на  людских   лицах,
серо-черную цветовую гамму, в которую одета уличная толпа.
     Джон Ванденберг  начал  новый  цикл поисков русской  жены,  связав свою
судьбу   с   маленьким  агентством   с   солидной   устойчивой   репутацией,
руководительница которого, женщина  с  усталыми глазами  за  стеклами очков,
знакомила  его не с красавицами с обложек журналов, а с обычными женщинами и
девушками,  каких он видел на улицах и в метро. Джон Ванденберг с изумлением
отметил,  что все  знакомящиеся  с ним  женщины  проявляли к нему  искренний
интерес,  и,  будучи трезвым  человеком с реальным уровнем  самооценки, Джон
Ванденберг не мог  понять, что такого привлекательного они все находят в его
персоне, на что получил ответ, что выйти замуж в России по нынешним временам
трудно, что иностранные женихи в  привилегированном положении, потому что их
мало, а русских  невест  много. Осознав все  плюсы  и  минусы ситуации, Джон
Ванденберг  понял,  что задача,  которую он ставит перед собой, реальна,  но
решить  ее  оптимально будет  не просто, потому что,  как и  в  бизнесе, при
превышающем спрос предложении еще труднее бывает найти требуемый товар.
     Новый круг  поискового  марафона  Джон  Ванденберг  начал  со встречи с
миниатюрной женщиной Лилей, которая пришла на свидание с маленькой дочкой, и
Джон  Ванденберг   был  поражен  как  хрупкостью  и  красотой  Лили,  так  и
открытостью и  энергией  расшалившегося за столиком ребенка. Но несмотря  на
то, что в первый же вечер Лиля и Джон говорили, как близкие люди, перенесшие
одно  и  то же  горе  - у  Лили, как и у Джона,  недавно умер  отец,  смерть
которого она тяжело перенесла, -- несмотря на то, что иногда Джон Вандерберг
украдкой ловил на себе взгляд Лили, и  взгляд этот был как  раз таким, каким
он хотел бы,  чтобы на него смотрела влюбленная в него женщина, Джон  все же
встретился с Лилей всего три раза, а потом встречи прекратил.
     Джон Вандерберг знал, что в ситуации повышенного предложения никогда не
следует спешить, но в глазах Лили он чаще видел  мрачное отчаяние и тревогу,
причин которых не мог толком понять: на все его вопросы Лиля отвечала что-то
неохотно и сбивчиво  о болезни дочки, о неопределенной ситуации с работой, о
проблемах  с соседями.  Позвонив в  Америку, Джон  получил  у сестры-доктора
Карен  вполне благоприятный  современный прогноз на указанную Лилей болезнь,
Карен не могла разъяснить ему возможные проблемы  с  соседями, и несмотря на
экономическое состояние  России,  Джон  видел на улицах  много  улыбающихся,
счастливых людей, поэтому, здраво рассудив, что не резон ему выбирать в жены
человека  с  угрюмым  и   беспокойным  характером,  Джон   Ванденберг  решил
продолжить свой поиск.
     Следующую девушку, которой Джон готов был вверить  свою судьбу, привела
в агентство ее  мама, а  девушка, хоть и была учительницей младших классов и
пришла на  встречу  с Джоном самостоятельно, все  же, рассказывая о работе с
детьми,  об  играх,  в которые она с  ними играла, о поделках, которые она с
ними мастерила, она и сама казалась застенчивым ребенком, который, смущаясь,
все же рад впустить взрослых  в свой мир. Когда Джон  спросил ее о возможном
отъезде   в   Америку,   девушка   сначала   испугалась,   потом,   внезапно
расхрабрившись,  согласилась,  но,  как  истинно  послушный  ребенок,  скоро
написала  Джону,  что  не покинет  любимый  город, потому  что  ее  внезапно
узнавший обо всем отец устроил им с мамой скандал.
     Джон не удивился:  в глазах  девушки-учительницы  он не  видел  ничего,
кроме робкого  сомнения,  не  пора ли,  как  и другие,  приобщиться  к  миру
взрослых. В  глазах  следующей  девушки, с  которой  свела  его судьба,  и с
которой он  провел неделю в доме  ее родителей в маленьком городке на Волге,
Джон прочитал желание  найти в нем, Джоне  Ванденберге, что-то такое, чего в
нем, скорее  всего, не было, и определения чему он даже не знал. Джон не мог
предполагать, что в глазах  девушки с Волги была тоска русского человека, не
нашедшего еще  свое  счастье, тоска из-за несовершенства личной жизни, жизни
страны, и жизни вообще.  Эту  же тоску Джон Ванденберг  видел  в  ее глазах,
когда  она играла  на подаренной  им гитаре и пела слабеньким  пронзительным
голоском  непонятные Джону заунывные песни, или когда пила вечерами  красное
вино, большой  любительницей  которого  была, или когда  отрицательно качала
головой, слушая мать, кивающую на Джона и внушающей дочери что-то умное.
     Живя  в  городе  на  Волге в  доме  простых гостеприимных  людей,  Джон
Ванденберг многое понял о русских и о России. Он понял, что большинство этих
людей  отличаются  щедростью  и  добротой,  что  они  внимательны к  другому
человеку  и к  тому, что происходит у него  внутри, а сами часто уклончивы и
скрытны. Из их рассказов Джон понял, что почему-то, и в правду, в России так
часто получается,  что  ни высокая  ответственность,  ни усердная  работа на
благо себя и общества не помогают человеку достичь как собственной цели, так
и  благодарности общества, и  русские так привыкли к  этому, что  их любимым
выражением стало  "что поделаешь?",  произносимое ими  с тем же  смирением и
недоуменным  пожатием плеч, что  и американское "there  you  are".  Но  если
раньше  Джон считал, что русские так часто  произносят свое "что поделаешь?"
по  поводу и без повода, виня других  и обстоятельства в  отсутствии личного
чувства  ответственности, то, пообщавшись  с  семьей девушки с  Волги  и  ее
друзьями, понаслушавшись рассказов  о том,  как жила  русская  провинция при
социализме и  как живет теперь, узнав еще такие русские  пословицы как "хрен
редьки  не слаще" и  "куда ни кинь, все клин", Джон  Ванденберг начал больше
понимать русский характер, сравнивая регламентированную и четкую организацию
американской  жизни  с  аморфной  и  непредсказуемой  русской. Он  вспоминал
хрупкую  женщину  Лилю,  мрачное  отчаяние  в  глазах  которой  он  когда-то
безоговорочно осудил, а  теперь,  ему казалось,  что  он поторопился  и  был
слишком скор на решение о  потерявшейся  в хаосе  большого  города  женщины,
бьющейся за здоровье своего ребенка.
     И все же не в  правилах Джона  было отступать от намеченной  цели, и он
еще  переписывался  с  девушкой-астрофизиком,  любящей  звезды  и   танцы  в
одиночестве в пустой комнате, когда никого нет дома, но вынужденной бегать с
бумажками, помогая  нотариусу на той единственной работе, которую она смогла
найти. Он переписывался и  с жизнерадостной девушкой-художником,  работающей
на   почте  и  вместо  картин  рисующей   вывески  и  почтовые  плакаты.  Он
переписывался  и  с  красавицей-дизайнером, бывшей  женой  нового  русского,
выкинутой после развода  бывшим мужем обратно в коммуналку, нанятой им же за
бесценок оформлять интерьер особняка, хозяйкой которого она раньше была. И с
каждой  встреченной  им  новой девушкой полнилось  и  ширилось представление
Джона Ванденберга о России, но, увы, хоть многие из встреченных им девушек и
удовлетворяли всем первоначально поставленным критериям его поиска, в глазах
каждой из них при встрече  Джон  Ванденберг  видел лишь вежливый  интерес, а
прислушиваясь к собственному сердцу, он не слышал его учащенного стука. Джон
Ванденберг  чувствовал,  как  ветшают  и  кособочатся  все  поставленные  им
критерии к подбору будущей жены, и, несмотря на свой логичный и практический
ум, он  не  находил ответа  на вопрос, почему так происходит,  и  мог только
повторить вслед за русскими их излюбленное "что поделаешь?". Все чаще и чаще
Джон Ванденберг вспоминал покинутую им в беде хрупкую женщину Лилю, и сердце
его сжималось от ощущения вины и раскаяния.
     И, наконец, была  назначена их  новая  встреча,  и были розы, столик  у
стены, неподвижный взгляд, устремленный на стеклянную дверь кафе, за которой
сновали туда-сюда по  вечерней улице  люди,  и,  наконец, осунувшееся, такое
милое лицо, засветившееся улыбкой уже в  дверях, кручение  ложечек в  чашках
чая, тихое "Прости" и еще более тихое "Ничего", и ее слова, что через неделю
он ее  бы  уже не застал,  потому что,  отчаявшись  бороться,  она собралась
уезжать в другой  город,  к маме,  и уже  купила билет.  Нерелигиозный  Джон
Ванденберг   вздрогнул   и   одновременно   подумал   о   Боге,    о    всех
предзнаменованиях,  которые являлись ему  в разные моменты жизни, и  которые
сбылись,  и о тех, которые - еще нет. Он подумал также, что трудно не только
встретить счастье, еще  труднее его распознать, а потом, попросив  у Лили ее
билет, он  аккуратно  порвал его  на  мелкие  кусочки, засунул  их глубоко в
карман, взял Лилю за руку, и они, не сговариваясь, встали и пошли на улицу.

     Я слушаю...

     Они  говорят, я слушаю,  слушаю,  слушаю...  Они  говорят мне, как  они
живут, какие у них  планы, мечты и  настроения. Они рассказывают мне о своих
детях,  родителях и друзьях, о том, как живут их дети, родители  и друзья, и
какое у всех у них настроение. Они рассказывают мне также о каких-то и вовсе
неизвестных мне людях, и я слушаю о планах, мечтах  и настроениях тех людей,
и мне  кажется,  что  мир  перенаселен  и  перенасыщен эмоциями,  а  я,  как
специальный  компьютер  или  громоотвод,  должна  обеспечивать  отток  этого
переизбытка,  не то  они  все лопнут  от  переполнения или посходят с ума, и
никто не интересуется, что происходит при этом с моей головою.
     Они не дают мне покоя, звонят  мне по пустякам,  делятся,  что потеряли
перстень или просят измерить телевизор по диагонали,  чтобы решить,  полезет
ли такой  телевизор  в  их мебельную  стенку.  Они  долго консультируются  и
жалуются, и я  опять терпеливо слушаю их, и  только,  наконец, с облегчением
вздохну, закончив разговор, как они опять перезванивают, чтобы сообщить мне,
что  нашли,  наконец,   свой  перстень  в   морозильнике  в  коробке  из-под
фрикаделек.
     Они  делятся  со  мной  сокровенным  и тайным. Они рассказывают историю
своей запретной любви, историю метаний между чувством  долга и страстью,  не
забывая подробно описывать, что происходит при этом с их ЭГО, и я слушаю про
их  ЭГО с особенным уважением,  потому что не  уверена, имеется  ли, вообще,
подобная вещь у меня.
     Они  любят говорить со  мной о  своих финансовых проблемах, о том,  как
трудно  заработать  столько,  сколько  необходимо,  как  трудно  бороться  с
налогами,  обстоятельствами  и долгами,  и я  снова сочувственно  слушаю их,
киваю, с  пониманием  относясь  к  их  проблемам, обстоятельствам и  долгам,
забывая при этом, какую внушительную сумму они уже задолжали мне.
     Иногда, редко, мне тоже захочется поделиться с ними, и, улучив  момент,
когда,  задумавшись о своем,  они ненадолго замолчат,  я открываю  было рот,
чтобы тоже рассказать им о  сокровенном. Но, едва начав, я сразу же замечаю,
как скучнеют при этом их лица, как  тускнеют глаза, с каким  нетерпением они
ждут  паузы, чтобы вклиниться  и продолжить прерванную тему, и,  не  в силах
наблюдать  их мучения,  я  сконфуженно замолкаю,  и  обычный  механизм  "они
говорят -- я слушаю" запускается вновь.
     А когда мне станет  уж совсем невмоготу, когда  я смертельно устану  от
своей  сумасшедшей  жизни  и  от  всей  этой  вливающейся в меня непрерывным
потоком   информации,   когда   потребность  тоже  излить   душу   сделается
непреодолимой, я возьму чистый лист бумаги, напишу на нем, как я живу, какие
у меня планы, мечты и настроение, опишу все пустяки, а также все сокровенное
и тайное, что происходит со  мной,  опишу  финансовые проблемы, неполученные
долги и  сложные  обстоятельства, положу  этот  лист  в  конверт, напишу  на
конверте выдуманный, несуществующий адрес,  а  адрес отправителя пропущу, и,
заклеив письмо, брошу его в почтовый ящик.
     И, вообразив,  как оно  будет гулять по  свету, я вздохну, улыбнусь,  и
очень скоро буду опять готова всех слушать.


     Одинокое место Америка

     Чарли  звонит  мне  из  Москвы  и  спрашивает,  нельзя  ли  приехать  в
С.Петербург на два дня раньше, потому что в Москве у него что-то не ладится,
остается свободное  время, которое некуда девать. Его квартира  пока занята,
но я нахожу ему на два дня комнату в том же здании, график встреч тоже  весь
переносится, в день его  приезда свободной оказывается только  Валя, которой
он  совсем  мало писал, да  и  та сомневается,  сможет ли прийти, потому что
кашляет  дочка  и,  возможно,  ее   пригласит  клиентка   -  Валя   работает
парикмахером, ходит  по  частным  заказам. Валя все же  приходит,  это ее не
первая встреча с  иностранцем, и после  того, как  предыдущий американец  со
всей честностью и прямотой объявил ей, что она не  в его вкусе, слишком ярка
и накрашена, и он посоветовал бы ей знакомиться скорее с латинским мужчиной,
энтузиазм  Вали  несколько  поутих.  Она  приходит  на  сей  раз вообще  без
косметики,  с завязанными  в простой хвостик волосами, едва поздоровавшись с
Чарли,  уже  смотрит  на  часы, говорит,  что  к  десяти  должна обязательно
вернуться  домой.  Мы  идем  в  кафе,  чтобы  Чарли  поел  с  дороги,  он  с
любопытством озирается по сторонам, прохожие тоже на него  поглядывают -- ни
у кого на всем Невском нет такой замечательной панамки.
     В чебуречной, куда мы заводим  Чарли, душно,  но Валя решительно ставит
сумку на стул и  говорит, что душно в такую жару  везде, и мы остаемся. Пока
не принесли заказ, Валя сидит, откинувшись, смотрит на Чарли  с  дружелюбным
любопытством, у нее усталое лицо,  видно, что  ей  приятно  так  вот  просто
посидеть и отдохнуть  даже и в душном кафе, и что это  удается ей редко. Она
спрашивает Чарли, доволен ли он своей поездкой: С.Петербург - конечный пункт
его  маршрута  через Киргизию и всю  Россию,  отсюда  он полетит  обратно  в
Америку.  Из  писем  Чарли  мы  обе знаем, что  он  много  лет  проработал в
американской почтовой службе, что это была высокооплачиваемая, но монотонная
работа, что в один прекрасный день он взял расчет и поехал на полтора месяца
в СНГ тратить скопленные за годы работы деньги в поисках будущей жены, и что
по возвращении он уже не вернется на почту, а будет начинать с нуля где-то в
другом месте.
     У Чарли  высокий  лоб,  переходящий в  лысину,  которую он  защищает от
солнца  панамкой,  любопытные глаза за толстыми стеклами  очков, застенчивая
улыбка. Он  говорит,  что поездка была замечательная, он  никогда раньше так
далеко  не путешествовал, а повидал он столько, сколько не видел за всю свою
жизнь. Он, в свою очередь, расспрашивает  Валю о ее  жизни, и Валя  говорит,
что была учительницей музыки  в Казахстане, что когда русские  стали  оттуда
уезжать, тоже  уехала в Питер, но  для  работы по специальности музыкального
училища  здесь мало, учиться в консерватории  поздно,  поэтому она закончила
парикмахерские курсы, ходит  по частным клиентам, а сутки через трое торгует
сигаретами в  ларьке. Валя рассказывает, какая способная к музыке и танцам у
нее дочка,  говорит,  что ее  всему  надо  учить,  на это надо много  денег,
поэтому приходится много работать.
     Приносят заказ, Чарли, по нашему  совету, заказал  чебуреки, мы с Валей
пьем  сок.  Валя  спрашивает, чем,  на  его взгляд,  русские  отличаются  от
американцев, и Чарли говорит,  что в России сильнее личностный элемент, даже
в деловых  отношениях, а в Америке люди всюду преимущественно делают бизнес.
Он говорит  еще, что  русские, с  которыми он общался,  часто  плохо слушают
собеседника, отвечают не то, что у них спрашивают, а то,  что они сами хотят
рассказать,  и мы с Валей смеемся и  говорим,  что это, наверное, от плохого
понимания его английского языка.
     Чарли  предлагает  зайти  после  кафе  к  нему,  посмотреть фотографии,
которые он сделал в поездке, и, выйдя снова на Невский, где пока мы  сидели,
успел подняться ветерок, мы  с  удовольствием подставляем  ему разгоряченные
лица.
     Мы  приходим во временное пристанище Чарли с разложенными по всему полу
чемоданами  -  через  два дня  Чарли  переедет  в  забронированную  для него
красивую квартиру с картинами на стенах и мебелью под старину, но пока в его
комнате негде сидеть, кроме узкого диванчика, и, сдвинув постель, мы с Валей
усаживаемся  на   диване,  а  Чарли  приносит  из  чемодана  толстые  стопки
фотографий. Валя  передает их мне одну за одной, она спрашивает Чарли, будет
ли  он показывать эти фото кому-нибудь, вернувшись домой, в Америку, и Чарли
сконфуженно разведя  руками,  признается, что ему их  там некому показывать,
что  мы   его  единственная   аудитория.  На  фотографиях  какие-то  дома  в
отечественных новостройках,  подъезды, балконы,  трамваи  -  все, что нам  с
Валей кажется обычным,  а Чарли - таким интересным, иногда он  обращает наше
внимание  на  оттенок,  в  который  солнечные  лучи   окрасили   облупленную
штукатурку стен или ветви берез. На некоторых фото сам Чарли в своей панамке
на улицах разных  городов,  или в интерьере какой-нибудь  квартиры, сидит на
диване на фоне узорного ковра, висящего на стене, один, или с девушкой,  или
с двумя девушками, одна из которых обычно переводчица.
     Чарли рассказывает нам о девушках  на  фотографиях: вот  эта,  в  конце
концов, сказала ему,  что вряд ли  когда-нибудь  уедет из России, другая ему
понравилась, и он понравился ей, но  у него возникли разногласия с ее дядей,
новым русским  - Чарли рассказывает длинную запутанную историю о том, как он
не проводил эту девушку вечером домой, потому что не понял, что это  от него
ожидалось,  а  потом ее  дядя,  открыв дверь  своим  ключом, ворвался в  его
квартиру,  нарушив все  нормы прайвиси, и, не  найдя  племянницы,  пообещал,
однако, открутить  Чарли  голову  за  плохие  манеры  и,  растерянно  хлопая
ресницами, Чарли спрашивает у нас, как мы можем это объяснить.
     Чарли также показывает  нам фотографии  киргизского праздника,  где  на
площади города, окруженного горами со снежными вершинами, едят, пьют, гуляют
черноволосые,  черноглазые  люди в  высоких круглых  шапках,  и,  неожиданно
вытащив из чемодана точно такую же шапку, Чарли надевает ее  на голову, мы с
Валей смеемся, а он, улыбаясь, говорит, что  в детстве  любил читать книги о
соколиной охоте,  когда сокол сидит на железной перчатке у всадника, а потом
летит за добычей. Чарли  вскидывает на нас свои близорукие глаза и  говорит,
что он  всегда больше мечтал  о жизни, чем жил,  реальная жизнь казалась ему
менее  значительной  той,  которую  рисовало ему  воображение,  он  мечтал о
женщинах и не замечал  тех,  что были рядом, поэтому,  наверное, в сорок три
года у него  нет ни работы, и ни семьи. Но, улыбнувшись и  подняв один палец
вверх, Чарли прибавляет,  что он мечтал также увидеть когда-нибудь соколиную
охоту, частично поэтому он и  поехал в Киргизию и, действительно,  увидел ее
на том празднике, так что, по крайней мере, одна мечта в его жизни сбылась.
     Потом Чарли показывает  нам фотографии городка, где  живет,  фотографию
библиотеки,  где  он  берет  книжки,  прачечной,  куда ходит  стирать, чтобы
немного  пообщаться с соседями, и,  наконец, фотографию своего дома, легкого
одноэтажного строения, стоящего на пустынной безлюдной улице среди таких  же
домиков с  газонами  и  машинами перед  входами. Он  показывает  также  свои
фотографии в  интерьере  дома, которые он сам снял автоспуском: на кухне  со
сковородкой, в  которой он что-то жарит, у компьютера в  комнате, в холле  у
телефона. Валя спрашивает, звонит ли он кому-нибудь по телефону, и звонит ли
кто-нибудь ему,  и, задумавшись,  Чарли  отрицательно  качает головой, потом
говорит, что в феврале, когда на него накатила  депрессия, он звонил сестре,
но ее не было дома, и он оставил ей сообщение на автоответчике, и, возможно,
теперь и она когда-нибудь ему позвонит.
     Он  вытаскивает  из  чемодана  еще один  фотоальбом,  говорит, что этот
альбом ему подарил отец. Мы с Валей знаем, что Чарли был приемным ребенком в
семье, где, кроме него, было еще  двое приемных  детей,  и Чарли  показывает
старые  черно-белые  фотографии себя, мальчика с маленьким братом на  руках,
фото взрослых брата и сестры, родителей.
     Чарли говорит, что  его родители были умные  и образованные  люди, отец
был ученым-химиком, а мать - учительницей, брат и сестра оказались под стать
им, Чарли показывает на их умные  глаза и одухотворенные  лица на портретах.
Чарли говорит, что брат его стал вице-мэром городка в Небраске, и только он,
Чарли, плохо учился и был единственным тупицей в такой умной семье, и иногда
ему  кажется, что, возможно, было бы  и лучше, если бы его усыновили люди из
рабочего  класса, в  их семье  он  чувствовал  бы  себя  более на месте,  не
ревновал бы их всех  к тому, что  для них не существовало барьеров,  которые
ему было не преодолеть.
     Валя спрашивает, было ли его детство счастливым.
     -- Очень,  очень счастливым!  -  с  жаром  восклицает  Чарли, показывая
фотографии  рыбалки,  где  они с братом  стоят  с  огромными,  в половину их
детского роста, рыбами в окружении  каких-то  мужчин,  среди которых отец, и
фотографию охоты на  диких гусей,  где охотники  стоят  таким же полукругом,
позируя  перед  камерой,  а  дикие  гуси  уже  понуро  свесили  длинные  шеи
параллельно убившим их ружьям.
     Чарли говорит, что в те счастливые времена он не понимал, каким хорошим
другом был для  него отец, что отец всегда старался  помочь и быть  рядом, а
он, Чарли,  уехал  из  дома  в  шестнадцать  лет, чтобы  никогда  больше  не
возвращаться, а  когда отец  прислал ему  на восемнадцатилетие  этот альбом,
Чарли бросил его на полку и раскрыл впервые только не так давно.
     Валя спрашивает его о работе на почте, сколько он зарабатывал и  почему
ушел, и Чарли говорит, что его босс пятнадцать лет подряд внушал ему, что он
- пустое место,  а женщины,  с которыми  он  там работал,  принимали это как
должное,  тем  самым выказывая  свое отношение,  или отсутствие  отношения к
нему, и он постепенно начал понимать, почему некоторые  почтовые  служащие в
Америке  иногда приносят в офис ружье и палят во всех подряд, вот он и ушел,
чтобы не доводить себя до греха.
     Валя сразу откликается, что в музыкальной школе, куда она устроилась на
работу, приехав в Питер, ей тоже дали понять, что уровень преподавания у них
выше,  чем  может  обеспечить  она,  и это  было  тем  более обидно,  что  в
Казахстане она не раз выигрывала  звание лучшего учителя  музыки города, она
любила свою работу и целиком отдавала себя ей.
     Валя  спрашивает  у  Чарли, что  он  собирается  делать,  вернувшись  в
Америку,  и Чарли отвечает, что,  наверное, устроится  клерком в магазин или
шофером такси. Валя  спрашивает, сколько  получает в Америке учитель музыки,
или парикмахер, или продавец, хватит  ли на жизнь, на уроки  хореографии для
дочки, и Чарли отвечает, что если муж работает, то должно на все хватить.
     И,  посмотрев на  часы,  Валя ужасается,  как уже  поздно,  мы  встаем,
прощаемся с Чарли, оставляя  его среди разложенных по  всей комнате  вещей и
фотографий,  выходим на улицу, на которой уже нет и в помине никакой жары, и
мы вспоминаем, что еще  апрель, и, ежась от  продувающего нашу легкую одежду
ветра, мы быстро идем к метро.
     Валя говорит  что-то  про  свою  подругу,  вышедшую замуж  в  Венгрию и
живущую  там, что у этой  подруги есть хоть какие-то знакомые и что в отпуск
они с мужем куда-то ездят, в то время как Чарли писал ей, что предпочитает в
отпуске  сидение  дома  борьбе  за  несколько  квадратных  метров  пляжа  на
переполненном народом побережье. Валя говорит, что Америка - одинокое место,
что  она уже не уверена, что  действительно  туда хочет, и остальной путь  к
метро мы проходим молча.
     А  на следующий  день  мы идем  с Чарли  в  Эрмитаж с другой  женщиной,
художницей, и они говорят больше об искусстве и о картинах, и расстаются, не
назначив  следующей  встречи.  А  еще  через  день  освобождается,  наконец,
женщина, с которой Чарли дольше всего переписывался и которую хотел в первую
очередь повидать;  мы едем  с ней в  Петергоф,  она сразу  начинает задавать
Чарли  фундаментальные вопросы относительно его взглядов на  семью  и брак и
его способности выполнять  взятые  на  себя обязательства,  и, когда вечером
Чарли  звонит мне  и  говорит,  что  больше всех ему  понравилась  Валя, мне
кажется, я  была  готова услышать именно  это имя. И я звоню Вале и, услышав
мой  голос,  она вздыхает, как будто  бы  и не рада, и когда я спрашиваю ее,
сможет ли она завтра встретиться с Чарли  уже без меня, она снова вздыхает и
соглашается.
     Перед отъездом Чарли звонит мне и сообщает, что познакомился с Валиными
дочкой  и  сестрой,  но прежде,  чем  решать что-то  окончательно, он должен
устроиться в Америке на новую работу.
     С этим он и уезжает, и ни  я, ни  Валя пока  не получаем его  письма и,
случайно  встретив  Валю в  переходе  метро, когда  она  спешит к  очередной
клиентке, я спрашиваю ее  про  Чарли и, поправив на  плече тяжелую  сумку  с
парикмахерскими принадлежностями, серьезно на меня глядя, Валя  говорит, что
пусть будет, что будет, но если он, и в  самом деле, ее позовет, она все  же
решилась  попробовать, потому  что  здесь ли,  там ли -  нигде не легко,  но
вдвоем все же веселее.



