Иван Степанович Юмашев имел грузинские корни и судьбу успешного юнги еще царского флота, сумевшего за счет природного дара достичь уровня Командующего Тихоокеанским флотом. Естественно, его выдвижению помогли тоько революционные преобразования, да еще та чистка, которую устроил военным кадрам большевик Иосиф. Большинство времени он проводил на боевом посту, на корабельном мостике, норовившем выскользнуть из-под ног под ударами штормовой стихии. От боевого одиночества и штормового холода он отмазывал себя коньяком, но при этом продолжал верно нести службу на море, а не на паркетах. Я пытался прочувствовать личность этого человека уже после его смерти - долго рассматривая бюст адмирала, воздвигнутый над его могилой на Серафимовском кладбище в Санкт-Петербурге. Мощное, мясистое лицо (при жизни Иван Степанович весил более ста двадцати пяти килограмм, с ним пытался соревноваться Абанькин - но ему удавалось дотягивать только до ста пяти килограмов), чуть приопущенное лицо со взглядом, направленным, скорее всего, себе под ноги (вещая задумка скульптора!), тугой стоячий воротник мундира старого образца и Звезда Героя Советского Союза, расположенная на груди очень близко к шее, - это была поведенческая метафора, втиснутая в скульптурную эпитафию, оставленную на память потомкам. Да он всегда выглядел атлантом, подпирающим тяжелый портал государственного здания. Но его участь - быть снаружи этого здания, охранять его Тихоокеанские границы, а не мельтешить на кремлевских банкетах, не участвовать в дворцовых интригах, для которых необходимо знание французского языка и умение подстилать "шкуру убитого льва" под ноги своего покровителя с сочной, но глупой кличкой, скажем, Молотов! Адмирал должен плавать на кораблях, защищая свою Родину грудью. А содержимое грудной клетки при этом можно защищать от простуды коньяком или ромом - это уже никого не касается! Но: "Homo proponit, sed Deus disponit - Человек предполагает, а Бог располагает". Белых и черных, красных и зеленых, правых и неправых месила стихия, тасовала, выдвигала и задвигала. Такова была воля Божья! Дядя рассказывал, что ему приходилась довольно долго катать Министра ВМФ вокруг Кремля, при открытом окне автомобиля для того, чтобы хоть как-то выветрить дурман алкоголя, сковывающий разум адмирала из народа, которому надлежало докладывать ЦК Партии о военном строительстве. Когда Сталин снимал его с высокого поста, то так и сказал: "Извини, адмирал, ты хоть и грузин, хоть и друг мне, но я должен тебя снять!" Адмирал и не думал сопротивляться - хотя он не ведал, что существует "Lex talionis - Закон равного возмездия", оставалась надежда на новое прикосновение к родной стихии - появится под ногами капитанский мостик, нагрянет шторм, риск. Но то была ностальгия по прошлому - командующий флотом должен идти в ногу со временем. Юность не возвращается! И.С.Юмашева перевели в Ленинград на почетную должность - начальник Военно-морской академии имени К.Е.Ворошилова. Оторвал меня от посторонних мыслей отдаленный, чуть слышный звук - свидетельство риска! Звук приближался, над зарослями заворчал мотор вертолета - но вертолет не завис и не спикировал. Он показал свое брюхо совсем низко над зарослями: вертолет был военный, и совершала боевая машина облет почему-то именно этого района. Что это значило? Могло быть совпадение, мог быть прицельный поиск, возможна подстраховка "своих"? Голову поднял и насторожился мой капитан - его тоже беспокоил прилет "вертушки". Здорово будет, если сейчас начнется десантирование группы захвата! Но ничего страшного не произошло: вертолет так же неожиданно и быстро скрылся, как и прилетел. "Береженого - Бог бережет!" Наш катер был основательно запрятан под нависающими кустами и другой тропической растительностью - мы вели жизнь мудрого змея. Мозг вытолкнул пинками под зад из темниц памяти еще один латинский афоризм, очень подходящий к данному моменту: "In pace leones? in proelio cervi - Во время мира - львы, в сражении - олени". Я мог продолжить свои размышления, с ними время бежало гораздо быстрее, а до кромешной южной ночной тьмы оставалось уже и не так долго... На чем же я остановился?.. Ах, да, вспомнил... Адмирал Юмашев обладал идеальной способностью выбирать верных помощников, не по делам питейным, не в качестве собутыльников, а по основным, воинским, обязанностям. Адмирала Абанькина Павла Сергеевича он хорошо знал еще по Тихоокеанскому флоту. Знал, что Павел - это кифа, камень, на который можно громоздить любую нагрузку. Вот почему он назначил его своим первым заместителем, и тот волок тяжелейшую ношу стоически - он отвечал и за кораблестроение и за вооружение и еще за многое, что потом стали тянуть восемь заместителей Главкома. Абанькин был намного моложе Юмашева, а потому работоспособнее, и, самое главное, он представлял собой уже иную генерацию военных - более образованных. К нему подходили мудрые слова: "Mutantur tempora et nos mutamur in illis - Меняются времена, и мы меняемся вместе с ними". Именно в эти послевоенные годы, когда страна несколько оклемалась от разрухи были заложены перспективные типы кораблей, разработано, опробовано и поставлено на поток перспективное вооружение. Задел был основательным, но результатов плеяда работников того этапа руководства флотом, не успела дождаться - грянули новые кадровые передвижки. Сняв Юмашева, Сталин вернул на прежнее место Кузнецова - с психологической точки зрения, это была ошибка. Но сатрапа судит только время, эпоха, а не отдельные человеки. Любая власть - от Бога, только в одних случаях, она во славу человеку, а в других - ему на горе. Кузнецов, при всех его достоинствах, был "подранком", человеком, участь которого - теперь весь остаток жизни переживать невроз "крушения". А во времена Сталина "крушение карьеры" ассоциировало с понятием "физической смерти". Боязнь повторения краха делает человека трусом, превращает его в приспособленца. Кузнецов начал сводить счеты с "личными врагами": убирались те, кто, по его искаженному мнению, отступились от корпоративных связей, и тащить под бок команду верных холуев. Известно: "Parva leves capiunt animos - Мелочи прельщают легкомысленных". Трусость ведет прямы путями к легкомыслию и авантюрам. Когда на рейде в Севастополе грохнули линкор, то оказалось, что не было выставлено заграждение, не обеспечено достойное охранение гавани, где толпились боевые корабли, напичканные грозным оружием и боеприпасами. Хорошо, что итальянские лягушки решили отомстить только за интернирование своего флагмана - они имели возможность заварить страшно крутую кашу, угробить бессчетное число жизней моряков. Когда первый раз Сталин надумал "учить" Кузнецова, то он приказал судить его офицерским судом за допущенные просчеты: председателем того суда был назначен Маршал, Герой Советского Союза Леонид Александрович Говоров (1897-1955), а в качестве обвинителя пришлось выступать и секретарю парторганизации наркомата адмиралу П.С.Абанькину. Отказаться от выполнения поручения Сталина никто не мог, да этого и не надо было делать. Главное, как представлял любой разумный человек, было говорить правду, а уж с участью своей каждый мужественный царедворец должен мириться самостоятельно, без рефлексии и обид, не впадая в невротические реакции. Последнее у Кузнецова не получилось: можно считать, что Сталин был талантливым психологом и вовремя заметил потребность в использовании лечебной аверсивной терапии, только распорядился он ею на свой азиатский манер. Однако: "Не имея гербовой, пишем на меловой"! Кузнецов своей "больной корпоративностью" одним махом угробил достойную "команду" - ближайших заместителей, отвечавших за вопросы вооружения. Они тащили с ним и под его командованием ответственность за соблюдение воинского долга: всей честной компании инкриминирован бездарный обмен секретами с англичанами. Ошибки могут быть у всех, но надо уметь их признавать и, самое главное, не считать себя светее папы римского. Надо служить Родине, делу, а не своим амбициям. Любой развитый психоневролог скажет по такому поводу - государственных мужей подвела эпилептоидность, незаметно соскользнувшая к очевидному тормозному, избирательному и локальному очагу возбуждения интеллекта. Личная трагедия группы адмиралов была подтверждением справедливости святой истины: "Любящий душу свою погубит ее; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную" ( От Иоанна 12: 25). Так адмирал Абанькин оказался снова в Ленинграде в должности начальника управления гидрографии ВМФ. Он не тосковал по карьере, но молодого адмирала, безусловно, томило относительное безделье, ибо после былых нагрузок нынешняя работа казалась ему игрушкой. Когда же Кузнецов продолжил свой компенсационный прессинг, Абанькин в возрасте пятидесяти восьми лет и в звании полного адмирала ушел в отставку. Он часто говорил, что его ошибка заключалась в том, что он слишком спешил быть полезным флоту, а надо было немного думать и о превратностях судьбы. Адмирал сожалел, что вовремя не защитил диссертацию и тем не обеспечил себе возможность на старости лет преподавать военные дисциплины в Академии. Сергеев-старший хорошо запомнил назидания близкого ему по духу человека - в течение всей жизни он свято руководствовался принципом - каждый свой шаг в профессиональном восхождении подкреплять не только позитивными практическими делами, приносящими общую пользу, но и успехами научного плана. Потому-то он так рано и стал доктором наук. Умер адмирал П.С.Абанькин рано - в возрасте 63-х лет - скорее всего, от ощущения пустоты и вынужденного безделья, от созерцания того бардака, какой стал твориться на флоте. Но впрямую его добил острый сердечный приступ, возникший неожиданно в машине, по пути с дачи в Ленинград. Патологоанатомы разыскали в его миокарде следы нескольких микроинфарктов, как раз той давности, которая приходилась на период его работы в наркомате ВМФ. Такие люди были иной закалки - они по-другому взирали на земные дела, по-своему оценивали радость и горе, счастье и несчастье! Их убивала либо пуля несправедливого палача, либо сердечные болезни - профессиональные убийцы тех, кто умеет трудиться с полной отдачей, не взирая на самочувствие и личные интересы. "И если кто услышит Мои слова и не поверит, Я не сужу его: ибо Я пришел не судить мир, но спасти мир" (От Иоанна 12: 47). Наверное в их сознании слова - жизнь и служба - сочетались с понятиями Родина и Флот. Отсюда берет начало из жизненная позиция: "Nos nobis cjnfligimus? nobis perimus? tibi vincimus - Сражаемся и гибнем мы для себя, побеждаем для тебя". Мои размышления тянулись дальше и дальше - по тропам чужих воспоминаний, по закоулкам жизни давно покинувших бренный мир - теперь они уже были не способны исправить что-либо в представлениях современных людей о событиях минувшей эпохи. Всю правду проглотили архивы, но когда еще их раскопают и выведут обессиленную, ослепшую и оглохшую Быль, как немощную старуху подышать свежий воздухом перемен, на всеобщее честное рассмотрение! Биографическая и историческая информация шла в моей голове, как телетайпная лента, с которой я считывал то, что мне было интересным. Но вдруг она оборвалась на каком-то факте, точном по форме, но неведомом по чувству, душевному содержанию. И я снова вспомнил исповедь Александра-младшего. Он говорил, что для написания романа - естественно, в духе экзистенциализма - необходимо основательно "вогнать" себя в определенное творческое настроение. Смергеев-старший был, без сомнения, человеком настроения, но он умел руководить его протяженностью и качеством. Эта способность помогала ему в науке, но еще больше в художественном творчестве. Проверялось такое свойство отношением Сергеева к женщинам: чего греха таить, он был не постоянен в своих привязанностях, сильно огорчая этим некоторых пассий. Саша заверил нас, что здесь коварная цепочка тянется к первоисточнику. А для того, чтобы понять особенности этого "источника" необходимо взглянуть хотя бы на копию статуи Матери всех Богов - богини Артемиды. Еще в ???-?? ????? ?о новой эры ее подлинная статуя помещалась в Храме Артемиды в Ефессе. То была богиня с семью молочными железами - изящными, цилиндрической формы, с прекрасно оформленными сосками. Все это удовольствие располагалось у богини на груди, там где у обычных женщин присутствовало только две молочных железы. Полагаю, что Сергееву-старшему было мало двух, пусть даже великолепно оформленных, сисек. Ему, видимо, не хватало и семи - ему хотелось владеть восемнадцатью сосцами! Отсюда и перла, как на буфет, его мужская похоть. Вот такой эталон у него был - что тут поделаешь! Сергеев-старший и от Сабрины сбежал в небытие только ради возможности встретиться в зазеркалье с многогрудой Артемидой. Здесь, нет слов, Сашка хватил через край, хотя что-то справедливое было в его словах. Мой отец и Сашин дед явно руководствовался простым латинизмом: "Interpone tuis interdum gaudia curis - Перемежай иногда серьезный труд развлеченьем". Но, вообще-то, говоря по правде, отменная женская грудь - это великое достояние республики. Если сейчас японские умельцы вывели квадратные арбузы, то им по силам и женщину вывести с восемнадцатью сосками! А я бы первый записался в очередь на приобретение уникума. Саша поведал нам, что метод Сергеева-старшего при создании художественного произведение был прост "сюжет в сюжете". Иначе говоря, он сперва как бы очерчивал почти тезисно стратегическую канву, а уж потом тщательно ее детализировал с помощью художественных приемов, показывающих настроение, впечатление, воображение. Можно сказать, что он сперва обнажал мысль, затем ее укутывал в обвертки из разноплановых чувств. Ночь накрыла нас своим покрывалом очень быстро: в этих местах закат солнца на финише всегда очень проворный, как только огненный шар ныряет за горизонт, рушится день и ночь наступает почти мгновенно. Южной яркой природе надоедает длинный, жаркий день, и ей хочется скорее прилечь отдохнуть. Поднялся мой капитан и стал готовиться к отплытию, теперь у меня появилось некоторое время для отдыха, для короткого, но эффективного сна. Катер поведет уверенная рука хозяина. А я смогу поспать или подумать еще, о чем-нибудь важном для меня. Но рассудок не хотел утихать, бурлил и пенился картинами из моей жизни. Память выхватила из ночной мглы частые споры Сабрины и Музы по поводу литературной деятельности моего отца. Дело в том, что Сабрина, будучи по образованию и призванию филологом, занялась исследованием рукописей моего отца, который, как оказалось, мало опубликовал, а больше писал "в ящик письменного стола". Сабрина задалась целью проследить динамику становления его писательской техники, считая, что этот феномен - "дело наживное", совершенствуемое. Муза категорически с ней не соглашалась. Она была уверена в том, что при рождении каждому человеку все способности оптом. Сергеев, по ее представлениям, уже имел дар Божий. Она от него самого слышала о том, что писать он начал рано - в районе семи - восьми лет. Расцвет же творческого потенциала он ощутил в возрасте семнадцати - восемнадцати лет. Под ним он подразумевал особое чувство слова, дающее возможность передавать тончайшие нюансы психологических поворотов, всегда резонирующие в восприятии изменений в природе. Он был экзистенциалистом до мозга костей, и для него было важным ощущать "настроение", уметь передавать его "краски". Сабрина пыталась доказать с помощью исследований архива Сергеева, что эти его таланты были делом наживным - их развивало "занятие словом", от которого он не уходил и вовремя научных исследований. Муза считала, что как раз занятия наукой "сушили" его дар общения с живым словом, и только, когда Сергеев закончил серьезные занятия наукой, он раскрепостил этот свой дар снова. Он вернулся памятью в возраст семнадцать - восемнадцать лет. Тогда слово зазвучало в его произведениях, обретая прежний художественный смысл. Муза стремилась развернуть исследовательскую концепцию Сабрины в эту сторону, предлагая исследовать подавленные "художественные рефлексы". Для того она предлагала сравнить стиль письма, литературную технику в кандидатской и докторской диссертацииях, в его научных работах. Сабрина мало-помалу загорелась таким решением, но не успела осуществить новые планы - моя мать трагически погибла! Каждый раз вспоминая об этом, я ощущаю комок в горле, бурлящий слезами. Мы, россияне, страшно сентиментальный народ. Лучше нам и не вспоминать о горе, а носить его за пазухой, как камень, которым можно ляпнуть себя по черепу, когда поймешь, что борзеешь, переоцениваешь свои достоинства или перебираешь в правах на особые блага. Смерть матери и ее друга Магазанника была явным предупреждением и мне, тогда еще очень желторотому парню, решившему, что оседлать того дикого скакуна, который называется судьба, так легко. Трудно сказать: может Дьявол просто не захотел позволить моей матери разгадать "вещие тайны" творчества моего отца. Не известно, чьим адептом на самом деле был Сергеев-старший и какими возможностями он обладал. Ночью нам предстояло пересекать границу Аргентины с Парагваем - вот тогда потребуется мое мастерство, ибо я должен буду, вцепившись в загубник автономного дыхательного аппарата, нырнуть под днища катера и спрятаться под водой на сравнительно продолжительное время. Была надежда на то, что в таком положении меня не обнаружат собаки пограничников, сыскари таможни, коль скоро буду я не заметен взгляду добровольных и заказных стукачей. Но время маневра наступит позже, через пару часов, а пока я даю себе команду на срочное погружение в короткий, но плодотворный, оживляющий все защитные рефлексы сон! Катер бежал по реке тихой, малоприметной тенью - форсаж не включался, мотору не позволялось демонстрировать всю тайную мощь спрятанных в нем лошадиных сил. Нас прикрывал полой черного, ночного халата Бог Пачакамак, прочно поселившийся в многовековом сознании народа кечуа. Он виделся простым людям, как творец Вселенной, верховный Бог, творец Мира и Света. На языке того же народа, представляющего цивилизацию, никем еще до конца не понятую и не оцененную, другое божество - Пача-Мама означает Мать-Земля, а точнее - Мать-Вселенная. Местные ученые, чтобы ответить на вопросы, копившиеся в течение многих веков, кое-что сумели раскопать в Перу, однако таких находок не достаточно для окончательных выводов. Никто не знает, что спрятано в природных хранилищах девственных лесов и остальных территорий Латинской Америки. Мы пересекали сейчас Аргентину, стремясь вонзить свое любопытство в самое подбрюшье загадочного материка, в его лакомый пупочек - в Парагвай. На языке гуарани название этой части суши загадочного материка - "Paraguay" - обозначает емкое понятие - "Источник моря". Живительную влагу и силу этих мест быстро почувствовали испанские колонизаторы, ворвавшиеся сюда на крыльях джинсовых парусов кораблей смелых мореплавателей - А.Гарсии, С.Кабота, Хуан де Айолас, Доминго Мартинеса де Ирал. Конкистадоры в спешном порядке создавали форпост для дальнейшего завоевания всего материка. Национальную культуру и религию стали интенсивно перестраивать на свой лад иезуиты: уже с 1607 года здесь были основаны поселения-редукции представителей всесильного ордена. Отдельные "редукции", в которых эксплуатировался труд более, чем 100 тысяч индейцев, были объединены в своеобразное Иезуитское государство, успешно существовавшее и развивавшееся с 1610 по 1767 годы. Оно подчинялось Испанской Короне. Но даже иезуитам не удалось шагать в ногу со временем, они, проще говоря, зажрались и оборзели до нельзя - тогда и грянул гром! Отступничество иезуитов от символа "короны", проявившееся в ходе Гуаранийской войны 1753-56 годов, явилось прецедентом для политического, военного и экономического разрушения Иезуитского государства: по декрету испанского короля иезуиты были изгнаны из Парагвая, а принадлежавшие им земли перешли полностью в собственность Испанской Короны. Да, в этой стране свои авторитеты, свои идолы - и это нормально, иначе и быть не могло. Но я-то был истинно русским человеком (если не принимать в расчет загадки генофонда предков). И мысли мои прыгали по нашестам русской символики: я вспомнил разговор с Дмитрием - с моим названным в некотором роде братом - обсуждали мы с ним чисто психологические темы. Мне хотелось узнать мнение специалиста-медика по поводу того, как мой отец писал свои литературные произведения, почему в них он подвергал жесточайшей критике и осмеянию многих, но особенно доставалось представительницам женского пола? Дима, вообщем-то, не открыл Америки (примерно такие же песни пели и все остальные мои родственники), но все же он оттенил некоторые занятные особенности восприятия нашего предка, суть которых тоже сводилась к сложности взаимоотношений "Инь" и "Янь", то есть женского и мужского начал, заложенных, согласно представлениям китайских мудрецов, в каждом человеке. Так вот: в нашем с ним отце собственное "Инь" протестовало против глупости тех женщин, с которыми ему приходилось встречаться, хотя внутреннее "Янь", то есть мужское начало, было готово переспать с каждой мало-мальски смазливой дамочкой. Его внутреннее женское начало - его "Инь" - было слишком щепетильно. Так происходит, когда эталоны формируются на основе исходных элитных душевных качеств (возможно в него вселилась душа бабушки - строгой дворянки), а также благодаря наблюдениям скажем за вполне порядочной мамашей или другой близкой родственницей, или какой-либо знаменательной женщиной. Тут же Дима вплел биологическое понятие "ксенийность", заявив, что общение с первой женщиной, ощущение ее эталонности, имеет большое значение для всей последующей сексуальной жизни мужчины. По диминой версии получалось, что Сергеев-старший как бы всю жизнь искал свой эталон, отвергая тех, кто не проходил тестирование у его дорогого "Инь". А вот с его кобелиным "Ян" было намного проще: мужской сексуальный демократизм основательно выпирал из его штанов, вытворяя с казалось бы серьезным ученым всяческие коллизии. Веские доводы всегда убеждают, особенно, когда они оформлены в элегантную теорию. С Дмитрием трудно было не согласиться, хотя я и понимал, что любая научная концепция - лишь одна из возможных абстракций, далеко отстоящих от абсолютной истины. Надо помнить старую латинскую поговорку: "Latet anguis in herba" - "В траве скрывается змея". У моего отца, хотел он этого или не хотел, всегда в сознании скрывалась каверза, только и ждавшая момента для того, чтобы ужалить какую-либо его увлеченность, подпалить ядком какое-нибудь отчаянное пристрастие. А сейчас, отстранившись, как говаривал Чехов, от "кровавых проблем", я устремил свой любопытный взгляд в сторону того материка, на котором находился. Население и нравы настолько перемешались в Парагвае, что к настоящему времени здесь можно встретить "всякой твари по паре". Во Второй мировой войне Парагвай через Аргентину оказывал помощь фашистской Германии. Поколоченная немчура в изобилии хлынула после войны на южноамериканский континент. Кто знает какие личности спрятались в лесах Парагвая. Много осело на благодатных нивах Аргентины, Бразилии, Парагвая и других стран русских, украинцев, поляков, итальянцев, испанцев. На чем-то эти разные нации сошлись, научились взаимодействовать, вплели в сети деловых отношений и аборигенов - тупи-гуарани, самуко, матако-матагуайо, маскои, гуайкуру, а так же массу креолов, метисов. Кто-то из них торгует, другие выращивают, сушат и пакуют парагвайский чай йерба-мате, кто-то варварскими способами заготавливает, доставляет к океану и продает ценное дерево кебрачо, из которого получают дубильный экстракт. Но находятся и такие, кто с головой ушел в наркобизнес, получая от такого промысла огромные доходы. Даже один из бывших диктаров-генералов Парагвая почти в открытую занимался запретным промыслом. Он надеялся, что от кары, от правосудия его защитит армия Парагвая, насчитывающая 17 тысяч человек. В ее составе действуют ВВС, насчитывающие 12 боевых самолетов, ВМС, имеющие два сторожевых корабля и 16 катеров, войска безопасности численностью 4 тысячи человек. Но что стоит такой громаде, как США, цыкнуть на 500 человек морской пехоты или один воздушно-десантный батальон, подчиненные "напрямую" своему главнокомандующему, когда весь офицерский состав армии проходил учебу или стажировку в сильнейшей военной державе - там они уже все были завербованы "на сухую" или куплены специальными службами. Они и пальцем не успели (или не захотели) пошевелить, когда спецназ США арестовывал диктатора. Сон почему-то не брал меня - возможно, действовала экзотика. Но одна из особенностей военного - это постоянное желание наконец-то выспаться. А для диверсанта такая надежда превращается во всемогущую идею - поэтому многие следователи, допрашивающие иностранного шпиона, прежде всего, пытаются его сломать на вежливой пытке - лишении сна. У каждого маргинала свои приемы борьбы с сонливостью и, наоборот, ухода в глубокий сон, можно поставить задачу пробавляться и поверхностным сном. По молодости я долго не мог справиться с любой из таких задач - сон валил меня, как оленя сражает в прыжке точная картечь. Ничего я не мог поделать с собой - засыпал и стоя, и сидя, и лежа, и в подвешенном состоянии. Врачи говорили, что я слишком быстро росту - но кому от таких диагнозов легче. Меня спасла Муза: она откопала в архиве отца забавную репродукцию - скорее, сборную картинку, составленную из романтических символов. Это был титульный лист из памятной книги-еженедельника моряка. Удивительная это была картинка: укрупненная виньетка содержала по углам силуэты четырех парусников, а в центре, как бы в большом полукруглом зеркале отражались: глобус, подсвечник с тремя зажженными свечами, чучело загадочной рыбы на простенькой подставке, цилиндрическая металлическая баночка с табаком, рядом - дымящаяся трубка, книга, гигантская морская раковина и распахнутые карманные часы со стрелками на девяти часах, обозначенных римскими цифрами. Три гирлянды свечных огней венчали вершину зеркала, за ними стелился мрак, а в нижней части зеркала отражалась поверхность стола, - видимо, стола капитана, - в его каюте и громоздился загадочный натюрморт. Предметы "мертвой природы", скорее всего, принадлежали старому, видавшему виды, моряку, упивавшемуся ежедневным обзором всей этой каютной роскоши. Сергеев-старший выработал у себя навык дозирования сна и бодрствования с помощью визуального гипноза: он знал какой сегмент зрительного шарма действует на него должным образом. Именно в такое поле мнимых событий он и нацеливал свой пристальный взгляд, вживаясь в заданную фантазию. Муза преподала мне несколько уроков самопсихотерапии, и я очень скоро научился руководить сном и бодорствованием. Сейчас я мысленно воспроизвел знакомую картинку, приковав внимание к раковине и стал укутывать сознание ее створками, как мягким, легким, приятным одеялом, дым, сочившийся из раскуренной трубки, обволакивал меня мягчайшей пеленой, и я стал засыпать, ощущая покачивание на волнах того старинного парусника, который заплывал за горизонт из левого нижнего угла панорамы. Стоило повнимательнее приглядеться к старинному паруснику - я узнал его. Сотни раз, еще в Нахимовском училище, я любовался этим морским "Деткой" ("Нинья"), бороздившим моря под флагом королевства Кастилии и Леона еще в 1492 году. Это было полотнище из четырех цветных сегментов - на двух изображены царапающий пространство лев, на двух других - силуэты замка. На фоке, естественно, значился католический крест красного цвета. Каравелла "Нинья" была небольшая - только 23 метра в длину и восемь в ширину, осадка 2,5 метра, водоизмещение достигало 110 тонн, а грузовместимость 60 тонн. На вооружении каравеллы были две пушки-бомбарды и несколько фальконетов. С судном справлялся экипаж в 40 человек. Трехмачтовое скоростное судно при попутном ветре - фордевинде (на голландском - voordewind) - поднимало косые паруса, и весь такелаж натягивался в струнку, передавая повышенное усилие рывка, прежде всего, на фок-мачту, ибо парусная поверхность здесь была наибольшая. Но поддавало ветрового напряга, преобразующегося в скорость судна, и парусное вооружение грот-мачты и маленькой помощницы ее на корме - бизань-мачты. Упиваясь ветровыми преобразованиями, я последовательно включал их в виде скорости погружения в сон. Я чисто физически чувствовал нажим окружающей каравеллу воды на большой скорости, изгиб всех трех мачт под напором ветра. Мне даже казалось, что мой позвоночник напрягался, как вся конструкция, являющаяся основой деревянного парусника - форштевень, киль, ахтерштевень - во время сумасшедшего и увлекательного бега судна в пружинящей воде. Скрипел бархоут, фендерсы, словно мои ребра и кости таза, забывая о том, что им надлежит держаться молодцом, ибо они выполняют роль пояса усиления обшивки. Фальконет грозился лопнуть и помочь вырваться на свободу парусному одеянию. Я мобилизовывал внимание, невольно индуцируя утомление в клетки мозга. Риф-сезни мельтешили на ветру, слегка снимая напряжение с сердечно-сосудистой и гонадотропной систем. Последним подсрачником, основательно закрепляющим мое погружение в сон, было лицезрение, так называемой, гальюнной фигуры - того самого украшения, которым оформляется морда корабля - его передний вид, с позволения сказать. Кто знает морскую практику, тот ведает, что там устанавливалось не только носовое украшение корабля, но на древних парусниках здесь располагалось и отхожее место для экипажа. Нет оснований удивляться эпической картине, запечатлевшей, скажем, несравненный женский лик какой-нибудь известной богини, высеченной из дерева. Далее величественное личико плавно переходило в гротескно оформленные груди с нахально и призывно торчащими сосками, в руки, отведенные далеко назад, словно крылья парящей птицы, и нижнюю пикантную часть, собранную в хвост русалки. Но как бы поправляя дефекты строения богини, рядом могут маячить аж две костлявые жопы матросов каравеллы, напрягающиеся от конвульсий, являющихся обычным компонентом профузного поноса, вызванного некачественным питанием и, практически, полнейшими антисанитарными условиями. На их месте могут оказаться два или больше фонтана, выпускаемые из мочевых пузырей мореманов перебродивший в нездоровом организме алкоголь. Но эти парни не будут походить на нежных амуров, писающих "розовой струей" - это будут владельцы колоритных мужских образований, которые не очень успешно сочетаются с миловидным женским лицом носового украшения судна. Понятно, что богиня от такой компоновки жизненного пространства на носу судна морщится и воротит нос. Вместе с богиней и мое сознание начинало мутиться -видимо, приближалась фаза засыпания, я начинал плохо соображать - "О чем думаю, о ком пишу, с кем сплю"?.. Мне почему-то начинало казаться, что имя богини звучит, как натянутая, нудно звучащая, струна - "Ни-на... Ири-на... Нина... Ири-на!" Моя фантазия расширяла панораму: где-то там, рядом с Ниной, путается в собственных ошибках мужчина, имеющий древнеримское имя - Сергей, и оба они празднуют святой день свой - 14 января. Однако от такого союза женщина постоянно приобретает, зато мужчина окончательно теряет. Что-то страшно пошлое и глупое всегда мерещилось мне в сочетании этих звуков. Я вспомнил афоризм: "Окончательный глупец, даже не способен понять самостоятельно, что он глуп". "Интересно, - думал я, уже плохо контролируя течение времени, - к кому это относится: ко мне, пытающемуся заснуть и избежать суеты и лишних тревог? Или к той богине, у которой все внутри и снаружи деревянное, неестественное?" Вильнуло хвостом зыбкое предположение: "Наверняка, акушерка, принимавшая роды была пьяна и уронила ненароком Нину на кафельный пол!" Засыпающий и основательно путающийся в коридорах памяти латинянин грохнул афоризм, как в лужу пернул: "Ille crucem sceleris pretium tulit, hic diadema - Тому был возмездием за преступление крест, а этому - диадема". Но ужас! Я вспомнил, что мои пути в молодости пересекались с одной коллегой, носившей это славное имя. Коллега, может быть, была умом калека от рождения, а потому все время спешила поучать кого-то, вставить собственные три копейки в прорезь телефона автомата, чтобы потом поговорить с самой собой и послушать только самою себя. Нина, вообще-то, по Святому Писанию имя исключительно еврейского происхождения. И та великомученица подвязалась на роль просветительницы Грузии. Может быть, как раз из этой страсти - страсти к просветительству - растут ноги у нашей Нины. Но ведь не стоит ровнять еврейский генофонд и псковско-славянский или уральско-вятский: дистанция, как говорится, огромного размера! Опять усиливалось помутнение моего рассудка - это сон отвоевывал нейроны, консервируя торможением серое и белое вещество мозга. А в ушах продолжали беситься отдаленные звуки. Имя Нина такое же бестолковое, как звон корабельной рынды, раскачивающейся на штормовом ветру. Этот звук - непроизвольный, независимый от логики обстоятельств, он вызывается качкой корабля, на палубе которого поселилась в подвешенном состоянии Нина. А потому такой процесс неуправляем разумом тех, кто находится рядом, даже самым близким человеком, - он, этот процесс, сам по себе - стихия! Но сказано умным человеком: "Ignorantia non est argumentum - Незнание - не довод!" Поймал себя на мысли, вложенной в меня еще в разведшколе: интеллект не знает покоя, мысль не прекращает свою работу даже во сне. Но и эмоции тоже постоянно переливаются, действуют, меняются, пытаясь соответствовать каким-то особым биологическим ритмам. "Инь" и "Янь" никак не успокоятся - они находятся в постоянном корректирующем себя самих взвешивании. Бойкая динамика рождает в сознании неожиданные воспоминания, раскачивают воображение - вот почему так неожиданно всплывают в памяти отдельные, например, женские имена. Нет в том личного, корыстного интереса - всему виной биологические ритмы, и только. Да, безусловно: Незнание - не довод! Я пытался понять, почему вдруг всплыло это женское имя: может быть?.. нет, нет, здесь что-то не так. И тут прозрение, все становится на свои места: оживилась картина - я навестил племянника Александра в его поликлинике, он беседовал с несколькими женщинами - калеками или коллегами, тогда это было трудно разобрать. Одна худосочная лярва особенно сильно доставала Сашу какими-то просьбами, вопросами, а он отмалчивался - "не мычал и не телился". Я-то понимал, что он просто нырнул в творческий процесс. Оставалось только немного подождать разрешения кризисного момента - Сашка обязательно разразится пошлым стишком и мы все будем ухохатываться. Делал он это без злобы, но слово из песни, как говорится, не выкинешь. Лярвы ушли, потупив взоры, потому что расценили Сашино молчание, как акт неповиновения женскому обаянию. И Александр разразился традиционным для таких случаев стихом: Крутит Нинку, как пластинку, глупый гонор, бабья стать. Но пролетарскую смекалку не на конкурс предлагать. Надо счастье обретать - из провинции линять. С под Урала подпирала Нинку скучная судьба. В Петербурге у причала свое счастье повстречала. Подождала для начала и в парткоме настучала. Нет реакции, ответа - ни подарков, ни привета. Поскучала, помычала. Отдалась и повенчала. Закрепила страсть дитем - нет отказа ей ни в чем. За квартирку зацепилась - с коммуналкой распростилась. Диплом заочника слепила, заграницу навестила: карьера весело пошла - Нинка губит все дела! Жало же смерти - грех; равняет бездарей он всех! Я не стал докапываться до тайных пружин выброшенной из Александра эмоции, заметил только, что Валюша - его медицинская сестра одарила поэта взглядом отчаянья. Видимо, временами она сильно кусала себе локти - Саша остался ее неразделенной страстью. Последняя метафора напрочь вышибала сознание из моего утомленного видениями "чердака". Я проваливался в глубокий сон, летя словно на скоростном лифте в высотной гостинице вниз. Затем - полный абзац!.. Я дал себе команду уснуть на два часа, переведя стрелки на часах с картинки на цифру XXIII, - так, собственно, и произошло. В назначенный час я открыл глаза, почувствовав себя бодрым и сильным, умным и решительным. Я был готов к выполнению боевой задачи! Мы подплывали к манящему рубежу - к границе двух государств, а затем, если пересечение "нитки" произойдет благополучно, рванем к столице Парагвая - Асунсьон. Дальше, за этой развилкой река Парагвай будет гнать свои воды навстречу нашему утлому судну из болотисто-лесистой местности, принадлежащей исключительно тем парагвайцам, которые населяют глубинку этой страны. Я методично, проверяя все застежки, одевал гидрокостюм, загружал за плечи АДА, вооружался, размещал на груди контейнер с некоторой шпионской атрибутикой. Из каюты я вышел уже в маске и ластах, получив от капитана добро на погружение, я свесился через левый борт - катер не сбавлял хода. Я нащупал первую стропу-ручку под днищем и медленно перевалился через борт. Встречный поток и течение подхватили меня, потащили назад - к винту катера. Но я уже перехватил и другой рукой вторую спасительную стропу. Затем, нащупав петли для ног, я закрепился под днищем катера крепко-накрепко, теперь только оставалось застегнуть лямки на животе и запахнуть полу маскировочного тента с помощью молнии по килевой линии. Таким образом я был задрапирован полностью, и мое тело слилось в единое целое с катером, обозначив килевой выступ, формируемый уплотнителем, зашитым в полах прячущего меня "рюкзака". Я чувствовал себя относительно уютно в тайнике. Но больше воодушевляла надежность камуфляжа: даже если аквалангист под водой осматривал бы днище катера с расстояния трех-четырех метров, то он принял бы мое запеленованное тело за особенности конфигурации корпуса катера. В таком положении, если все пойдет по плану, мне придется провисеть сорок минут. Я был готов к исполнению смертельного номера! Главное, чтобы капитан не протаранил меня пузом на полном ходу по какому-нибудь придонному выступу - коряге, камню, затонувшей лодке. Вся надежда была на то, что мой эмансипированный хохол великолепно знает все придонные каверзы рек Парана и Парагвай. "Нитку рвали" мы с капитаном два раза: первый раз - в месте слияния рек Парагвай и Парана, чуть повыше города Корриентес, второй раз - в Асунсьоне. Клановость по национальному признаку присутствует везде, а для проживающих среди иных многочисленных национальностей такое качество обостряется: капитан выбрал то время, когда на обеих таможнях и пограничных постах дежурили "братья-хохлы". Я даже не заметил длительных остановок в опасных точках - капитан, видимо, ограничился переброской несколькими ключевыми, да обыденными фразами со своими приятелями, и катер без швартовки снова набирал скорость. А о досмотре судна аквалангистами даже не могло быть и речи. Для проверки мы еще покурсировали немного выше Асунсьона в спокойной и относительно безлюдной части реки Парагвай, и условным стуком мне было приказано выбираться из тайника. Все и так ясно: "А где прощение грехов, там не нужно приношение за них" (К Евреям 10