Валентина Павловна, мне кажется, что ваши телесные сосуды наполнены
достаточным количеством татарской крови? А вот муж ваш, пожалуй, спустился в
ваши объятья с Кавказских гор, скорее всего, из Азербайджана. Так ли это?
Чувствовалось, что мои вопросы и подсказки ее возможных ответов
превращаются в некое подобие игры, в которую женщина с удовольствием
втягивается. Она даже перестала взрывчато реагировать теперь на упоминание о
муже. Женщина улыбалась по-доброму, демонстрируя отменные зубы и
исключительно белоснежную эмаль, разрез губ тоже был правильный и влекущий.
Пока татарочка (такой псевдоним я ей присвоил для краткости и удобства
размышлений) соглашалась со мной во всем, и мне только оставалось мягко
форсировать допрос с пристрастием:
- Теперь, Валентина Павловна, когда мы с вами почти подружились,
давайте уточним вопросы интимного круга: я буду называть версии, а вы
поправляйте меня решительно и категорично - между нами необходимо полнейшее
доверие, иначе ничего толком и не получится. Договорились?
- Почти все годы вашего замужества вас не устраивала та сексуальная
техника, которую предлагал ваш муж? Да или нет?
Она мотнула головой утвердительно и слегка поджала губы - напряжение
возвращалось. Еще немного и она спрячется в бетонную раковину, из которой ее
не выманишь уже никакими усилиями. Требовалась срочное отвлечение внимания и
мягкая, почти незаметная релаксация. Я словно сорвался с цепи крайнего
любопытства:
- Валентина Павловна, хотел, если позволите, конечно, удовлетворить
свое любопытство: говорят во Владимире в педагогическом вузе в свое время
учился тот знаменитый писатель, который написал замечательную, откровенную
книгу про алкоголиков и нашу отечественную дурь - "Москва - Петушки" -
называется. Помните?..
Татарочка клюнула на наживку - она, видимо, тоже ценила этого писателя.
Лицо ее прояснилось, она опять ласково улыбнулась. Какая все же у нее
приятная, нежная улыбка - здесь тоже собака зарыта, это явный
диагностический признак. Она от природы нежное и доброе существо, долгое
время шла навстречу мужу, надеясь на изменения к лучшему. Но горный баран
наглел, маразм крепчал - любовь погибла скоро и безвозвратно. Валентина
Павловна принялась поправлять меня и исповедоваться:
- Писателя этого звали Венедиктом Ерофеевым. Он действительно учился во
Владимирском педагогическом - там и доску мраморную прибили в вестибюле - но
только он не дотянул даже до окончания второго курса, его исключали за
академическую неуспеваемость.
- Вот, вот! - включился я мгновенно. - Я слышал, что он даже в молодые,
студенческие, годы нещадно поддавал, но его почитали друзья и особенно
женщины, в том числе и преподаватели. Видите, некоторые грехи можно прощать
мужчине. Его же жена прощала ему беспробудное пьянство?
Валентина Павловна погрустнела, углубилась в себя. Я пришел ей на
помощь:
- Понимаете, о чем я-то говорю: каждый человек, а женщина тем более
имеет право на счастье и надо помогать ей его решительно отстаивать.
Согласны?
Она согласно мотнула головой. Я вцепился в тему зубами и стал ее
развивать дальше и больше:
- Если чей-либо муж заслужил отповеди, и не остается пути к примирению,
то, возможно, что-то в отношениях надо менять более радикально? Даже, ели
произойдет окончательный разрыв, тем быстрее и наладится новая жизнь? Как вы
считаете?
Моя задача состояла в том, чтобы лишь подводить пациента к
самостоятельному принятию решения, а не к давлению своими рецептами.
Татарочка заговорила скоро и безапелляционно:
- Именно так я и считаю, а вас, честно говоря, вызвала только для того
(просила именно доктора-мужчину прислать!), чтобы выяснить: действительно ли
все мужики такие поганцы, что сладу с ними нет - скоты, да и только.
Обязательно секс превращать в скотство, педерасты проклятые.
Моя подопечная залилась слезами и это, видимо, надолго.
Намученная жизнью женщина раскрылась полностью, а после потока слез
пошли и связанные речи, и мы обстоятельно, без суеты и спешки, обсудили весь
круг волнующих пациентку вопросов. Я уходил, удовлетворенный еще одной
клинической победой, а она оставалась удовлетворенная психотерапией. Но
женщина была в глубоком неврозе, и мне придется еще не один раз исповедовать
свою подзащитную: кто скажет точно, что сулят нам обоим эти долгие встречи?!
Одно ясно - врач в ответе за своего пациента, доверившего ему самое дорогое
- свое здоровье и жизнь, так стоит ли искушаться мелочами.
В тот день до приема в диспансере я успел выполнить еще два вызова,
благо адресаты проживали рядом с первой пациенткой. Это были молодые люди,
проще говоря, великовозрастные подростки из довольно обеспеченных семей:
первого юношу терзало искушение в виде наркотиков, второй - не мог выбраться
из юношеского гомосексуализма.
Наркомания - занятное явление. Наркотики долгое время состояли на
службе медицины, и с их помощью спасали больных - снимали сильные боли,
понижали аффектацию во время реактивных состояний, нормализовали сон. Но
грань между достаточностью дозы, обоснованностью режима применения и
переходом в неотвратимую привычку, за которой стоит патологическая
зависимость, настолько эфемерна, что тонкая ниточка здоровья или болезни
подсекается мгновенно и незаметно для глаз лечащего врача и самого пациента.
Еще не существуют эфемериды (от греческого - ephemeris) - астрономические
таблицы с расчетными позициями небесных светил на определенные дни года,
ориентируясь на которые можно было бы уточнять персоны новорожденных с
блестящим или патологическим будущим, например, называемым наркоманией. А
сейчас все возрастающая армия наркоманов уже формируется в особый отряд
эфемеридов - своеобразных насекомых-однодневок, которые ярко вспыхивают на
кострах наркоманических восторгов, но быстро сгорают в языках недоброго и
горячего пламени. За театром абсурда такого рода в далекой темноте
проглядывается смеющееся лицо дьявола.
К сожалению, первый юноша уже попробовал героин, а это означает, что
возврат на лужок счастливой и безоблачной жизни потерян окончательно. Героин
не отдает обратно души своих приверженцев, как бы ты не молил его о пощаде.
Даже, если, поддавшись на посулы хлесткой рекламы, ты предпримешь
многообещающее эффективное лечение, то все равно останешься наркоманом,
только за душой у тебя уже не будет ни гроша. Коммерческая медицина не хуже
героина умеет вычищать карманы доверчивых простаков. Удачной психотерапией
можно несколько отсрочить надвигающийся крах - но героин лишь дремлет и ждет
своего срока: он может, как нежный змей, ласково и тихо, снова вползти в
клетки твоего организма, а может хищным вепрем неожиданно наброситься на
поверженное тело, протаранить волю острыми кабаньими клыками и моментально
выпить, иссушить кровь и плоть, мозг и лимфу.
Первому мальчику мною была проведена рациональная психотерапия и
объяснено, как ему подключиться к постоянной подпитке психологической
кормилицы.
Со вторым юношей пришлось довольно долго разбираться: но здесь все
складывалось более-менее благополучно так, как у него не оказалось
эндокринной базы для стойкого гомосексуализма, а имели место лишь проходящие
дефекты выбора сексуальной техники. Перспективы возвращения в крепкую семью
бабников ему были обеспечены самой природой - вопрос этот решать всегда
проще, либо с помощью собственного бесплатного обаяния, либо силами платных
проституток. Но для того требуется хороший наставник, а не похотливый
старикан-гомосексуалист. Психотерапия, магия здорового слова была необходима
этому юноше. "И язык мой всякий день будет возвещать правду Твою; ибо
постыжены и посрамлены ищущие мне зла" (Псалом 70: 24).
8.3
Время поджимало, и я бросился к метро. Наш диспансер давно уже выселили
из старинного особняка на Университетской набережной. Надо было пробираться
в головную поликлинику рядом с бывшей больницей имени большевика
Чудновского, где размещалось теперь отделение нашей службы.
Усевшись в вагон метро, я притушил восприятие окружающей
действительности и занялся воспоминаниями. Мне никогда не было скучно,
потому что всегда отыскивались видеосюжеты в багаже памяти, которые можно
было прокручивать ни один десяток раз.
Я углубился в тот круг воспоминаний, который очерчивался границами
детства и юности. Это был относительно счастливый период моей жизни, ибо в
силу каких-то генетических обстоятельств я несколько больше необходимого
задержался в системе координат, построенной на общении с детскими
ориентирами, проще говоря, я надолго застрял в детских фантазиях. Бабушка и
мать меня баловали, отец стремился говорить серьезно и только о серьезном,
да все о тех темах, которые меня мало интересовали. Я любил общение с
природой и романтическими вымыслами, черпаемыми в огромных размерах из
старенькой зарубежной литературы - Роберт Льюис, Артур Конан, Брет Гарт и
прочие властители юношеских дум. Меня радовали поэтические терзания и я
включил их в свой закрытый от посторонних глаз мир.
Профессия врача была выбрана мною по простому комплексу признаков: эта
профессия позволяла обеспечить себе жизнь и в городе и в деревне, и на море
и в космосе. Раскачка же моего профессионального мышления, перевод
романтизма в сугубо абстрактное мышление была минимальной. Но в моей
профессии мне нравилась конкретика алгоритмов диагностических,
профилактических и лечебных мероприятий, не требующих заумных
технологических решений, которыми перенасыщены все остальные современные
отрасли производства, человеческой деятельности. Я терпеть не любил
компьютеры - готов был плевать им в рожу, поскольку знал об их вредном
влиянии прежде всего на психику людей. Достаточно сказать, что общение с
компьютером в течение дня более, чем четыре часа, очень быстро делает
ребенка шизофреником или психопатом. Общение с природой никогда не наносит
такой вред детскому организму.
Мне нравилось, что у врача общение с пациентом происходит на
неформальном уровне, то есть с переходом в поле парапсихических реальностей,
в сферу телепатии, иначе просто не возможно реализовать интуитивное мышление
для постановки более-менее точного диагноза. Романтизм при этом удачно
сочетается с цинизмом и благовестным идеализмом. А отсюда до Бога уже рукой
подать. Врач - это непререкаемый адепт воли Божьей! В том нет никакого
сомнения.
От малой философии меня качнуло к более локальным воспоминаниям:
припомнилось, как я первый раз познакомился с Музой. Она тогда, потрясенная
смертью своей подруги - Сабрины, своеобразно искупала вину перед Богом (так
ей казалось - искупала). Она собирала вокруг себя всех тех, кто имел
отношение к ее давнему товарищу - Сергееву. Этот человек оказался моим
дедом, о существовании которого в нашей семье практически никто не говорил.
Муза разбила, просто сокрушила, решительно сбив при этом с идеологического
постамента все рефлексии и женские обиды моей бабушки. Оказалось, что я внук
Сергеева, а бабушка в память о нем (значит продолжала любить его!) назвала
меня Александром, даже регистрировали меня под фамилией деде. Вот так и
вышел из меня Сергеев Александр Александрович.
Муза много рассказывала мне о дедушке - он, оказывается, был занятным
человеком - мастером на все руки от скуки. Она подарила мне часть его архива
- о медицине и стихи. Было ясно, что поэтом, упаси Бог, он не был, не считал
себя таковым. Он был в этой части, скорее, "скалозубом", но не в злом
грибоедовском значении, а в простецки-юморном. Он тешился насмешками,
главным образом, над собой, а уж потом над другими. Лишь в редком случае дед
относился к поэзии всерьез - тогда в его виршах начинала звучать лирическая
струнка. Но "не долго песнь лилась" - дед подтягивал твердой врачебной рукой
лирическую струну, опошляя профессиональным цинизмом романтику и пиетет.
Еще Муза преподала мне уроки мастерства по психотерапии. У нее был
огромный опыт ведения различных больных, и, постигая секреты ее техники, я
здорово поднаторел в делах лечебных. Одного не мог я постичь - ее приемов
общения с пациентами - здесь она смело действовала через каббалистику: Муза
строила свое общение на каком-то непривычном для непосвященных, а потому
непонятном и мне, уровне. Я пытался выпытать у нее эти тайны, но она,
видимо, сама до конца не осознавала механизмы такой техники - Муза просто
эксплуатировала дар Божий, свой талант, не стараясь его препарировать с
помощью современного "топора". Я спрашивал, например, как она сумела так
быстро подобрать ключи ко мне и Дмитрию.? Ответ ее всегда был прост.
Загадочная женщина считала, что быстро поняла нашу суть по простой причине:
она догадалась от кого пришли к нам души, из какой веточки генетического
дерева идут наши ростки. Дмитрий, по ее мнению, унаследовал душу бабки
Сергеева-старшего - Александры (матери его отца), умершей еще во время
Великой Отечественной войны, а у меня - душа его матери - Елены, умершей уже
намного позже, после войны. Муза считала, что именно потому мы оба по
гороскопу имеем символ Девы, что унаследовали души по женской линии. А вот к
Владимиру душа пришла от самого Сергеева-старшего, но они оба - отец и сын -
тоже являются Девами, так как таково было решение еще более ранних предков.
Муза также с непростым умыслом подсовывала мне для чтения архивы деда: в них
было много прозаических произведений, некоторые из которых прочно застряли в
моей голове. Я многократно возвращался к его эссе по поводу "Маленького
принца", ибо в том образе было нечто, перешедшее в меня. Муза хорошо это
понимала и проводила очевидные параллели, свидетельствовавшие о зеркальном
отражении моей личности в том прототипе, который исследовал Сергеев-старший.
Но ирония мудрого человека помогла ему выстроить комплекс еще одних
замечательных параллелей, воплотившихся в образе принца на российский манер.
Недаром Сергеев-старший довольно подробно исследовал творчество Венедикта
Ерофеева, произведения которого очень ценил, а также Андрея Платонова,
считая его огромным мастером.
На таких литературных примерах Муза строила мое обучение
психотерапевтической технике, постоянно подчеркивая, между прочим, и то, что
Сергеев-старший тяготел к творчеству определенных писателей не зря. Именно
они болели общими с ним эстетическими и психологическими болезнями. Их
ироническая "вшивость" была общей и терзала сознание читателей похожими
"вшивые мысли", от которых приходилось постоянно почесывать затылок.
Известно, что если русский зачесал загривок, значит есть надежда на подвижку
к серьезному размышлению.
Кроме всего прочего, Муза постоянно повторяла мне о существовании
принципа, который она обосновала и использовала в психотерапии, - его она
называла "принципом генетической полноты". Суть сводилась к следующему:
генетические трансформации определенной линии жизни могут выражаться
"стволовым" построением или "веточным". Сергеев-старший был стволом своей
генетической линии - в нем в одном сконцентрировался весь потенциал
одаренности его линии жизни. Мы - его дети и внук - развиваемся, как веточки
их этого ствола. А это уже означает, что сергеевский потенциал распределился
между несколькими особями, пропорционально при этом уменьшившись. Потеря
мощи одаренности была очевидной: возможно, из нас кого-то и получится
неплохой ученый, врач, или поэт - но будет уже "узкая специализация". Муза
постоянно мне напоминала, что одним из великих даров природы является
способность забывать. Но у живых существ не простая забывчивость - они
трансформируют детализированную память на уровень обобщения -
интеллектуального или эмоционального, а может быть и прориорецептивного.
Тогда фиксируется алгоритм движения через сохранившиеся ощущения в мышцах,
костях, суставах, в мыслях. Все это Муза представляла себе, опять же как
дерево: детализированная память - это множественные веточки (но их же трудно
сохранить вечно зелеными, да и не экономично). Тогда информация переносится
в стволовую часть - как у деревьев, в организме человека образуется еще одно
возрастное кольцо.
От количества колец зависит и толщина стволовой памяти - в эмоциях или
интеллекте. Много было у Музы частных наработок, многие из которых вроде бы
не выдерживали никакой научной критике, но прекрасно работали в практической
психотерапии. Муза хранила такие загадки, как зеницу ока профессионала! Она,
может быть, верила больше как раз таким необъяснимым откровениям, ибо то,
что уже разжевано наукой, - плоско и неинтересно. А вот новизна,
неосознанность - это уже достояние потустороннего. Здесь прячутся, от
скромности краснея, романтика профессии, ее нагие секреты, ее интимная,
влекущая первозданностью и нетронутостью плоть. Ясно, что девичество и
возможность его нарушить всегда будоражит кровь. Нет сомнения, что
постижение высот врачебного мастерства связано не только с опытом, но и с
возрастом - каждому фрукту свой сезон! Придет время, и я освою те тайны,
которые подвластны моей старшей наставнице.
Благодаря Музе у меня открылись интересные родственники: Дмитрий и
Владимир - это, оказывается, были мои дядюшки. Дмитрий был всего на год с
небольшим старше меня, а Владимир - просто мой ровесник. Дмитрий оказался
тоже врачом, но занимался больше наукой и преподаванием в медицинском вузе,
Владимир имел какую-то тайную военную профессию, и виделись мы крайне редко.
Однажды он мне очень помог - отбив охоту у компании наркоманов вытрясти из
меня душу. Надо будет навести справки о теперешнем бытие моих родственников:
вот разберусь с неожиданно свалившимися на меня проблемами и обязательно
поскорее повстречаюсь и с Музой, и с Димой, и с Володей.
Теперь, после наводящих мыслей, мои запросы к памяти перескочили на
Нинон: странная все же здесь получалась история. Я вдруг сумел ухватиться за
твердый, непоколебимый факт - простые воспоминания о Нине заставили мою
физиономию расплыться в благодушно-гордой улыбке. А это уже абсолютно точное
подтверждение того, что я любил ее все прошедшие с момента нашей размолвки
годы. Значит, почти десять лет таил я в себе отчаянную грусть, портя свою
сердечно-сосудистую систему, сильно изнашивая печень и почки.
За такой срок у меня вполне мог развиться жестокий невроз - воспитаться
желчная ненависть решительно ко всем женщинам на свете, я мог впасть в
черную меланхолию, наконец, просто спиться или того хуже - наложить на себя
руки. Да, безусловно, браки совершаются на небесах, а те, которые не
получили небесного благословения, обязательно распадаются. Однако, я спешу -
Нинон еще может выкинуть какой-либо фортель - она ведь настоящая женщина, а
эти особы до самой смерти остаются непредсказуемыми.
Вагон слегка заскрипел тормозами и почти плавно остановился - это была
станция Балтийская. Надо выбираться из толпы и быстренько рвать на
эскалатор, к выходу в город. Время у меня было в обрез: опаздывать на прием
и заставлять больных ждать себя было не в моих правилах. "Число конного
войска было две тьмы тем; и я слышал число его" (Откровение 9: 16).
8.4
Вот и моя поликлиника - теперь быстренько по центральной лестнице на
второй этаж в дерматовенерологическое отделения. Больные заелозили задами по
стульям (ох, сколько же интересных микробов скапливается здесь за рабочий
день!), если их так основательно выдавливают. Хронические больные осветили
меня плаксиво-заискивающими улыбками. Их можно было понять: когда капает, а
то и вовсю течет с конца, или безостановочно зудит в "пещере разврата", то
каждая минута ожидания лечения - смерти подобна! Владимир Ильич имел,
безусловно, достаточный опыт для того, чтобы в канун Октябрьского переворота
семнадцатого года в холодном Петрограде откликнуться обжигающим душу
тезисом: "Промедление - смерти подобно!"
Я шаровой молнией влетел в свой кабинет, медицинская сестра Валюша уже
ждала - в ее растопыренных руках хрустел белоснежный халат, который она по
собственной инициативе (скрытая симпатия - явление обычное для врача и его
помощницы!) напяливала на меня собственноручно почти каждый приемный день.
Мне оставалось только сбросить пиджак и, повернувшись спиной к
очаровательной Валюше, пихнуть руки в рукава халата и, как бы случайно,
прижаться своими руками к великолепным женским бедрам. Трудно сказать, чего
больше ждала Валюша - меня в целом или только одного этого вульгарно-нежного
жеста, реакция на который уже вошла в приятную привычку. Оба понимали, что в
том прячется абортивная форма секса, а на основательные отношения перейти
нам, скорее всего, не хватало времени. Да не сочетались - как-то не
складывались - соответствующие вспомогательные обстоятельства. Это только в
стационаре, да на скорой помощи совместные ночные дежурства, в поликлинике
их нет. А тащиться после работы на конспиративные квартиры было недосуг.
Итак, обменявшись скромными любезностями, мы уже хотели начинать прием
больных, как в кабинет довольно толстым задом вмазался мой коллега по
диспансеру - врач со сложной фамилией, которая сама по себе ничего плохого о
его личности не говорила. Но обо всем свидетельствовало лицо и те недолгие
вероломные беседы, которые в исполнении Германа Вячеславовича обязательно
превращались в бурные восторги по поводу своей незаменимо-гениальной
личности. В беседах-монологах доктор все сводил к тому, что наше отделение,
да, скорее всего, и вся профессия, обязательно рухнули бы, не появись
вовремя мой коллега.
Существует такая порода людей, с определенными генетическими
вкраплениями, которым обязательно необходимо взгромоздиться на пьедестал,
изобразить из себя памятник, отлитый из золота, заставить всех окружающих
признать значительность своей фигуры. Такие посулы не корректируются никаким
воспитанием, потому что в плоти и крови таких людей живет космогоническая
уверенность в исключительности их предназначении. Ну, а в простой жизни это
свойство выражается в тягучих формах самоутверждения за любой счет, при
использовании в виде главного оружия безапелляционных утверждений о их
незаменимости, исключительности, гениальности.
Особенно нелепо такие персоны выглядят, когда представляют собой образ
маленького, пузатенького, истерически заикающегося, облезло-лысыватенького
плейбоя. Плюгавость и малообразованность лишь усиливают впечатление, но
нисколько не тормозят восторженность таких субъектов. С такими людьми можно
успешно строить отношения только в том случае, если их вообще не заводить и
держаться на дистанции. Но, не тут-то было, эти люди готовы без мыла влезть
вам в самое интимное место, нарушив при этом девственную плеву любой тайны.
Я всегда с ужасом представлял, сколько хлопот они могут доставлять своим
близким, например, законной супруге. Ну, когда мужчина выступает гоголем
перед пассией, рассчитывающей только на скоротечную связь, то такой водевиль
еще как-то может сойти за половую эксцентрику. Но если многие годы жена
наблюдает твою истерическую заурядность, то попытки и при ней взобраться на
пьедестал нет-нет да и превращаются в серьезный повод для семейной драмы.
Герман гоготал и прыгал, прыгал и гоготал, и все вещал и сыпал
восторгами по поводу своих вчерашних подвигов: речь шла о его беседе с
главным врачом и спонсорами, которых он якобы сразил наповал аргументацией,
не вызывающей никакого сомнения. "Все эти глупцы, тупицы, бездари у меня
просто опупели - я их так ловко прижал к стене фактами, что у них языки
отнялись! Теперь "зелень", "капуста" повалит на нас, как манна с небес! Мы
спасены,.. спасены,.. спасены, только благодаря мне!" Вот лейтмотив всей его
повести.
Честно говоря, я не вникал в смысл победного клича: кого он вчера?.. и
за что?.. победил?.. поверг?.. Меня "вихри враждебные" не интересовали, мою
сестру, тем более, - но шум сильно мешал, а, самое главное, мучились
ожиданием приема больные. Однако ясно было, что речь шла о каких-то
мифических вливаниях, о деньгах. Но, как это было уже не единожды, дары
небесные от Германа шли мимо кармана, в том числе, и кармана самого
восхитительного бойца. Но приходилось слушать восторги до конца и
поддакивать. Это был своеобразный сеанс Балентовской психотерапии -
эмоциональная разгрузка моего коллеги, иначе его нервная система могла пойти
в разнос! А допустить такое - значит забыть о милосердии, о первой заповеди
эскулапа.
Больные уже многократно просовывали головы в щель двери, но каждый раз
разгневанный Герман захлопывал ее, рискуя прищемить то, что осталось от
сифилитика или носителя лобковых вшей. Ужас застывал на лицах пострадавших -
в коридоре густел стон многоликой толпы обиженных, сгорающих от нетерпения
быть принятыми эскулапом. "Как написано: "кто собрал много, не имел лишнего;
и кто - мало, не имел недостатка" (2-е Коринфянам 8: 15).
Герман мог бы продолжать до вечера, и я, верно, не решился бы напомнить
ему: "Хвалящийся хвались о Господе" (Там же 10; 17). Но врезала ему
почему-то, сильно нарушив дисциплину, медицинская сестра Валя. Но Бог ей в
помощь! - она, без всяких сомнений, была права: "Ибо не тот достоин, кто сам
себя хвалит, но кого хвалит Господь" (Там же 10: 18). У Германа вытянулось
лицо, он затих: однако бури не последовало - эскулап скромно склонил голову
перед разгневанной женщиной и вышел из кабинета. "Тщеславные люди глухи ко
всему, кроме похвал" - моментально всплыл этот тезис в моей голове.
Так вот где собака зарыта! - Герман был тайно влюблен в Валюшу, она
прекрасно знала об этом. Все бурные сцены он адресовал именно ей - своей
возлюбленной, а она пренебрегла откровениями хлопающего крыльями петуха! "Но
будьте друг ко другу добры, сострадательны, прощайте друг друга, как и Бог
во Христе простил вас" (К Ефесянам 4: 32). Если уж Валюша забыла о простой
заповеди, то я-то должен был помнить о ней всегда. Однако и Валюша, если она
действительно российская женщина, могла бы вспомнить близкую сердцу песню:
"Должна же я стерпеть двух-трех гусениц, если хочу познакомиться с
бабочками. Они, должно быть, прелестны".
Еще не успели растаять в воздухе сильные глаголы, выстрелянные, как из
пулемета, разгневанной в сокрушенного, как в дверную щель уже сунулась
голова первого, видимо, основательно перегретого ожиданием пациента. Молодой
человек (не более 30 лет отроду) не находил себе места. Он и на предложенный
ему стул долго не решался садиться. Полагаю, что то не было правилом
скромного человека, - его, скорее всего, сильно беспокоили боли в
генитальной области, мешавшие спокойно сидеть. Парень был электриком с
сухогруза, недавно ошвартовавшегося в порту Санкт-Петербурга. Швартовые еще
не были хорошо закреплены, не началась разгрузка, а страдалец уже занял
очередь к врачу и метался по коридору венерологического отделения.
Похвальная и многозначащая оперативность.
Такой тип молодых людей, практически, по прямым и безошибочным
признакам, я всегда отношу к "половым меньшинствам". Замечательное
выражение, наполненной поэзией и неожиданностью. Мужчина с крашенными почти
в желтый цвет волосами, изящно исхудавший, с подрисованными глазами и
накрашенными губами, с массой сережек в ушах, приталенный и отутюженный, но
с неопрятным маникюром - всегда заставляет вспоминать о сексуальной
революции, повернувшей его голову и головку в сторону порока. Нет, нет - я
не осуждаю искателей приключений, просто, как врач, я принимаю такие факты
на учет, когда ко мне обращаются за медицинской помощью.
Нечего было тянуть кота за хвост - вместо анамнеза напуганному
проблемами со здоровьем пациенту было предложено снять штаны и показать Его!
Вспомнился анекдот, почему-то про грузина. Он вскакивает в кабинет хирурга,
расстегивает ширинку своих брюк, выкладывает на стол массивный член
прекрасной формы и размера и требует: "Доктор, режь здесь!" Доктор опешил,
потом возражает: "За чем же уродовать такого красавца?" Грузин: "Режь говорю
- Он здесь согнулся!"
В нашей истории все было иначе: то, что больной посчитал возможным
представить в качестве полового члена, оказалось на свету маленькой
сморщенной пиявицей, головка которой была покрыта сливающимися язвами с
краями обширно переходящими в рыхлую гранулирующую ткань с избыточной
пролиферацией клеток кожного эпителия. Припуциум, то бишь крайняя плоть,
прокис у страдальца окончательно. Кровоточили множественные очаги мацерации,
сочившийся экссудат излучал отвратительно зловонный душок, нагонявший тоску
не только на самого хозяина, но и на присутствующих. Валюша так просто
сморщилась от брезгливости и сопереживания. Ей, видимо, представился, как в
страшном сне, коитус с таким объектом - все это виделось, возможно, в темных
картинах средневековых пыток - отсюда возникла естественная реакция. Валюша,
не скрывая раздражения, передернула плечами и красивым станом, произнесла
уничижительное "Бррр" и вышла из кабинета, от души хлопнув дверью! Больной
от такой сцены скуксился еще больше, чем его пиявица.
Дальнейший осмотр показал, что аналогичные элементы находятся в районе
анального отверстия и на слизистой полости рта. В паховой области по
лимфатическим путям уже протащились псевдобубоны, являвшие собой на этой
стадии развития болезни очаги внутрикожных и подкожных припухлостей, часть
из которых уже нагнаивалась. Подтверждений диссеминированной формы процесса
я не отметил, все, бесспорно, пока сводилось к нескольким локальным
деструктивным поражениям.
Вот теперь я и приступил к тщательному сбору анамнеза. Отсутствие в
кабинете Валюши только способствовало установлению доверительности,
откровенности пациента. Кстати, эффектный уход со сцены раздосадованной
медицинской сестры - это наша с Валюшей "домашняя заготовка". Больной таким
образом начинает понимать, что он стоит у края могилы, краха и мобилизует
свое откровение максимальным образом. Пациент раскололся моментально: из
глаз лились слезы, а из горла фонтанировала бурная исповедь.
Оказалось, что судно, на котором плыл злополучный моряк, обогнуло
Африканский континент. Был заход в порты, тяготеющие к эпизоотии Новой
Гвинеи. Моряк-электрик был четко запрограммированным гомосексуалистом, не
сумевшим удержаться от соблазна совокупления по полной раскрутке с
черненьким сластолюбцем. Оказывается и среди них имеются "профессионалы",
умещающие, как в одном флаконе, душевную приверженность к своеобразному
"любительству". Но на жаре микробы растут интенсивно, и задатки у них
формируются, как у коварных агрессоров.
Короче говоря, у меня возникли очень серьезные подозрения в том, что
электрик возбудил в себе этиопатогенетические токи неприятнейшей
венерической болезни, называемой Донованозом. Ясно, что к основной инфекции
присоединилась еще и сопутствующая зараза - можно было подозревать даже
сифилис. Бог шельму метит!
Требовалось срочное, тщательное, комплексное обследование, ибо тянуть с
лечением было нельзя. Больной, безусловно, страдал физически и морально, да
и финал мог быть смертельным. Явилась Валентина - моя помощница. Она быстро
выписала направление на стационарное лечение и заполнила все сопровождающие
документы. Больной уходил от нас, как в воду опущенный. Может быть впервые в
жизни он задумался серьезно над тем, как правильно и безопасно следует
строить свои сексуальные отношения.
Но не успел простыть след интересного пациента, как в дверь,
предварительно вежливо постучавшись, стали просачиваться частями две
любопытствующие дамы в белых халатах: сперва показалась изящная ручонка с
длинными пальцами одной, обвешанная кольцами и перстнями (по-моему, по два
на каждом пальце), затем въехала абсолютно стройная нога (нога парижской
манекенщицы). Вот только затем вдвинулся стройный корпус (ну, на мой вкус,
грудь немного подкачала - маловата, низковата, плосковата, да и сосок вяло
реагирует на призывы гормонов!). Личико впрыгнуло в комнату неожиданно на
довольно высоком для женщины расстоянии от пола - на меня глянули большие,
округлые и дохлые, как у рыбы, выволоченной на берег ловким рыбаком,
глазищи. Глядя в "серые брызги", ощущаешь дорогу почему-то в пустыню, в
никуда, или, того хуже, в ад. Путь тот обязательно выстлан острыми камнями.
Зашмыгал бойкий носик, одинаково успешно подходящий и вертлявой куртизанке,
и вялой библиотекарше, приоткрылся рот (о, лучше бы он никогда не
открывался!) с губами, идеально очерченными контурным карандашом (видимо,
итальянской фирмы). Видение обрисовалось психологией, способной приладиться
к образу буфетчицы бара гостиницы "Астория", из сознания которой никогда не
вылетали полноценные звуки, не лилась достойная высокому разуму речь. Лоб
манекена был низковат для думающего человека, но к чему споры и чрезмерные
ожидания - ведь женщину всегда украшает заурядность! Правда, многие особы,
зараженные честолюбием, почему-то забывают об этом феномене и норовят
обязательно выпрыгнуть из собственных трусов. Однако речь пока о внешности,
а не о темпераменте. Волосики приятного, но трудно определяемого по альбому
колеров, цвета были ловко подстрижены, взбиты и уложены рукой не просто
парикмахера, а мастера-визажиста. От общения с такого рода искусством
лицо-головная архитектура приобретала качество национальной гордости -
скажем, как стены Русского музея.
Кстати, о "национальной гордости": когда даже самая красивая женщина,
несколько истощенная с детства глистами и аденоидами, перебирается в
Санкт-Петербург, скажем, "из-под Урала" (ее собственный термин), из глухой
провинции, то все равно на ее лике прочно гнездится, как неопрятное строения
на обшарпанном дереве, слепленное на скорую руку журавлями для высиживания
яиц, штамп "региональных особенностей". Это чувствуется во всем - в говоре,
в манере одеваться и раздеваться, в игре в деловитость, наконец, в погоне за
тем мужиком, которого необходимо вычислить и прибрать к рукам на предмет
долгосрочного замужества. Но, самое главное, - остается прочный стереотип
мысли, впрочем, правильнее сказать - отсутствия мысли. Такие дамы пытаются
что-нибудь заканчивать - и они с трудом, но все же выползают на уровень
вечерне-заочного высшего образования, стоически перенося провалы на
экзаменах и многократную пересдачу зачетов. В такой сложной борьбе у них
вырабатывается навык не верить в приземленность своей натуры, наоборот, в
них рождается тупая уверенность в свою непогрешимость. Это именно те люди,
про которых говорят: "Ему ссы в глаза - он считает - Божья роса!"
Я помнил, что звали неотразимую женщину - украшение коридора верхнего
этажа нашего учреждения - почти также, как мою зазнобу. Но все же мой
развращенный поэзией ум плохо соотносил имя с отчеством, а потому я часто
путал правильное именное сочленение, приданное документами этой особы. При
обращении на людях я называл ее просто - "коллега", а для себя, для
внутреннего употребления, придумал псевдоним - Жанна. Та французская Жанна
тоже из провинции и была, конечно, бесноватая - скакала куда-то на коне,
кого-то покоряла, увещевала, убивала, и ее тоже в конце концов сожгли на
костре. Мои ассоциации были, нет слов, слишком странные. Больше того, говоря
откровенно, я пробовал стимулировать память попытками относиться к даме, как
к женщине, а не как к коллеге. Но тут же залетал еще глубже и дальше на
свалку ужасных метафор: я начинал себя чувствовать монахом того ордена,
члены которого по доброй воле, добравшись до совершеннолетия, при взгляде на
первую "светскую" женщину приходили к решению оскопить свою плоть. Короче
говоря, в ее присутствии я чувствовал себя кастратом и опасался, что
вожделение к женщине уже никогда не вернется ко мне. Вот именно за такие
"женские штучки", колдунью необходимо без суда и следствия посылать на
костер, разводя его тут же - во дворе учреждения.
Беспомощность моей памяти клинически объяснялась просто - когда
встречаешь бесцветную личность то, как бы она не пыжилась, картина
впечатления настолько смазывается, что мозг отказывается ее идентифицировать
по формальному признаку - по имени, отчеству, фамилии. Инстинкт же
самосохранения заставляет подключать интуитивное мышление - вооружаться
метафорами трагического смысла, чтобы не забыть природные реакции
окончательно.
Честно говоря, я всегда несколько пренебрежительно относился к
мигрантам, заполонившим в настоящее время столичный город Санкт-Петербург
(Москву я не принимаю в расчет - там всегда был вокзальный табор!). Нет
слов, подпитка "панельной жизни" города нуждается в приезжих простушках, но
когда откровенные шлюхи начинают рваться в начальницы, то возникает ощущение
того, что мирозданье готово рухнуть, а пассажирские поезда и трамваи уже
договорились одновременно сойти с рельсов! Меня всегда поражала
напористость, с которой тупые и порочные бабенки устраивали свою жизнь в
славном городе. Они, нет слов, в прямом смысле "ложатся костьми", чтобы
завоевать статус добропорядочности и комфорта в городе на Неве. Доступность
и матримониальный напор приятен неженатому мужчине только до определенной
степени. Но верность поставленной задаче и неустанный труд решают, например,
для Жанны и на этом фронте практически все!
Второй сегодняшний подарок моей судьбе была особа, которой я тоже по
той же причине давно присвоил псевдоним - Тина. Ну,.. в ней просматривались
более округлые, мягкие линии. Однако, если что не по ней, то из хищного
многозубого рта (подозреваю, что у этой породы людей не 32, а минимум 40
зубов, причем, растут они и в самом неподходящем для доверчивого мужчины
месте!) и взбалмошного характера моментально выстреливалась, как из
кулацкого обреза, пуля в виде такой прямоты суждений, от которой первыми
обязательно мрут мухи, затем дохнут люди. Пример ее разговорного трафарета
универсален - "нет, все не так!", "я вам сейчас объясню!", "вы меня не
поняли!" Аллегория многозубого рта и нечто, видимо, не на шутку испугала
меня - сознание возопило, как испуганный страшной сказкой, поведанной на
ночь ребенку нянькой-садисткой. Я попытался защитить "маленького мужчинку",
моментально обрушившегося в пятки, Псалмом 57: "Боже! сокруши зубы их в
устах их; разбей, Господи, челюсти львов!" Здесь необходимо подразумевать -
львицы!
Потом запричитало и абстрактное мышление, ища защиты у Псалма 93:
"Образумьтесь бессмысленные люди! Когда вы будете умны, невежды?" Мне
несколько полегчало и душа стала медленно выбираться из пяток. Некоторая,
бодрящая "охотника" дикость, вообще-то, свойственна большинству женщин
Вятской глубинки, с раннего детства ведущих борьбу с суровой северной,
болотисто-лесистой природой. Я же был избалован статусом коренного
петербуржца, не знакомого с законами тайги. Что мог я противопоставить
напору, скажем, чумы, воплотившейся в женский облик: "Толпою устремляются
они на душу праведника, и осуждают кровь неповинную". Язычество так сильно в
них развито, что они даже Вучетича путают с вятичем, однако постоянно
стремятся что-то объяснять окружающим, вместо того, чтобы самим учиться
прилежно. Из них происходят добросовестные государственные служащие, если
руководство учреждения не ставит перед ними слишком "высокие задачи", для
решения которых необходимы, во-первых, мозги, а, во-вторых, знания хотя бы
элементарных вещей.
Лучше всего такие особы работают "осветителями". Причем, все равно, что
освещать - истину или арену цирка! Многим из них уже при рождении, как бы
загодя, присваивают имя Света. Словно оправдывая свое предназначение, они с
детства любят играть спичками и способны шутя организовать бол