     Письма Марины

     Когда Марина впервые пришла  в наше агентство, она показалась мне ничем
не примечательной женщиной, правда -- из тех, кто не выспрашивает детали, не
всматривается пытливо в  глаза, решая,  можно ли доверить мне свою судьбу, а
отдается  новой идее  выйти замуж за  иностранца и  уехать из России сразу и
безоговорочно.
     Фотография,  которую   она   принесла,   была   не   их  лучших,   и  я
порекомендовала ей нашего фотографа, и через пару дней она пришла опять, уже
со снимками от нашего фотографа,  и всегда  впредь она точно  следовала всем
моим  рекомендациям и всегда все делала быстро, четко и без задержек. Вскоре
мы  поместили ее  на веб-сайт,  и  она начала получать письма и писать сама.
Начав переводить ее письма, я сразу поняла, что она женщина необычная, у нее
был определенный литературный дар, ее письма были длинные, содержательные, с
ярко выраженной  индивидуальной  манерой. Из  ее  писем  я  узнала, что  она
менеджер  высшего  уровня,  что  в  школе  и  в институте  она  всегда  была
отличницей,  что воспитание она  получила строгое,  что  всего  в  жизни она
добилась сама,  и что к этому ее  приучили  родители. Из  ее  писем я узнала
также, что она  рано вышла замуж, родила сына и развелась, потому что муж ее
мало интересовался семьей и, вообще, вел себя недостойно. Я  узнала, что уже
после развода она окончила институт, занялась бизнесом,  сделала карьеру, и,
добившись в жизни многого, поняла, что карьера - не главное в жизни женщины,
а главное все же - любовь и семья.
     Она во всем стремилась к совершенству: ее  сын  учился в  лучшей  школе
города,  дающей прекрасное  гуманитарное образование, в  выходные, чтобы еще
выше  поднимать интеллектуальный  уровень сына, она обязательно водила его в
театр  или в музей, два раза в  неделю она ходила в бассейн и в  тренажерный
зал,  чтобы поддерживать форму.  Начав  переписываться с  американцами,  она
сразу  же  пошла   заниматься  английским  языком,  и  делала  это   так  же
ответственно  и серьезно,  как  и все  остальное:  она даже  просила  меня в
учебных целях  посылать ей копии переводов  ее писем, чтобы  изучать их дома
самой и дополнительно углублять свое знание английского. И влюбиться и выйти
замуж она также хотела оптимально.
     Во-первых, она в какой-то момент поняла, что Россия - не то место,  где
может по-настоящему  счастливо  и достойно  жить женщина,  а, во-вторых,  ей
грезился  серьезный,  вдумчивый и  преуспевающий муж,  какие  не  водятся  в
России, потому что серьезные и вдумчивые мужчины здесь чаще нищие, а на руку
и сердце преуспевающих мужчин, если они свободны и -- не бандиты, существует
такая конкуренция, что и  ей,  с  ее  настойчивостью и  обаянием, не удается
пробиться.
     Она  начала  переписываться  с  американцем Джерри,  и  хотя до нее  он
переписывался  с другой девушкой,  Тамарой,  а Марина  в качестве  запасного
варианта  включилась в  марафон  уже  на заключительной  стадии,  она быстро
обошла соперницу. Девушка Тамара верила в заговоры и в судьбу, писала Джерри
душевные искренние  письма, но по сравнению с письмами Марины,  в которых та
умела передать тончайшие оттенки своих эмоций  и переживаний, письма  Тамары
были  такими  же заурядными, как  воробей по сравнению с яркой  экзотической
птицей. Тамара писала Джерри о том, как  однообразно проходят ее дни, как ей
не хватает мужской заботы и  ласки, о том,  как  она надеется, что, в  конце
концов, ей повезет, и она встретит надежного  и преданного  спутника  жизни.
Марина писала Джерри о том,  как раскаляется город в жаркие июньские дни,  и
серый гранит не успевает остынуть короткой  белой ночью, она писала о летних
проливных   дождях,   которые   так   грохочут    в   старых   петербургских
дворах-колодцах,  что  кажется, по  нескольким  квадратным  метрам  асфальта
проносится локомотив.  Марина писала о волшебных  новогодних праздниках в С.
Петербурге, когда  Дед Мороз летит к нам из Лапландии; она писала, что жизнь
- это  матрац в полоску, и если  вчера было плохо,  то сегодня будет хорошо.
Нечего и говорить, что  Джерри был очарован ее письмами и мечтал о встрече с
нею не меньше, чем о встрече с Тамарой, к преданности которой давно привык.
     В соответствии с давней договоренностью встречать  Джерри  в  аэропорту
должна была Тамара, а в  следующий после приезда вечер  Марина вела Джерри в
оперный театр.  Но  случилось так, что Джерри опоздал на самолет и  прилетел
днем позже,  и,  позвонив мне с дороги, он попросил устроить  так, чтобы его
встретила Марина, с которой в этот вечер у него был намечен поход в театр.
     Простодушный  американец  Джерри,  привыкший,  как  и  большинство  его
соотечественников,  относиться  к  жизни  прагматично, не  мог предполагать,
какую бурю  эмоций  он вызовет этим  своим решением. Марина,  бывшая в курсе
давней переписки  Джерри с Тамарой, сразу  же оценила все преимущества форы,
которую посылала  ей судьба. Напротив, Тамара  никак не  могла взять в толк,
почему ей не рекомендовалось ехать в аэропорт встречать долгожданного Джерри
из-за такой  мелочи,  как  его  опоздание.  Она  хоть и  знала,  что  Джерри
переписывается еще с другой женщиной, но не могла поверить сердцем в то, что
Джерри, написавший ей столько длинных и теплых писем,  подаривший ей столько
великолепных  букетов роз,  способен  на такое предательство. Она  предпочла
поверить,   что   тут   скорее   замешаны  козни   злонамеренных  людей,  и,
подозрительно на меня глядя, сказала мне пару не очень любезных фраз,  после
которых я, в свою очередь, помянула про себя недобрым словом американцев, не
понимающих русской души. Тамара же, решив не верить  в то, во что  не хотело
верить ее сердце, в аэропорт все же поехала.
     Американец Джерри был в затруднении, когда к  нему  и к Марине, которую
он  ожидал увидеть  и, следовательно,  сразу  же  узнал среди  толпы  по  ее
ослепительному вечернему платью, надетому для театра, подошла  еще  какая-то
женщина, робко протягивая ему розу, и лишь через несколько  секунд он понял,
что перед ним Тамара.  Как все произошло дальше, ни Джерри, ни Тамара толком
не поняли, зато  Марина, привыкшая в своем бизнесе  к критическим ситуациям,
полностью  мобилизовалась, и  после нескольких приветливых улыбок и вежливых
слов,  сказанных  ею Тамаре, Джерри уже катил в город в марининой машине,  а
Тамара с тоской в груди смотрела ему вслед.
     И для Джерри началась самая незабываемая  неделя  в его жизни - рядом с
ним была самая очаровательная, привлекательная  и непредсказуемая женщина из
всех,  кого  он  знал.  Безуспешно  пыталась Тамара пробиться  к  Джерри  по
телефону, ее одинокая роза увядала, забытая на журнальном столе, Джерри же в
это время  сидел в театральной ложе, вдыхая кружащий голову аромат марининых
французских  духов,  он  катался  с нею  на  теплоходе  по  рекам  и каналам
Петербурга, и  ее развевающиеся локоны касались его щеки, он стоял с  нею на
Поцелуевом  мосту,  глядя на трепещущие отражения  домов в канале  и  слушал
поверье,  что следует  поцеловаться на  этом  мосту,  чтобы не  расставаться
никогда,  которое  она  рассказывала   ему  с  очаровательным  акцентом.  И,
поцеловав Марину на этом самом мосту, он уже говорил ей, что не расставаться
с ней никогда -  его самое  заветное желание,  и, приехав домой в  Америку с
кружащейся от обилия  событий и  впечатлений  головой, Джерри  заявил  своим
взрослым детям, что женится.
     Марина торжествовала победу. Она еще раз  доказала всему  миру  и себе,
что упорство, помноженное на интеллект, дает  положительный результат, и, не
сдавая позиций,  продолжала писать Джерри  длинные проникновенные письма, не
желая терять ни дня в сложном процессе узнавания друг друга.  Ее  привычка к
совершенной  организации жизни не давала ей расслабиться: Джерри  должен был
вскоре приехать снова, и Марина  писала  ему, что будет  оптимально, если их
вторая встреча произойдет не в  душном  Питере, а в солнечном городе Сочи, у
теплого южного моря, которое  она так  любила,  к которому ежегодно вывозила
ребенка отдыхать и  набираться сил. Она  писала о  том, как хорошо  им будет
резвиться  в соленых морских  волнах, вечером пить  вино в  кафе на берегу и
теплой   южной  ночью   возвращаться  в   отель.  В  бесконечных  телефонных
переговорах она объясняла  Джерри также и вещи практические -- какие  билеты
надо заказать, и через какие города лететь. Джерри был несколько смущен тем,
что Сочи  находится  на Кавказе, и ошарашен обилием мероприятий,  которые  в
соответствии с  марининой стратегией ему необходимо  было провести. Но голос
Марины звучал убежденно, и, с трудом  укладывая в голове предстоящую встречу
с Мариной в  московском аэропорту, поездку за марининым  сыном  к  бабушке в
город на Волге, и график последующих переездов и перелетов по  всей  России,
Джерри напряженно соображал, как подстроить также и график  своего бизнеса к
новым планам.
     Джерри  был прежде женат  в  течение  более  чем  двадцати лет,  он был
привязан к детям, имел замечательную семью, главой которой была, однако, его
бывшая жена, и когда дети выросли и ушли из дома,  ее всеобъемлющий контроль
обрушился  на  одного  Джерри,  что было уже тяжело вынести.  После  развода
Джерри по-прежнему обожал  детей, с  замиранием сердца ждал скорого рождения
внучки, он надеялся, что в своем следующем  браке он сумеет,  наконец, стать
центром  и опорой семейного  существования, он  надеялся, что очаровательная
женщина,  с которой он  познакомился  в России, впишется в  его  размеренную
жизнь,  может быть,  тоже подарит ему ребенка,  и тогда он снова обретет то,
что, казалось, уже утратил - молодость, жизнь, любовь.
     Дети Джерри,  однако, реагировали  на  происходящее  осторожнее. Джерри
имел семейный бизнес, в котором дети также  принимали участие, и,  хоть они,
конечно, не возражали против нового брака отца,  но по тому, что творилось с
ним в последнее время, по его готовности ехать чуть не в Чечню, где запросто
отрезают головы иностранцам, дети Джерри безошибочно угадали, что  отец, как
малая  планета, неуклонно  подпадает под  влияние  нового мощного  небесного
светила,  увлекающего  его  на  свою   орбиту,   и   что  это   может  иметь
непредсказуемые последствия.  Сын и  дочь Джерри не  знали, что предпринять,
они лишь приезжали к  матери и говорили ей,  что если бы она  была  добрее к
отцу, ничего подобного бы не случилось.
     Марина  же, хоть и готовилась  к  отъезду  в Америку, жила  все  еще  в
России, что включало  в себя  изнурительную борьбу с налоговой  инспекцией в
процессе налоговой проверки,  летний раскаленный город, где невозможно  было
дышать, болезнь сына, съевшего  немытые фрукты на даче  у бабушки. Желая как
можно  полнее раскрыть перед Джерри свой внутренний мир и  разъяснить детали
своей сложной жизни, частью  которой она считала  уже и его, Марина писала о
том, что налоговая проверка в этой жаре,  от которой плавятся мысли, занятые
к тому же больным  сыном --  это как  ритуальный танец вокруг костра или как
игра в  карты,  в которой  побеждает  тот,  кто  умеет лучше блефовать.  Она
говорила об этом и  по телефону, и после таких разговоров о  сложных для его
понимания  событиях  у Джерри часто болела голова, он не мог понять, как это
люди в этой  стране  совсем не  уважают законов, он  желал  поскорее вырвать
оттуда Марину с сыном, но пока  что у нее  каждый  день  возникали все новые
проблемы,  которые она терпеливо  разъясняла в  своих письмах  Джерри,  и  в
соответствии  с  которыми Джерри должен  был  опять  корректировать  деловые
планы. Джерри нервничал, он беспокоился также и о  невестке,  которая должна
была  уже  давно  родить, и все  никак  не рожала, он осунулся,  похудел,  и
однажды на важной деловой встрече у него  даже всерьез прихватило сердце,  и
сын отвез его к врачу, куда вскоре приехали встревоженная дочь Джерри и даже
его бывшая жена.
     И  новый  поворот в жизни  Джерри  и Марины произошел так внезапно, что
меньше всего, его, кажется, ожидал сам Джерри. Трудно сказать, как это могло
случиться: то ли, когда у Джерри родилась, наконец, его долгожданная внучка,
и вся семья  его  собралась в  их бывшем семейном  доме, чтобы  отметить это
замечательное событие, он вдруг понял, как он устал и измучился за последние
месяцы, и как по-настоящему близки ему родные люди, окружающие его, то ли он
увидел в глазах  своей бывшей жены  ту же радость,  которую испытывал сам, и
расчувствовался, и  в  благодарность  за  все годы,  худо-плохо  проведенные
вместе, и за то, что, узнав о его сердечном приступе, она примчалась к  нему
в больницу, он обнял ее и увидел слезы в ее  глазах.... Как  бы там ни было,
но вскоре Марина получила от Джерри  письмо, полное сожалений и раскаяния, с
признанием, что  он  фактически восстановил свой  прежний  брак,  и что  ему
остается только надеяться, что Марина его когда-нибудь поймет и простит.
     Марина  боролась  за свое счастье до  последнего. Она  написала  Джерри
несколько  писем, в которых  пыталась  вызвать в  его  памяти все  детали их
прекрасной любви.  Она купила и  послала  подарки  всей его  семье,  и  даже
новорожденной  внучке, а для  Джерри заказала картину моста,  на котором они
целовались. В  письмах  она  говорила Джерри,  что  впереди у  них  -  новая
счастливая  жизнь,  а прошлое  отжило свой век, но  все было  тщетно. Джерри
оплатил ее отдых в Сочи, и больше Марина о нем не слышала.
     Наверное, он интуитивно почувствовал, что если  у мужчины и нет другого
выбора, как быть краеугольным камнем в мирозданье  более сильной женщины, то
в  его  годы  тяжело уже вписываться в  новую систему  координат,  параметры
которой  к тому же  непредсказуемы. Возможно,  он  с  грустью  и  сожалением
вспоминал Тамару, покинутую им в аэропорту с ее одинокой розой, и думал, что
где-то на свете все-таки бродят  и слабые женщины, надеющиеся прислониться к
более сильному мужчине,  но агрессивные носительницы собственных  мирозданий
вечно оттесняют их в сторону.
     Марина еще какое-то время надеялась, что Джерри прилетит к ней  в Сочи,
а, вернувшись из Сочи, еще  долго ждала его звонка. Джерри удовлетворял всем
ее требованиям к оптимальному браку, и она уже привязалась к нему, но больше
всего ей было жалко всех написанных ею замечательных писем, потому что разве
не собственные эмоции мы более всего ценим в любви?
     И все же, как человек, не сдающийся даже самым тяжелым обстоятельствам,
она продолжила свой  поиск. Она написала еще большое количество  писем,  она
встретилась со многими мужчинами, которые либо не удовлетворяли ее понятию о
достойном претенденте, либо  сами  считали  ее  чересчур подавляющей особой.
Один  из  них позже  жаловался, что  Марина  водила  его в музее за  руку от
картины  к картине, не давая даже задерживаться  у тех,  которые  не считала
достойными внимания сама.
     -- Но  я же не могу измениться! - резонно возражала  Марина, узнавая от
меня  о подобных  претензиях.  - Это  значит лишь  то, что  я  должна  найти
человека, который примет меня такой, какая я есть.
     И она,  в конце концов, нашла такого человека. Он превышал все заданные
ею параметры, он был серьезен, вдумчив, богат - шепотом Марина говорила мне,
что он был почти миллионером, -- но он был на сорок лет ее старше. Все уже в
жизни познавший, скучающий, нуждающийся в  ком-нибудь, кто обеспечил  бы ему
всплески адреналина  в крови, он  снисходительно наблюдал за тем, как Марина
помещает его в  свою  жизненную систему координат и, забавляясь, исполнял те
функции,  которые  она в  ней  на  него возлагала. Он с  любопытством слушал
рассказы Марины о непостижимой российской жизни, он дарил ей не очень нужные
и очень дорогие вещи,  он возил ее  в далекие страны. И взвешивая все "за" и
"против", Марина  говорила мне, что, конечно, о любви здесь речь не идет, но
за  последний год она  написала  уже  столько  писем,  что  не может  больше
растрачивать сокровища души перед еще новыми и неизвестными ей людьми, и что
в реальной жизни всегда есть предел, на котором надо остановиться.
     -- И потом я уже слишком хорошо выучила язык, чтобы  дать ему  пропасть
вот так зря ,  -- приводила Марина последний довод, который являлся для нее,
как для человека, привыкшего все доводить до конца, решающим.
     Когда мы обеднеем

