Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     © Copyright Максим Исаев, 1998
     Email: isaev@qq.nfi.kiae.su
     WWW: http://www.litera.ru/slova/isaev/
     Date: 26 Jul 2000
---------------------------------------------------------------

               интеллектуальный любовный роман с элементами мистики, 8 а.л.



     Московский  Одиссей  отправляется в  жуткое и пикантное путешествие  за
неуловимой  незнакомкой.  Пионеры,  учителя,  матросы, военные, милиционеры,
музыканты,  священники, красотки, аристократы и прочие проплывают мимо него,
образуя яркий, местами до  боли знакомый мир. Легкая "Книга Разврата" служит
герою  путеводителем  и  не позволяет  заметить  трагический финал  основной
любовной интриги.

     Максим  Исаев  (Штирлиц)  -  сотрудник исследовательского центра, гений
лирической  разведки, автор  30 публикаций  на русском и английском  языках,
сборника стихов "Encore Amour".

     Предполагаемое  издание  pocketbook  по  объему,  форме  и   содержанию
ориентировано на  массового  читателя.  Это, в  основном, женщины  молодого,
среднего возрастов с высоким образованием, низким и средним уровнем доходов,
а также интеллектуалы, озабоченные легкой эротикой. Подходит  для  чтения  в
пути,  вечером,  ночью,  на  отдыхе,  на  работе,  в  качестве  подарка.  По
свидетельству  некоторых   очевидцев,  повышает   аппетит   и  общий  тонус.
Захватывающий и  простой для восприятия, роман  все  же способен  произвести
глубокое впечатление.







     Она  сразу  же вызвала во мне непонятное чувство тревоги. Правда, когда
ловишь  вечером  пассажиров, может случиться всякое. Все  стараются  поймать
богато  одетых  женщин,  это  наиболее  безопасно  и  выгодно,  я  сразу  же
затормозил около нее, но что-то в ее голосе мне не понравилось.
     Был прекрасный вечерний час, когда низкое красное солнце еще можно было
видеть с мостов и на  западных улицах Москвы, в стеклах высотных  домов,  но
ледяной мартовский ветер уже почти застудил все дневные лужи, улицы подсохли
и  задеревенели,  редкие  прохожие  балансировали  на скользких тротуарах  и
жались друг к другу на разбитых троллейбусных остановках.
     - Ваганьковский мост, пожалуйста.
     - Садитесь.
     Обычно я спрашиваю, сколько это будет стоить, но в этот раз почему-то у
меня  не  хватило  вызывающей  наглости,  необходимой  в  подобных  случаях.
Некоторых девушек, правда, можно иногда довести и бесплатно.
     Я  включил  левый  поворот, хлопнула  дверь, в машине стало  холодно  и
противно. Меня даже слегка затошнило, что часто бывает после целого дня езды
через пробки среди грязных,  брызжущих  во  все  стороны грузовиков  и среди
молодых идиотов, выезжающих на  встречную  полосу. Днем надо было съесть еще
одну сосиску, тогда было бы легче.
     Она тем временем тряслась в ознобе и вся вжалась в сиденье.
     - Если вам холодно, можно закрыть окно.
     - Ничего, с-спасибо, м-мне уже лучше.
     Я включил  печку.  Хорошо,  черт  возьми, что  наконец-то  заменил этот
гребаный кран, а то в прошлом году ездил зимой, как в холодильнике. Сколько,
времени, интересно, он  продержится, а то  предыдущий  потек уже  через  два
месяца после замены.
     На ней было  темное пальто с  капюшоном,  лица разглядеть я  толком  не
успел, да лучше этого и не делать, всегда ведь можно обнаружить какой-нибудь
изъян. А так  надеешься, что за капюшоном  или  прической  скрывается что-то
необыкновенное.
     - Вы курите?
     - Нет.
     - Можно мне тогда у вас покурить?
     Смотри  какая вежливая попалась, теперь уж таких  не встретишь, девушки
закуривают без всякого стеснения, прямо как паровозы, а  если  их собирается
несколько в  одной комнате, так это просто  кошмар - целое паровозное  депо.
Вот что значит детские комплексы и половая неудовлетворенность.
     - А прикуриватель у вас работает?
     - Да.
     В  темноте  она  стала искать кнопку, заблудилась,  я решил ей помочь и
случайно  коснулся ее тонких пальцев.  Меня  будто  ударило  ледяным  током,
пальцы были такие холодные, будто кровь покинула их навсегда и осталась лишь
где-то в глубине остывшего на ветру тела.
     Конечно, наш климат  вреден для девушек. На улице днем уже все тает, но
надо по-прежнему на  трусы одевать теплые рейтузы, штаны или  что-то в  этом
роде, про юбку в такую погоду и думать нечего. Правда, у нее длинное пальто,
в таком немного теплее, но на таком ветру уже все  бесполезно. Тем  более, я
не знаю, что у нее одето под пальто. Бедная девочка!
     С горки Рижской эстакады машина разогналась, я выключил передачу, мотор
затих,  и можно было любоваться розовыми  сумерками. На  юге  сумерки длятся
одно мгновение,  а  у нас зимой это удовольствие растягивается на  несколько
часов.   Внизу  уже  загорались   разноцветные  огоньки,   мигали  семафоры,
переливались названия богатых магазинов, а  небо  было уже совсем высоким  и
чистым,  темно-синим  на  востоке, в заднем  стекле,  и  желтым  на  западе,
усеянном  темными  шпилями,  башнями  и  церквями. Где-то  рядом  ударили  в
колокол, и моя спутница плотнее укуталась в пальто.
     -  Моя  подруга  подарила  мне собаку,  ротвейлера,  как  же  я  с  ним
намучилась! Не слушается, и все тут, как ляжет  на диван, так невозможно его
оттуда спихнуть. Только мужа и слушается, так ведь он бьет ее иногда ремнем,
я же так не могу, а  ко мне относится как к мебели, ну нет будто меня  и все
тут.
     - Тяжелая у вас жизнь.
     - Не то  слово, а сколько денег  уходит, так  просто ужас, а вот нужных
витаминов не найдешь. Представляете, сейчас витамины стоят так дорого,  и то
там не все, а только А2, В6, Е2 и Н4. Даже ошейник хороший, и тот не купишь,
он все сгрызает.
     - А сколько, наверное, белья рвет! - подкинул я ей темку.
     - Да!  - с жаром вступила она.  -  Недавно мужу на  23 февраля подарили
галстук. Он говорит, пойди узнай, сколько он стоит. Ну, я  пошла, оказалось,
точно  такой  же  галстучек  висит  в  соседнем  магазине  за  70  долларов,
представляете! Так  это  говно  его  нашло, все  съело, что  даже следов  не
осталось,  муж  меня  чуть не  убил,  будто  я  во  всем виновата! Все жрет,
скотина, что попадается под руку.
     - Кто, муж что ли?...
     Она  решила еще прикурить, смело нажала кнопку, и вскоре я почувствовал
запах паленого. Может, предохранитель сгорел?
     - Что-то не прикуривается.
     Это,  конечно,  горел  фильтр.  Принцесса  долго  плевалась.  Надо  же,
напилась  как вокзальная проститутка. Оказывается, подруга специально купила
Мартини, а  она  его очень  любит,  оторваться  уже  не может  и  т.д.  Где,
интересно, находят таких?
     -  Я не работаю, детей  нет,  но  времени  совсем  не  хватает  -  пока
проснешься, оденешься, потом  по магазинам,  вечером  телек, даже к  подруге
сходить и то некогда.
     Помню, в гостях у одного знакомого миллионера  я видел несколько  таких
разодетых пустых дамочек. То ли дело Надя Крупская или Роза Люксембург!
     - Одно плохо,  добираться до нее неудобно, каждый раз еле выберешься. -
И она сплюнула себе под ноги. Мне стало совсем противно, надо было содрать с
нее по-больше, но теперь уже поздно об этом. Заставить бы тебя  работать или
детей рожать - заговорила во мне кровь моего дедушки, красного партизана. Да
еще чтобы на хлеб не хватало.
     Но  она уже не  могла  ничего  слышать -  ей снился, наверное, Мартини.
Машина  скользила по Сущевке,  затем мост у  Савеловского вокзала, Масловка,
туннель под Ленинградским проспектом.  Надо  будет заменить  глушитель, а то
вибрация  трясет сиденье  даже на  холостом ходу, сальник разбалтывается,  в
капоте  все засрано  маслом.  Правда,  в  такую холодину  неохота  лезть под
машину, пальцы застывают и никакого удовольствия.
     - Уже Беговая, - разбудил я ее.
     - Да? Сколько времени?
     - Около семи.
     У заправки машин мало, слава Богу,  на  обратном  пути  можно  заехать,
долить до полного.
     Она сняла капюшон, белокурые волосы рассыпались по плечам, жалко, никак
не получается рассмотреть ее получше.  Она стала искать деньги в сумочке. Мы
проехали над  Белорусской  дорогой, справа  -  темный  лес  кладбища. Здесь,
кажется, у  меня  никто  не лежит.  Разве  что  Есенин с Высоцким и  Андреем
Мироновым. О, Рио, Рио! Мне опять становится нехорошо. Скорее бы домой!
     - Сворачивайте направо и остановите у ворот. Что-то денег никак не могу
найти.
     - Так я и думал! - Вот черт, связался с какой-то дурой, потерял столько
времени, и все задаром!
     -  Вы уж меня  простите, может,  сходим  вместе  за  деньгами, я хорошо
заплачу!
     - Ага, чтобы меня там кто-нибудь прибил?
     - Вы что, боитесь? Нечего тогда девушек вечером ловить!
     - Учите  своего  мужа! Деньги  с  собой  надо носить! - Я обозлился  до
предела  и  собрался уже разворачиваться, но она  изо  всех  сил  стала меня
просить проводить ее до подъезда, тем более, что дорога идет через кладбище,
уже  темно, и  она  даже  готова  меня  немного угостить. Я,  наконец,  смог
разглядеть  ее лицо в свете фонаря, и только поэтому согласился все же выйти
из машины. Она оказалась немного лучше, чем можно было  ожидать. К тому же я
чувствовал, что если не съем сейчас же кусок хлеба, то до дома не доеду.
     На  кладбище  было  уже  совсем  темно  и  тихо.  Последние  посетители
торопливо выходили на улицу.
     - Можно, я возьму вас под руку, а то так скользко, я боюсь упасть.
     Пьяный сторож, уже  стоящий у ворот с ключом, казалось, не заметил, как
мы  проскользнули внутрь.  Она  как-то вся  прижалась ко  мне,  и  я  хорошо
чувствовал ее бедро,  обжигающее меня ознобом на каждом шагу. Зачем я  пошел
тогда с ней?
     Наверху, на ветвях исполинских черных деревьев виднелись силуэты ворон,
глаза которых сверкали  как разгорающиеся рядом  звезды. Ночью  будет совсем
холодно. Мысленно  я повторил процедуру запирания машины - окна, двери, крюк
на  руль,  тумблер  зажигания,  сигнализация.  Вряд  ли,  конечно,  угонщики
припрутся ночью на кладбище. Здесь  все же безопаснее,  чем во дворах  жилых
домов.
     Мы  углублялись   в  мрачные  дебри  Ваганьковского  кладбища.  Дорожка
становилась все уже, фонари - все дальше  и дальше, и  скоро лишь свет звезд
отражался в желтом  искрящемся снеге.  Все  могилы  были  покрыты  глубокими
сугробами, и только черные высокие памятники,  обелиски и кресты торчали как
небоскребы Нью-Иорка.
     Моя спутница рисковала ступить в сугроб, тропинка сужалась, и  пришлось
взять  ее  за талию. Она не сопротивлялась. Теперь  ее белые волосы касались
моего уха, локоть тесно прижимался к моим ребрам, будто мы ехали в час пик в
вагоне метро. Что греха таить, это было приятно! Редко когда  выпадает такая
возможность, особенно в общественном транспорте.
     Она  уверенно  двигалась  вперед, ориентируясь, видимо, по надписям  на
гробницах.  Кто,  интересно,  у  нее здесь лежит? Ясно, что пользуясь  своей
внешностью, она легко завела меня черт  знает куда и зачем. Теперь мне будет
уже  не  просто вернуться  назад,  и пора  бы  уже подумать  и о бегстве. Но
простые  мысли о грабителях  почему-то не  приходили  мне  сейчас в  голову.
Скорее, эта  девушка должна быть больше похожа на ведьму. На всякий случай я
сказал  про себя "Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, Аминь!"  Правая рука, к
сожалению, была занята и перекреститься я не смог.
     -  Вы  знаете, - будто  угадав мои мысли,  - об этом сейчас  уже поздно
думать, - почти  шопотом произнесла она,  остановилась, положила руки мне на
плечи и сверкнула глазами. Поскольку к борьбе с нечистой  силой я был уже не
готов,  мне  пришлось  далее   мысленно,  но  не  физически!  -  подчиниться
дьявольскому искушению. И  вот  я  вижу,  как  мы  оказались в объятиях друг
друга, она протягивает мне полураскрытые губы, я закрываю глаза, прижимаю ее
к себе  все крепче и крепче, чувствуя под пальто ее крепкую грудь и все-таки
горячие бедра,  в  голове все  шумит и кружится. Она оказалась в юбке, жалко
было  сразу  дотрагиваться  замерзшими  руками до  голого  тела,  поэтому  я
подождал,  когда  руки  немного  согреются  и  потом   уже  стал  постепенно
пробираться вглубь  ее  одежды,  расстегивать пуговицы,  застежки,  ощупывая
кружева и жаркие выпуклости,  переливающиеся  под  ладонями в  глубине пути.
Наконец,  я  коснулся  ее  изогнутой  талии,  скользнул  ниже  и  ощутил  ее
прекрасную упругость. Она  явно старалась  повернуться  в наиболее  выгодном
ракурсе, подставляя мне разные стороны своего организма.
     Оказалось, что  мы уже  давно  лежим на ее мягком  плаще, раскинувшемся
среди  большого сугроба. Мороза и ветра я уже совершенно не чувствовал, руки
окончательно  согрелись, голод пропал, и пальцы даже  нашли в  середине моей
герцогини влажный источник тепла. Вскоре ей  также удалось поймать  желанный
предмет, хотя  мне тогда еще  казалось, что момент  для этого,  может  быть,
выбран  еще  рановато,  поскольку  вокруг  я  видел  лишь  искрящийся  снег,
шатающиеся черные  деревья и  далекие звезды,  проносящиеся  мимо с огромной
скоростью.
     Наконец, кладбище  озарилось  диким нечеловеческим криком, я испугался,
но  в  этот  момент  мне ничего уже не оставалось делать,  как продлить  эту
сирену как можно дольше, а  когда  опять  наступила тишина,  я  все еще  был
оглушен и потом уже не смог прийти в себя долгое время.
     - Мой милый, ты уже забыл, куда мы идем? Я страшно хочу есть!
     А у меня перед глазами все еще неслась Полярная звезда, Скорпион,  Весы
и  другие  созвездия. Подняться  было  нелегко,  но, впомнив о  брошеной  за
оградой машине, я начал  постепенно возвращаться к реальной жизни. Скоро уже
пойдут  ночные  новости, и заправка, наверное, еще работает. Мы  прошли  еще
несколько шагов по снегу, как вдруг герцогиня начала спускаться куда-то вниз
по небольшой лесенке, ведущей к деревянной дверце.
     - Идем со мной, а потом вернешься к своему железу.
     Ее  плащ  растянулся  на  несколько  ступенек.  За  дверцей  начинались
полутемные  сени с каким-то хламом, но герцогиня  уверенно  прошла дальше. В
глубине открылась  другая,  уже  более  крепкая,  дубовая  дверь  с  медными
ручками. Лимоном разлился входной колокольчик, и  мы очутились в  гардеробе,
обитом бордовым  бархатом,  сочетающимся с черными лакированными  панелями и
зеркалами. Видимо, мои главные приключения еще были впереди.
     Швейцар  в смокинге и седых бакенбардах, наклонившись, принял плащ моей
дамы  и  мои  дырявые  перчатки.   Приглядевшись,  я  узнал  давече  пьяного
кладбищенского сторожа. Он что-то спросил тихим  басом  у моей спутницы, она
кивнула и  посмотрела  на меня  сияющими глазами. В открытом вишневом платье
она была  великолепна.  На  груди сверкало  брилльянтовое  ожерелье,  из-под
шлейфа  виднелись  туфельки, а сзади  вырез был почти  откровенным призывом.
Перемена,  произошедшая с  моей пьяной  пассажиркой,  должна  была  бы  меня
удивить, но я, видимо, тогда уже плохо соображал, и все представлялось мне в
другом свете.
     Повернувшись перед зеркалом, она поправила прическу и сказала:
     - Надеюсь, пятна на этом платье ты мне пока не оставил.
     -  Возьми вот этот кусочек ваты, - можно подумать, что остальные платья
я ей уже испачкал!
     Приготовившись к приему, мы  вошли в следующее помещение  сквозь черные
занавески, на которых были вышиты магические символы и непонятные  буквы. На
потолке этого небольшого зала не  было никаких ламп,  но синий свет проникал
сквозь  него,  причем  к  этому  искусственному  небосводу   были  приделаны
светящиеся, медленно двигающиеся  камешки,  планеты и звезды,  будто потолок
служил огромной линзой, поднесенной к ночному небу.
     Платье моей дамы окрасилось в синий свет.
     - Это моя любимая  ночная комната. Здесь, как на ладони,  можно увидеть
будущее,  ведь  все  на  Земле определяется  небом. Твой  знак  мне подходит
сегодня, хотя для тебя все может плохо кончиться.
     Сбоку  раздвинулись занавески, и  перед нами возник  слуга в маске и  с
подносом. На нем был восточный  костюм,  чалма,  туфли  с  загнутыми  кверху
носами и широкий  пояс  с большим дорогим  кинжалом.  На подносе стояло  три
разноцветных бокала -  темно- красный,  бесцветный как вода  и ярко-зеленый.
Честно скажу, мне этот маскарад и обслуживание очень понравилось.
     - Это для тебя первое испытание.
     - Кюшай, дарагой, кюшай, - лакей наклонился ко мне по-ближе.
     А если отказаться?
     - Тогда  он тебе  сразу отрежет голову, - успокоила меня герцогиня.  За
занавесками  слышались  легкие  звуки  музыки,  звенела посуда,  пробивались
низкие голоса и женский  пузырчатый смех.  Все-таки она решила не платить за
проезд,  а просто избавиться  от меня  по-быстрее. Вот  что значит  доверять
женщинам!
     Поскольку больше всего мне нравится красненькое, я взял соответствующий
бокал  и выпил  его большими глотками.  Напиток вначале сжал горло, но потом
все тело будто  наполнилось силой и легкостью. Герцогиня радостно взяла меня
за руку.
     -  Я знала,  что это тебе должно  понравится. А  вот предыдущий молодой
человек взял зеленый ликер и не смог проглотить и двух глотков. Ахмет бросил
его голову в мусорный бак рядом с рынком.
     Не давая мне опомниться, она потащила меня к портьерам.
     - Теперь ты сможешь войти в наш главный зал.
     Она повела меня по длинному  коридору. Звуки становились все ближе. Под
ногами что-то хлюпало, но ее настойчивые  пальцы звали меня вперед. Где-то в
середине пути она вдруг остановилась  и обняла меня. Вино зашумело у меня  в
голове,  и теперь  мы уже по-настоящему  поцеловались,  хотя я  и чувствовал
ледяной ветер,  бьющий вдоль коридора по ногам. Лишь адский напиток не давал
мне опомниться и скорее бежать к выходу.
     -  Не   бойся,  сейчас  мы  уже  придем,  я  смогу  с  тобой,  наконец,
расплатиться.   Тебя  там  будут  уговаривать  остаться,   но  ты  сразу  не
поддавайся, я хочу еще увидеть тебя наверху.





     Мы вошли в огромный зал. Потолка и  стен не было видно, будто мы попали
в огромную пещеру без огня. Сделав  несколько шагов, я понял, что выхода уже
не найти.  Свет исходил лишь от свечей, окруженных  черными фигурами. Вскоре
глаза  привыкли к  темноте, и я  разглядел в  этой зале огромное  количество
столов,  больших и маленьких, за  которыми сидели  самые разные люди.  Между
столами  сновали  официанты, вверху стояло эхо множества разговоров, чоканья
рюмок  и  других  звуков,  характерных  для  большого ресторана. Клубы  дыма
всплывали  кверху  и  сливались  с духами декольтированных  дам. Большинство
присутствующих  все-таки  было  по-проще,  их  столы  практически  ничем  не
освещались.
     Я  замер,   очарованный  пестротой  костюмов  сидящих.  Фраки,   веера,
ботфорты,  кафтаны, парики,  халаты, доспехи и прочие виды  одеяний, которые
успело поносить человечество, - моя мечта о маскараде, наконец,  воплотилась
в жизнь, если этот подземный мир можно только назвать жизнью. Вот колоритный
усатый  мужчина  с  орлиным  взором, затянутый алым шелковым  поясом, поводя
рукой с полным бокалом, заговорил на грузинском языке. Не зря все-таки рядом
Малая  Грузинская  улица!  Сидящие  за  его  столом  подхватили  мелодию  на
несколько голосов, и  полилась ветвистая мозаичная песня,  которую я не  раз
слышал у  себя дома на пластинке,  купленной лет двадцать назад.  Постепенно
музыка  уходила все  дальше и дальше, а мое внимание приковал другой столик,
за которым сидело  несколько человек в гусарских мундирах.  В середине этого
стола  вместо  свечи  в большой серебряной чаше жидким  пламенем горел пунш,
рядом с  курчавым человеком на столе лежали  дуэльные пистолеты,  толстяк  в
очках, поднеся близко  к глазам рукопись,  пытался  разобрать буквы, залитые
чем-то красным.
     -  Однако  покойники неплохо  проводят время, - подумал  я, глядя,  как
какой-то  художник  аккуратно обводил соски  обнаженной  до  пояса натурщицы
всеми цветами радуги. Где-то я уже видел эту даму, и сразу вспомнил, что она
как две капли воды похожа на маху Гойи. Неужели она бывает здесь, в Москве?
     За другим столиком  сидел благообразный старик в парике и что-то  писал
на нотной бумаге, подыгрывая себе левой рукой, от движения которой пламя его
свечи колебалось и костюм  переливался дорогой вышивкой. Если и после смерти
он продолжает сочинять, кто тогда сможет услышать эти вещи?  Может быть, эти
записи  потом  подбрасывают в  библиотеки, а все  думают, что  они "случайно
обнаружены"?
     Я  и  раньше  особенно   не   сомневался,  что  покойники  выходят   на
поверхность.  Про это столько написано! Иногда ночью, лежа  в  бессонице,  я
чувствовал   в  комнате  присутствие  невидимых  духов,  слышал  их  вздохи,
сморкание, шаркающие шаги. Мне становилось  страшно, я читал молитву, и  все
исчезало.  Можно  называть  это  бессмертием  души, жизнью после  смерти или
вампиризмом,  но  чьи-то  тени  всегда всегда  рядом  с нами. Даже занимаясь
любовью в пустыне, нельзя быть уверенным в том, что за вами не подсматривает
какой-нибудь отвратительный старец.
     Я оглянулся, но княгини рядом уже не было. Что  теперь делать?  Пора бы
мне определиться и хотя бы найти  выход на  улицу. Я бросился назад. На пути
мне  попадались пустые стулья,  чьи-то  портфели и  чемоданы,  тюки и  узлы,
расставленные в проходах между  столами.  Пирующие словно не  замечали меня,
будто между нами была невидимая стена, и к кому бы я не обращался с вопросом
о  выходе,  кого бы не  хватал за руки,  за плечи,  на меня никто не обращал
внимания, будто я  был просто назойливой мухой. Конца залу не  было видно, и
народу вокруг становилось все больше и  больше. Ловкие  официанты улыбались,
словно набрав в рот воды, и проскальзывали мимо, виртуозно вертя  подносами.
В конце концов мое терпение лопнуло, и я решил вначале подкрепиться.
     Выбрав на одном из столов блюдо с разным мясом, я  выхватил у  сидящего
рядом  джентльмена  вилку и  мгновенно схватил с  блюда кусок карбоната.  На
каменном  лице холодного денди  не дрогнул ни  один мускул, он  лишь щелкнул
пальцами, слуга сразу  подал ему новый прибор, и джентльмен как  ни в чем ни
бывало потянулся  за стаканчиком.  "Они меня не  замечают!"  -  осенила меня
дерзкая  мысль. Но тут официант остановился предо мной  с  подносом бокалов,
будто предлагая  запить сухость во рту. На этот раз я уже ничего не  боялся,
напиток не вызвал во мне бурной реакции и был скорее похож на лимонад.
     Немного успокоившись, я  решил найти  себе тихое местечко обдумать свое
положение. Моя  дама  исчезла,  дороги на улицу не  видно, кругом не поймешь
кто, на вопросы не отвечают, как тут себя вести? Все стулья вокруг оказались
теперь занятыми самым разнообразным сбродом.  Наверное, нужно заказывать тут
место заранее. Наконец,  после долгих поисков  я обнаружил  маленький столик
без свечки, и, не спрашивая  теперь ни  у  кого разрешения,  уселся за него,
пододвинув к  нему вместо стула чей-то тяжелый  высокий  сундук  с  выпуклой
резной крышкой.
     За столиком сидел пожилой  седой мужчина  в сюртуке, цилиндре  и черных
перчатках. Поверх  перчатки на левой руке был одет перстень в виде черепа, к
столику  прислонилась трость  с  аналогичным  набалдашником  -  видимо,  они
продавались в наборе.  Из-за темноты лица моего соседа почти не было  видно.
Прямо перед ним  в стакане с подстаканником дымился чай,  который незнакомец
помешивал маленькой ложечкой. Рядом  лежала газета с ятями, название которой
не было видно.
     Я взглянул на часы.  Было одиннадцать  часов  вечера. Закрыв на секунду
глаза, я  неожиданно провалился в  странный  сон. Сундук был  весь  какой-то
скользкий,  неудобный, я постоянно  сползал с него  вбок, незнакомец смотрел
иногда куда-то сквозь меня, будто через стекло. Мне снилось, будто я попал в
страшный лабиринт и  ползу  по нему в поисках выхода.  Летучие мыши задевают
мою голову пыльными липкими крыльями, по ногам снуют мокрые тяжелые крысы, я
пытаюсь  зажечь спичку, но  она  отсырела  и  огонь быстро  тухнет, не успев
разгореться. Наконец, кто-то подносит  к моему  лицу свечу,  я просыпаюсь от
света. Незнакомец, впившись в меня своими острыми  глазами, поднеся  к моему
носу огарок, разглядывал мое лицо.
     - Вы, кажется, не из нашего клуба, милостивый государь, не так ли?
     При звуке его голоса я вспомнил пыльных летучих мышей и склизких  крыс,
несущихся по лабиринту.
     - А что это за клуб?
     - Это,  уважаемый, знаменитый  клуб  "Ваганьково".  Мы  существуем  уже
давно,  вряд ли кто  знает наших первых  членов, есть  люди  солидные,  есть
по-проще, но вы, конечно,  тоже хотите  принять участие  в нашем деле?  - он
рассмеялся  черным ртом и довольно откинулся на спинку стула, складывая руки
на животе. Я замер, не зная, что сказать.
     - На этот раз вам, к сожалению,  не  повезло. Сегодня ночью  никого  не
принимают.  Да,  да, это  не  так-то  просто,  почти  все места  уже заняты,
попробуйте  записаться в  очередь, заполните анкеты,  соберите  отзывы,  две
фотокарточки, паспорт, внесите вступительные взносы,  а там -  будет  видно.
Председатель  сейчас в  отпуске,  будет  недельки  через  три, его зам  -  в
командировке, а  секретарь  - на  курсах  повышения квалификации,  так  что,
милостивый государь, придется подождать, ничем вам помочь не могу, хотя ваша
дама  очень  за вас  и  просила.  В  других местах, а  вас  уверяю, по-хуже.
Шеф-повар уже  не тот, официанты  наглые, да  и мебель гнилая, стулья трещат
как в лесу. - Он поглядел на мой сундук.
     - А вот сундучок-то извольте на место поставить. Мой приятель отлучился
на  минуту  к начальнику отдела по делу, сейчас вернется  и вам задаст. Кого
это ты, скажет мне, сюда посадил на мое место, а?
     Незнакомец  важно поправил  галстук, достал зубочистку и, не обращая на
меня никакого внимания, принялся  ковырять в своем черном рту.  Я вскочил  с
сундука и, пятясь задом, попытался затеряться  в толпе. Но кругом были такие
же холодные серые старики, желтые свечки и столы с грязной посудой и грудами
объедков.  Казалось, вся подземная  нечисть,  приклеевшись к  своим стульям,
начинает двигаться на меня,  сыто повизгивая и прочищая после  ужина глотки,
протягивая  ко мне свои когти, постепенно  превращаясь  в  огромных  крыс  и
тараканов. Ужас  охватил меня,  и я бросился  бежать по узкому проходу между
столами. Вокруг волнами набегали  и  откатывались  чьи-то стоны, улюлюканье,
урчание, мелькали лакеи, гигантские пауки, взрывались бутылки  шампанского -
все завертелось вокруг меня в страшно кипящем водовороте.
     Мне  все время хотелось  повернуть руль  в  другую сторону,  нажать  на
педаль тормоза  и ударить  по кнопке звукового сигнала, я закричал, раздался
удар,  звон  разбитого  стекла,  кто-то  схватил  меня  за  руку,  в  глазах
потемнело, все, наконец, остановилось, и я очутился за столиком один на один
с моей  милой  принцессой. Она была  все в том же открытом платье.  Это меня
слегка успокоило.
     - Ты много выпил, тебе надо теперь закусить. - И она  принялась чистить
мне  мандарины,  которые я, еще туго соображая, машинально отправлял себе  в
рот.
     - А где ты была, дорогая?
     - Ты же сам разрешил мне немного потанцевать.
     - Что-то музыки совсем не было слышно.
     - Зал вальсов здесь рядом, за стенкой.
     Я заметил, что мы сидим  в углу, где черные стены закруглялись, образуя
арку, совсем рядом вдруг заиграл венский оркестр. Мне показалось, будто мы в
сумерках сидим на теплой улице какого-то города. Рядом даже зацокали копыта.
     - А что, машин тут нет?
     -  Граф  был очень добр  к тебе, он приказал мне помогать тебе во всем,
так ты ему понравился,  особенно вот эти твои мясистые уши, - и  она ласково
потрепала меня за левое ухо. Мне стало не очень  радостно. "Значит, она тоже
из этих", - уныло заключил я. Ну что же, как говорится, любовь зла, придется
смириться, уж больно хороша была моя королева.
     -  Ты  все неправильно понимаешь, - гневно заверещала  она  и  обиженно
поджала губки. Ну  вот  и первая домашняя ссора! - подумал я и  поцеловал ее
ручку.
     - Дорогая, что тебе налить?
     -  На этот  раз придется тебе  заплатить за  мою маленькую обиду  своей
кровью, ну-ка, сожми-ка кулачок!
     Подставив под мою  руку хрустальную рюмку, она подождала, пока накапает
половину. Я будто выжал сок из лимона. Ну и дела!
     - И сделай мне еще маленький бутербродик!
     "Маленький бутербродик, орешки, глоток вина," -  что еще надо  простому
человеку?
     - Знаешь, мне сегодня хочется как-нибудь по-особенному развлечься.  Что
ты можешь мне предложить, мой рыцарь?
     - Не знаю, что вам интересно. Раньше я очень любил выпиливать лобзиком,
но сейчас лобзика у меня нет, и какая вам от этого радость?
     - Почему же, лобзик такой красивый, и я страшно люблю запах опилок.
     Она  глубоко заглянула  в  мои  глаза. Сквозь ее тонкую кожу  на висках
просвечивали  сосуды, черные  глаза сливались  с мраком  портьеры и бархатом
кресла, и огонь свечи прокладывал в  этой  темноте  путь  куда-то в  далекое
прошлое. Она тоже ведь на кого-то похожа.
     На кладбище я  часто рассматривал портреты  умерших,  иногда попадались
точеные черты лица  далекой  незнакомки, ее  черные глаза впивались в память
долгим пронизывающим взглядом, взглядом черной кошки,  и казалось,  будто ее
когти проникают сквозь глаз  в середину мозга, впиваются в  клубок сосудов и
вырывают их  наружу.  Говорят, некоторые  таким  образом  могут выпить всего
человека.
     -  Не  бойся, ты  нам еще нужен. Пойдем-ка лучше  в отдельный кабинет и
займемся чем-нибудь приятным. Может, сыграешь мне что-нибудь?
     "Она уже все про меня  знает, чем  же  я  ей  так  понравился?"  Обычно
вампиры  или оборотени специально  подыскивают  жертвы среди  безработных  и
алкашей, заманивают  их какой-нибудь ерундой,  а тела потом легко  прячут на
кладбищах. Чеснок и крест мне  могли бы пригодиться, но кто же знал, что так
все получится? Правда, весной чеснок уже не такой вкусный, темнеет, так  что
я как-то даже им отравился, и целых три дня потом провалялся со рвотой.
     В  кабинете было тоже  темно. Она опять взяла  меня за руку  и потянула
куда-то  в глубину комнаты. Видит  в темноте как кошка. Почему  это вдруг ей
захотелось,  чтобы я ей играл? Ведь  это так скучно!  Наверняка здесь бывают
концерты каких-нибудь знаменитостей.  Помню фотографию покойного Чайковского
со страшным черным  взглядом, будто затягивающего всякого, кто попадется, на
дно. Наверное, в самый дальний подземный кабинет.
     - Он, кстати, иногда действительно у нас бывает.
     - А как же он  сюда добирается, ведь он вроде в Невской Лавре,  если не
ошибаюсь?
     - Для наших людей нет границ! У нас тут есть  такой удобный коридорчик,
спустился по нему, потом первая дверь налево, и там  идти еще минут  десять,
пятнадцать.
     Воображение  мое  разыгралось! Наконец  она  отпустила  мою руку,  и  я
нащупал  руками  перед собой  что-то круглое и  твердое... От  прикосновения
предмет ожил,  струны  его  очнулись и  рояль  стал  тихо дышать. Фея зажгла
свечу, и  радость от  присутствия знакомого  инструмента  вспыхнула  в  моей
груди.  Я стал медленно,  лаская  красное  тяжелое  дерево,  раскрывать  его
внутренности. Вряд  ли что  может сравниться с этим изумительным механизмом!
Можно  долететь до Луны или нырнуть на дно впадины, но там никогда не  найти
все  множество  звуков,  скрытых  до поры  до времени под  крышкой.  Вряд ли
что-нибудь другое  даст возможность соединить за мгновение тело, руки, уши и
все внутренности  сразу со всем миром,  с облаками,  птицами,  лесом, огнем,
снегом, любимыми...
     Наверху таких инструментов не найдешь, да  там  они и не  нужны  никому
теперь.  Кое-где  в чуланах спят вечным сном  древние  развалины,  варвары с
восторгом вырывают им жилы, пальцы,  вырезают на коже имена своих идолов или
просто отрубают им ноги.
     - Ну  что ты хочешь, здесь все же  в массе  своей другая публика,  хотя
тоже редко кто прикоснется к нему.
     Я  открыл  клавиши. Если бы не она,  вряд  ли  удалось потрогать  такую
радость.
     -  Давай разыграйся,  а я скоро  приду,  - и  она вновь растворилась  в
темноте.
     Я нажал одну клавишу,  потом  педаль.  Организм, отпущенный на свободу,
задышал глубоким звуком. Потом я взял несколько  интервалов, настройка  была
замечательная.  В  пустой  комнате  я наконец расслабился и  стал вспоминать
постепенно    все,    что    когда-то   играл.    Меня    всегда    удивляла
музыкально-механическая  память:  начнешь  играть,  собъешься,  потом  через
какое-то  время опять попробуешь,  -  и  вдруг неприятное место осталось уже
позади, пальцы играют сами по себе, как заводные, откуда они все это знают и
помнят, как  попасть  на  нужные ноты, когда  они  далеко  и  легато  их  не
возьмешь, странно  все это и замечательно! Совсем  я забыл о  времени, зачем
тут торчу, зачем играю, а все же приятно. Может, кто-то даже слышит. Если бы
мне сейчас  сказали, что придется тут проиграть  с ней целый месяц,  я бы не
поверил.
     Хлопнула дверь, послышались шаги, я остановился. За моей красавицей шел
молодой человек с брюшком, во фраке и с букетом роз.
     - Здравствуйте, здравствуйте, маэстро, - шумно  заговорил он, подходя к
роялю,  надувая  щеки  и усиленно улыбаясь,  -  мы  вас  тут уже  заждались,
расчитывали   на   пятницу,   но   раз  уж   такие   обстоятельства,  -   он
многозначительно  взглянул  на  королеву,  виновато  поднял  брови  и  снова
растянул губы  в  улыбке, - то дирекция, принимая во  внимание, и  прочая, и
прочая, перенесла ваш выход на два часа. Он положил розы на пюпитр.
     Я опустил голову в клавиши и молчал. Какой противный, болтливый тип!
     - А вы с ним действительно похожи как две капли  воды, будто и ста  лет
не прошло, - подходя с другой стороны рояля, сказала баронесса.
     - Ну-ка, поднимитесь, поднимитесь, голубчик,  возьмите-ка мой костюм на
время вашего концерта, публика уже  в  зале, масса знакомых  дам, придет сам
гспдн Деловой, а также его првсхдт-во Иван Сергеич Важный.
     -  Давай,  давай, милый, ты  уже достаточно разыгрался, и твой  дальний
родственник любезно согласился помочь нам с костюмом.
     - Какой родственник?
     -  Да посмотри на  него, хоть он тут уже давно, а  прекрасно  выглядит,
бороду бреет, подтянут, занимается спортом и даже скачет на лошади.
     - Куда?
     -  Ну хватит, давай  по-быстрее,  мы  тут  приготовили  тебе еще бисер,
надеюсь, ты еще не разучился его метать?
     - О наших лошадках, - тут  он  загадочно  прищурил  глазки и  понимающе
подмигнул  мне, -  мы с  вами побеседуем в другой раз.  Очень приятно, очень
приятно, и  костюмчик  вам  совершенно  к лицу, вот вам  еще расчесочка, вот
платочек, а вот и маленькая конфетка.
     Мы стали с ним рядом перед зеркалом.  Хоть это и очень неприятно, но мы
действительно похожи.
     -  Вот  это  удача! Давно  у  нас  не  было  такого  праздника,  такого
совпадения, теперь-то уж там наверху меня никто от вас не отличит. Кстати, а
чем вы там занимаетесь? Есть ли жена, хо-хо, дети?
     "Неужели он хочет выйти вместо меня?"
     - Как ты догадался! но ведь ты  сам всегда мечтал жить в прошлом веке -
фраки, кареты, дамы, обхождение. Денег тебе не понадобится, твой родственник
- человек со связями,  фигура заметная,  да  и место  у него подходящее  для
тебя.  Попривыкнешь  тут,  подучишься  французскому  языку,  по  ночам будем
кататься с тобой на ипподроме, глядишь, и уходить не захочется.
     - А он что будет там делать?
     -  Э, батенька, все-то  вам расскажи,  все покажи, а  концерт-  то  уже
начинается,  третий  звоночек,  если  изволите слышать,  публика на  взводе,
полный вперед!
     - А как же моя жена?
     - Дорогая моя, а вы разве ему еще не открылись?...
     Тут стена раздвинулась, сцена с роялем осветилась, внизу, за столиками,
оказались нарядные дамы с  господами, сквозь звон  рюмок и ножей послышались
жидкие аплодисменты, вперед вышла  моя дама и, поклонившись в разные стороны
и даже помахав кому-то ручкой, объявила:
     - Мне приятно предложить вам  в качестве  легкого апперитива  несколько
новых произведений молодого композитора Иоганна Баха.
     За дальним столиком  поднялся  парень с буклями и в сюртуке  и  помахал
платочком над  головой. Публика уставилась  на него,  заправляя  салфетки за
воротники.
     - Изучайте меню! - и она порхнула куда-то в сторону.
     Лучше уж заставили бы его самого играть! Я сосредоточился и начал тему.
Как ни странно, но  я хорошо  чувствовал  свои пальцы, но ими  двигал кто-то
другой. Колени, как обычно, сразу начали трястись от страха, но я  долго  не
сбивался  и упорно  тянул до  конца, даже  усиливая звук. Парень  с  буклями
спокойно  поглядывал на меня и продолжал беседовать со своей  полуобнаженной
соседкой. Хорошо, что я все-таки  успел разыграться, не так  сильно ударил в
грязь  лицом. Леди объявляла все новые фуги, будто я дал  ей список. Удобно,
конечно, ничего не  надо  обсуждать,  только  подумай, и  она уже  повторяет
вслух. А сны ей тоже такие же снятся?
     Скоро  на нервной почве мне захотелось есть,  на столиках уже появилась
пахучая индейка в  яблоках,  и моя  дорогая  объявила  антракт. Я вытер руки
платком. Аплодисментов не было - все продолжали  кушать.  Во фраке,  кстати,
довольно удобно,  и сиденье приличное.  Двойник, конечно, уже смылся. Что он
там  трепал,  я  так  и  не понял.  Какая-то  жена,  дела  наверху,  замена,
наследство... Ну уж машину  открыть  он не сможет, ведь я ему не сказал, где
секретный тумблер,  хотя найти  его  может  каждый дурак.  В  квартире,  как
всегда, шаром  покати, денег нет, что он будет там делать? Ну  да мне-то  на
это наплевать, даже некогда о нем думать, надо пойти, перекусить что-нибудь.
Вот чего у нас никогда не было, так  это таких ресторанов, да еще бесплатно!
Кому-нибудь  расскажи,  так  не поверят. Какие  огурчики, какая  картошечка!
Официант  подвел  меня к  столику, на котором уже  дымилось блюдо с  жареным
мясом с луком и  сыром. Какой там Сранкл Бенс! Всю  бы  эту вонючую  рекламу
изрезал  бы  ножиком, уже  рвет  от  нее, вот ведь  придумали средство людей
злить!
     Я удобно  уселся на  мягкий покрытый бархатом  стул и принялся за мясо,
запивая маленькие  хрустящие  кусочки  красным вином. Шум  вокруг  заволокло
пеленой, я расслабился и с  наслаждением  следил за перемещением еды и питья
по моему пищеводу. К  столику подошел  военный  в чине полковник  в  галифе,
портупее и  блестящих сапогах. Ему было лет пятьдесят, крепкая фигура дышала
силой  и  уверенностью, на  груди  скромно виднелись планки с  наградами,  в
волосах, аккуратно зачесанных назад, не было ни одного седого волоса.
     - У вас свободно?
     - Да, присаживайтесь, пожалуйста.
     Военный  сел,  не  касаясь спиной спинки стула, и разгладил китель  под
портупеей.  Вскоре  ему   принесли  стакан  с  водой  на  блюдце  и  кусочек
бородинского хлеба. Полковник поправил стакан на блюдце и пододвинулся ближе
к столу. Мне стало неудобно продолжать свою трапезу и я отложил вилку и нож.
В молчании прошло  несколько неприятных минут. Где-то я его  видел? Наконец,
мой сосед решил прервать молчание.
     - Ну что, барчук, не стыдно? - Я оторопел. - В иных семьях дети кусочка
сахара не видят неделями, а ты тут расселся во фраке и жрешь свое буржуйское
мясо! И откуда ты только такой взялся? Вот у меня в жизни все было не так! -
Я съежился на краешке стула, покраснев от стыда и опустив голову.  Полковник
складывал суровые слова на стол тяжелыми гирями.
     -  Родился  в  1898г. в г.Ревеле. Отец  работал сверловщиком  в морском
порту до 1911г.  В 1917  г.  завод эвакуировался  в  г.Одессу. Мать была  по
профессии  портниха, работала в швейных мастерских.  Умерла  в 1908 г. После
смерти матери на иждивении отца осталось нас три брата и сестра.
     Я жил при отце  до 1918г. В детстве учился в приходской школе две зимы,
после смерти матери пошел работать по найму. С 10 лет обивал котлы от накипи
и  нагревал  заклепки  для клепки  обшивки  кораблей в военном  порту, потом
поступил в качестве подручного клепальщика, затем подручным сборщиком.
     В  1916г. в мае призван  в Армию,  был зачислен в укрепительную позицию
механиком  катера  береговой  обороны, с катером в  1916г.  был направлен на
остров  Эзель, Рижский залив, где после сдачи  острова немцам был переброшен
на Румынский фронт, на котором и застала революция. Летом  1917г. по болезни
был направлен в госпиталь, затем с партизанским отрядом на борьбу с немцами,
раненый приехал в  г.Севастополь.  Поступил в Красногвардейский Черноморский
отряд-1, командир Мокроусов.  С отрядом участвовал против генерала Каледина,
против татар в Крыму. Затем отряд повел бой




     с  наступающим  немцем.  С  захватом  последними  Крыма  отряд  ушел  в
Новороссийск-Екатеринодар-Ростов на  Дону  и  под ст.Лозовой перешел  в  5-й
Заднепровский полк Крымской  дивизии Дыбенко.  С полком участвовал в захвате
Генгарского  перешейка,  под  ст.  Владиславкой был контужен  и направлен  в
г.Харьков, в  эвако-  госпиталь.  По выздоровлении  откуда в  отряд  особого
назначения   особой    бригады,   с   бригадой   участвовал   в   боях   под
г.Екатеринославлем,  Ореховым,  Мелитополь,  Перекоп,  Керчь. По  ликвидации
Врангеля отряд был брошен на борьбы с Махно.
     Полковник   посмотрел  вдаль,   будто  вспоминая  те  бурные   годы.  Я
похвастаться своим боевым прошлым, естественно, не мог. Хотя, кто знает, что
еще с нами будет. Полковник продолжил:
     -  В  1932г.  - командир  парка  Броне-Танковой  Школы имени  т.Сталина
г.Горький. В  1933 г.  окончил  МКУКС мехвойск,  возвратился  в  Школу,  где
работаю по настоящее время руководителем техники.
     Член  ВКПБ  с 1924г., в партию вступил  в г.Ленинграде, будучи в Школе,
принят по первой категории. В 1927г.  имел партвзыскание за пьянку - строгий
выговор.  В 1930г. - выговор за демобилизационное  настроение. На  чистке  в
1929г. и 1934г.  замечаний  не имел. В  других  партиях не состоял. В 1924г.
окончил 2  курс военной школы  механической  тяги в  г.Ленинграде.  Во время
гражданской войны был награжден часами, револьвером, костюмом и т.д.
     За всю службу в РККА имел  дисциплинарных взысканий: 3  суток ареста /в
отдельности/, один выговор и наряд.
     Под судом и  следствием не был. Вот и  вся  моя  биография.  Да, тяжело
прошла жизнь, и ради чего! Чтобы ты, сволочь, разъезжал на отцовской машине,
жрал ананасы и бренчал на рояли всяким тут блядям! Не бывать этому!
     Полковник  вскочил,  изо всех сил треснул  кулаком по  столу,  выхватил
маузер,  подаренный Фрунзе  и  утопленный  потом бабушкой в  Черном  море из
страха,  и  выстрелил в меня три раза. Я  упал под стол, обливаясь  кровью и
томатным соусом. Поднялся страшный шум,  со всех сторон  послышались свистки
городовых, меня положили на носилки и понесли прочь. Еще несколько мгновений
я что-то видел и соображал, но потом сверху на меня стали сыпаться бутылки и
какая-то  посуда, и  полный мрак  наступил  на  мою  голову  окончательно  и
бесповоротно.





