лся он и освобождать меня из заточения. За все эти бесконечные годы он всего лишь раз удосужился навестить меня. Я никогда не забуду его взгляд, полный отвращения и презрения. Да, я отощала и подурнела от беспрерывных душевных мук, и платье на мне было старое, но я была его мать! Кто бы мог предугадать такую черствость в том милом мальчике, каким я его помнила... Быть может, Карл освободил бы меня, если б я отказалась от своих прав на корону. Но я повторяла, повторяю и буду повторять до самой смерти: королева Испании -- я! Пусть я сошла с ума, но им не удалось сломить меня. Фердинанд, Филипп и Карл. Три проклятых имени, три гнусных предателя. Отец, муж и сын. Господи, позволено ли мне призывать проклятие на их головы?!" Две Афродиты Весна, вечерний воздух нежен, как прикосновение материнской руки. Пахнет медом. Цветы соревнуются друг с другом в красе и пышности. Весь мир кажется живым и теплым. В такие дни люди вспоминают о богах не ради исполнения своих просьб, а просто из благодарности. Маленький белый храм стоит на вершине холма. Кажется, он был здесь всегда -- так совершенно гармонируют его формы с природой. Стройный ряд колонн с ионическими рожками -- издалека их вертикальный рисунок похож на складки девичьего хитона. Легкий, словно облачко, портик. Простота и изящество храма Афродиты Урании поражают каждого. Внутри храм еще меньше, чем казался снаружи. Он пуст: прекрасные жрицы веселой стайкой отправились собирать цветы для завтрашнего праздника. В центре храма -- алтарь богини, заполненный подношениями: цветочными венками, клетками с белыми голубями, амфорами с вином. За алтарем, на небольшом возвышении, установлена статуя Афродиты. Богиня, изваянная в человеческий рост из теплого, розоватого мрамора, полна жизни. Ее руки простерты вперед, словно она желает обнять любимого, взгляд нежен и радостен. Красота обнаженной богини совершенна, и была бы невыносима, как невыносимо для смертных все слишком прекрасное, если бы не мягкое выражение ее лица и легкость позы. Нежная и любящая, Афродита пробуждает восхищение и любовь. Раздаются негромкие шаги, и в храм входит молодая женщина. Судя по виду, это простая крестьянка. Красивой ее не назовешь -- грубоватое лицо обветренно и покрыто кирпично-красным загаром, тело невольно заставляет вспомнить ломовую лошадь. Серая домотканная одежда кажется неуместной среди драгоценного мрамора и росписей. В руках она сжимает свой скромный дар богине -- веночек из лесных цветов. Она озирается, пораженная и испуганная окружающим ее великолепием, затем делает несколько несмелых шагов к алтарю. И встречается взглядом с богиней. Прекрасная Афродита рада встрече с темной, некрасивой женщиной точно так же, как была бы рада принять в своем храме царицу Елену. Крестьянка замирает, ее грудь трепещет, глаза прикованы к чудесной статуе. Несколько минут она стоит недвижно, не в силах опомниться и перевести дыхание. Она поражена красотой в самое сердце. Наконец, она тихо вздыхает, и на ее лице смешиваются изумление, восторг и восхищение. В невольном порыве она простирает к богине руки, скромный венок падает на мраморный пол. В этот миг некрасивая женщина преображается. Ее лицо, одухотворенное и восторженное, становится прекрасным. Распрямившееся тело страстным движеньем устремлено вперед, его линии стали стройны и чисты. Исчез груз тяжелых трудов и унижений, пригибавший ее к земле. Она словно омылась в купели с живой водой, смыв все земное. Две Афродиты приветствуют друг друга. Ведьма "Что, епископ, ты так смотришь на меня? Ну да, я -- ведьма. Мало, что ли, ты их видел? Ведь ты, говорят, жег их целыми тысячами. И все равно, хоть вид у тебя презрительный, я вижу, что ты боишься меня. Почему должна я стыдиться своего господина? Да, Сатана -- это зло, но что поделать, не всем же быть добрыми. Добро нуждается во зле, иначе с чем бы оно боролось? Вот ты, епископ, думаешь, что воюешь на стороне добра, а что бы ты делал без таких, как я? Нет, я не пустое болтаю, дай мне договорить, а уж потом допрашивай сколько влезет. Ты никогда не