     Когда мы обеднеем, мы уже не съездим  в Турцию, но это будет  не так  и
важно, потому  что мы  там уже были. Когда  мы  обеднеем,  у нас  будет мало
одежды, но и сейчас нам  часто не купить самых необходимых вещей, потому что
некогда озаботиться. Когда мы обеднеем, у нас не будет денег, чтобы хватать,
не глядя, еду в ближайшем универсаме или втридорога обедать в кафе, но у нас
появится  время  ходить на рынок за дешевыми и свежими  продуктами. Когда мы
обеднеем, у нас, вообще, появится время: мы сможем  смотреть на закат, долго
болтать по телефону, читать книги не на бегу, в метро, а с чувством и толком
дома, на диване, или даже, может быть,  в  строгой тишине  читального  зала.
Когда  мы обеднеем,  мы не будем целыми днями колесить по  делам по  городу,
лавируя в потоках машин, стоять  в  пробках на жаре, дыша выхлопами огромных
грузовиков  слева и справа, мы сможем неторопливо  растить кабачки на старой
даче,  слушать пение птиц, ходить вечерами  купаться, вдыхая  запахи  трав и
цветов   у  реки,   узнавая  о   ее  приближении  по  детской   восторженной
многоголосице и плеску воды на песчаном пляже.
     Когда мы обеднеем, у нас появится время и для забытых теперь друзей, мы
будем, как прежде, встречаться, пить пиво, дешевое вино или, на худой конец,
чай, разговаривать обо всем на свете, и  в наших глазах будет, как и раньше,
если  и не огонь неосознанных мечтаний и надежд, то теплый огонек любви друг
к другу.
     Когда  мы обеднеем, мы сможем посвятить  свою  жизнь  внукам,  сидеть с
ними,  кормить их,  читать им вслух хорошие книги, дать  им  все то, что  мы
недодали детям, потому, наверное, и захваченным Интернетом и МТV.
     Когда  мы обеднеем,  наш дом  снова заполнится  дешевыми,  но памятными
вещами,  каждая  из  которых,  как  вещи  наших  бабушек,  будет  ценна   не
стоимостью,  а воспоминаниями  об  обстоятельствах,  при  которых  она к нам
попала,   и  наше   жилище  вновь  обретет  индивидуальность,   уничтоженную
казенностью евроремонта.
     Когда мы обеднеем, это будет, наверное,  не так и страшно, как казалось
нам в  начале нашей безостановочной  гонки, наше  поражение в  ней будет для
нас, возможно,  милее победы, и продолжая  свою борьбу, мы скажем друг другу
уже без  страха, а с улыбкой, будто  мечтая о чем-то скорее  несбыточном, но
желанном: "Когда мы обеднеем. . ."


     Заколдованное королевство

     Это королевство было малонаселенное, в  нем жили только  королева  и ее
единственный подданный,  он  же  рыцарь,  паж  и  трубадур.  Королеву  звали
Абигайль, ее подданного звали Ховард, а я была единственный зритель, вернее,
слушатель, перед которым паж королевы разворачивал хронику своего служения.
     Он почему-то выбрал меня, чтобы поведать историю своей жизни, а, скорей
всего, я подвернулась в  Интернете  случайно,  а ему было проще поделиться с
совершенно незнакомым человеком. Он так  стремительно раздернул передо  мною
занавес над сценой своей жизни, он расцветил  свое королевство такими яркими
красками,  что я невольно остановилась, заслушалась, и сама не заметила, как
хроника королевства меня захватила.
     Ховард  познакомился  с  Абигайль  у бассейна в жилом  комплексе  штата
Айова, где он сидел и читал рассекреченные Пентагоном технические материалы,
а  Абигайль  была  гостьей  на  вечеринке  у  бассейна.  Абигайль была самой
красивой девушкой  на  вечеринке,  веселясь, она кинула лосьон  от солнца  в
зачитавшегося студента, требуя втереть этот лосьон ей в спину. Успев поймать
бутылочку, Ховард увидел Абигайль, подошел к ней, осторожно втер лосьон в ее
нежную  кожу, назначил ей свидание, и  уже  на  первом свидании, сам от себя
того  не ожидая,  спросил ее,  согласится ли  она стать  его  женою,  а  она
ответила:  "Да,  но  мы  поговорим  об  этом после", и  с  тех  пор  они  не
разлучались, хотя  поженились только через полтора года и никогда  больше не
вспоминали ни этот его вопрос, ни этот ее ответ.
     Через  тридцать лет их королевство  по-прежнему  существовало,  пережив
период подъема, когда Ховард учился в одном из лучших университетов Америки,
а потом  они с  Абигайль переезжали из штата в штат.  Королевство пережило и
период  расцвета,  когда,   осев,  наконец,   в   Калифорнии,  они  основали
собственную  консультационную  фирму,  и  Ховард  принимал  участие  в  ряде
блестящих электронных проектов. Хроники Ховарда, которые  он присылал  мне в
Россию,  относились к  периоду зрелости  и  стабильности,  в  который к тому
времени вступило королевство, они относились к поре  подведения итогов, они,
собственно, и были итогом яркой и счастливой жизни  Ховарда  и Абигайль в их
яркой и счастливой стране.
     Свое первое письмо Ховард написал в  весенний полдень, придя в офис  из
сада, где он срезал пасхальный букет для Абигайль, усевшись за компьютером с
бокалом пива,  жмурясь  от  бьющих в  окно  солнечных  лучей.  Первое письмо
Ховарда  было  гимном  Абигайль:  она  была  красавицей  из рода  знаменитых
алмазных   магнатов,  и   в  ресторанах  Нью-Йорка  ее  узнавали   известные
бродвейские  актрисы. Абигайль и сама была похожа  на кинозвезду: выходя  из
отеля в Лос-Анджелесе во время очередных Голливудских празднований, Абигайль
наталкивалась  на толпу, бросающуюся  к ней  с криком "Вот она!"  и, не имея
понятия, за кого они ее принимают, Абигайль невозмутимо раздавала автографы.
Королевство Ховарда  сделалось  абсолютной монархией не сразу:  поначалу  он
лишь  с любопытством наблюдал за стройной и дерзкой девушкой, летающей по их
первому  семейному дому,  отдающей  ему  приказания  и негодующей,  если  он
недостаточно старательно  их  исполнял, употребляющей при этом такие  слова,
что и матросы, случись  они  поблизости, в смущении заткнули  бы уши.  Позже
Ховард  оценил ясный  и  быстрый ум Абигайль, великолепную  память,  деловую
хватку,   бесстрашную   решительность.  Еще  позже,   когда  Абигайль  стала
настоящим, хоть и  неофициальным боссом их фирмы, когда она  стала управлять
ее стратегией,  оставив Ховарду  то, в чем он  был по-настоящему талантлив -
электронный дизайн,  и дела фирмы пошли в гору, Ховард окончательно уверовал
в  блистательные способности Абигайль и признал ее первенство как в бизнесе,
так и в других сферах жизни.
     Жизнь королевства  в  период  его  расцвета  была ярка  и разнообразна.
Ховард и Абигайль много путешествовали: два раза в год,  весной и осенью они
летали  в Европу:  Абигайль скучала по городам, утонченной культуре  Старого
Света. Они бродили по заснеженной Вене, где Абигайль принимали за русскую по
ее искрящимся мехам и румянцу на  раскрасневшихся от радостного  возбуждения
щеках, они колесили на машине по горным дорогам Греции, они сидели у моря, и
Ховард  читал для Абигайль  вслух  Соммерсета Моэма, а  дочитав  до  фразы о
путешествующих американских парах, читающих вслух друг другу на берегу моря,
принимался  громко  хохотать, и Абигайль тоже улыбалась, и тогда они ощущали
себя единой  сплоченной командой,  прибывшей с победительного  в своем  юном
варварстве  континента на  континент, гордящийся  прошлым и традициями, и им
казалось, что сами они впитали как молодость и напор Америки, так и культуру
и изысканность Старого Света.
     В хрониках  королевства Ховарда редко  встречались посторонние  люди: у
Абигайль, как у настоящей королевы, не было друзей, Ховард также был слишком
поглощен своим служением, чтобы тратить душевные силы на посторонних. Ховард
и Абигайль часто  посещали известный в  Силиконовой долине  профессиональный
инженерный клуб, членами которого они были и где можно было завести полезные
для их фирмы контакты; иногда они сближались с той или иной принадлежащей  к
тому же, что и они, кругу парой, часто вместе  ужинали, совершали совместные
набеги в рестораны Беверли Хиллз, потом незаметно друг от друга  отдалялись.
В этом клубе Ховард часто играл перед публикой на рояле: он  любил музыку, у
него был абсолютный слух, в детстве он мечтал брать уроки, но родителям было
не  под силу  учить музыке обоих  сыновей, они решили учить  только младшего
брата  Ховарда,  который  собирался стать профессиональным  музыкантом, но в
последний момент  брат передумал и решил стать футбольным тренером, а Ховард
все  же  выучился музыке  самостоятельно,  его любимая  вещь  была  рапсодия
Гершвина в стиле блюз, а иногда он просто импровизировал, и  несмотря на его
веселый и легкий характер, звуки, которые клавиши издавали под его пальцами,
были заунывны и грустны.
     Возможно,  играя,  он  вспоминал  отца, которого увидел  недавно  через
двадцать  лет  после  расставания.  Отец  жил   в   католическом  госпитале,
прикованный  к  инвалидному креслу,  ему предстояла  серьезная  операция,  и
Ховард  приехал  его  повидать.  Отец  целыми  днями сидел  в  своей  палате
неподвижно, перебирая четки, ничего не  читал и  даже  не смотрел телевизор,
его лицо просияло, когда он  увидел  Ховарда, и Ховард был потрясен,  увидев
отца через столько лет, но справился с собой, улыбнулся, и через час они уже
ощущали  себя  друг  с другом  так, как будто расстались  только  вчера, они
вспоминали старые  ирландские шутки,  придумывали новые,  о которых Абигайль
говорила потом, что  они не смешные: о человеке, едущем в лифте и неожиданно
заявляющем  тем, кто  едет с ним,  что  на нем  чистое белье, и сами до слез
хохотали над этими не очень смешными шутками, и перед самой операцией Ховард
обнял отца и сказал ему,  что он его  любит.  Операция  прошла  успешно,  и,
обещая отцу писать, Ховард уехал домой, а отца вскоре перевезли в  госпиталь
другого города в Техасе, где жил брат Ховарда, футбольный тренер,  с женой и
четырьмя  детьми, и брат писал Ховарду, что отец все также сидит в  кресле и
перебирает четки, и, вспоминая свое обещание писать  и давний рассказ матери
о том, как отец каждый день проверял пустой почтовый ящик, когда он, Ховард,
шестнадцатилетним  навсегда  уехал  из  дома,  Ховард  много  раз  собирался
написать  отцу, но всякий раз письмо не  шло  дальше первой строчки: то, что
ему хотелось  сказать отцу, невозможно было выразить словами, которыми пишут
письма, и  всякий раз он откладывал письмо  на завтра, пока  не понял,  что,
скорее всего, не напишет этого письма никогда.
     Если бы он все же написал его, он, возможно,  сказал бы  отцу,  что  их
счастье с Абигайль не было  полным: у них не было детей, несмотря на то, что
вскоре после  свадьбы, под  Рождество, они придумали четыре  имени для своих
будущих  четверых  детей, и спрятали бумажки  под  высокой орегонской елкой.
Такая большая елка бывала у них с  тех пор  на  каждое Рождество,  и они еще
долго мечтали  о том,  как  их  дети  будут  когда-нибудь  выбегать  в  ярко
освещенную комнату  и искать под такой же  елкой подарки, но время шло, одно
Рождество сменяло другое, а они были по-прежнему одни, и  понемногу привыкая
к этому и принимая, как данность, они не ходили  к  врачам и не дознавались,
кто их  них  был причиной их  общего несчастья,  они просто приняли его, как
общую судьбу.
     Оглядываясь  на прожитые  годы,  вспоминая главное из  сделанного  им в
области электроники, Ховард утверждал, что мерилом полезности жизни человека
служит  его  материальное  благосостояние,  он  и Абигайль были  яркой  тому
иллюстрацией  - финансовый  каркас их жизни  имел  крепкие  опоры и  не  был
подвержен  воздействию  катаклизмов.  В  эмоциональном и личном плане  жизнь
Ховарда и  Абигайль была  непрерывной  погоней  за  новизной и совершенством
ощущения:  открывая  для  себя  лучшие  рестораны  Лондона  и Парижа,  самые
изящные, сшитые искуснейшими кутюрье туалеты, общение с известнейшими людьми
мира - голливудскими актерами, в круг которых они были вхожи, лучшие фильмы,
сделанные  этими  людьми, обширная коллекция которых хранилась  у  них дома,
Ховард  и  Абигайль,  не  останавливаясь  на  этом,  уже  в  зрелом возрасте
научились  летать,  и, перелетев однажды на маленьком  двухмоторном самолете
через всю Америку, доказали себе, что они могут еще и это.
     Их королевство располагалось в пятнадцатикомнатном доме, стены которого
были  украшены картинами, привезенными ими из  дальних стран  и  городов,  в
которых они  побывали. Их  обычное утро начиналось с раннего подъема, первой
сводки  финансовых новостей с Восточного побережья, первого кофе и  краткого
совещания об  их  предстоящей атаке  на  деловой  мир  Америки. Днем  Ховард
запирался  в  лаборатории или  уезжал  к  клиентам,  Абигайль тогда царила в
королевстве  одна.  Вечером они  собирались  вместе  за ужином, а перед сном
опять расходились -- Ховард играл на рояле, а Абигайль писала стихи.
     Они  оба были религиозны, Бог занимал существенное место в их жизни,  и
хотя  Ховард редко посещал  церковь и относился  к Богу с  долей ирландского
юмора, как к старому доброму другу, многие из стихов Абигайль были посвящены
ее пути к Богу,  с  которого  она  обещала не сворачивать, несмотря  на  все
искушения и  соблазны суетного  и  сумасшедшего мира. И хотя голос  Абигайль
звенел, как колокольчик,  когда  она читала свои стихи, Ховард знал,  что за
этим  нежным  звенящим  голосом скрыты  железная  воля  и стальной характер.
Предки  Абигайль  были  родом   из  Пруссии:  как  они,  она  презирала  как
собственную,  так  и чужую слабость, как  никто  другой умела  распознать  в
бизнесе  недостойных  партнеров,  а если  у  достойных  возникали  проблемы,
Абигайль предпочитала отойти в сторону, ожидая,  пока  они сами их разрешат,
объясняя,  что она не костыль для других людей.  Движимая той же гордыней по
отношению к себе, Абигайль никому, кроме Ховарда, не показывала своих стихов
и никогда не  пыталась  их напечатать: в ее разговоре с Богом не должно было
быть  свидетелей, которые  косым  взглядом или  неосторожной  усмешкой могли
осквернить или оскорбить святое святых ее души.
     Это королевство  было заколдованное - в нем  словно остановилось время.
Повседневная  жизнь  в  нем  была  такая   же,  как  и  в  других  заурядных
государствах, где нет ни  ослепительных  владычиц, ни  преданных им пажей, а
оба  супруга просто  тянут свою ничем не примечательную лямку. В королевстве
Ховарда текли раковины, требовал ремонта водопровод,  у Ховарда сильно лезли
волосы,  и он собственноручно  заметал их,  брызгая пол в офисе  специальным
антистатическим  составом. Но старинная мебель в гостиной напоминала Ховарду
о давно ушедших временах, когда  эти  диваны  и стулья стояли в  доме матери
Абигайль,  куда  он, юный студент, приходил в сто лет  не стиранных шортах и
норовил на них  усесться, а мать Абигайль,  милая леди,  которая  ему всегда
нравилась,  старалась  ненароком провести  его в другую  комнату, никогда не
давая понять, что садиться на фамильную мебель в грязных штанах недопустимо.
Мать Абигайль всегда была внимательнее к нему, чем его  собственная мать, на
каждый день  рождения  он обязательно  получал от  нее открытку. Через много
лет,  во время последней встречи с нею Ховард и Абигайль предложили устроить
ее в дом  престарелых, потому  что ей уже было тяжело  жить одной,  но  мать
Абигайль  сказала, что  хочет умереть в своей постели, поцеловала Ховарда  и
поблагодарила его за все, а вскоре, действительно, умерла так, как хотела, и
в  наследство Ховарду  и Абигайль досталась  эта самая старинная мебель,  на
которую Ховард больше никогда не садился.
     Абигайль  не открывала свой истинный возраст даже врачам,  но  из писем
Ховарда я знала, что она его  старше, что  здоровье ее плохое, что она плохо
спит  ночью  и  не  может спать  днем, и  когда  Ховард рядом, у  нее  вечно
слипаются веки. Ховард с горечью признавал, что  она мало ест, но все  равно
набирает  вес,  что она  теперь не  выдерживает  длинные  трансатлантические
перелеты, поэтому они больше не путешествуют и, тоскуя по Европе,  Абигайль,
не желает, однако, встречаться с  суетливыми  и шумными людьми на  улице и в
магазинах, и  почти не выходит из дома. Ховард говорил, что она одушевляется
только,  когда  он  везет  ее на  очередной благотворительный прием  или  на
премьеру  в  театр,  тогда она надевает новое,  обычно всегда черное платье,
которое ее  стройнит, и, действительно,  делается похожей на ту,  какой была
прежде.  И,  надев  свой  купленный за двести  долларов,  как  у  брата мэра
галстук, Ховард эскортирует Абигайль и, стоя около нее с коктейлем в руках в
кружке известных  в городе людей, со  всеми вместе слушает ее речи. И когда,
довольная своим  успехом, Абигайль  вдруг  улыбнется  ему своей  по-прежнему
ослепительной улыбкой, Ховарду вдруг  на короткий  миг  покажется, что  в их
жизни  будет  еще  что-то  таинственное  и необыкновенное,  но такие моменты
случаются теперь редко.
     А потом в королевстве грянула революция -  абсолютная монархия внезапно
превратилась   в   нем  в  конституционную,   Абигайль  осталась  формальной
владычицей,  а ее место  заняла самозванка,  женщина много  моложе  Ховарда,
официантка  из  их  инженерного  клуба,  в  прошлом  балерина,  красавица  с
лучистыми  глазами и  легкой танцующей  походкой. Эту женщину звали  Глория,
вместе с ней в королевство ворвалась  струя новой жизни, разметав колдовство
таящихся  по  углам  теней.  В  своих  новых  письмах  Ховард с  горячностью
восклицал, что для Абигайль он всегда  был  скорее эскортом,  чем мужем, она
всю жизнь диктовала ему свои условия, начиная от запрета появляться на кухне
и  терять попусту время в  Интернете.  Ховард говорил, что не  смотрел бы на
сторону,  если бы его пятнадцатикомнатный дом  был для него настоящим домом,
он  признавался,  что  его  любовь  к  Абигайль  была всегда  скорее любовью
мальчика к девочке, а Глорию он любит так,  как только мужчина  может любить
женщину, она нужна  ему для жизни, для  счастья, для  детей,  для любви, для
заботы  о ней  и устройстве  для  нее дома.  На мой  вопрос, для чего  нужна
Абигайль, Ховард отвечал, что, кроме него, ее  некому  будет  даже отвести к
врачу, и если бы  Глория поселилась  поблизости  и  родила бы  ему  ребенка,
Абигайль, наверное, не была бы против.
     Но  его новая любовь не была  к нему особенно  добра, она  периодически
покидала  его,  находя  более  подходящих  ей  для  жизни мужчин,  а  потом,
испытывая  материальные затруднения, неизменно  возвращалась, и Ховард давал
ей деньги, и она оставалась с ним, но повторяла, что видевшие их вместе люди
принимают его  за ее отца. И  стремясь  угодить  ей, Ховард сделал несколько
пластических операций, удалив родинки на лице, и начал применять средство от
облысения. И я боялась спросить у него про Абигайль и не  могла  спросить  у
нее самой, потому что сильнее  врачей Абигайль ненавидела только компьютеры.
Я  представляла,  как она одна-одинешенька сидит  в  дальней  комнате своего
пятнадцатикомнатного  дома  и каллиграфическим почерком пишет стихи о пути к
Богу, которые ей теперь некому прочитать, и складывает эти стихи в ящик.
     И вот уже несколько лет, как я ничего не знаю о  королевстве, но иногда
я по-прежнему воображаю,  как молодая королева  Абигайль  входит  в  залитый
солнцем офис и, сразу заметив изменение  в  расположении предметов на столе,
безошибочно находит  спрятанный  для нее под  схемами  шоколадный  батончик,
невозмутимо  срывает  с  него  блестящую  фольгу  и кусает  горький  шоколад
безукоризненными зубами, победительно встречая восхищенный взгляд преданного
ей пажа.