     Очнувшись,  я  решил  не  открывать  глаза и не  шевелиться,  чтобы  не
потревожить  рану. Где эта  рана, и сколько их  вообще, мне было  непонятно.
Вокруг никого  не было,  только  тихо  потрескивал  огарок  свечи.  Издалека
доносился приглушенный  шум какого-то ресторана. Я принялся осторожно, чтобы
не поехала крыша, припоминать вчерашний день.
     Конечно,  когда  жена кричала, кидая в меня  одну сковородку за другой,
чтоб  я  провалился сквозь  землю,  она,  наверное, не  подозревала, что это
произойдет так скоро.
     - Хоть бы денег принес, бестолочь! - когда поток призывов слился в одну
мощную ядовитую струю, я не выдержал и выскочил на улицу. В кармане остались
только права и ключи  от машины. Что мне было делать? Пришлось волей-неволей
пуститься  в  странствие за  презренным  металлом  -  привычный  для  многих
печальный путь.
     Поэтому дома  пока не особенно беспокоятся. В  прошлый раз в результате
подобной стычки пришлось  потревожить вечером тещу. Мы  попили  чайку на  ее
кухне,  я с радостью сообщил, что "она выгнала меня из дому", теща сжалилась
надо  мной, отчитала по телефону дочурку, и когда я через  полчаса въехал во
двор на лихом коне, жена уже виновато выглядывала в окошко.
     Теперь  пусть  думают,  что я зарабатываю ночным извозом.  Двойника они
сразу  должны  раскусить, мне  даже  трудно было  представить, чтобы  кто-то
другой  сможет  меня  изобразить со всеми  подробностями,  да и  вряд  ли он
попрется ко мне домой, что ему там делать?
     Судя  по  всему, рана  у меня не  смертельная.  Дедушка, видимо,  палил
больше  для  острастки,  в  воздух,  просто я  слишком  перенервничал и  сам
опрокинул на себя посуду  с соусом. Я попытался повернуться на правый бок, и
тут острая боль  в ухе заставили  меня  вскрикнуть. Все-таки задел меня  мой
родной красный партизан!  Вот уж никогда  бы не подумал,  что увижу  дедушку
живым. Правда, не понятно,  кто это был на  самом деле, ведь я сам несколько
раз красил ограду вокруг его могилы на  кладбище. Значит,  все  эти  тяжелые
памятники сверху ничего не значат,  а если  крематорий?...В эти  подробности
лучше уж не вдаваться. Конечно, не надо было его сердить,  но откуда я знал,
что он окажется  в этом месте! Он, наверное, и без меня все давно знает, раз
у  них  все  выходят наверх, да  еще газеты приходят  по  подписке.  А похож
все-таки на  портрет, который висит у бабушки  в комнате! Правда, умер он за
десять лет до моего рождения, может, я что-нибудь все-таки спутал?
     Фрак теперь придется где-то добывать новый, этот весь засран,  да  и на
сцену  в повязке  на  ухе выходить  совсем уж  неудобно.  Лучше уж  по левой
стрелял, не  так было  бы видно! А рояль мне очень понравился. Вот бабуля-то
обрадуется, что внучек ее наконец-то с дедушкой повидался! Жаль, он не успел
мне ничего передать наверх,  письмецо какое-нибудь, или открытку. Может, еще
встретимся? Надо бы  мою новую  девушку  попросить,  она-то с ним  наверняка
давно знакома.
     - Конечно знакома, - вдруг сказала она, подсаживаясь на мою  постель. Я
ощутил  прикосновение  ее теплых рук и улыбнулся. - Твой  дедушка  прекрасно
танцует, особенно вальс.
     - Еще  бы,  они  с  бабушкой  даже  выиграли  конкурс бальных  танцев в
Берлине, бабушка тогда еще с самим Жуковым танцевала.
     - Это с Ванькой, что ли?
     - Да нет, с маршалом. Ну ты даешь, не знаешь, что ли, проспекта Жукова?
     - Я думала, это другой Жуков.
     - Вот дурочка!
     - Сам дурак, нечего было  с дедушкой ссориться, теперь  он  тебя  точно
где-нибудь подстрелит, уж больно он на тебя осерчал.
     - А у вас тут что, все с оружием ходят?
     - Нет, только кому положено.
     - А если я наследник?
     - Чего ты хочешь, зачем тебе револьвер?
     - Вот  бабушка  тоже  так  говорит,  и с дуру утопила такую  реликвию -
револьвер Фрунзе! Раз уж я тут отдуваюсь за всех буржуинов, должен же я хоть
револьвер-то иметь!
     Я даже приподнялся от волнения на постели.
     - Я вижу, мой милый, что у тебя опять начинается какой-то  бред.  Вчера
ты вдруг вскочил на стол посреди зала и  принялся  петь "Боже, царя храни!".
Дедушка  с трудом смог стащить тебя вниз, вы  принялись толкаться, а потом и
пальба началась. Давай-ка лучше покатаемся с тобой на свежем воздухе.
     Я сел в постели, пытаясь прийти в  себя. Голова действительно  была как
чужая, и ухо болело, будто его сначала оторвали, а потом приклеили на старое
место. Правда, домой возвращаться  не  хотелось. Во-первых, наверняка у  них
здесь  еще осталось после  вчерашнего всякие  салатики  и мясо,  которое мне
очень  понравилось,  во-вторых, денег я не достал ни копейки,  а  в-третьих,
дедушка. Надо все-таки попытаться привыкнуть к  этому  подземному положению,
удрать наверх  всегда можно, а здесь мне  пока нравится, да еще  такая новая
подруга!
     Я  обнял  ее  и  погладил  по  крепкой  попе.  Она  оттолкнула  меня  и
улыбнулась.
     - Идешь ты или нет?
     На  этот  раз дорога  по  лабиринту показалась  мне  короче. Отворилась
последняя дверь и мы вдруг вышли на улицу из какого-то подъезда.
     Опять была ночь, сияли звезды, прохожих совсем не было, и редкие машины
шуршали где-то за домами. Пройдя  через несколько переулков, мы очутились  у
здания ипподрома на Беговой. Казалось, внутри него все было темно и тихо, но
иногда  к  окнам  подходили  какие-то  люди  со свечками, выглядывали наружу
сквозь  тусклые стекла  и отступали назад, растворяясь во  мраке. Так всегда
кажется,  когда идешь  ночью  мимо  дома  с  потушенными окнами,  что сейчас
кто-нибудь  выглянет  из  окна  с  того  света.  Наверное,  они  ходят  туда
развлечься. Скучно все-таки лежать  все время на одном месте, нужно какое-то
разнообразие.
     Мы не стали заходить внутрь дворца,  а пошли сразу к  конюшням. По полю
стлался низкий холодный туман, доставая примерно до пояса. На середине арены
было  совсем светло от  неба  и далеких  прожекторов. Из конюшни послышалось
ржание. Лошади забеспокоились, как и положено в присутствии нечистой силы.
     - Никак не могу  приручить их к себе,  каждый раз они становятся просто
бешеными. Недавно каталась в ночь перед скачками, так лошадь потом взяла все
призы и к вечеру  сдохла. Надо было  сказать  Герцогу, чтобы ставил на  моих
лошадей, да он сам катался на Лучистой, думал, она победит, но ошибся.
     - А я думал, тут уже давно все куплено.
     - Конечно куплено, только нашими. Они и берут все деньги, оставляя этим
козлам только всякую мелочь.
     - А вам-то на что эти деньги?
     - Как на что! Ты думаешь, на этом свете все кончается и человеку ничего
больше  не  нужно? Вот  глупости,  придуманные известно  кем.  Я,  например,
страшно  люблю ходить  на  всякие показы мод  и  покупаю себе  всегда  самые
дорогие платья. Сразу чувствуется, когда  видишь действительно ценную  вещь.
Она всегда  зашкаливает.  Не могу тебе объяснить, чем они так отличаются, но
я-то в этом разбираюсь!
     Ну прямо как моя  жена...Сторож  в буденовке и с винтовкой  отдал честь
моей королеве, подозрительно взглянул на меня и открыл ворота.
     - Ну как там мой Буцефал? - спросила его она, как старого знакомого.
     - Ждет, ваше сиятельство,  совсем измучился тут  на привязи, уж  больно
горячий.
     - И моему другу найди какую-нибудь девочку по-спокойнее.
     - Как изволите, как изволите, ваше высокоблагородие, есть тут у меня на
примете одна дамочка в белых яблоках.
     Сторож ушел, и вернулся  через  несколько минут,  ведя под узцы черного
блестящего Буцефала и серую Француженку. Я, естественно, никогда  в жизни не
сидел в седле.
     - Ничего, это особые лошади, не бойся.
     Сторож помог  вначале  герцогине, потом подсадил и  меня.  Француженка,
приняв  груз, сразу  понеслась  вперед  через поле  к  воротам.  Буцефал  не
отставал.
     - Куда поедем? - спросил я, охваченный восторгом  движения  и готовясь,
наконец, свернуть себе шею.
     - Куда глаза глядят!  - весело  прокричала  она и вырвалась  вперед. Мы
выскочили  на  проезжую часть. Машин уже совсем не  было  видно.  Вскоре  мы
повернули  направо,  к  Белорусскому  вокзалу.  Вокруг  Горького, вспоминая,
наверное,  пьесу  "На  дне",  спали  бомжи,  редкие  пассажиры  разглядывали
расписание. Было около трех часов ночи.
     Следующим был  Маяковский, он  опустил руку, сел на  постамент и что-то
читал, болтая  ногами. Во рту дымилась папироса. Рядом с ним сидела какая-то
девушка в желтом платье. Я бросил в Маяковского  огрызок яблока, но он ловко
увернулся и швырнул  в меня какой-то кирпич,  или свою книжку. Я  пригнулся,
послышался  звон разбитого стекла в ресторане напротив, кажется, в  "Софии".
Маяковский погрозил мне вслед чугунным кулаком.
     Зато  в  Английском  клубе  -  Музее  Революции  - окна  горели  вовсю.
Наверное, там сейчас веселились всякие  исторические деятели. Играла музыка,
стреляли пушки,  во дворе  вокруг костров сидели революционные матросы, а на
втором  этаже кипел бал. Но мне  туда  зайти не захотелось, вдруг там сейчас
мой дедушка, начнет опять палить в меня, а я пока оружием не обзавелся.
     Площадь  впереди  нас переходил Пушкин,  спотыкающийся на каждом шагу о
свой плащ. Он спешил на бал и грыз по дороге яблоко.
     - Хотите антоновку? - предложил ему я.
     - Нет, у меня симеринка! - и  он швырнул огрызок  в  какую-то форточку.
Герцогиня подала Пушкину желтый конверт.
     - Дельвиг просил передать, что сегодня не придет, у него насморк.
     - Такой могучий организм!
     Мы  поскакали  дальше.  Медный  князь  Долгорукий  упражнялся  в  рубке
деревьев. Его меч сверкал направо и  нелево, круша  ветки деревьев, фонари и
троллейбусные остановки, попадающиеся под руку.
     - Вот это мужчина! - восхищенно воскликнула моя королева.
     - Не заглядывайся на посторонних! - прикрикнул я на нее.
     -  Сам  ты  посторонний,  он  меня  уже  два  раза  спасал  от  монголо
-татарского ига, когда меня хотели забрать в гарем.
     - Я уже боюсь и подумать, сколько времени ты здесь катаешься.
     - Вот и не думай, думай лучше о том, что будешь сейчас играть.
     - Опять играть, где, как? Мне уже как-то боязно, надеюсь, не в военно -
революционном клубе имени матроса Железняка?
     - Ты что же, простым народом  брезгуешь? А вот Шаляпин любит петь прямо
с балкона, а ты что, боишься?
     - Потом на ухе у меня пластырь...
     -  Давай,  давай, не  расслабляйся, сейчас тут в  одном  местечке будет
небольшой утренний концbртик, тем болеее ты не сыграл еще все, что мог.
     - А что я буду делать, когда сыграю все, что могу?
     - Будешь учить то-нибудь новенькое или повторять старенькое.
     - А я уж подумал, ты заменишь меня на кого-нибудь ддд гго.
     - гто, тебе уже надоело?
     - Да нет, я только начинаю входить во вкус.
     По улицам начинал стелиться туман, у Центрального телеграфа мы свернули
направо.  Я  вдруг  вспомнил, что  у  меня в  машине  что-то стучит в правом
колесе. Лазил  вниз уже два раза, все шарниры вроде  проверил,  заменил  две
резиновые прокладки,  а все равно стучит, если покачать ее справа, нажимая у
фары. Может, гидравлический амортизатор?
     В узком переулке  стук копыт  отражался  от стен нависавших по сторонам
домов и  уходил  вверх,  в  синюю мглу.  Мы  ехали теперь  рядом. Ее  бедра,
повторяя  форму  седла,  лежали  свободной дугой  и  из-за  раздвинутых  ног
казались больше, дивно спускаясь  от узкой талии. Подъехав к ней по-ближе, я
обнял ее, просунув руку под жилетку.
     - Я хочу сойти с тобой.
     Она посмотрела на меня туманными глазами. Мы слезли  с лошадей. Я повел
ее к  какому-то  полуразвалившемуся  трехэтажному дому.  По  дороге ее бедро
снова обжигало мой бок. Теперь у нее уже были каштановые волосы, распущенные
по  плечам. Вообще, она явно менялась в лучшую  сторону.  Я  толкнул тяжелую
дверь подъезда. Навстречу выскочили две кошки и исчезли в тумане.
     - Пойдем наверх.
     В подъезде было совсем  темно, пахло котами, сыростью, но  здесь все же
теплее, чем на улице. Теперь уже я вел ее, дрожащую и испуганную,  натыкаясь
на  паутину,  пыльные  перила  и чугунные решетки. В  доме,  слава Богу, все
спали.
     Наверху, у двери на чердак, я ощупью нашел теплую батарею.
     - Иди ко мне, - и наши губы  слились в поцелуе. Я посадил ее на батарею
и, продолжая пить ее  рот, начал  расстегивать кофточку. Все эти подробности
особенно необходимы для  читателей школьного  возраста  с методической точки
зрения.
     - Мне холодно, подожди чуть-чуть.
     Тогда  я  стал согревать свои замерзшие пальцы на батарее, она  гладила
мои  волосы и молчала. Потом я смог довольно  быстро  расстегнуть  ей  сзади
лифчик и  взял в ладони  ее прелестные  маленькие груди. Почему-то некоторые
девушки  думают, что чем больше, тем  лучше, пытаются даже их  увеличить, но
это, по-моему, большое заблуждение. Она мне правда очень  нравилась - тихая,
покорная и  страстная. Скоро  она  уже закрыла глаза, открыла  рот,  выгнула
спину и протянула мне свою левую грудь. Я поцеловал ее и стал  облизывать ее
языком.  Она закинула голову  назад и закусила губы. Тогда я стал гладить ей
спину и постепенно пробирался все дальше и дальше, отыскивая верхнюю резинку
трусиков. Она подняла ноги так, что ее колени оказались у меня почти у плеч,
и  я смог  спустить  ей чулки и трусики. Совсем раздеваться  в этой ситуации
было бы неразумно.
     Конечно, в этом  вонючем доме было гораздо теплее, чем на кладбище, там
у  меня  просто зуб на зуб  не попадал,  и  ботинки  были мокрые. Вообще,  я
заметил, что  в холодное  время года найти укромное  место для  такого  дела
гораздо  труднее, но от этого  желания  только  увеличиваются.  Я  продолжал
ласкать  мою  герцогиню  всеми возможными  способами,  а  она  тем  временем
расстегнула  мне  джинсы и  освободила  рвавшегося  на  свободу несгибаемого
революционера. Мимо шарахнулась еще  какая-то  кошка.  На  улице  послышался
дикий визг.
     - Вставь в меня, пожалуйста, - спокойно сказала она, обняла меня ногами
и притянула  меня к себе. Этот  момент  я всегда стараюсь оттянуть как можно
дальше.  Но  теперь медлить  уже  было нельзя. Я  провел руками  по  внешней
стороне ее бедер и нашел кончиками пальцев ее  влажные  нижние  губы, слегка
раздвинул их и подвинул ее всю  ближе к себе. Она осторожно  прижималась  ко
мне ногами, терпеливо ожидая,  пока я  смогу  заполнить ее всю до  конца. Мы
стали тихо  двигаться. Я  держал  ее руками  за попу,  я она  сидела на  мне
верхом, я чувствовал весь ее сладкий вес, прижимая ее всю к себе, раскачивая
ее за ноги  и прижимая ее спиной к стене. Не помню, долго ли  смог я вынести
это сладостное испытание, но в конце мне уже казалось, что дикие кошки вопят
совсем рядом, или это кричала моя королева.
     Обессиленные, мы  свалились на подоконник. Где-то внизу послышался лязг
замочной  скважины,  шарканье  тапок,  и такой  же скрипуче-шаркающий  голос
старухи произнес:
     - Васька, а  Васька, а ну марш домой, стервец ты эдакий, опять Элеонору
накрыл, сколько раз я тебе говорила, не трогай ты эту дуру, а то Марь Иванна
ругается, Васька! А Васька!
     Хлопнула дверь подъезда, Васька мяукнул, потом хлопнула вторая дверь, и
все стихло.
     В окно еще светили звезды, наши лошади внизу  заржали, зовя нас в путь.
Я схватил  принцессу  на  руки  и понесся  вниз,  чувствуя себя Васькой  или
Мурзиком. Принцесса тоже мурлыкала.
     - Хочешь превратиться в мартовского кота? Представляешь, сколько кругом
пушистых гибких кошечек, и всем им очень хочется, чтобы ты им вставил ночью,
да еще по несколько раз!
     - Так они меня всего выпьют.
     - Ну, тогда поехали дальше.
     Рядом с Консерваторией в  кирхе  светились окна.  Голоса хора, наполняя
готические  кирпичи,  приподнимали  здание  над  землей,  и  она  парило над
утренним  туманом, слегка покачиваясь в разные стороны. Я тоже покачивался в
седле.
     -  Никак не  пойму,  то  ли  тебя подменили, то  ли  ты  успела  срочно
покрасить волосы, ведь вначале ты, кажется, была блондинкой.
     -  Да, но вначале тебе казалось, что  мы  вообще  существуем в  природе
по-настоящему, а теперь вот даже и мне непонятно, когда это все происходит.
     Мимо проплелся  в Министерство  какой-то  заспанный  серый  чиновник  в
цилиндре и с тростью.
     - Честно говоря, брюнетки мне нравятся больше, они контрастнее и ярче.
     -  Хочешь,  я превращу тебя в  попугая,  и  будешь жить с разноцветными
попугайками?
     - А они разноцветные или скучные, как курицы?
     - Вот когда станешь попугаем, тогда и определишь, скучные или нет.
     - Нет  уж,  спасибо,  я  и  так  уже  превратился  в  какого-то  живого
покойника, чуть было кот в меня не залез, а тут еще какие-то попугайки.
     Плохая, кстати,  у  меня гайка на  тормозном цилиндре,  не отвернешь ее
просто так, и тормоза не  прокачивал уже лет сто. Все-таки непонятно, или мы
сто лет назад  идем по улице, или  сейчас. Дома-то вроде не изменились, ведь
на Герцена мало что порушили. В какой склеп попадем мы на этот раз?
     Моя спутница остановилась у последнего  перед Манежем  дома  с высокими
тяжелыми дверьми. Студенческий клуб МГУ, или университетская церковь.
     - Знаешь,  я страшно люблю вот после такого кутежа,  после безобразного
разврата  прийти  на заре  в храм и  простоять на коленях  два часа в жаркой
молитве.
     - Слушай,  но  ведь  все  внутренности  перестроены,  вместо  алтаря  -
эстрада,  там,  наверное,  сейчас  отплясывают  полуголые  студентки,  а  за
кулисами просто бордель.
     - Это мы сейчас посмотрим, храм там или бордель.
     Привязав лошадей к телефонной  будке,  мы вошли  внутрь. На вахте сидел
какой-то хиппарь с длинными сальными волосами и в плейере. Взглянув на него,
мне    показалось,    что   внутри   его    головы    поместился   небольшой
станкостроительный комбинат, металлургический заводик и мясоперерабатывающее
объединение. Рабочие вначале никак не могли загнать в  его мозжечок стальную
балку, но после примерно двадцати ударов грунт поддался и балка пошла легче.
Чувствовалось,   что  у  фрезеровщика   сегодня  день  рождения,  настроение
приподнятое и  работа дается  легко. Да  и у сталеваров дела  идут  неплохо,
только что отлили десятитонную чугунную чушку и скинули ее в пищевод. Что уж
говорить про труженников пищевой  промышленности!  Бойня  хряков  шла полным
ходом. Счастливый визг,  похрюкивание  свинины  раздавались во всех  углах и
закоулках  прямоугольного, в сущности,  помещения  черепной коробки вахтера.
Все-таки  надо  отдать должное  современной  молодежи  -  она  бережет  слух
окружающих  и старается  спрятать  все отходы внутрь своей головы.  Я  и сам
люблю нечто подобное, но никогда не стал бы одевать на себя этот прибор.
     Кстати,  а  Вы читали описание джаза в Кратком музыкальном словаре 1955
года  издания  (МузГиз,  тираж  25000)?  Там  цитируется   товарищ  Горький,
написавший,  между  прочим,  специальную  работу  под  названием  "О  музыке
толстых":  "...точно кусок грязи в  чистейшую прозрачную  воду, падает дикий
визг,  свист,  грохот, вой,  рев,  треск, врываются  нечеловеческие  голоса,
напоминая лошадиное  ржание,  раздается хрюканье медной свиньи, вопли ослов,
любовное  кваканье огромной  лягушки, весь  этот оскорбительный хаос бешеных
звуков подчиняется ритму едва уловимому,  и, послушав эти вопли минуту, две,
начинаешь невольно воображать, что это играет оркестр безумных..."
     Естественно, "в  СССР музыка  буржуазного джаз-банда не привилась". Да,
не зря поставили товарищу Горькому  памятник рядом с вокзалом. И окружение у
него подходящее.
     Вот  кого бы мне  хотелось  послушать,  так это Армстронга. Его  низкий
голос  рождает  во мне ощущение  мудрой и  грустной улыбки, ну  почти как  у
Моисея из песни "Let My People Go".
     - Он только что был в соседней комнате.
     - Ну, это уже слишком, может, ты спутала его с Полем Робсоном?
     - Кого, Моисея?
     Вахтер  остался  позади, мы  свернули налево  и спустились  в небольшой
коридорчик со сводчатым потолком. На дверях висели вывески: "Администратор",
"Хор",   "Английский",  "Мужской",  "Фортепиано",  "Женский".  Хорошо   жить
студентам, все главные желания сразу исполняются!
     Мне лично  понравилась дверь без вывески, и я, не  задумываясь, толкнул
ее.
     Глаза долго не могли привыкнуть к темноте. Постояв несколько минут  без
движения, я, наконец, смог  различить вокруг себя несколько согнутых в  одну
сторону   молчаливых  фигур.   Прислушавшись,  я  уловил   какой-то   шопот,
скороговорку, звяканье далеких  колокольчиков и шелест  страниц, но  собрать
куски  слов в  разумные фразы  мне пока не удавалось. В темноте у меня скоро
закружилась голова, я потерял  равновесие и упал вперед на колени, подставив
вперед руки. Оказалось,  что все остальные стояли примерно в таких же позах.
Ладонями я попал во что-то холодное и скользкое и поспешил сразу же вытереть
руки об штаны.
     Вдруг далеко впереди осветился проем двери, и лицом к нам вышел человек
в высокой  шапке,  закрывая  от  ветра дрожащий огонек свечи. Все облегченно
вздохнули и поползли на коленях вперед. Но человек тут же повернулся ко всем
спиной  и  тоже  упал  вперед  на  колени.  Он  стал  что-то  говорить  тоже
скороговоркой, все стали повторять, а потом выстроились в цепочку и поползли
к главному  пошептаться о  чем-то  своем наедине, чтобы  другие  не слышали.
Поговорив с ним несколько секунд, каждый протягивал  руку и складывал что-то
в широкую чашу, а в ответ человек в шапке рисовал в воздухе  пальцами одну и
ту  же фигуру.  После все  по очереди  отползали куда-то налево и исчезали в
темноте. Наконец, в очереди остался один я и решил тоже подползти к человеку
в шапке.
     - Что привело тебя ко мне, сын мой?
     - Честно говоря, не знаю, как это все получилось.
     - Зачем же пришел ты сюда нарушать наш покой и тишину?
     - Никак не могу понять, куда я попал и что будет дальше.
     - Дальше  опять будет борьба добра со злом, но победит  все же добро. А
попал ты сюда по велению свыше, и служишь проводником Жребия.
     - Какой же жребий выпадет мне дальше?
     - Частично это  зависит  от твоего согласия, но в конечном счете Жребий
всегда выпадает, куда нужно и кому нужно.
     - Я согласен на любой жребий, лишь бы моим близким было хорошо.
     -  Такие  люди  нам  нужны.  Что  ж  будем  считать,  что  мы обо  всем
договорились. Время от времени мы будем встречаться и обсуждать детали нашей
работы.
     И тут я заметил поразительное сходство человека в шапке с ваганьковским
графом и чиновником  из министерства, которого мы встретили на улице. В этот
момент  граф дунул  на  свечу,  комната  погрузилась  во мрак, моя  спутница
схватила меня  за руку и  потащила  куда-то вправо. Я только успел заметить,
что в  противоположную сторону  исчезали люди  из  очереди.  Значит, у  меня
особое задание. Может быть,  я уже продался дьяволу,  или этот момент еще не
наступил?
     Каждому хочется кушать, да еще если дома голодная семья, пойдешь на все
ради  куска хлеба. Пока вроде я никого не убил, не ограбил, и то слава Богу!
Конечно,  убийцей и  вором  как-то не хочется быть.  Если уж продаваться, то
честно  и  по-дороже, чтоб уж  уважали  твой  труд, и ты мог  бы сам  что-то
решать.  Вот один мой дружок устроился недавно в одну  контору, так его  там
все по  имени-отчеству называют, в гардеробе пальто  подают, по праздникам -
подарки всякие, все время советуются с ним по всяким  важным вопросам, но уж
он-то не халтурит, пашет на всю железку, и очень доволен таким соответствием
его сил, способностей и зарплаты. Все честно!
     Но  мне-то  попалось явно  что-то  темное.  Вечно я  влипаю в  дурацкие
истории.  Кто, например,  мне  поверит, что Пушкина  видел?  Поддал  хорошо,
скажут,  и уснул рядом  с памятником. Ну  ладно, а  Чайковский? - И про него
туда же, "все спьяну", и не докажешь им ничего.
     - Докажешь, докажешь, -  прошептала  моя герцогиня. -  Очень скоро всем
все докажешь, не волнуйся, мой милый.
     Все-таки  приятно слышать  такую уверенность от  любимой женщины.  Жена
такого не скажет! "Какая от тебя польза, кусок идиота!"
     Наконец, после  долгой  винтовой  лестницы  и  запутанных переходов  мы
очутились  на крыше дома у  Никитских ворот. Над  Москвой начинался рассвет.
Внизу,  вдоль  тротуара, поехали  уборочные машины.  На  скамейках  досыпали
редкие   бомжи.  Спортсмен  легкой  рысцой  шуршал  по  гравию  Суворовскиго
бульвара.  Прогудел  первый  пустой  троллейбус  в сторону Арбата. Небо было
таким же высоким и ясным, как вчера  вечером, только теперь уже над  Кремлем
вначале розовым, а потом красным и желтым.
     - Ты сегодня родился заново, мой милый, - и она поцеловала меня в щеку.
     - Пора уже домой, дорогая!
     - Да, вид у тебя помятый, но ничего, зато не зря съездил. Вот и солнце,
скоро детям в школу.
     Моя машина стояла  внизу у  подъезда. До дома я доехал довольно быстро,
улицы были еще свободными. Бак оказался полным, когда я успел его заправить,
не  пойму.  В  кармане  я  обнаружил  стодолларовую  бумажку.   Вот  жена-то
обрадуется!





     Если Вам приходилось когда-нибудь возвращаться рано утром в родной дом,
Вы, конечно, поймете  мои чувства. Я медленно въехал в наш маленький дворик.
Собаки,  узнав   знакомую  машину,  радостно  подбежали  ко  мне,  помахивая
хвостами. Заперев дверь, я  посмотрел на  окна нашей квартиры.  Занавески не
шевелились,  но я  знал, что там, под  теплыми  утренними одеялами, спит моя
семья.  Из   соседнего  подъезда   вышел,  зевая  и   потягиваясь,  утренний
физкультурник делать зарядку. Молодец, встал в  такую рань! Было часов шесть
утра.
     Медленно понимаюсь  пешком  на третий  этаж, осторожно  открываю  замок
и...в лицо ударяет  родной  запах котлеток и  хлеба. Все  конечно, еще спят,
хотя скоро уже всем надо  просыпаться. Я  сбрасываю с себя холодную одежду и
забираюсь  к жене под одеяло. Она спит,  как всегда,  на  боку,  свернувшись
калачиком, укрывшись  одеялом  до ушей, на улице  только косичка и  холодный
нос. Я прижимаюсь ногами к ее горячей попе. Она мычит.
     - Какая ты тепленькая!
     В ответ  опять мычание. Тогда я кладу ледяную руку на ее  теплое плечо.
Она  вздрагивает  и  пытается  сбросить  мою руку.  Ладно, пускай поспит еще
чуть-чуть. Я ложусь на  спину, вытягиваю ноги и закрываю глаза. Господи, как
хорошо дома на родной кроватке! Постепенно тепло волнами захлестывает  меня,
и я засыпаю так крепко, что еле слышу  будильник, торопливые сборы в  школу,
звяканье  ложек в  чашках,  хлопанье дверей в ванне и туалете (раз сто),  и,
наконец, последний хруст запирающего дверь ключа. Можно еще поспать...
     На  самом деле все  было, к сожалению, совсем  не  так. Когда  я открыл
дверь,  в лицо неожиданно ударил холодный утренний воздух, теплом даже и  не
пахло.  Войдя  внутрь,  я  остолбенел.  Вместо  родной   квартиры   со  всей
обстановкой кругом были  лишь  голые стены. Пройдя  по комнатам, я обнаружил
открытые окна, сквозняки и даже  выкрученные  лампочки. Куда же делись дети,
жена?  Конечно, они  могли  пойти  ночевать к  родственникам, я  бросился  к
телефону, но провод был  оборван, и  трубка куда-то  делась. Ну хорошо, если
они у родственников,  то  оставили хотя бы  записку, или жена  обиделась  на
меня, что я не пришел ночевать, и решила мне отомстить таким образом? Но где
же  тогда  вся мебель?  Где пианино "Родина", которое продал  мне один друг,
уехавший  в  Америку,  где  стенка, кровати,  картины,  игрушки, так любовно
расставленные  по разным углам? На месте  холодильников и  шкафов на  стенах
кухни остались незакрашенные квадратные следы  - это  я  во время последнего
ремонта поленился их отодвинуть.
     Даже  обои были  оборваны везде, где  только можно.  Может  быть,  жена
решила сама сделать новый ремонт? Откуда она  тогда  взяла деньги?  Может, в
конце концов, я ошибся  адресом? Но почему же  тогда ключи подошли?  Я решил
осмотреть все более внимательно.
     Но и  смотреть было  особенно  нечего  -  потолок, пол и голые стены. В
ванной все осталось по-старому - раковина, трубы, ванна, но ни полотенец, ни
зеркал,  ни  всех наших вещей не было. В туалете, пожалуй, было меньше всего
изменений, только бумага кончилась. Китайские акварели  из старого календаря
настраивали  на  философский лад. Оставалась  кладовка.  А  может,  все  эти
метаморфозы  связаны  с  моими  ночными приключениями?  Может,  это проделки
двойника?
     За семью я особенно не волновался  - если  бы  что-то  случилось, здесь
была бы уже милиция, родственники, раз все  тихо, значит они просто ночуют в
другом месте. По-позже позвоню им.  Я открыл дверь кладовки, и  меня  ожидал
новый сюрприз. Хотя чему было удивляться после вчерашнего?
     Вместо  кладовки  за дверью сразу начиналась черная винтовая  лестница.
Вот уж о чем я никогда раньше не знал, так это о том, что  из нашей кладовки
можно  попасть  в  какое-то  другое место.  Дом  у  нас кирпичный,  построен
недавно, когда же успели сделать потайную лестницу? Может быть, так захотели
соседи? Придется  спуститься вниз и узнать, что  же  находится  в конце этой
лестницы.
     Через  несколько минут этого низвержения в Мальстрем у меня закружилась
голова, и я остановился передохнуть. Света на этом уровне  было уже довольно
мало.  Внезапно порыв  сквозняка захлопнул верхнюю дверь, все погрузилось во
мрак и  сверху  неожиданно  загремели чьи-то  шаги.  Я страшно  испугался  и
бросился вниз изо всех сил. Пулеметная  очередь шагов  моего  преследователя
сливалась  с моими шагами, и у меня  было ощущение, будто я стою между двумя
железнодорожными путями, и  по ним в разные стороны несутся товарняки. Вот и
попал в родную  квартирку! Глубина моего  погружения  между тем  давно стала
ниже подвала  и,  наверное, теперь уже приближалась к метро. Железные перила
были внизу теплее. Скрипучий голос сверху прокричал:
     - Стойте,  стойте,  дальше нельзя спускаться, там лестница  обрывается,
подождите, пожалуйста, меня, я покажу вам правильную дорогу в ...
     Я  остановился,  чтобы  услышать конец фразы, но грохот шагов  заглушил
последние слова моего охотника.
     - Подождите еще минутку, куда же вы так  понеслись, я совсем за вами не
успеваю, а мне так нужно вам все объяснить и рассказать.
     Может, он знает, куда делась моя семья? Шаги гремели все  ближе и реже,
видимо, это был уже пожилой человек, скоро я уже слышал его шумное дыхание.
     - Ну  вот, осталось  четыре ступеньки,  слава Богу, огонь  не  потух от
сквозняка, куда же мы с вами успели спуститься?
     Рядом со мной оказался очень странный старик в длинном черном  халате с
вышитыми на нем  золотыми  звездами, знаками зодиака, руническими символами,
прямо как на портьере синей комнаты в Ваганьковском клубе. На голове его был
высокий,  наверное, метр длиной, бордовый колпак, тоже украшенный неведомыми
мне рисунками. Лицо закрывала длинная  борода,  большой нос сгибался в букву
С,  а  глаза под  густыми зелеными бровями  отражали  дрожащее пламя  свечи.
Поднеся  огарок к  стене, он осветил  маленькую деревянную дверцу, окованную
железом в старинном духе.
     - Ну вот, все-таки мы с вами во-время остановились.
     Пыхтя  и звеня какими-то причиндалами, старик выудил из-под полы связку
ключей, долго перебирал ее, щуря глаза, и, наконец нашел нужный ключ.
     - Я вам не давал еще этого ключика?
     - Да нет, такого мне вроде не попадалось.
     - Ах да, я и забыл.
     Он повернул ключик в скважине четыре раза, толкнул дверцу и сказал:
     - Милости прошу в мой кабинет.
     Мы очутились в просторном помещении с арочными потолками, сложенными из
больших  камней, в середине  которого стоял дубовый  стол, заваленный всяким
хламом, напротив стола - камин, который хозяин сразу принялся разжигать.
     - Люблю, знаете ли, тепло на старости лет.
     Я  принялся  осматривать комнату,  все-таки  интересно, как раньше жили
люди.  Вокруг  стола  было  расставлено  несколько  старинных  прямоугольных
стульев с высокими резными спинками и подлокотниками в виде львов, на стенах
висели гобелены в  темно- красных тонах,  в углу,  конечно,  тяжелый сундук,
покрытый засаленным бархатом,  гобелен  над сундуком изображал  дичь и сцены
охоты.  В  другом  углу  тикали  высокие  напольные  часы с  большим  медным
маятником  и двумя цилиндрическими гирями,  цифры римские,  послушать  бы их
бой!  Напротив  стояла фисгармония  с открытой крышкой,  двуми  бело-черными
клавиатурами,  на  подставке  я заметил открытые ноты,  два сильно подтекших
подсвечника,  и,  наконец,  вдоль стены  напротив камина до  самого  потолка
простирались книжные полки. Рядом с  полками  даже была небольшая приставная
лесенка, чтобы доставать  книги сверху. На  черном  каменном полу в середине
лежал  рваный ковер. К счастью, ни телевизора, ни телефона нигде не было. По
краю  ковра смешно вышагивала черепаха, высоко поднимая лапы, как на параде,
несколько  пауков  шевелились  в темных  местах  -  вот в  такой  изысканной
обстановке мне бы хотелось провести остаток своей жизни!
     - Да, никто из живущих сейчас на том свете, я имею в виду, на вашем, не
догадывается,  что  попасть  сюда  ничего не стоит. Действительно - потайная
дверца, пара ступенек  в  темноте, ключ - и вы попадаете в  совершенно  иной
мир. Правда, мало кто к этому и стремится. Вот вы, например, встаете утром с
тяжелыми  мыслями  о  хлебе   насущном,   где  бы   чего  достать,  где   бы
подзаработать, как  бы  сэкономить лишнюю  копейку, а  потом опять нужда,  и
никакой  надежды  на  сытую  богатую  жизнь.  Что  же  тут хорошего?  Только
появилось немного денег, раз -  и они уже все  потрачены, и  снова нужно  их
где-то искать, бегать, суетиться, неделю, месяц, десять лет - и всю жизнь, и
что потом?
     - Дети  же кушать  просят, и зимой  без одежды  холодно,  и гостинец на
праздник нужно.
     - Я  понимаю, я понимаю. А я  вот решил жить  один.  Все теперь зависит
только  от  меня, никто не мешает, и я спокойно  могу продолжать свою важную
работу. А работа у меня необыкновенная и очень интересная, потому что каждое
стоит на своем месте, место  найти легко, и сразу об этом  можно все узнать,
возьмем, например, вот эту книгу и раскроем на странице 367.
     Старик  схватил  первую попавшуюся  ему  на глаза книгу,  достал очки и
принялся читать:
     - Петровский Евгений  Павлович, 1731- 1790 годов, село Бровки  Тверской
губернии,  крестьянин, женат один  раз, четверо детей, любил блины, рыбалку,
хорошо плотничал - этим все сказано, ведь больше про него ничего  известно и
не было.
     Он прочитал еще  несколько  подобных кратких биографий. Я слушал, зная,
как нехорошо перебивать старших, и даже поддакнул:
     - Да, это очень,  очень интересно и важно, ведь каждый из нас  умрет, и
что можно будет сказать про него? Вот если бы каждый написал  о себе хотя бы
страничку, вам было бы гораздо легче.
     -  Вот  я  вас  и  прошу,  голубчик,  сделайте  милость,  напишите  мне
что-нибудь про всех  ваших,  кого  знаете,  и  мне  будет хорошо. Начните  с
раннего  детства,  помните  ли  кого-нибудь?  Близкие,  детский  сад,  потом
школа...
     - Обязательно, обязательно! -  с жаром согласился я,  чтобы не  обидеть
старика,  - это действительно очень важно, все эти мелочи, простые и великие
люди,  и про каждого, про  каждого - хоть  два  слова,  чтобы не  забыть,  а
сколько я  уже забыл, на имена у  меня  плохая память, что же делать, может,
кто-нибудь  другой помнит?  Мне  тоже надо завести  такую  большую  книгу  с
алфавитом,  и  все  туда  записывать, записывать, а потом  добавлять, что-то
исправлять  даже,  мало  ли  какая  ошибка выйдет,  хочется,  чтобы  не было
путаницы и ерунды.
     - Давайте, давайте, голубчик, и начните прямо сегодня!
     - Да?...
     - Да, вот возьмите ручку, запасные стержни, книгу заведите по-толще,  и
записи   делайте  аккуратно,  чтобы  другие  могли  прочитать.  Помнится,  в
тринадцатом  году,  шестого октября, я проснулся очень  рано, хотя до  этого
поздно лег, потому что был в гостях, и сразу оделся и выглянул в окно.  Было
довольно холодно, и я увидел, как из подъезда вышел красивый такой мужчина в
длинной  шубе,  с усами и в сапогах. Тогда, знаете ли, носили крепкие  такие
высокие  сапоги  из толстой кожи, чтоб ноги не промокали, и вот  он вышел из
подъезда, а я пошел  выпить  чашку чаю, чтобы  прочистить  с утра горло,  за
ночь-то пересохло...
     Старик увлекся  рассказом,  а  я, пятясь  задом,  направился  к  двери,
нащупал  ручку  и  тихонько вышел на  лестницу.  Вот  так  всегда - мечтаешь
поговорить, услышать что-нибудь  замечательное, прочитать какую-нибудь новую
интересную книгу, - а  потом оказывается, что  где-то  все это ты уже слышал
или читал, и уже смотришь, сколько страниц  и  минут осталось до конца, ведь
примерно уже знаешь, чем все это кончится, а Вы, кстати, уже догадались, чем
все это кончится?
     Старик  всучил  мне между  делом  какую-то  толстую книгу  "в  качестве
образца". Когда я уже приближался по лестнице к свету, на обложке проступили
буквы, написанные от руки синими  чернилами: "Книга Учета",  и  ниже: "Книга
Разврата".  Наверное,  записи  вел  какой-нибудь  другой  придурок  о  своей
бесценной для человечества жизни. Но о  чем  еще могут мечтать мертвые, если
не о своем бессмертии в памяти живых?
     Я  открыл  первую  страницу,  потом  перевернул  еще  несколько.  Книга
состояла  из разноцветных  листков,  исписанных разными  почерками,  видимо,
разных  авторов,  но  старик почему-то  сложил  все  записки  в  одну  кучу.
Вернувшись в пустую квартиру, от нечего делать я принялся перелистывать этот
бред.