замечал, что в этом мире добро очень часто смахивает на зло, а зло на добро? Порой и не поймешь, где что. Вот я, например, хоть и ведьма, а причиняла очень мало зла. Все больше лечила людей да скотину, ну, иногда давала женщинам приворотное зелье. А ты, епископ, ради добра погубил тысячи людей, из которых -- уж поверь мне -- половина были невинны. Я все сказала. Да, я буду отвечать правду, потому что раз уж вы до меня добрались -- никакая ложь не поможет. Я вижу, у тебя в руках список обвинений: просто поставь "да" возле каждого, и мы сбережем много времени. Отправь меня на костер поскорее -- в вашей тюрьме уж больно скверный воздух. Нет, я не хочу оправдываться -- ведь это бесполезно, и ты знаешь это не хуже меня. Считай, что я во всем призналась, но ни в чем не раскаялась. Я нарушаю судебный порядок? Да нет, я просто хочу разделаться со всем этим побыстрее. И не грози мне пытками -- у меня слабое сердце. Палач только начнет меня пытать, и все, я мертва. Повезло мне, правда? Не веришь -- проверь. Да что ты так сердишься? Ну хорошо, я бывала на шабашах. Да, я поклонялась Вельзевулу. Да, и в зад его целовала. И с демонами совокуплялась. Как я это делала? Ого! Да ты, я смотрю, забавник! Тебе как рассказать -- со всеми подробностями? Так вот, елдак у демонов -- громадный, и как он воткнет его -- аж глаза на лоб выскакивают. А потом он его туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда... Эй, не надо меня пытать, я же говорю все как есть! А вот имена я тебе называть не стану. Не хватало еще возводить на людей напраслину. Или давай так: вот те, кто обвинил меня в колдовстве, меня в него и вовлекли! А еще наш деревенский староста, управляющий и трактирщик -- это такие скоты, что им сюда попасть в самый раз! Ну что ж, зови палача, зови... Очень занятно было поболтать с тобой, епископ." Епископ дал знак палачу и отвернулся. Донеслось несколько истошных воплей, потом все смолкло. К епископу подошел смущенный палач: -- Она правду говорила. Только мы начали, а она возьми да испусти дух. Епископ отпустил его и сказал своему секретарю, сокрушенно покачивая головой: -- Подумать только, какая закоснелость во грехе! Ну ладно, ведите следующую. Лень Ничего нет лучше, чем лежать здесь, в теньке, и смотреть, как работают молодые. Я тоже немало работала, когда была молодая. Сейчас я стала слишком стара, жирна и ленива, к тому же у меня немало дочерей и невесток -- вот пусть они и занимаются домашними делами. Я лучше полежу, пожую что-нибудь вкусненькое, понаблюдаю за тем, как они трудятся. Иногда они принимаются дразнить меня. "Туша, жирная туша!" -- кричат мне проказливые девчонки и хохочут. Я смеюсь вместе с ними -- да уж, туша из меня что надо. Я знаю, они не хотят обидеть меня -- они меня любят, ведь я никогда не придираюсь к ним, не вмешиваюсь с дурацкими советами как и что надо делать. Молодые любят делать все по своему, и старые туши, вроде меня, не должны приставать. По правде говоря, мне совершенно все равно, что они там делают, и правильно ли. Мне куда важнее мой покой. Я всем довольна, пока они не мешают мне нежиться в тени пальмы и бездельничать. Внучка принесла мне вкусной жареной свинины. Спасибо, детка, и скажи спасибо маме. Да, я обязательно расскажу вечером, что было дальше с озорником Мауи. А теперь беги, поиграй. Никого не раздражает, что я ленива -- вокруг столько работы, что всю не переделаешь, а на меня приятно смотреть, так я довольна жизнью и сама собой. Невестки не жалеют для меня лучших кусков. Пальму, под которой я лежу с утра до вечера, все так и называют -- "тетушкина пальма". Порой, когда собираются делать что-то важное, ко мне приходят за советом, но больше из вежливости -- я редко вмешиваюсь во что бы то ни было. Зато каждый вечер возле меня собираются ребятишки со всей деревни -- рассказывать сказки мне никогда не лень. Иногда с моря начинает дуть легкий ветерок, принося запах соли и водорослей. Моя пальма шепчет что-то на своем языке, ей вторят другие. Я знаю, о чем они шепчутся. Голоса птиц, гомонящих неподалеку, мне тоже понятны. Когда