     Ричард Уайт, ветеран Вьетнама


     Только вчера, когда я  разбирала старые пустые папки на полке в книжном
шкафу,  из одной из них прямо мне в руки выпала каким-то образом оказавшаяся
там фотография  Людмилы Моевой, а сегодня по электронной почте пришло письмо
с известием о том, что Ричард Уайт тяжело  болен, и врачи опасаются худшего.
Жизнь  часто  сама  выстраивает  сюжеты  и придумывает концовки; я попытаюсь
записать этот рассказ, продиктованный мне писателем-жизнью.
     Ричард Уайт был одним из первых клиентов нашего агентства. Он  появился
у нас после неудачной поездки  в Россию, за невестой, с просьбой перевести и
послать  его  письмо женщине, переписка с  которой у него ранее  по какой-то
причине прервалась. Эта  женщина жила  в городе в центре России, традиционно
считавшемся  городом женщин  из-за  расположенной  в  нем  ткацкой  фабрики.
Женщину звали Людмила Моева.
     У меня не сохранились их письма, с тех пор у меня несколько раз ломался
компьютер, но это, наверное, не важно,  самое главное все равно  остается  в
памяти. Ричарду  Уайту  было около пятидесяти лет, он  жил в  своем  доме  в
глухом лесу в штате Северная Каролина,  получал пенсию как инвалид и ветеран
вьетнамской войны, имел небольшой  бизнес - ремонтировал  и  продавал старые
автомобили, иногда  как специалиста-сапера  его приглашали в  военные лагеря
тренировать новобранцев.  Ричард  Уайт  выращивал  овощи  на своем  огороде,
кормил  приходивших  из лесу  оленей,  своих единственных гостей, имел  дома
компьютер, подключенный  к Интернету, и, соответственно, широкий круг друзей
по  переписке, как американцев, так  и  русских.  На  фотографии Ричард Уайт
напоминал  то  ли   известный   портрет   Хемингуэя,   то   ли  куперовского
охотника-следопыта:  он носил бороду, тяжелый амулет  на  кожаном  шнурке на
широкой груди, охотничье ружье за плечом, серьгу в левом ухе. Жизнь  Ричарда
Уайта была  довольно одинокой, хотя постоянная  деятельность разного  рода и
друзья по переписке  в Интернете  скрашивали ее. В свои пятьдесят лет Ричард
Уайт  надумал жениться, а  так как  подходящей для  него невесты в  Северной
Каролине не находилось, Ричард устремил свой взор на Россию.
     Я не знаю, почему не удалась  его  первая поездка в нашу  страну, помню
только, что он  делился  впечатлениями о  тараканах в  маленьких  московских
квартирах.  Людмиле Моевой, красивой  брюнетке  с  неприветливым  выражением
лица, которой начал писать Ричард, было около сорока лет, она ранее работала
на ткацкой фабрике, а когда фабрика закрылась, стала продавать хлеб в киоске
у  дома.  Она  имела  сына-школьника  и  совсем  не  говорила  по-английски.
Последнее обстоятельство более  всего беспокоило Ричарда Уайта. Особенно  он
недоумевал  оттого,  что  покойная   бабушка  Людмилы  когда-то  преподавала
английский в университете. Характер Людмилы был непонятен из ее писем и мне:
очень часто  человек полностью  раскрывается  в письмах, и через  них  легко
представить  его индивидуальность,  а  иногда, как в  случае с Людмилой, все
скрыто туманом неизвестности. С одной стороны, Людмила имела  интеллигентных
родителей, писала без грамматических ошибок и  часто делала в своих  письмах
экскурсы  в  русскую историю и литературу,  правда, особенно не  углубляясь,
возможно, списывая общеизвестные пассажи о великих русских поэтах и царях из
школьных   учебников   сына.  С  другой  стороны,  она   не  имела  никакого
образования, кроме  школы,  несмотря на бабушку-преподавателя не  знала даже
элементарной  английской  грамматики,   суждения   ее  часто  были  резки  и
категоричны, как у человека с узким кругозором.
     Американские  мужчины  любят  повышать  образовательный  уровень  своих
русских подруг, спонсируя их  изучение  английского  языка:  я думаю, многие
русские женщины, даже и не вышедшие замуж в Америку, заговорили по-английски
благодаря своим заокеанским друзьям. Ричард Уайт не был исключением, он тоже
прислал  Людмиле Моевой деньги на изучение  английского языка, я помню, были
сложности с их пересылкой, Людмиле пришлось ехать в другой город, потому что
в ее городе не было офиса Вестерн Юнион.
     Характер  Ричарда  Уайта не  был  ни  покладистым,  ни  легким.  В свои
пятьдесят  лет, пройдя Вьетнам,  уцелев в боях с врагом, но потеряв здоровье
из-за летящих  с  неба на своих  же солдат капель токсичного химиката Оранж,
разбрызгиваемого  с самолетов  по указанию  правительства,  устав бороться с
чиновниками, не желающими  признавать  вину этого самого правительства перед
ним и ему подобными, усвоив  с некоторых пор саркастический и даже несколько
циничный взгляд на мир, Ричард Уайт, хоть и не смотрел более  на жизнь через
розовые  очки, однако, не сдавался  ни в борьбе  с бюрократами, ни в надежде
построить  личное  счастье.  Ричард  Уайт не  надеялся  иметь в браке  своих
собственных  детей,  но  его  интересовали увлечения  сына  Людмилы  Моевой.
Ричарда радовало то, что  ребенок интересуется автомобилями, в своих письмах
Ричард  вынашивал  планы обучить мальчика  всему, что  он  умеет  сам  и,  в
конечном счете, передать ему свой бизнес. Ричард был практичным человеком и,
несмотря на свой довольно скромный бюджет, отстраивал дом для будущей семьи,
постоянно  ремонтировал  то   крышу,  то  водопровод,  делал   хозяйственные
пристройки. В своих письмах  Ричард Уайт и Людмила Моева постоянно обсуждали
перспективы  их  будущей жизни,  занятие, которое сможет найти  для  себя  в
Америке Людмила, школу, в которой будет учиться ее сын.
     Первый  серьезный конфликт между ними  возник,  когда Ричард Уайт вдруг
написал Людмиле, что не сможет приехать к ней летом,  как обещал, а  приедет
только через полгода, зимою, потому  что слишком много  денег ушло на ремонт
крыши.  Мне было неловко переводить ответное письмо  Людмилы. Оно  напомнило
мне сцену, разыгравшуюся однажды на моих глазах на набережной южного города,
когда прогуливающаяся  там, накрашенная  до неприличия  украинская красавица
вся  в разноцветных клипсах и бусах, услышав  за спиной в свой адрес чей-то,
невольно   вырвавшийся   возглас   "Господи!",    неожиданно   развернулась,
подбоченилась   и,  безошибочно  вычислив  произнесшую   неосторожные  слова
женщину,  воскликнула:  "А  что ж господи?  Что ж  господи?  Что же,  я хуже
тебя?", и, преследуя жертву, еще долго срамила ее на весь пляж.
     Письмо Людмилы Моевой было наполнено истеричными упреками  типа "обещал
жениться  и  бросил", Людмила  уличала  Ричарда Уайта во  лжи  и лицемерии и
просила не трудиться и больше ей не писать.
     На недоуменные вопросы Ричарда я отвечала, что, возможно, Людмиле очень
трудно  живется,  возможно, она с чрезмерным нетерпением ждала  его приезда,
поэтому  не  выдержала  и сорвалась. На  вопрос,  что  я  думаю о  характере
Людмилы, я  сказала,  что,  на  мой  взгляд,  русские женщины  типа  Людмилы
способны на полярные, как очень хорошие, так и очень плохие поступки.
     А потом разразился августовский кризис 1998 года, и вскоре  пришло  еще
одно письмо Ричарду Уайту от Людмилы  Моевой, письмо с просьбой о  помощи. В
этом  письме  уже  не было  ни  упреков,  ни экскурсов  в русскую историю  и
литературу, Людмила писала, что ее киоск закрылся, что  она без работы,  что
ее город  мертв, жизнь в нем остановилась, что впереди зима, а у ее сына нет
ни сапог, ни теплой куртки. В  письмо был вложен листок  с обведенным следом
ноги мальчика, который я отсканировала и послала Ричарду.
     Ричард  Уайт не был ангелом.  Когда  я  выставила ему  счет за  перевод
письма    Людмилы,   он    едко   отметил,    что   понимает   необходимость
благотворительности,  но не  понимает,  почему  он  должен платить  еще и за
письмо с просьбой о  ней.  И,  сконфузившись, я  отменила  счет, сказав, что
пусть это письмо будет моим вкладом в дело помощи Людмиле.
     Вскоре  две посылки с  любовно  выбранными  Ричардом Уайтом вещами  уже
летели  в  Россию, письмо  Людмилы  с описанием ужасов  послекризисной жизни
русской провинции было послано  Ричардом его  американским друзьям, а от них
--  в  разного  рода  электронные  листы;   на   базе  этого  письма  вскоре
организовалась добровольная благотворительная организация "Помоги  России!",
были собраны  десятки адресов и по ним также пошли посылки с теплыми вещами,
мылом, спичками и солью.
     Мне казалось,  что мыло, спички  и соль  были скорее трогательным,  чем
актуальном  даром: времена гражданской войны в России все-таки прошли. И все
же  мысли о собирающих посылки  американцах  грели мне сердце, я воображала,
как, оторвавшись от личных дел  и бизнеса,  они ездят по своим шоппинг-молз,
покупают вещи и думают о России.
     Что  касается  Ричарда  и Людмилы,  они продолжали  переписываться,  но
романтическая сторона их переписки отступила  на  задний  план.  Они  теперь
больше обсуждали  посланные Ричардом вещи и  дела общества "Помоги России!",
хотя  Ричард по-прежнему  собирался приехать  и по-прежнему задавал  Людмиле
вопросы о том, как она видит  себя в Америке. Но что-то неуловимо изменилось
в письмах  Людмилы: после своего  странного,  истеричного послания она будто
отметала всякую возможность  будущего  счастья.  В каждом  письме она  будто
смаковала  описания  нищеты  и  убожества жизни в  своем городе, на  вопросы
Ричарда отвечала уклончиво,  за посылки его не  то  что  не поблагодарила, а
скорее  упрекнула,  что  из-за  неверно  указанной  им их  стоимости  с  нее
потребовали  на  почте  дополнительную  плату.  От  ее писем  веяло странным
равнодушием, происхождения которого не понимали ни я, ни Ричард.
     Но вскоре все разъяснилось. Члены общества " Помоги России!", установив
контакты   с  русской  благотворительной  организацией,  посетили  несколько
адресов, по которым были посланы посылки. В квартире Людмилы Моевой визитеры
обнаружили  грязь  и запустение, пьяную  компанию известных  в городе темных
личностей и проституток, пьяную Людмилу  Моеву, которую  местные жители тоже
отнесли  к  последним,  грязного  дикого  и   оборванного  ребенка,   полное
отсутствие присланных Ричардом Уайтом вещей.
     Ричард  Уайт   был  слишком  закален  Вьетнамом,  чтобы  восклицать   и
ужасаться. В своих комментариях он был скорее печален и исполнен сочувствия.
Нечего и говорить, что он перестал писать Людмиле.  Вскоре пришло  известие,
что сына у нее забрали  в детский дом.  Потом нахлынули  другие политические
события, деятельность общества "Помоги России!" замедлилась, а потом и вовсе
прекратилась. Ричард Уайт еще пытался переписываться с несколькими женщинами
из нашего агентства,  одна  из них,  ответив  ему,  вскоре уехала  в Англию,
другая  странно  замолчала,  потом  Ричарда  пригласили  в  военный   лагерь
тренировать посылаемый в Косово американский контингент.
     Уезжая в  лагерь, он написал мне последнее письмо, в котором  энергично
высказывался  по   поводу   затеянной  американским  правительством  военной
авантюры. Он  написал мне, что все же надеется  посетить когда-нибудь  город
Санкт-Петербург и, может быть, кого-нибудь в нем встретить.
     На этом кончается рассказ о  Ричарде  и  Людмиле. Думая о жизни Людмилы
Моевой,  в  какой-то  момент надломившейся и  покатившейся  вниз  до  самого
последнего, кажется, уровня  падения, когда мать забывает  о  своем ребенке,
гадая  о причинах, приведших ее  к  этому  падению, я не считаю, что тяжелая
российская жизнь могла послужить ей  оправданием.  Думая  о  Ричарде  Уайте,
дважды обманутом, первый раз - американским правительством, пославшим его во
Вьетнам, второй раз  - русской женщиной,  на которой он  собирался жениться,
глубоко  разочарованном, но  не сдавшемся,  не  утратившем  веру  в  себя  и
сострадание  к людям, я недоумеваю, почему  Бог или высшая справедливость, в
которые мы все  так или иначе верим, дали  ему  в  его жизни то, что  дается
совсем немногим, обделив тем,  что есть почти у всех. Ричард Уайт, как никто
другой,  был  достоин счастья,  и  ему,  действительно,  довелось,  испытать
счастье  самой высокой  пробы -  счастье  преодоления себя, счастье победы в
битве с  жизнью, счастье делать добро. Его  пустой дом был наполнен голосами
его  друзей по переписке, и они тоже были для  него  источником бескорыстной
радости. И  хотя жизнь  Ричарда  Уайта в  самом  главном  удалась,  я все же
просила бы  судьбу еще позволить ему поправиться, приехать в Санкт-Петербург
и кого-нибудь здесь встретить, потому что даже лучшее боевое оружие АК-47 не
может быть постоянно в бою: оно  нуждается в том,  чтобы чьи-то  добрые руки
его чистили и смазывали, с любовью готовя к новым битвам.

     Он мне писал

     Он начал  писать мне,  прочитав в Интернете мою  статью об августовском
кризисе 1998 года, когда рубль резко упал, люди штурмовали продовольственные
прилавки,  и в России, в который  раз, ожидалась голодная зима. Он предлагал
организовать гуманитарную помощь, чтобы американцы, минуя границы и кордоны,
могли летать в  Россию на  частных маленьких самолетах, привозить продукты и
одежду и отдавать это все не коррумпированным чиновникам,  а простым русским
людям, которые бы встречали их в аэропорту. Но  я не могла помочь ему в этом
ничем другим, кроме моральной  поддержки, и он был благодарен  и  за нее, он
продолжал мне писать и очень скоро стал подписываться "твой друг Боб".
     Он задавал мне вопросы о России,  он никак не мог  понять, почему такая
большая и богатая страна пребывает  в  состоянии  непреходящей  разрухи,  он
удивлялся, почему  никто в  России не озабочен поиском неординарных  решений
будущего благосостояния страны. Он говорил, что  как Техас начал развиваться
с развитием кондиционеров, так и Сибирь могла бы начать  процветать, если бы
топливо, на которое она так богата, было бы добыто из ее недр и использовано
для обогрева этого огромного холодного пространства, но, сконцентрировавшись
на своем бизнесе и личных делах, я как-то не проникалась грандиозностью этой
перспективы и не могла толком объяснить ему, почему же такие очевидные  вещи
не проходят в России в жизнь...
     Он писал мне длинные письма, пытаясь выразить в них свое мировоззрение,
он говорил мне, что американский капитализм обречен, что скоро  наступит его
конец, поэтому он решил  уйти из корпорации, где работал, продать  свой дом,
перевести деньги  в золото и уехать в глушь, где собирался строить жилище из
использованных  автомобильных камер и  пивных  банок,  жить  там  автономно,
вырабатывая электроэнергию ветряком и солнечной батареей, пережидая грядущий
катаклизм.  А  я  никак  не  могла   взять  в  толк,  почему  и   при  каких
обстоятельствах  американская  экономика, наше святое святых  и образец  для
подражания, способна  будет в  одночасье  рухнуть;  слушая  его, я проявляла
скептицизм,  потому что  дорого бы  мы тут  дали, чтобы хоть немного в такой
обреченной экономике пожить.
     Он  называл  меня своим  другом, и,  как  человек  ответственный, я ему
отвечала, хотя дружба в России - совсем не то, что дружба в  Америке, дружба
в России - это годы бок о  бок друг с другом, это общие легенды и  предания,
дружба в России - это то немногое, чего часто нет у других, а у нас пока еще
есть.
     И, не желая смириться, он  хотел  сделать для России хотя бы  то, что в
его собственных силах,  он хотел помочь хотя бы одному конкретному человеку,
и я нашла ему достойную кандидатуру - скромную девушку,  торгующую на  рынке
конфетами,  чтобы заработать на жизнь.  И  он послал  ей посылку  с  зимними
сапогами,  в  которых  она нуждалась, но  вместо изящных сапог на  каблуках,
какие носят в С.Петербурге зимою,  он послал ей  теплые ботинки  для горного
туризма, считая, что  они  более всего подходят для русских суровых  зим. И,
получив ботинки, в которых, по  ее мнению, можно было разве копать огород на
даче,  девушка не  знала,  что и  ответить, и, огорченный  ее молчанием,  он
решил, что на нее напали преступники, чтобы отнять ее замечательные сапоги.
     И  я чувствовала свою вину в том, что он хотел, но так и не  смог ничем
помочь нашей  несчастной  отчизне,  и что  я  тоже не смогла  помочь ему это
сделать, и что наши миры так и не пересеклись.
     И скоро мы потеряли  друг  друга из виду:  он сейчас, наверное,  строит
свой новый дом из камер  и банок и думает, как он будет пережидать в нем еще
не разразившийся в Америке кризис, а на улицах С.Петербурга, где я живу, уже
гремят взрывы, и, пытаясь  защититься  от  террористов, жильцы  нашего  дома
составляют списки ночных дежурств.
     И, как два атома, движущихся по разным  орбитам, мы  уносимся  друг  от
друга все дальше и  дальше,  лишь однажды приблизившись друг к  другу на  то
короткое время, что он мне писал...
     Постиспанский синдром