     с утра горло, за ночь-то пересохло...
     Старик  увлекся  рассказом,  а  я,  пятясь задом,  направился  к двери,
нащупал ручку  и тихонько вышел  на  лестницу.  Вот  так  всегда -  мечтаешь
поговорить, услышать что-нибудь  замечательное, прочитать какую-нибудь новую
интересную книгу,  -  а  потом оказывается, что где-то все это ты уже слышал
или читал,  и уже смотришь, сколько страниц и минут  осталось до конца, ведь
примерно уже знаешь, чем все это кончится, а Вы, кстати, уже догадались, чем
все это кончится?
     Старик  всучил  мне  между  делом  какую-то толстую  книгу  "в качестве
образца". Когда я уже приближался по лестнице к свету, на обложке проступили
буквы,  написанные от руки  синими чернилами: "Книга Учета", и ниже:  "Книга
Разврата".  Наверное,  записи  вел  какой-нибудь  другой  придурок  о  своей
бесценной  для человечества  жизни. Но о чем еще могут мечтать мертвые, если
не о своем бессмертии в памяти живых?
     Я  открыл  первую  страницу,  потом  перевернул  еще  несколько.  Книга
состояла  из  разноцветных  листков,  исписанных разными почерками,  видимо,
разных  авторов,  но  старик  почему-то  сложил  все записки  в  одну  кучу.
Вернувшись в пустую квартиру, от нечего делать я принялся перелистывать этот
бред.



               Из рукописей, найденных на месте
               крушения корабля "Адмирал Нахимов".

              Записки Багрова-внука.

     6  июля  1974  года  из Ялты в Стамбул вышел пароход "Адмирал Нахимов".
Матрос в дырявой тельняшке снял  конец с огромной чугунной тумбы. За  кормой
"Адмирала  Нахимова" всплыли  несколько  больших  пузырей,  корпус  парохода
дрогнул  и стал  медленно  отваливать  от  берега,  упираясь носом в  старые
камеры,  развешанные  вдоль  пирса.   Затем  два  черных  буксира,  выпустив
немилосердно большие клубы дыма, принялись выталкивать бандуру за мол.
     Вот  она  - мечта  жизни  - белый пароход, три  палубы, каюта  с  двумя
иллюминаторами и  все прочее,  связанное  с Островом сокровищ  и Наутилусом.
Солнце лениво подбрасывало куски масла на сковородке залива,  масло шипело и
ныряло вглубь, а потом снова всплывало наружу. Прислонившись щекой к горячим
стальным поручням, я  прощался с пионерским  лагерем  "Алушта"  и  вспоминал
месяц, проведенный в третьем отряде.
     Самое сильное впечатление оставил, конечно же, фильм "Золото Маккены" с
индейцами,  ковбоями  и  двумя  голыми женщинами.  Сеанс проходил  в  летнем
открытом  театре под  стрекот сверчков.  Черное  небо было усыпано  тяжелыми
южными  звездами.   В  кармане  было  еще  целых  две  сосательных  конфеты,
сворованные из девчачей палаты. На задних рядах целовались старшие пионеры с
пионерками.  Уже  через пятнадцать  минут после начала  сеанса  мне  страшно
захотелось писать.
     - Посторожи место! - сказал я  Валерке и побежал к ближайшему кипарису,
где уже стоял такой  же  товарищ.  Крымские горы оглашались  дикими  криками
индейцев, пальбой и  конским топотом. Непонятно было, кто кого любит, но это
было не так важно.
     - Некомпанейские вы  люди!  - фраза, запавшая в память на всю жизнь  из
уст плохого, наглого ковбоя Билла, предлагавшего всем купаться голыми.
     Хороший, скромный ковбой  Джон бросился  в ледяное озеро прямо с горы в
штанах  и рубашке, чтобы постирать их заоодно, и тут сквозь мутную  воду все
мы в  первый  раз  в жизни увидели  голую индианку,  которая так  и липла  к
бедному Джону, не  давая ему  всплыть на  поверхность  и  глотнуть  воздуху.
Вначале мне даже показалось,  что  она хочет утопить или задушить его. У ней
было  все видно, и  даже спереди! Правда, не очень  резко, но  волосы  внизу
живота все-таки были видны, и она вся прямо извивалась змеей, чтобы схватить
его крепче. Потом, лет через двадцать, я узнал, что Джону в этом фильме было
лет шестьдесят, и меня постигло жестокое разочарование.
     Но тогда мы были страшно  довольны. Сколько  я  видел фильмов и картин,
где  голых теток показывают сзади  -  подумаешь!  ведь никакой разницы, если
смотреть сзади, не чувствуется, - а вот спереди показывали в первый раз. Все
пионеры затаили дыхание, а она все  липла к нему и липла. За день до  фильма
мы соревновались - кто дольше просидит под водой, и сейчас я вместе с Джоном
чувствовал, как все  плывет перед глазами, начинает звенеть в ушах и хочется
скорее добраться до поверхности.
     Еще  был классный  фильм "Пятьдесят  на пятьдесят". Ничего  про него не
помню,  кроме  конца,  когда усталый,  но  счастливый  советский  разведчик,
перебив всех американских  шпионов, идет под дождем из самолета, или это уже
было в "Мертвом сезоне", и сразу так сильно захотелось домой, в Москву.
     Раз  в неделю мы залезали на горку и подсматривали в  девчачью баню, но
ничего не было видно, один пар и визги, хотя мы очень старались.
     Правда, однажды я так наелся  черешни прямо с дерева за забором, что не
вылезал из сортира целый день.  Чуть было не  получил холеру.  Еще почему-то
очень  ценилась  на  вкус "Детская" зубная паста, которую мы пожирали вместо
обеда целыми тюбиками. Вот и весь пионерский лагерь.
     То  ли дело плавание  на пароходе! Я спустился в  нашу  каюту,  где моя
бабушка  уже  читала газету.  Я  решил  сразу же  пойти исследовать  корабль
дальше, но тут в каюту вошла загорелая девица, улыбнулась и сказала:
     - Привет, я - Оксана с Одесы.
     Она скинула туфли, вскочила на нижнюю койку и принялась запихивать вещи
на антресоли, открывая  длинные крепкие  ноги, так что я даже  успел увидеть
кусочек белых трусиков в самом верху.  Это было так сладко и заманчиво, хотя
я из-за своего возраста  не  мог  ей быть  особенно интересен, что  я  прямо
прилип к своему месту.
     Дверь хлопнула, и в каюте остался волнующий запах.
     Ужин давали в корабельном  ресторане, украшенном зеркалами в деревянных
оправах. Меню на четырех страницах включало неведомые блюда. Шипучий лимонад
извергался из стакана облачком холодных щекотящих пузырьков, и еще было  два
эклера  с шоколадным кремом. Потом  я сожрал  целую миску  пьяной  вишни  до
судороги во  рту, когда тяжелый язык уже еле поднимался, прижимая  очередную
косточку к распухшему небу.
     Вид  вкусной  еды  после  месяца  в  пионерском  лагере  мутил  голову.
Остановиться было  невозможно.  Малосольные огурчики,  свежий мягкий  хлеб с
хрустящей корочкой, жареная картошка, салат...
     Верхняя  палуба отбрасывала свет на черные  теплые волны,  вдалеке горы
Крыма сливались с небом  и морем, береговые огни плавно переходили в звезды,
и горизонт можно было определить только по мигающему маяку. Наверное, отсюда
я бы уже не доплыл до берега, и как страшно, когда вода такая черная-черная,
и  со дна всплывают к поверхности колючие скользкие твари и затягивают вниз,
опутывая руки и ноги холодными щупальцами. И всегда, заплывая  на глубину, я
ждал эти холодные щупальца, присоски, акульи  зубы и  прочую склизкую дрянь.
Особенно страшно  было купаться ночью  голым,  когда, казалось,  рыбы должны
были обязательно напасть на открытый и беззащитный кусочек  тела, который от
холода совсем морщился и убегал внутрь моего тела.
     Оксана танцевала, обнявшись без всякого стеснения с  каким-то матросом,
чуть не падая  вниз. На танцах  в  пионерлагере мы  с  завистью  смотрели на
старших  пионеров,  которые приглашали девиц из  средних и  своих отрядов  и
запросто  обнимали их  так,  будто  играли  в  пионербол.  Стоит,  например,
какая-нибудь девчонка  одна, подходишь к ней, - и  смело сразу берешь  ее за
талию, а она кладет  руки  тебе на плечи,  и ты чувствуешь ее тело сверху до
низу,  - представлял  себе я. Пора  было уже спать,  я  спустился  в  каюту,
разделся, открыл  зеленый иллюминатор и тут же уснул на своей верхней полке,
охваченный  первыми  морскими  впечатлениями. Во  сне  я  случайно  ударился
головой  о стенку,  поглядел  вниз  и  похолодел:  на  нижней  полке  лежала
совершенно голая Оксана.
     Сон тут  же  пропал,  мысли  мчались,  спотыкаясь  о  непонятно  почему
мешающий  лежать на животе орган.  Она,  конечно, была  не совсем голая,  но
только чуть прикрылась простыней, под которой легко угадывались все тонкости
ее горячего тела.
     Я решил тут же скинуть  с нее  простынь. Важно было только не разбудить
при этом бабушку, спящую на другой нижней полке совсем рядом. Оксана  лежала
с закрытыми глазами.
     Взглянув по  сторонам, я  обнаружил тяжелое  одеяло и бросил его вниз с
таким расчетом, чтобы  оно  стянуло с  горячей незнакомки последнюю  защиту.
Стащить  простынь  руками я  боялся, ведь бабушка  может проснуться в  любую
минуту.  Естественно, фокус с  одеялом не  удался, я  позорно промахнулся, и
одеяло  упало в  проход.  Вот беда-то!  Других предметов под  рукой не было.
Между тем шов посреди  трусов больно врезался в меня, и я быстро сдвинул его
в сторону.  Оксана тем временем повернулась лицом к стенке, укрывшись тонкой
простынкой  почти  до  ушей.   Это  было  почти  поражение.  Как  же  теперь
перевернуть  ее  на  спину,  не дотрагиваясь  до нее  руками? Ведь  так  мне
совершенно ничего не было  видно!  Я уткнулся  в свою  подушку,  лихорадочно
пытаясь  что-либо  придумать.  Может,  затаиться и  подождать, пока она сама
перевернется? Но тогда можно  проспать  этот момент,  и будет поздно. Может,
позвать ее, она  не поймет во сне, кто ее зовет,  и, может быть, ляжет потом
на спину, но тогда может проснуться и бабушка.
     Тогда,  набравшись храбрости,  я решил слегка  толкнуть  ее за плечо, а
потом быстро вскочить назад на свою полку. Она  проснется, ничего не поймет,
и  опять  уснет, но уже, вероятно, лицом ко мне. Я  тихо спрыгнул  с  полки,
присел на корточки в проходе, чтобы  меня было меньше видно, и стал тихонько
трясти  ее за плечо. Она не  шевелилась. Спит  как убитая! -  обрадовался я.
Вдруг, вся еще во сне, она перевернулась на другой бок,  свесила руку вниз и
наткнулась  как раз  на мою коленку. Ее  рука  скользнула вдоль моего бедра.
Простыня сдвинулась  вниз, и я впервые  в  жизни увидел  так близко  женские
груди, блестящие  коричневым  шоколадом  в  сумраке  душной каюты.  Она даже
пододвинулась  к краю  постели,  ее  грудь  оказалась совсем  рядом  с моими
глазами. Все это происходило как во  сне, по крайней  мере, глаза у нее были
закрыты и дыхание было ровным и  спокойным.  Валерка бы не поверил,  что мне
так повезло!
     В этот  момент бабушка  чихнула, Оксана  завернулась в простынь и снова
повернулась к стене, я вздрогнул и пулей вылетел из каюты, подтягивая трусы.
Писать  хотелось страшно,  я  еле  сдерживался.  Шлепая  босиком  по  гулким
лестницам, я, наконец, выбрался  наружу  и  нашел  рядом укромное  местечко.
Танцы давно кончились, пассажиры разошлись  по  каютам, наверху было тепло и
легкий ветерок наполнял ноздри соленым  запахом  моря.  Не успел я перевести
дух  и  обдумать  случившееся, как  вдруг  в тишине  ночного  моря откуда-то
донесся пронзительный крик, будто где-то  дико мяукнула и захохотала большая
кошка. Потом все опять стихло. Корабль  легко резал черную воду, оставляя за
собой длинную белую полосу.
     Иногда ночью  в  московской квартире я слышал такие вопли, вскакивал  с
постели, смотрел в окно на  темную  улицу, ища бандитов,  но ничего  не было
слышно,  скоро крик повторялся, но на улице  опять никого не  было видно,  и
милиционеры  не бегали под окнами. Потом я догадался,  что  это вопили дикие
мартовские кошки, гоняясь друг  за другом, только было очень странно, что их
крики так  похожи  на  крики нашей воспитательницы  из  продленки, когда она
собирала детей на обед в школьном дворе.
     На верхней палубе прямо надо мной хлопнула  дверь,  кто-то тяжелый стал
спускаться вниз по лестнице. Вспомнив, что на мне только одни трусы, я решил
вернуться в каюту, тем более что уже  скоро начнется рассвет,  и мне страшно
хотелось спать. Койка  Оксаны была  пуста. В иллюминатор  смотрела  какая-то
рыба и что-то пережевывала. Я залез наверх и тут же уснул...
     Утром в ресторане мы оказались с Оксаной за одним столиком.
     - Куда же ты убежал, миленький, я так хотела...
     "Что кончить?" - подумал я, заливаясь  краской. На завтрак давали кусок
ветчины,  сыр, пол стакана сметаны, творог с  клубничным джемом, глазунью из
двух яиц и кофе с миндальным пирожным. "Может быть,  это она о завтраке?" Но
ее ветчина лежала нетронутая, я жадно глядел на нее, и  потом  она  все-таки
отдала ее мне.
     За соседними столиками  сидело  довольно пестрое общество.  Я разглядел
две-три  семейные пары, несколько пенсионеров с внуками. Оксана вертелась  в
разные стороны, делая вид, что делает это с безразличием, но видно было, что
она кого-то ищет.
     -  Ты  знаешь  этого  мальчика?  -  она  указала  на   сидевшего  рядом
черноволосого парня лет двенадцати,  немного старше  меня, который надувался
уже  второй  бутылкой лимонада.  Было  видно,  что  пить газировку  с  такой
скоростью ему нелегко, газ  бил в ноздри, глаза слезились, но он не сдавался
и вливал в себя остатки "Буратино". Оксана фыркнула:
     - Надулся как индюк.
     У парня лимонад лился уже из  ушей. На  днях рождения  это было обычное
соревнование  перед   тихими  нарядными   девочками.   Очередной   спортсмен
заглатывал  полный стакан  пузырчатого напитка,  торжествующе оглядывал всех
присутствующих,  тут  шипучая  волна  докатывалась до его  глаза, появлялись
слезы, и  вся публика  начинала торжествующе  хлопать  в  ладоши и реготать,
подбадривая очередную жертву углекислого газа.
     - Он из пятой каюты, - солидно ответил я.
     - А с кем он там едет?
     "Кто  это ей  нужен, и так  уже нашла  себе  кавалеров  с пол-корабля".
Оксана опустила кончик языка в чашечку, пытаясь достать им кусочек сахару.
     - Наверное, со своим папашей, который не дает ему ключ от каюты, а ведь
ему уже, наверное, очень хочется отлить часть лимонада.
     Оксана  невинно  посмотрела  на  меня,  дотрагиваясь  под столом  своей
коленкой  до  моей  ноги.  В  нашей  каюте  досыпала  моя  бабушка,  и  туда
возвращаться  не хотелось. Честно говоря, после  такой бурной ночи я  был не
готов к новым  приключениям, и лучше было бы полежать на солнышке где-нибудь
на верхней палубе, тем более, что корабль стало покачивать сильнее, и внутри
меня пробуждалось неприятное чувство приближающейся рвоты.
     - Кстати, тут есть одна моя подружка, может, пойдем, поиграем  у  нее в
карты?  - Оксана  сняла  одну  туфлю и  кончиками  мокрых  от  жары  пальцев
дотронулась  до  моей икры. В  карты я  играл  плохо, но решил  согласиться,
думая, что подружка Оксаны тоже будет ничего.
     Вот во  что я любил играть, так это  в шахматы! Но девчонки не играют в
шахматы. Обычно на пляже или  в  скверике я  находил каких-нибудь  старичков
(другие  встречаются  реже), согнутых в  симметричных  позах  над блестящими
лакированными фигурками, через несколько минут мне становилось  ясно,  что я
могу  каждого  из  них обыграть,  и я  терпеливо  усаживался  рядом с  ними,
дожидаясь, когда меня пустят  "на победителя". В  душе  мне был  неприятен и
тот, кто двигал белыми, и его противник, но я предвкушал поражение их обоих,
их  растерянный  вид, трясущиеся  руки,  долгое  бесполезное  обдумывание  в
однозначных  позициях  и глупые  коментарии,  оправдывающие их  ошибки. "Вот
мерзкий,  противный  мальчишка,  ах  ты  говнюк!"   -  наверное,  будут  они
вспоминать свой проигрыш за ужином, когда настроение уже испорчено с утра. А
я бы улыбался, ел мороженное и гордо молчал в течении всей игры.
     Самое ужасное, что часто после двух или трех партии между  собой, когда
терпение  мое уже подходило к концу, пора было уже идти домой, а мне все так
и не удавалось  сыграть  с  ними ни одной  партии, эти  старые пердуны вдруг
собирали  фигуры   в  отдельную  коробочку,  аккуратно  складывали  газетки,
заботливо подстеленные на скамеечки, и уходили прочь, а я оставался с носом,
так и не обыграв ни одного из них!
     Оксана дернула меня  за  руку, и мы  оказались на  палубе  под  сильным
ветром,  кидавшем  в лицо  теплые капельки  моря. Она посмотрела  на солнце,
ветер плотно  облепил платьем ее фигуру, и я  снова, как тогда ночью, увидел
ее красивую  грудь.  Край глубокого  выреза зацепился  за запретную точку, и
казалось,  еще  чуть-чуть - и  на  улице окажется все, что  только можно. Мы
нырнули  в  коридор.  Она  повела  меня,  как бы случайно, только  от узости
коридора, касаясь меня своими качающимися бедрами, к каюте своей подруги.
     Она сидела одна на разобраной  постели в изумрудном открытом купальнике
и  расчесывала  длинные  черные  волосы. Заметив  меня  позади  Оксаны,  она
фыркнула и принялась хохотать радостным  бархатным  смехом.  Я покраснел  от
смущения  -  все-таки  разница  в  росте сильно действует, а я был почти  на
голову ниже  их  обеих, но  подружка Оксаны  внешне  мне  тоже  понравилась.
Наконец,  бросив  расческу  и  распустив  волосы,  она  ласково  улыбнулась,
протянула ко мне руку и сказала:
     - Меня  зовут мадемуазель  Полина, я  так  вас ждала,  идите же ко  мне
скорее!
     Оксана тоже  развеселилась, уселась на другую койку, а  Полина потянула
меня за руку к себе. Я  сел на разобраную постель и  уставился  на маленький
столик, где валялись карты, пытаясь определить вид игры.
     -  Во  что  будем играть? - осведомился я,  нахмурив брови.  Они  снова
зареготали.
     -  В  маленького  кругленького  дурачка,  -  сказала  Полина,  -   тебе
раздавать.
     Я принялся медленно  раскладывать карты.  Девицы  терпеливо следили  за
моими неумелыми движениями.
     -  Только  мы играем на крупный интерес, - сказала  изумрудная русалка.
Она подмигнула  Оксане. - Первый  разочек сыграем просто  так,  а потом  уже
всерьез.
     - Какой же интерес? - спросил я.
     - Интерес будет для первого  и последнего выходящего. В первой партии -
поцелуй,  во  второй партии -  час наедине в запертой  каюте, а в  третьей -
целая ночь.
     - А что надо делать наедине? - наивно поинтересовался я.
     - Ну и кавалер нам  сегодня попался, не то что  в  прошлый раз! - и они
опять засмеялись как резаные.
     - Веселенькое дело, а что я скажу ночью бабушке?
     -  Скажешь,  что  тебя попросили  сменить  капитана,  - сказала Оксана,
давясь от  нового  приступа  хохота. Полина  на этот раз  не смеялась, а вся
залилась густой краской, даже коричневый загорелый живот стал еще темнее.
     - Вы просто издеваетесь надо мной, - обиделся я.
     - Не бери в голову, давай, начинай!
     Довольно быстро я понял,  что во  всех партиях я останусь  дураком. Они
просто  разыгрывают,  кому я  достанусь.  Девицы  невинно щебетали  о  новых
купальниках, подкидывали под меня невесть откуда взявшиеся сильные  карты, и
я стремительно набирал в свою колоду  всякую дрянь. Зачем надо  было браться
за эту дурацкую игру, ведь еще в пионерлагере я часто кукарекал на тумбочке,
ползал под кроватью и кричал маленьким луноходиком.
     Целоваться  пришлось  с  Оксаной.  Она  загадочно  взглянула  на  меня,
откинула свои каштановые волосы, покорно опустила руки и закрыла глаза.
     - Я готова. - Она сжала губы, чтобы опять не рассмеяться.
     - Только пусть Полина отвернется.
     Полина уставилась  в  илюминатор, закрыв  лицо  сбоку  левой рукой,  но
сквозь пальцы она, конечно, могла все видеть.
     Я весь покраснел  и стал приближаться к мокрым дрожащим губам Оксаны. В
голове зазвенело, корабль перевернулся  и поплыл под воду, дыхания опять  не
хватало,  Оксана  обняла  меня  за  шею  своей  горячей  рукой,  и  я  опять
почувствовал легкий приступ морской болезни.
     - Ну  хватит,  хватит, а  то вы  что-то  увлеклись!  - ревниво  заявила
Полина.  Я  уселся  на  место. Полина достала из чемодана  кулечек маленьких
соленых  орешков, высыпала половину  и протянула их  мне.  Эти  орешки очень
странные - съел один, уже  хочется следующий, и так до тех пор, пока они все
не кончатся, потом хочется пить, а потом - снова орешки, потом - снова пить,
и опять орешки.
     - А вы слышали сегодня ночью какие-то крики? - спросила Полина.
     - Такой  крик может быть  только если  тебе очень хорошо, - мечтательно
протянула Оксана. "Странно," - подумал я.
     - Мне соседка  за  столом сказала,  что ночью  в какой-то  каюте  долго
веселились, потом вопили  как резаные, а  потом  выяснилось,  что  из другой
каюты пропали драгоценности  -  цепочка,  серьги  и  еще  что-то,  - сказала
Полина.
     - Может быть, там тоже играли  в дурака? - ляпнул я  без всякой  задней
мысли.
     Девицы переглянулись и озабоченно уставились на меня.
     - Что ты об этом знаешь?
     -  Ничего, только я тоже  слышал вопли какой-то кошки, кажется, у моего
соседа есть черная кошка, он выпускает ее ночью погулять по палубе. Говорят,
в трюме водятся здоровые крысы, но кошка еще никого не  поймала, - сказал я,
умолчав о ночном походе в  туалет и о  тяжелых шагах по лестнице, спугнувших
меня.
     Тем временем  я снова  остался дураком, и мне  предстояло уединиться на
этот раз с Полиной. Она прятала глаза.
     - Ну,  Оксана, ты иди  наверх  позагорай, а  мы  тут  с моим  кавалером
поговорим дальше.
     Разочарованная Оксана поднялась, накинула на плечи полотенце и вышла из
каюты. Честно  говоря, Оксана  была мне как-то ближе, роднее, но  Полина мне
тоже нравилась.
     - Хочешь еще орешков?
     - Нет, теперь я выпил бы лимонаду, - низким басом ответил я.
     - Тогда  расскажи, что ты заметил ночью после  того, как убежал от нее.
"Она, оказывается, все ей уже  рассказала, вот  сплетница," - подумал я  про
Оксану.
     - Я совсем даже не убегал от нее, просто бабушка проснулась.
     - Глупенький, она тут же заснула опять...Ну ладно, ты, наконец, напился
или нет? - она придвинулась ближе ко мне, так что ее горячее блестящее бедро
прижалось ко мне. Я не знал, что делать, но на всякий случай решил обнять ее
за талию. Ее изумрудный купальник едва прикрывал ее  большие  груди, который
почти  касались моей руки,  а  из-под  маленьких трусиков  выбивались черные
курчавые волосы.
     - Поцелуй меня, милый мальчик!
     Дальше  я  помню плохо. Вначале мы  целовались,  Полина гладила меня по
спине, потом  погасила свет,  завесила темным иллюминатор,  толкнула меня на
спину и легла сверху, впившись губами  в мой  рот. Нейлон купальника царапал
мне шею,  потом вдруг на мгновение она остановилась, расстегнула застежку, и
я почувствовал ласковое прикосновение ее нежной кожи. Руки Полины все искали
и метались  по  моему телу, я не  мог оторваться от  ее губ, потом  я  вдруг
ощутил,  что  ее курчавые волосы щекочут мне живот, мурашки побежали по моей
коже, а  Полина уже пыталась стянуть с  меня плавки, я запутался и  никак не
мог их стащить, Полина морщилась и улыбалась, и тут в дверь постучали...





     "Хватит читать  этот бред, пора бы что-нибудь  покушать,"  - подумал я,
захлопывая Книгу  Разврата. Хотя можно, конечно, есть и читать одновременно,
заедая,  например,  прозу легким  изюмом,  солеными  орешками  или леденцами
"Монпасье". Леденцы "Монпасье" - это целое детство, разноцветное, прозрачное
и  блестящее.  Бывали  плоские  круглые  жестяные  коробочки,  бывали просто
маленькие рассыпающиеся в кармане пакетики по 50  грамм и,  наконец, высокие
жестяные банки,  полные  изумрудной, лимонной  и  апельсинной прелести.  Еще
бывали сосательные конфеты "Взлетные". "Театральные" мне совсем не нравились
из-за мятного  привкуса, а "Взлетных"  я мог съесть сразу  штук двадцать без
остановки.
     На втором  месте,  пожалуй, стояли  "Апельсинные и лимонные  дольки"  в
чудесной  цилиндрической  картонной коробочке  с  синьорами Апельсинчиком  и
Лимончиком  из  "Чипполино", а также мармелад "Балтика" и "Желейный".  Скажу
честно, в то время я презирал шоколад всей душой, считая его чисто девчачьим
кушаньем,  а вот  мармелад "Балтика"  ассоциировался  у  меня с  Революцией,
крейсерами "Аврора" и "Варяг" и героическими революционными матросами.
     Все же теперь мое задание становится мне более понятным. Действительно,
Ваганьковское кладбище,  Университетская церковь,  летописный  амбар,  Книга
Учета   имеют  нечто   общее.   Немного   истории,   разговоры   с  дальними
родственниками,  рукописи в библиотеках - и можно будет, пожалуй, что-нибудь
добавить к  этой книге человеческого разврата, каждому ведь хочется оставить
о себе  хорошую память. Все теперь  говорят о жизни после смерти, а  уж  тем
более про загробную  жизнь,  каждому хочется  в  преддверии ухода поделиться
своими воспоминаниями, просто поговорить, рассказать замечательный случай из
собственной  жизни,  пускай не  подвиг, не  легенду, пусть  просто небольшой
эпизод,  окрашенный  цветом  времени. Вот вам и лишний  повод  повидаться со
своими предками,  пусть  и на меня посмотрят, если захотят, про  наследство,
конечно, думать глупо, просто  интересно, как же все-таки я такой получился,
откуда  взялся, вдруг с  Луны свалился,  а  Вы-то  знаете своего прадедушку?
Хорошо бы  найти на  родословном дереве какую- нибудь выдающуюся личность, и
прямо про нее и начать записки.
     Туманное прошлое! Вряд ли оно было хуже, чем сегодня, а может быть, оно
было даже более романтичным, чем наше скучное время.
     -  Ну  что,  мой  друг,  ты  готов?  -  вихрем влетела  в  комнату  моя
ваганьковская подруга, - а то уже так поздно, и мы можем ничего не успеть.
     - Дорогая, опять ты меня торопишь, ну хоть сегодня мы  можем не спешить
и все сделать спокойно и с удовольствием?
     - Какой ты медлительный, вечно везде опаздываешь и ничего не успеваешь!
Вон,  смотри, - и она подошла к окну, - Новиковы уже оделись и едут на дачу,
а мы  все теряем время, такой  чудесный день, солнце,  тепло, поедем скорей,
ведь нас уже давно все ждут.
     Я тоже выглянул в окно. Был  замечательный вечерний час,  когда красное
солнце озаряет  небо, комнаты и двор  нашего дома. Голые деревья набрасывают
на воздух паутину веток, старые листья мечутся по углам и поднимаются ветром
почти до третьего этажа. На улице никого не было видно, будто все вымерли, и
лишь моя подруга из-под земли оживляла пустоту пространства.
     - Где же твои Новиковы? И куда вы дели мою семью?
     - Подожди  еще немного,  скоро ты все поймешь. Я  вижу, - она подняла с
пола рукописную Книгу  Учета,  - ты опять занимаешься тут какой-то  ерундой,
что-то  все пишешь  и  пишешь,  вместо  того,  чтобы  найти  себе,  наконец,
приличную работу и начать зарабатывать деньги!
     - Ну ты прямо как моя жена выступаешь!
     - Я ее хорошо понимаю, надоедает ведь всю жизнь перебиваться без денег,
ходить в старье и есть макароны с сосисками.
     - Конечно, приятнее жить не как можешь, а как хочется, чтобы все было -
дворцы,  путешествия, украшения, изысканное общество, свобода, наконец, ведь
самые свободные люди на земле - это, конечно, богачи...
     - Не смейся, болван!
     - ...и покойники.
     -  Покойники,  надо  тебе  сказать, живут  неплохо, как  ты  сам  потом
убедишься, хотя и непонятно, за счет кого.
     - Знаешь, мне давно хотелось познакомиться с кем-нибудь из вашего круга
по-ближе. Пусть это будут, например, дачники, может, съездим куда-нибудь  за
город?
     - Вот и отлично, меня как раз приглашали сегодня вечером в деревню, тут
неподалеку, собирайся быстренько и поедем.
     Собираться долго мне было  трудно - вещей никаких  в доме  не осталось,
поэтому  я захватил с собой лишь Книгу Разврата - почитать на досуге,  подал
руку баронессе, мы спустились в лифте вниз и уселись в машину. Наверное, там
нас все-таки покормят.
     "Почти как вчера," - подумал  я,  выезжая на Окружную дорогу  навстречу
заходящему солнцу. Моя дама опустила  стекло, дав холодному встречному ветру
возможность сразу  заполнить кабину  и  остудить  наши  лица. Давно  ли  Вам
приходилось ехать на большой  скорости по хорошему  пустому  шоссе? У Гоголя
скорость все-таки была меньше. Пейзаж  за  окном меняется быстро, я даже  не
успеваю разглядеть все новые дворцы, выложенные по  индивидуальным  проектам
для каких-нибудь бандитов. А их становится все больше и больше, дома  растут
как грибы, и можно подумать, что все живут хорошо.
     Как-то перед выходом из дому я долго  перебирал старые ботинки,  туфли,
сапоги,  что-то  уже мало, или  течет,  или дырявое,  или совсем протерлось.
Складываю  все  это  в пакет  и  несу на помойку.  А там уже  кто-то роется.
Представляю небольшой диалог: - Здравствуйте,  как поживаете? - Превосходно,
а Вы  как? - Женские  туфли  Вам  не подойдут?... Я  воровато, оглядываяь по
сторонам, пока никого вокруг нет, ставлю пакет  у бака,  иду к  машине,  а к
помойке тем временем  подходит новая фигура, старушка, и моего пакета у бака
уже  не  видно,  кажется, его забрал первый старик. - Хорошая  добыча!  Мимо
нашей   помойки   весь   день   ходят  пенсионеры.   Готовьтесь,   товарищи,
записывайтесь в очередь  на посещение нашей помойки  в следующем году! Я уже
записался на всякий случай, но надеюсь, что конец придет быстрее.
     А сейчас мы  едем на дачу к новым знакомым, чтобы немного развлечься  и
поужинать.  Дорога сворачивает в  сторону,  узкое  шоссе закрывается  сверху
вершинами деревьев, машин совсем не видно, опять темнеет, как и вчера, и мне
уже интересно, как нас встретят  хозяева. В животе - приятная пустота, холод
усиливает  аппетит  и  желание сесть  за  красивый  стол  у  камина.  Дорога
поднимается в гору  от  пруда,  обсаженного разноцветными  деревьями,  через
протоки перекинуты круглые мостики из нового некрашеного дерева, снега мало,
и тонкий лед лежит  сверху  ровным  полированным изумрудом. Наверное,  здесь
такая особая зеленая вода.
     Неожиданно дорогу преграждает черно-белый шлагбаум.  Какая-то запретная
зона.  Но моя подруга  предлагает мне  оставить машину у шлагбаума и остаток
пути проехать в коляске. И действительно, недалеко от шлагбаума в кустах  мы
находим коляску с двумя лошадьми и спящей на козлах фигурой.
     -  Архип,  проснись!  -  зовет  его  моя  герцогиня,  мужик  на  козлах
вздрагивает и открывает глаза. Мне кажется, что это все тот же кладбищенский
сторож,  переодетый теперь кучером прошлого века. Мы усаживаемся на  кожаные
сиденья  и медленно  едем по  проселочной дороге в  густых  сумерках.  Такое
чувство, что наша коляска действительно двигается  назад по  времени. Вскоре
среди веток  появляются огни,  они зовут нас  к себе, и вот мы уже у легкого
двухэтажного деревянного  дома,  обитого  деревом  в  финском духе, с  двумя
большими  верандами и флигелем наверху второго этажа. Почти во всех комнатах
горит свет, дымится печка, но нас никто не встречает. Кучер останавливается,
буркает  что-то  себе   под  нос,  герцогиня  дает  ему   денежку,   коляска
растворяется в темноте, а  мы поднимаемся на большое  крыльцо горящего всеми
огнями, но молчаливого дома.
     - А где же хозяева?
     -  Не знаю, но нас  приглашали  на ужин  к  десяти  часам. Наши господа
обычно выходят после заката солнца. Здесь  будут  одни мои  хорошие знакомые
еще по Петербургу, мы встречались с ними у Н., потом вместе бывали на водах,
он - очень милый человек, правда, немного лысый, а она - почти красавица, но
долго болела, безуспешно лечилась, и потом мы с ними не виделись  много лет,
и вот представляешь, три дня назад я получаю от них письмо с приглашением на
этот ужин,  как будто мы виделись  недавно, будто не было всех этих событий.
Наверное, они сильно  изменились, но я очень  скучала без  них и даже должна
была  вернуть им одну  книжку, которую тебе  передал  наш звездочет -  Книгу
Учета, но все не было возможности.
     Мы позвонили. В доме никто не ответил.
     - Куда же они подевались?
     Я позвонил еще раз.
     - Может, попробуем войти сами?
     Дверь  легко  открылась, и мы наконец-то  вошли в тепло. В  прихожей на
вешалке было пусто, я помог  герцогине раздеться перед высоким  зеркалом  во
весь  рост  -  мечта моей жены, - и она  принялась расчесывать свои  длинные
волосы.  Мне  особенно  нравится этот  метод, когда  девушка опускает рывком
голову вниз, открывая шею, и волосы струятся вниз водопадом.
     Я поправил галстук, одел легкие лакированные туфли и приложил замерзшие
руки к огромной изразцовой печи в углу прихожей. Тепло от ладоней побежало к
плечам,  по  спине и  дотронулось  до  пяток.  Я улыбнулся,  закрыл глаза  и
радостно потер руки. Принцесса была уже готова, и мы вошли в следующую залу.
Там тоже никого не было.
     - Наверное, мы пришли слишком рано.
     - Ну что ж, ведь нам так сказали.
     В этой старинной  большой  комнате  на темных стенах  висели  такие  же
темные  портреты  незнакомых  людей,  между  портретами   я   обнаружил  две
заколоченные двери, ведущие, наверное, в другую часть дома и на второй этаж.
     -  На этих портретах почти все их предки за последние два века. Про них
известно еще с  Петра.  Не то,  что  где-нибудь в  Голландии,  там некоторые
находят  портреты  своих дедушек,  живших  еще веке  в  пятнадцатом.  Обрати
внимание на разницу -  ведь мы здесь стали изображать из себя  христиан тоже
лет на двести позже, чем в Европе. Так что по французским меркам у нас скоро
должен появиться свой Наполеон.
     Мы сели  за деревянный овальный стол,  за которым могло  бы  уместиться
человек  двадцать. Нынешние  столы по  сравнению с  этим исполином -  просто
маленькие тумбочки.  Да  и  гостей  хороших  сейчас  в таком  количестве  не
соберешь - обычно приходят человека два, три, не больше.
     - Где же, в конце концов, твои Н.? Уже так есть хочется, а их все нет!
     - Ну потерпи, потерпи, что  ты  как маленький,  не  можешь подождать  и
часу! Делай вид, что ты пришел сюда не  ради еды. Походи вдоль стола с умным
видом,  заложив  руки  за спину,  изучи картины или сядь просто в  кресло  с
интересным альбомом с картинками.
     - Хорошо еще, что  телевизора нет,  а то вечно - придешь в гости, и все
хором смотрят телевизор или включают радио по-громче.
     - Поговорить-то не о чем,  люди стали пустые, развлечься сами не могут,
то ли дело у нас!
     На столе, кстати, стояли только подсвечники.
     Как я всегда любил, когда в нашем  доме не было  света! Вот, посередине
какого-нибудь фильма или просто  так, вдруг сразу все потухало, отключалось,
и  в  доме  воцарялась непривычная  тишина. Вначале надо  было найти спички.
Дорога на  кухню  казалась бесконечной, и  сзади все время  слышались чьи-то
шаги. Еще секунда, и сильные пальцы схватят за горло и будут душить, душить,
скорее бы зажечь спичку, но вот - огненная полоса  во мраке, вспышка, и свет
отыгрывает кусочек  комнаты  у  темноты.  Но впереди  еще  долгая дорога  до
свечки! Один  неверный шаг - и спасительный огонек погибает, и снова  вокруг
пляшут черные демоны, зачем-то оттягивая свою победу,  чирк, - и снова можно
двигаться медленно вперед.
     Я  даже специально  днем  долго  тренировался, чтобы спичка  горела как
можно  дольше, и когда огонь был уже посередине, пытался  перехватить его за
черный уголек, чтобы оставшийся кусочек драгоценного дерева не пропал даром.
Зажечь заплывший воском фитиль тоже не так-то просто. Поэтому днем я заранее
готовил фитили на разных свечках,  чтобы они разгорались быстро и устойчиво.
А воск, стекавший  без толку вниз, я  собирал  в отдельную  баночку и потом,
когда накапливалось нужное количество, сам изготовлял свечи, выливая  его  в
бумажную форму. Труднее  всего  было устроить внутри формы хороший фитиль из
ниток, все мои нитки были тонкие и дурацкие, поэтому они шли не по  середине
цилиндра, а все больше сбоку, это меня страшно огорчало, я злился  и в конце
концов, весь залитый воском, с обожженными пальцами, выкидывал всю продукцию
в помойное ведро.
     Наконец,  в прихожей хлопнула дверь,  кто-то тяжелый постучал ногами об
пол, стряхивая  снег с ботинок,  и зашаркал туда-сюда. Потом я  услышал, как
кто-то  другой сморкается в маленький женский  платочек. Я встал с  кресла и
принялся  расхаживать по  комнате. Через несколько минут дверь отворилась, и
мы  увидели худенькую  бледную  девушку  в длинной  бордовой  юбке,  вязаной
жилетке  и  белой  блузке  с воротником. Она не улыбалась и смотрела куда-то
перед  собой, отводя глаза.  За ней вошел  ее  муж,  действительно лысоватый
полный мужчина в костюме с бабочкой.
     - Ну наконец-то, а то мы вас совсем  заждались! - сказала моя  подруга,
быстро выходя им навстречу.
     -  Наша  повозка  сломалась,  кучеру пришлось искать  другую,  я ужасно
замерзла  и сержусь на  Поля. - Она повернулась  к нему и улыбнулась. - Поль
вечно такой бестолковый!
     -  Это ничего, -  заступился я за него. Он тоже  приятно  и  застенчиво
улыбался.
     - Давайте же скорее есть! - вскричала моя герцогиня.
     - Да, да, у  меня разыгрался  зверский аппетит, - Поль  выпучил глаза и
потер радостно  ладони друг  о дружку. Все принялись  бестолково  ходить  по
комнате вокруг пустого стола.
     - Сегодня такой  странный вечер, - начала бледная  девушка, - что я уже
ничего не понимаю.
     -  Когда  мы  отъехали  от  Москвы,  вдруг  пошел  дождь, а потом сразу
выглянуло солнце, - мягко добавил Поль.
     - А вот у нас дождя совсем не было! - обрадовалась моя герцогиня.
     - Странно, все небо  было покрыто тучами до  самого горизонта, обложило
как на неделю, у вас-то тоже должен был пойти дождь, - огорчилась девушка. Я
видел ее первый раз в жизни. Все, наконец, расселись по креслам.
     - Нет, наоборот, мы наблюдали чудесный закат, - торжествующе воскликнул
я.
     -  Ну  конечно,  дорогая,  ведь  мы  ехали  совсем  другой  дорогой!  -
примирительно вставил Поль.
     -  Все  это  очень странно,  и  у меня даже  совсем пропал  аппетит,  -
закапризничала его подруга.
     - А вот это уже серьезно,  здесь  что-то не в порядке! - Поль вскочил с
кресла и  принялся, нахмурившись,  положив руки в карманы,  ходить из угла в
угол.
     - Какой может быть дождь в марте? - настаивала моя королева.
     -   Милый,  не  волнуйся,  сейчас  все  будет  готово,  еще  минуту!  -
забеспокоилась бледная девушка.
     Поль прошел  круга три вокруг стола, замедлил шаг и остановился у окна.
Пошел снег. Мы невольно замолчали и  тоже  принялись  завороженно следить за
падением снежинок. Стало совсем тихо. Глядя в окно, Поль задумчиво произнес:
     - Когда умерла моя жена, я долго не мог понять, что произошло. Ходил на
работу, дома готовил ужин, иногда приходили  какие-то люди, мы сидели вместе
часа два, о чем-то разговаривали, но есть мне не хотелось. Потом я оставался
один,  стелил  постель как всегда на двоих,  выкладывал ночную рубашку жены,
две подушки, потом ложился под одеяло  и тушил свет. Постепенно все звуки на
улице прекращались, только шумел ветер  или стучал дождь по подоконнику, или
вот так же медленно падал снег, освещенный уличным фонарем. Я ждал, когда же
придет  из  ванны  жена,  закрывал  глаза и пытался  уснуть,  но  она все не
приходила,  я вставал,  ходил по  комнатам,  но  ее  нигде не было,  я снова
ложился  и  уже не мог успокоиться. Так продолжалось несколько  месяцев. Сон
совсем пропал, никакие снотворные не помогали, мне удавалось задремать  лишь
в метро или на работе.
     И  вот  однажды, когда я, как всегда,  постелил нам постель и залез под
одеяло, послышались  знакомые шаги,  жена  торопливо  одела рубашку  и легла
рядом. Я  обнял ее и  мы скоро  уснули. Утром,  когда я  проснулся, было еще
темно,  но она  уже ушла, взяв даже из шкафа кое-какие вещи. Чайник на кухне
был  еще  горячий.  Я немного успокоился и  пошел на работу.  С  тех пор она
приходила ко  мне каждую ночь. Я  даже поправился на два килограмма.  Иногда
среди  ночи мы вставали  и  шли на кухню  чего-нибудь перекусить или  выпить
чашку чаю.  Я  не думал, откуда она взялась, перестал  ездить  на кладбище и
зажил  спокойнее.  Она   только  была  бледнее,  чем  обычно.  Мы  почти  не
разговаривали, но я был счастлив, что она рядом со мной. Ходить по магазинам
нам было не нужно, я покупал  все по дороге с  работы.  Так прошло несколько
лет.
     Мы  молчали, следя за полетом  снежинок. Поль задумался, будто что-то в
его рассказе привлекло его внимание, или тоже замечтался, глядя в окно.
     Сколько  раз я  мечтал вот так же встретить  умерших или  где-нибудь  в
гостях,  или на улице, среди случайных прохожих, или  даже  в другом городе.
Можно даже  не говорить ни о  чем,  просто раз! -  и чья-то до боли знакомая
фигура, походка, ты догоняешь ее, она оборачивается, узнала, и улыбается...
     - А  где тут, интересно, печка?  - очнулся, наконец, Поль. Мы поднялись
стряхнуть оцепенение и чем-нибудь заняться.
     - Да,  мальчики,  сходите-ка  за  дровами!  -  томно  протянула бледная
девушка, - а то скоро мы тут окоченеем.
     Набрав в прихожей  сухих  поленьев, мы сложили их  рядом с камином. Еще
несколько минут,  и пламя заполыхало почти  до  пояса. Мы пододвинули кресла
поближе к огню.
     - А где же питье и закуски?
     Я снова попытался открыть заколоченную дверь. Вместе с  Полем мы нажали
на нее, дверь  с  треском распахнулась, и мы попали  в кухню, где,  к нашему
изумлению,  мы  обнаружили  два  подноса  с приборами  и  всякими  явствами.
Радостные, мы потащили подносы к дамам.  Дальше разговор шел  о погоде, еде,
каминах  и  прелестях  дачной  жизни.  Политики  почти не касались.  Бледная
девушка быстро объелась и попросила Поля увести ее спать. Надо сказать,  что
я тоже уже достаточно насладился ужином и хотел  по-скорее уединиться с моей
герцогиней. Подруга Поля  меня  совершенно  не возбуждала. Мы пожелали  друг
другу доброй ночи,  хотя на улице уже серело,  и  отправились  наверх  через
вторую заколоченную вначале дверь.
     В спальне  стоял  лютый мороз.  Печная труба,  видимо, проходила сквозь
другую комнату, и тепло сюда практически не поступало. Я постарался завесить
одеялами окна, покрытые ледяным панцирем, и спальня стала походить скорее на
плацкартный вагон. Моя принцесса, видя все эти приготовления, совсем даже не
проникалась  энтузиазмом и, чувствовалось, что  у нее нет абсолютно никакого
желания  раздеваться. Я разложил кровать,  сделал подушки  и накидал  сверху
несколько одеял и шуб. Мы залезли в эту пещеру в чем были, я - во фраке, моя
дама - в длинном праздничном платье.
     Через  несколько часов борьбы с  холодом и  друг с другом  мы  все-таки
решили спуститься вниз и погреться у  огня. Поль  безмятежно спал неподалеку
от камина, укрывшись  какой-то скатертью. Его  жена уже исчезла. Мы глотнули
вина и решили уехать в Москву. Я мечтал теперь только о горячей ванне.