человек целыми днями бездельничает, у него появляется время понимать вещи, на которые он раньше не обращал внимания. Ласковое солнце, ветерок, шорох листвы, даже эти смешливые девчонки -- все добры ко мне, все меня любят. И я им благодарна. Невеста Вчера они убили мою дочь. Мне говорят, что память ее благословенна, что она -- драгоценный нефрит, принесенный в жертву великому Юм-Кашу. Я стара и не понимаю красивых слов. Я знаю одно: моей дочери нет больше со мной. Но она ушла от меня не тогда, когда умерла. Мои старые глаза уже давно разучились плакать. Немало горя повидала я на своем веку. Те мои дети, что не умерли во младенчестве, погибли в бесконечных войнах. Она одна осталась, чтобы согревать мои дни. Она была задумчива и кротка, глаза ее сияли, как теплые звезды. Ей уже исполнилось шестнадцать лет. Мы славно жили вдвоем в нашем маленьком домике. Мы были небогаты, но нужды не терпели. Единственное, что меня порой беспокоило -- то, как она смотрела иногда, словно в никуда. Я чувствовала, что она мечтает о чем-то, но не могла понять -- о чем. О замужестве она не хотела и слышать. А потом пришла эта засуха. Маис засох, едва успев прорасти. Его посадили во второй раз, но он даже не проклюнулся. Земля растрескалась, в воздухе постоянно стояла пыль. Жрецы испробовали все способы умилостивить Юм-Каша, Владыку Дождей, но дождь так и не пошел. Вначале они бросали в его колодец золото, потом -- бесценный нефрит, а когда и это не помогло -- объявили, что Владыка Дождей требует себе невесту. Пока в колодец не бросят девушку, чтобы она стала его женой, дождя не будет. Жрецы испросили три дня на то, чтобы выбрать невесту Юм-Кашу согласно обычаю. Ею могла стать любая девушка. Людьми овладело тоскливое, испуганное ожидание. Те, у кого были молодые дочери, боялись даже думать о возможном выборе. Я сама, узнав обо всем, поспешила домой и рассказала новости своей девочке. Меня удивило, как она приняла это известие -- не испугалась, не заплакала, а словно погрузилась глубоко-глубоко в себя и задумалась о чем-то, понятном ей одной. А потом глаза ее засияли еще ярче, она улыбнулась и сказала: -- Нет нужды искать Юм-Кашу невесту -- она перед тобой! Я подумала, что ослышалась. Но она повторила то же самое еще раз, и в голосе ее была радость. Я решила, что она сошла с ума. Тогда она стала объяснять: -- Помнишь, ты допытывалась, о чем я мечтаю, а я не отвечала тебе? Сегодня отвечу. Ты не знаешь, мама, и никто не знает, что еще в детстве мне явился Владыка Дождей и обещал, что когда-нибудь я стану его женой. И любовь к нему родилась в моем сердце -- ни один мужчина с тех пор не привлекал моего взгляда. А теперь, я вижу, срок настал. Юм-Каш требует, чтобы я пришла к нему -- и это наполняет меня радостью! Что я могла ответить ей на это? Я хотела было прикрикнуть на нее, пригрозить, но почувствовала, что ее решимость тверже камня. Я могла бы упасть ей в ноги и умолять, но и это ничего бы не дало. Она ушла от меня, и не было больше у меня власти просить и приказывать. Тем временем моя дочь начала одеваться в лучшие одежды. Я спросила ее, что она хочет делать, и она ответила: -- Пойду к жрецам и принесу им радостную весть, что невеста найдена. Тогда я выбежала из дома и, так быстро, как только могла, побежала к жрецам сама. Они заперлись и гадали, чтобы Владыка Дождей указал им приметы своей невесты. Сначала меня не хотели пускать, но, сжалившись над моей старостью и горем, прислужник пошел и доложил жрецам. Вскоре они вышли ко мне. Я сказала им, что моя дочь сошла с ума и вообразила себя невестой Юм-Каша. Что я не смогла удержать ее, и она скоро придет к ним, просить чести быть сброшеной в колодец. Жрецы недоуменно переглянулись. Тут я увидела свою дочь, приближавшуюся к нам, и закричала: -- Вот она! Не верьте ей -- она безумна, совершенно безумна! Моя дочь посмотрела на меня с презрительным состраданием, а потом повернулась к жрецам и заговорила. Тут же все мои надежды рухнули. Она подробно рассказывала жрецам о своем обещании стать женой бога, и о своей решимости выполнить это обещание. Она была спокойна, полна достоинства и уверенности, и никто никогда не принял бы ее за сумасшедшую. Жрецы слушали, кивали, задавали вопросы. Было видно, что они удивлены, но постепенно она убеждала их в своей правоте. В конце концов жрецы, посовещавшись между собой, велели ей идти с ними, чтобы подготовиться к церемонии, которая состоится завтра на рассвете. Мне же сказали, что горевать грешно -- ведь моя дочь станет женой самого Юм-Каша! Что может быть почетней? Дочь подошла ко мне, чтобы утешить: -- Не плачь, мама! Завтра будет самый счастливый день моей жизни, исполнится мое заветное желание. Я попрошу Юм-Каша, чтобы тебя призвали поскорее, и тогда мы всегда будем вместе у его ног! Я только тоскливо посмотрела на нее и ничего не сказала. Она ушла от меня -- что было толку говорить с ней? Мне говорили, что она была необычайно прекрасна на следующее утро, и что она сама сделала шаг в бездну. Я не пошла смотреть на это. Она ушла от меня, и я бы не вынесла -- увидеть, как она уходит еще раз. Рабыня Какой взгляд у этой девчонки! Кто там она -- нубийка, ливийка, эфиопка? Черная, тощая, гибкая, как пантера, а глаза так и полыхают недобрым зеленым огнем. Торговец, у которого я ее купила, предупреждал меня, что она строптивого нрава. Если она и дальше будет так смотреть на меня -- отведает розог. Нужно будет обратить на нее внимание... Что-то сегодня ванна особенно разнеживает меня. Ну и пусть -- гости придут часа через два, не раньше. Можно полежать еще немного, как следует насладиться этим ощущением тепла и легкого возбуждения, обволакивающим все тело. Да, девчонка хороша -- конечно, для тех, кто знает толк. Когда она проходит мимо, двигаясь со змеиной грацией, и бросает на меня косой, полный ненависти взгляд исподлобья... Право, я начинаю думать, что сама обломаю ее -- оно того стоит... Теперь нужно как следует заняться своим телом. Эти патриции богаты, и должны убедиться, что, хоть я и приближаюсь к тридцати, но за мое тело стоит платить. Кир уже ждет меня. Смешно видеть выражение собачьей покорности (напускной, конечно!) на лице этого могучего атлета с железными мускулами. Негодяй безумно хочет меня с того самого момента, как увидел, и именно поэтому я сделала его своим массажистом. Каждый день он чуть не по часу трогает и мнет мое тело, зная при этом: один неверный жест, проявляющий его истинные чувства, и его в лучшем случае оскопят, а в худшем -- забьют насмерть. Это придает особую чувственность его прикосновениям. Не заняться ли мне девчонкой прямо сейчас?.. До прихода гостей еще достаточно времени, а я давно не развлекалась. Решено! Все, Кир, достаточно на сегодня. Нет, я пока не буду одеваться. Можешь идти, и позови эту, черную, новенькую. И скажи всем -- ни под каким предлогом не беспокоить меня! Если придут гости -- пусть подождут немного, я скоро выйду. Самое главное -- сразу дать ей понять, кто здесь хозяин, чтобы ей и в голову не пришло сопротивляться. И хотя я всегда держу под рукой кнут, мне очень редко приходилось им пользоваться в таких случаях. Они и так боятся меня. Вот она входит, опустив голову. Ей, конечно, успели кое-что рассказать о моих привычках. Закрывает дверь. Останавливается у двери с самым почтительным видом. -- Подойди ближе! Подходит, останавливается в нескольких шагах. Глаз на меня не поднимает. -- Еще ближе! Делает два неуверенных шага и снова останавливается. -- Ближе! Еще пара шагов. Теперь она на расстоянии вытянутой руки от моего ложа, где я раскинулась, обнаженная, среди пестрых шкур. В руках у меня кнут. Несколько минут молча рассматриваю ее. Она смотрит в пол, внешне спокойная, но я знаю -- внутри у нее все трепещет. Внезапно я резко встаю. Она делает такое движение, словно собирается убежать, но овладевает собой и остается на месте. Мы стоим вплотную, едва не соприкасаясь, и я чувствую жар ее тела. Так же резко я беру ее за подбородок, поднимаю ее голову и смотрю прямо в глаза долгим, изучающим взглядом. Там -- ненависть и страх, которые она уже не в силах скрывать. Кнутом -- по щеке, несильно, но с оттяжкой: -- Я отучу тебя так смотреть на меня! Она замирает. Я снова ложусь, устраиваюсь поудобней и приказываю: -- Раздевайся! Забавно смотреть как она, такая черная, бледнеет. Медленно-медленно ее руки тянутся к застежкам на плечах, которые скрепляют тунику. -- Поживей, не то снова отведаешь кнута! Белая ткань падает к ее ногам. Она стоит передо мной во всей своей дикой красе. У нее плоский живот и очень много черных, курчавых волос на лобке. Острые маленькие грудки едва заметно колышутся. Кожа мягко блестит, словно полированное черное дерево. Приятно ласкать женщину, которая ненавидит тебя. Приятно чувствовать, как она дрожит от отвращения, смешанного с удовольствием, и ненавидит тебя еще сильнее за удовольствие, которое ты ей доставляешь против ее воли. Можно позволить себе все. Укусить ее за эти дерзкие соски -- она даже не посмеет вскрикнуть. Мять кожу до синяков и царапин. И упиваться полнотой своей власти над этим жалким человеческим существом. -- Раздвинь ноги! Ее "тайная жемчужина" прекрасна -- словно вырезана из ярко-алого коралла. О! Торговец не солгал -- она действительно девственна! Ну что ж, рукоять моего кнута прекрасно заменит ей первого мужчину. Кажется, эта строптивица укрощена. В глазах не осталось ненависти -- только слезы боли и унижения. Так-то лучше! Достаточно развлечений на сегодня. Нельзя заставлять гостей ждать слишком долго. -- Надеюсь, ты хорошо усвоила урок? Иди, и скажи, что я желаю одеваться. Делаю вид, что не смотрю на нее. Встает, пошатываясь, и уходит, словно скорбная тень. Но у самых дверей на миг останавливается и бросает в меня прежний, огненно-ненавидящий взгляд дикой кошки. Проклятье! Девчонка неисправима! Придется, все-таки, ее высечь! Сиделка -- Мария! Господи, как же я устала. Хоть бы он перестал звать меня, словно собаку или служанку. Повелительно-капризные нотки в его голосе выводят меня из себя куда больше, чем я хотела бы. Успокойся, терпи, не забывай -- он больной человек. -- Мария! Сегодня он раздражительней, чем обычно. И невыносимей. Ты сама этого добивалась -- теперь выноси. Никто не заставлял тебя ехать с ним в Италию. Конечно, никто не знал, что будет вот так, но это ничего не меняет. -- Мария!!! -- Уже иду, милый! Он сидит в кресле на веранде, и в лучах весеннего солнца кажется еще бледней и изможденней, его резкий профиль заострился, как у покойника. В Петербурге он уже давно и стал бы покойником. Здесь он может протянуть еще год или два. Хватит ли у меня терпения? -- Почему ты не шла? -- Извини, дорогой, я задумалась. Зачем ты звал меня? -- Просто хотел убедиться, что ты рядом. Посиди здесь, со мной. Сажусь. Смотрю на него. Оказывается, любовь тоже изнашивается. Когда полтора года назад мы приехали сюда, все казалось чудесным сном. Наконец-то не нужно прятаться, выгадывать часы для случайных свиданий, только растравляющих душу своей мимолетностью. Вокруг нас -- страна вечного солнца и улыбчивых людей, которым совершенно безразличны наши отношения. Мы можем быть вместе столько, сколько пожелаем. И вот как все обернулось... Он сам во всем виноват. Пусть он болен, но зачем было постоянно изматывать меня раздражительностью и мелочными придирками? Не так выглядишь, не то сказала, не туда села -- кто сможет выдерживать все это постоянно? Он и раньше считал, что ему, как великому поэту, позволено многое, больше, чем простым смертным. Теперь же он совсем перестал сдерживаться. Я должна быть при нем постоянно. Должна носить его носовые платки, капли, лекарства и давать их ему по первому требованию. Должна читать ему на ночь. Должна утешать его, если ему приснится кошмар. Должна выполнять все его желания -- быстро и с нежной улыбкой. Я давно уже не любовница его -- просто сиделка. А главное -- эти бесконечные, постоянно меняющиеся лица женщин вокруг. Его узнают, с ним мечтают познакомиться, девушки стремятся к нему, словно пчелы к цветку. Или мухи к падали. Еще бы -- у каждой под подушкой спрятан томик его стихов. Ему эти изъявления восторга и преданности доставляют огромное удовольствие. Он, как увядший павлин, расправляет свои поблекшие перышки и начинает флиртовать. Он впитывает женскую красоту глазами, всеми порами, упивается ею. Я знаю, он не в состоянии мне изменять, но от этого становится еще противнее. -- Мария, разве не пора еще принимать капли? -- Да, дорогой. Вот так -- среди капель, придирок и слащаво улыбающихся женщин -- и проходит моя жизнь. Проходит мимо. Как давно я не танцевала... Как давно меня не целовали и не признавались в любви... Здесь есть несколько приятных молодых людей, но я стараюсь даже не думать о них. Во-первых, у меня просто нет времени на развлечения. Во-вторых, я нужна ему. Он действительно великий поэт и очень больной человек. Скоро он умрет. И я хочу скрасить его последние дни теплом и заботой, если, конечно, у меня хватит терпения. Если у меня хватит терпения. Пробуждение Я проснулась, как всегда, раньше всех. Один любимый мужчина лежал рядом, на постели, другой -- чуть подальше, на раскладушке. Он сам туда удалился вчера, сказав, что у него завтра тяжелый день, и он хочет выспаться. Не знаю, зачем он это сделал -- из благородства, из вредности, или действительно хотел выспаться. Ну и бог с ним. Мне было все равно, кто из них меня трахнет. Но все оказалось гораздо хуже. Тот любимый мужчина, который спал со мной, наотрез отказался заниматься любовью. Сказал, что он так не может. Не знаю, почему -- из благородства, из вредности, или этот тоже хотел выспаться. Результат оказался плачевным -- меня так никто и не трахнул. Наверное, из-за этого мне всю ночь снились дикие сны. Какая замечательная живая иллюстрация к поговорке про двух зайцев! Утро выдалось серенькое, невнятное. Количество пустых бутылок под столом после вчерашнего вечера заметно увеличилось. Эти два ангела спят сладко-сладко и слегка пахнут перегаром. Им по боку мои проблемы. Интересно, когда же меня кто-нибудь трахнет? Нет, я больше не могу видеть это сонное царство! -- Эй, господа, пора вставать! Будем жить дальше. Послесловие Автора. Завершая свой труд, Автор хотел бы, во избежание возможных недоразумений, объяснить свои цели и намерения. Считая литературных (да и всех прочих) критиков стаей гнусных вампиров, сосущих из искусства кровь, Автор не может отказать себе в удовольствии оставить их с носом, не позволив с умным видом порассуждать "что же он хотел сказать". Все, что нужно, Автор скажет сам. Автор ни в коем случае не претендовал на создание исторического произведения, хотя и старался (в меру своих сил) соблюдать в новеллах историческую достоверность. Не стоит также всегда воспринимать содержание новелл всерьез -- Автору нравится подсмеиваться как над своими героями, так и над самим собой. Стиль новелл также нередко является пародией, на что -- пусть искушенный читатель догадывается сам. Автор категорически возражает против идентификации себя с героинями новелл, хотя и понимает, что избежать этого ему вряд ли удастся... Главная цель произведения -- попытаться взглянуть на жизнь другими глазами, глазами женщины. Казалось бы, женщинам уделялось немало внимания в литературе всех эпох и народов, но, за редкими исключениями, это был взгляд снаружи, а не изнутри. Внутренний мир женщины передается большинством писателей безжизненно и схематично. Из произведения в произведение кочуют однотипные героини, а появление феномена т.н. "женского романа", возникновением которого мы "обязаны" Жорж Санд и ей подобным, окончательно довершило литературное убийство женской индивидуальности. Поэтому Автор собрал отовсюду своих героинь и дал им возможность высказаться. Каждая героиня персонифицирует определенные черты, присущие многим женщинам, в их разнообразии и многоликости -- единственная возможность увидеть женщину целиком, такой, какова она есть. В заключение Автор заявляет, что считает совершенно оправданными откровенные эротические подробности и ненормативную лексику в некоторых новеллах. Секс играет в жизни женщины исключительно важную роль, и было бы глупо делать вид, что это не так. С совершенным почтением к терпеливому читателю, Автор. декабрь 1999 года.