     Клиентов не было, и, входя в офис, Ксения наблюдала благостную картину:
все ее  работники  были  при деле, все  изображали полную  занятость, но  по
умиротворенным, расслабленным  лицам  было видно, что  работы  нет,  вся эта
бутафория создается лишь для соблюдения приличий.
     Ксения сидела в своем кабинете - крошечной комнатке, с  окном на садик,
где среди золотой осенней  листвы  мирно гуляли  по  дорожкам  пенсионеры, и
думала, что все упирается в нее, только она  может придумать  сейчас что-то,
что приведет к ним клиентов и  деньги,  несколько ее мальчиков и  девочек  в
соседней комнате  получают зарплату, которую  она должна им обеспечить,  а в
случае отсутствия таковой они все  изумленно и с ожиданием будут смотреть на
нее, и никто не поможет.
     С одной стороны, она уже к этому привыкла: ее муж, с которым они вместе
создавали когда-то фирму,  два года  назад погиб в автокатастрофе:  отказали
тормоза у их совсем новой тогда машины; все  говорили ей,  что это  не могло
быть случайностью, она  только жмурилась,  не желая осознавать, тем не менее
думая об этом ночами, гадая, кто, зачем,  почему, не находя ответа.  Ее  муж
был лидером в их бизнесе, все самое трудное брал на себя, не всегда посвящая
ее  в  детали.  Когда  они  с  мужем  работали  вместе,  она  казалась  себе
бизнес-леди,  приобрела отрывисто-командный тон,  которым  разговаривала  со
служащими,  колесила по городу на машине, в сумке у нее разрывался мобильный
телефон, вечера она проводила на  презентациях  - теперь она понимала, какие
это все были игры, вся ответственность была  на муже, многое, как она теперь
понимала,  он недоговаривал,  оберегая  ее,  с  улыбкой  наблюдая,  как  она
радуется, играя в крутую руководительницу.
     Когда он погиб, ей  стало  понятно,  почему он,  прежде  равнодушный  к
спиртному, последнее время помногу пил в выходные в ресторанах с приятелями,
такими же, как он сам, бизнесменами  и юристами, и просто  выехав  на дачу с
нею вдвоем - ему надо было снять напряжение. Когда они познакомились с ним в
самом  начале   перестройки,  он  был   ученым-юристом,  полиглотом,   писал
докторскую  в  области  какого-то  экзотического  права, они  встретились  в
университете,  куда она  привела  сына-подростка  поступать  на  юридический
факультатив.  Он  стал ее  вторым мужем, до  встречи с ним она  была  бывшей
офицерской женой, вернувшейся к маме после десяти лет  мучений по гарнизонам
с  пьяницей  первым мужем,  за  годы  брака  растерявшая  все  полученные  в
университете знания и умения, кроме ведения домашнего хозяйства  и искусства
сводить концы с концами на гроши. Ее новый муж говорил ей, однако, что она и
сама  не догадывается, на что способна,  и  вышло так, что открывать ей  это
пришлось уже без него.
     Оставшись без него, она поняла, что их фирма стала ведущей  юридической
фирмой в городе  не сама  по  себе, не благодаря  средствам,  затраченным на
рекламу, не  оттого,  что с ними сотрудничали лучшие  в  городе  адвокаты, а
потому что ее муж обладал  чутьем и нужными связями, он знал, за какие  дела
браться можно, а за какие - опасно, каким силам нельзя переходить дорогу,  а
если все  же переходить,  поддержкой каких других сил необходимо заручиться.
Из-за этого  его  умения  балансировать  на  острие, фирма  существовала так
долго, в ее клиентах числились крупнейшие  предприятия города, и все  же  ее
муж, в конце концов, наверное, сделал рискованный шаг, не заручившись нужной
поддержкой.
     Какое-то время дела  фирмы шли еще по инерции в прежнем объеме, и, сидя
одна  в  их бывшем  с мужем офисе, Ксения думала  и анализировала,  а потом,
решившись, отказалась от престижного  офиса в центре, переехала  в маленькое
помещение  ближе к  окраине и объявила своим служащим, что их  фирма снижает
обороты и меняет профиль, отныне она будет заниматься делами не коммерческих
предприятий,  а  частных  лиц. Две трети  сотрудников  ушли,  на это  она  и
рассчитывала: Ксения понимала, что если даже ее умудренный в большом бизнесе
муж, в  конце  концов, совершил  ошибку, ей  понадобится для  того же самого
значительно меньше времени, поэтому, чтобы  выжить, ей следует опуститься на
уровень ниже и, не  затрагивая интересов могущественных лиц, начать работать
так, как сумеет и сможет она сама. Она подумывала даже бросить бизнес вообще
и, найдя какую-нибудь работу, вернуться к той жизни, которую вела прежде, но
это  было уже невозможно:  ее  сын  учился на престижном платном факультете,
деньги нужны были и  чтобы  расплатиться с  долгами, набранными  на  покупку
квартиры для сына, и дачи  для мамы, и чтобы помогать сыну мужа  от  первого
брака... Все эти обязанности, которые прежде исполнял ее муж, были теперь на
ней, и она знала, что только от нее зависело благополучие, да и вся жизнь ее
маленькой семьи.
     Ее  муж  был, видимо,  прав, она,  действительно, прежде  не осознавала
своих способностей, потому  что,  сумев заручиться помощью друга, вхожего во
властные структуры, Ксения добыла для фирмы госзаказ - прием и постановку на
учет  вкладчиков  разорившегося  после  кризиса  банка,  что  давало   пусть
небольшой, но стабильный доход.  Она также старалась привлечь к ним  частных
клиентов  и  следила  лично,  чтобы  оставшиеся  с  ней  молодые  юристы  не
отфутболивали  людей, приносящих к  ним  свои  далеко не лишние, а иногда  и
последние деньги, а расшибались  бы в лепешку, стараясь дать, действительно,
верный совет,  и  тем  бы  преумножали поток  обращающихся.  Все  это вместе
формировало некоторый уровень стабильности, но доставалось ей тяжело. Каждое
утро, поднимаясь по лестнице в свой маленький офис, расположенный  на шестом
этаже  старинного  петербургского дома, она уже  на  первом этаже  встречала
людей,  плотно  стоящих друг  за  другом  - это были вкладчики разорившегося
банка, занявшие с  утра очередь к ней на прием. В ее функции входило принять
заявление у каждого, выслушать его, узнать его обстоятельства и занести  его
в один из трех списков, которые устанавливали  сроки  выплат компенсаций  по
потерянным  вкладам.   Нечего  и  говорить,  что  большинство   обращающихся
претендовали на внеочередной  список и  пытались доказать свое  право с  той
степенью эмоционального  накала, на которую  были способны. Ксения  не имела
средств  содержать охрану,  единственным барьером  между  нею и  выстоявшими
долгие часы,  измученными и  обозленными людьми была  ее  восемнадцатилетняя
секретарша,  которая в  конце дня приходила к  ней вместе  пить  валерьянку.
Ксения  принимала  также  и  обычных  клиентов: к ней  приходили  печальные,
встревоженные,  иногда  отчаявшиеся   люди,  их  проблемы  были  связаны,  в
основном, с жильем - самой ценной собственностью жителей города С.Петербурга
постперестроечной эпохи. Бывшие мужья, жены,  невестки,  злые  дети и  внуки
пытались  правдами и неправдами отторгнуть комнату или квартиру у  несущих к
ней свои беды людей.  Возвращаясь домой через  город на своей уже старенькой
машине,  Ксения смотрела на дома вдоль улиц,  и ей казалось, что в них  идет
бесконечная  и горестная борьба:  бледные, нездоровые, бедно  одетые  люди с
ожесточением в глазах сражаются друг с другом за несколько квадратных метров
в бетонной коробке или убиваются по потерянным последним грошам, которые они
когда-то доверили  банку  с  громким  именем,  поверив  неуемной  рекламе  и
позарившись на хорошие проценты.
     В  гараже  Ксения  встречала  Николая, друга, который помог ей  обрести
вкладчиков. Сын Николая был приятелем  сына Ксении,  мальчики  вместе росли,
когда-то  Николай  также  долгие  годы судился, правда, не за  жилье,  а  за
собственного  сына,  которого  хотел   заполучить  у  бывшей  жены,   дочери
иностранного дипломата,  кончилось тем, что он просто  тайно увез ребенка из
Москвы  и  скрылся с ним в Питер. Сын остался с ним,  но характер у  Николая
сделался  тяжелый  и  подозрительный,  он много  пил.  У  него была  большая
торговая  фирма,   но   утешением   Николая   по-прежнему   оставался   сын,
замечательный мальчик, окончивший университет с красным дипломом, работающий
программистом. Ксения всегда ставила его в пример сыну собственному.
     Ксения  приходила  домой, ее встречала  ужином  мама, к  ее возвращению
забегал сын за внуком, которого она  забирала по  дороге  из садика. В жизни
сына Ксении все шло  не совсем так, как ей бы хотелось, он рано связал  свою
судьбу  с  девочкой,  которая   сразу  родила  ему  ребенка.  На  факультете
международных отношений, который  заканчивал  сын, учили не  тому, что могло
пригодиться  в  реальной  жизни,  протекция для  работы  на  дипломатическом
поприще у сына отсутствовала, поэтому вопрос о его будущей карьере оставался
открытым. За ужином мама говорила, как дорожают  продукты, жаловалась на то,
что  болят  ноги, что тяжело становится ходить по  магазинам, говорила,  что
внук  Ксении  давно кашляет, и что надо найти хороших  врачей, потому  что в
поликлинике  ничего  не  понимают. Сын  добавлял,  что на  факультете  опять
подняли плату за обучение. Слушая их разговоры, Ксения мысленно прикидывала,
сколько она заработает в этом месяце, хватит ли этих денег на учебу сына, на
врачей, на  возврат долгов, им  всем на  еду, потом лезла  в кошелек, что-то
давала матери, что-то - сыну, обещая в конце недели дать еще.
     В ее личной жизни после смерти мужа не было взлетов. Когда ее горе было
еще совсем острым, она сблизилась с Николаем, но эта близость не принесла ей
утешения: Николай много пил, встречаясь с ним, она  тоже пила,  выпив много,
дурачилась,  болтала  ерунду,  в шутку просила  Николая  подарить  ей  новую
красивую машину, уже всерьез просила его съездить с  ней и с мамой  на дачу,
посмотреть,  что  можно  сделать  с треснувшим фундаментом. Но  во  взгляде,
которым смотрел на нее Николай, не было снисходительности, с которой смотрел
на нее когда-то ее погибший муж, взгляд Николая был скорее насмешливым, этот
взгляд не допускал для нее никаких детских шалостей, не обещал, как когда-то
взгляд  мужа, все для нее  устроить и решить ее проблемы. Утром,  на трезвую
голову,  Николай  говорил ей, что  он бы съездил на  дачу,  но только с  ней
вдвоем,  ясно  давая  понять, что  проблемы с фундаментом в эту  поездку  не
впишутся. Когда же, уходя,  она  с улыбкой  спрашивала его  о новой красивой
машине, которую он вчера хотел ей  подарить, он  мягко поправлял ее, говоря,
что это  она хотела,  чтобы он подарил ей машину, и невесело  усмехаясь, она
соглашалась.  Скоро она  прекратила  интимные встречи с Николаем,  продолжая
общаться по-дружески, оставаясь благодарной  за вкладчиков и всегда  готовой
тоже помочь. Ксения  с тех пор  уверовала, что  ее отношения  с людьми будут
отныне строиться лишь на  принципах паритета, и, погрустив немного, пришла к
выводу, что это справедливо.
     Идею поехать в Испанию подал ей тот же Николай, когда они стояли как-то
в гараже над открытым капотом ее машины,  двигатель которой непонятно почему
стучал, и Ксения, начав с двигателя, переключилась на свою  любимую тему, на
вкладчиков.  Она  говорила,  что  они практически обслужены  и не  сегодня -
завтра закончатся, с  обычными клиентами глухо, рекламу  она запустила, надо
предпринимать какие-то действия, а  она  ничего не может, потому что выжата,
как лимон. Вот сегодня, например,  снова пришел дедушка в орденских  планках
Великой Отечественной Войны и стал требовать, чтобы она ему выплатила деньги
немедленно,  хоть из собственного  кармана, а то он устроит у нее на  глазах
самосожжение,   и  начал  уже  чиркать  зажигалкой  и  размахивать  какой-то
бутылочкой, и  ее дурочка  секретарша, завизжав, притащила  огнетушитель,  в
результате у  дедушки  прихватило сердце, и они  отпаивали его  валидолом, а
потом чаем с  конфетами, и чуть не плакали  вместе, а надо было  еще принять
шестьдесят  человек. Забыв  о принципах паритета,  Ксения горько  жаловалась
Николаю, что она устала  от людских проблем, что  голова  у нее  перегружена
чужими заботами и собственными страхами о том, что закончатся вкладчики, что
нет клиентов, что не  будет денег, что  поднимут арендную плату,  что сын не
найдет работы, и любая мысль, даже - что в каком порядке  делать  сегодня --
вызывает у нее если не  приступ  тошноты, то просто  физическую боль, а  это
непозволительно, потому что надо работать. И когда Николай  сказал,  что она
переутомилась, ей надо отдохнуть,  и что  он  знает фирму, где можно  дешево
купить путевку в Испанию, Ксения сразу  поняла, что поедет. Записав телефон,
она, на всякий случай, спросила Николая, не хочет ли поехать и он, и, приняв
свой  обычный насмешливый вид, Николай пошутил, что мечтать не вредно, потом
похлопал ее по плечу, сказал: "Поезжай одна", и, уже прощаясь, добавил, что,
может быть, и поехал бы, если бы не проблемы в фирме.
     Ксения  прежде  была только в Финляндии,  они с  мужем так и не  успели
съездить вместе за  границу, муж  шутил, что  он так устал  от  работы,  что
прежде, чем смотреть какие-то достопримечательности,  ему  надо неделю  тупо
отлеживаться. Однажды они, и  правда, выкроив пару дней, выехали в пансионат
в Зеленогорске в октябре, в  затянувшееся  бабье лето, гуляли на  пустынному
берегу залива и по прибрежному  парку  в туманные  серые дни,  среди золотой
листвы,  обедали в пансионатском  ресторане, пили горячий чай с пирожками  в
маленьком кафе, лежали вечерами в номере, прижавшись друг к другу,  смотрели
по телевизору новости,  любили  друг друга. С  тех  пор  прошло лет пять или
шесть,  больше  отдыха  не  было,  и  поднявшись  домой по  лестнице, Ксения
решительно объявила изумленной маме, что уезжает.
     И через пару недель она уже шла к пляжу под пальмами среди разноязычной
полуголой толпы в своих  старых  дачных шортах и футболке, из которой  вырос
сын -  она собиралась в  спешке и  не  успела ничего  купить себе для пляжа,
надеясь это сделать  на  месте,  а  когда приехала, поняла, что  ничего и не
надо.  Путевка была, действительно,  дешевая,  Ксению поселили  в молодежном
отеле,  куда то и дело подкатывали автобусы с путешествующими студентами  из
разных  стран, молодежь плескалась в  бассейне, плясала на дискотеке. Ксения
смотрела  на  пестрый калейдоскоп  необычных лиц,  слушала  звуки незнакомой
речи, жмурилась от солнца, наблюдая за парапланеристами, летящими с горы над
морем   под   разноцветными   парашютами,   но   более   всего  наслаждалась
сине-зеленой,  соленой  средиземноморской водой,  в  которой  могла  плавать
часами,  до мурашек, как  ребенок, который, стуча зубами  от переохлаждения,
все же продолжает в упоении плескаться, не обращая внимания  на крики матери
с требованием выходить из  воды. В отеле было  несколько русских пар, иногда
они общались в ресторане, обсуждали, где что дешевле купить, делились опытом
прошлых  поездок,  критиковали   за  нерасторопность  приставленного  к  ним
русскоязычного гида,  спрашивали  мнения  Ксении,  но  она  лишь  улыбалась,
пожимая плечами. Мысли об оставленной в Питере жизни также не беспокоили ее,
они ушли  сразу, как только она вышла  из  здания аэропорта и вдохнула сухой
горячий воздух.
     Однажды ее  соседка  по столику, немолодая англичанка, спросила Ксению,
не  хочет   ли  она   взять  вместе  напрокат   машину,  чтобы  поездить  по
окрестностям. Ксения  с радостью согласилась, и вскоре они  уже  колесили по
старинным  городам  с  огромными  соборами,  узкими улочками,  свисающими  с
балконов домов цветами,  мутными реками с плавающими  в них большими рыбами.
Они мало  говорили, Ксения знала только, что  англичанка -  учительница,  но
Ксении нравилась ее восторженная улыбка, и то, как однажды, остановившись на
площадке  в  горах,  с которой  открывался  захватывающий  дух вид  на море,
англичанка  воскликнула  от полноты чувств,  что  в мире нет  ни начала,  ни
конца, а лишь одна постоянная страсть к жизни.
     Англичанка уехала первой, и Ксения еще  несколько дней купалась в  море
одна, но в последний день, когда она стояла на набережной  у парапета, глядя
на  блестящие  под  луной волны, к  ней подошел пожилой  господин, церемонно
представился, сказал, что он американец, удивился, что она русская, и к тому
же  из  Петербурга, сказал, что  собирается  посетить  ее  город  зимою.  Он
пригласил  ее  посидеть  где-нибудь поблизости и  выпить  "Сангрии",  и  она
согласилась,  пошла  с  ним  по   вечерней   набережной  в  своей  очередной
унаследованной от сына футболке,  уселась  за столик. Американец рассказывал
ей,  что  его  дети выросли, а  он  овдовел,  жизнь  его  комфортабельна, но
одинока,  что у него дом  с видом на  одно из  Великих  американских озер, и
винодельческий бизнес, и Ксения  с любопытством расспрашивала его о семье, о
виноделии,  о  налогах,  о сбыте,  и вдруг почувствовала, что  мысли  о доме
возвращаются  к ней,  поняла, как  соскучилась  по  сыну,  маме,  внуку,  по
покинутой фирме, забеспокоилась, что и как там у них у всех, и, поблагодарив
американца и распрощавшись с ним, заторопилась в гостиницу паковать чемодан.
     Вернувшись домой, она нашла все в том же упадке - с работой у сына было
по-прежнему никак, он потихоньку впадал в депрессию,  мама доложила,  что  у
внука так и не  прекратился кашель, дела  в  фирме  были совсем  плохи, двое
юристов поговаривали об  увольнении. Радостное возбуждение, в котором Ксения
пребывала  в Испании, оставило ее еще в самолете, но проблемы, к которым она
вернулась, больше не  приводили ее в отчаяние. Стараясь их охватить,  она не
морщилась  болезненно, как раньше, наоборот,  ей  хотелось  поскорее  за них
взяться, в голове  у нее одна  за другой уже выстраивались схемы их решения.
Первым  делом она решительно  отвела  внука к знакомому врачу, заказала  все
выписанные ему лекарства и велела маме контролировать  их прием, не очень-то
полагаясь  на  невестку.  Потом  она  собрала  на  работе  своих  юристов  и
предложила  каждому высказывать  идеи  по  выводу фирмы из тупика,  и  после
долгих споров они решили создать при фирме нотариальную контору и попытаться
работать с  агентствами  недвижимости по юридическому сопровождению  сделок.
Дома она долго говорила с сыном, что еще совершенно неизвестно, получится ли
что-нибудь  путное  из  этих начинаний, но - что же делать, надо  пробовать,
другого выхода нет,  а уныние - тяжкий грех, и нельзя  ему  предаваться. Она
говорила,  что  как бы ни сложились дальше  дела, они, слава богу, заплатили
уже за последний семестр его  обучения, и  через полгода он станет юристом в
области международного права, и можно, конечно, сидеть и ждать протекции для
устройства по  специальности,  а  можно просто взять  да и  заняться  чем-то
другим,  хоть  и пойти  к ней  в  фирму  и начать с нуля интересное для него
направление, даже и  без гарантии на успех.  И в таком  же боевом настроении
она встретила Николая, и ей бросилось  в глаза, как  осунулся Николай, но на
ее вопрос  о здоровье, он  ответил,  что все в порядке, просто  замотался на
работе, и Ксения принялась взахлеб рассказывать ему  о поездке и  о том, что
она больше, кажется, ничего  не  боится  и  готова  свернуть  горы.  Слушая,
Николай  смотрел на  нее без  обычной насмешки, а  скорее грустно, и  Ксению
что-то кольнуло, она почувствовала, что надо расспросить его подробнее о его
делах, но  ей  так  хотелось  рассказать  ему и о своих идеях,  и когда она,
наконец, задала ему вопросы,  Николай как всегда, усмехнулся, похлопал ее по
плечу и сказал, что ему пора.  Поднимаясь по лестнице, она подумала еще, что
надо  позвонить  Николаю и поговорить толком, но дома  мама и сын,  которым,
кажется, передалось ее деятельное  настроение, вылили на нее столько  разной
информации, что в разговорах с ними она забыла.
     А  на следующий день ей открыла плачущая мама, а на кухне сидели  рядом
два мальчика, которых она сначала даже не  узнала  - ее сын и сын Николая, с
одинаковым страхом в глазах, и ее сын сказал, что  Николай выстрелил себе  в
сердце из  спортивного духового  ружья,  и когда его сын  пришел  сегодня  с
работы, он нашел отца уже мертвым. Сын Николая, тихо шевеля губами, говорил,
что отец последнее время нервничал из-за работы, были  какие-то  звонки,  но
ему он ничего не говорил, а звонков было много и раньше.
     И, молча сев рядом с ними, Ксения подумала, что  если бы была опасность
для  сына,  то Николай  бы, наверное,  сделал все по-другому. Когда  мальчик
дрогнувшим голосом  пробормотал, что пойдет домой,  она, положив руку ему на
колено, сказала, что он поживет пока у них, и что они сейчас вместе пойдут к
нему, чтобы взять вещи.
     Поздно ночью, когда ее сын ушел к себе,  а мама и сын Николая, наконец,
заснули,  она сидела на кухне и  думала. Она вспоминала свое состояние после
смерти мужа, когда она подходила к  окну  и представляла, как просто сделать
из него шаг на улицу, смотрела на острые ножи, и как ей не было страшно. Она
думала,  что  должна была  расспросить  Николая, должна была  позвонить ему,
догнать  его, добиться ответа, но постиспанская эйфория отбила у нее остатки
соображения.
     А через полгода, когда все  утряслось и пришло к состоянию стабильности
на работе,  где теперь  работал  с нею  и сын, когда  сын  Николая  собрался
жениться, и  они  все готовились к  его  свадьбе,  вдруг  объявился  пожилой
американец,  с которым Ксения познакомилась  в Испании.  Он позвонил ей, она
водила  его  по музеям, а однажды он  пригласил ее  в  ресторан, и,  показав
фотографии своего  дома, виноградников,  и  Великих  озер,  вдруг  сделал ей
предложение. Она  поперхнулась  от неожиданности,  потом  рассмеялась, а он,
убеждая ее, говорил, что с ним она всегда будет чувствовать себя молодой, он
обещал защищать ее во всем и потакать ее прихотям и капризам,  он  вкрадчиво
спрашивал, разве  она  этого не хочет,  и  глядя  на американца с задумчивой
усмешкой, как когда-то смотрел на нее  Николай, Ксения отвечала: "Теперь уже
нет".