                 из рукописей, найденных на месте
                 крушения корабля "Адмирал Нахимов"

                Товарищ Жданов

     - Проверка документов, проверка документов, откройте немедленно!
     Мы  кое-как оделись,  приняли  невинный вид  и  открыли.  В каюту вошел
боцман и офицер в белом кителе.
     - На корабле - кража и изнасилование. Мы ищем человека с рыжей бородой,
высокого роста, с татуировкий на плече.
     В  коридоре стояла гудящая  толпа пассажиров, женский скандальный голос
произнес:
     -  Ничего  себе  изнасилование,  да  она,  небось, сама  набросилась на
бедного парня.
     Остальные одобрительно загудели. Вперед  выступили  изумрудная Полина и
Оксана.
     - Ищите, ищите! - визгливо затараторили они.
     Я посмотрел в зеркало. Голоса людей исчезли как в тумане. Из зеркала на
меня  смотрел человек лет тридцати с  рыжей  бородой, бледный  и испуганный.
Неужели и татуировку найдут?
     - Это он, хватайте его! - вдруг завопила чья-то  мамаша, - я видела его
за соседним столиком!
     - Ваши документы! - строго спросил офицер.
     Я  вытащил  из  заднего  кармана красную потрепанную  книжку  с буквами
"СССР".
     - Жданов Михаил Юрьевич, 1954 года рождения, русский, это вы?
     На фотографии в паспорте виднелся мужик без бороды.
     - Не знаю...
     - Тогда пройдемте.
     Толпа расступилась. В сопровождении двух матросов мы прошли по коридору
вниз, в трюм. По стенам стекали желтые струйки воды,  грохот машины стал еще
ближе, волны с плеском  бились  в  тонкий борт. Было уже около семи  вечера,
когда меня посадили в узкую  сырую камеру, заперли дверь и ушли выяснять мою
личность.
     Все это оказалось  очень  странно.  Откуда взялся в заднем кармане этот
чужой паспорт? Ведь до  этого я был совсем голый, может, я случайно впопыхах
натянул чужие джинсы? Видимо, хозяину было выгодно  оставить их  у  девиц. А
может, девицы специально подсунули мне чужую одежду? Непонятно, непонятно.
     Наверное, эти девицы - сообщницы преступников. Странно,  такие обычные,
как пионервожатые, правда,  в  карты позвали сами играть,  выдумали какой-то
интерес.  Кому-то  из  них  я что-то  должен,  но  кому  и  что?  Надо  было
обязательно записать. Давно, еще в  школе,  мне нравилось заполнять дневник.
Сразу  все видно вперед на целую  неделю - когда, что,  сколько.  А  тут еще
трудно запомнить, как  кого  зовут.  Сейчас уже не помню, кто  Полина, а кто
Лена. Или Лена была из пятого отряда, быстрее всех пробежала 30 метров? Нет,
не  Лена, а Таня из дома напротив,  со второго этажа. Нет, ведь здесь нет ее
родителей, а без родителей она никуда не выходит.
     Но  как в чужом  паспорте могла оказаться моя фотография?  В  коридоре,
конечно,  было  темно,  но  все-таки -  какое совпадение!  Кажется,  великий
гипнотизер Вольф  Мессинг  как-то в  поезде  показал  контролеру  бумажку  и
сказал, что  это билет.  Все это не  так просто, как кажется, может,  я тоже
гипнотизер? Ловко тогда я  внушил  боцману, что я - Жданов, он мне поверил и
...посадил  в эту вонючую  каюту. Гениально! Другим способом мне  никогда не
удалось бы  привлечь  внимание  такого количества  народу, таких  девушек  и
достигнуть полного дна "Адмирала Нахимова".
     Фамилия  Жданов,  конечно,  идиотская.  Лучше  Выхин.  Или  Ногин.  Или
Китай-городский. Или Рязанский ...Проспект. Все-то мы учились с ними в одном
классе.
     - Здраствуйте, Феликс Эдмундович!
     - Здрассьте, здрассьте, Федор Михайлович!
     - Вы принесли сегодня нам всем бутерброд?
     - Как поживает Маргарита Михайловна?
     - Вера Евгеньевна, у Вас прекрасный голос!!!
     Вот простая русская фамилия - товарищ Крупский.
     - Товарищ Крупский? Где-то я о вас уже слышал.
     - Как  же, как  же,  мы вместе  с Яичницей исключали вас из  комсомола.
Помните, вы тогда  еще ударили одну  особу,  италианочку, по  задней сладкой
части,  она прямо  сама просилась  -  ну  еще  разик, наддай, ну,  по-крепче
приложись,  вот так, вот молодец, а теперь  по левой, а теперь по правой, по
левой, по правой. Колышется.
     Где  ты  теперь, наша италианочка?  Кто  теперь вызывает  эти волнующие
колебания?
     Я лег  на бок и закрыл глаза. Железная стенка каюты дрожала от близкого
соседства  с  машиной.  Здесь было  еще жарче, чем  на  верхней  палубе  под
солнцем, где теперь, наверное, разлеглись  мои девицы. Оксана легла на живот
и  расстегнула  лифчик.  Как  всегда  хочется, чтобы девушка приподнялась, а
лифчик  остался  бы  лежать,  будто  все  еще  прижатый  сладкой  массой.  В
Прибалтике, говорят, есть нудистские пляжи, а у буржуев вообще на  пляже все
ходят без лифчика. Представляю,  как из  воды выходит такая  француженка, по
блестящему телу  стекают  струйки  воды,  а потом  последние  капли остаются
висеть  под  грудью, и  так  хочется провести по ним  рукой, чтобы  осталась
гладкая поверхность. Я перевернулся на другой бок.
     И как вообще  можно спокойно  идти по такому  пляжу, когда  все девушки
вокруг - полуголые? Во-первых, сразу  подымется зебб, и плавки будут  сильно
мешать.  Во-вторых, идти в таком положении, например,  за  мороженным, очень
неудобно.  Они все  это  заметят, уставятся  и будут смотреть, и обязательно
споткнешься. Да и как им самим, неужели приятно,  чтобы каждый дурак смотрел
им не в глаза, а  на грудь? Как в том анекдоте про Людмилу  Зыкину. Кому-то,
конечно, было бы приятно, если бы не пускать на пляж пенсионерок.
     Но пенсионеров-то как раз на таких пляжах - добрая половина.
     -  Коган  Вы  читали сегодня  номер  "Вечерней Одесы"?  Нет?  Там очень
хорошая статья о нашем Бульбе  Любарском  с третего  этажа из  этой  ужасной
квартиры и  всей его жизни в нашем дворе и как потом он поехал в Израиль там
ему не  понравилось  так он таки-поехал в эту Америку на этот Бич сапожником
потом  банкиром  там мучился и уже  хотел вернуться и  он все-таки  вернулся
старый идиот  где его ждали давно  и надолго и теперь он не хочет платить за
свои коммунальный  свет потому  что его  сосед не спускает  в  туалете  и не
выключает воду  которой нет уже  четыре года  на  нашей большой  кухне  а вы
знаете что такое в нашей Одесе вода? Нет???
     - Муля,  я знаю, - спокойно говорит его сосед, осторожно кусая багряный
помидор и поглядывая, прищурясь, на ближайшую незнакомку.
     - Дэвочка, вы хотите пэрсик! - с утверждением и надеждой.
     А какие  в Одессе на  пляже есть могучие бабы,  килограмм  на  200-300!
Лежать и сидеть они не могут, потому что не могут потом встать,  поэтому они
стоят, загорая с маленьким  листиком  на  носу, а иногда все-таки заходят  в
воду, и это надо видеть - этот спуск ледокола, рассекающего любую волну.
     Но я люблю только стройных и худеньких...
     Смотреть издалека на полуголую девушку еще  можно, а вот вблизи, да еще
разговаривать -  уже  совсем тяжело. Язык  заплетается, руки трясутся, глаза
бегают, спина потеет. Как, например, ей скажешь:
     - Дама, у вас по левой груди мороженное потекло.
     Тут она начнет яростно вытирать белую струйку, а другая еще скажет:
     - Вы не будете так добры, вытрите сами!
     - А можно языком слизнуть?
     - Как вам будет удобно.
     И скромно так подвинется по-ближе и подставит.
     Но  еще сильнее - это в Германии. Там просто все бани - общие...Поэтому
туда народ так и рвется, особенно ученые - математики, физики, программисты.
Намылил ты, предположим, себе голову, а тут к тебе подходит такая немочка  и
просит  -  потрите мне  спинку, пожалуйста, - нагибается,  и  становится  на
четвереньки. А мыло в глаза-то лезет. Ну я, конечно,  не будь дураком, натер
бы  ей  крепко, а потом бы еще и веничком отхлестал. Немочке, понятное дело,
наши  сибирские  морозы и не  снились, а у нас без сильной такой бани  никак
нельзя, даже  в  жару,  а  про зиму и  говорить  нечего. Смотрю, она аж  вся
закачалась,  бедненькая,  голова,  груди болтаются, ноги уже не держат, руки
подгибаются, но все просит, однако:
     - Еще, еще хочу, милый.
     А мне не трудно, переворачиваю ее на спину, и сверху давай ее парить, а
потом на бок - и сбоку наяриваю, а потом  снизу  - и вверх, и вверх, как под
Сталинградом.
     Глотну кваску  по дороге, на нее плесну пол-кружечки, чтобы дышала и не
перегревалась,   и  -   дальше  поехали,   да   вдоль   по   Питерской,   по
Ямской-Тверской,  и в дамки.  Тут  тебе  и  массаж, и сауна,  и  Бетховен  с
Моцартом,  и сам товарищ Иван Севастьянович Бах, а напоследок  - Чайковского
стаканчик, без сахара, с сухариком.
     Тут я, естественно, вспомнил про  ужин. Ужина-то  не было! Изо всех сил
начинаю  стучать  в  стальную  дверь.  Вскоре  приходит  боцман,  открывает,
улыбается и сладостно так говорит:
     - Извините, товарищ Подвойский, ошибочка  вышла, все мы сейчас исправим
в лучшем виде! - и вручает мне снова паспорт этого Жданова.
     - Но я же Выхин.
     - Это ничего-с, тем более-с, -  сгибается  он в угодливой позе, у нас в
порту даже  рядом  стоит корабль, называется "Маршал Выхин".  Выходите, ваше
благородие, сейчас с вами  встретится наш капитан, и все  это  дело уладит в
нашем корабельном ресторане  в отдельном кабинете,  милости просим, стол уже
накрыт, с супругой изволите отужинать?
     "Кого  он  имеет в  виду?" - лихорадочно соображал я.  - "Может, возьму
Полину?"
     - Сейчас вот только кальсоны переодену, и приду.
     Боцман тут же растворился в полумраке коридора, а я направился на  свой
этаж за  штанами. В конце концов, кому-то из  этих девиц я что-то  должен, с
Оксаной уже частично расплатился, значит, пусть теперь будет Полина.
     Рывком  отодвинув дверь  своей  каюты,  я шагнул  вперед и  остолбенел.
Передо мною было чудное сонное царство: две моих новых подружки, обнаженные,
раскинулись на нижних полках в самых живописных позах и спали.
     Кажется, во всей русской литературе таких ситуаций еще не было!
     Вот проблема! Здесь вам и роль партии, и роль народа, и влияние Герцена
на  Дерибасова,  и взгляд  Гоголя  на  Ахматову,  и  встреча Достоевского  с
Натальей  Андреевной,  и  плач  Ярославны  на стене  Путивля,  и  Мать  тебе
Горького, и Святой Отец,  и Облако без штанов, и Котлован, и Темные аллеи, и
Онегин с Печориным, и так далее, и тому подобное.
     Возьмем к примеру, нашего любимого, народного товарища  Пушкина. Входит
он, предположим, туда вместо меня, и что же? Стал бы стихи читать? Или Блок,
Александр  Александрович,  вспомнил бы про  Незнакомку?  Ну Лермонтов, ясное
дело, вскочил  бы на  стул и  принялся бы  про Бородинскую  битву  загибать.
Особенно красивое место  - "Забил заряд я в пушку туго"...Что, интересно, он
тут имел в виду?  Ясное дело, речь здесь идет не о России в целом,  а только
об  отдельной  ее части,  но какой  именно? -  Вот вопрос! Вот архиважнейшая
задача!
     И  так  кого  не  возьми.  Ну  хоть  Роберт  Рождественский  с  Расулом
Гамзатовым,  вошли так  двое, под  ручку, после  обеда с  рюмочкой водочки и
хрустящими  огурчиками,  после  душевных  разговоров  о  литературе больших,
средних, очень  средних,  и малых народов, вошли, значит, а перед ними - две
таких голеньких, одна  на животе, другая на  спине, с закрытыми глазами, что
бы сказали?
     - И Ленин Великий нам путь озарил!
     Я  остановился  в нерешительности. Когда  смотришь  со  спины, лица  не
видно. Это очень важно,  часто ведь  как бывает - со спины кажется  - просто
прелесть, а  как  обернется  -  уродина.  Поэтому  можно предполагать, глядя
сзади, что перед  тобою  - английская королева, и - вперед, через Ла-Манш, с
подвесками прямо в Букингемский дворец, в его глубокую и тайную дверь, в его
последнюю спальню, в дальнюю келью, в высокую башню, в черную темницу. Кроме
того, если,  скажем, одну  ногу она  поднимает  вверх и сгибает в колене, то
дворец как бы  приподымается, становится больше,  бедро - круглее, а вход  в
замок короля - чуть по-шире, чем если ноги  просто вытянуть вместе. Зато так
не видно груди.
     Ее  можно  почувствовать  только  руками,  правда,  вся  ее  тяжесть  с
шершавыми  окончаниями попадает прямо в ладонь и заполняет ее целиком, будто
в руке - персик, горсть вязкой  сметаны, или целлофановый пакет с водой. Все
это  прекрасно  понимают  наши союзники по  борьбе -  живописцы. Спорим, что
обнаженных женщин,  изображенных  сзади  или  чуть-чуть  сбоку, раза  в  два
больше, чем "передовых"! Да и вообще, всем известно, что главное в девушке -
это попа. Из нее должно выходить все остальное,  и распространяться  вверх и
вниз, не забывая, однако, про исходный пункт.
     Поэтому, когда  я  смотрел  на "заднюю", первая тоже повернулась ко мне
спиной,  сладко  вытянулась  и  призывно  покрутила попочкой. Когда я  снова
взглянул  на нее  минут через пять, движения не прекратились, что было очень
важно  для нашего романа.  Время близилось  к ночи, а я так  и не  знал, кто
передо  мной  -  английская королева или китайская принцесса,  или  они были
одновременно, и мы все еще не  знали, что всего  через  несколько часов  наш
корабль пойдет ко дну.

     Священник Босх

     Босх  лег  на  койку,  подложил  под  голову  ладони,  закрыл  глаза  и
погрузился в  размышления. Плавание  продолжалось  уже второй день, и совсем
скоро  он  сможет,  наконец,  прикоснуться  губами  к  Святым  местам  Земли
Обетованной. В дороге Босх принял очистительный обет, и питался только водой
и маленькими солеными сухариками из бородинского хлеба, которые он сушил сам
долгими  зимними  вечерами у себя  дома  в духовке.  И сейчас перед  ним  на
столике  стоял стакан с водой, Библия  и несколько желанных кусков хлеба. Но
он удерживал себя и старался думать о высоком.
     В коридор он почти не выходил, и связь с миром поддерживал только через
зеленый иллюминатор,  в  котором сейчас серые тяжелые волны налезали одна на
другую,  как будто  им было  тесно. Вдруг он  стал  думать  о  Ное, который,
вероятно,  плавал в  этих же местах. Мысли  о  Земле  Обетованной путались с
описанием  потопа, с воспоминаниями  о пути  к  желанным  местам и  о других
путешествиях, которые случались в его жизни.
     17 И продолжалось на земле наводнение  сорок дней, и умножилась вода, и
подняла ковчег, и он возвысился над землею.
     ...Поезд долго  шел через красный карельский лес с  большими  камнями и
болотами, пахнущими  дурманом  багульника.  На  задней  площадке  последнего
вагона стоял Босх и  следил за изгибами рельсов. Вверх, вниз, вправо, влево.
Когда  мимо  пролетали  низины,  Босх  радовался  синему  туману, застывшему
комками ваты  на уровне  пояса. Остановка на две минуты. Неожиданная тишина,
крик птицы и зуд комаров. Среди прошлого, позапрошлого, древнего века. Также
было ведь и раньше. Дорога, конечно, была другая.  Странно,  что после такой
скорости  можно  вдруг  врезаться в  другой  мир.  За горкой нарастал грохот
встречного состава.
     18 Вода же усиливалась и весьма умножалась на земле, и ковчег плавал на
поверхности вод.
     Заиграла старинная  французская песенка:  сумерки,  проселочная дорога,
поле,  вдалеке  черный лес,  деревня,  шпиль церкви, кладбище.  Босх  едет в
карете,  внутри  на  столике  горит  свечка,  испуганное  бледное  лицо  под
цилиндром. Колеса скрипят, сверчки трещат, далеко в деревне горят только два
или  три  окошка. Дорога проходит  мимо  черной  воды пруда. Русалки, желтая
ряска. По дороге медленно идет монах или колдун в черном плаще  с капюшоном,
закрывающем  лицо, опираясь на посох. Звякает упряжь, дошади упираются и  не
хотят двигаться дальше.  Лучше потушить свечу,  чтобы колдун  не  видел, кто
сидит внутри кареты. Второй класс детской музыкальной школы.
     19 И усилилась вода на земле чрезвычайно, так что покрылись все высокие
горы, какие есть под всем небом.
     Встречный поезд прошел, тронулся скорый Босха, а кругом совсем светло -
белые ночи. Это  его  остановка. Спрыгнул на  песок. Шуршит шуршунчик. Запах
шпал.  Поезд убрался,  никого вокруг,  никого и не надо, никто все равно  не
поймет.  Два  часа  ночи,  а  так  светло!  Босх  одевает  второй  свитер  и
направляется к станции. Станция  - убежище русского человека, его спасение в
пути  и  часть  его души. Выбиты стекла. Внутри, в  углу  лежит куча старого
говна.  Скамейки  исписаны ножом,  надписи  -  стандартные: "хуй",  "пизда",
"ДМБ-78", "лена - сука", "кремень", "вася" с небольшими вариациями. Половина
бетонного  пола расковыряна, в  крыше  -  дыра. Сразу  хочется  запеть  арию
Онегина, или  посмотреть па-де-де  из балета "Лебединое  озеро" Петра Ильича
Чайковского, исполняют  народные артисты  СССР  Владимир  Васильев  и  Елена
Образцова.  Дирижер  -  лауреат  премии  имени Ленинского  Комсомола Евгений
Светланов.  Босх расстелил  на  лавочке спальник и посмотрел в  окно. Все  в
розовом тумане. Крупная черника. На колени в мох, наестся на год, дыхания не
хватает,  язык синий  на  два дня. Дорога среди камней к  воде. Тихий  залив
Белого  моря, розовый туман  на берегу, бежать  и броситься в воду.  Морские
звезды.  Босх  сел на теплые бревна причала. Дно видно почти на пять метров,
все еще  спит, райское место. Начался прилив, вода  ласково заплескалась  по
камням. Босх задремал.
     20 На пятнадцать локтей поднялась над ними вода, и покрылись горы.
     Раннее утро в Дамаске.  Три часа.  Улицы  лениво  политы жирной  водой,
слегка  прижимающей  пыль. Белый минарет  торчит лучом  света  среди  низких
домиков.  В  тишине  слышны шаги  муэдзина по винтовой  лестнице внутри, 111
ступенек.  Пока  прохладно, надо  начинать  день.  Муэдзин запевает ломанную
зигзагообразную  змеиную   песню,  причудливо  извивающуюся  вокруг   струны
минарета.  Рядом  другой запел, еще  один,  перекликаются по  всему  городу,
Венера еще в небе, а может,  уже используют магнитофон. Знакомый Босху мулла
носил под  длинной черной рясой пистолет, выделяющийся сбоку  на брюхе  - по
дорогам   стреляют.   Веселый   был  мужик.   Его   шофер  Абдулла  улыбался
ослепительными зубами и носил яркие цветные  рубашки  с  короткими рукавами.
Как-то в пробке перед Дамаском  все  загудели,  зашумели, Абдулла выехал  на
встречную  полосу,  подъехал  к  виновнику  пробки, тот  виновато  улыбался,
Аблулла высовывается из  газика  по пояс и плюет  ему в  лицо.  Под рубашкой
Абдулла прятал портрет Ленина, вырезанный из газеты.
     Босх  медленно разгрыз сухарик,  улавливая тмин  языком,  запил сухость
глотком воды  и  снова  лег  на койку. Перед  глазами  возникла зимняя Рига,
гостница  при колхозном  рынке.  В  комнате  пять  кроватей, кроме  Босха  с
приятелем еще группа горцев.
     -  Слющай,  дарагой, купи  шапка, хорощий меховой шапка  из барана, сам
резал, всего сорок рублей!
     - Не могу, денег нет.
     - Ну, быри даром, за трыдцать.
     - Не могу, спасибо.
     Начинают шумно  говорить все разом, молодые, горячие.  В центре - седой
аксакал. К ночи все испарились, аксакал остался один, лег на постель лицом к
стене и сразу уснул. Босх с приятелем тоже уснули, утомленные блужданиями. В
пять утра вдруг  зажигается  свет, аксакал с  шумом двигает железную кровать
куда-то в сторону, кладет  коврик у  стены.  Первая  мысль  Босха -  "Сейчас
достанет кинжаль и  будет нас резать на шапка". Аксакал  бросается на колени
и...начинает молиться. Сотня поклонов,  лбом до  пола, поклон, скороговорка,
поклон, скороговорка, и моющие движения руками. Босх прячется под одеяло  от
страха.  Сейчас  ворвутся  джигиты,  и  начнется  джихад.  Аксакал  спокойно
поднялся, свернул коврик,  стал отхаркиваться.  Ровно шесть ноль-ноль. "Союз
нерушимых республик свободных" - грянул кривой пластмассовый ящик на корявой
стене  с теми  же  надписями, что и  на  станции. Прослушав  гимн  до конца,
аксакал  выпил чаю,  отослал  джигитов, расправил  халат под ремнем. Начался
торговый день. Босх все еще лежал под одеялом.
     21  И  лишилась  жизни  всякая плоть, движущаяся  по  земле, и птицы, и
скоты, и звери, и все гады, ползающие по земле, и все люди.
     Раннее утро  на 16 станции Большого Фонтана, почти  Лютсдорф - осталось
от   немецких  переселенцев.  На  мысу  рядом  погранзастава   и  монастырь,
окруженный высокими  стенами. За стенами -  вишня, черешня. Длинный  спуск к
морю. О, Черное море Одессы! От монастыря идет металлическая лестница, берег
выложен гранитом - купальня для монахов. Семь  часов утра. Солнце играет  на
тихих  сладких  волнах. Тихие  быстрые  шаги по лестнице.  В  черном костюме
спускается Босх, на груди - здоровый крест. В купальне он легко сбрасывает с
себя рясу,  обнажая  мускулы  сталевара,  бросается  в  воду, долго и  шумно
плещется, а потом обсыхает под теплым солнцем и ветром. Тело играет. Потом -
медленно вверх на молитву. Днем в перерыве - пляжный  волейбол со шлюхами, у
которых все груди наружу. Дальше если идти по пляжу, вообще все голые. Мечта
затворника  - утреннее купание, голые  груди, вишня,  черешня, кагор. Иногда
огромные  розы и персики. Все розы  мира, южная  страсть  и большие  звезды.
Морские звезды в Белом море.
     Босх просыпается. Так хочется еще сухарик!
     22 Все, что имело дыхание духа жизни в ноздрях своих на суше, умерло.
     Снова зимняя Рига, идет мокрый снег, ноги заледенели, от голода тошнит.
Черные  узкие  улицы,  тяжелый  каменный  дом в сугробах, узкие окна.  Вдруг
сквозь щель в двери - теплое гудение органа. Старушка  протискивается сквозь
щель внутрь. Босх - следом. Путь  преграждает служка неопределенного  пола и
возраста, спрашивает что-то  на латышском языке.  Босх умоляюще  смотрит  на
него, кивает, говорит -  "я", "я", и его пропускают. Сгорбившись, садится на
заднем  ряду. Сверху  свисают темные деревянные  хоры,  этаж органа. Впереди
бормочут  неразборчиво, потом все хором  "Езус Христус". Босх сползает вниз.
Больше всего ему нравится, когда  бормотание прекращается и вступает  теплый
орган, исправляя пыль и мусор  слов. Босх греется у органа  долго,  пока  на
улице не начинает светать. Скоро он уже чувствует пальцы и поднимается вдоль
узких окон в темную высь. Сегодня органистом был некто Бах. Откуда только он
такой взялся? Есть, конечно,  и другие  игроки,  но Босха интересует  только
Бах. Так бы хотелось с ним поговорить!  Но он наверняка ничего не сказал бы.
Да и что  сам Бах мог бы услышать от Босха?  Что есть вещи более интересные,
например, вкусная еда, а не сухарики, красивые женщины, танцы,  путешествия,
магазины, кино, музыка, вино, наконец. Зачем вам все это читать? Босх-то все
это пишет от скуки. Как Пушкин в Болдине или Набоков в Париже. А что им было
еще  там  делать? Пушкин попал  в карантин, Набоков  - в эмиграцию, Босх - в
паломничество,  какая  разница? Баху тоже нечего было особенно делать - ведь
он  не шил сапоги, не растил огурцы. Если бы ему надо было чинить табуретки,
он никогда бы не сел за орган - некогда.
     23 Истребилось всякое существо,  которое  было на поверхности земли, от
человека  до  скота, и гадов,  и птиц  небесных, все  истребилось  с  земли.
Остался только Ной, и что было с ним в ковчеге.
     Босх отложил Библию и подумал о своих прихожанах. Бабка Марфа прожила в
деревне 94 года, изредка выезжая в райцентр за солью и спичками. Вот это,  я
понимаю,  мудрость и простота жизни. О чем она  думала все  это время? Может
быть, на  дне  ее  сундука  хранится  необыкновенная  тайна,  ранняя любовь,
огромное наследство, револьвер батьки Махно, Библия 17 века, монеты Сиракуз,
глаза  Нефертити,  волос Моисея,  плевок марсианина,  шнурки ботинок Ленина,
зубочистка  графа  Толстого,  трусы Петра  Первого,  презерватив  Рузвельта,
ластик Мао Цзе Дуна, сушеный зверобой, носки кирасира, очки Сальвадора Дали.
А  что останется после Босха? Серые волны поднимались все выше и выше,  Босх
съел еще один сухарик.  Чем он помог этим старухам, которым не хватает денег
на хлеб? И зачем ему надо плыть так далеко и опасно? А вдруг  корабль начнет
тонуть? До  берега так далеко, и вода холодная, и Босх чувствовал, что он не
успел еще подготовиться к последней минуте, что еще осталось  два сухарика и
глоток воды, и что вся его жизнь прошла неизвестно ради чего.
     24 Вода же усиливалась на земле сто пятьдесят дней.
     На востоке небо  уже  серело, до Стамбула оставалось два  дня  ходу. Он
закрыл глаза  и  губы его  зашевелились.  Потом еще день, другой, - и святые
места.  Спасательных шлюпок на всех наверняка не хватит,  а  ему обязательно
надо взять земли с Голгофы. Ее так не  хватает на  его  родине, этого сухого
песка с всемирной пылью, пропитанного древними слюнями и кровью. Если носить
его на груди, рядом с крестом, снизойдет на  тебя Благодать, как говорил ему
владыко Петр. Бесы изгонятся, дали расправятся, откроется дверца в  прихожую
царства Божьего. Босх был уже по колено в воде. Во имя  Отца, Сына и Святого
Духа, Аминь. Изнуряйте себя постом и  молитвами, молитесь за Господа нашего,
за Святую  землю,  за  муки Его грешные, да святится имя Твое во веки веков,
Аминь. Четыре часа уж, воды по пояс, пора. С Богом!





     Когда  капитан Вронский проснулся, он  сразу  почувствовал,  что машина
работает, как всегда.  Это его очень порадовало, ведь "Адмирал  Нахимов" был
старой развалиной.  Вронский поглядел  на будильник. 5.43.  Будильник  тикал
медленно, но верно. Вронский порадовался еще раз. Он встал, оделся и включил
электробритву.  Она  одобрительно  загудела.  Капитан  улыбнулся,  обливаясь
одеколоном "Огни Москвы", и подумал, что день начался хорошо,  все  пока еще
работает, голова  в порядке, машина в порядке, значит, мы  плывем вперед. Но
когда капитан Вронский посмотрел в иллюминатор, он почувствовал, что корабль
плывет  задним ходом. Это его слегка насторожило, но  не поразило до глубины
души,  как если бы сломалась  его новая  шариковая  ручка "Динамо". Вронский
отвернулся от зеркала и теперь посмотрел в настоящий иллюминатор. Оказалось,
корабль шел туда, куда нужно. Он надел китель, застегнул его на все пуговицы
и  только потом стал  заправлять белоснежную  рубашку в  штаны и застегивать
пуговицы на рубашке.  Так он делал  специально каждый  день  для тренировки.
Пора было вставать на вахту и уверенно вести корабль нужным курсом. Вронский
присел  36 раз  вместо зарядки  и  быстро,  не  снимая капитанского  кителя,
переменил  испачкавшуюся  рубашку на  новую, одел  фуражку, ботинки, ремень,
откашлялся и открыл дверь своей каюты в коридор.
     Напротив  его каюты  дверь  тоже  была  открыта  и  колыхалась  в  такт
корабельной качке, когда  она открылась  на всю  ширину, Вронский заметил на
койке  своего  старшего помощника совершенно  обнаженную  девушку,  читающую
второй том "Тихого Дона". Услышав шум открывающейся двери,  девушка опустила
раскрытую книгу  на живот, внимательно  посмотрела на Вронского, перевернула
страницу и снова подняла книгу к глазам. До начала вахты оставалось 45 минут
30 секунд. Вронский, держась за ручку своей двери, снова обернулся, поглядел
в  зеркало, но девушки  там  не  увидел. Тогда он развернул фуражку кокардой
назад и снова посмотрел в сторону "Тихого Дона". Девушка раздвинула ноги.
     Вронский  подумал, что  горючего оставалось  еще на  трое суток полного
хода,  но  если вдруг  поднимется ветер  и  течение  будет встречным,  то им
придется  заправляться не в Сочи,  а в  Стамбуле.  Там  это будет,  конечно,
дороже.  Девушка  опять  перевернула страницу и  стала есть  зеленое яблоко.
Вронский  сглотнул  слюну  и  почувствовал,  как  во рту стало  кисло.  Надо
расслабиться  и  выпить  чашечку  кофе. В конце  коридора послышались  шаги.
Старший помощник еще должен быть на вахте. Не  долго думая, капитан Вронский
вошел в каюту своего  помощника и захлопнул за собой дверь. Девушка почесала
плечо. Вронский покраснел.
     - Извините меня, пожалуйста, я заметил, что ваша дверь  не  закрыта  до
конца.  По долгу службы и по корабельному Уставу двери должны  быть закрыты,
особенно  в  качку. Представьте себе, что произойдет, если открытая дверь со
всего размаху ударит  в лоб какому-нибудь  греческому  купцу, ему  это будет
неприятно. Поэтому  я  закрыл вашу  дверь плотнее.  Кстати,  второй  том мне
нравится куда больше первого.  В  нем больше жизни, силы ветра  и экспрессии
волн.
     В  иллюминатор  подул  легкий ветерок,  зашевелил  занавески  и  волосы
девушки, закрыв ей глаза. Она поправила прическу. Вронский посмотрел на часы
и сел на  табуретку рядом  с кроватью. Что говорить дальше, было не понятно.
Жуя яблоко, она сказала:
     - Продолжайте.
     - Особенно мне нравится то место, где Федор ночью идет мимо стога сена,
слышит внутри  шорох,  это  его  настораживает, он залезает туда и в темноте
натыкается  на гладкие  женские руки, затягивающие все  глубже и глубже.  Он
почти  не чувствует уколов соломы,  только удивительный  запах свежей травы,
мягкие руки, потом губы и колюче-мягкий мрак вокруг. Вам нравится сено?
     - Да, а что, здесь оно есть?
     - Нет, я спросил просто так.
     В  дверь постучали. Капитан  Вронский заволновался. "Кто может  идти по
коридору в такую рань? Туалет в этом классе есть в каждой каюте, качки  нет,
так что из  пассажиров могут быть только  любители ранних рассветов. Старший
помощник  еще  на  вахте, и  он  никогда  не  покинет  своего  поста  раньше
положенного времени. Значит, у нее есть здесь подруга,  родственники или, не
дай  Бог,  друг.  Это  ужасно".  В  дверь  постучали  настойчивее.  Вронский
расправил китель. Девушка легко поднялась с постели, откинув простыню, задев
его плечо тугой попочкой так, будто он был шкафом, и подошла к двери:
     - Кто там?
     - Это я, Полина, открой скорее, - послышался женский голос.
     - Ты одна?
     - Да, да, ну открывай же!
     Девушка  вопросительно  посмотрела  на  капитана  Вронского.  Он  пожал
плечами, вспоминая стог сена и думая о любви втроем. Это очень увлекательно,
и  удовольствие  увеличивается  в полтора раза, и понятно, почему. Например,
берешь  одну блондинку  и одну брюнетку для контраста. Надоела одна,  берешь
тут же другую, или одновременно. Тут, правда, нужна определенная сноровка. А
можно и двух рыжих. Или одну - с короткой  стрижкой, а другую  -  с длинными
волосами, но ни в коем случае не толстых.
     Оксана, подойди по-ближе и  сядь  вот так, а ты, Полина,  сюда,  сбоку.
Теперь поменялись местами. Руками. Ртами. Очень красиво. Да еще разноцветное
нижнее белье, но чтобы одна была обязательно в черном. Причем во-время этого
особенно хорошо обсуждать французскую литературу. С чего, например, началась
французская  революция? Жан  Жак  Руссо. А что  он читал?  Рабле,  наверное,
читал.  Но  там-то  вообще  все  уже  легко  и  свободно.  Виды гульфиков  и
обосранные  парижанки.   Это,  конечно,   красиво,  со  вкусом,   причем  из
французской революции легко выходит и русская с запозданием на два века, что
естественно, поскольку и христианство  приняли на два века позже. А уж Рабле
читал вообще всякую дребедень - рыцари, замки, монастыри, какие-то неведомые
страны и острова, чего только  не  запихивал он в себя, жалко только, многое
из этого  погорело во время пожаров в средние века и раньше, надо же,  целая
Александрийская библиотека  исчезла,  и вы-то, наверняка, не читали ни одной
книги из ее собрания.
     - Полина, дай я возьму тебя за попу.
     Ничто не дает рукам такого  ощущения! Вы берете эту  приятную  тяжесть,
садитесь в  удобное кресло, включаете настольную  лампочку, стаканчик чая  с
лимоном, и медленно переворачиваете первую страницу заветной книги.  Как там
у Бабеля  -  капли пота закипели  между нашими сосками. Почему все-таки надо
было отрубить королю  голову? Да еще и его жене? Наверное, восставший  народ
хотел   таким  способом  трахнуть  свою  королеву,  свою  первую  красавицу.
Действительно, какое наслаждение - королеву на  колени, и вперед. Она кладет
голову  на  постель,  простой французкий парень задирает ее пышное кружевное
платье и  - раз,  отрубает ее прелестную головку. Все королевские простыни в
крови.
     Теперь  можно понять и  нашего Гришку Распутина.  Как он их всех взял -
императриц с баронессами, княгинь  с монахинями,  жен министров и генералов.
Все же приятно  - приходишь  из грязи, а  тут тебе -  чистые белые трусики с
кружавчиками.  Плохо, что только ему одному так повезло.  Вот  если бы  всем
солдатам с фронта дали тогда - хоть бы по три разика - революции точно бы не
было. В этом, конечно, буржуазия была не  права. Вот во Франции  в это время
уже понимали, что нужно простому человеку - Оксаночка, дай еще тебе покручу.
По часовой  стрелке и  против, шаг  вперед, и два шага назад, до  последнего
клапана.  Вот он,  главный урок Парижской Коммуны!  Больше  коммуны,  больше
любви. На вахту идти - всегда успеешь, тем  более до мелей еще далеко. Можно
вообще выключить мотор, потушить свет и раздать сушки.
     Кстати, сейчас  уже  можно пить чай с сушками и  с клубничным вареньем.
Вам две ложечки сахара, или одну?  Сам положу. Полина, сядь ко мне на колени
и  раскрой свою грудь. Что,  в  груди  колет?  Да ты вилку-то из под сиси-то
вынь. А то,  смотри, варенье-то уже с соска капает, это  ничего, дай оближу.
Вот так-то, мой  старший помощник, пока ты там держался  за штурвал, я тут с
твоими подружками  чай пью с вареньем. Варенья еще  много осталось, на вахту
еще  не пора, а девушки у нас уж больно хороши, особенно в черном. Вы  тут у
нас  первый раз  в  круизе? Корабль у нас  превосходный, недавно из ремонта,
всем  положили  новые мягкие матрасы, прекрасные шелковые простыни, в  люксе
даже  поставили  биде  для  ваших  прелестных кудрявых  кошечек,  так что  в
следующий раз звоните непременно мне прямо домой, берите  своих подружек, но
без  друзей, и я вам  устрою чудное  плавание в Стамбул, в  город  гаремов и
минаретов, орешков  и кожаных курточек, юбочек, чулочков, трусиков и  прочих
радостей.
     Вронский  услышал страшный удар по корпусу судна и  побледнел. Кажется,
старший помощник отвлекся.

     Матрос Железняк.

     Матрос  Железняк утешал  себя  тем,  что 94  процента  жителей  Америки
занимаются  онанизмом. Эти  данные он  почерпнул из  карманного  справочника
агитатора-пропагандиста.  Вот  что  значит  свобода  и здоровый образ жизни!
Поэтому в плавании он всегда прибегал к этому средству чаще, чем к алкоголю,
и на  душе у него  было легко и спокойно. Жене своей он не изменял,  хотя на
корабле  всегда  были заботливо открытые каюты и загорающие легко  доступные
девицы, которые только и  ждали. Но Железняк был  честным человеком и не мог
переступить через последнюю черту.
     Обычно  за день, за два до уединения с  журналом он уже чувствовал, что
ему будет хорошо. Все  эти рассказы  о монахах, о  самобичевании,  усмирении
тела и  духа постами и  молитвами казались ему  враньем. Природа берет свое!
Спинной мозг накалялся и гудел, руки тряслись, голова кружилась.  Сон улетал
далеко  далеко, и левый бок жгло от воспоминаний жаркого прикосновения бедра
жены Тани.  Но Таня была  дома и спала  в этот момент с соседом Гришей, и не
могла поэтому облегчить страдания Железняка. Буфетчица Клава часто говорила,
что  нет  на  корабле  более мужественного и  стойкого  мужчины,  чем матрос
Железняк. На стене  каюты висела фотография Тани  и двоих  детей Железняка -
Кости и Марины, пять и три годика.
     Однако  в шкафу под  свитером  лежал уже  слегка потрепанный  блестящий
цветной журнал Penthause, купленный Жезеняком за два  доллара в  Гамбурге, и
этот  цветной друг  всегда выручал Железняка в трудную минуту. Вот и на этот
раз он  дождался темноты, спрятался в каюте, старательно запер дверь,  вымыл
руки и  достал заветные  картинки.  Теперь  уже никто  не мог  помешать  ему
наслаждаться  всей гаммой выпуклостей,  движений, поз и способов раздевания.
Что  еще  нужно простому человеку! На  34  и  15  страницах у Железняка были
особенно любимые изображения, которые он приберегал для последних мгновений.
     Вначале он как бы нехотя перелистал весь журнальчик, взяв в правую руку
все детали своего сложного  трехчастного аппарата.  Поскольку надо  было для
приличия начать с каких-нибудь ничего не значащих слов, он говорил про себя:
     -  Линда, вы  сегодня особенно прелестны, не притворяйтесь, что  вы  не
хотите мне понравиться. В прошлый  раз мы  сидели с вами в кафе у окошка, на
улице шел  снег, но ваша горячая  нога согревала  мою коленку, хотя кино вам
совсем не понравилось.  Да  и что может  быть хорошего  в эти два часа среди
кучи  козлов на скрипящих стульях? Если бы  мы  с вами провели  их в  другом
месте, я смог  бы  предложить  вам необыкновенно  интересную книгу  - "Жизнь
животных" Брема. Ведь мы тоже животные, особенно в постели.
     -  А  у вас,  Женевьева,  сегодня  неприятности  на работе.  Это  сразу
чувствуется  по тому,  как вы расстегиваете кофточку. Давайте  лучше  я  вам
помогу. Пуговиц  должно  быть  много,  это  увеличивает  удовольствие.  Ведь
подумайте,  вся  прелесть средних  веков - в количестве  застежек,  пуговиц,
ремешков и завязок на пути к заветной цели. А эти огромные пышные платья, не
позволяющие даже поцеловать избранницу! Утром  часа два-три  их застегиваешь
(не  сам, конечно, а с помощью служанки,  а у женщин, естественно,  помогает
слуга), а потом столько же трудишься над своей бабочкой.
     - Милая леди, позвольте потрогать  пальцем ваш набухший сосок. Обратите
внимание, какая грация, какая упругость! А как вы этого добиваетесь? Вчера я
не успел сказать  вам  всего  того,  что должен был  сказать.  Дело  в  том,
что...вас пригласили на охоту. Кроме того, если вы раздвинете ноги чуть-чуть
по-шире и обнимите ими меня,  мы  сможем лучше понять с вами природу первого
закона   Ньютона,   который  гласит,  как  известно,   что   действие  равно
противодействию.
     Здесь уже матрос Жезеняк чувствовал в пальцах твердый рычаг с  круглым,
разделенным  прорезью  пополам  набалдашником,  который  звенел  от  легкого
прикосновения или  слабого щелчка. И потом, читая рассуждения крупных ученых
о способах ласки, он прекрасно понимал, что руки могут быть гораздо тоньше и
чувствительнее многих частей тела  и сравниваются разве что только с языком.
Поэтому,  кстати,  многие  женщины любят  мужчин  за красивые  руки,  тонкие
нервные пальцы,  способные изысканными движениями довести милую охотницу  до
экстаза, в чем ей бывает стыдно кому-то признаться.
     И какой матрос не любит этой быстрой езды, особенно если подруга гладит
его вдоль мачты, открывая и  закрывая киль и сжимая в своих нежных пальчиках
горячую чугунную пушку. Железняк перевернул журнал и посмотрел на нее сверху
вниз.  А  если еще наклонять страницу  под разными  углами,  можно увеличить
груди  раза в два, вытянуть ноги, сузить талию или расширить бедра,  и все с
одной и той же, или смотреть одновременно на пятерых охотниц в разных позах.
Конечно, Железняк  твердо знал, что вряд ли подобная  красотка согласится на
его преданную дружбу, а тут он мог делать с ней все, что захочет.
     - На, возьми его в рот.
     И прекрасная незнакомка становится на колени и, обвив руками его бедра,
ловила  сочным ртом полуочищенный банан  и  начинала слизывать  его  сладкую
мякоть языком, находя на самом конце прорезь и всовывая туда свое жало.
     А Железняк рассказывал ей, как в 1920 году они брали Перекоп. Дело было
холодной ноябрьской  ночью,  в канун  Великой  Революции.  Командиры раздали
бойцам по сто грамм, патроны и определили направление движения. Стоял жуткий
туман,  гнилые  испарения  поднимались над светящейся  поверхностью  залива.
Железняк  зарядил маузер, начистил шашку, надел  дополнительную фуфайку  для
устойчивости  под  водой и шагнул  в вязкую жижу  залива.  Следом  двинулись
остальные бойцы. Направление все время менялось, звезд не было видно, многие
красноармейцы оступались и  по горло  погружались в ледяное говно.  Железняк
упорно  шел впереди,  и  его  портупея  звала  бойцов  в  непроглядную  тьму
коммунизма. Отступать было уже некуда, сзади остался старый разрушенный мир,
и его последний остров разлагался в ночном Крымском тумане.
     Его нынешняя подруга, вращающая  в его мечтах  жалом,  сидела  тогда на
тощем  чемодане  на  борту   корабля   "Князь   Владимир   Мономах",   позже
переименованного в "Петра Великого", затем в "Фельдмаршала Суворова",  потом
в  "Дмитрия  Донского",  потом в "Святую  Марию",  и,  наконец,  в "Адмирала
Нахимова". В  кармане  оставалось три  золотых рубля,  на шее -  крестик, на
пальце - кольцо бабушки. Шампанское последний раз она пила во вторник, когда
поручик Ржевский угощал ее в Шаляпинском  гроте Судака. На деревьях там  еще
оставались персики, черный виноград и  даже ананасы. Рядом  сидели Александр
Грин и Иван Павлович Чехов, брат покойного писателя, который недалеко отсюда
выращивал и засаливал на зиму по десятку бочек помидоров.
     Она вспоминала тот чудный вечер, и слезы текли из ее глаз. Поручик, как
всегда,  нырял с  вышки,  делая  в  воздухе  сальто,  Чехов  играл  на рояли
Скрябина, а Грин рассказывал ей, как в  1903 году он ограбил одного богатого
священника, с которым они ехали в одном купе на Пасху в Краснодар. В воздухе
разливалась печаль погибшей страны и нефть из подбитого большевиками буксира
"Непобедимый  Монарх". Она расстегнула  верхнюю  пуговицу, чтобы было  легче
дышать. Матров Железняк застегнул ворот шинели, защищаясь  от ледяного ветра
залива. Жить хотелось все лучше и лучше.
     Когда он кончал, всегда старался не пачкать все вокруг. Белье, простыни
и трусы  было  жалко, к  тому  же  могли  застукать.  Поэтому в конце концов
удобнее всего было изливать свое сердце в унитаз.
     Она не боялась  захлебнуться и глотала жидкость,  напоминающую по вкусу
селедочный соус. Это очень полезно для  кожи, и  временами она доставала его
изо рта и подставляла лицо под теплые мутные удары, растекающиеся по волосам
и щекам.
     Чехов  заиграл  новую  прелюдию,  девушка  смотрела  на  его  пальцы  и
откусывала  маленькими  кусочками холодный  ананас,  запивая его шампанским,
приятно щекотавшим ее ноздри.  Пузырики весело поднимались со дна, лопались,
и брызги  долетали даже  до  глаз.  В носу  защипало,  и  она  вытерла глаза
платком. Грин говорил ей, какой револьвер он показал батюшке, чтобы отнять у
него заветную сумку с пожертвованиями на ремонт храма.
     Теплый  ветер  шевелил  волосы  других  девушек,  пробившихся  на  борт
парохода.  Сколько из них станет наложницами  гаремов Стамбула, куртизанками
Парижа, порномоделями Нью-Иорка! Запад, как известно, не блещет красавицами.
А  сколько  дворяночек  попадется  стальному  Железняку в гротах  Судака, на
Ай-Петри, в Бахчисарайском дворце и на грязях Евпатории...
     Он разочарованно закрыл Penthause. Странно, но после они уже совершенно
не  тревожили  его  душу. Он  замечал теперь их тупые  лица,  скучное белье,
неестественные позы и натянутые улыбки. Надо, пожалуй,  купить другой номер,
а то эти уже надоели. И он подсчитывал, сколько дней оставалось до Стамбула.
Матрос Железняк не знал, что туда ему не попасть уже никогда.







     Не  успели  мы  отъехать от усадьбы и двадцати  километров,  как  мотор
неожиданно  заглох.  Я открыл капот и, найдя там обрывки  приводного  ремня,
сразу понял, что здесь мы застряли надолго. Запасного ремня у меня не было -
это вечное "явось пронесет", - а ведь стоит он копейки, и заменить его можно
за несколько минут. На улице было градусов пять мороза, время - восемь часов
утра, и вокруг, в лесу, не было видно ни  одного домика. Зимний лес, укрытый
снегом и закованный в лед, еще не скоро освободится из этого плена, и только
Снежная  Королева  со  своими  слугами  невидимо  шла  по  сугробам,  иногда
стряхивая  белую пыль  с испуганных  сосен и елок.  Моя  герцогиня  тревожно
куталась в свою куцую  шубку, недовольно морщила нос, еше несколько минут, и
она закоченеет, и  что  тогда с  ней  делать?  До  усадьбы  в  своих  легких
туфельках она не дойдет, машин здесь других не бывает, значит, мне оставался
единственный выход - искать по-близости какое-то временное убежище для моего
сокровища.
     Я побежал  вперед вдоль дороги и, к счастью,  примерно  через  километр
обнаружил на  опушке  леса  вагончик  с  забитыми  окнами,  почти  до  крыши
занесенный  снегом,  на  узком   крыльце  которого  курил  маленький  усатый
человечек  в  шлепанцах  на  босу  ногу  и  розовом  пушистом  халате,  весь
распаренный,  видимо, после бани. Я бросился через  сугробы к нему. Узнав, в
чем дело, он обрадовался, сделал важное значительное лицо и сказал:
     - Какие  проблемы!  Веди сюда  свою девушку.  Да  ты,  я  вижу, меня не
узнаешь. Ладно, потом поговорим.
     Вскоре мы уже поднимались  с моей герцогиней  по ступенькам деревянного
крыльца. Хозяин ожидал нас в глубине коридора.
     - Вот это да! Да это же наша Белочка! Какими судьбами! - он развел руки
в  стороны  и стал обниматься с моей дамой  и  даже поцеловал  ее два раза в
шечки. Из-за низкого  роста ему приходилось поднимать  голову так, что линия
его изогнутого  носа была  почти  горизонтальна.  Я все еще не понимал,  что
происходит.
     -  Это же наш любимый Шурик, он же  знаменитый господин Деловой,  он же
Нуворишский, но все же твой родной одноклассник Шурик по прозвищу Чинарик, -
толкнула меня баронесса.
     - Здорово, Шурик, как ты тут оказался? - смутился я.
     - А вот так! - улыбаясь, ответил Шурик, засунув руки в карманы халата и
выпятив  вперед живот. - Скажи спасибо, что я тут  оказался на ваше счастье.
Ладно, господа, милости прошу ко мне в квартиру.
     - Ты  разве  переехал  с Масловки?  - последний раз,  лет семь назад, я
видел  там  Шурика  в его  шикарной  двухкомнатной  квартире с  раздвинутыми
стенами. До этого он  тщательно заметал следы, меняя квартиры примерно раз в
полгода.
     - Да,  здесь все-таки воздух лучше и спокойнее. В  Москву  я долетаю за
шесть минут на своем спортивном самолете.
     Шурик пошел  впереди нас, разгоняя халатом  пар,  состоящий  из  частей
табачного  дыма,   одеколона  и  пива.  В   первом  тамбуре   нас  проверили
металлоискателем.  Прибор зазвенел, почувствовав  в  моем кармане  ключи  от
машины.  Двухметровый  охранник  молча  забрал их  себе, наверное, на всякий
случай. После тамбура мы спустились по железной лестнице вниз, Шурик толкнул
дверь  ногой,  и тут перед нашими глазами  внезапно открылся целый подземный
сад.  Рядами  росли  тропические  фруктовые деревья  -  пальмы  с  бананами,
кокосовыми орехами, апельсинами, мандаринами,  лимонами,  деревья  с вишней,
черешней, сливами, персиками, грушами,  яблоками, под ногами лежали ананасы,
арбузы, дыни,  клубника,  черника,  потом  грибы и  масса других  растений и
цветов,  которых я  никогда в жизни  не видел.  Дивный  запах  вскружил  мне
голову. Герцогиня восхищенно разглядывала сказочную райскую местность.
     - Шурик, неужели это все настоящее! -  воскликнула она.  Шурик уверенно
пробирался по тропинке, выложенной камнями.
     - А как же, у  меня  все настоящее! Внизу я  пустил  несколько  труб  с
горячей водой.  Свет  и  тепло дает  электростанция на  нефти. Нефтепровод я
протянул от своей скважины в Лангепасе.
     На  некоторых  пальмах я заметил  даже обезьян, вскоре  крупный зеленый
попугай  махнул крыльями сверху и  уселся на плечо Шурика. Он угостил  птицу
грецким  орешком.  Герцогиня улыбнулась и  погладила попугая.  Шурик  всегда
любил животных, и по биологии у него было "пять".
     Теплица  плавно  переходила  в  спортивный  городок с теннисным кортом,
хоккейной площадкой, десятиметровым бассейном с изумрудной водой и уголком с
тренажерами.
     - После  работы мне  нужно как следует отдохнуть и расслабиться. Ты  же
помнишь, что я еще в школе был чемпионом Москвы по дзюдо, - и он показал нам
свой правый бицепс. Бицепс действительно был большой и круглый, -  к тому же
это полезно из-за всякой мелочи.
     Шурик вырастал у нас прямо на глазах. За  спортивным городком находился
чудный дворец эпохи Ренессанса с занавешенными окнами, окруженный фонтанами.
У входа в дворец стояли два арабских воина с опахалами.
     - Там я выстроил  себе небольшой гарем,  наложницы  есть ото всюду и на
любой вкус.  Если бы знал, брат, что они  там вытворяют! Приходи в следующий
раз один, без жены, я тебя туда отведу, и они тебя, как моего старого друга,
одноклассника, примут по высшему разряду. А можешь и с женой приходить, я ей
тоже  найду  развлечение по  ее  вкусу. -  Шурик  хлопнул меня  по  плечу  и
подмигнул   моей  Герцогине.   Рядом   со  спортивным  городком   в   овраге
располагалась  небольшая эстрада с  амфитеатром.  Шурик достал  "Мальборо" и
угостил мою даму. Баронесса не стала отказываться от дорогих сигарет.
     - Здесь я устраиваю домашние концерты, приходят друзья, артисты. Ко мне
сюда заглядывают Любимов, Окуджава, Рихтер, Пугачева.
     - Шурик, какой ты молодец, что не бросаешь  искусство в трудную минуту,
- сказала герцогиня, выпуская дым мне в лицо.
     Я вспомнил, что искусство всегда было близко нашему меценату. Как-то на
первом  курсе института я попросил  Шурика  достать  билеты на  Таганку. Нет
проблем!  - сказал  Шурик,  - приезжай  в пятницу  к  театру  в девять часов
вечера, только оденься потеплее. Шурик встретил  меня у турникетов  метро. -
Твои  номера  - пятнадцать и шестнадцать,  фамилии - Бойко и Кац. Я  встал в
очередь  в  кассу в  соответствии с номерами.  Простояв всю ночь  и половину
субботы,  я отхватил целых четыре  билета на "Мастера  и Маргариту". Радости
моей не было предела. Я расчитывал пригласить в театр самую красивую девушку
с нашего курса. Шурик появился  немного  позже. -  Давай билеты! Я опешил. -
Какие билеты? -  протягивая  ему четыре бумажки. - Мастер стоит дороже, я ты
заработал только на детский утренник.
     Так я  познакомился с билетной  мафией. Потом  Шурик занимался книгами,
компьютерами, тачками, квартирами,  мебелью  и чем-то еще. На Таганку ходить
мне больше не  хотелось, да и Шурик  не  предлагал.  Первую красавицу  курса
пришлось оставить, она  отдавала предпочтение борцам и штангистам,  а  я мог
развлечь   ее  в   лучшем  случае   симфонией   Брукнера   под   управлением
Рождественского. С Шуриком мы стали редко перезваниваться, а последние  годы
вообще потеряли связь друг с другом.
     - Что с тачкой-то случилось? - заботливо спросил Шурик, закуривая новую
сигарету. Мы  сели в первом ряду партера на большие бархатные кресла.  Шурик
нажал на  невидимую кнопку, мраморный  пол раскрылся, и  перед нами очутился
столик  со  всякими  явствами,  винами  и  закусками.  Герцогиня  восхищенно
вздохнула и принялась за орешки.
     - Да знаешь, как всегда - поленился купить запасной ремень, заменить-то
его  ничего  не стоит, но  в  результате из-за какой-то мелочи мы  тут можем
надолго застрять.
     Шурик взял радиотелефон и, выпуская дым, сказал, глядя на сцену:
     - Ахмет? Ну как там? Все тихо? Слушай, надо тут ремень заменить в одной
машине, сделай пожалуйста, - и он бросил трубку.
     - У меня тут ребята  есть, но все совки, работать как следует не умеют,
представляешь, объявил  конкурс,  пришло  человек двести, так  никто  мне не
понравился, все-таки в этой поганой стране не на кого положиться, с ними уже
ничего не сделаешь. Все здесь всегда будет плохо, грязно, глупо.
     - Одна у нас осталась надежда, это ты! - поддакнул ему я.
     - А  что ты  думаешь! Мы  тихо работаем, делаем по-маленьку наши  дела,
недавно вот купили один английский остров с замком, будем там склад строить,
а  ты  вот  чем  занимаешься? Все  там  же  маешься  дурью?  Я  тебе  прямо,
по-товарищески  скажу, вся эта твоя писанина - дерьмо, и никто это не купит,
а,  значит,  никто  не  будет  печатать,  люди-то  теперь  денежки  считают,
понимают, что печатать, а что нет. Да  и вообще, я бы никогда не стал больше
печатать книги. Не выгодно! Куча мороки, хлопоты с оформлением, художниками,
бумагой, типографией, авторскими правами и  все за твои же  кровные, и потом
жди годы, пока из книжного магазина придут какие-то копейки!  Прибылей нет в
этом деле никаких, одни убытки, а сами  книжные магазины - смех да и только,
-  давно уже  сдали свои  площади другим конторам,  продают вместо  книг или
Пепси, или компьютеры, или ботинки. У  меня сейчас на складе есть для  тебя,
Белочка, совершенно новые ботинки по последней парижской моде, на тракторной
подошве,  со  шнурками,  сейчас скажу,  чтобы тебе  принесли.  У  тебя какой
размер-то?
     И  он снова  позвонил  Ахмету.  -  Надоели  уже  эти звонки, с утра уже
человек двадцать пришлось  обслужить, но такие гости  как  вы, меня давно не
посещали. Эх, молодость, молодость! А я ведь помню, как  ты тогда  в  походе
приставал  к  девушке!  -  и  Шурик  погрозил  мне  пальцем.  -   О  чем  мы
говорили-то?...А, при  книги...Да не нужны они никому. Посудите  сами, вот у
вас двухкомнатная  квартира, дети есть? Ну вот, у  них уже, наверное, вещами
все шкафы забиты, а тут еще ваши книги! Вот пройдет еще годик, другой, и они
выкинут  эти книги  вначале с полки в шкаф, затем из шкафа в кладовку или на
антресоли,  а   потом  -  на  помойку.  Слишком  много  места  занимает  эта
макулатура,  и,  главное, без толку. Телевизор и  то  удобнее. В Америке вот
давно уже не держат книг дома, зато какие там  удобные  встроенные шкафы для
одежды! Вот  к  чему  нам надо стремиться! А  если и  найдется  какой-нибудь
придурок,  пусть читает  себе в библиотеке, да и то, скоро вот  я куплю одну
библиотеку  в центре, устрою там супермаркет, и  все местные жители  и  сами
библиотекари будут счастливы, что нашелся такой человек, который облегчил им
жизнь и дал приличную работу в красивом месте. Так что, брат, зря  ты взялся
за эту  писанину,  хочешь, я  устрою  тебя  в одну французскую фирму, будешь
встречать иностранцев в Шереметьево на приличной машине, можешь даже быть им
гидом,  показывать всякие там  достопримечательности,  ведь ты, кажется,  по
Москве давно ездишь, дороги знаешь неплохо, объясниться сможешь?
     Герцогиня  с надеждой  посмотрела на меня. Я  замешкался, не  зная, что
ответить.
     - Ну, ладно, не буду тебя торопить, ребята в этой фирме - мои друзья, и
сделают для меня все, что нужно. -
     Шурик нажал  кнопку, раздался легкий звонок,  занавес  раскрылся, и  не
счене  оказался  оркестр  "Виртоузы  Москвы".  Дирижер  поклонился Чинарику.
Музыканты встали и заапплодировали смычками.
     - Вова, привет! Сыграй что-нибудь для нашей Белочки средневековое,  она
почему-то любит всю эту тягомотину.
     Спиваков улыбнулся своей ослепительной улыбкой, стремительно повернулся
к  оркестру, взмахнул палочкой,  и  начались  "Времена года"  Вивальди.  Моя
герцогиня  тут  же  растаяла, даже забыв  про  "Мальборо"  и  орешки.  Шурик
продолжал  тем  временем  вести  переговоры  по  телефону  про  супермаркет,
таможню, парламентский комитет,  восстановление храма, строительство моста и
про что-то еще. Почувствовав полный размах и грандиозность проносящихся мимо
великих  дел,  я  сморщился  на  своем  кресле и  ждал,  когда же,  наконец,
закончится это представление.
     Я почему-то  думал о том,  как Ахмет  будет открывать  мой  капот, ведь
замок  там  тоже  сломан, и  нужно вначале  чем-то  смазать  защелку. Ключ в
скважину  на  левой  двери тоже не  вставляется,  на морозе  все детали  так
застывают,  что скоро вообще будет  невозможно  попасть внутрь  машины, если
старый  кусочек  металла, который я  так часто  небрежно ронял  на  асфальт,
наконец, обломится. А  запасного ключа у меня ведь  нет.  Как я тогда попаду
внутрь?  Я вспомнил, как однажды я  познакомился с взломщиком машин на улице
Дмитрия  Ульянова. Я остановился рядом  с телефонной будкой,  запер машину и
вышел  позвонить. Расстояние от машины  до будки было метров двадцать. Номер
был занят, я повесил трубку, оглянулся и увидел, как какой-то худой  мужчина
лет сорока  ковырял  ножиком в ручке  задней двери. Мимо спокойно  проходили
прохожие. Мужчина  даже  не  смотрел  по сторонам. Я хлопнул его  по плечу и
спросил:
     - Ты чего это тут делаешь?
     - А че, твоя тачка?
     - Да...
     - Ну, тогда извини...
     И мужик протянул  мне руку в знак  примирения. Ножик он держал в  левой
руке. Мне стало интересно.
     - Чего, угнать что-ли хотел?
     - Да не, ты че, я просто за сумкой.
     Вот я идиот, оставил на переднем сиденье сумку с документами.
     - А у меня бы сигнализация загудела.
     - Ну и черт с ней, я бы сумку взял и все.
     - А как машину открыть ножиком?
     И  тут на  моих глазах  умелец  засунул лезвие под ручку задней дверцы,
зацепил там за что-то и дверца отворилась. Вся операция заняла меньше десяти
секунд.
     -  Здорово!  - сказал я. Расстались  мы  с ним  почти  знакомыми, мужик
предлагал помощь ("если че надо, давай, сделаем"), а я с тех пор сколько сам
ни  пытался,  так  и  не  научился открывать свои двери без  ключей. Вот что
значит ловкость рук!...
     - Ну  как, ты согласился  на предложение Шурика? -  споросила меня  моя
баронесса  в перерыве  между частями  концерта. Музыканты тихо  подстраивали
скрипки и безмолвно переглядывались между  собой, разговаривая только губами
или бровями. Еще  секунда, все потянулись  к  дирижеру, и началась  "Осень".
Шурик громко высморкался и снова взялся за телефонную трубку.
     - Да что ты там ничего не слышишь, что это у тебя за телефон, давай мне
генерального, - заорал он, - а вы, ребята, чуть потише, - и он  махнул рукой
в сторону эстрады.
     Спиваков,  смущенно  улыбаясь,  оглянулся,  закивал  головой  и  руками
приглушил  звук оркестра.  Все-таки генеральный на проводе!  А  они могут  и
вообще прерваться, велика важность! Потом ведь могут и продолжить, а можно и
не продолжать.  Герцогиня, вся красная от стыда, смотрела в мраморный пол. Я
искал глазами выход. Наконец, после "Осени" я дернул свою подругу за руку, и
мы  тихо  вышли из  зала.  Миновав  корт, бассейн,  фонтаны  и  теплицу,  мы
очутились у лестницы. По дороге я успел сорвать ананас. Несколько  ступенек,
и вот мы снова у металлоискателя.  Охранник возвращает мне  ключи от машины,
берет трубку и спрашивает:
     - Можно выпускать?
     В ответ из трубки раздались крики и выстрелы.  Охранник схватил пулемет
и бросился вниз по лестнице на помощь шефу. Мы же благополучно вышли на волю
из  этого  райского  места. Холодный ветер  ударил в  грудь.  Я  вздохнул  с
облегчением. Слава  Богу, охранник  нас выпустил, а то ведь мог  бы  уложить
запросто!   Потом    бы    тихо    сложили   трупы    в    топку    немецкой
мини-теплоэлектростанции  "Крупп" (лишь  слегка  усовершенствованной  с 1941
года),  и  мы  вылетели бы в трубу, а пепел  использовался бы  на  подземных
плантациях,  увеличивая урожайность  фиников и киви в  1.7 раза.  А  что, вы
сомневаетесь? Человек-то теперь не очень дорого стоит, Мерседес и то дороже,
а  про квартиру и говорить  нечего.  И  действительно, если так  задуматься,
сколько  хорошей  жилплощади  занимают  всякие никому  не нужные старушки  и
алкаши! А важным, главным, солидным и основным людям некуда деться! И ведь у
них тоже  есть  друзья,  любовницы,  наследники и  проч.,  и  проч. Так что,
господа гуманисты, придется вам где-то строить  небольшой зоопарк для всяких
бесполезных  и лишних  людей, чтоб  хоть вы о  них  позаботились. Где-нибудь
по-дальше, на Севере или  в пустыне, только чтоб места этот зоопарк не очень
много занимал, и чтоб там все было по-проще, по-дешевле, грамм по 50 черного
хлеба в день  - и достаточно,  старушки ведь  мало кушают, а некоторые очень
даже располнели, можно было бы и похудеть немного.
     Вообще, нужно заметить, немцы  и наш великий друг всех  физкультурников
товарищ  Сталин  очень  правильно использовали  людские резервы, посмотрите,
какие великолепные высотные дома построили в нашей столице, давно уже ничего
подобного  у  нас  никто не строил, ведь  они теперь определяют силует всего
города! А  почитайте  народного нашего  товарища Максима  Горького  или  его
немецкого друга Фейхтвангера! Одно только название  чего  стоит - "Если враг
не сдается, его уничтожают", 1938 год.
     Мы пошли по замерзшей  дороге  в  сторону к брошеной машине. Вскоре она
показалась  на обочине.  Моя подруга  шла рядом и  стучала зубами.  Лишь  бы
аккумулятор не  подкачал!  Эта мысль, бывало, не давала  мне  уснуть зимними
ночами. Лежишь  иногда в постели,  согревшись наконец после холодного дня, и
думаешь - сколько градусов, интересно, будет к утру? Если небо без облаков и
видны звезды - тогда может быть градусов 10  мороза, масло  застыло, и  тока
для запуска не хватит. Один выход - снять аккумулятор (пятнадцать килограмм)
и переть его домой, в теплую кладовку, присоединять  к нему провода (минус -
к минусу, плюс  - к плюсу) и заряжать всю  ночь  слабым током  в один ампер.
Если,  конечно, зарядное  устройство не  перегреется и  не загорится. И  вот
лежишь  и думаешь  - загорится  или  нет, загорится или  нет.  Хорошо,  если
захочется под утро в туалет  - тогда можно проверить, перегревается или нет.
А если не захочется?
     Конечно,  некоторые  могут  позволить  себе новые аккумуляторы,  теплые
гаражи, исправные  зарядные устройства  или  даже  личных шоферов, но где же
взять на все это денег? Одно  спасение - если ночью  будет пасмурно, тогда к
утру  не так подморозит,  будет градуса четыре  мороза, а то  и  минус  два.
Хорошо, конечно, если будет ноль. Тогда мой аккумулятор уже снимать не надо,
и если правильно все делать, машина  может и завестись. Тут  уже  все должно
быть  доведено до автоматизма  -  подсос  вытянуть до упора,  нажать  педаль
сцепления,  нейтральная  передача,  но  педаль  топлива  ни в коем случае не
нажимать, и  -  включаешь  стартер на 10-15  секунд. Он крутится еле-еле,  и
машина  с  первого  раза  никогда  не  заводится.  Выключаешь стартер, даешь
аккумулятору отдохнуть  одну минуту,  потом снова  на  10  секунд  включаешь
стартер.  С  третей  попытки должно  получиться. Но и даже если  все делаешь
правильно, то все равно может ничего не получиться. Так что вся наша жизнь -
игра случая и еще кое-кого, не будем их всех перечислять.
     Новый ремень стоял на своем месте, мы  забрались внутрь холодного зверя
и  смогли  его все-таки запустить. Неужели теперь  нам  удастся добраться до
родной теплой квартиры?
     Дорога неслась по ледяному мартовскому лесу. Сугробы в этом году быстро
опустились,  воды  было полно,  но  ночью опять все замерзало, и сейчас, под
слабыми утренними  лучами  холодного  весеннего  солнца, снег и  лед  только
начинали таять, и голые березки - манекенщицы с прекрасными высокими  ногами
- отражались от зеркального пола, взгляд скользил  от  тонких  шпилек, узких
лодыжек через круглые колени все выше и выше, где чулок  заканчивался темной
узорчатой полоской, а  дальше  уже захватывало дух  и сияло  синее  небо, мы
мчались  сквозь лес этих  красоток, и  они демонстрировали нам все возможные
рисунки в черных и телесных тонах на белой замерзшей  шершавой  коже, шагая,
раскачиваясь и подходя вплотную  к окнам машины, стремительно разворачиваясь
и  убегая  вдаль  переодеться,  призывно  оглядываясь  перед  тем,  как  уже
окончательно и навсегда скрыться.
     И вот уже снова вечерний двор, а мы так  и не  смогли согреться  внутри
нашего   гремящего  зверя,   моя  подруга  всю   дорогу  молчала,  вспоминая
нуворишский  подземный рай. Ах да,  Людвиг Баварский тоже  любил  устраивать
концерты  Вагнера в гротах и слушал "Тангейзера",  сидя  в лодке в  середине
подземного озера, а вокруг него плавали белые лебеди.
     Я уже не удивлялся  тому, что прихожу домой  не  с любимой женой,  а  с
почти  незнакомой  подругой  с того света,  правда, все они потом становятся
одинаковыми, у всех ведь есть пиписка, как говаривала наша соседка тетя Рая,
только другими  словами и про мужчин. Я вспомнил, как тетя Рая  однажды ни с
того ни  с  сего  сообщила  мне,  когда я подвозил  ее  на  работу,  что она
занимается  спиритизмом  и  часто видела Пушкина ("веселый,  но  матершинник
страшный"), Достоевского ("противный  мужик"),  а  потом  к  ней  пришел  ее
дедушка, тоже покойник, и сказал, чтобы она больше туда не  ходила, а то это
плохо кончится, и что мертвые заберут ее к себе. Сын ее, кстати, тоже играет
в оркестре на трубе и часто  ездит за границу на гастроли, недавно опять был
в Америке, вот так.
     Мы поднимались  с  моей подругой  по лестнице, а потом  в лифте,  будто
делали  это  вместе лет двадцать. Она и вправду  была сильно похожа  на  мою
жену.  Да  и  вообще, все  ваши любимые  женщины  (а  для  девушек - любимые
мужчины)  будут  обязательно иметь  много общего.  Так  что  стоит  ли тогда
разводиться?
     Часто, возвращаясь с  женой из гостей или  после концерта, я предвкушал
те сладкие мгновенья, когда я, наконец,  закрою за  нами  дверь  и в пустоте
квартиры  (дети  сегодня  ночуют  у  бабушки),  совсем  одни,  мы,  наконец,
предадимся исступленному, жадному разврату. Я начинал медленно раздевать эту
незнакомку, с которой еще  утром мы стирали кучу белья  в  старой стиральной
машине "Эврика". Вначале разматывался длинный шарф, чуть покрытый инеем. Она
оглядывала  себя в зеркале, ведь  после вечера  важно знать, что ты во  всем
была неотразима, а я тем временем становился на колени и медленно развязывал
ее шнурки на высоких ботиночках, облегающие стройные крепкие ножки. Конечно,
этот  счастливый момент, когда  мне  позволялось развязывать  шнурки, слегка
лишь  касаясь ее  ножек,  этот момент готовился  обычно целый  день, а то  и
неделю, ведь  все предыдущее  должно сочетаться с возможностью подать в этот
момент  теплые домашние  тапочки, а  потом с  возможностью  вдруг скользнуть
вдоль чулок вверх и прижать  к себе эту девушку, крепко держа ее  за попу, и
при этом еще  сразу поцеловать  ее  в губы.  А  то, как иногда  бывает -  то
репетиции, то  конференции, то менструации...  Поцеловать ее в  губы.  Прямо
скажем, не  всякая незнакомка согласится на такое обхождение,  и тут я вдруг
подумал, что приятнее всего  так делать с любимой  девушкой, про  которую ты
все знаешь с начала и до конца уже лет десять.
     Вот так-то,  господа изменники, если у вас есть  любимая жена, и  вдруг
под руку попалось что-то чужое, это может быть  вам совсем не так радостно и
приятно, особенно в родной квартире.
     Моя новая  подруга посмотрела на  меня  пристально,  пока я  искал себе
тапки (вечно их куда-нибудь засунут), а потом вдруг сразу прошла в кладовку,
хлопнула дверью, и вот ее туфельки уже застучали по  металлической лестнице,
еще недавно обнаруженной  мной в знакомом, казалось  бы, до боли, месте. Я в
нерешительности замер, потом подошел к кладовке и крикнул вниз:
     - Эй, куда ты?
     - Ставь чайник, я скоро  вернусь, - и  ее  шаги растворились далеко под
землей.





     Прошло полчаса, час, чайник успел выкипеть, но она все не возвращалась.
Обиделась! Конечно,  не так-то легко быть хозяйкой в чужом доме, особенно на
кухне и в постели.  Но ничего,  потом все образуется,  подумал  я,  хотя мой
нынешний  образ жизни и  вся обстановка как-то не  вязались с  моей  прежней
нормальной жизнью. А что бы вы делали на моем месте, да еще когда в квартире
так холодно и почти не топят?
     Но я знаю, что делать! Убедившись, что подруга сразу не пришла, что уже
поздно, что в голове полный бардак, я направился в ванну. Вот о чем я мог бы
написать роман, так это о горячей ванне. Мечта поэта!
     Захожу в ванну, затыкаю пробкой слив и включаю горячую воду. Вокруг еще
по-прежнему холодно,  и  ледяной кафель  обжигает  босые  ноги.  Я уже успел
скинуть тапки  и  носки. Затем я судорожно  стягиваю узкие  джинсы,  которые
обычно застревают  на  носках. Поэтому  перед джинсами лучше  всегда вначале
снять  тапки,  а потом  носки.  Все эти детали необыкновенно важны  в жизни,
поэтому я  никак  не могу обойтись без  них.  Ну действительно,  представьте
себе,  вы  забыли  снять носки, начинаете  снимать  джинсы, а  тут  зазвонил
телефон! Или вы пытаетесь раздеть свою даму, чайник уже свистит, а ее джинсы
застряли  на  проклятых носках, и она  совершенно не может  свободно двигать
ногами. А  ведь это совершенно необходимо, что понимает любой здравомыслящий
человек. Продолжаю про ванну.
     Ноги и руки совершенно синие и прямо ребристые от мурашек.  Горячий пар
заполняет  дно  белого  ложа.  Самое  приятное   -  это,  конечно,  ощущение
контраста,  ведь  только  ощущение  противоположностей  может   дать  полное
наслаждение моментом. На улице пусть минус пять, а еще лучше, минус двадцать
пять, и после улицы все тело должно задубеть, а пальцы просто не шевелятся и
не чувствуют пуговиц и молнии.
     Я осторожно опускаю правую ногу  в горячий пар. Несколько секунд ничего
не  чувствую,  а потом  сразу  вскрикиваю  от  ожога. Надо все-таки  открыть
холодный  кран  на  пол-оборота.  Сажусь  на  край ванны,  которая еще очень
холодна и не успела еще прогреться,  и жду, пока  ноги привыкнут к  кипятку.
Скоро пятки становится горячими как кипяток,  а голова и руки еще  синие  от
мороза, и  по  всему телу бегают  волны тепла и холода,  сталкиваясь друг  с
другом, проходя до конца тела  и обратно. Теперь главное -  постараться лечь
на  дно.  Держась руками за  края ванны, как за брусья, я  пытаюсь коснуться
попой поверхности воды,  и тут же выскакиваю наружу - ощущение, будто присел
на  сковородку.  Вот где  она, святая инквизиция! Но все-таки и  попа вскоре
привыкает. Медленно сгибая руки, я, наконец, сажусь на дно.  Можно перевести
дух, а уши еще щипет от жгучего холода, на улице ведь было двадцать градусов
мороза!
     Воды  набралось  пока  еще только до коленных  чашечек.  Не буду  долго
рассказывать, как мне удалось в тот день лечь на дно ванны. Скажу прямо, это
было   не  легко.   Вскоре  температура  поверхности   тела  сравнивается  с
температурой воды,  но внутри еще по-прежнему остается холодное ядро. Теперь
уже  теплые волны  гуляют не снизу вверх, а наружу и внутрь. К этому чувству
примешивается ощущение начинающейся невесомости, ведь в воде тело становится
легче. Неплохо в этот момент вспомнить закон Архимеда. С помощью ванны легко
можно  измерить такую сложную величину, как  объем  вашего  тела.  Мой объем
оказался равным примерно  0.07  кубического метра. Хотя, конечно, проще  его
определить, зная вес вашего тела и удельный вес воды.
     Я закрываю глаза и  погружаюсь  в  воду с ушами. Струя из крана с такой
силой лупит по  поверхности, что кажется, будто в соседней  комнате работает
отбойный молоток. А  на улице пусть бушует  вьюга.  И вот я  уже представляю
себя в волнах Черного моря, будто я нырняю  за крабами  в маске с трубкой. В
ушах  немного  звенит,  и  мотор катера, отходящего  на  Ланжерон,  работает
близко-близко.  Водоросли  и трава  медленно  колышатся,  по  дну  пробегают
солнечные волны, и между  камней я нахожу  маленького краба, который убегает
боком  в маленькую пещеру.  Мимо проплывает жгучая медуза, и я  еле  успеваю
увернуться  от  ее  прозрачных ядовитых щупалец.  Воздух  кончается, и  пора
выныривать. Поднявшись вверх, как  поплавок, я  с силой выдыхаю в  трубку, и
фонтан  воды подымается  среди зеленых волн  почти  на  метр.  Кстати, ласты
всегда мне мешали двигаться, и  я обходился  без  них. Отдышавшись несколько
минут, я набираю по-больше воздуху и ныряю снова на дно. Воды  в  ванне  уже
совсем много, и она почти достает до верхнего сливного отверстия. Краб забыл
про меня и вылез  целиком из-под камня. Я хватаю его и вдруг сквозь бурление
катера, отходящего на Ланжерон, слышу непонятный звонок.
     Я  вынырнул на поверхность и открыл глаза. Звонок повторился. Вот черт,
кто  это  приперся  в  такой  неподходящий  момент! Неужели  тете Рае  опять
приспичило смерить  давление? Я выключил воду  и встал в ванне, чтобы вода с
меня  немного стекла.  Звонок  настойчиво  повторялся. Обмотав  вокруг пояса
полотенце, я зашлепал по ледяному полу к двери.
     - Кто там? - я уставился в глазок, ожидая увидеть тетю Раю.
     -  Откройте, милиция! - за дверью стояли два милиционера в бронежилетах
и с автоматами.
     "Неужели  опять  не  сработала  сигнализация?"  -  подумал  я.  С  этой
сигнализацией сплошное  беспокойство. То скорее ее надо  ставить, то быстрее
снимать, а она еще по нескольку раз в месяц не срабатывает, приезжает наряд,
потом  плати  деньги за ложный вызов.  Может, плюнуть  и  отказаться от этой
охраны? Воровать-то особенно нечего...
     - Подождите минуту, сейчас открою, - отвечаю я и бегу натягивать джинсы
на  мокрое тело. В ванне так тепло, хорошо, а  в коридоре сквозняк и еще эти
морозные  милиционеры  с  автоматами. Надо еще паспорт  найти, а то они  без
паспорта не успокоятся. Паспорт был в кармане куртки.
     - Проходите пожалуйста, опять  сигнализация  не сработала?  -  виновато
спросил я, стуча зубами от  холода. Так  ведь можно и простудиться. - Что-то
вы на этот раз поздно приехали,  прошло уже, наверное, часа полтора,  как  я
дома.
     Милиционер молча рассматривал мой паспорт, потом сказал второму:
     - Ну, Коль, зови Романова. Этот действительно  здесь не прописан. А вы,
гражданин, что тут делаете  в чужой квартире? -  и  он стал постукивать моим
паспортом  по своей  ладони. Действительно, в  этой  квартире я не прописан,
поскольку  живу у жены,  но и жена тут  тоже  не прописана, она прописана  в
другой квартире, на Сретенке,  а  мы  с ней живем здесь  в квартире тетки ее
первого мужа, которая со Сретенки сюда переселяться не хочет. Жалко все-таки
старушку  -  привыкла к  старому месту. Все это в  двух  словах я  попытался
объяснить милиционеру.  Он  недоверчиво посмотрел на мою прописку. Я  должен
был сейчас быть на улице Тухачевского.
     - Коль, ну где  там твой Романов, зови его сюда, а то тут какой-то бомж
выступает.
     Какой  еще  Романов,  подумал я, лучше  бы нашли мою  жену.  Наконец, я
услышал звук открывающейся  наружней двери, и  в коридор вразвалку вошел ...
мой  подземный двойник. Вот это номер! Значит, им просто нужна  была моя, то
есть, не моя, но моей родственницы, квартира! И ничего им не скажешь! А куда
же они дели бедную старушку?
     На двойнике был  расстегнутый  плащ,  дорогой  костюм-тройка,  галстук,
пышные  усы (когда он  их  успел отрастить,  или  просто  наклеил)  и  запах
одеколона. Он мельком глянул на меня, потом обратился к главному милиционеру
и стал с благодарностью трясти его руку.
     - Спасибо вам, дорогой товарищ майор (майор был на самом деле капитан),
я вам  так благодарен,  а  то  вы представляете мои чувства -  поднимаюсь по
своей  родной лестнице в свою родную квартиру, и  вижу там -  горит свет,  в
ванне  льется  вода, и какой-то тип  с  закрытыми  глазами  лежит под водой,
пускает пузыри и мычит что-то!
     - Не  волнуйтесь, господин Романов, ваши  документы в порядке, вы  ведь
здесь прописаны, а этого придурка мы сейчас заберем с собой.
     Второй милиционер пересчитывал пачку денег. Усатый двойник посмотрел на
меня с  усмешкой.  Как я попался, как  я попался! И когда это он успел здесь
прописаться,  ведь  еще дня  три  назад он  был на  Ваганьковском  кладбище!
Видимо, у них  везде свои люди. Теперь я  понимаю, почему  здесь  не было ни
жены,  ни мебели,  этот  гад  уже  скоро  привезет  все  свое,  или  вначале
переломает все стены и построит себе новые.
     -  Давай, друг, вытирайся,  и  пошли,  - милиционер  шагнул  в  большую
комнату  и  принялся  изучать   голые  стены  и  потолки.  Второй  продолжал
пересчитывать  деньги. С мокрой головой на такой холод! Вот гады! Я  кое-как
вытерся  и  оделся.   Паспорт  по-прежнему  оставался  у  "майора".  И   вот
торжественный  момент  -  в  сопровождении  двух конвоиров  я  спускаюсь  по
лестнице. Рядом  с  милицейским  газиком дымился  теплыми  выхлопными газами
черный "Мерседес" Романова с шофером. Двойник смотрел на  меня  из окна и на
прощание помахал ручкой. Хлопнула дверца, и газик запердел к участку. Ну я и
влип!
     На улицах было уже совсем темно. Коля, наверное, нарочно выбирал дорогу
без фонарей и встречных машин. Газик подскакивал на каждой яме как козлик, и
хлюпающий звук  его пробитого  глушителя долбил  окружающие дома,  в которых
даже не светились окна.  Через  полчаса езды по таким местам меня затошнило.
Наконец  нам  попалась одна  встречная  машина.  Ее фары  осветили лица моих
конвоиров, и вдруг в майоре я  узнал кладбищенского  сторожа, только на этот
раз он был гладко выбрит и коротко подстрижен. Я вспомнил, что видел его уже
в подземном ресторане, на ипподроме и на даче. И вот теперь он выгоняет меня
из моей квартиры да еще везет в участок!
     - Если бы не твоя подружка, мы  бы  давно пустили  тебе кровь,  - вдруг
сказал он ни с того ни с сего. - Господин Романов, твой дальний родственник,
велел тебя кончить как бомжа, и труп выкинуть в мусорный бак. Так что ты ему
больше  не  показывайся. Паспорт  мы у  тебя забираем.  Скажи спасибо  твоей
подружке, что остался цел. Тормозни-ка, Коль.
     Архип  вылез  из  газика,  вытащил меня за шиворот  и швырнул  в грязь.
Кругом  была  кромешная  темень,  газик фары  не  включал.  Я услышал щелчок
предохранителя, приближающиеся шаги  майора, и  решил, что теперь-то он меня
пристрелит  как  собаку. И  что  сказать  в свое  оправдание? Что  господину
Романову я  не буду мешать  в  его  новой  поверхностной жизни?  Что обижать
бедных  нехорошо? Что убийц ждет наказание на том свете? Но ведь они уже там
бывали ... Архип схватил меня за мокрые волосы  и приставил пистолет к моему
виску.
     - Считай до трех,  легче будет! - крикнул он в мое левое ухо. Раз. Два.
Три.  Последнее, что  я  услышал, был  звук пробитого  глушителя  их старого
газика. Так меня убили второй раз...
     И вот я лежу на помойке  с простреленным  черепом и мокрыми волосами, и
снова  пытаюсь набрать  по-больше воздуха и достать  краба  из-под  большого
подводного  камня.  Надо  же  все-таки  досмотреть  этот  чудесный сон,  так
прекрасно начавшийся в горячей  ванне, и так гнусно прерванный придурками из
охраны.
     Волны  становятся больше -  днем ветер  сильнее,  и вода  уже не  такая
прозрачная. Я опускаюсь все ниже и ниже  ко дну и уже почти на  ощупь хватаю
это  ужасное  животное.  Краб шевелится и  норовит  захватить меня  клешней.
Теперь  скорее на поверхность, и к берегу. Слава Богу, я догадался захватить
с  собой  небольшой целлофановый  мешочек, куда теперь отправляется  морской
зверь.  До  берега я доплываю вполне  благополучно, если  не  считать темных
кругов перед глазами от недостатка кислорода и тошноты от долгого качания на
волнах. Краб  затих в пакете  и готовится  к  самому  худшему. Чтобы  он  не
убежал,  я  сажаю его  в  небольшую  стеклянную  банку  с  морской  водой  и
водорослями. Пусть отдохнет.
     Мне тоже  надо отдохнуть и согреться. Оставив банку с крабом в тенечке,
я  ложусь  на  раскаленный  песок  и блаженно закрываю  глаза. Господи,  как
хорошо!  Солнце  горячими  руками   ласкает  все  тело,  ну  прямо  какой-то
эротический  массаж, и сразу хочется есть.  После купания всегда  появляется
зверский  аппетит. Подсохнув и обогревшись, я подымаюсь с песка, стряхиваю с
себя отпечатки пляжа и иду к нашему домику. Там, на тенистой веранде, увитой
виноградными лозами  с  еще  зелеными  ягодами,  уже накрыт  стол с  простой
клеенкой. Мы садимся обедать все  голые,  только в плавках и купальниках,  и
воздух  такой теплый и соленый,  что одеваться  дальше совсем невозможно.  А
наша  скромная  еда  вкуснее, чем в любом парижском  ресторане. Это багряные
сладкие одесские помидоры, по размерам  приближающиеся к  небольшому арбузу,
крупная соль, хрустящая на зубах, большой круглый хлеб, пусть даже черствый,
на море это абсолютно неважно, и еще, может быть, вареная молодая картошечка
с укропчиком. Мы едим все это руками, помидорные  сок брызгает в мою подругу
и стекает по ее плечу, смешиваясь с потом и морской солью. И еще для остроты
обязательно добавьте несколько долек крепкого молодого чеснока. И чем запить
все  это  счастье?  Дети запивают  обед холодным лимонадом, который  грустно
лежал перед этим по пояс в песке, омываемый зелеными  волнами,  а  взрослые,
конечно, пьют легкое красное вино из запотевших стаканов.
     Такие  вот   картины   возникают  в  пробитых  башках  молодых  бомжей,
валяющихся на московских помойках.







     Наступило  утро,  и  мусорщик  чуть  не  задавил  меня  своей  машиной.
Остановившись всего  в нескольких сантиметрах от моей головы, он выскочил из
машины  и  толкнул  меня носком  сапога. Я  очнулся.  Все-таки  опять  жизнь
победила смерть! Майор лишь пальнул в воздух  рядом с моим ухом, и я потерял
сознание от страха. Левое ухо до сих пор было заложено. Такое  бывает,  если
слишком  много ныряешь  на  глубину.  Мокрые  волосы заледенели и  покрылись
инеем. Грязь,  раскисшая  вечером,  за  ночь  замерзла,  и штаны  стали  как
брезентовые. Мусорщик грязно выругался и оттащил  меня в сторону от помойки.
Ему надо было подъехать ближе, чтобы достать до баков подъемником.
     Как быстро я, однако, превратился в бомжа! Еще позавчера, выглядывая из
окна  своей  квартиры, я  с  жалостью замечал  нищих, роящихся в помойке.  А
теперь у меня тоже нет ничего - ни семьи, ни кола, ни двора, ни паспорта, ни
работы.  Прямо Диоген какой-то. Стоило ради  этого спускаться под землю! Вот
тебе,  идиот, и  задание Ваганьковского  клуба! Вот тебе  и ночные скачки, и
дачки с покойничками!  Теперь я легко могу начать новую  жизнь, и даже ясно,
какую. Лучше бы уж  соглашался служить у Чинарика, лучше бы пошел бы рабочим
на соседнюю стройку, или дворником на  ту же  помойку! А  кто  теперь ты без
паспорта! Даже на своей машине не сможешь ездить! Кстати, а где права? Я сел
и стал лихорадочно ощупывать карманы. Господи, права остались! Значит, я еще
жив, я еще человек, а не бомж! Ура, я подпрыгнул от радости и даже  забыл на
минуту о холоде. Конечно, рассуждал  я, не может  ведь Он так сразу оставить
меня без всякой надежды, без единой соломинки.
     Мусорщик уехал, закидав меня рваной бумагой с объедками. Ледяной  ветер
стал  поддувать  под меня колючую снежную  крупу.  Надо  срочно согреться! Я
поднялся на ноги  и  постепенно  стал приходить  в  себя. Штаны  захрустели.
Попрыгав на месте, как пленный немец под Сталинградом, я решил вначале найти
какой-нибудь  подъезд с горячей  батареей. Кругом были  какие-то бесконечные
заборы,  покрытые  черным  снегом  обочины,  помойки  и  старые  гаражи.  До
ближайшего дома пришлось  идти целых полчаса. В этом районе я еще не разу не
был.  Такое  чувство, что  это не  Москва, а  какой-то  серый провинциальный
город. По дороге я  прихватил пустую коробку из-под телевизора "Сони", чтобы
в  подъезде постелить  картон  под  себя. Коробка была  еще теплая,  видимо,
хозяин выкинул ее всего несколько минут назад. Я часто  видел такие картонки
на лестницах у батарей и раньше думал, что на них ночуют бездомные кошки или
собаки. Нет, это просто следы бомжей.
     Забравшись  в  ближайший подъезд, я  попытался подняться по-выше, чтобы
меня  по-меньше  беспокоили  жильцы, но вдруг  в середине подъема  открылась
дверь, и на меня бросилась  огромная овчарка -  видимо, хозяин решил вывести
ее пописать. Хорошо, что он успел надеть  на нее поводок, я то бы она  сразу
откусила  бы у меня  кусок ноги. Придерживая  ласкового зверя на расстоянии,
мужчина оглядел  меня  с  головы до ног,  затем  посмотрел на коробку, сразу
сообразил, что я решил тут прилечь, и сказал:
     - А ну, уе.... быстро отсюда!
     Добрый человек! Он крепко держал поводок,  и я быстро побежал к выходу.
Как нежно я  люблю  собаководов! Смотришь,  бывало,  на  старушку с Моськой,
которая  надрывается от тонкого лая, и  думаешь,  какая все-таки благородная
женщина, старой закалки, что держит такого  зверя на  привязи! И еще ласково
так говорит, улыбаясь:
     - Ну  что вы, не бойтесь, проходите мимо, она же совсем  не кусается, -
как будто на ее Моське это написано.
     А как  приятно  смотреть  на  хозяина,  который  вывел,  наконец,  свое
сокровище на улицу перед окнами, и стоит, заботливо ожидая, пока оно наложит
аппетитную дымящуюся горку, да еще приговаривает:
     - Вот молодец, вот умница, какой умный  пес, что наклал здесь,  а не на
диван в гостиной!
     И сразу тоже хочется порадоваться за чистоплотного домоседа. А говорят,
собачья еда  в банках - мировой закусон! Вы еще не пробовали? Зря, батенька,
зря! Зачем только ее дают собакам,  лучше бы  раздавали пенсионерам  ... Вон
тот дядя уже  с  утра принял, закусил собачими  консервами, и  - в  отличной
форме.  Я  вошел в другой  подъезд,  там по лестнице  мчались трое детишек и
кричали  "Ура!".  Было  семь  тридцать  утра,  до  начала  занятий  в  школе
оставалось еще много времени, но детки радостно спешат на уроки.
     - Опять этот вонючий бомж приперся, - донеслось мне вслед.
     - А я  одного побрызгал  "Дихлофосом", когда он спал, попал ему прямо в
рот, и он к нам в подъезд больше уже не приходил, - сказал другой мальчик.
     Вот  умные детки растут, и какие добрые! До открытия булочной  осталось
полчаса, я решил погреться пока здесь, а потом пойти позавтракать хлебом.  В
этом подъезде было не очень холодно, хотя батареи на лестницу и не выходили.
Я добрался почти до самого верха, там должно  было  быть  теплее,  но особой
разницы я не почувствовал. Штаны, видимо, частично подсохли на ветру. Что ж,
давно  я готовился к такой  жизни,  приглядывался к бомжам, и вот,  наконец,
"мечта" моя свершилась.
     Как быстро и  безболезненно  это  случилось! Что толку  сейчас  звонить
друзьям! Уже  лет  пять я ни  с кем не общался, у  каждого свои дела,  дети,
работа, а я тут к ним нагряну, да еще в таком виде, нет, так  не  годится, и
так  поступать  мне совсем неудобно. Родственники остались только в Одессе и
Горьком, туда  так просто не доедешь, особенно без  паспорта. Жена с детьми,
видимо, решила жить с новым любовником,  а  чтоб я  не  приставал, быстро  -
"оформление в течение часа" - продала квартиру, и  след ее простыл. И кому я
еще нужен? Подземная герцогиня спустилась вниз, даже чаю не захотела со мной
пить,  так что остался я голый  и босый  один на всем свете. Уже  без десяти
восемь, булочная скоро откроется. Надо пойти на поиски хлеба,  авось там мне
подадут "Христаради".
     До булочной пришлось пилить почти целый час, удобно  у  нас все-таки  в
городе все устроено. Идиот!  Я думал, что с утра мне в  булочной подадут  на
хлеб,  но не тут-то было! У всех  утром настроение плохое, хочется спать, да
еще  в такой  холод  и ветер. Объяснять мою историю  было  глупо,  других  я
придумать не  успел, и от хлебосольных  москвичей я получал в лучшем  случае
советы  типа  "Работать надо идти",  "Такой  молодой,  а уже  пьяница", "Иди
проспись". Наконец, какая-то  бабуля дала мне  на четвертинку  черного, и  я
испытал необыкновенное счастье,  вонзившись зубами  в мякоть своего любимого
бородинского. Как мало все-таки человеку надо! Давно мне не было так вкусно!
Мысли  забегали  быстрее, уже  захотелось двигаться  и  немного согреться. В
подъезде  особенно не согреешься, да и опасно -  кругом  собаки и школьники.
Вот старые бомжи любят греться в  метро и на вокзалах. Поеду и я куда-нибудь
развеюсь! На метро мне подала приличная тетя, видимо, спешившая на  работу в
министерство. Я прикинулся рассеянным студентом, забывшим дома кошелек.
     И вот уже я втиснулся в забитый народом вагон метро  и начал потихоньку
оттаивать.  Вскоре  подо   мной   образовалась   небольшая  лужица.  Публика
недовольно морщила нос. Пришлось  перейти  в другой  вагон.  Сперва я  решил
погонять по кольцу  - интересно,  сколько  оборотов делает  один поезд? Часа
через два я определил, что один  состав делает в среднем  десять оборотов, а
потом высаживает всех пассажиров и идет в депо. Штаны уже почти все высохли,
и даже не сильно  порвались по дороге, но под  влажной курткой совсем ничего
не было, даже шарфа, и вид  был, прямо  скажем,  не авантажный. Про  шапку и
перчатки и говорить нечего - их просто не было. Примерно  к часу дня я  весь
высох, прогрелся и захотел есть. В булочных  сейчас как раз перерыв на обед,
и  идти туда рано. Я сделал еще три круга и решил выйти на "Красной Пресне".
Где тут по-близости можно было бы купить хлеба? В высотном доме есть хлебный
отдел, но там слишком  приличное место,  и  вряд ли удастся разжалобить  там
кого-нибудь. Кажется,  за углом, если пройти мимо  кинотеатра  "Пламя", есть
маленькая булочная, туда я и направился.
     На этот раз мне повезло. Навстречу мне  попались студентки, я  тоже мог
еще  прикинуться  студентом, и  они  одарили меня  деньгами на  целый батон.
Хорошо все-таки, что я еще  не стал совсем старым и грязным бомжом, тогда бы
они мне ничего бы не  дали. А тут я даже соврал,  что  мне  давно не платили
стипендию.  Наверное,  у  них  были  богатые  родители.  Говорят,  некоторые
студентки ходят на дискотеки, где за вход надо платить 120 долларов. Ах нет,
я спутал,  девушек вроде пускают бесплатно. На такие  деньги некоторые семьи
живут два месяца, а то и больше. А  тут захотела потанцевать, развлечься - и
за пару часов не глядя проплясываешь хлеб для толпы бедняков.
     Нет все-таки  справедливости  на свете!  Я шел по улице 1905  года, жуя
батон, купленный на милостыню, но мысли о девушках и революции не давали мне
покоя. Что для  них значит  этот батон?  Да  ничего,  мелочь,  пустяк,  одна
пуговица с дубленки. А я вот иду, и ем эту пуговицу, и больше  ничего у меня
нет,  и в животе  становится полнее. Хорошо, что  в холод пить не хочется, и
вязкая  мякоть  боком,  без  посторонней  помощи протискивается вдоль  моего
пищевода.  Но чувства  благодарности к  этим  девушкам у  меня  не возникло.
Скорее  наоборот,  эта  милостыня,  эта  подачка,  пусть  даже  шутка,  лишь
показала, на  каком расстоянии мы находимся друг от друга. Вполне  возможно,
что отец этой студентки и выкинул меня из квартиры,  чтобы вселить туда свое
чадо.
     Жертвы   революции  1905  года,  и  другие  жертвы  оказались  все-таки
напрасны!  Мимо проскакал  чугунный  жандарм, похожий  на  моего  майора, за
лошадь  цеплялась тоже чугунная баба, работница "Трехгорной Мануфактуры".  Я
бы тоже сейчас кинул в жандарма кусок кирпича и встал бы потом на баррикаду.
Ведь когда холодно  и хочется есть, сразу видно, кто во всем виноват.  После
батона я решил немного  согреться и  посидеть, подумать  о  своем  печальном
будущем.  На  Грузинском  валу,  точнее,  во  дворе,  я отыскал подъезд  без
домофона и с батареями, и уселся на картон, постеленный предыдущим борцом за
свободу  пролетариата. Было  уже часа четыре, на улице  еще светило  солнце,
нагревшее воздух градусов  до пяти  тепла,  повсюду с  крыш капала вода, мои
ноги опять промокли, и денег на  ужин в ресторане "Ганг"  при свечах не было
абсолютно никаких. Захотелось запеть про враждебные вихри....
     Где-то тут рядом есть студенческое общежитие, что, если проникнуть туда
на  ночь? Скоро  ведь  уже  будет  темно,  опять  собаки пойдут  гулять, и в
подъезде  ночевать  совсем не хочется.  Тем  более можно  сделать вид, что я
только спустился  за хлебом, и не захватил с  собой студенческого  билета. А
общежитие тут, кажется, консерватории, или Гнесинского института, и  я смогу
даже  при  случае  что-нибудь  сыграть,  если  придется.  Хотя  давно  я  не
разыгрывался  всерьез,  только  вот  тогда,  в  Ваганьковском  клубе,  успел
посидеть  за  роялем  часа два. Публика  в музыкальном  общежитии должа быть
все-таки приличная, не то, что на вокзале.
     Я довольно быстро добрался до Малой Грузинской. Студенты шли с занятий,
кто со скрипкой, кто с контрабасом, кто с флейтой. Хорошо,  что сейчас  мимо
вахтера проходит много народу,  и ко мне не прицепятся. Если что, скажу, что
я с фортепианного факультета, вышел за спичками. Вахтерша, седая старушка  в
очках, читала газету "Культура". Надо же быть в курсе культурных  новостей и
событий! Я сделал вид, что  живу здесь уже лет десять, и,  не  оборачиваясь,
прошел  сразу  к  лестнице  и  стал   подниматься  вверх.  Хорошо  бы  найти
какой-нибудь  чулан  со  старыми матрасами, или кладовку с бельем.  Вряд  ли
здесь есть другие незанятые комнаты. Там можно  спрятаться по крайней  мере,
до прихода кладовщицы. Народу  в коридорах было  немного.  На меня  никто не
обращал внимания. Вот бы  попасть еще на  какую-нибудь вечеринку с  едой!  Я
снова представил себя в шапке-невидимке.
     Поднимаясь  по  лестнице, я вдруг заметил впереди себя  идущие стройные
ножки, дивно расширяющиеся кверху. На повороте девушка обернулась, и я узнал
в ней одну из тех двух студенток, которые подали мне на хлеб.
     -  Так вы, оказывается, тоже тут живете?  - сверкнув глазками, спросила
она,  продолжая  подыматься  по  лестнице, крутя попочкой,  обтянутой  узким
платьем.
     От неожиданности  я  растерялся и сказал  "Да". Мы  поравнялись и стали
подыматься вместе. Некоторе время прошло в молчании.  Лестница была довольно
широкая.
     - Кстати, а вы, случайно, не играли вторую сонату Бетховена для скрипки
и фортепиано?
     - Играл года два назад, - соврал я.
     - Моя  подруга с фортепианного факультета пошла к бабушке, а мне ужасно
нужно разучить эту дурацкую сонату к завтрашнему дню.
     - Я могу попробовать, - мое сердце забилось в груди.
     На пятом  этаже  мы свернули в темный  коридор,  девушка отперла дверь,
включила  свет и  впустила меня  в комнату,  где были  лишь две  застеленные
серыми покрывалами пружинные кровати, тумбочка, два стула, пианино и стол. Я
молчал, боясь что-нибудь испортить. При свете я разглядел  ее синее платье с
воротником  и рукавами на пуговичках, похожее  на старую школьную форму. Она
выглядела  лет  на  девятнадцать,  под  платьем,  видимо,  ничего  не  было,
поскольку  ее грудь при  каждом шаге колебалась и совершала  самостоятельные
волнующие  движения,  упирающиеся в непреодолимую, но мягкую  преграду.  Мне
сразу захотелось  помыть  руки. Нельзя  же  дотрагиваться  грязью  до чистых
клавиш.
     Она  дала мне мыло в пластмассовой голубой мыльнице, и я с наслаждением
подставил руки  под  горячую воду.  Хорошо,  что  в  это  время  ее  еще  не
отключают! А  то у  нас как-то отключили горячую воду в  январе,  и это было
ужасно. Да еще пришли  гости,  была куча грязной жирной посуды,  и я мыл  ее
часов до трех ночи. В коридоре мне, слава Богу, никто не встретился. А то бы
потом  ее замучили - кто у тебя такой был, да где ты такого нашла, да что вы
с ним делали  и т.д. Хорошо бы, конечно, поесть что-нибудь. Но  впереди пока
была только духовная пища.
     Я  вернулся  в  ее комнату. Она достала из-за  занавески  металлический
пюпитр и  начала его  медленно раздвигать. Я  сел на  стул  и залюбовался ее
движениями.  В стопке нот она  нашла своего  Бетховена, раскрыла на странице
143 и  поставила  ноты  на пюпитр.  Страницы  сразу  перевернулись. Пришлось
зажать их специальными скрепками. Потом она нашла ноты для  аккомпанимента и
поставила их на пианино.
     - Может, все-таки снимете вашу куртку? - спросила она, раскрывая футляр
скрипки.
     - У меня под курткой ничего нет, я только выбежал на улицу на минуту, и
ничего больше не одел, - ответил я честно.
     - Как же можно играть Бетховена в таком виде? - тихо спросила она.
     -  А что,  вон  в  Париже целые симфонические  оркестры  выступают  без
штанов, и ничего,  публика счастлива. Может, мне  завернуться в простыню?  -
нагло спросил я. Она засмеялась.
     - Будет неудобно переворачивать страницы.
     - Я сниму ее, только по-позже, - я совсем обнаглел.
     - Когда это по-позже? - не поняла она.
     - Когда вы снимете ваши черные туфельки.
     - Это почему же?
     - Потому что черные туфельки не будут сочетаться с голым телом.
     - Это как сказать.
     Вот вам и второй курс музыкального училища!
     -  А  вы  давно  играете эту  вещь? -  я  решил  сменить опасную тему и
пододвинулся ближе к пианино.
     - Да нет, дня три всего, но ничего не получается.
     - Может быть, лучше попить вначале чайку? - внутри у меня давно уже все
сжалось от голода.
     - Нет, давайте начнем с первой части.
     Она достала из  футляра завернутое в синюю ткань крепкое тело скрипки и
открыла  ее.  Я  посмотрел в  ноты. Что может  ощутить  человек, первый  раз
открывающий  это  произведение?  Конечно,  будь  у  меня  опыт  училища  или
Консерватории,  я   бы  особенно  не   колебался.  Но  девушка  была  совсем
молоденькая и упорно смотрела вперед, надувая щеки и  хмуря  лоб. Надо  было
сразу  снять  куртку. Я  попробовал  дотронуться  до  первых  нот  и  сыграл
несколько тактов. Видимо,  это был облегченный вариант. Она проследовала  за
мной и мы довольно успешно продвинулись на несколько страниц.
     Чайник  на подоконнике к  этому времени уже вскипел,  и  пар  из носика
растапливал  оконный  узор,  наброшенный   последним   легким  морозцем.  Мы
прервались и сели пить чай.
     Она все время опускала глаза вниз, и я не понимал, что происходит и как
нужно себя вести.
     - А где же ваша соседка по комнате? - спросил, наконец, я.
     - Она уехала  домой на  неделю. Приедет в понедельник. Давайте поиграем
еще часок, а то вторая часть у меня совсем не получается.
     Мы  стали  играть, и  скоро я  забыл  про  все на свете. Чудное  Адажио
извивалось  и  скользило  вдоль  скрипичного  силуэта,  и  Бетховен  казался
восточным фокусником, гипнотизирующим змею. Под конец  я  сильно утомился  и
захотел спать. Хорошо все-таки,  что в  детстве я  занимался музыкой! Первый
день моего житья без квартиры заканчивался не так плохо, как  могло быть. Но
девушка  может  не понять, что мне негде спать, а  ночевать в  ее комнате не
очень  удобно.  Хотя,   если  подумать,  пропадает  целая  кровать,  хотя  и
пружинная!  Неожиданно  в  комнате  погас  свет.  Как  на  зло  темные  силы
подталкивали меня к пропасти, но я продолжал сопротивляться.
     -  Опять пробки  перегорели!  Придется зажигать  свечи.  Все  глаза тут
испортишь, - она открыла  наощупь тумбочку и зажгла  два огарка. Но мне  так
играть  было  приятнее,  иногда я  специально играл  в  детстве при  свечах,
воображая, что нахожусь в восемнадцатом веке. Жалко, что на концертах теперь
играют с электричеством. Со  свечками  совсем  другое  впечатление.  Клавиши
становятся черно-желтыми, нотные страницы озаряются мерцающим  светом, и  мы
переносимся совсем в другие времена.
     Мы  поиграли  так  еще часа  два. Третья  часть,  Аллегро,  была  самая
трудная.  Я врал и спотыкался  на  каждом  шагу. Но для нее это  было не так
важно, ведь своя партия шла у нее хорошо. Как все- таки замечательно, что не
все люди думают о хлебе, деньгах и любви!  Вот мы с  ней  сейчас поиграли, и
ради  чего?  А  просто так,  для удовольствия. Хотя  ей, конечно, надо  было
готовиться к уроку.  Обычно когда  есть  задание, его надо  выполнять  через
силу, а когда  готовиться  ни  к чему не надо, получается  хуже, без всякого
толку. А вы замечали, что когда нельзя трахаться, то очень  хочется, а когда
можно, то страсть уже не та?
     Наверное, она  все-таки  была  не очень красивая  и не  думала ни о чем
таком неправильном. Играли мы часов до двенадцати ночи. Наконец, она закрыла
ноты и стала укладывать скрипку. Она  была  очень  старательная  и  не будет
тратить время на пустяки. Я опять сидел молча и наблюдал, как  она прижимает
скрипку  к животу,  заворачивая  ее в синюю тряпку. На меня она  по-прежнему
старалась  не смотреть. Света  в доме  не  было,  в коридоре  давно никто не
проходил, и на улице было совсем тихо.
     - Может,  попьем  еще  чаю? -  спросила  она меня,  глядя  в  футляр  и
укладывая смычок.
     -  Давайте,  -  радостно  согласился я,  чтобы  хоть  чем-то  заполнить
внутреннюю пустоту. Чувствовалось, что ей тоже неловко, и она  не знает, что
сказать.  О  чем  бы  с  ней  таком  интересном  поговорить?  Про  себя  мне
рассказывать  не хотелось, хотя  в таких случаях  обычно  говорят что-нибудь
выдающееся типа "Недавно на домашнем концерте Рихтера..." или "В моей статье
для Нового Мира..." либо "В прошлом году в Париже я встретил..."  или просто
"В моем Мерседесе". Я помнил еще слова из Театра Моэма, что если уж вы взяли
паузу, тяните ее как можно дольше. Да, редко теперь люди  молчат, все больше
рассказывают  о  себе,  вот  обязательно  все  должны  знать,  какие  у  нее
интересные  дети, машина  или необыкновенный  случай произошел  по  дороге в
метро.
     Чай  был  индийский,  кидали  его  в грязные  мутные стаканы и заливали
кипятком. Она все молчала, но теперь стала странно  улыбаться. Я скоро допил
свой стакан и долил  из  чайника еще воды. Вокруг было уже совсем тихо, если
не считать звяканья алюминиевых ложек и треска свечи.
     - А где же ваши родители? - решил спросить я.
     - Они живут под Москвой, в Подольске. Я езжу туда по воскресеньям.
     Мы снова  надолго замолчали. Я немного расстроился, поскольку провожать
девушку под Москву  - грустное занятие. Электрички вечерами почти не  ходят,
да и телефона  наверняка нет,  так что особенно  времени на ухаживания  нет,
ведь  когда провожаешь  девушку домой в Москве, то ты совмещаешь приятное  с
полезным.
     -  Меня встречает папа на  платформе по  пятницам,  - угадала  она  мои
мысли.
     - И звонить вам нельзя...
     - Телефон обещали поставить через три года.
     Мне  стало совсем грустно и тоскливо.  И  даже узкая  талия,  обтянутая
синим  платьем,  отступила  на  второй план.  Почему-то у  меня  всегда было
предубеждение  к девушкам из области  и к приезжим. Все-таки когда учишься в
Москве, живешь в специальном мире,  где все говорят на своем языке, отличном
даже  от языка других школ  и райнов.  Хорошо, что она много  молчит, а то у
меня наверняка давно бы уже завяли уши. А найти девушку, которая бы говорила
также как ты,  - это практически невозможно. Они все сразу становятся чужими
и далекими. Как что-нибудь скажет, так все.
     - Свечка  скоро  потухнет, - сделал я  ценное  замечание. Она ничего не
ответила, но теперь ее глаза были направлены  на пламя, огонь отражался в ее
зрачках, но я по-прежнему не понимал,  что она хочет и как  себя  вести. Она
тут достаточно одинока, и можно завладеть ее временем. С другой стороны, она
еще маленькая,  ей надо учиться и  учиться,  и что я  буду ее  отвлекать  от
Бетховена своими приставаниями. Я вдруг почувствовал, что уже давно закончил
институт, и как далеко осталось то время.
     Она, наверное, еще  девственница  и совсем неиспорченная,  так что  мне
стало ее даже  жалко, что ей попался такой бомж. Я налил еще чаю. Голода уже
особенно  не  чувствовалось, желудок  был  доверху  заполнен горячей  водой.
Случайно я посмотрел на книжную полку, и волосы мои зашевелились от страха.
     На куче  нот  и тетрадей лежала коричневая  потертая тетрадь с надписью
"Книга  Учета.  Книга  Разврата".  Последний  раз  я  видел  ее  на  даче  с
покойниками. Неужели моя скрипачка тоже их этих? Как иначе  эта книга попала
к ней? Или ее уже издали большим тиражом?
     Стало  еще  тише, девушка  не мигая  смотрела  на пламя  свечи восковым
взглядом, как статуя.  Я попятился к двери, выскочил в коридор и спрятался в
темном углу на чердаке.


        12. КНИГА УЧЕТА. КНИГА РАЗВРАТА.
                Учитель Пирожников.


     Хорошо  все-таки,  что  всех моих  учеников  поселили в каюты на  одном
этаже!  А  то  пришлось  бы  бегать по  этим  крутым  корабельным  лестницам
туда-сюда и проверять, все ли "детки" на месте. А с моим животом особенно не
побегаешь. Хотя какие  они детки, это  девятый да  десятый класс! У Марфиной
уже такая грудь,  как у завуча. Корабль, конечно, не  самое подходящее место
для воспитательной работы. Не запретишь  же им ходить на танцы, а танцы, как
назло, длятся до четырех утра. Уже тут тебе и матросы, и  папиросы, и прочая
дрянь, а девицы и рады потанцевать со  взрослыми кавалерами. Никакого  сна с
ними  нет! Да,  это была большая ошибка  - устраивать  плавание  на  корабле
школьников со взрослыми, да еще так долго. Они быстро учатся всему плохому.
     Пирожников  посмотрел  на свои  большие авторитетные часы. Уже половина
двенадцатого,  пора загонять  их  в  каюты.  Сегодня целый  день  так сильно
качало, слава  Богу, всех  давно тошнит, и укладывать силой  спать никого не
придется. Все  и так давно  лежат  трупами. Крепко держась обеими руками  за
поручни, Пирожников  вышел  в коридор.  У  ребят было уже  тихо, а у девочек
горел свет  и  раздавались  голоса. Пирожников постучался  и  отворил  дверь
каюты.
     - Илья Николаевич, Никольская упала с верхней полки и разбила себе нос,
мы кровь  ей  никак  не  можем остановить!  -  заверещала Марфина  с большой
грудью, едва прикрытой легкой ночной рубашкой. Никольская из 10 Б сидела  на
постели,  задрав  голову  кверху  и  зажав  нос  мокрым  от  крови  платком.
Пирожников нахмурился.
     - Так, Никольская! Пойдем-ка со мной в медпункт, а вы все тушите свет и
спать, уже ночь на дворе.
     Кроме Марфиной, все остальные девицы уже  лежали в  койках.  Как хорошо
все-таки, что сегодня такая качка!
     - Марфина, проветри класс, а то у вас тут невозможно заниматься.
     За   иллюминатором  бушевало  Черное   море.  Через  мгновение  пароход
накренился, и в каюту плеснули соленые теплые брызги.
     Пирожников испугался и отскочил в сторону.
     - Ну хватит, пожалуй.
     Марфина закрыла иллюминатор и полезла на верхнюю полку. Илья Николаевич
с тоской наблюдал за ее движениями.
     - Все улеглись? Ну, спите.
     Он вывел  Никольскую за ледяную руку в коридор, выключил в каюте свет и
закрыл за собою дверь.
     - Сильно ударилась? - спросил он, оглядывая ее ночную рубашку с пятнами
крови.
     - Да нет,  это у  меня бывает от переутомления,  -  ответила она, шагая
впереди  него. Пирожников с удивлением  наблюдал за контурами ее юного тела.
Его тоже  порядочно укачивало.  Вот черт,  уже в  десятом  классе,  и  такая
попочка!  -  подумал  он.  -  Хорошо  все-таки  работать  учителем в старших
классах,  они  ведь  еще толком  ничего  не  понимают, и столько  мимо  тебя
проходит таких вот девочек в одних ночных рубашках, без всякого стеснения! А
чего стоят упоительные дополнительные занятия до позднего вечера!
     Вскоре  они  добрались  до  медпункта,  но  там  было уже все  заперто.
Никольская немного приободрилась.
     - У меня уже больше не течет,  - сказала она, отнимая от носа  платок и
пробуя пальцем верхнюю губу и ноздри.
     - Ладно, ладно, пойдем-ка я  дам тебе какое-нибудь лекарство  из  нашей
школьной аптечки и чистый платок, а то ты вся в крови, будто  с Бородинского
поля.
     Пирожников  был  учителем  истории  и  больше всего  любил  Наполеона и
декабристов. Он помнил,  что когда течет кровь из носа, нужно лечь на спину,
задрав голову, и приложить мокрую холодную тряпочку или платок к переносице.
Они вошли в его каюту. Было около двенадцати ночи.
     Илья  Николаевич  поехал  с  группой  школьников  потому,  что  он  был
единственный  молодой  учитель  в  своей  школе.  С  одними  училками  детей
отпускать  в  такое  путешествие  было  никак нельзя, да и  они, молоденькие
учительницы, все  как один, ушли  в  декретный отпуск,  у  других  были свои
больные  дети,  родители,  или свое больное сердце, печень,  спина, ноги,  и
только толстый Пирожников был самый здоровый из всех.
     По дороге к своей каюте  он заметил, что за дверьми его школьников  уже
совсем тихо, света нигде не было, и даже Марфина с большой грудью, наверное,
уже  спит. Пирожников  аккуратно  закрыл  за  собой дверь.  В его каюте была
только одна койка.
     -  Ложись  на спину и запрокинь  голову назад, -  грозно скомандовал он
Никольской. Она послушно вытянулась на его покрывале. Он снял свою подушку и
положил  ее  на стул.  Стул стоял  в ногах койки,  и когда  Илья  Николаевич
отпустил подушку  и посмотрел на свою ученицу, сердце  его  заколотилось. Он
увидел  подбородок  Никольской как  раз  между  двумя  холмиками, обтянутыми
тонкой ночной рубашкой, которая в таком положении задралась даже выше колен.
Никольская смирно лежала, закрыв глаза и вытянув руки вдоль тела.
     -  Сейчас  я  поставлю тебе холодный  компресс,  -  сказал  Пирожников,
завороженно  следя за  тем, как юная грудь Никольской поднимается в такт  ее
дыханию. По дороге к раковине он сильно ударился головой о полку, но даже не
заметил этого.
     Илья  Николаевич открыл  кран  с холодной водой,  но  тут вспомнил, что
забыл достать  из  чемодана носовой  платок.  Он  вернулся  к  Никольской  и
нагнулся под койку, чтобы достать чемодан. Никольская, вся обтянутая  ночной
рубашкой,  парила  над  его чемоданом  прямо  перед его  глазами.  Впопыхах,
потеряв  очки,  Илья  Николаевич  долго не  мог отыскать  в чемодане носовой
платок, поскольку его  взгляд не мог оторваться от  груди Никольской и шарил
он в чемодане вслепую. Ему как назло все время попадались под руку полосатые
зеленые  носки,  которые  он искал  с самого  отъезда  из Москвы. Никольская
шмыгнула окровавленным носом. Наконец,  Пирожников отыскал платок, по дороге
к  раковине опять  ударился головой о  полку и только потом смог  подставить
руки под ледяную струю. Это его немного освежило. Платок скоро намок, и Илья
Николаевич  осторожно положил его на  переносицу девушки.  Никольская дышала
ртом,  и  Пирожников  был совсем  близко от ее  полных  красивых  губ,  чуть
дрожащих от холода.
     - Ты, наверное, замерзла, - спросил он ее.
     - Да, немножко.
     - Сейчас я тебя укрою одеялом.
     Никольская лежала  сверху  покрывала,  и надо  было вытаскивать  одеяло
снизу. Чтобы  помочь ему, она  уперлась  головой  и попой в койку,  еще выше
задирая  свои прелестные юные груди,  а  потом, когда нужно было вытаскивать
дальше, Илья Николаевич просунул руки ей под спину, приподнял ее и освободил
одеяло из-под ее сладкой попочки.
     Плотно укрыв Никольскую одеялом, Пирожников огорчился. Теперь он уже не
мог видеть тонких деталей  ее  юного тела. Смочив  свое полотенце водой,  он
стал  вытирать кровь под ее  носом, стараясь как  можно меньше приминать  ее
пухлые алые губы. Никольская улыбнулась.
     - Щекотно, Илья Николаевич!
     Вот дура, подумал он. Но кровь никак не останавливалась.
     -  Тебе  надо полежать так  без  движения,  - сказал он, меняя холодную
примочку.
     - А как же  вы? - вдруг  спросила она, - давайте я пойду  назад, в свою
каюту.
     - Нет, нет, что ты,  тебе ни в коем  случае нельзя  теперь вставать,  -
строго сказал он, испугавшись, что  она уйдет.  - Постарайся  успокоиться  и
уснуть, а я пока посижу рядом.
     Он  вышел в коридор проверить, тихо  ли в  остальных  каютах. Все дети,
утомленные качкой, спали мертвым сном. Пирожников  вернулся к себе в каюту и
как  следует  запер за собой  дверь. Птичка в клетке, - вдруг  пришло  ему в
голову.
     Никольская лежала  с закрытыми  глазами. Он потушил свет и сел на  стул
рядом  с  койкой.  Через полчаса  он решил, что  можно  сесть рядом  с  ней.
Никольская подвинулась к стенке, освобождая ему место.
     -  Илья  Николаевич, давайте я еще подвинусь, койка широкая, и вы  тоже
уместитесь. В палатке и то теснее, - невинно сказала она. Пирожников положил
под голову подушку и лег рядом с ней, но поверх одеяла.
     Он вспомнил, как часто в школьных походах рядом с ним в палатке спали в
своих спальниках разные девочки. Одни были еще совсем мальненькие, и их надо
было засовывать посреди ночи обратно  в спальник, чтобы они не простудились.
Другие были уже настолько взрослыми,  что прикосновения  их широких  бедер в
тесноте   палатки   даже  сквозь  толстые   спальные  мешки   так  волновали
Пирожникова, что он долго не мог уснуть.
     Вот и  сейчас между ним и Никольской было лишь тонкое колючее  одеяло и
разница в возрасте лет  в двадцать.  Он даже не помнил  точно, как ее зовут.
Вскоре  она  уснула,  и ее  тело  стало  непроизвольно  принимать  различные
положения. Илья  Николаевич лежал на спине, вытянув ноги и скрестив руки  на
груди  в позе Наполеона. Неожиданно Никольская  повернулась к  нему лицом  и
положила  на  него  сверху  свою  ножку,  согнутую  в  коленке.  Ее  дыхание
оставалось ровным, а вот Пирожников напротив, набрал полные легкие воздуха и
боялся выдохнуть,  чтобы не  спугнуть  птичку. Одеяло с нее  слезло,  покрыв
самого Пирожникова, зато  ее ножка оголилась почти до  самого верха,  лаская
бедного учителя истории легким теплом и очаровательным изгибом тугого бедра.
     Зря все-таки  в  педагогический  институт  поступает  так  мало юношей!
Профессия  учителя,  тяжелая, но  благородная,  таит в  себе  необыкновенные
открытия и свежесть жизни. Илья  Николаевич, затаив дыхание, чувствовал, как
ее коленка двигается все выше и выше вдоль его ноги. Как жаль, что его левая
рука  оказалась  замотанной одеялом,  а то он мог  бы почувствовать пальцами
самую  нежную часть  ее  ножки, лежащей  сверху.  Видимо,  Никольская крепко
спала,  и не понимала, что  с  ней происходит. Вскоре  она положила на  него
левую  руку  и  уткнулась в  его  плечо.  Как  бы  ее теперь  снова  укрыть,
лихорадочно соображал  Илья  Николаевич. Рука лежала вначале на  его  груди,
потом Никольская  медленно почесала комариный укус на соей коленке, и  после
этого положила свою руку прямо на  живот несчастного Пирожникова. Я для нее,
наверное, как подушка, подумал он.
     Ему и в голову не приходило сейчас, что он лежит почти в объятиях своей
ученицы,  и что в какой ужас привела бы эта картина ее родителей. Она спала,
между ними  было жаркое колючее  одеяло, к  тому же  Илья  Николаевич, слава
Богу, не успел  снять  штаны, а то это было бы уже  слишком.  Она  все время
чесалась  во  сне,  и  эти  беспорядочные  движения  почти  доводили  его до
безумного  желания вытащить  это  дурацкое одеяло,  скинуть  свои  противные
штаны, раздвинуть ей ноги и...  Но лишь  профессиональная этика не позволяла
ему перейти через эту границу.
     Вскоре ему уже казалось, что она практически лежит на нем сверху, спать
в таком положении было уже совсем невозможно,  и морская качка  то поднимала
ее в воздух, то с такой силой  вдавливала их в  койку, что Пирожников ощущал
спиной  ребра  своего  чемодана,  стоящего   под  ними.  Ему  пришлось  даже
придерживать ее руками да талию, чтобы во время мгновений невесомости она не
слетела  совсем на  пол. В  этой пытке  прошел  челый час.  Илья  Николаевич
вспоминал  свои школьные  годы и безумно  жалел, что ему сейчас не  двадцать
лет, и думал о  том, как будут встречать их ничего не подозревающие родители
на Курском вокзале. В какой-то момент он все-таки не  выдержал,  и когда она
особенно сильно вдавилась в него, потерял контроль над собой. Штаны намокли,
ему сразу стало холодно и противно, но Никольская не проснулась.
     Потом  она  все-таки   тоже  замерзла,  повернулась  к  нему  спиной  и
свернулась калачиком. Ему стало ее жалко, он в  последний раз взглянул на ее
высокое бедро, освещенное темно-синим светом иллюминатора, а потом закрыл ее
одеялом.  Нет, все-таки в  нем еще не  погиб настоящий  советский  учитель и
гражданин.  Зато  теперь,  в  такой позе,  она  лежала  практически  поперек
кровати,  и Илье  Николаевичу пришлось лечь на бок и прижаться животом  к ее
спине, закинув край одеяла поверх их обоих,  и невинно, тоже как бы  во сне,
положить свою правую руку на ее правое бедро.
     Это было великолепно, и стоило прождать два часа, чтобы добиться такого
взаиморасположения.  Его  штаны  немного  подсохли  и  согрелись.  Его  рука
тряслась,  и  только через  некоторое время он  понял,  что край  ее  ночной
рубашки находится гораздо ниже. Во сне иногда она чмокала губами,  стонала и
постоянно  почесывалась, видимо,  ее всю  закусали вчера  на танцах  комары.
Пирожников долго думал,  куда теперь сдвинуть свою правую руку, чтобы полнее
насладиться спящим теплым телом своей ученицы.
     Вдруг ему пришла в голову мысль, что после каникул ему должны  повысить
зарплату, и на эти деньги он сможет купить себе велосипед "Турист", и ездить
на  нем  со  школьниками   по  прекрасным   местам  Подмосковья.  И  девочки
обязательно   должны  участвовать.  Вам   нравится,   когда   девочки  носят
специальные обтягивающие штаны для велосипедной езды - велосипедки?
     Потом он достал  рукой ее талию, ощущая указательным и большим пальцами
ее ребра, а третим пальцем доставая почти до пупка. Медленно-медленно, чтобы
почувствовать каждый  сантиметр  ее отточенного тела,  он  двинулся  вначале
вверх, до высшей точки  ее широких бедер,  а  потом  все ниже  и ниже, пока,
наконец, не наступил конец ее легкой ночной рубашки. Ее ножка была крепкой и
упругой,  и  Илья  Николаевич  с наслаждением  прижимал пальцы к  ее  нежной
персиковой коже. Теперь  ему предстояло достать до трусиков. Неужели она  до
сих пор ничего не чувствует?  Время тянулось безумно медленно. Один  раз она
вдруг резко дернулась, и ему пришлось даже совсем убрать руку,  но потом  он
смог снова положить ее на место.
     Наверное, она еще девственница, подумал Пирожников. Он тогда еще не мог
читать  запрещенной  в СССР  "Лолиты" Набокова. Несмотря  на все  разговоры,
поцелуи и объятия,  которым предавались девочки старших классов, большинство
из них, слава Богу, еще  сохранили  свою  невинность, и весь  педагогический
коллектив  строго следил  на нравственностью  и  манерами  учениц.  Наконец,
большой  палец  Ильи  Николаевича  уперся  в  резинку  трусиков,  Пирожников
просунул  руку немного выше и остановился, чтобы отдышаться. Он  расчитывал,
что до ее девичьих волос внизу живота оставалось всего два-три сантиметра, и
сейчас,  перед последним штурмом Зимнего дворца, ему  надо было  действовать
особенно осторожно. Конечно, свою  жену он бы уже давно повернул на  спину и
удовлетворил бы свое  желание.  Здесь  же, учитывая разницу в возрасте  и  в
общественном  положении,  а  также   остроту  революционной   ситуации,  ему
приходилось бороться за каждый сантиметр этого юного нетронутого тела.
     Он подумал о том, как  долго нужно было бы мучиться с такой юной женой,
чтобы  обучить ее  всем  трем признакам  революционной ситуации  и искусству
достигать  вершины  в  классовой борьбе.  В  школе  ведь  таких уроков  нет,
родители  и "Комсомольская  правда" молчат, и  подружки несут  обычно всякую
чушь  на  эту  тему. Его рука  скользнула  еще дальше,  и  пальцы,  наконец,
коснулись ее мягких  курчавых  волос. Что  мог он  себе  позволить еще, этот
простой  советский учитель,  Илья Николаевич Пирожников,  на плечах которого
лежала  ответственность  за  судьбу  юной  девушки? Он погладил  немного  ее
волосы, похожие на бархат, и  хотел было уже дотронуться до начала ее тайны,
но  когда до  нее  оставалось  уже  такая  малость, когда  нужно  было  лишь
обратиться с  воззванием  к солдатам и матросам, ударить в  вечевой колокол,
разрезать  алую  ленточку,  поджечь  фитиль  ядра,  провести  артподготовку,
взмахнуть дирижерской  палочкой, подписать Декрет, перейти, наконец, Рубикон
ее  невинности,  во  тьме  моря раздался страшный  удар, и пароход  "Адмирал
Нахимов" резко накренился на левый борт.
     Добро всегда побеждает Зло, хотя в это никто почти не верит. Никольская
из последних сил цеплялась за Илью Николаевича  в черной  пучине, они  долго
звали на помощь и вместе ушли на дно.





    13. Паук



     Очнулся я в  серой  пыли  чердака.  Кажется,  это  все  еще музыкальное
общежитие. Вчерашняя  скрипачка, измучив меня Бетховеном и слабым чаем, была
совсем еще юной, и вступать с ней в сложные ночные отношения  я испугался. А
эта ужасная книга, которая преследует меня с самого начала, как бы напоминая
мне, что я уже умер, что легкая прозрачная жизнь уже кончилось, и что вокруг
только  липкие покойники,  окутывающие меня своими  невидимыми  щупальцами и
высасывающие из меня последние силы!
     В черном углу кто-то зашевелился.  Непонятное существо, покрытое сверху
тряпками и  старым картоном,  повернулось  на другой  бок и  снова  затихло.
Постепенно сквозь щели внутрь чердака стал проникать слабый свет. Затаившись
в своем углу, я решил полежать еще немного и набраться  сил,  тем более, что
на чердаке было довольно тепло,  и выходить на холод  совсем не хотелось. От
нечего  делать я принялся  изучать конструкцию  крыши,  ведь когда-то  очень
давно, еще в той жизни, я работал плотником в студенческом стройотряде.
     Старые  бревна были  еще довольно крепки,  вот поперечины на  стропилах
надо бы поменять, а то следующей зимой, особенно если будет много снега, они
уже не выдержат. Но вряд ли у коменданта есть деньги на ремонт. Толстый слой
пыли  и  копоти  покрывал  все  вокруг,  между  скатами крыши  висели серыми
простынями огромные сети, сплетенные, наверное, гигантскими пауками.
     Я  чувствовал  себя  таким  же грязным и  скучным, как эта  серая пыль.
Наконец, в верхнем углу, между бревнами,  я заметил настоящего хозяина этого
места - черного насекомого размером с кулак, свернувшегося на зиму. Вот и я,
как этот ужасный мертвый паук, забрался сюда в эту черную  щель, спасаясь от
холода,  а с  наступлением весны медленно,  но верно, зашевелю свои длинными
мохнатыми ногами, расправлю панцырь и выйду  на охоту. Я представил,  как бы
текли мои дни  в ожидании добычи, вряд ли это  была бы бабочка, скорее муха,
комар или  таракан.  Вот  жертва запутывается  в моих  сетях, раскинутых  на
чердаке общежития, я мгновенно обматываю ее своими серыми веревками и пускаю
в нее  яд.  Яд  довольно  безболезненный,  жертва  засыпает без  мучений,  я
складываю   добычу  в   свое  хранилище,   расположенное   где-нибудь  между
стропилами,  исправляю  порванную  паутину и  замираю  под крышей,  поджидая
очередной кусок мяса.
     Все,  наверное,  очень просто -  ведьма хочет превратить меня  в своего
паука, и уже отправила меня  сюда, на серый  чердак, где я  буду собирать ей
корм на зиму,  ловя в  сеть и усыпляя вначале мелких насекомых,  потом крыс,
собак и людей. Место тут подходящее, и мяса  будет  много,  особенно осенью,
когда в общежитии люди много едят и готовят, и полно жирных мух, слетающихся
на запах.
     Согласитесь,  паутина  -  изящное   изобретение,  полное   симметрии  и
гармонии. Мало кто смог бы с таким  искусством так  точно откладывать  хорды
между радиусами,  уходящими  в  дальние  углы  чердака. Причем  сплести одну
паутину  - это  еще  ничего, главное - расположить ее на наиболее оживленных
траекториях движения добычи, а вот это уже занятие, достойное гроссмейстера.
Надеюсь,  я оправдаю высокое доверие своей покровительницы, ведь по шахматам
у меня был почти первый разряд!
     Существо в углу зашевелилось и прошипело:
     - Дай водки, козел!
     А вот и первая рыбка! Уж больно дурно пахнет. Не буду ее брать, дождусь
лучше скрипачку.  Я с отвращением поднял  эту вокзальную грязь,  подтащил  к
лестнице и спустил ее вниз, чтоб меньше воняло. Надо скоро сматываться, а то
она припрется сюда с дружками, связываться с  ними нет никакого желания. Да,
в  холод  все-таки  плохая  охота. А  скрипачка, наверное,  сейчас  на уроке
сольфеджио. Я спустил штаны и с наслаждением облегчился  прямо  на  середину
чердака. Быстро все-таки привыкаешь к новым условиям!
     Еще несколько дней назад я лежал в горячей ванне и слушал урчание воды,
падающей в белую пену, а сегодня рядом со мной лежит какая-то нечисть, и сам
я  кладу  кучи  на  пол,  как  собака.  А  Вы  готовы  к  переменам?  Как-то
проснувшись,  Вы узнаете, что кто-нибудь умер, и  Ваша жизнь кончается, или,
придя с улицы, оказываетесь перед открытой дверью Вашей обчищенной квартиры,
или, выйдя  из  магазина, обнаруживаете, что  Вашей  машины, которую  Вы так
упорно втискивали между двумя другими, уже нет.
     Все, что было со  мной  до прошлой недели, казалось мне таким далеким и
чужим, что дотронуться до той жизни было уже невозможно,  и  я ощущал теперь
на своих пальцах только пыль этого вонючего чердака.
     Хорошо  все-таки,  что  сегодня  не  так холодно. Вскоре я добрался  до
Белорусского вокзала и нашел свободную лавочку у ног великого  пролетарского
писателя.  Я еще помнил, что неделю назад мимо этого места ночью  прекрасная
дама  с длинным развевеющимся  позади шлейфом  скакала  на  белой  лошади  и
улыбалась своему влюбленному попутчику, затянутому в черный костюм. Кто были
эти люди?  Я  только  чувствовал,  что  здесь,  у  вокзала,  со мной  должно
произойти что-то  важное, какая-то  встреча,  встреча с судьбой,  встреча  с
девушкой, и потом моя жизнь изменится и все встанет на свои места. Проклятая
ведьма, я тебе отомщу!
     Закрыв глаза, я принялся обдумывать эту идею.  Сразу  пойти на ипподром
было бессмысленно, там  пропускают только во фраках и на черных лимузинах, а
ночью сторож просто подстрелит меня, как  собаку. А с ипподрома в центр одна
дорога - мимо Горького,  так что здесь ее можно поймать точно. Только когда?
Вряд ли  она ездит каждую  ночь. Но мне придется ждать ее  до конца, что еще
делать?
     Мысль увидеть ее и хотя  бы  помыться засветилась в моей голодной  душе
яркой звездой.  Я представлял, как она сойдет с лошади белым весенним ветром
и поцелует  меня  горячими губами.  Все сразу станет хорошо, я найду работу,
буду много получать, снова увижу  родственников  и  друзей,  и этот  кошмар,
наконец,  прекратится. Я  так размечтался, что  забыл  обо  всем на свете, и
когда кто-то толкнул меня в плечо и крикнул в ухо:
     - Сматывайся, менты с облавой! - я не придал этому  никакого значения и
продолжал мечтать. Вот я беру нож и отрезаю  себе ломоть бородинского, затем
намазываю его маслом и посыпаю сверху солью, потом  еще  и еще, пока буханка
не кончается, а рядом лежат еще целых три буханки,  и еще есть деньги, чтобы
пойти  и купить  сколько угодно  этого  мягкого и тяжелого  черного хлеба  с
маслом. А потом мы сразу едем в Париж, и  там нам дают вначале по стаканчику
красного  вина,  какое-нибудь "Шато  де ...", а потом тарелку с  нарезанными
французскими булками  с хрустящей корочкой, или мы  просто  идем по  улице и
едим  их эти длинные  батоны один за другим, один  за другим. А после Парижа
сразу едем в Венецию, на карнавал, я наряжаюсь в костюм мушкетера, а она - в
костюм  миледи, и  вот  мы  уже на  балу, кругом  свечи, вспыхивают петарды,
фейерверк озаряет небо, салют сыпется на крыши и в воду, и все  загорается и
сияет,  и  все   такое  вкусное  и  приятное,  как  прозрачный  разноцветный
мармеладик...
     Мармеладик прервался от резкой боли в колене.  Передо  мною стояли  три
милиционера с дубинками, рядом - фургон с решеткой.
     -  Вставай, говно, -  спокойно и даже ласково  сказал один  милиционер,
безусый  мальчик  лет  восемнадцати  с  хорошей улыбкой,  и со всего размаху
стукнул меня  дубинкой  по руке. От удара я упал  в грязь. Везет мне на этих
милиционеров! Второй милиционер, с  усиками и по-толще, пнул меня сапогом по
почкам.
     - Вставай, кому говорят,  развелось вас тут как  крыс. - Они  терпеливо
наблюдали,  как  я  подымаюсь  на ноги.  Внутри меня все сжалось и не давало
вдохнуть. Милиционеры подтолкнули меня к  открытым дверям фургона и  пихнули
внутрь. Я  не  успел  даже  ничего сказать.  В фургоне на  полу  уже  лежало
несколько тел, в основном без  движения и без звука.  Я прислонился к стене.
Дверь  хлопнула,  и машина  тронулась. Выхлопные  газы  шли  внутрь,  как  в
немецкой  душегубке. Я вспомнил, как из такой  душегубки спасся только  один
мальчик, который,  когда  пошли газы, смог пописать на  свой носовой платок,
приложить его к лицу, потом очнуться в горе трупов и выползти наружу.
     Сквозь  рев  мотора  я  слышал  обрывки  разговора в  кабине,  один  из
милиционеров  ругался,  что он  опять  попал в  наряд по  уборке территории,
оказывается, завтра  на  вокзал  приедет главный, и  всех  бомжей  приказали
увезти  куда-нибудь  по-дальше. Кто был этот  главный, я не  понял.  Зато  я
вспомнил рассказ одной своей бабушки, как, оказывается, легко навели порядок
в Москве в  двадцатые  годы  -  а  то по  улицам стало  невозможно  ходить -
сплошные проститутки, бандиты и бездомные. А порядок  навели  очень просто -
организовали на заводах рабочие дружины, они прошли по всему городу,  и всех
отправили строить Беломор-канал.
     Примерно   через   час   машина   остановилась.  Дверцы  отворились,  и
милиционеры принялись выбрасывать тела на улицу. Место  было тихое, какой-то
безлюдный   парк.   Разбросав   добычу   по   снегу,   уборщики   территории
потренировались  в искусстве палочных  ударов до  тех пор,  пока  слегка  не
притомились. Мне повезло,  я насчитал  не  себе  ударов десять,  не  больше.
Наконец, старший сказал:
     - Ну что, пора обедать?
     - Да, погнали пожрем,  что-то так жрать захотелось, щас как нажремся! -
долго выражал свою мысль молодой боец, добивая  последнего  бомжа, поправляя
разгоряченной  рукой  свой  вспотевший  чубчик  и  убирая дубинку.  Хлопнули
дверцы,  и  фургончик  растворился в  синей  дымке. Я  поднялся  из холодной
растявшей весенней жижи, выплюнул выбитый зуб и поплелся к выходу из парка.
     Кругом  пели  счастливые  птицы,  вовсю  журчали  талые воды,  сияло  и
переливалось веселое солнце. В Москву приходила весна, новая жизнь, и  новые
красивые честные мальчики шли работать в милицию.
     Жалко,  что  мне  все-таки выбили первый передний  зуб.  После семьи  и
квартиры это  была, наверное, самая большая  потеря. Но количество плохого и
хорошего в жизни  всегда одинаково. Все-таки меня  не посадили и не убили, и
можно уже радоваться, что  все кончилось так хорошо. А ведь некоторые до сих
пор  ждут  каждую  ночь, что  приедет  лифт,  зазвонит в коридоре  звонок, и
освободится еще одна комната.
     Вскоре  я добрался  до  остановки  троллейбуса. Оказалось, что  это был
номер двадцатый,  и парк - любимый с  детства Серебряный бор, родные  места.
Ноги были совсем мокрые,  - ступить в сухое  место было  невозможно, как это
бывает  у нас весной, в конце  марта.  Стоит  все-таки в такое  время носить
галоши.  На  двадцатом я  доеду  прямо  до  Белорусского вокзала, поболтаюсь
вокруг него до вечера, лишь бы опять на глаза милиционерам не попастся.
     Денек выдался хороший,  солнечный,  можно  было  даже  долго сидеть  на
лавочке на Цветном  бульваре, есть хлеб, купленный на  собранную около цирка
милостыню и смотреть на  детишек. Правда, вскоре меня оттуда прогнали другие
бомжи, забившие  это ценное  место, где за час перед началом спектакля можно
заработать  на  месяц  жизни, тем более, что  на  представление  идет  много
иносранцев  -  без буквы "т",  ведь  языка в  цирке  знать  не надо. Ах, эти
прекрасные акробатки! Совсем не такие бесплотные как балерины.
     В таких размышлениях я  кое-как  дотянул до  ночи, прождал ее  до утра,
когда  снова  начало подмораживать,  но ее так и не  было.  Прошло несколько
дней, или  больше, и к утру становилось все теплее и теплее.  Ночью я обычно
дежурил у Горького,  днем питался на  милостыню и отсыпался  на  лавочках  в
парках  и на бульварах.  В дождь прятался в подъездах старых  пустых домов с
заколоченными окнами, в основном внутри Садового кольца.  Иногда приходилось
драться  с  другими бомжами, удирать от милиционеров и собак, но, к счастью,
весна выдалась  теплая, и я только один  раз простудился и отлеживался опять
на чердаке общежития на Малой Грузинской. Может, она тогда и проехала?
     И  вот  однажды в  теплый майский вечер,  уже после  всех праздников, я
почувствовал,  что  сегодня  обязательно  встречусь  с  ней, моей  подземной
принцессой.  На улицах  уже  совсем  потеплело,  и  можно  было ночевать  на
скамейках.  Я лежал на  своей скамейке на Чистопрудном бульваре  и глядел на
звезды. Лет  пятнадцать назад  в такой же теплый вечер  мы с одноклассниками
решили гулять по Москве до утра. Все тогда было прекрасно, и гулять хотелось
всю жизнь.  Голода не чувствовалось,  только один  раз  мы  поднялись выпить
чашку чаю домой к Мишке на Солянке, и снова потом гуляли, пока не  открылось
метро.
     На этой же скамейке лет через семь я целовался со своей первой любовью.
Ее губы были  мягкие  и прохладные,  и она слабо отвечала мне. И  тоже  было
тепло,  сияли звезды, в сумке оставалась еще половина бублика с маком, и эти
маковые крупинки  были на  ее  губах  и  в моем кармане, еще была  пустота в
голове и ощущение счастья и бесконечности момента. Даже серые дома на закате
были розовыми. Но вот момент  прошел,  первая любовь е изменила, дальье  все
пошло кувырком.
     Теперь я  лежу на этой скамейке - грязный вонючий бомж, и впереди  есть
только  маленькая ниточка, по которой можно  вылезти из этого болота, или ее
уже  нет. На часах пробило десять. Я приободрился и пошел  опять к Горькому.
По бульварному кольцу  идти  приятнее, важно только не повторяться, и всегда
идти  другой дорогой. Вокруг все  цветет, и навстречу  попадаются прекрасные
девушки  с  идиотскими кавалерами.  Ну  как  они могут  идти  рядом с такими
уродами?
     В темноте  все  кружилось  - качались фонари, деревья  закрывали дорогу
черными пахучими  листьями, ветви дотрагивались до моей  макушки  и касались
рук, машин и  людей становилось все меньше,  зато попадающиеся мне навстречу
девушки были  все красивее  и  красивее,  они  заглядывали  мне  в  глаза  и
улыбались. Я шел мимо, боясь обернуться и окаменеть.
     Наконец,  я  спустился к Трубной площади, поднялся к Петровке, дошел до
улицы Чехова и свернул направо.  Надоела эта парадная Тверская,  пойду лучше
переулками.  Мимо  проплыла моя  старая  музыкальная школа.  А  вот  девушки
навстречу  больше не  попадались. В окнах  уже давно погас свет, и только  в
жилых  домах еще  были слышны голоса, люди  смотрели  телевизор или пили чай
перед сном. Теперь уже так не  ходят в гости, как  раньше. Песен не поют, не
разговаривают, а  как  было раньше душевно,  под гитару,  спеть какой-нибудь
романс или  долгую тягучую народную  песню, да еще на  три голоса. "Глядя на
луч пурпурного заката...", или "Утро туманное", или  "Дремлют плакучие ивы",
или  просто "Ваше Благородие". Теперь  всем  это кажется глупым,  смешным  и
неподходящим, и все смотрят в ящик,  да еще все время разные программы.  Да,
времена меняются,  идешь ночью по улице, песен не слышно, и никакой радости,
особенно если в одиночку.
     Я  перешел Садовое кольцо и  был уже  совсем  близко от Горького. Скоро
полночь,  и сегодня она  обязательно придет ко мне! На небе  мерцали звезды,
булькала  дурацкая  реклама,  вокзал  освещался  специальными  прожекторами,
прохожих  совсем не  было  видно.  Мои любимые  милиционеры грузили в фургон
последних бомжей и запирали на  ночь двери вокзала.  Теперь на вокзале могут
находиться только  особые  люди - люди с билетами  и московской пропиской. А
мой паспорт уничтожен два месяца назад.
     Давно, кстати, я не мылся и не брился! Узнает ли она меня в таком виде,
захочет ли  подойти, поцеловать, вряд ли! Что делать,  вначале пусть  пустит
меня  в  душ, а  потом  уже будем целоваться.  По  улице поехали поливальные
машины.  Мне нравится смотреть, когда они поливают улицы, или когда дворники
утречком так уютненько поливают  тротуар  на своем участке. Вот брошу  все и
пойду работать дворником, как Платонов. Как вам кажется, я еще не свихнулся?
Надо только найти место, где паспорт не нужен.
     Улица заблестела, и  мне захотелось пройтись прямо по  середине дороги,
где  днем могут  ездить только машины. Милиционеры уехали.  Часы пробили пол
первого. Неужели она не придет и сегодня?
     Загудела, ушла в депо последняя электричка. Площадь затихла.  Я плотнее
завернулся  в  куртку, вжался  в  лавочку и  начал  считать  минуты.  Хорошо
все-таки, когда нужно  кого-нибудь ждать, и  спокойно думать о чем придется.
Скоро  уже лето, может, податься на юг, к Черному морю? Скоро там уже начнут
появляться первые  фрукты. Или поехать в Среднюю Азию. Там я никогда не был,
и  немного  страшно  ехать  туда без товарища,  без подготовки.  А  что  тут
страшного, с  другой стороны? Я стал вспоминать все, что знал про те страны.
Конечно, дыни, арбузы, плов, лаваш, горы,  песок, синее небо, мечеть, "Белое
солнце пустыни". Без языка, конечно, тяжело.
     Вдалеке послышался стук копыт. Я знал, что она должна быть сегодня. Это
мой  последний  шанс.  Я  поднялся  с  лавочки  и  двинулся  к  мосту  через
железнодорожные  пути.  Там она  мимо  меня  не  проскочит. Я  спрятался  за
чугунной  оградой  моста  как партизан перед немецким составом. Во  рту  все
пересохло, руки и ноги тряслись от нервного напряжения.



    14. Погоня



     Постепенно в темноте я  стал различать, что по Ленинградскому проспекту
скачут  две  лошади.  Мне  казалось, что прошел  уже целый  час, а  они  все
приближались  и приближались.  Вначале  за  деревьями почти  ничего  не было
видно. А вдруг она  меня не заметит? Надо ее  обязательно остановить, во что
бы  то ни  стало.  И кто это  скачет с ней  рядом?  Надо  было  мне по-лучше
подготовиться,  хотя  бы побриться.  Но  внутренний голос убеждал  меня, что
сегодня  это не так важно. Замедленное  изображение скачки  настолько сильно
вливалось  в   мои  мозги,  что  я  непроизвольно  стал  повторять  движения
наездников.  Если  долго  смотреть  по  телевизору  за  маятником  одинокого
конькобежца  на длинной дистанции,  то тоже вскоре начнешь раскачиваться  из
стороны в сторону с ним в такт.
     И  вот  уже  я  скачу   на  лошади  рядом  с   прекрасной  дамой  вдоль
Ленинградского проспекта, ветер раздувает волосы и платье, ноги дрожат, мимо
проносятся фонари и деревья, и все ближе мост через пути рядом с Белорусским
вокзалом. На улице  нет ни души, и  только какой-то грязный бомж  неожиданно
отделяется от чугунной ограды моста и бросается нам навстречу. Лишь бы он не
испачкал мой  фрак. От них  всегда так  ужасно воняет, и герцогине это будет
неприятно.
     Они выехали из-за  деревьев и стремительно приближались к мосту.  Шлейф
ее длинного платья развевался  за нею на несколько метров, ее черные  волосы
сливались  с  лошадиной  гривой.  Она летела вперед, но лошадь  двигалась  в
каком-то  замедленном темпе. Рядом ехал какой-то придурок  в  длинном фраке.
Выждав  еще мгновение,  я бросился им наперерез.  Дальше  все произошло  так
быстро, что я не понимал, что делаю.
     Она  заметила меня, но останавливаться не  собиралась, поравнявшись  со
мной, она  вдруг  выхватила  небольшую плетку  и  ударила  меня  по  лицу. Я
вскрикнул от боли, она уже уходила вперед, к Маяковскому, но  ее спутник еще
был рядом,  я  успел  ухватиться за уздечку его  коня,  столкнул  всадника с
лошади  и  вскочил  как Гойко  Митич  в  седло  на его место. Горячая  кровь
заливала мне лицо,  левый глаз ничего не  видел, но впереди раздавался цокот
копыт  ее лошади,  я пришпорил своего коня  и  понесся за ней.  Она даже  не
оглянулась и неслась все дальше и дальше.
     А Вы участвовали когда-нибудь в гонках по  ночной Москве? Когда я  буду
губернатором  города,  в первую  же  ночь с  субботы на  воскресение  устрою
торжественные  скачки по  улицам  Москвы.  Зрители  должны будут  стоять  на
тротуарах  со свечками и  фонариками. Факелами  пользоваться  нельзя  -  это
напоминает фашизм. Всю  рекламу  на время  скачек  отключим,  она  не  будет
сочетаться с благородным духом  старинных  состязаний. Про маршрут надо  еще
подумать, а вот форма  одежды  может быть  только  маскарадная, и ни в  коем
случае   не   спортивная.   При   чем    тут   спорт?   Это   будет   скорее
духовно-историческая процессия, или скачки за  девушками.  Да, именно скачки
за девушками  - это прекрасно  и возвышенно.  Всадник,  поймающий  беглянку,
объявляется ее рыцарем  на весь  год  до следующего заезда. Это  приведет  к
развитию  и подъему наших конных  заводов,  так незаслуженно  забытых  в это
тяжелое   время.   Подымется  также  производительность   труда,  увеличится
рождаемость и понизится смертность. Люди объединятся  вокруг  скачек, рыцари
будут выбирать короля, и  здоровый дух раннего  средневековья воцарится  над
пошлой купеческой Москвой.
     У Маяковского она свернула  направо и поскакала по Садовому кольцу. Нас
разделяло всего несколько десятков метров,  но останавливаться сейчас нельзя
- она легко могла бы укрыться в переулках около Патриарших прудов. Пока я не
думал, что буду делать с ней дальше, лишь жажда погони иссушала  мое горло и
голову.  Вряд  ли она  готовит мне  новую ловушку, с меня уже  взять нечего,
скорее, мой новый богатый соперник, которого я скинул у Горького, должен был
стать очередной жертвой подземных козней.
     Зачем  только  она меня  ударила плеткой?  Наверное,  решила, что  я  -
какой-нибудь пьяный  бродяга с вокзала. Неужели она меня все-таки не узнала?
Придется  теперь  прикинуться  маньяком, насильником или  вором. Вид у  меня
теперь подходящий, и, пользуясь этим преимуществом, я мог бы многое узнать у
нее. Возьму вот и придушу ее для начала, или укушу ее за грудь.
     Она неслась впереди, шлейф вытянулся  почти  горизонтально и повторял в
воздухе ее плавную траекторию. Вдруг ее прозрачная косынка отделяется от нее
и повисает на мгновение в воздухе. Я успеваю поймать ее на  лету. Левый глаз
ничего не видел, и я приложил косынку к ране, чтобы остановить кровь.
     На Смоленской площади  она  чуть  замедлила  ход,  оглянулась,  и снова
погнала  лошадь вперед,  к Парку Культуры. Вокруг никого не было, и даже  на
освещенном Арбате было тихо, как никогда. Куда она направляется на этот раз?
Хорошо, что не на кладбище, а то там ее покойные покровители опять дадут мне
яду или засунут в деревянный ящик.
     В  школе  я занимался лыжным спортом. Нас гоняли по десятикилометровому
кругу в любую погоду. Зимой рано темнело, и гонки происходили в  серебристом
свете  уличных фонарей, стоявших вдоль дорожек парка.  В  нашей секции  было
несколько девочек моего возраста, и  больше всего мне  нравилось, когда одна
из  них, Марта, оказывалась впереди меня  на лыжне. Эти преследования сквозь
сверкающий  иней,  шипящий  снег и  черные  круги  в голове  от усталости  и
отравления  кислородом  на всю  жизнь отпечаталось в моей бедной  памяти, но
главным, конечно, были  ее  синие рейтузы,  обтягивающие  прекрасные  ножки,
вызывающие у  меня прилив сил и  второе дыхание. Я  шел  за ней  полчаса, и,
наконец,  измученный  видом  ее фигуры,  обгонял  ее на ходу,  ударяя по  ее
напряженной  попе.  Она  пыталась в ответ  ударить меня  палкой, но было уже
поздно, впереди стоял тренер и следил, как мы скользим  и  отталкиваемся.  Я
разгонялся,  делал  рывок,  мимо проносился тренер, позади оставалась Марта,
еще  несколько  минут, и все силы  кончались.  Это были самые лучшие гонки в
моей жизни,  такие  легкие и романтичные, как все  в школе.  Цель  была  так
близка, кругла и упруга, радость  от ее достижения так проста и естественна,
и,   главное,  тренировки  проходили  три  раза   в  неделю,  иногда  бывали
соревнования, иногда даже  в  секцию приходили другие девушки с  прекрасными
фигурами, синими глазами  и  хвостиками,  торчащими  из-под  лыжных шапочек.
Через год я бросил секцию, так и не поговорив, к счастью, с Мартой ни разу.
     Может, она скачет к Донскому монастырю, там тоже есть кладбище, значит,
пока не поздно, надо догнать ее раньше, около Крымского моста. И когда между
нами  оставалось всего несколько метров,  когда стук копыт уже отражался  от
чугунной  ограды  и  справа показалось  колесо  обозрения,  она  вдруг резко
свернула  вправо, ее лошадь легко  пермахнула через барьер и через несколько
секунд  послышался плеск черной воды. Вот вам и нечистая сила! Тут уже  я не
стал  изображать из себя  Гойко Митича,  а добрался до лестницы,  соскочил с
коня и скорее спустился вниз  пешочком. Ей-то все равно, кровь-то, наверное,
у нее холодная, да  и  разбиться  можно. В темноте у  берега белый  шлейф ее
платья  развернулся  по  свинцовым волнам  Москвы-реки.  Она  молча плыла  к
берегу. Я протянул ей руку со  ступенек, спускающихся прямо к воде. Все-таки
жалко девушку, хоть  она и ведьма. Я даже  не  подумал о том, что  она может
утащить меня  на  дно  как  русалка. Выбравшись  на  ступеньки, она отцепила
тяжелый шлейф  и осталась  в одном платье, с которого  стекали  ручьи черной
воды. Ее лошади не  было видно  и слышно, ну прямо как испарилась куда-то. А
может, ее и не было?
     - Ну как водичка? - спросил я ее, моргая глазом.
     - Дурак, разве ты не видел, как меня лошадь понесла?
     - Можно было остановиться и раньше, у Американского посольства.
     Она  вдруг  заплакала.  Я вспомнил,  как она  ударила  меня  плеткой, и
подумал, что есть все-таки справедливость на свете.
     - А зачем ты меня хлестнула плеткой по морде?
     - Ты же ехал всю дорогу сзади меня, как я могла тебя ударить?
     Вот это номер! И такое наглое вранье, без всякого стеснения! И сейчас я
еще буду доказывать ей, что я  не верблюд,  и что  синяк под  глазом  мне не
могли поставить вчера в драке у винного магазина, поскольку я вовремя смылся
оттуда.
     -  Ты, я вижу, уже  совсем  лыко не  вяжешь,  а  ведь прошло всего  два
месяца, как мы  расстались. Слава Богу, я  спустила тебя с лестницы вовремя,
надо  было еще раньше это сделать, говорили мне  все подруги, да  прогони ты
его к матери, разведись  и  начни  нормальную  жизнь,  нет, ты опять ко  мне
пристал, вонючий козел, хоть бы побрился!
     -  Да  ты  что, совсем сдурела, какая  лестница, какие  подруги,  какие
пьяные  дружки! Успокойся вначале, подсохни, а потом будешь вспоминать, кого
ты хотела отправить к чертовой матери. Я  тут живу почти как святой, питаюсь
водой с хлебом, а ты мне такое говоришь!
     -  Совсем  заврался,  видали  этого святого. Ладно,  надоел  ты  мне до
смерти, иди отсюда скорее, чтоб духу твоего здесь не было больше.
     Она  выжала  подол  платья  и  направилась  к Дому  Художника.  Я прямо
остолбенел от ее слов,  зачем она так меня обижает ни за что ни про что. Вот
все-таки гадина какая, вот  стерва! Я не выдержал, подбежал к ней и со всего
размаху  врезал  ей  по  мокрой попе.  Пусть  отвечает  за  свои  слова! Она
посмотрела на меня и вдруг сменила гнев на милость.
     -  Ладно, раз уж  ты меня  догнал, придется  таскаться с тобой сегодня.
Сейчас зайдем внутрь, я переоденусь, там сейчас  как раз выставка костюма, и
потом мне надо просушить как следует волосы, я вся до нитки промокла.
     Может,  врезать  ей  еще раз, тогда  она  все вспомнит  и станет совсем
шелковой? Эти перемены меня всегда  в ней потрясали. О  чем это я?  А как же
сигнализация в музее? И потом мне тоже надо бы переодеться.
     - Нет, к сожалению, с тобой уже все ясно.  А благотворительностью  я не
занимаюсь.
     - Но, может быть...
     - Нет, ну что ты милый, пойми, у тебя уже все кончено, и с  тобой все в
порядке.
     - Как в порядке?
     - Слушай, и ты еще чем-то недоволен, после  того как я тебя столько раз
прощала,  столько раз уступала тебе,  столько раз  вытаскивала  тебя с  того
света!
     -  Вот  интересно, а  я думал, что это ты  мне  устроила такую  веселую
жизнь.
     - Ну, хватит, я совсем замерзла.
     Мы  подошли  к Дому со стороны лежачих памятников. Дзержинский  был уже
весь  зеленый,  а  вот  колени  Калинина -  какая  игра  слов!  -  сверкали,
отполированные попами туристов, фотографирующихся на память. Сталин, облитый
красной краской, лежал лицом в землю.
     Она   поискала    что-то   вокруг,   потом   нагнулась    к   какому-то
канализационному  люку с номером 666,  попробовала  сдвинуть чугунную крышку
носком туфли, но лишь поцарапала лаковую поверхность. Кто ж так обращается с
хорошей обувью!
     - Давай-ка, пролетарий, напряги свои силы и подыми крышку.
     Измазав все пальцы в  грязи, я с трудом  подцепил тяжелый люк и  открыл
его. В лицо  пахнуло  теплой сыростью. Я  привязал свою лошадь к  маленькому
заборчику, и мы принялись спускаться вниз. Я пропустил ее вперед, чтобы  она
не завалила меня сверху  тяжелым люком. Один раз они меня уже надули. Внизу,
как ни странно, было  сухо.  Своды  освещались красными и синими лампочками,
как в метро. Минут через десять подземный  ход  вывел нас  к железной двери,
герцогиня сняла ключик, болтавшийся на ее шее на золотой цепочке, и  открыла
замок.
     Все-таки  если человек идиот, то это надолго. У нее же везде свои люди,
и  она хочет  от меня  отделаться, я  это  знаю,  и  тем не менее иду за ней
неизвестно куда. А здорово, что у нее есть  ключик от  всех дверей.  Надо бы
запомнить  этот люк, номер его  я хорошо запомнил, да и все знают это число,
неужели все их ходы  и люки помечены так  страшно  - числом Дьявола, и нужен
только ключ, чтобы пройти куда угодно, зная только,  где все эти люки лежат?
Теперь обязательно буду смотреть на номера всех канализационных люков. А еще
однажды я видел "Запорожец"  с номером  666,  и как  можно  ездить  на такой
дьявольской машине!
     Она захлопнула  дверь в  подземный ход и  включила  лампочку. Мы были в
каком-то  подсобном помещении для  сиделок и  служителей. Кругом  висели  на
гвоздях  старые  халаты  с  буквами  ГТГ  -  "Государственная  Третьяковская
Галерея",  под  стульями  аккуратно  выстроились  теплые  тапочки, на стенах
висели старые календари  с  обведенными днями  рождений и  опасных дней  под
портретами  Ленина  и  Брежнева, у  розетки  стоял  электрический  чайник  и
обогреватель.
     Герцогиня  привычно  воткнула  в  розетку вилку обогревателя, налила  в
чайник  воды и поставила его на  стол. Можно  подумать, она  тут работает. Я
разглядывал награды Брежнева. Она повернулась ко мне спиной и сказала:
     - Расстегни-ка мне пуговицы, дубина.
     Мокрое прозрачное платье  облегало ее стройную фигуру. Еще простудится,
бедняжка. Мне вдруг показалось, что я работаю сторожем музея уже лет десять,
а  она спустилась сюда  просто  переодеться.  На столе, рядом с чайником,  я
заметил знакомую коричневую тетрадь. Это была Книга Учета.





    15. КНИГА УЧЕТА. КНИГА РАЗВРАТА.

                Инженер Андреев.


     - Зайчик, о чем ты думаешь?
     - Так, ни о чем.
     Они заканчивали ужин, состоящий  из селедки с луком, картошки и черного
хлеба с маслом.  Было  жарко, сразу захотелось пить, и  они ждали, когда  же
начнут разносить чай.
     Море к вечеру  немного успокоилось, после бурного ветреного дня  не все
пассажиры смогли подняться  к  ужину с  коек, и ресторан "Адмирала Нахимова"
был почти пуст. На пятые сутки плавания все возможные блюда уже  прошли свой
путь, и  снова наступила очередь  жаренной картошки,  которую Андреев  любил
больше всего на свете и мог есть каждый день.
     - Я больше не могу, доешь за меня.
     Жена пододвинула  к нему свою тарелку. К концу  южного отпуска  цвет ее
кожи  почти сравнялся с цветом ее длинных волос, которые выгорели на  солнце
до  золотисто-рыжего цвета.  Ее  большие  глаза  после  еды и  качки  слегка
туманились. Андреев с трудом доедал остывшую  картошку. Она глядела на него,
подперев щеку рукой.
     - Когда уже ты кончишь есть?
     - За тобой же доедаю. Все, все, дорогая, бегу за чаем.
     Он схватил два стакана в подстаканниках и пошел к столику  с чаем. Чай,
слава  Богу,  сегодня без  сахара. Подстаканник  сразу нагрелся от  кипятка,
Андрееву пришлось по дороге сделать  остановку на чужом  столике, за которым
сидела  одинокая  блондинка, которую  он  давно  приметил.  Блондинка  молча
посмотрела  на него. Жена заметит, - вот весь ты в этом, хочешь ее, да? - но
Андреев порадовался,  что  она будет  его  ревновать,  ведь на самом деле он
любил только ее одну.
     После селедки и лука уже ничего больше не  хотелось.  Они выпили по два
стакана  с чаем  и  с облегчением поднялись из-за  стола.  Блондинка куда-то
делась. В ресторане было уже почти совсем пусто, и им не хотелось оставаться
самыми последними.
     - Что будем делать? - спросил он жену.
     - Я сейчас лопну.
     - Пойдем постоим чуть-чуть на корме.
     Андреев хотел,  чтобы  симпатичная  блондинка  встретилась им еще  раз,
чтобы  это возбудило их сильнее. Правда, иногда такие картины вызывали у его
жены противоположную реакцию.
     Она всегда очень быстро наедалась, и это было особенно обидно в гостях,
когда было  столько  вкусного. Ее маленький тугой животик наполнялся в  одно
мгновение, и было видно, что в нем уже совсем нет места.
     - Попрыгай чуть-чуть, может, полегчает?
     - Ты что, смеешься?
     Они встали у поручней на корме парохода.  После шторма вода была бурой,
к  берегу, наверное, прибило кучи  водорослей и мусора, и  купаться  не было
никакого желания.
     - Мне  холодно,  - она  съежилась и прижалась к нему. Он чувствовал  ее
смешно оттопыренный животик.
     - Ну, ты даешь, мерзнешь всю зиму, весну,  осень, а здесь двадцать пять
градусов, и тебе все холодно!
     - Ветер  же  сильный!  Как  вспомню нашу  бесконечную зиму,  так  сразу
становится холодно.
     -  Я  где-то прочел, что  в декабре солнце  в  Москве  выходит всего на
полчаса в день, - сказал он что-то умное.
     - Да?
     - Ну да, конечно, ведь день и так короткий, да еще все время пасмурно.
     - Давай уедем куда-нибудь. где тепло и много солнца!
     - Зайчик,  ты уже  забыла, как  ты умирала  от жары  в Одессе?  И зачем
все-таки мы купили эти дурацкие черные очки?
     - От них не должно быть морщин вокруг глаз.
     Она встала прямо перед ним, подняла  к нему лицо  и  спросила, прижимая
пальчик к щеке:
     - У меня есть тут лучики?
     - Какие лучики?
     - Ну лучики вокруг глаз, от загара...
     - Ты мой маленький лучик!
     - Ну правда, скажи, вот я вижу, что у тебя уже есть лучики.
     - Вот и хорошо, я у тебя ничего нет.
     - Ну ладно, пойдем вниз, а то мне холодно, - радостно заключила она.
     - А как же стихия, смотри, сколько пены вокруг!
     - Меня сейчас вырвет от этого лука, и зачем я съела столько селедки?
     - Ну, пойдем, глотнем чего-нибудь в баре.
     - Опять ты хочешь к своей блондинке!
     - Да, да, пойдем скорее.
     Они взяли  по  стакану холодного "Байкала". От газа  у  обоих выступили
слезы.
     - На, я больше не могу.
     - Ты же хотела пить!
     - У меня уже в ушах булькает.
     В баре играла музыка, пел Джо Дассен, старый одессит.
     - Такая же пластинка, как у нас дома.
     - Ну как твой животик?
     - Вроде полегче.
     - И правда, он у тебя уменьшился прямо на глазах.
     В баре никого не было.
     - Теперь я захотела спать, пойдем в нашу каюту?
     - Пошли, - Андреев взял ее за руку.
     Эта  путевка -  Одесса-Батуми-Одесса  на пароходе  "Адмирал  Нахимов" -
досталась им совершенно случайно. В последний день у Жукова заболела теща, и
он вынужден был отдать путевку Андрееву. Детей  отправили на дачу к бабушке,
быстро собрались, сели в поезд, и вот уже вокруг только волны и небо,  белый
пароход и незнакомая блондинка.
     В двухместной каюте жена Андреева сразу заботливо навела свой  порядок.
Все вещи и наряды были аккуратно разложены  по полочкам,  платья развешаны в
шкафу на  вешалки, полотенца и купальники - в душевую (в каюте даже был свой
душ и туалет). Туда же выложили  зубные щетки, пасту, мыло,  и разные другие
мелочи.  На столике  валялась  старая потертая  книжка,  взятая из Москвы  -
"Эликсир сатаны" Гофмана.
     Андреев уже год умолял свою жену прочесть эту потрясающую книгу, но она
долго  сопротивлялась,  показывала  свою  независимость и  самостоятельность
суждений, читала  дурацкие  детективы, и вот, наконец,  взяла ее  с собой на
пароход. В  результате  Андреев  был  опять недоволен  -  теперь  она читала
запоем, не обращая внимания на любые его вопросы и предложения,  и только во
время еды она хоть как-то реагировала  на  его присутствие.  И сейчас, когда
они вернулись  в  каюту, он  со страхом  ждал,  что она  опять раскроет  эту
ужасную книгу и снова забудет обо всем на свете.
     В детстве Андреев не читал  Гофмана и наткнулся  на "Эликсир" случайно,
со скуки. Иллюстрации с видом средневекового монастыря и родословного дерева
заинтересовали его,  он начал читать, и вскоре уже всем рассказывал, что ему
давно не попадалась такая жуткая и захватывающая вещь. Он даже составил цепь
аналогичных  сочинений,  пользуясь   комментариями  к  "Эликсиру",  и  решил
обязательно  найти  и  прочесть  те книги из  цепочки,  которые  ему  еще не
попадались.
     Одновременно  он раскопал  в  детской и сборник сказок Гофмана, которые
показались теперь ему совсем  недетскими и  страшными. Всюду, в  проявлениях
уродства и в каких-то  жестоких репликах он  обнаруживал следы сатаны, будто
эликсир был разлит  по всем сочинениям  несчастного  немца.  И откуда только
Чайковский взял своего симпатичного Щелкунчика с такой ангельской музыкой? В
книге было явно что-то другое. А может, он тоже не читал "Эликсира"?
     - Мне осталось страниц  пятьдесят,  можно я сейчас быстренько  дочитаю,
это ведь немного!
     - Ну ладно, давай.
     Андреев  с  грустью стал готовиться  ко сну. По  радио  вдруг  заиграли
"Вальс цветов", и он не мог поверить, что и это, и  это - тоже было дело рук
дьявола.  Жена  раскачивалась  в такт  с  музыкой, не  отрываясь  от  желтых
высохших страниц.  Андреев долго и старательно расправлял нижние простыни на
ее и своей койках,  чтобы грязный матрас не был виден, затем разложил на всю
длину верхние  простыни, и потом уже  мягкие  одеяла.  Из-под ее  подушки он
достал  длинную теплую ночную рубашку  в горошек  и положил ее аккуратно  на
подушку жены. Оставалось  еще страниц тридцать. От волнения она сжала правую
руку в кулачок и прижала ее к своей щечке.
     Он пошел чистить зубы. Адреев всегда тщательно выжимал пасту из тюбика,
начиная с  самого низа,  и даже  старательно загибал  освободившийся кусочек
тюбика вверх, чтобы туда снова не  попадала паста. А вот его жена, напротив,
относилась к тюбику без всякой заботы, и даже иногда  забывала  его закрыть,
что вызывало  в бедном инженере благородный гнев и длинные философские речи.
Закончив чистить зубы, он вернулся в каюту.
     -  Слушай, оставь  лучше  часть на завтра, а то прочитаешь все сейчас и
что будешь делать потом?
     - Да, да, - машинально ответила она и быстро перевернула страницу.
     Но ему нравилось это ее  безумие, этот фанатизм во всем,  и потом он  с
удовольствием слушал, как она с жаром рассказывает подругам по телефону, что
она вчера всю ночь  читала эту книгу, и как там все  здорово сделано, на что
это еще похоже, и  какой  в  этом  духе  есть  еще фильм.  Мало того,  книгу
приходилось  отдать  почитать, проходили  недели,  месяцы, и вот уже длинная
вереница   знакомых  и  родственников  сидела,  завороженная,  не   в  силах
оторваться  от  сказочного  текста, и  лишь  через  год  или даже  два  этот
потрепанный томик  возвращался на свое законное место в старый книжный  шкаф
из красного дерева со  стеклянными дверцами. Иногда  они менялись ролями,  и
уже она мучила его вопросами - А ты читал, нет? или  Разве ты не видел этого
фильма? Ну что ты! Как это может быть, это же так здорово!
     Он  вдруг вспомнил неприличные стишки про то, как двое долго  обсуждают
поэзию, а потом все-таки все равно ложатся в постель.
     - Как страшно, иди сюда скорей, и дай мне руку! - Он сел с ней рядом, и
она прижалась к нему всем своим маленьким телом.
     - Вот дурочка, я же тебе  говорю, оставь на завтра,  подожди чуть-чуть,
нет, ты все хочешь сразу.
     -  Все-то  ты знаешь,  везде-то  ты  побывал и все видел,  знаешь  этот
анекдот?
     - Нет, - ответил он, улыбаясь, хотя слышал его уже раз сто.
     - Ну, тогда слушай!
     Она торжественно рассказала  ему все, и они долго  улыбались друг другу
от того, что они вместе.
     - Ну, теперь я пойду пописаю.
     Она  любила ему  рассказывать про все  свои маленькие и большие дела, и
ему  это особенно  нравилось, будто он доктор  Айболит, а  она  -  маленькая
девочка.  Она  совсем  не  стеснялась  его,  и  в  этом  было  что-то  очень
трогательное.
     - Ну как, пописала хорошо? - спросил он ее после.
     - Да, достань мне теперь мою рубашечку.
     - Уже все лежит на твоей подушке.
     -  Ничего там нет,  куда ты ее  опять  засунул, -  сказала  она,  строя
капризную девчонку, дрожа всем своим загорелым телом.
     -  Ах,  ты уже вся разделась, как быстро, - он с  радостью посмотрел на
нее.
     - Ну, давай же скорее, мне же холодно!
     - Фиг тебе, ложись так.
     - Нет, вот она!  - торжествующе  сказала она, трясясь от холода, быстро
накинула длинную рубашку, залезла под одеяло на нижнюю полку, и зажмурилась,
улыбаясь от радости и тепла, оставив на улице только холодный нос и косичку.
     - Что ты там делаешь? - спросила она его через пару минут.
     - Читаю "Установку момента зажигания", хочешь послушать?
     - Ты - псих, у меня книжечку отнял, а сам читаешь какой-то ужас.
     - Установите  коленчатый  вал в  такое положение, при котором  метка на
шкиве совпадает с  меткой два  на корпусе двигателя, включите  зажигание, и,
медленно вращая корпус распределителя, найдите такое положение, при  котором
контрольная лампа загорается. При этом контакт бегунка распределителя должен
быть направлен в сторону первого цилиндра.
     - Ты плохой,  и меня совсем не любишь. Любишь какую-то блондинку. Я тут
так замерзла, а ты там читаешь эту гадость.
     Он легко спрыгнул с верхней полки и скользнул к ней под одеяло.
     - У тебя ноги как ледышки, что ж ты так замерзла, ведь сейчас лето.
     - Я всегда мерзну, - сказала она, плотнее закутываясь в одеяло.
     Они обнялись  и стали  прижиматься  друг к другу все  крепче  и крепче.
Наконец, она сказала:
     - Ну все, мне уже жарко, подожди.
     - Ты как в рассказе про Елдырина.
     - Откинь немного одеялко, только не совсем, а чуть-чуть,  чтобы в ножки
не дуло.
     Она легла на спину, вся  вытянулась и закрыла глаза.  Они замолчали. Он
осторожно поцеловал  ее  в  губы, она  улыбнулась,  тогда Андреев  задрал ее
ночную рубашку вверх и стал целовать  ее животик. Она затаила дыхание. Тогда
он стянул с нее трусики, схватил ее  попу в  ладони  и провел языком  по  ее
бедрам.
     У инженера  было  две женщины -  жена и машина, и про машину он  думал,
наверное, даже больше, чем про жену. Даже сейчас, на пароходе, он вспоминал,
что еще не  в порядке с его железной  подругой, и что  надо  починить  перед
зимой.
     Раздвинув ее ноги, он припал ртом к ее сочному цветку и стал облизывать
языком ее самое уязвимое место. Она выставила колени вверх, и выгнула спину,
чтобы он мог проникнуть как можно глубже.
     - Я так тебя хочу, - сказала она. Он не отвечал.
     Андреев отгонял от  себя возбуждение и думал, как  он мучился последнее
время  с потерей  мощности  двигателя и  холостым  ходом.  Вначале  пришлось
регулировать зажигание, потом тяги рычагов  дроссельных и воздушных заслонок
карбюратора, но по-прежнему машина еле тянула в гору и на красный свет он не
отпускал  педаль  топлива,   чтобы  двигатель  не  заглох.   Даже  тормозить
приходилось левой ногой,  с  непривычки  машина  дергалась и останавливалась
резко, как вкопанная.
     Он перевернулся вверх ногами так, чтобы ее  голова  оказалась между его
коленями, снова взял ее за ягодицы и ввел свой язык ей как можно  глубже. Ее
роза стала большой и  совсем мокрой. Он чувствовал, как она  поймала  руками
его коленчатый вал и вначале стала облизывать его головку, а потом взяла его
в рот, обхватив губами.  Он стал двигаться вверх и  вниз, слыша ее  стоны, и
сильнее надавливал языком на ее скользкую мякоть.
     Конечно, профессионал сделал бы все гораздо быстрее.  В прошлый  раз он
целый день возился с маятниковым рычагом рулевого управления, пытаясь выбить
один шаровой шарнир  и отвернуть с  другого приржавевшую  гайку. А потом, на
сервисе,  мастер одним ударом молотка снизу, держась  за центральную рулевую
тягу, выбил шарнир из рычага - вот что значит навык и знания.
     Ему  нравилось, что это возбуждает  ее сильнее, чем его, и, когда  она,
наконец, закричала, он перевернулся к ней лицом, ввел в нее скользкий ключ и
легко сделал ее  еще несколько раз. Она  широко  раскрыла глаза  от  ужаса и
восторга, еле переводя дыхание.
     -  Ну,  отдохни  теперь, - сказал  он, не останавливаясь,  пока  она не
кончила еще раз.
     - Я  хочу,  чтоб  ты теперь,  - она  обняла  его  ноги своими  ногами и
прижалась к нему еще крепче.
     Конечно,  теперь он  уже  многое умел  делать  -  и  с  тормозами, и  с
карбюратором, и с электрооборудованием, но  еще было масса тайн, про которые
ни в одной книжке не написано, и которые приходилось  каждый раз разгадывать
самостоятельно.  Это мучило  его даже  по ночам,  как тогда, когда он неделю
искал утечку тока, да еще  на морозе, пока один  знакомый не посоветовал ему
померить  ток на электродвигателе стектоочистителя фар. Ток оказался  больше
одного ампера,  значит, за двое суток  аккумулятор мог разрядиться до конца.
Стоило  снять  предохранитель в цепи этого электродвигателя,  как ток утечки
прекратился, и аккумулятор благополучно заводил мотор  даже  через несколько
суток стоянки.
     Он взял ее руками за попочку, чувствуя  пальцами движения своего ключа,
и сразу выстрелил в нее тормозной жидкостью. Каждый  раз он потом думал, что
самой приятное, все-таки, это когда она кончает.



    16. В музее.



     Мы сидели  за столом, покрытым вытертой клеенкой и наслаждались любимым
в нашем народе бесцветным и бесвкусным, зато обжигающим  чаем. Моя герцогиня
сняла с себя  все мокрое,  оставшись в  одних черных  шелковых  трусиках,  и
завернулась   в   чей-то  синий  халат   с  буквами  ГТГ  -  Государственная
Третьяковская Галерея. Я сказал ей, чтоб она  лучше сняла и трусы тоже, а то
застудит себе  придатки и получит цистит. Я много про это знаю, с  женой  мы
даже ходили к врачу,  он  прописал ей какую-то микстуру,  но это все ерунда,
главное, чтобы попа и ноги  были всегда в тепле, а то некоторые девицы любят
выставлять свои прелести напоказ в самый мороз, а потом бегают писать каждые
полчаса.
     - Все-то ты  знаешь,  везде-то ты  побывал и  все  видел, - сказала она
известную фразу, снимая трусики и  раскладывая их на батарее. Они показались
мне страшно  знакомыми. Где еще мог я  их видеть? В  служебной комнате  было
довольно тепло, я думаю, через час они высохнут, а платье - только к утру. И
зачем она сиганула с моста в реку, в мае вода ведь еще очень холодная, самое
половодье.
     В этом году я не так страдал от прихода весны,  как обычно. А то всегда
с   наступлением   тепла  у  меня  начинается  аллергия  -  слезятся  глаза,
закладывает нос, спать невозможно, и еще постоянно свербит в носу, будто там
рассыпан красный перец. Но хуже всего, когда в конце мая зацветают тополя, и
вся  Москва покрывается липким белым пухом.  И что  только  хорошего  в этом
ужасном времени года?
     Хорошо  бы мне  тоже  переодеться. После  двух месяцев уличной жизни  я
превратился в  страшную грязь и  вонь. Как только она  сидит рядом со  мной?
Вчера  вот  зашел  я  в один  универмаг  погреться,  так  вокруг  меня сразу
образовалось пустое пространство радиусом метров в десять, а какая-то девица
в  платочке с опущенными глазами,  собирающая деньги на восстановление Храма
Большой Свечи, зажала нос  пальцами  и, гнусавя, протянула мне кусочек мыла,
чтобы я пошел и помылся. Где бы мне только можно было это сделать?
     - Давай-ка тоже раздевайся и срочно смывай с  себя  всю грязь и вшей, в
таком виде тебя со мной никуда не пустят, - сказала  герцогиня, будто  самой
ей было все равно.
     Конечно,  в музее нет ванны и душа, но, слава Богу, в этой комнате была
раковина  и даже - настоящее чудо! - из крана текла горячая и холодная вода.
Я  достал  мыло, подаренное  мне девицей с опущенными  глазами. Свалив  свои
лохмотья  в  кучу, я сразу  замерз  и открыл  вначале  только  горячую воду.
Кипяток обжег руки, но зато скоро стало  тепло, и комната наполнилась паром,
как  в  бане. А Вы  смогли  бы помыться с головы до  ног,  пользуясь  только
раковиной? Когда-то давно я уже так  мылся в  одном общежитии,  где  даже  и
горячей воды не было, правда,  это было летом. Вымыть голову и тело до пояса
ничего не  стоит.  А вот  как быть  со всем остальным?  Стоя на куче  своего
грязного белья, я  осмотрел комнату и вскоре  увидел в углу половую тряпку и
ведро -  как раз то, что нужно, чтобы потом вытереть лужу. Герцогиня на меня
даже не смотрела, зачитавшись Книгой Разврата, а  я  ее совсем не стеснялся,
будто делал это при ней уже сто раз.
     Вскоре, весь уже чистенький и  в  таком  же, как у  моей подруги, синем
старом халате ГТГ, я подсел к ней за стол.
     - Что пишут?
     - Да ну, все  одно и  то же,  одно и то же, ничего  оригинального, язык
тупой, сюжета никакого нет, какие-то несвязанные между собой обрывки скучных
историй про мелких людей, высосанные  из  пальца проблемы,  банальные герои,
все как-то неестественно и несерьезно, в общем - дрянь. И, конечно, сплошные
постельные сцены и мысли "про это". Как будто у автора в голове только сиси,
жопы, многочлены и их сложение.
     - Я тоже так думаю,  и, знаешь, последнее время мне давно не попадалось
ничего  интересного, никто  уже  давно не читал ничего  хорошего,  и уж  тем
более, никто ничего не написал.
     -  Все хорошее уже давно написано,  лучше классиков все равно никто  не
напишет,  а времени искать среди груды свежей макулатуры чего-то нового ни у
кого нет. Но мы с тобой отвлеклись от главного - пора бы переодеться!
     - Как, ты хочешь опять натягивать на себя свое мокрое платье?
     -  Я  же  тебе уже  говорила, сейчас тут выставка костюма,  и мы сможем
подобрать себе что-нибудь.
     Она потрогала свои мокрые  трусики, лежащие  на батарее, -  они еще  не
высохли, - и посмотрелась в зеркало. Синий халат с вырезом доставал ей почти
до колен. Я встал с ней рядом.
     - Мы  с  тобой  как из  одной  психушки, - сказала  она,  глядя на наши
халаты, и  засмеялась.  - Кстати,  автор  всей  этой муры наверняка  маньяк.
Весной его  надо держать где-нибудь  в больнице имени Гиляровского, рядом  с
Матросской Тишиной.
     Я вдруг подумал, что уже не помню,  какой  была  моя первая жена. Может
быть, эта девушка, стоящая рядом со мной в зеркале,  и есть моя единственная
спутница  в  жизни?  Все в ней мне так знакомо,  так близко, и даже вот  эта
родинка на ключице, длинные  черные волосы, ее манера пить чай, ее маленькие
ножки,  и  даже  эти ее  маленькие шелковые  трусики, которые  мы  покупали,
кажется, вместе к  прошлому восьмому марта,  когда я долго не мог оторваться
от прилавка,  на  котором лежали  полуобнаженные красотки разных размеров  и
фасонов  и выставляли напоказ свои груди, животы, бедра,  обтянутые  синими,
белыми, красными, черными и  коричневыми чулками, лифчиками и трусиками. Она
тогда, наверное, два часа подбирала себе лифчик, который подходил бы  под ее
маленькую грудь, но нужного размера и цены все не было, и тогда  я, уже не в
силах больше ждать и  терпеть эту муку, пробил в  кассе сто тысяч, сунул  ей
чек,  и она, бедненькая, нашла  себе,  наконец, вместо лифчика эти маленькие
прозрачные трусики, которые потом одевала только по большим праздникам.
     -  Ну,  хватит,  пошли  наверх,  -  она оттолкнула  мои руки, которые я
пытался просунуть под ее халатик и проверить, все  ли на месте, допила чай и
открыла дверь в темный коридор.
     В музее - хранилище мрака - вначале нам  совсем  ничего не было  видно,
потом  в  конце  коридора   засветилось  синее  окно,   выходящее  на  берег
Москвы-реки.  Напротив музея, у самого  берега, сиял  огнями  какой-то белый
пароход,  около которого выстроились дорогие лимузины. Над рекой разносилась
танцевальная  музыка, хлопки открываемых  бутылок шампанского, смех и прочие
звуки большого праздника. Ночь приближалась к своей середине, но на пароходе
веселье только  начиналось, к трапу  подкатывали все новые  машины, и из них
выходили богато одетые дамы и господа.
     - Давай  скорее, видишь, к шампанскому  мы уже опоздали, - заторопилась
моя принцесса, - какие же они все красивые, мы тоже  должны с тобой прилично
одеться.
     - Ты, кажется, хочешь вывести меня прямо из грязи в князи?
     -  Доставь мне такое  удовольствие, мне так хочется кушать, не  пить же
нам опять этот  грузинский  чай первого сорта! К тому  же ты  так редко меня
куда-нибудь выводишь, - сказала она мне что-то  до боли знакомое, хотя мы не
виделись  с ней почти два месяца, и как  я мог  ее  куда-нибудь  пригласить,
разве что на чердак или на лавочку.
     -  Хорошо, только  давай договоримся, что сегодня я буду сам  подбирать
себе носки, а заодно найду и тебе платье по своему вкусу. Хоть раз в жизни я
могу одеться как мне хочется?
     - По-моему, ты в последнее время одевался исключительно по собственному
желанию. Можно подумать,  я тебя раньше плохо  одевала! - начался  небольшой
семейный скандал.
     - Ну все, дорогая, успокойся, я все сделаю как ты хочешь, -  ответил я,
решив, тем не менее, что поступлю по-своему.
     Мы стали подниматься на третий  этаж. Наверное, со стороны мы выглядели
как привидения - голоногие люди  в синих халатах в пустом музее. Хорошо, что
по  лестнице шла ковровая  дорожка, я  то  ногам было  бы  очень холодно  на
мраморном полу.
     Я  захотел найти ей платье  с  большим  вырезом. Весь  третий этаж  был
заставлен стеклянными  шкафами с европейской одеждой десятого-девятнадцатого
веков.  Пройдя  по залу, я быстро определил,  что максимальный вырез  был  в
моде,  как  это  ни странно, среди аристократок в канун  Великой Французской
Революции, что,  несомненно,  ускорило  победу лозунга  "Свобода, Равенство,
Братство". Бедные  аристократки сами  вырыли  себе могилу,  привлекая к себе
пристальное внимание  простого  народа.  Но потом  простой  народ довел идею
аристократии  до  конца.  Чего  стоит  одна  известная  картина  Делакруа  с
прелестной боевой парижанкой со своими орудиями наперевес, зовущая обалделую
публику еще дальше! И помните, помните, там рядом с ней есть такой радостный
мальчик с пистолетиком в руках? Да,  к сожалению, таких девушек даже теперь,
через двести лет после  Революции, не  встретишь  на  улицах Парижа.  Что-то
опять так захотелось в Париж!
     Итак,  я  остановился  на эпохе  рококо.  Табличка  на  соответствующем
стеклянном  шкафу гласила,  что  "в  одежде рококо,  сильно обнажающей тело,
уделяется большое внимание нижнему белью, которое теперь является  настоящим
произведением искусства,  шелковое, украшенное золотом  и серебром, богатыми
вышивками  и  кружевной  отделкой.  Декольте  позволяло   видеть  рубашку  с
кружевной  оторочкой. Нижняя юбка  стала не только дополнением и укреплением
верхней  юбки, теперь она играет важную роль  и при  ходьбе, т.к. может быть
видна.  Лиф открывается до глубокого выреза и опять  вытягивается  вниз ниже
талии в виде треугольника"...
     После  слов  о  треугольнике ниже  талии все  мои  сомнения  совершенно
развеялись.  Я смело  открыл  этот  стеклянный  шкаф  и  принялся  раздевать
безголовую манекенщицу. Моя герцогиня в синем халате маячила где-то в районе
средних веков. Но там-то еще никаких вырезов не было, а уж про  треугольники
знали только любители Пифагора.
     - Иди сюда  скорее! - закричал  я, расстегивая последнюю нижнюю  юбку с
лентами по  бокам.  Трусов  эпохи рококо дальше  почему-то не было.  Как там
обычно пишут - "Экспонат на реставрации". Ладно, так пока походит.
     Герцогиня  приблизилась   к  моему   стеклянному  шкафу   и   принялась
разглядывать все детали своего будущего туалета.
     - Ты что, спятил? Я это никогда не одену, - тихо сказала она.
     -  Снимай  свой противный  халат, -  скомандовал я тоном, не признающим
возражений.
     Она  осталась  совершенно обнаженной, как и безголовая  манекенщица.  В
ночи их тела были такого  же  цвета, что и  халаты служительниц галереи. Как
жалко,  что мне надо  сейчас  ее одевать, а не воспользоваться тут же, среди
темного зала,  этой гладкой  теплой  синевой.  Но  во  мне  вдруг  проснулся
модельер, я  забыл о других желаниях,  и только когда я одевал на нее нижнюю
юбку, я не удержался, и погладил этот злосчастный треугольник ее волос внизу
живота, она тут же оттолкнула меня:
     - Не отвлекайся, к тому же у тебя такие холодные руки.
     Далее следовали разнообразные сложные детали ее туалета, мы промучились
с ней,  наверное, целый час, пока  дело  дошло  до специальных  дополнений -
веера,  сумочки помпадур для мелочей, перчаток,  муфты и лент, которыми надо
было  украсить  одежду  сверху  донизу.  И  вот  она  стоит  предо  мною  во
французском вечернем парчовом платье зеленого цвета с кружевами, украшающими
глубокое  декольте и  рукава.  Жаль, у моей герцогини  маленькая  грудь,  но
специальный корсет сделал свое дело.
     - Можешь вдохнуть? - спросил я ее.
     -  Ты все-таки садист, я  же хотела кушать,  а  теперь  это практически
невозможно.
     - Давай я немного ослаблю шнуровку.
     - Тогда грудь может выпасть.
     - Ничего, никуда  она не  денется.  Не наклоняйся слишком сильно  и  не
прыгай высоко, и все будет хорошо.
     Себе  я присмотрел костюм  контрабасиста  -  черные лакированные туфли,
белая сорочка, бархатный черный  жилет,  черные брюки, фрак и  бабочка. Этот
костюм как, наверное, самый скромный, висел в дальнем углу зала. Хорошо, что
размер оказался подходящими. А то где бы мы искали сейчас портного?
     - Вечер в самом разгаре, и еда еще не кончилась, скорее на корабль! - и
она застучала  каблучками по лестнице. Я  заспешил за  ней в свой  последний
торжественный ужин.



    17. Торжественный ужин



     Еще несколько шагов по набережной Москвы-реки, и мы оказались у трапа с
лакированными поручнями.  У  трапа  нас  поджидало  знакомое  лицо  - Архип,
кладбищенский сторож, он же кучер, он же товарищ майор, а сейчас - вахтенный
матрос в парадной одежде.
     - Прошу на борт,  ваше высочество, -  и он снял  перед моей  герцогиней
фуражку. - Салат сегодня с лососем. Маски обязательны. Кавалеры сопровождают
дам и сдают оружие.
     Оружия, а также визитки у меня не было, Архип не стал спрашивать у моей
дамы,  кто  я  такой, видя,  что она  опирается на мою руку. Да и кем  я мог
представиться?  -  Личным  шофером?  Музейным электриком? Грузчиком? Скорее,
человеком  свободных  профессий  -  это  более  расплывчато  и  верно,  ведь
профессии у меня нет теперь никакой.
     На палубе стоял стол  с масками  разных цветов. Герцогиня выбрала  себе
зеленую,  сегодня она будет вся в ирландском цвете. Я  взял  себе  черную. И
зачем этот дурацкий маскарад?
     Мы двинулись по узкому  коридору мимо закрытых кают. Время  - три  часа
ночи. Шум  праздника приближался. Интересно, осталась ли еще  еда? Мы прошли
до конца коридора и поднялись по крутой  лестнице. Видимо, Герцогиня уже все
тут знает. Медные  перила  испачканы  чем-то  липким.  В  небольшом  фойе  с
диванами, обитыми кожей, горел красный цвет. На ближайшем к  лестнице диване
лежал  человек  в   белоснежном   кителе,   глаза  его  были  закрыты,  руки
неестественно  свешивались вниз,  на  груди  расплывалось  большое  кровавое
пятно, весь  левый рукав тоже промок,  кровь текла по ковру и дальше вниз по
перилам.
     - Ничего, он потом очнется, - сказала моя подруга, - этот тип всегда со
всеми ссорится и скандалит, и его обычно убивают к этому часу.  Тело выносят
на диван. Но ты не обращай внимания.
     - А я и не обращаю внимания, давно привык, знаете ли, к виду крови. Это
как  грязь на  улице, что же тут интересного? Сейчас это даже  модно - убить
кого-нибудь или зарезать.
     Из фойе  мы прошли еще сквозь две двери и оказались, наконец, в большом
зале. Вечер  был в самом  разгаре. Искрились бокалы и  драгоценности,  играл
оркестр,  сзади  него   стоял  хор,  гости   располагались   за   столиками,
уставленными  всякими явствами. Слезы брызнули из  моих глаз при виде  этого
богатства и  великолепия. Просто  не верилось,  что два месяца уличной жизни
остались  позади, и что за стенами  этого  заведения  плещут  холодные волны
Москвы-реки. На нас, слава Богу, никто не обращал внимания.
     - Столик заказан? - спросил нас официант на чистейшем русском языке.
     -  Да, кажется, вон тот мой любимый, у окошка, - Герцогиня проследовала
направо, придерживая широкую юбку, чтобы не задеть соседние  столики. Честно
говоря, я  нигде  еще  не видел  такой роскоши  и  красоты, ну, разве что на
картинах из королевской жизни или в кинофильмах про мушкетеров.
     Мы сели в  большие  мягкие кресла, официант  зажег две  свечи  на нашем
столе,  было немного дымно, но очень душевно, и я подумал, что последний раз
я  был  в ресторане  очень  давно,  даже  не  помню,  когда. Нет,  постойте,
вспомнил! Да  ведь  с той же подземной  принцессой, только на  Ваганьковском
кладбище...  Как все  удачно  получается!  И  вокруг опять,  наверное,  одни
покойники,  только рангом по-выше  и по-богаче, сюда  явно не  пускали  всех
покойников подряд, а только тех, кто прилично одет, кто заказал себе заранее
по  телефону  столик или ходит сюда  регулярно. Наверняка,  с  Новодевичьего
монастыря, или из самой Кремлевской стены.
     - Ну что, начнем, пожалуй, - я открыл меню в кожаном переплете.
     - Что мне  здесь  нравится, так  это  то,  что кормят тут  как у меня в
старом доме, на Сретенке, - сказала моя баронесса.
     -  Тогда ты начинаешь,  как  всегда,  с  оливье, затем шейка, карбонат,
маслины, что еще?
     - Еще я хочу красного вина.
     Через несколько минут  официант уже нес нам  поднос, и  наш  запоздалый
ужин  начался.  Я  попросил  также  своего  любимого  бородинского хлеба,  а
пронцесса взяла два кусочка белого.
     Представьте себе, что вы вдруг попали в такой ресторан после нескольких
лет,  скажем, тюрьмы. Я чувствовал, как  тают во рту неземные  явства, слезы
текли  из  моих глаз, наверное, сильнее, чем  слюни, хотя  мы ели  салаты из
лосося с  рисом,  красную рыбу,  икру с  хлебом-с масом,  соленые  огурчики,
помидорчики, маринованный перец и чеснок, салат из тертой свеклы с  чесноком
и  майонезом, морковь с  клюквой в  сахаре  и сметане,  лобио,  чернослив  с
орехами в сметане, ну,  конечно, еще  буженину,  сервелат с зеленой травкой,
потом грибочки, и т.д., и т.п. И это была пока только легкая закуска!
     Я думал  о том, что всегда в  жизни хорошего и  плохого бывает поровну,
вот вчера я был еще бомжом, а сейчас ем исландскую  селедочку, и запиваю все
изысканными винами, а потом мне будет опять плохо, а потом - опять хорошо.
     Хор и  оркестр  были  сегодня в ударе. Играли будто специально по моему
заказу любимые романсы и песни: "Гори, гори, моя  звезда", "Утро  туманное",
"Глядя  на луч  пурпурного заката", "Живет моя отрада", "Я вас любил, любовь
еще  быть  может", "Разве  можно выразить словами", "Любовные дивные грезы",
потом,  конечно,  "Ваше  благородие",   "Виноградную  косточку",   "На  фоне
Пушкина", "К чему нам быть на ты, к чему", "Я спросил у ясеня", "Со мною вот
что происходит", "По улице моей который  год", "Ах сударыня, скажите, почему
же", "Нынче ветрено и волны  с перехлестом", "Желтою  лампой  сияет луна", и
т.п.
     Вскоре,   к  сожалению,  мы  наелись,  и  стали  обращать  внимание  на
окружающих.  Честно  вам  скажу,  зрелище  пьяных и  сытых  богачей  мне  не
доставило совершенно никакого удовольствия. Я, наверное, был тут самым худым
из  всех.  С  богачами сидят,  конечно,  их  прекрасные  дамы,  но их как-то
становится  жалко.  Ведь  они   ничего,  кроме   как  внешне,  из  себя   не
представляют. Вряд  ли здесь есть учителя,  врачи, труженницы села, ткачихи,
телефонистки или  водительницы  трамваев.  Скорее  всего,  все  они  упорные
домохозяйки, если  не сказать хуже.  Про свою герцогиню  я,  естественно, не
говорю.  У нее  - особое задание, и это всем должно быть понятно. Тем более,
сейчас она моя жена. В этом я теперь уже не сомневался.  Ведь я-то знаю, что
она  ест, а чего она не ест, да еще  в гостях.  Да и  трусики  выдали  ее  с
головой.
     За едой  мы  почти  не разговаривали, я  только перечитывал  меню,  как
раньше,  дома, когда  мы изучали телевизионную программу и обсуждали  разные
фильмы и кто в них играет. У Вас есть, кстати, кинословарь, где все про всех
написано? А то всегда думаешь, где она еще играет, и что он еще снял.
     - Тебе вкусно? - спросила моя Герцогиня.
     - А что будет на второе?
     - На горячее будет мясо того толстяка, которого мы видели в коридоре.
     -  Зачем же  ты  портишь  мне  аппетит?  -  обиделся  я,  испугался,  и
почувствовал легкую тошноту.
     - Не обижайся, бомжи ведь едят иногда друг друга, - миролюбиво заметила
герцогиня.
     - Ну я шуточки здесь у вас.
     - Ладно, не хочешь горячего, тогда сейчас тебе принесут развлекательную
программу, и ты себе что-нибудь выберешь.
     - Может, снимем уже маски, а то мне в правый глаз ресничка попала, да и
надоело уже кривляться, - спросил я свою хозяйку. Мне вдруг  захотелось уйти
с этого корабля.
     - Нет  уж, маску снимать  нельзя, а то  тебя  сразу  выведут из зала  и
зарежут, как того скандалиста. Ты ведь должен подчинятся нашим законам, если
пришел сюда.
     Официант принес на  подносе  толстую  тетрадь  в коричневом  переплете,
точно  такую  же, как  и  меню. Я раскрыл  первую страницу. Вверху  крупными
буквами  было   написано:   "Книга   Учета.   Книга   Разврата".   Вот   так
развлекательная программа!
     -  Слушай,  ну  это уже слишком, эта ваша Книга Учета мне  уже надоела.
Неужели ничего больше нет?  И как, интересно, я  могу в ней что-то для  себя
выбрать?  Мне там ничего  не нравится,  к тому же,  я не  тороплюсь  на  тот
свет...
     - А тебя никто  не спрашивает, чего ты хочешь, а  чего ты не  хочешь. У
нас сейчас наступает развлекательная программа, и все должны участвовать.
     Я заметил,  что за другими столиками все изучают точно такие же книги в
коричневых переплетах.
     - Может, поменямся с кем-нибудь? - с робкой надеждой спросил я.
     - Это бесполезно, все книги одинаковы, есть  только разные  издания, но
суть одна и та же.
     - Ну, это ты врешь, неужели нигде нет никакого другого разврата? Может,
все-таки попробуем? А то вода холодная, май на дворе...
     Я  стал смотреть  по сторонам, есть  ли  какой-нибудь выход, но  у всех
дверей и вдоль стен сторожили официанты, я посмотрел в  узкий иллюминатор, и
тут, к своему ужасу, заметил висящий на борту спасательный красно-белый круг
с надписью "Адмирал Нахимов".
     - Что это за корабль? - резко спросил я свою роковую даму.
     - Какой это еще может быть корабль, кроме "Адмирала Нахимова"?
     И действительно,  других пароходов мне  пока не  попадалось.  Только  в
детстве  я склеивал крейсер "Аврору".  Как  тут  у  них все  подстроено,  не
придерешься! Но так не бывает, врешь ты все!
     Она презрительно посмотрела на меня.
     -  Может, ты еще скажешь, что никогда  не видел живых покойников? А кто
же тогда играл на рояле в Ваганьковском клубе?
     Я заметил, что в зале началось  какое-то оживление,  гости  поднимались
один  за  другим  и  выходили  из  зала,  наверное,  по  каютам, выбранным в
соответствии с Книгой Учета. Вскоре вокруг нас было уже пусто, а официанты с
ножами  и  вилками  начали  приближаться  к нашему  столику. Неужели  сейчас
зарежут? Герцогиня смотрела на меня и смеялась.
     - Ну же,  выбирай скорее каюту, и  пойдем отсюда, до рассвета  осталось
совсем немного, а  им  ведь  надо еще убрать здесь.  Какой  ты, оказывается,
трус!
     Времени на размышления не оставалось. Я раскрыл мерзкую книгу на первой
попавшейся странице.
     - Номер каюты - 666, - сказала герцогиня, заглядывая через мое плечо, -
тебе опять повезло!
     Она подала мне руку, и мы двинулись из зала. Слуги шли следом, выключая
за нами свет.



    18. Роковая каюта.



     Несколько шагов по коридору, и  вдруг моя герцогиня  вспомнила, что она
забыла за столиком свою маленькую сумочку.
     - Давай я сбегаю, - предложил я.
     - Нет, что ты, тебя сразу убьют, я пойду одна,  ведь меня они знают. Ты
иди в каюту, я скоро приду.
     Ее ласковый голос успокоил меня,  и только  потом уже  я понял, что она
решила  отделаться от  меня на  этот раз навсегда. Моя роль  в  этой истории
будет  самая  противная, и  она просто хотела  выйти сухой  из воды в прямом
смысле этого слова. Итак, я опять глупо попался в сети, расставленные людьми
с того света,  они  легко накормили меня приятным ужином,  а потом  заставят
сделать то,  что им  нужно.  Чего  же  я  боюсь сейчас, ведь пока  ничего не
произошло?
     Я спустился по  крутой лестнице ниже, куда-то на  первую палубу  или  в
трюм.  Коридоры  становились все  уже,  свет  бледнел, будто я  спускался  в
какое-то  очень  глубокое  подземелье.  Я хорошо помнил,  что  все пассажиры
"Адмирала Нахимова" утонули, и все истории  в злополучной книге кончались на
самом интересном месте крушением корабля.
     Я шел мимо закрытых кают, и сквозь двери в коридор просачивались стоны,
вскрики, истеричные голоса,  чьи-то  плачи  и всхлипывания, будто за дверьми
происходило  что-то неприличное. Правда,  в некоторых каютах стояла зловещая
тишина, будто там уже всех зарезали или отравили, или просто на все каюты не
хватило пассажиров - еще не сезон.
     Что ж,  моя  принцесса  тут не пропадет. Если  захочет, сходит в  музей
переодеться,  или уедет  в каком-нибудь лимузине на Ленинские горы встречать
рассвет, ведь  перед  ней раскрываются  любые  двери.  До восхода оставалось
меньше часа, и  нечистая сила должна  была бы  уже  затаиться  до  следующих
сумерек.
     Хорошо, что Москва-река здесь мелкая. Наверняка "Адмирал Нахимов", если
уж и затонет, то не до конца, а до первой или до второй палубы. Да и вообще,
вряд  ли они его затапливают каждый раз, это было бы уже  слишком.  Хотя для
богатых  любителей острых  ощущений даже  устраивают войну или охоту.  А тут
всего лишь маленькое кораблекрушение, буря в стакане воды в версте от Кремля
- хороший бизнес!
     И вот, наконец,  я  добрался до двери с номером  666. Она была какая-то
особенная,  не  такая,  как  все,  из толстого  металла, с  двумя  запорными
щеколдами и с круглым  вентилем в виде небольшого штурвальчика. Видимо,  эту
дверь  давно  не открывали,  может, произошла  какая-то ошибка? Все в  нашей
жизни можно считать  ошибкой,  а  уж мой-то жизненный путь - хрестоматия для
дураков. Что же в ней было хорошего? Да ничего, только пара бутербродов.
     Я с  трудом открутил заржавевший вентиль, и, уперевшись ногами в стенку
коридора, сдвинул  верхний рычаг. Что-то  принцесса не идет.  Тусклый  свет,
едва освещавший узкий проход,  почти  погас.  Скорее бы вскрыть эту дурацкую
дверь и включить  свет  в каюте. Руки все измазал в  ржавчине. Второй  рычаг
никак  не  поддавался.  Руки соскальзывали. Как  назло, ударился о штурвал и
содрал кожу на левой руке.
     В коридоре послышался топот ног, явно не женских.
     - Где он? - спросил низкий бас.
     - В конце коридора.
     Идут меня  убивать,  - подумал я. Выхода не  оставалось, ну,  последнее
усилие, раз, два, и...
     Рычаг сдвинулся  вверх,  дверь вдруг  с силой распахнулась  под напором
массы  воды, и я сразу упал на пол. Оказывается, это был кингстон  - люк для
затапливания  парохода.  Теперь  закрыть  его не  было никакой  возможности.
Черный  сплошной поток вливался  в трюм  "Адмирала  Нахимова".  Я  попытался
подняться. Вода стремительно прибывала. Хорошую роль мне доверили устроители
вечера! Открыть кингстоны!  Выбраться  наверх  по  лестнице мне  уже явно не
удастся.  Еще  несколько  секунд, и весь коридор  заполнится до  потолка.  Я
вспомнил   все  кораблекрушения,   о  которых   когда-либо  читал,  особенно
художественное описание  гибели американской  эскадры  в Перл-Харборе, когда
голоса живых мертвецов, запертых навечно водой в трюмах с остатками воздуха,
были  слышны  в  течение  нескольких  суток  после  японской  бомбардировки.
Некоторых даже удалось  извлечь из полузатопленных кораблей, разрезав их дно
автогеном.   Вот  и  мне,  любителю  морских   путешествий,  суждено   также
захлебнуться в каюте с роковым номером.
     Неужели это конец? Уровень воды поднялся уже до верхней кромки двери, и
до потолка оставалось всего сантиметров двадцать. Было совсем темно, и я уже
почти  перестал  соображать,  как  вдруг  вспомнил,  что  можно  попробовать
выбраться  на поверхность через люк, сквозь который вода заливается  внутрь.
Течение там было очень сильным, я набрал по-больше воздуха, уцепился  руками
за край люка и попытался  толкнуться ногами за что-нибудь, чтобы  преодолеть
напор  воды...Не  знаю,  что  помогло  мне  на  этот  раз,  только  вдруг  я
почувствовал, как сопротивление стало  слабеть, люк остался позади,  и  меня
понесло  вверх,  как  пробку.  Еще  несколько  мгновений,  воздух совсем уже
кончился,   но  я   все-таки   всплываю  на   поверхность  у   самого  борта
накренившегося уже парохода.
     Теперь,  когда  до  спасения  осталось  так  немного,  меня  совершенно
оставили  все  силы. Ледяная вода свела правую  ногу,  я изрядно  наглотался
какого-то мазута, и к тому же сильно порезался, наверное,  по дороге наверх.
Я еле доплыл до каменных ступенек лестницы у Крымского моста, выполз из воды
и  лег трупом  на  плиты. Не  было  даже сил  оглянуться назад,  на  тонущий
пароход.
     Черт с ним, с "Адмиралом Нахимовым"! Герцогиня наверняка про все знала,
и теперь уже лежит в каком-нибудь роскошном будуаре с  очередным любовником.
Остальные  пассажиры  меня  не  волновали,  туда  им  и   дорога,  проклятым
буржуинам!
     На какое-то время я потерял сознание, и очнулся уже от сильного холода.
Хотя это и был конец мая, но по утрам  еще довольно  прохладно, а  уж  после
такого заплыва  - особенно.  Меня  затрясло,  зубы  застучали,  надо  скорее
где-нибудь согреться.
     Подул  утренний ветерок, и вот, наконец, в воздухе закружился тополиный
пух - в Москве опять зацвели тополя, вскоре этот майский снег  покроет лужи,
дома,  деревья,  камни,  залепит лица  прохожих, вот, наконец, и придет  моя
аллергия. Очень скоро мой черный мокрый фрак стал серым и  мохнатым от пуха,
глаза заслезились, нос заложило,  было очень холодно, и от  проклятого ветра
вокруг не было  никакого укрытия. Все, теперь никаких  герцогинь и принцесс,
никаких пароходов, никаких поездок, никаких авантюр!
     Ветер  задул  сильнее,  где-то  зазвонили  колокола,  в воздухе начался
настоящий  буран  из  тополиного пуха,  я шел  по  набережной почти наощупь,
навстречу мне  неслось что-то липкое и  противное, я уже ничего не видел, не
слышал и не соображал. Срубить бы все эти  тополя, пух засунуть в перины,  и
посадить бы в Москве вечнозеленые пальмы, кипарисы и баобабы!
     И  когда  из  белого  мрака  навстречу  мне вынырнул  черный  лимузин с
горящими  фарами, за рулем  которого сидел мой противный двойник Романов,  а
рядом с ним - моя герцогиня, я уже ничему не удивился, и лишь вяло попытался
закрыться рукой  от сильного  ветра.  Он  что-то  говорил  ей,  и  на прямой
набережной включил высшую передачу. Герцогиня сладко зевнула.
     - Тебе понравилась запеченая свинина с яблоками, курагой и черносливом?
     - Да, только я так объелась, что меня теперь тошнит.
     Машина мягко качнулась, переехав какой-то бугор на дороге.
     -  Ох уж  эти наши дороги! - Романов нажал на газ и посмотрел в зеркало
заднего вида.
     - Вот черт, наехал на какую-то собаку. Такой пух, что ничего не видно.
     - Я посплю немного, ладно? - сладко промурлыкала она, поправляя сумочку
на коленях.
     Красный. Желтый. Зеленый. Они свернули на Большой Каменный мост.




Last-modified: Wed, 26 Jul 2000 10:05:00 GMT

Оцените этот текст: