ачки и тактично стала вправлять студенистые мозги своим двум коллегам-авантюристкам. Правая ее рука, словно стрелка метронома перед предательски-наивными глазами учеников начальных классов музыкальной школы, рубила воздух в такт речи. Левая рука была как бы подготовлена для нанесения акцентирующего удара по глупости. Она пыталась объяснить заблудшим садисткам простые вещи - например то, что терзать больного с помощью некомпетентности, - это ли не авантюризм высшей марки! Агеев из последних стариковских сил сдерживался, чтобы не залепить пендаля двум хищным осам, прилетевшим на чужой мед! Но соревнование не состоялось из-за различий весовых категорий претендентов на чемпионское звание. Я же продолжал совершенствовать свои наблюдения за людским материалом. Две голенастые лярвы все время преобразовывались: их мозг как бы перетекал, в виде капли жидкого клюквенного киселя, из одной ипостаси в другую. Так бывает, когда малое количество ценного экстракта попадает в слишком большую посуду. По ходу действия и вся внешняя плоть меняла имидж. Разные по базовой анатомии - одна , видимо, с детства выглядела тонконогой цаплей, на которой никак не хотело нарастать мясо, другая была рыхлым пастозным эксудатиком, вечно сопливым и кашляющим, - они по внутреннему миру были чем-то страшно похожи. Их союз создавал впечатление спаянного дуэта, как у мелкотравчатых сучек, носящихся с громким лаем по деревенским улицам. Назвать их кошечками - было бы оскорблением для благородных существ! А так, задорными беспородными вислоухими оторвами, они могли носиться, скажем, по деревенским улицам, лая на все, что попадало в поле зрения. Правда, ни им самим, ни окружающим не понятно по поводу чего состоялся весь этот гвалд. Было очевидно, что явная отрешенность от умственной работы обоих дев, мутили Агееву разум и вгоняла в черную депрессию. Он-то понимал, что если человек не осознает границ собственной и своего собеседника компетенции - то это безвозвратная стадия педагогической запущенности, с которой не смогла справиться ни школа, ни институт, ни муж-вельможа, ни здоровое общество. Куда же Агееву, уже немолодому и сильно больному печенью, совладать со сложной учебной задачей. Агеева в той борьбе поддерживал один лишь призрачный миф - "сверхзадачи и сверхчеловека", дарованный читающей публике еще Фридрихом Ницше. Но все равно, силы были явно неравными, оснований для реальной победы в этой дуэли не было: "низы" не умели понимать, а "верхи" не способны были говорить со стеной неподбеленной. В воздухе сам собой повис библейский вопрос: "Кто пустил дикого осла на свободу, и кто разрешил узы онагру, которому степь Я назначил домом и солончаки - "жилищем?" (Кн. Иова 39: 5-6). Но такой вопрос, безусловно, было необходимо направить прежде всего руководителю славной парочки. Но он, естественно, как благородный человек, был слишком занят делами государственными! Однако я давно заметил странный эффект: если трепать струны этому нервному инструменту - начальнику - то в мозгу возникающие сложные звуки преобразовывались в музыкальную фразу, отдающую чем-то красивым, свободным, бальным (не хотелось бы здесь нарываться на простецкую рифму!). Все тогда приобретало Венско-вальсовый колорит, летящий по кругу танцевальный восторг, от которого кое-что весомое опадало и в подставленный карман. Руководство нашим учреждением состояло из универсальных, а потому совершенно бездарных, "генералов" - они даже и украсть что-либо элегантно не могли. Вечно конфузились, и их "застукивало" на месте преступления недремлющее око общественного контроля. Этих генералов спокойно можно переводить из поликлиники на управление, скажем, городской свалкой. Эффект был бы один и тот же: кто-то, что-то сбрасывал бы в отвал, а генералы с воодушевлением катались бы на персональных автомобилях, ладили бы маленький гешефт, да болтали без умолку о значительности своей миссии. Любой грамотный эколог проведет здесь четкую параллель: он быстро усечет "тигмотаксии", то есть стремление низших организмов к контакту с предметом. Возьмите, к примеру, скопление самок червеца (Orthezia urticae), которое лепится к ровному субстрату, иначе говоря, к мягкому креслу. Но к шероховатому, то есть некомфортному - отсутствие персонального автомобиля и возможности откладывать чужие деньги в рост - заставит их держаться порознь и на расстоянии. Отсюда и родилось у древних выражение - "чувствовать себя не в своей тарелке". Причем, возникло это выражение, видимо, еще до того, как появились тарелки и люди научились ими пользоваться. Та наука шла от инстинкта выживания и питания! Олечка, улучив момент, найдя невинный предлог, увела шайку головорезов с глаз долой, мило и загадочно вильнув на прощанье аккуратным задом. Такое явление всегда вызывало у меня ассоциации с поведением юркой зеленой ящерки или танцевально-двигательными "па" известных в далеком прошлом вокалисток - сестер Бэрри. Но для моего цепкого взгляда только одного внешнего символа женской добродетели было явно недостаточно. Проклевывалось подлое желание проникнуть в глубину явления. Было понятно, что добродетели Олечки исходят из породистой интеллигентности - из такого чувства, когда неудобно присутствовать при том, как взрослые люди творят нелепости. Потому она, изнывая душой, старалась предостеречь, вытащить из выгребной ямы своих коллег - незатейливых дамочек, куда те обязательно стремились запрыгнуть, задрав высоко юбки. Относительно же меня Оля демонстрировал пикантный шарм, рассчитанный не на слишком резвого кобелька, вяло застревающего уже на старте от непосильной тяжести кандалов научного творчества. Видимо, Олечка в жизни своей достаточно сильно обожгла крылья, может быть, и не единожды. Но и с меня было достаточно наивности общественного огорода, где вперемежку растут и сорняки и полезные культуры с женскими именами. Причем, и те и другие с азартом маскируются под неотразимую и недоступную постижению мужского ума ботанику. Ну, пусть лучше так, чем никак! Надо уметь прощать женщинам их ошибки. Только мы, искушенные мужчины, особенно врачи-венерологи, ведаем: женщину украшает посредственность, а не посылы на чрезмерный интеллект или в хлам расхристанную богатую творческую натуру. Уже безотносительно Олечки, я заметил, что ум и творчество в женщине иссушают плоть и очень тормозят достижение оргазма, тогда как у мужчины все происходит наоборот. Кстати, в таких делах очень большое значение имеет однотипность микробного пейзажа в местах вовсе неотдаленных. При чтении книг верхние дыхательные пути женщины сплошь заселяются бумажными клещами, вызывающими сильнейшую аллергию на все, в том числе, и на мужчин. Если судить по этому признаку, то банальная микрофлора, присущая женским родовым путям, куда как лучше экзотической, клещевой, заселяющей носоглотку. Но успешное распространение вируса иммунодефицита, то есть СПИДа, в настоящее время сильно подкосило страсть к внебрачным связям со стороны представителей обеих полов. Отсюда родилось повышение тяги к чтению и научному творчеству. Но это ошибочное веяние - знания не способны спасти Мир от размножения и совершенствования различной заразы. Только регулярный "безопасный секс" или тотальное воздержание могут помочь решить задачу повышения средней продолжительности жизни. Я сидел на своем стуле, в своем кабинете и квасился от простой мысли, сводимой почти к декадансу, к порочной экзистенции. Его Величество Настроение наползало на меня своими жирными ляжками, округлым женским животом с волнующим пупком, освещающим, как маяк, путь в ложбину наслаждений, и губило всю чистоту морали - я вдруг захотел ощутить события, творимые сейчас в моем кабинете перечисленными персонажами, в духе прозы и эстетической философии писателя Генри Миллера (1891-1980). Да, да... Я совершенно не боялся плагиата, потому что я подпал под настроение, переживаемое персонажами многочисленных романов духовного развратителя Генри Миллера. Передо мной проползли на четвереньках и по-пластунски, вверх и вниз животом, его пошлые романы - "Сексус", "Плексус", "Нексус", они стали и моей "розой распятия". И я не стеснялся того, наоборот, я уже был вовлечен в подобный интеллектуальный эксбиционизм окончательно. Во мне начинала вставать одна единственная пошлая мысль, которая и должна вставать, как то мужское начало, которое только так и должно реагировать на приближение сладострастия. Генри Миллер из-за спины медицинской сестры Валюши пробубнил очередной пассаж: "А ее зубы сжали головку моего малыша, и она распалилась так, что это стало угрожать его жизни. Обезумев от страсти, она трудилась вовсю, и я не на шутку испугался, что она отхватит самый нужный кончик моего самого важного органа". И то сказать, я мысленно так основательно бичевал Жанну, Тину, мангусту - но за что? Только за то, что у меня было отвратительное настроение. Не доставалось лишь сердобольной Олечке - редактору моих слов и мыслей - да и то, только потому, что я оставлял ее на десерт и не включал в виртуальный групповичок. Она была слишком сладкая и вкусная для моей поэтической натуры, и я не собирался делиться с нею ни с кем - даже с моим, чего греха таить, больным воображением. Ей будет посвящено особое вожделение: когда своей ласковой "вилочкой" я буду спокойно, не спеша выбирать из "десерта" абрикосики, клубничку, и прочие ягоды, бесконечно лакомясь сам и увлекая процессом "жратвы" ту, которую сравниваю с аллегорической вкуснятиной. Однако и те трое, на кого я выпустил ядовитых змей из своего душевного террариума, были отменно миловидными женщинами, содержащими телесное разнообразие, в совокупности составляющее незабываемый образ. И самое главное, им, спору нет, были не чужды все земные пороки. А святость, что ни говори, под покровом ночи всегда тянется к пороку. Так стоит ли сомневаться: именно каверзы приземленного женского ума, податливость плоти и проституирующее мировоззрение надо уважать, ибо порочная участь женщины запрограммирована Богом. Я тут же отнесся к Первой книге Моисеевой и еще раз повторил про себя, но как бы от Бога Всемогущего: "Жене сказал: умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей; к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою" ( Бытие 3: 16). Угрызения моей пятнистой совести и осознание оплеванной невзгодами женской чести вдруг совершили головокружительный кульбит, и из памяти на злобу дня выплыло стихотворение моего деда - Сергеева-старшего, который был большим докой во всяких порочных поисках. И я было совсем надумал вспоминать по строчкам это стихотворение, как опять из-за спины Валюши вякнул Генри Миллер (а, может быть, эти слова произнесла и сама обиженная моим невниманием женщина): "Поставь меня, как надо, и засади мне - вот и все, о чем она попросила. И я начал. Холодная ярость владела мною. Это действительно должна была быть наша последняя схватка". Прижата не одна - могучим полубогом. Пронзается до дна - бодучим носорогом. Как глупая коза - с арканом между ног. Бесстыжие глаза - с туманом, в потолок. Вас трое сытых дев - телесно обнаженных. Пришла пора утех - порочных, раздраженных. Сменяется дуэт - групповичком отменным. Явился всем поэт - не новичком примерным! Так! Праведные будут славить имя Твое; (Псалом 139: 14). Вообще, стоит чаще вспоминать и о совершенно медицинской стороне дела: интеллигентность, полагаю, тесно соседствует с виртуальностью, а если эти оба качества перенести в сферу сексуальности, то получается чрезвычайное безобразие. Очаг эпилептического возбуждения, расположенный вблизи оргазмической зоны, у виртуально настроенных на секс персон способен превратить жизнь в пытку, из которой, правда, имеются несколько выходов. Первый - это полный уход в виртуальность, то есть диалектический скачек к методе, использованной по библейским сказанием несчастным Онаном. В современных условиях общения с эротикой возможно и применение тех устройств, которые предлагаются в сексшопах. Но зачем же так безутешно мучить себя?! Второй вариант - подобен творчеству Юза Алешковского, 1929 года рождения, лауреата Парижской литературной премии. Такой путь сводится к перевоплощению в писателя балагура-порнографиста, стремящегося развешивать на страницах своих произведений матершину, как грозди вкуснейшего винограда. Но у Алешковского особая интеллигентность - она воспитана дворовыми компаниями, военным лихолетием, безответной юношеской любовью и, самое главное, тюремной эстетикой. Надо ли тянуться за таким вариантом сублимации. Слава Богу, что писателю, к счастью, повезло в личной жизни, он сам заметил в автобиографии: "Я уже полагал, что никогда на мой закат печальный не блеснет любовь улыбкою прощальной, как вдруг, двадцать лет назад, на Небесах заключен был мой счастливый, любовный брак с прекраснейшей, как мне кажется, из женщин, с Ирой". Но трудно вытравить из жизни удобный стереотип поведения, тем более, творчества. Именно здесь и зарыта его собака, которая смердит неформальной лексикой - смесью спрессованной виртуальности, сексуальности, эпилептоидности и плохого воспитания. Алешковскому удачно подморгнула солидарная с его жанром критика, откопав особый оценочный термин - "каденция" (от итальянского cadenza), что означает, согласно словарю иностранных слов, "гармонический или мелодический оборот, завершающий музыкальное произведение, его часть или отдельное построение". Поддержка Алешковского Нобелевским лауреатом Иосифом Бродским звучит почти, как эпитафия: "Повествовательная манера Алешковского принципиально вокальна, ибо берет свое начало не столько в сюжете, сколько в речевой каденции повествующего". Вот такое сакраментальное замечание и является смыслом логики наших отношений с несравненной Олечкой. То есть мы с ней находимся в фазе безудержной "речевой каденции", которая, к слову сказать, благоприятно сказывается на здоровье обоих. А относительно моих литературных занятий и ее редакторской работы могла бы подойти формула, придуманная еще картежником и гражданином, поэтом Николаем Алексеевичем Некрасовым (1821-1877), родившимся в местечке Немирово Подольской губернии, а умершим в Санкт-Петербурге: "Отец, слышишь, рубит, а я отвожу"! Медицинская сестра Валюша победно грохнула металлический бикс на малый хирургический столик. Но психологическая проекция была столь откровенной, что мой затылок нещадно заныл. В таких условиях мог стоять долго только звон металла, нещадно травмируя ушные барабанные перепонки. Валя не мучила себя азартом предупредительности, у нее в душе почти всегда полыхал пожар воображения и решительных откровений. Но в этой истории именно мне приходилось включать тормоза загодя, задолго до того, как может случиться вполне поправимое, но совершенно не нужное для продолжения рода человеческого. Публика, если бы она присутствовала здесь, должна была разразиться бурными овациями, которых не знали еще стены рядовых медицинских учреждений. К моему потрясенному интеллекту прилепилось кое-что дисциплинирующее из Евангелия: "Ибо, как Сам Он претерпел, быв искушен, то может и искушаемым помочь" (К Евреям 2: 18). Короче говоря, наш больной получил все, что ему необходимо для успешного лечения и, заметно приободренный "ласковой" инъекцией ударной дозы антибиотика, влепленной ему сходу, в стоячем положении, в правую ягодицу, отправился прихрамывая, как колченогий Джордж Ноэл Гордон Байрон, домой. И то подумать, кто будет укладывать больного разлагающейся мошонкой и практически полностью утраченным пенисом на кушетку, покрытую беленькой простынкой, когда смена белья в теперешних поликлиниках осуществляется только раз в жизни и приурочивается к проведению капитального ремонта всего здания. Засветилось радостью и лицо нашего кабинета, главной подсветкой которого оставалась прекрасная Валюша! "Кто из вас без греха, первый брось в нее камень" (От Иоанна 8: 7). 8.8 Закончился прием больных - вроде бы спало напряжение, но одуревшая голова болела как-то по особенному - нудно, тревожно, неспокойно было и на душе. Известно, что каждый, например, участковый терапевт, принимая больных (особенно во время эпидемии гриппа) получает от тех, кому он помогает, достаточно внушительные встряски иммуно-реактивных систем собственного организма. Отсюда медленно, но настойчиво крадется, не хуже, чем раковая опухоль, истощение сил сопротивления инфекциям, быстрее изнашиваются и прочие системы, ибо все в организме взаимосвязано. Так разворачивает свои жернова и зубастые колесики злейшая патология, называемая вторичным иммунодефицитом. Ее маховики перемалывают жизнь медицинских работников намного быстрее, чем у обычных людей. Но возможно и прямое заражение, например акушера во время ведения родов, когда увлекательное заглядывание в тайные пещеры может сопровождаться выбросами от туда нечаянных фонтанов, брызги от которых попадают в лицо, в глаза, нос и рот. Попробуй потом отмойся и отплюйся от возможной заразы. При срочных родах ты ведь не знаешь, с кем имеешь дело, с кем эта несчастная контактировала в последнюю ночь перед родами. Занятные биологические игрушки являются расплатой за особое доверие, которое оказывает Господь Бог своим избранным адептам - медикам. Трудно сказать, чем дальше компенсируется эта особая миссия - может быть, в последующих жизнях эскулапы получают дополнительные льготы в виде отпущения простеньких грехов и Бог им ссужает особое здоровье. Меня всегда озадачивало поведение, так называемой, больничной инфекции, не щадившей прежде всего медиков. Успокаивал себя лишь тем, что микробы, вызывающие венерические инфекции, вроде бы не скачут по воздуху. Надо очень стараться, как-то по особому тереться о сифилитика, чтобы принять на себя его радости. Правда, больной-грязнуля может оставить следы инфекта на многих предметах, но особенно опасно перекрестное "опыление" - инструментарием, шприцами, капельницами для переливанием крови. Не стоит медику прикасаться открытыми ранами или мацерированной (содранной) кожей к вульгарной инфекции. Однако бывают случаи - острая травма, молниеносные роды - когда врачу практически невозможно избежать осквернения. Тогда приходится успокаивать себя превентивными ударными дозами антибиотиков, да психотерапевтическими уговорами. Но самая страшная зараза, от которой невозможно избавиться, - это сопереживание страдание. Психологические микротравмы истощают нервную систему. Когда, скажем, хирург открывает брюшную полость больного, попавшего на операционный стол с язвенной болезнью, а там перед взором разворачивается разрушительная война раковых клеток с бессильными к сопротивлению тканями и органами, то врач переживает отчаянные страдания. Он перестает помнить о том, что, тщательно разыскивая пути возможного смягчения страданий больного, наглатывается и сам патологических клеток. Врач, ощущая беспомощность науки, терзает себя сопереживанием, из которого одни выходят с помощью алкоголя, преподнесенного заботливой операционной сестрой, другие прибегают к почти семейному прелюбодейству со все понимающей операционной сестрой, третьи застревают в страданиях надолго, скатываясь в невроз. Короче, я вышел на улицу в относительно безрадостном настроении. Но природа подарила мне маленькую усладу, скромные гормональные восторги. Они резонировали в моем хромающем мозгу несложными рифмами: Весна открыла слезные протоки, расплавив лед притихших душ. Определились тайные пороки, пустых волнений радостная чушь. Господи! Ты слышишь желания смиренных - людей обыкновенных; укрепи сердца их; открой ухо Твое, не разрушай жизни стих! Смягчи бытие! Влетев в последний вагон электрички метро, я успел плюхнуться на свободное место в уголочке и затих, закрыв глаза, напрягая сознание для того, чтобы вытеснить боль из головы, из сердца, из души. Временное бездействие никогда не нагоняет на меня скуку - я думаю, или просто сочиняю стихи. Кстати, о стихах: в записках своего деда я нашел любопытное мнение - он доказывал на фактах, с помощью электроэнцефалографии, что те, кто пишут стихи, страдают легкой эпилепсией. По его данным прослеживалась явная конкордантность стихоплетства и намеков на идеаторные автоматизмы, присущие синдрому Кандинского-Клерамбо. Своеобразная "закупорка мыслей" происходит у поэта из-за "эпилептизации нейрона в очаге", но банальная судорога разрешается переходом в рифмовку слов. Все дело, видимо, заключается в том, где расположился эпилептогенный очаг, иначе говоря, локальное структурное изменения мозга - источник патологического возбуждения окружающих нейронов, продуцирующих фокальные эпилептические разряды. Чаще всего у женщин такие явления - следствие неудачной беременности, родов, да просто настроения матери на отвержение ребенка. У мужчин, скорее всего, многое зависит от того, где расположился патологический очаг возбуждения - может быть, близко от центра полового возбуждения?! Я припомнил трагедию, случившуюся с братом и матерью Дмитрия. Валерий - младший брат - был явно нежеланным сыном. Ощущение такого отвержения пришло к ребенку еще в утробе матери и впиталось окончательно вместе с грудным молоком. Все преобразовалось в патологический очаг, депрессию, поиск наркотика. Но в том случае заболевание было довольно ярко выражено, оно прогрессировало: наркотик превращался в средство смягчения приступов помутнения рассудка. Клин вышибался клином: сумеречные состояния вытеснялись наркотическим дурманом. Однако, это был замкнутый круг: одно патологическое состояние усиливало другое. Из него не было выхода на свободу. И наступил момент, когда защитный ресурс организма был исчерпан - "амбулаторные автоматизмы" с садистической окраской были местью сына своей матери, попытавшейся не любить свое дитя. Бог не прощает такие отступления от святого инстинкта материнства. Лучше уж было взять иной грех на душу и вовремя пойти на изгнание плода, на остановку его жизни и переселение невинной души в близкого комменсала - собачку или кошку. Однако, если продолжать раскручивать гипотезу моего деда, то окажется, что литературное творчество - продукт влияния все той же эпилепсии, тесно сплетенной с шизофренией. Тому есть прямые доказательства - например, творчество Федора Достоевского. Но голова моего деда была устроена несколько иначе: он очень любил прототипы своих литературных героев, готов был платить им большие деньги уже за то, что они навеяли ему творческие переживания. Но, как не странно, люди пытаются воспринимать собирательные литературные образы по слишком упрощенной схеме - они начинают примерять одежку на себя. Какая ошибка! Но она доставляет массу сильных переживаний - заставляет заниматься самоедством. А необходимо смотреть на вещи проще - даже если заимствуют твою фамилию или имя, то это дань всего лишь фонетической гармонии (звучит имя хорошо!), а не желание кого-либо обидеть. Ведь все мы люди одной маленькой планеты, все мы Маленькие принцы, и одновременно маленькие обезьянки, наречены Богом любить ближнего, а заодно и дальнего. Дед мой, вообще, пропагандировал неограниченный, но "безопасный секс". В какой-то мере и я, даже являясь врачом-венерологом, разделяю его убеждения. Стук колес, как рифмы суть: любит - не любит, забудь - не забудь?! Но прилетает вагон к окончанью пути: где наши чувства?, любви не найти. Господи! Смилуйся, к тебе мы в пути! Но если так получается, то в сфере любви тоже можно усмотреть эпилептоидную привязчивость. Почему бы не считать, что чрезмерно стойкие чувства к определенной женщине - это своеобразное застревание через формирование очага возбуждения не в гонадах, а в мозгу. А если добавить сюда шизотимность и свойственную ей эксплозивность, то есть взрывчатое смещение с одного образа возбуждения на другой, то тогда можно объяснить поведение, так называемых бабников. А поняв, можно вымолвить вещую фразу Венедикта Ерофеева: "Я вас понимаю, да. Я все могу понять, если захочу простить... У меня душа, как у троянского коня пузо, многое вместит. Я все прощу, если захочу понять". Это уже рассуждение российского принца, успевшего основательно потоптаться в дерьме. И в том тоже нет ничего страшного - топтание исходит от очага патологического возбуждения в мозгу, от эпилепсии, стало быть. Однако почему бы не продолжить развитие каверзных гипотез, переведя их на уровень политической деятельности. И здесь начинаются забавные метаморфозы, суть которых в меньшей степени зарывается немытым рылом в эпилепсию. Она, скорее всего, ныряет в то дерьмо, которое называется банальным хитрованством, русской или еврейской (любой другой!) смекалкой. Разницы в эстетических позициях, самой мысли и деятельности, зависимых от национальной окраски, практически, не существует. Вот, к примеру, памятный случай - бурление страстей на НТВ. Слов нет, речь идет о весьма популярной телевизионной компании, на которой трудятся талантливые журналисты. Но в поведении тех, кто представляет менеджмент этой компании и ее идейное вдохновение, с первого взгляда просматривается вроде бы только цепкость и вязкость, свойственные отпетым эпилептикам. Так часто бывает с теми, кто плохо помнит, что он всего лишь Маленький принц, а не Император или трусливо-азартный Прокуратор, которого нам уже показывало то же НТВ. Однако поверхностные впечатления оставим простачкам. Здесь необходимо, как говорится, копать глубже. Начнем плясать от печки. Первое лицо, говоря на привычном российском сленге, как только его взяла прокуратура за жопу, вдруг резко откатывает в вотчину сефардов - в Испанию, ибо чувствует в затылке рев буйвола, а в носу щекотание - зов предков. У новоиспеченного испанца рожа не треснет ни при каких обстоятельствах. Ее к тому времени основательно и на халяву насытили русскими деньгами, отобранными от народа-голодранца. Но насытившись ими, он решает теперь поучать бездарный народ на свой манер. Его теперь совершенно не интересует численность тех, кто хочет внимать его политическим версиям. И в первом и во втором будет заключаться коварное проявление эпилептоидности, доходящей до страшных судорог, состоящих из болезненных амбиций. Все же понимают, что капитал не заработан за счет, скажем, удачно организованного производства, а скорее подарен, а то и украден путем мошенничества. Я, откровенно говоря, аполитичен, меня интересует во всей той истории только медицинская сторона вопроса. А поскольку вагон электрички приятно покачивало, а место мне удалось захватить весьма удобное, то я углубился в анализ событий - так любопытства ради. Априори я представлял себе ситуацию как бы в завершенном варианте: что будет, если клановые интересы поставить выше федеральных, государственных? Иначе говоря, возвести анархический эгоизм до масштабов новой Всемирной революции! Журналисты начнут качать свои права - ложь выдавать за правду, медики перестанут лечить, а военные выйдут на улицы с оружием в руках - поднимут самолеты в воздух, пригонят танки на улицы столицы. Затем кто-то отключит газ, воду, электричество, тепло... Можно себе представить весь этот бардак! Солидарность - национальная или клановая - штука серьезная. Помнится, другой сефард, а может быть и ашкенази, с великолепной седой шевелюрой, с физиономией умной борзой, у которой все - и нос, и губы, и подбородок стянуты в подобие "хоботка", почти как у муравьеда, а в фамилии еще с детства напряженно барахтается буква "р" и звенит занозистая "з", берется помогать пострадавшему, дабы заработать себе на пропитание. Он адвокат-муравьед, умеющий своим длинным "хоботком" проникать в неведомые щели и вытаскивать оттуда мелкие факты и фактики, тем он и насыщает свою юридическую прорву. Стук колес убаюкивал, возбуждая эпилептоидные ассоциации - но от нечего делать, чем не займешься! Адвокат - всегда артист, а классный адвокат - отличный артист. Поэтому в душе у второго сефарда (ашкенази?) звучит песня о том, что "бригантина поднимает паруса". И он сам, как в далекой юности, сведя глазки в одну нотную точку, поет полюбившуюся широкой телевизионной аудитории песню - прямо, как складную речь в суде высшей инстанции. Он-то и подсказывает первому сефарду верный по эпилептоидной логике ход - создать впечатление политического преследования, развернуть шоу на потеху заокеанским судебным и прочим властям. Теперь ищется умелый дирижер, только уже в России. Очень умело и ко времени полпред Евгений, проводя в жизнь установку главного властелина компании, спрятавшегося за границей, поднимает и разжигает бунт, намеренно задавая ему политический тон. Нет настоящих барабанов - колотят в картонные коробки, нет компромата - мажут сплетнями. Сами участники, сидя по шею в долга, твердят о "захвате" и так далее... Все это приемы - наивные, но выигрышные, особенно для дураков и легковеров. Политический звон крайне необходим тому "изгою", которому нужно оторваться от острых зубов российской прокуратуры, нацеленной на уголовное, а не политическое преследование. Теперь несколько слов о российском адепте заморского властелина: он отличается ухоженным и растолстевшим ликом. Я не физиономист, но в моем восприятии, лик тот почему-то приближает важного журналиста к Малюте Скуратову, в исполнении артиста Михаила Жарова. Припомнились сцены из старенького фильма "Иван Грозный". В журналисте уже хорошо прижилось барство, позволяющее, например, хвастаться с экрана телевизора своим винным погребком в то время, когда простым российским алконафтам не на что выпить, не говоря уже о том, чтобы основательно закусить. К нему, родимому, - ни славянину, ни татарину, по отдельности, а, видимо, собранному из разных вспомогательных генетических материалов, - подошли бы мысли Андрея Платонова, всегда умевшего служить только своей внутренней идее: "Захару Павловичу сильно захотелось раскопать могилу и посмотреть на мать - на ее кости, волосы и на все последние пропадающие остатки своей детской родины". Но всем ли остальным журналистам присуща эпилептическая страсть гробокопателей? Может быть, лучше мать вспоминать чаще, обращая взгляд в собственную душу. Такие чувство должны просыпаться на лирической, а не бунтарской, основе. Нечего являться по ночам на кладбище, чтобы замаливать таким экстравагантным способом грехи против всех и вся - это из области ошибок поведения, а не борьбы за правду и справедливость. Снова ощутил приятное покачивание вагона: как хорошо, что никто не ввязался в инспирированный бунт - все превратилось в бурю в чашке молока. А то бы сейчас лечили пациентов пачками только ради того, чтобы сладострастный сикофант, как говорили недавно, состоящий на службе у империализма, грел жирные бока на испанских пляжах Родина-мать, бесспорно, грустит, не понимая, почему ее сирую и раздетую собираются поучать именно журналисты и именно компании НТВ. Вообще-то, в России достаточно и тех людей, которые не разделяют уверенности кучки самозванных гениев, решивших, что они все удостоены "золотых перьев" и пожизненной ренты на право страстно рыдать в микрофон. Нет нужды в зрелом возрасте бросаться в объятия незрелой подростковой реакции группирования и уж тем более не по возрасту и чину демонстрации приверженности старой поговорке: "За компанию и жид удавился!" Взрослый человек всегда индивидуален - в чем-то расходятся его жизненные интересы и творческие возможности с обобществленной толпой - потому он стремится осуществлять свой выбор единолично, а не скопом.. А вот патологическое застревание в очаге возбуждение - это уже свойство слабости или универсальной болезни. Ясное дело: тот, кто разыгрывает партию склочника-кверулянта, поглядывая на телевизионную публику поверх полулуний очков, больше прагматик (хоть и не в меру увлекающийся из-за переоценки свои достоинств), чем лирик. Ему вся эта свара с втягиванием альтруистов-истериков из журналистской братии нужна, как демонстрация своих организаторских талантов. Именно такой капитал будет предложен иностранному работодателю на выгодных условиях. А про "серую массу" забудется тут же по очень простой причине - за компанию готовы удавиться не "Евгений благородный", а только "ослы благородные". Умные, кстати, и по-настоящему талантливые, будут продолжать работать, ибо в этом заключается смысл профессионализма журналиста. А судороги эпилептиков предоставляются только неизлечимым больным. Попробовала бы та же компания в Израиле вещать в защиту палестинцев, против своего президента - сразу башку оторвут! Не стоит путать подобные персонажи с умными и порядочными, знакомыми с чувством меры представителями любого этноса - эти никогда не станут унижаться до участия в жалкой политической возне, они всегда высокие профессионалы и разумным трудом куют свое счастье, помогают людям не на словах, а на деле. Но беда-то, однако, состоит в том, что почти все достойные евреи, немцы, англосаксы отъехали за кордон, оставив в России лишь ошметки породистых генофондов. Вот и получается, что вождю восставшей журналисткой братии, как искреннему эпилептику, остается задача - размазывать простывший кисель по столу, облизывая пальцы у мелких сплетников. Но не стоит тому удивляться: "рыбак рыбака видит из далека", а кисель перемешивается с киселем. Куда что подевалось: от журналистского эстетства осталась жалкая злоба провинциальной кухарки, заводящей ссору на кухне коммунальной квартиры. Как все же силен в людях большевистский метод ведения политической борьбы - оговор, сплетня, дрязга, интрига, митинг, демонстрация, подстава. К счастью, находятся и умные журналисты, решительно отстраняющиеся от азартной мерзости эпилептиков, теряющих контроль над здравомыслием. Хвала тем, кого больше интересует профессиональная деятельность, а не борьба за уплывающее из-под разжиревшей заднице кресло, или выполнение заморских заказов. Самое странное, что все равно для недоумков грядет реченное: "Я уподобился пеликану в пустыне; я стал как филин на развалинах" (Псалом 101: 7). Телевизионный властелин, бесспорно, имеет таланты - он снимает занятные фильмы, пудрит мозги зрителям своими глубинными телеисследованиями. В таких делах профессиональная зацикленность, иными словами, очаг эпилептоидности в мозгу, помогает, а не мешает собственной жизни и благополучию окружающих. Да и рассказанные сказки при такой патологической настойчивости приживаются крепче к душе любопытствующего зрителя, с разболтанной логикой. Очаровывается огромными окладами и простушки из-под Петербурга, которой тоже лестна тога безупречного борца за невесть какую и куда ведущую свободу. Только в ее исполнении игра скоре смахивает на наивность, чем на плодотворность. Когда на шизофреническую эксплозивность наслаивается истерическая нарцисомания, то лепятся парадоксы. Теперь такие объятия остается спаять и закрепить стойким патологическим очажком возбуждения, пусть даже без судорог верности. Тогда портрет хитренькой деревенщины готов, а к нему хорошо подходит и подлива из киселя.. Но свобода всегда была, есть и будет явлением строго дозированной! Игра на публику тоже должна дозироваться, иначе появится отрыжка желчью. Евгений - от слова благородный - плавит мозги своим коллегам-журналистам и доверчивым согражданам, сильно подверженным истерическому фонтанированию, держа в кармане свою скромную эпилептоидную тайну - ему-то обещано теплое местечко за границей. Отсюда и решительность - жечь мосты, если того потребует ситуация. Коллеги-журналисты из своей или из смежной компании, конечно, будут "опущены" без всякой рефлексии и упоминания законов совести и профессиональной солидарности. Подключают к эфиру знойную бабищу - классическую диссидентку, с огромным стажем, с лихо подвешенным языком, уже настолько свихнувшуюся от постоянного сотрясания воздуха на одной и той же ноте, что для нее не имеет никакого значения в какую сторону двигаться и на кого вещать. Она мнит себя огромным специалистом российской истории только потому, что сумела перекосить ее всю в сторону одного эпилептического очага, одного вопля: ее конек - страстный плач по свободе слова. Она склонна безответственную болтовню, разрушающую устои, воспринимать, как важнейшее занятие. Но это только ее выбор, но не всех остальных. Мыслительная кататония завела в свое время даму в тесные тюремные палаты, но это, естественно, только усилило очаг патологического фиксирования. Такие люди не хотят считаться с тем, что другие желают реализовывать свое право на то, чтобы слушать желаемое, а не навязываемое милыми парнями и девицами. Потому, даже если под фанфары НТВ собирается до пяти тысяч истериков, нельзя показывать фигу остальным миллионам сограждан. Им бы еще раз, поостыв от азарта мифической драчки за "свободу слова", которое они почему-то страстно желают не высказать, а забить в задницу всему остальному миру, перечитать внимательно Платонова: "Сторож хотел не отвечать: за семьдесят лет жизни он убедился, что половину дел исполнил зря, а три четверти всех слов сказал напрасно: от его забот не выжили дети, ни жена, а слова забылись, как посторонний шум". Окончательный расклад прост: эпилептики настойчиво мобилизуют массы, истерики бьют в литавры, а прагматики-хитрюги злорадно потирают руки, готовя себе теплые местечки за кордоном. Откуда, что берется - может быть, я задремал, притомившись в уголочке уютного, почти пустого вагона, а, может, меня поволокло в обморок - сознание вдруг стало моделировать роковое видение: "И когда я увидел Его, то пал к ногам Его, как мертвый. И Он положил на меня десницу Свою и сказал мне: не бойся; Я есмь первый и последний и живый; и был мертв, и се, жив во веки веков, аминь; и имею ключи от ада и смерти" (Откровение 1: 17-18). Приходил в себя я очень медленно - поташнивало и слегка кружилась голова. Если аккуратно и последовательно расшифровывать только что виденные символы, то становилось даже страшно. Губы сами зашептали без счета Молитву Мытаря: "Боже, милостив буди мне грешному". 8.9 От метро до дома я шел пешком и тревожность не проходила, а нарастала, начиная давить сердце так, словно надвигался приступ стенокардии. Его трудно было объяснить переутомлением или текущими переживаниями. Скорее, все сводилось к плохому предчувствию. Все стало ясно, когда у ворот своего дома я увидел служебный лимузин Феликса и его охрану. Сердце сжало так, что сомнений уже не оставалось, что-то произошло экстраординарное. Феликс вылез из автомобиля мне навстречу, пожал руку. Был он мрачнее тучи. Годы уже порядком истрепали этого мужественного человека. Он несколько обрюзг, полысел, поседел, лицо покрылась морщинами, собравшимися выразительными складками на лбу и у носогубного треугольника. Но глаза были умные, пронзительные, заряженные решительностью, властностью. Феликс предложил мне сесть в автомобиль, сам тяжело плюхнулся рядом. Заговорил он не сразу, чувствовалось, что этот разговор дается ему с трудом. Наконец, он разлепил губы: - Саша, я решил обратиться к тебе первому - Дмитрий-то ведь все еще хворает - а дело не терпит отлагательства. Ты тоже, Саша, крепись. Феликс замолчал, видимо, пытаясь справиться со спазмами, сдавливающим