     Лабиринт историй

     С  первой  девушкой  Реджинальда,  Еленой,  я  встречаюсь у памятника в
Екатерининском  саду,   здесь  же  у  меня  назначена  и  другая  встреча  с
американским   художником  Эдди  и  другой  девушкой,  Аллой,  я  им  должна
переводить.  Я прибегаю, как всегда, чуть  позже, Елены нет, она  опаздывает
еще  больше  моего,  я  различаю  ее,  уже сидя за  столиком уличного  кафе,
переводя  разговор Эдди и  Аллы, одновременно  высматривая  Елену через  уже
зазеленевшие деревья и, увидев ее, извиняюсь, вскакиваю со стула, подбегаю к
ней,  уже  собравшейся уходить, отдаю ей письмо и фото Реджинальда, и  также
бегом возвращаюсь к своему столику, где из-за моего отсутствия прерывается с
трудом  налаженная ниточка общения.  Эдди  и Алла с облегчением  вздыхают  и
оживляются, когда я возвращаюсь, и по этому оживлению я понимаю, что, скорей
всего, у  них ничего  не  получится, и, действительно,  их разговор с трудом
дотягивает до часа, и они расходятся, не назначив следующей встречи.
     Я только раз еще встречаюсь с Эдди, он отдает мне  деньги за  переводы,
мы  сидим  в бистро  на канале, он говорит, что его бизнес  по сдаче квартир
внаем   там,  в   Америке,  дает   ему   возможность   безбедно  рисовать  и
путешествовать, когда  и куда захочет,  и он с гордостью  рассказывает,  как
однажды спас из сельскохозяйственного  плена на  Кипре  одну  мало  знакомую
русскую. Что касается Аллы, история нашего знакомства длинная, и  до  Эдди к
ней приезжали два пожилых  американца, обоим  она  писала длинные письма,  и
обоих отвергла  при личной встрече, мотивируя тем, что они старые. Через год
после  Эдди  ей   начинает  писать  еще  один  человек,  молодой  доктор  из
Калифорнии,  и  она, вроде,  с  готовностью  ему  отвечает, но когда  доктор
приезжает, результат аналогичен. Похоже, Алла у нас в агентстве лишь потому,
что  теоретически  понимает, что ей нужно замуж и  детей,  а на  самом деле,
навсегда погружена в мир собственных фантазий.
     Я  не  очень  хорошо  понимаю,  почему я рекомендую  Реджинальду именно
Елену: возможно, мне нравится ее фамилия, такая фамилия была у коллеги моего
покойного  отца,  и  он  часто  произносил  ее  во  времена  моего  детства,
рассказывая нам с мамой о работе.  Потом, правда, оказывается, что фамилия у
Елены от ее бывшего мужа, и никакого отношения к коллеге моего отца тот тоже
не имеет,  но мне нравится манера  Елены  отвечать на  вопросы не сразу, но,
подумав, выдержав не  слишком  длинную,  и не  слишком  короткую, а  как раз
такую,  как  надо,  паузу,  из-за  этой  паузы  она  кажется  мне  человеком
сложившимся,  со своими взглядами на жизнь, она любознательна, задает мне не
относящиеся к делу вопросы  об агентстве и  об Америке вообще, она  работает
главным бухгалтером  и  учится в  институте, и,  мне  кажется,  серьезный  и
ответственный Реджинальд и  в точности такая же Елена будут прекрасно ладить
друг с другом. Но Елена внезапно уезжает в командировку, а после возвращения
ее интерес пропадает напрочь, и любознательности как не бывало, а вскоре она
звонит  и  сообщает,  что передумала отвечать,  и,  вообще, не  хочет больше
участвовать в процессе.
     Оксана,  следующая   девушка  из  списка  Реджинальда,   медсестра,   я
встречаюсь  с  ней на  Финляндском  вокзале  у мемориального паровоза поздно
вечером,  потому  что  в  это  время  приезжает  из  Хельсинки  американская
студентка, которую я должна  встретить и  отвезти в снятую для нее комнату в
русской семье.  Вместе  с письмом Реджинальда  я  передаю Оксане  письмо  от
другого клиента, удачливого бизнесмена, которому, однако, не  везет в любви,
и Оксана  отвергает Реджинальда  и выбирает  бизнесмена, говоря, что, по  ее
мнению, Реджинальд не  в меру  занудлив и требователен к избраннице, а также
слишком  толст.  И  здесь  она   совершает   ошибку,  потому  что  бизнесмен
одновременно начинает  переписываться и с другой женщиной одних с ним лет, у
которой уже взрослая дочка, и  та женщина пишет ему  не  такие простенькие и
наивные, как Оксана, а  глубокие рассудительные письма, она  к тому же очень
красива и, в конце  концов, бизнесмен решает приехать в Россию к ней,  и  не
знает, как быть с Оксаной, но тут вмешивается судьба в виде моей усталости и
рассеянности, когда редактируя переводы писем  в программе Word, я по ошибке
вставляю  в письмо  бизнесмена  к Оксане  и  кусок  его  письма к  настоящей
избраннице,  и  хоть  Оксана знает, что  ее  поклонник пишет не  только  ей,
разница  в  тоне  этих  посланий  так  очевидна,  что  Оксана  сгоряча  шлет
бизнесмену неоправданно оскорбительное письмо  и,  не получив  ответа и  еще
больше расстроившись, просит убрать ее фото с сайта.
     И, глядя  на  приближающийся поезд,  в  котором  прибывает американская
студентка  и  разговаривая  с ее бойфрендом,  пришедшим ее  встречать,  тоже
студентом  из  Америки --  его  я  уже поселила  в другую  семью,  на другую
квартиру,   я   начинаю   всерьез   беспокоиться   о  Реджинальде,   молодом
авиадиспетчере,  который  обратился в наше агентство,  собрав предварительно
рекомендации  и выбрав нас.  Реджинальд привык рассчитывать все до секунд на
работе, он составляет четкий план  поиска будущей жены, он говорит, что если
не планировать будущее, жизнь  сделает это  за тебя,  он присылает письма  с
фотографиями себя, такого, как он сейчас, и каким был шесть лет  назад, пока
не  похудел  на  сто  фунтов,  потому  что  выше  всего на  свете  он ставит
честность, и, идя  по перрону, высматривая в вагонах студентку, я думаю, что
совсем не обязательно сразу предъявлять миру  все отрицательное, что  было у
тебя в прошлом, в частности, сотню фунтов избыточного веса, которую,  толком
не  разобравшись, сходу отвергла  Оксана. Хотя, с другой  стороны, возможно,
Реджинальд и прав, и лучше перестраховаться, с таким строгим подходом он, по
крайней мере, отсекает возможность встретить случайного человека и повернуть
свою жизнь в пагубном направлении. Но в этот момент бойфренд студентки видит
в  вагонном окошке подругу, и мы устремляемся внутрь, студентка  восторженно
приникает к моей щеке  и радуется всему,  что  ожидает  встретить  в России.
Потом оказывается, что первое  впечатление о ней было неверным, она нигде не
может ужиться больше месяца, торгуется за каждый рубль, упрекает хозяев, что
толстеет от их еды, съезжая, уносит ключи от  дверей, шантажируя  несчастных
пенсионеров, требуя выплатить ей копейки, которые они  ей, якобы, задолжали.
Ее  бойфренд, напротив, ведет себя достойно, его хозяйка  относится к нему и
его  подруге по-матерински,  ни  в  чем им  не  отказывая, с мягкой  улыбкой
объясняя  свою снисходительность  тем, что молодые люди любят друг друга, но
студентка разрушает и эти отношения, и через год уезжает из  России, глубоко
в  ней  разочарованная,  собираясь  писать   о  ней  книгу   клеветнического
содержания.
     А между  тем приближается дата прибытия  Реджинальда в  С.Петербург, но
нет  еще  никого,  с кем  я  бы могла его познакомить, он затаился  и  ждет,
считая,  что  я эксперт  и  знаю,  как  сделать  людей  счастливыми,  ко мне
приезжают, пишут, звонят, я всем стараюсь помочь. На самом  деле, у меня нет
ни  специальных  методик,  ни  психологических   тестов,  подбирая  пары,  я
ориентируюсь  на  внутренний  голос,  иногда  он говорит мне "да", иногда  -
"нет".  В  минуты  хорошего  настроения  мне  кажется,  что  все могут  быть
счастливы со всеми, в минуты плохого - что никто не может быть счастлив ни с
кем,  все обычно начинается с  того, что,  сидя в кресле перед компьютером с
поджатыми ногами, я воображаю  обратившегося ко мне мужчину  с той  или иной
девушкой и думаю, нравится ли мне эта картинка.
     И  вот  уже  мы  встречаем  Реджинальда  в аэропорту,  он  - улыбчивый,
симпатичный, никакого лишнего веса нет и  в помине, он вовсе не такой, каким
казался мне до приезда, когда я в ужасе просыпалась ночами,  видя во сне его
строгое  лицо  и слыша вопрос:  "Отчего же все  так  не клеится в этом вашем
хваленом агентстве?!" В самый последний момент я, можно сказать  из воздуха,
изыскиваю ему совершенно неизвестную мне девушку Галю, которая едва успевает
обратиться в агентство и соответствует  всем критериям Реджинальда, и я  тут
же его ей предъявляю,  она  говорит: "Можно попробовать", и я готова прыгать
на одной ножке  от радости, что есть хоть что-то положительное, о чем я могу
его оповестить. Родители Реджинальда счастливо  женаты уже тридцать лет, они
танцуют вечерами  бальные танцы в танцевальном  клубе, в их доме антикварная
мебель  и бархатные  портьеры, их дом полон любви  и  тепла  к единственному
сыну,  который  ищет  и  не  находит  тех  же  тепла и  любви в рациональном
американском мире, где стюардессы совсем по-разному относятся даже к первому
и второму  пилотам, а уж  скромный  авиадиспетчер  у них вообще  не в чести.
Последняя американская  девушка  Реджинальда с  удовольствием летала  с  ним
каждую  неделю  на Багамы, когда он работал  на  гражданских авиалиниях, где
положен бесплатный  авиабилет, когда же он  перешел на  грузоперевозки,  где
бесплатного билета  не полагалось, девушка сказала  "good bye". И в  течение
следующих дней  я занимаюсь Реджинальдом и Галей: меня  зовут  на встречу  с
литературными друзьями,  меня зовут смотреть по  телевизору интересное кино,
меня зовут  на кухню, если и не сготовить ужин,  то  хотя бы его съесть, а я
или сижу на телефоне, координируя им расписание, или брожу где-то, переводя,
так  как  Галя не  говорит по-английски.  Я  все же не могу  понять, что  за
человек Галя  и почему, когда мы  так долго  плывем  по  туманному заливу на
маленьком пароходике в Петергоф, она не задает Реджинальду никаких вопросов,
в ответ  на мое  предложение спросить  у него  хоть что-нибудь, морщит  лоб,
напрягается,  молчит, пожимает плечами,  говорит:  "В принципе, все ясно". Я
гадаю, что же  такое ей ясно, будь я на ее месте,  я бы замучила Реджинальда
вопросами  об Америке вообще, о его работе, жизни и родителях  в  частности,
хоть  и о том, что  за буква выбита у него  на перстне и  что  она означает,
интуиция  снова  подсказывает  мне, что здесь не будет толку, но,  я  думаю,
возможно, я  слишком ношусь со своей  интуицией, и  понимание  - это не хаос
ощущений,  а  четкая  сеть  символов, и,  значит,  надо  просто  тестировать
клиентов по определенным методикам.
     Тем не менее, Галя звонит мне и говорит, что без знания языка ей тяжело
общаться с Реджинальдом, она просит сообщить это ему как-то помягче, так как
лишь  накануне   Реджинальд  подарил  ей  розы  и   компьютерную  распечатку
совместной фотографии в раме  с вензелями, нежно склонялся к ней в ресторане
и накрывал  ладонью  ее ладонь.  Узнав  о  том,  что  отвергнут,  Реджинальд
сникает,  но просит организовать ему еще какую-нибудь  встречу,  и мы шуршим
листьями по дорожкам Летнего  сада  и сидим в  кафе еще с одной темноволосой
девушкой,  которая  после  всех пытливо заданных  ей  Реджинальдом  вопросов
решает навсегда остаться в России. Отчаявшись, Реджинальд замыкается  у себя
в квартире  и не звонит, весь ужас в том,  что через пару  дней я  улетаю на
неделю в  Турцию, куда мы собираемся уже не в первый раз, точнее, во второй,
мне просто необходим отдых от компьютера, потому что полтора года я работаю,
как машина для утешения,  поддержки,  согласования и решения проблем  других
людей.  Я еще не знаю, как здорово будет в Турции в этом октябре, мы, как по
заказу,  успеем схватить последние солнечные дни, не обгорим, не перегреемся
на солнце, наши окна будут  на  выходить в тенистый сад с видом на горы,  мы
будем  плавать  до  едва  видного  на  краю бухты желтого буйка,  пляж будет
малолюдным,   на  нем  соберутся,   в  основном,  пожилые  представительницы
конгресса по многоуровневому маркетингу, а однажды вечером нас  поразит, что
на главной улице  городка  с ярко освещенными  витринами нас, будто дома, на
Московском  вокзале,  окликнет очумелый от  долгой  дороги соотечественник с
большим  чемоданом, прибывший,  кажется,  на тот же конгресс,  и  спросит, а
далеко ли здесь туалет.
     Но  пока что я мучаюсь  мыслями,  что делать  с Реджинальдом,  которому
предстоит  провести  еще  целую  неделю в  чужом,  промозглом, неприветливом
городе, я в раскаянье  вспоминаю свои неоднократно повторяемые  утешительные
слова,  что  когда  все плохо  сначала,  будет  по-настоящему хорошо  потом,
настоящая удача не приходит сразу,  ее надо заслужить, и  все эти заклинания
кажутся мне теперь пустым сотрясением воздуха.
     Самое  худшее в  моей работе - это когда  кто-то страдает, если я по не
зависящим от меня  причинам не выполняю своих обязательств  или даю неверный
совет, или когда женщины и мужчины, которых я рекомендую, ведут себя  иначе,
чем  я  сулила,  хотя обычно я исправляю ошибки, и другие рекомендуемые мною
люди уже соответствуют обещанному. Случай  с  Реджинальдом -  особенный, это
полный  провал,  я не  могу успокоиться,  думая о  нем и  о своем неминуемом
отъезде,  на меня  из всех  углов укоризненно смотрят его  подарки - словарь
идиом  из книжного шкафа,  компьютерная распечатка нашей фотографии в раме -
она до  сих  пор  висит у  нас  в рабочей  комнате,  две  баночки настоящего
бразильского кофе,  аромат  которого наполняет дом. Дело даже  и не  в самих
подарках, а  в  той радости, с которой Реджинальд смотрит, как я высвобождаю
словарь  идиом из множества  блестящих  оберток,  в  которые он  его нарочно
завернул,  предвкушая  мое нетерпенье,  в надписи  на  словаре  "С  любовью,
Реджинальд",  в  его  искреннем любопытстве, какой  сорт кофе  нам больше по
вкусу. В  своей  жизни  Реджинальд  учился, работал, делал  карьеру,  сгонял
избыточный вес, но  ему  некуда  было  тратить  всю  ту  любовь,  которую он
унаследовал от своих кружащихся  в объятиях друг друга по танцевальному залу
родителей,  в  целости  и сохранности он привез  эту любовь в  Россию, чтобы
подарить ее первой встречной девушке, считая, что люди здесь еще не утратили
веры  в  приоритет моральных  ценностей над  материальными, а значит, каждая
девушка этой любви достойна.
     И  я  предпринимаю  последнюю  попытку  изменить судьбу  Реджинальда: я
приглашаю его домой в самый день своего отъезда снова посмотреть каталоги, и
он приходит,  уныло сидит на диване, листает анкеты, смотрит фотографии, а я
брожу  вокруг,  рассеянно  кидая в  чемодан  футболки,  шорты и  купальники,
периодически отвлекаясь и подходя  к Реджинальду, рассказывая ему про разных
девушек, давая  адреса других агентств, других переводчиков. В результате, я
забываю взять с собой маску и трубку, о которых мы будем жалеть на пляже, и,
расставаясь у метро - Реджинальд отправляется к себе  на квартиру, а мы -- в
Турцию, ни  Реджинальд, ни я еще не знаем, что главное  событие в его  жизни
уже произошло в тот самый момент, когда он потянул  из пачки потрепанную уже
анкету девушки Маргариты, которая совсем не в его  вкусе, скорее полная, чем
худая, розовощекая блондинка, а вовсе  не брюнетка с узким  лицом, какие ему
нравятся.  Более того, при встрече оказывается, что весь тот избыточный вес,
который, гордясь собой, сбросил Реджинальд, кажется, перекочевал к Маргарите
-- она настолько  же толще  себя  на старой  фотографии,  насколько нынешний
Реджинальд тоньше себя  прежнего. Шутка ли, перст ли судьбы, но когда мы еще
летим  над  Европой, и  Реджинальд договаривается с Маргаритой о встрече, та
лежит в  гриппе с сорокаградусным жаром,  и  все  же, несмотря  на сетования
родственников,  соглашается  прийти  на  свидание  уже  на  следующий  день,
неведомая сила подымает ее с койки, и влечет, больную, на автобус и в метро,
потом она заработает себе  осложнение и попадет в больницу. После встречи  с
ней Реджинальд в полной  растерянности: все  его планы и критерии рушатся --
Маргарита недопустимо  толста, она совсем не знает английского,  и понять  в
разговоре  ничего невозможно. Но огромные голубые глаза Маргариты смотрят на
Реджинальда с  радостным изумлением, ее розовые губы  - как лук  Купидона, у
нее копна белокурых волос, которые падают ему на лицо, когда она целует его,
прощаясь.  Губы  Маргариты обжигают его щеку, он не знает  еще,  что они так
горячи  от  высокой  температуры,  но уже  плачет  дома  бабушка  Маргариты,
прозорливо предчувствуя грядущие перемены.
     И к нашему  возвращению из Турции Реджинальд уже в Америке, Маргарита -
в больнице, ее папа, бывший бравый моряк,  а ныне мостостроитель, работающий
в Москве, и вырывающийся к семье на выходные, приходит ко мне с Маргаритиным
письмом и  пытливо всматривается мне в глаза,  пытаясь понять,  кто  же  это
затянул их единственную дочь  в воронку неизвестных доселе событий,  и можно
ли этому человеку доверять. Он решает этот вопрос положительно и  вскоре уже
делится  со мной сомнениями и задает вопросы. Я знаю, люди легко проникаются
ко  мне доверием:  с одной  стороны, это хорошо  для моей работы,  с  другой
стороны, иногда мне кажется,  они принимают меня за кого-то другого, кто все
на свете знает и может, а это не так.
     И  потом  начинается  период  узнавания  друг друга через  переписку  и
конференц-звонки,  которые  я перевожу иногда по три часа до поздней  ночи и
полного  моего  и  Маргаритиного  изнеможения,  когда  Реджинальд  тестирует
Маргариту  по заранее составленному  им  вопроснику,  и  вопросы  его --  от
предпочитаемой  косметики и  длины волос, до самых далеко  идущих, типа, что
будет,   если   Маргарита   приедет  в   Америку,  не   сможет   найти   там
интеллектуальной работы,  к которой привыкла в России, и станет скучать. Как
умная  Эльза из сказки  братьев Гримм,  Реджинальд пытается  предугадать все
варианты развития будущего, не желая  сдаваться на милость русского "авось".
Маргарита изо всех сил старается отвечать Реджинальду, но иногда ее терпение
иссякает, и мы с ней хихикаем над его американской занудливостью, в то время
как он, не понимая наших комментариев, гордо молчит. Когда Маргарита, в свою
очередь,  задает ему  непостижимые для него вопросы, он держит  паузу  такой
длины,  что мне  кажется, телефонная  связь прервалась, и я  кричу в трубку:
"Эй,  Реджинальд, ты  там?",  и тихий голос Реджинальда невозмутимо отвечает
мне: "Да".
     И,  наконец, Реджинальд приезжает снова, эта  поездка - решающая, они с
Маргаритой  обнимают  друг  друга  в аэропорту  и  селятся вместе на  той же
квартире.  И  расставаясь  с ними,  уже вполне  поглощенными друг другом,  я
понимаю, что история Реджинальда счастливо завершилась: как нитка из клубка,
она выдернулась из моего лабиринта и обрела самостоятельное существование. Я
гадаю,  что  же  помогло  ей  сбыться  --  ответственность  ли,  доброта  ли
Реджинальда, или  самоотверженность Маргариты, или моя добросовестность,  а,
скорей  всего, не то,  не  другое,  не третье,  потому что как вдохновение в
творчестве,  так  и  удача  в  жизни  не  зависит  от  наших  серьезности  и
старательности, она в ведении совсем иного департамента,  и мы  можем только
уповать на его хорошее отношение.
     Как писать письма

     Итак, вы спрашиваете меня, как лучше писать письма. Это, действительно,
вопрос: как выразить себя в нескольких  словах так, чтобы человек на  другом
конце  планеты смог как-то понять ваш характер,  ваши цели, надежды,  мечты.
Люди  такие  разные:  можно  быть  очень сдержанным  и испытывать  настоящее
страдание,  пытаясь написать  пару слов, особенно, если  вы пишете в  Россию
неизвестной женщине, говорящей на  чужом языке, -  Бог знает,  как воспримет
эта женщина все ваши изнурительные попытки и усилия???
     Есть стандартные формальные письма,  которые  неотличимы друг от друга,
как манекены в магазине. Если вы пишете такое письмо, описывая себя хорошим,
честным,  искренним  и  трудолюбивым человеком  (может, вы и правда такой!),
который многого в  жизни достиг, а теперь  хочет  создать  семью и разделить
все, что он имеет в  жизни с избранницей (хоть и это все правда!), - если вы
пишете такое письмо, вы пишете, как будто о  другом, правильном и  идеальном
человеке, и спутница у этого человека может быть тоже лишь идеальная - самая
красивая,  добрая и  искренняя леди, которая живет  где-то далеко  и мечтает
встретить  этого  идеального  джентльмена  (вас?),  и  эта  идеальная  пара,
существующая  в воображении,  обычно  не  имеет  ничего  общего  с  тем, что
существует на самом деле и здесь, и там.
     Что  касается  нее,  может,  она  живет где-то в маленькой  квартире на
седьмом (скажем!) этаже в стандартном доме в большом городе, она каждый день
рано встает и тащит своего  сонного ребенка в  детский сад  или школу, потом
бежит на  работу, что-то там делает, потом  бежит обратно в садик или  школу
забрать  ребенка, потом готовит ужин,  делает с  ребенком уроки или играет с
ним,  потом  делает  домашние  дела и, наконец,  пишет  вам  письмо  и  тоже
описывает свою жизнь, как жизнь идеальной  женщины, которая только и делает,
что мечтает о своем принце.
     В мире так много слов, так много прекрасных слов и грубых слов, - какие
слова выбрать,  чтобы  твоя  жизнь  показалась реальной? Есть  много уровней
понимания  - можно написать, и все,  что вы  напишете, будет правдой, и, все
же, оно будет далеко от реальности... Какие  слова выбрать?  Как дать понять
другому  человеку, удаленному от  вас  в  пространстве, в  жизни  и даже  во
времени, кто вы и какова, на самом деле, ваша жизнь?
     Я бы  посоветовала  описывать детали:  мелкие  детали бытия, из которых
реально  состоит  ваша  жизнь: я бы не советовала рассказывать  о ней общими
словами,  я бы  советовала рассказывать о ваших настоящих ощущениях, что вы,
на самом деле,  чувствуете, когда чувствуете себя одиноким, что вы, на самом
деле,  думаете, когда  думаете,  что  хотите  найти  хорошую  женщину, чтобы
разделить  с нею жизнь?  Когда вам особенно  одиноко?  Когда  вы смотрите на
играющих в соседнем  дворе детей? Или  когда вы встречаете на улице красивую
женщину? Или когда ходите в гости к счастливо женатым друзьям?
     Пытайтесь заглянуть в себя, не бойтесь задавать себе вопросы и отвечать
на них, потом, когда вы будете писать  свое  письмо,  может быть, вы поймете
что-то новое о собственной жизни, и эта попытка будет, несомненно, оценена.
     Не бойтесь раскрываться сразу - чужая женщина отойдет в сторону, а ваша
истинная избранница  напишет  вам  письмо  на том же уровне  откровенности и
открытости, и вы не потеряете время в пустых светских разговорах.
     Я, правда, не знаю, что еще посоветовать. Может быть, всегда оставаться
собой и  ожидать  от  переписки  (и от жизни  вообще)  скорее  хорошего, чем
плохого, потому что оптимисты, как правило, живут дольше.

     Лиза

     Лиза - хорошая массажистка, у нее много клиентов, днем она принимает их
на  работе,  вечером -  дома:  за  ширмой, в большой комнате в  коммунальной
квартире, где живет  вся ее семья, стоит тяжелый массажный  стол, на который
по  очереди  укладываются клиенты, а Лиза хлопочет вокруг  них, заходя  то с
одной, то с другой стороны, растирает, разминает, похлопывает.
     Она  привыкла все время  работать, ее руки летают над массажным столом,
выражение лица  сосредоточенное.  Вечерами, закончив прием, она  вынимает из
кармана  заработанные деньги, отдает матери, с  удовлетворением смотрит, как
та укладывает  мятые  бумажки  в кошелек.  Ее  мать -  маленькая сгорбленная
старушка, она тихо двигается из комнаты в кухню, боясь потревожить клиентов,
на ней в их  доме  все хозяйство - она ходит  в магазины, варит обед, кормит
детей.
     У Лизы два  сына: один  учится во втором  классе, другой - в техникуме,
жизнь  каждого проходит в  той же  комнате. Младший  сын  приходит из школы,
сразу  включает  телевизор,  по  которому  идет  очередной  сериал,  попутно
сообщает Лизе об отметках и о том, что было в школе.
     Работая над очередным клиентом, Лиза кивает, хвалит мальчика: "Молодец,
зая!", а если он  ее  о чем-то спрашивает,  говорит:  "Подожди,  зая, вот  я
освобожусь. . ." Но мальчик знает, что  освободится она  не скоро, и идет со
своим вопросом к отцу, живущему в комнате по соседству: Лиза и ее бывший муж
разведены,  бывший муж пьет  и ничего не зарабатывает. Старший  мальчик чаще
сидит   за  письменным   столом  и   занимается,  иногда   он  отрывается  и
перекидывается с младшим  парой фраз  о том, что показывают  по  телевизору,
демонстрируя  изрядную  осведомленность; иногда  Лиза  просит  его  съездить
куда-нибудь по делам,  и  он  сначала  огрызается  и протестует, но, в конце
концов, соглашается и все делает.
     Когда дети  были совсем маленькие, Лиза носилась с  ними по музыкальным
школам,  каткам и музеям,  покупала  для  них  хорошую  сметану  и фрукты на
базаре, теперь все это ушло, основным смыслом и содержанием  ее жизни  стало
зарабатывание денег, обеспечение семьи. Она часто сетует  на такую жизнь, но
в  глубине  души  ей  нравится  собственная  самостоятельность, ей  нравится
собственное умение зарабатывать деньги и содержать семью.
     Лизе  тридцать шесть лет, она выглядит моложе, она изящна  и миловидна,
но какую-либо  личную жизнь ей заменяет  все  та  же работа.  Однажды  к ней
приходит подруга  Катя, с которой  они работают в поликлинике, они пьют кофе
за ширмой на массажном столе, Катя внезапно объявляет,  что выходит замуж  и
уезжает  в Америку.  Округляя  голубые глаза на румяном  лице, Катя  взахлеб
рассказывает, как нашла себе американского  жениха через брачное  агентство:
он приехал в Питер  с другом,  русским эмигрантом,  которого  привез с собой
специально  для  консультаций  по  поводу  невест.  У  себя  в  квартире они
организовали просмотр  претенденток, каждой девушке  выделялся час, -- забыв
зонтик и вернувшись  за ним, Катя увидела за  тем  же  столом с  пирожными и
напитками уже другую девушку. И все же ей посчастливилось  выиграть конкурс:
своей скромностью  - в  этот день  она специально не красилась и даже волосы
заплела в косичку - она понравилась русскому, имевшему на американца большое
влияние. Лиза  в изумлении  смотрит на  Катю, а та, дымя сигаретой, говорит,
что сыта по горло здешней жизнью, когда бьешься одна с ребенком, как рыба об
лед, а теперь хоть не надо будет беспокоиться о куске хлеба.
     Несколько  последующих дней  Лиза  молчалива  и, делая клиентам массаж,
оглядывает обшарпанные стены своей комнаты.  Оставшись одна, она  подходит к
зеркалу,  видит первую седину  в волосах, мелкие морщинки.  Лиза  вспоминает
фотографии, которые показывала  ей  Катя  - залитые солнцем океанские пляжи,
пальмы, смеющихся  загорелых  людей,  среди которых  просматривался  и Катин
спортивного вида жених. Лиза смотрит за окно на лепящий в сумеречной слякоти
мокрый снег, и первый раз за последние  годы ей не хочется,  чтобы приходили
клиенты.
     Вскоре Лиза уже  захвачена  новой идеей: она просит  мать купить  ей на
почте международных конвертов,  она  фотографируется у хорошего  фотографа в
вытащенном  из  недр шкафа вечернем платье, она рассылает письма по адресам,
выписанным из газеты, а к Новому году уже ждет жениха - американца Гарри.
     К его приезду Лиза полностью переоборудует свой дом - массажный стол из
центра комнаты задвигается в угол  - Лиза по-прежнему принимает клиентов, но
уже без былого  энтузиазма. Из комнаты исчезают столы мальчиков - для них на
время приезда гостя Лиза снимает комнату у живущей в другом  месте соседки -
посреди  этой  пустой  комнаты  стоят  теперь  и  две  раскладушки,  на  них
неприкаянно сидят вечером ее дети и смотрят телевизор. Мать на время приезда
гостя Лиза посылает ночевать  к брату.  Бывший муж с ядовитыми комментариями
следит за этими приготовлениями, заходит  к  сыновьям в  их пустую  комнату,
говорит, что их мать совсем свихнулась.
     И  вот, наконец, приезжает  Гарри.  Лиза к его  приезду красит волосы и
преображается,  глаза  ее сияют,  ей  кажется,  она  всю  жизнь ждала  этого
немолодого  мужчину в потрепанных джинсах, говорящего ей те  же экзотические
слова,  что  и  герои англоязычных сериалов. Она гуляет с Гарри  по  городу,
беспокоится,  не замерзли ли у него  ноги,  готовит  для  него борщ и блины,
ночью засыпает  в его объятиях на новом, купленном  специально к его приезду
диване, занявшем место массажного стола.
     Приезд Гарри омрачается лишь выходкой бывшего Лизиного мужа, под  Новый
год напившегося и затеявшего с Гарри драку,  в которой он ставит Гарри синяк
под глаз. Гарри уезжает  в Америку с синяком, но с заполненными  формами для
оформления  для  Лизы визы невесты. В эти формы не вписаны Лизины  дети, оба
мальчика единогласно заявляют, что никуда не поедут: старший говорит, что не
хочет бросать техникум,  младшему не нравится говорящий  на непонятном языке
Гарри, он  предпочитает остаться с бабушкой  и отцом.  Гарри тоже не  рвется
никого усыновлять, но обещает  выплачивать мальчикам ежемесячное содержание.
Лиза  с  горячностью доказывает  на  кухне матери, что и  ей надо,  наконец,
пожить для себя, что через несколько лет она уже будет старой и не нужной ни
мужчинам, ни детям.
     И через полгода она в Америке,  стоит у окна в квартире Гарри, смотрит,
как он  играет на улице с собаками. Вместо романтических прогулок  по  парку
среди  цветов, взявшись  за руки, как  обещал  Гарри,  она пылесосит  ковры,
собирает разбросанные Гарри вещи, убирает за собаками, моет посуду. Гарри --
налоговый  бухгалтер,  он  работает дома, сидит у  компьютера, помногу  пьет
пиво. У него низкое содержание сахара в крови, он  должен есть восемь  раз в
день,  если  Лиза не  успевает принести  ему  еду  к сроку, он раздражается,
кричит  на нее,  потом, поев, утихомиривается, иногда просит прощения. Гарри
на десять лет старше, чем рекомендовался в объявлении, он носит парик, чтобы
скрыть  лысину;  близость с ним  Лизе уже в  тягость. Денег у Гарри в обрез,
попытка  Лизы заработать самой, предложив курс массажа нескольким  соседкам,
вызывает бурю  его негодования:  в Америке делать  это без лицензии  нельзя.
Просьбу Лизы помочь ей  получить эту лицензию, Гарри отвергает, говоря, что,
приглашая ее  к себе, он обещал ей  комфортабельную, но простую жизнь, учеба
стоит денег, а он и так немало посылает ее детям. Больше всего Лизу угнетает
полная  зависимость от мужа,  она хмурится, без улыбки  встречая его взгляд,
когда он, смеясь, кричит ей что-то с лужайки.
     И однажды дверь в комнату в питерской коммуналке,  где осталась жить ее
семья, раскрывается,  в ней появляется большой чемодан с наклейками, за  ним
Лиза.  Она  приезжает  без  предупреждения,  поэтому  мальчики   и  бабушка,
болтающие о чем-то за чаем за круглым столом, принесенном с кухни, застывают
в  изумлении,  первым приходит в себя  старший  сын, недоверчиво  улыбается:
"Мама?!"
     И  вскоре   в  комнате   все  возвращается  к  прежнему:  круглый  стол
возвращается на старое место, на его месте опять стоит массажный, Лиза снова
колдует над  клиентами,  мальчики, ютясь по  углам комнаты, делают  уроки. К
Лизе  приходит  Катя,  которая  тоже  вернулась  из  Америки  обратно,  Катя
рассказывает о своих приключениях, о том, что ее американец, в конце концов,
сказал ей, что они не подходят друг другу и посоветовал  ей снова обратиться
в  брачное  агентство, если она  хочет остаться в стране. И,  последовав его
совету,  она за  три  дня вышла там замуж за другого  американца,  но у того
оказалась злая мать, которая не разрешала ей пользоваться стиральной машиной
и  кормить,  как  подобает,  ребенка,  дело дошло до  рукоприкладства,  Катя
позвонила в полицию и первому жениху,  тот приехал  и  забрал  ее, плачущую,
обратно, обещал ей помочь с разводом  и, чуть не плача сам, каялся, что  все
же не может на ней жениться, потому  что ее трехлетняя дочь дурно воспитана,
а  у самой Кати не совсем  такая фигура.  Пуская  в раздумье сигаретный дым,
Катя  говорит, что и ее первый жених,  и муж были какие-то  странные: первый
жених еще  в Питере  все  время  записывал себе что-то в  книжку,  обозревая
достопримечательности,   а   потом   учил  наизусть,  и  ее  родители   даже
беспокоились, а  не  шпион ли он, а ее муж  все свободное время  собирал  из
детского конструктора машинки, и она теперь  думает, что у  него что-то не в
порядке  с  головой.  Кате,  однако,  нравится  американская  культура,  она
прилично выучила язык и надеется, что в следующий раз ей повезет больше.
     И, действительно, скоро Катя опять  уезжает, теперь,  правда,  в  Новую
Зеландию  и, вспоминая о ней, Лиза думает,  что сама она не повторит  больше
прежней глупости.
     И через два года она снова на другой стороне света, из окна  ее комнаты
открывается изумительный  вид на горы, море  и дикий  лес на  скалах острова
Ванкувер, но  Лизе некогда любоваться всей  этой красотой, она делает массаж
клиенту.   Ее  новый  муж  -   владелец  санатория,   где,  подтвердив  свою
квалификацию, теперь работает Лиза. Этот муж еще на десять лет старше Гарри,
но Лиза не жалеет, что выбрала его -- благодаря ему, она теперь твердо стоит
на ногах и может посылать в Россию самостоятельно заработанные деньги.
     После  работы  Лиза  с  мужем  едут  в свой  просторный  дом,  ужинают,
обсуждают прошедший день и перспективы развития бизнеса. В новом доме у Лизы
много больших  и красивых комнат, но когда у ее пожилого мужа вдруг  заболит
спина, Лиза ведет его  в  то место  дома, которое  она больше всего любит, в
специальную комнату со стоящим посредине массажным  столом. Муж укладывается
на стол, и, снисходительно ему улыбаясь, Лиза принимается делать ему массаж,
и ей тогда  вдруг покажется, что за окном снова сумеречная  слякоть и мокрый
снег,  и  что ее  дети делают  где-то  рядом  уроки и  смотрят по телевизору
сериал, а ее мать бесшумно заходит из кухни. И стараясь продлить эту иллюзию
подольше, Лиза старательно хлопочет вокруг мужа, а ее руки еще долго  летают
над массажным столом, растирая, разминая, похлопывая.

     Ты совсем одна

     Ты совсем одна, тебе под сорок,  подруги замужем и имеют детей, приходя
к ним,  ты привычно даришь их  детям шоколадки и слушаешь их речи о мужьях и
детских болезнях. Тебя же  ждет дома только пушистый серый кот, ты  живешь в
центре  С.Петербурга  в запущенной  коммуналке, работаешь  инженером,  часто
ездишь  в  командировки на испытания  в  город на Севере, где живет мама, ты
беспокоишься о ней, постоянно звонишь ей  по телефону из Питера;  когда ты с
ней,  тебя раздражают ее  нравоучения, привычка надрываться на огороде, тебе
надоело  мотаться  туда-сюда,  надоела  комната, в которой никак не  сделать
ремонт, у тебя совсем нет времени для себя, тебе хочется изменить жизнь.
     Или тебе пятьдесят, ты не любишь шума большого города и людской  суеты,
ты уединенно живешь в предместье Лондона,  у тебя аудиторский бизнес, уютный
дом с тремя спальнями, в котором звучат записи классической музыки, за окном
твоего  дома поют птицы,  на досуге ты пишешь  детективный роман, твоя жизнь
налажена, но одинока, твоя  старая мама все  еще мечтает о внуках,  и всякий
раз, когда ты навещаешь ее, она смотрит на тебя с безмолвным  вопросом: "Ну,
когда же, когда?"
     Однажды  к  тебе  приходит подруга и  просит пойти с  ней на  встречу с
иностранными женихами в клуб Голливудские  Ночи, а то  она одна боится, и ты
возмущаешься, говоришь, что тебе сегодня может звонить мама, и, кроме  того,
ты замочила белье.
     А,  может  быть,   прослушав  в  вечер  перед  уик-эндом  свою  любимую
Прощальную симфонию Гайдна, ты выходишь в сад, где  сегодня не поет соловей,
ночь  темна, звезды не светят, надвигается гроза, тебе тревожно и одиноко, и
не пишется  детективный  роман, ты думаешь,  что,  если бы рядом были дети и
кто-то  близкий,  было  бы не страшно встречать  старость,  и,  видимо, пора
предпринимать нестандартные действия.
     Ты еще  сопротивляешься, говоря, что тебе  нечего надеть, и, вообще, ты
не ходишь  по клубам, но  подруга уже открывает твой  шкаф  и тянет за рукав
какое-то платье, и,  сдаваясь, ты говоришь, что уж вот это платье ты никогда
не наденешь в приличное место, и вытаскиваешь из шкафа другое.
     И ты включаешь  компьютер, набираешь адрес  поисковой  системы, вводишь
строку  "международные  знакомства"  и  до  глубокой  ночи  путешествуешь  в
виртуальном пространстве, рассматривая фотографии женщин в якобы эротических
позах  с  искусственными улыбками  на лицах, с  грустью  думая,  что вся эта
пошлость не для тебя.
     Сборище, на которое тебя приводит  подруга, способно  вызвать в  лучшем
случае  недоумение:  множество  красивых   нарядных   женщин,  и   несколько
американцев,  в   основном,   пожилых.  Женщины  скромные  просто  сидят  за
столиками, разговаривая друг с другом, делая вид, что  они сюда лишь затем и
пришли, женщины  более смелые трутся около американцев, пытаясь  обратить на
себя их  внимание  всеми  доступными  способами. Ты смотришь  на  все  это с
улыбкой, делишься с подругой, спрашиваешь ее,  когда же домой, но внезапно и
к  тебе подсаживается американец  с  переводчицей,  улыбается, говорит,  что
впервые в России, спрашивает, не хотела бы ты показать ему город.
     На одном сайте знакомств ты неожиданно натыкаешься на печальный рассказ
о русской  девушке,  ищущей свою любовь по всему  свету, и на глазах у  тебя
выступают слезы, ты  понимаешь, что вот такую скромную и несмелую девушку ты
и искал всю жизнь, и, не колеблясь, ты  пишешь, женщине, сочинившей рассказ,
вверяя свою судьбу ей.
     Ты не  успеваешь  оглянуться, как  соглашаешься  водить  американца  по
городу.
     Ты описываешь  себя кристально  честным, интеллектуальным, талантливым,
чувствительным и добрым, как ребенок. Твоя доброта активна и разумна: вместо
того, чтобы  бросить монету нищему  попрошайке  и тут  же о  нем забыть,  ты
ведешь его в ресторан, чтобы накормить  и наставить на истинный путь,  ты не
понимаешь, почему женщины всего мира, сетуя на то, что мужчины пьют, смотрят
по телевизору  дурацкий  футбол и  играют  в  карты,  делая  выбор,  и  сами
предпочитают  бесшабашных  бездельников,  умеющих   пускать  пыль  в  глаза,
мужчинам положительным и степенным, с богатым внутренним содержанием, таким,
как ты.
     Ты  берешь для американца отгулы, которые  планировала потратить, чтобы
помочь маме с огородом.
     Ты  ищешь  женщину,  каких  не бывает на  свете -- красавицу с  фигурой
модели,  но  маленького  роста,  потому  что  ты  сам  не  высок,  блестящую
собеседницу,   остроумие   которой  подарено,   в   первую  очередь,   тебе,
образованную леди с успешной  городской  карьерой,  предпочитающую,  однако,
уединенную   сельскую  жизнь  и  тихие   ужины   вдвоем   под  аккомпанемент
классической музыки и пение птиц.
     Ты таскаешь американца в Эрмитаж  и Русский музей, рассказываешь ему об
импрессионистах  и  Шишкине,  он не очень  врубается, но  послушно  ходит за
тобой,  держа тебя за руку, как в первом классе, когда  учительница  строила
вас парами.
     Будучи  максималистом, ты  не  согласен  ни  на какие  уступки: в конце
концов,  ты  можешь  многое  предложить  избраннице,  а  посему  она  должна
соответствовать всем твоим требованиям.
     Перед  отъездом  американец делает  тебе  предложение, он  просит  тебя
приехать  к нему по  визе  невесты,  он  смотрит  так робко и  жалостно,  он
говорит, что, в общем, он не смертельно одинок, но у взрослых уже детей своя
жизнь, а в прежнем браке он так  и не дождался  доброты и тепла, но все  еще
надеется на счастье.
     На  свете  бывают чудеса,  и одно их них  вскоре  случается -- женщина,
точь-в-точь  такая, как ты ищешь, а,  может быть, даже лучше, входит  в офис
агентства, куда ты обратился.
     Ты  первым  делом думаешь,  а как  же мамин огород, но высоко  развитое
чувство  ответственности  не  позволяет  тебе  отвергнуть  ищущего   у  тебя
поддержки человека, ты обещаешь приехать к нему погостить, чтобы посмотреть,
как оно  там будет,  и спрашиваешь,  а можно  ли  будет  вернуться,  если не
понравится.
     Совпадает все: внешность, карьера, любовь  к классической музыке и даже
привычка к  сельской  жизни -- мама женщины живет в пригороде, и  дочь часто
ездит туда помогать.
     Ты рассказываешь обо всем маме  и родственникам и,  к твоему удивлению,
все за тебя  только  рады,  называют тебя невестой, а американца -- женихом,
одобряют  твой отъезд, говоря, как мало у тебя шансов устроить свою  жизнь в
России, ты даже  несколько  разочарована  тем, что  они будто хотят  от тебя
избавиться.
     Ты рад редкостной  удаче,  и все же не можешь поверить  в нее до конца,
прежде  ты  стремишься уточнить  еще кое-какие  детали --  найденная женщина
любит красивую  нарядную одежду, и с  цифрами на руках ты четко расписываешь
ей свой бюджет и  объясняешь,  что вряд ли  сможешь  ей  это все обеспечить,
когда у вас родятся дети,  потому что платья от Версаче в Англии дороги,  но
женщина говорит, что растить детей можно и в джинсах, а там будет видно, она
привыкла зарабатывать сама и , возможно, сумеет найти работу и в Англии.
     И  на  Восьмое  марта  ты  получаешь  чудесный   букет  из  одиннадцати
темно-красных роз.
     А   ты,   решившись,  кажется,  поверить  в   реальность  случившегося,
спрашиваешь,  на  всякий случай,  не  предпочтет ли твоя женщина к празднику
вместо букета денежный перевод, чтобы купить себе то, что ей, действительно,
надо, но женщина заявляет, что то, что надо, она купит себе и сама, а цветов
ей уже  сто  лет никто  не дарил, и, посетовав  про себя на  обычную людскую
непрактичность, ты  тоже посылаешь ей одиннадцать  темно-красных роз, потому
что тебе известно,  что красные розы в России -- символ  любви,  а их  число
должно быть обязательно нечетным.
     По привычке все делать добросовестно ты бегаешь на английские уроки и в
Интернет-кафе   отвечать  на  письма   новоявленного   жениха,  и,  привычно
преодолевая бюрократические препоны, собираешь нужные бумаги для визы.
     Теперь, когда все, кажется, оговорено, тебе не  остается  ничего иного,
как спланировать поездку в С.Петербург, что ты и  делаешь, заказав билеты  и
попросив свою избранницу найти  тебе квартиру, и она рапортует, как  всегда,
четко  и  в  срок, но  вместо  радости и  благодарности в  тебе  поднимается
странное  чувство  беспокойства,  определения  которому  ты никак не  можешь
найти.
     Все бумаги для визы,  наконец, собраны,  и  уже неплохо выучен  язык, и
назначено интервью, и твой жених приезжает, чтобы забрать тебя в Америку, но
ты так измучена,  стараясь успеть  все в срок, мотаясь на Север  и  обратно,
сражаясь с бюрократами, зубря неправильные  глаголы,  что у тебя уже нет сил
радоваться приезду жениха, ты ловишь себя на чувстве искреннего удивления, а
какое  отношение  имеет  этот совсем чужой  тебе  человек ко  всей  суете  и
беготне, заполнявшей твою жизнь в последние месяцы.
     И в день вылета в Россию это  беспокойное чувство еще  усиливается, ты,
кажется, начинаешь понимать его природу  -- энергичная и деятельная женщина,
которая ждет тебя в С.Петербурге, хоть и соответствует всему, что ты для нее
напридумывал, не имеет ничего общего с  неуловимым образом робкой девушки из
вдохновившего тебя  на поиски  рассказа,  и хоть чемодан уже собран,  и пора
выезжать в аэропорт,  ты, вместо этого, садишься за компьютер, перечитываешь
рассказ, а потом долго смотришь на  красивое  волевое лицо чужой женщины  на
экране монитора.
     Ты  остаешься в  гостинице наедине с женихом, он хочет тебя поцеловать,
но, отпрянув, ты отворачиваешься, это кажется тебе лишним.
     Умом  ты  понимаешь, что  разумнее  все же не поддаваться  настроению и
ехать, коли уж куплен билет, но что-то сильнее тебя не дает тебе двинуться с
места.
     Твой жених с выражением глубокой обиды посылает тебя домой.
     Ты думаешь, как объяснить свой неприезд  женщине, уже, наверное, ждущей
тебя в аэропорту, как оставить лазейку на всякий случай и, придумав ход, как
в детективном романе, ты создаешь новый электронный адрес.
     Ты пытаешься объясниться с женихом, доказываешь,  что  просто  устала и
замоталась,  но  он безошибочно улавливает, что главным чувством,  подвигшим
тебя  завершить долгий  процесс  оформления  визы,  была  привычка  доводить
начатое до конца, и, выясняя отношения, вы опаздываете на самолет, пропуская
назначенное интервью в посольстве.
     Ты пишешь женщине  с нового  адреса от  имени своего, якобы, друга, что
вылетевший накануне на  срочный аудит в Южную Америку ты подвергся  дерзкому
нападению наркомафии  в  мексиканской сельве и теперь лежишь  без сознания в
маленькой больнице в пригороде Монтеррея.
     Ты   приходишь  домой   и   под   изумленные   возгласы  готовящихся  к
торжественным  проводам  тебя  в  Америку  родных,  бросаешься  на  диван  и
начинаешь рыдать.
     Ты с замиранием сердца ждешь ответа, и наконец,  получаешь его: женщина
вежливо благодарит приславшего ей письмо "друга" и  выражает соболезнования,
замечая, кстати, что, по-видимому, вы с другом весьма близки, так как письма
обоих идентичны по стилю.
     Родственники уходят, мама ложится спать и, затихнув на своем диване, ты
думаешь, что впереди у тебя все та же работа, командировки, мамин огород,  а
потом ты выйдешь на пенсию, не  сумев  сделать счастливым ни одного человека
на свете.
     Ты,  вздрогнув,   оглядываешься,  думаешь,   откуда  она   узнала,   ты
восхищаешься ею,  ты лихорадочно пишешь ей длинное письмо от имени друга, и,
придумав  что-то  новое,  и  от своего  имени тоже,  но  она тебе  больше не
отвечает.
     Соскользнув с дивана среди ночи, ты смотришь  на будильник и понимаешь,
что  осталось  всего  два  часа  до  отлета  твоего  жениха  в  Америку,  ты
вспоминаешь его обиженные  глаза, тебя охватывает жалость  к  нему и к своей
одинокой  судьбе, и, кое-как одевшись,  ты выбегаешь из дома,  мчишься через
ночной  город, взлетаешь  по лестнице, но,  так и не нажав на кнопку звонка,
спускаешься и бредешь домой.
     Ты по-прежнему пишешь на досуге  свой детективный роман, слушаешь пение
птиц и  записи  классической музыки, смотришь на  красивое  лицо  женщины на
компьютерном  экране, читаешь  рассказ о  несуществующей девушке,  два  этих
образа никак не складываются воедино,  и грустя о несбывшемся, ты мечтаешь о
невозможном.
     Ночное такси

     Стоит поднять руку, кто-нибудь всегда остановится, в этот раз "девятка"
в сумерках непонятно какого цвета, сине-зеленые буквы  на  фасаде  ресторана
освещают  лицо водителя, мы говорим, куда и называем цену, зажатые у меня  в
кулаке сто рублей, полученные от клиента  на обратную дорогу, - хорошо,  что
нам всем  по  пути.  Водитель  кивает,  мы  садимся,  и  полетели  навстречу
разноцветные огни Невского.
     Девушки сидят сзади, одна блондинка, другая брюнетка,  блондинка пришла
на  встречу  с подругой, собственно,  не  такие  они  и  девушки,  обеим  за
тридцать, но в свете  электрических  лучей  обе выглядят  моложе. На Невском
толпа народа  даже  в этот  поздний  час,  мимо бесшумно проносятся  большие
черные лимузины,  такие же машины во множестве припаркованы у сияющих огнями
ресторанов и казино, женщины, сидящие сзади, провожают их долгими взглядами.
     Брюнетка щелкает зажигалкой, спрашивает у водителя разрешения закурить.
"Да  пожалуйста," -- охотно вступает  тот в  разговор,  --  я и сам  курю, в
который раз собираюсь бросать. "И в  который?" -- спрашивает брюнетка с едва
уловимым  кокетством;  с  таким же кокетством она  говорила и в  ресторане с
американцем, в то  время как  приглашенная им  блондинка  больше молчала.  У
блондинки большие глаза на худеньком капризном личике, короткая стрижка, она
молча курит, глядя в окно.
     Водитель, между тем, говорит,  вглядываясь  в черноту дороги, -- мы уже
прилично отъехали от Невского, и огней поубавилось. У него  то  ли случайно,
то ли специально невыбритое лицо, ему, наверное, под сорок, но в  глазах еще
сохранилась мальчишеская запальчивость. Его речь плавно перетекает с курения
на здоровый  образ жизни, на  катание на лыжах и романтику, он рассказывает,
как ездили  когда-то  с  будущей  женой  зимой в  родительское  садоводство,
прокладывая  десять километров  лыжни по сугробам  от станции, топили  печь,
кололи лед, пили чай при свечах, согревали  друг друга под одеялом. Брюнетка
комментирует,  задает  вопросы,  но  водитель,  похоже,   мало  ее  слушает,
продолжая свой монолог. Вперив  глаза в темноту,  он говорит о том, как мало
было надо  прежде  для энтузиазма, что неурядицы, вообще, проходили  мимо, а
удача шла  в руки, наверное, от высокого душевного  настроя, а  может  быть,
высокий  душевный  настрой создавался  от удачи, а  потом пропало  и  то,  и
другое, и что было первично - это вопрос, который надо еще разрешить.
     "А  теперь?"  --  вдруг нарушает молчание  блондинка. "Что теперь?"  --
сразу  отзывается водитель и смотрит в зеркало, кому принадлежит  этот новый
голос. "Ездите на дачу теперь?" -- спрашивает блондинка, и водитель говорит,
что теперь у них другая дача  с электричеством, водопроводом и ведущим прямо
к даче шоссе, но они с женой  и  дочкой теперь туда редко ездят.  "А жена та
же?" -- спрашивает блондинка, и водитель кивает, что жена, конечно, та же, и
что семья --  это  святое, что касается романтики, теперь ее надо искать  на
какой-то другой даче и с другим человеком.
     Блондинка кивает, брюнетка с горячностью возражает, что над отношениями
надо работать и создавать романтику своими руками. С тем же энтузиазмом  она
отвечала в  ресторане американцу, когда тот говорил  о поиске своей половины
по всему  свету. Я переводила его слова, что он пересек океан, исключительно
для  того,  чтобы  встретить  блондинку,  фотография  которой  поразила  его
воображение,  но  я-то  знала, что он был  уже и  в  Одессе,  и в  Киеве,  и
встречался  там со  многими женщинами, и  что в  моем блокноте есть список и
других  женщин,  встречи  с  которыми  еще   запланированы.  Американец  был
настоящий   мачо  с  ослепительной  улыбкой,  которая  почему-то   оставляла
равнодушной блондинку, она отвечала односложно, предоставляя вести дискуссию
об одиночестве и обо всех тех масках, которые, чтобы скрыть его, носят люди,
своей воодушевленной подруге.
     Водитель  привозит  нас к названному брюнеткой  дому, девушки открывают
дверцы, перед выходом  блондинка дает мне конверт с  письмом и фотографиями,
которые она просит отправить  сегодня по электронной почте. Я киваю, девушки
прощаются, быстро идут по темному двору к подъезду, а мы едем дальше.
     Мы едем по темным улицам окраины, тускло горят  редкие фонари, водитель
включает фары, старательно объезжая рытвины и ухабы. Мы  проезжаем улицу, по
которой надо завернуть,  слева  и  справа  какая-то  глушь, ни одной  машины
навстречу, я всматриваюсь в темноту, пытаясь понять, куда мы заехали. "Вы не
бойтесь,  я вас никуда  не завезу," -- говорит водитель,  разворачиваясь,  и
прибавляет, что просто плохо знает эту часть города. "Некоторые  боятся," --
говорит  он  и  рассказывает, как недавно  остановился  около голосующей  на
дороге   женщины,  но,   увидев  его,   та   отказалась  с  ним  ехать.  "Я,
действительно, такой страшный?"  - серьезно спрашивает  он и,  кажется, ждет
ответа, и  я мотаю головой, говоря, что это, скорее, у женщины отрицательное
отношение  к жизни.  "Ну  конечно,"  -- усмехается  водитель,  тем не менее,
веселея,  спрашивает  про высаженных  девушек,  и, узнав  про  американского
жениха, говорит: "Правильно,  пусть лучше выходят за американцев, здесь  они
привыкают к хорошей жизни, а  случись что. . . " - и, вздохнув,  прибавляет,
что  вот  и  жену свою когда-то приучил сидеть  дома, а теперь,  когда дочка
выросла, жена по-прежнему знать не знает никаких иных проблем.
     Мы подъезжаем к моему  дому, я отдаю замусоленные в кулаке сто  рублей,
мы  прощаемся  и расстаемся.  Дома я  включаю  компьютер и  перевожу  письмо
блондинки к старичку  с  серебряными  волосами,  фотографии  которого я тоже
сканирую.  На фотографии  старичок обнимает блондинку на фоне  моря, пальм и
сверкающего зеркалами отеля, блондинка выглядит хрупкой и юной, старичок  --
в залихватски заломленной  на затылок ковбойской шляпе.  В письме  блондинка
пишет, что, потеряв работу, развозит чипсы по  ларькам, но машина сломалась,
нужны деньги  на  ее ремонт  и  на учебу дочки,  и указывает  сумму, которую
просит старичка ей прислать.
     Утром,  когда  я снова  сижу  у  компьютера,  звонит  блондинка,  чтобы
спросить, не  пришел  ли  уже  перевод,  звонит  брюнетка, чтобы  узнать, не
интересовался ли ею американец, звонит американец,  интересуясь, с  кем и во
сколько  назначена  сегодня  новая  встреча,  и,   посмотрев   на   часы,  я
спохватываюсь,  выключаю  компьютер  и  вскоре  выбегаю  из  дома. Глядя  на
проносящиеся  по улице  машины, я думаю,  что вчерашний водитель,  "бомбит",
наверное, город в  каком-то  другом  месте,  и,  подойдя к  краю тротуара, я
поднимаю руку, чтобы остановить кого-то еще.


Last-modified: Wed, 31 Mar 2004 19:07:25 GMT

Оцените этот текст: