Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     © Copyright Shlomo Wulf = Dr Solomon Zelmanov 04-8527361
     All rights reserved by Dr.Solomon Zelmanov
     leonidzl@netvision.net.il
---------------------------------------------------------------

     CОДЕРЖАНИЕ
     ВВЕДЕНИЕ. СПАСИТЕЛЬ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО
     ОТЕЧЕСТВА...................................................................................
2
     ГЛАВА ПЕРВАЯ. АССИМИЛЯЦИЯ................................... 5
     ГЛАВА                        ВТОРАЯ.                        РЕПАТРИАЦИЯ
НАВЫВОРОТ.................................................................................
16
     ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ЕВРЕЙСКИЙ РЫЦАРЬ........................... 21
     ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. МОРЕ И ЖЕНЩИНЫ.................... 31
     ГЛАВА ПЯТАЯ. МОРЕ И ПИРАТЫ..................................... 39
     ГЛАВА ШЕСТАЯ. ПРЕДСТАВЛЕНИЕ............................... 46
     ГЛАВА СЕДЬМАЯ. МЕРА ЗА МЕРУ..................................... 51
     ЗАКЛЮЧЕНИЕ. ВСЕ СНАЧАЛА............................................ 59





     ВВЕДЕНИЕ.
     СПАСИТЕЛЬ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО ОТЕЧЕСТВА
     "Натан  Поляковский?  Маг  и  бывший  народный артист?  - скривил  губы
генсек.  -  Что  может мне  сообщить важного этот  вынужденный  возвращенец?
Почему я должен  уделять внимание какому-то предателю? Снова будет идти речь
о мрачных  предсказаниях?"  "Это  не  просто  предчувствие  беды...  -  тихо
продолжал референт. -  Он действительно обладает  уникальной информацией,  а
потому..." "Беда уже случилась и  не у нас,  а там, в Израиле,  когда  евреи
сначала зарвались,  а потом передрались между собой.  При чем  тут Союз?  Мы
проявили великодушие, спасли уцелевших после арабской интервенции и впустили
к  нам  их беженцев, включая этого провидца. Это они, а  не мы потеряли свою
страну!"  "Именно об этом и будет идти речь, - осторожно настаивал референт.
-   У  Анатолия  Марковича,   по-моему,   очень  дельные  соображения."  "По
трудоустройству ре-репатриантов? Но они и так нас работают по специальности,
в отличие  даже  от  своего Израиля. Чем они могут быть недовольны?" "Уверяю
вас, речь пойдет,  увы,  не об этом... Дайте ему  полчаса..." "Ладно. Десять
минут! А там видно будет."
     "Вы рискуете потерять страну,  как потерял ее  Израиль, -  с ходу начал
бесстрашный Поляковский, глядя м холодные глаза собеседника, едва различимые
за блеском очков. -  Я вижу короткий бунт,  после которого  Советскому Союзу
больше не встать. Даже оставшись на своей очень усеченной территории, вы все
окажетесь в бессрочной и унизительной эмиграции."  "У нас есть  чем подавить
любой бунт. И вы это знаете." "Вы можете подавить любой локальный бунт, но я
вижу другое..." "Одно из двух, товарищ артист!.. Либо вы перестаете говорить
загадками,  либо  я  желаю  вам творческих  успехов перед  более  доверчивой
публикой." "Я случайно познакомился с неким Фридманом. Он тополог-конверсист
и..." "Это человек, - заметил референт, - который способен путешествовать по
параллельным  мирам." "Мирам? Планетам?" "По другим измерениям. Одна и та же
планета в разных измерениях проходит разные пути." "Пока я ничего  не понял.
Так что сказал вам этот путешественник?" "В измерении, где Ильин промахнулся
в Боровицких  воротах Кремля,  - Поляковский увидел, что  генсек вздрогнул и
передернул  плечами,  - Брежнев  правил  еще четыре года,  партия  полностью
разложилась, а  пришедший на  ваш  пост тамошний Андропов... умер  через год
после   вступления   в  должность..."   "Умер?"  "Официально  от   почечного
заболевания." "И что потом?" "К власти пришел Михаил Горбачев." "Кто-кто?  -
засмеялся  Андропов. - А что? Не так  уж  плохо. И что же  дальше?" "При нем
началась перестройка,  демократизация, гласность. Но  было поздно.  Началось
тотальное моральное восстание всего народа против коррумпированной верхушки.
Достаточно было  одному танку перейти на сторону восставших нескольких тысяч
и одному  решительному человеку влезть на этот танк - и ни партии, ни страны
не стало. История дала  вам удивительный шанс,  Юрий  Владимирович.  В вашем
измерении лейтенант Ильин не  промахнулся и попал Леониду Ильичу прямо между
бровей. Уже  пять лет вам никто не мешает навести в стране порядок, а вы все
закрываете  глаза  на  то, что  творится  в партии." "Вам-то что за дело? Вы
только год  назад  были  израильтянином и меньше  всего беспокоились о своей
Родине!"  "Я год назад был изгнан из  благополучной и очень уверенной в себе
страны, где не было во-время снято внутреннее напряжение в обществе. И - где
сегодня на  картах мира  Израиль? Через десять лет на картах мира исчезнет и
СССР. Вы будете принимать  в Москве президентов Украины и Киргизии, как глав
стран - членов ООН. А у вас под ногами будет уже трещать Россия, загоревшись
в Чечне  и  задыхаясь от такой  коррупции и такого беспредела,  который  вам
сегодня и не снится. Кормить, обувать и  одевать ваше население будет Запад.
Сами вы будете жить  на его кредиты и, соответственно, будете вести себя  на
мировой арене  так, как ему это  нравится. Русские будут чуствовать себя  по
всем окраинам, как евреи , оставшиеся  в  поверженном  Израиле, а беженцы из
ваших мусульманских  республик ничем  не будут  отличаться от нас  -  бывших
победителей-израильтян.   Если  такой   сценарий  будущего  вас  устраивает,
выгоните Натана Поляковского вон или прикажите его арестовать... "
     "Никого не принимать,  -  обернулся генсек  к референту.  - Время этого
интервью  не ограничено. Такой сценарий может устроить только злейшего врага
моей  страны,  а  потому  внимательно  слушаю  вас, Анатолий  Маркович.  Как
рекомендует великий Карнеги, начнем с того, что интересует моего собеседника
и  только потом перейдем к моим интересам. Как вы полагаете, что нам следует
делать  с   евреями?  Я  просто   теряюсь  от  многообразия  рекомендаций  с
проявлениями то юдофилии, то юдофобии." "Умный  авторитарный  лидер, -  тихо
произнес  маг,  -  может  одним  указом  в  этой  огромной  стране,  главном
резервуаре мирового сионизма и  антисемитизма, ликвидировать всех  евреев до
единого." "Однако!.." - удивленно поднял брови Андропов. "И ни одного из них
при  этом  не  только  не  убить  или  выслать,  не  только  не  обидеть,  -
взволнованно продолжал Поляковский, - а очень даже удовлетворить  чуть ли не
всех  представителей  нашей  "гордой"  нации.  Для  этого  достаточно просто
исключить знаменитую пятую графу  в паспорте и в анкетах, отменив  тем самым
единственный  признак  самого  понятия  "еврей"  применительно  к  советским
людям."  "Единственный?  Вы  уверены?"  "Что  такая  идентификация  личности
возможна, показали,  скажем, США.  Там  самый  что  ни  на есть черный  негр
записан  в  удостоверении  личности  американцем.  Кто  не  верит,  что  это
действительно  американец, пусть  протрет глаза. В советских же паспортах  и
анкетах  национальность  следует  естественным образом  определять для  всех
граждан  идентификацией  сочетания места  рождения  и родного  языка.  Можно
упоминуть  и  религиозную принадлежность, хотя мало  кто не поставит  в этой
графе прочерк. И  поскольку  еврей  все-таки больше похож  на  русского, чем
упомянутый афроамериканец на евроамериканца, то не станет и антисемитов! Тем
более, если не только разрешить, но и рекомендовать поменять имена и фамилии
обладателей  родного русского языка и уроженцев российских краев и  областей
на близкие по смыслу русские."
     "Это  очень интересно! Что  еще?"  "О внешней политике... Вам уже почти
удалось отказаться от нелепой экспансии коммунизма,  бесполезной и для вашей
страны,  и для  опекаемых  вами  народов,  кроме  кучек  рвущихся  к  власти
придурков и негодяев во всем мире. Вы давно заметили, Юрий Владимирович, что
циклопический Китай с его откровенными  претензиями  на Приамурье и Приморье
куда опаснее микроскопического Израиля. Поддержка арабов никогда не имела ни
малейшего  экономического   смысла.  Вы   чуть  выправили   катастрофическую
экономическую  ситуацию внутри страны, перестав тратить миллиарды на военную
поддержку арабских  режимов, единственной целью которых являлось уничтожение
одной  из  самых маленьких  стран мира, даже  и заселенной  евреями..."  "Вы
правы!  Что за  польза нам и от реализации этой  цели,  если мы  переполнены
собственными проблемами настолько, что  все шатается и вообще готово рухнуть
к  чертовой  матери?..  Тем  более,  что  наша  переориентация  нисколько не
повредила  арабскому делу. Напротив.  Израиль, которому наконец-то повезло в
глобальной  политической  игре,   не   только   не   воспользовался  военным
преимуществом   для   создания   для   своего   народа   режим   наибольшего
благоприятствования  в регионе и укрепления  своих границ вокруг оптимальной
территории,  но  начал довольно  странную гражданскую  войну,  не имеющую ни
социальной, ни национальной почвы." "Увы! Мы вечно нетерпимы друг к другу. А
тут вообще оборзели - подняли стрельбу на Площади Царей в Тель-Авиве, да еще
в  ходе  Ливанской  войны,  когда треть армии за  границей. Мы же живем  вне
реалий, в мире своих  амбиций, вот  и решили,  что после  трех победноносных
войн пора верным приструнить неверных. А так как для трех собравшихся вместе
евреев  испокон века  как  минимум двое - неверные,  то  и  пошла  стенка на
стенку. С одной стороны неизменно властвующие  в стране левые с их арабскими
псевдосторонниками, а с другой - сионисты-ревизионисты с  их, на мой взгляд,
верной концепцией единой страны  для евреев и без арабов. И  мы все были так
уверены в своей правоте, что начисто забыли, где это между собой сцепились."
"Зато не забыли арабы, - поморщился генсек, - всегда готовые бить и спасать"
"Именно черносотенцы, -  кивнул Поляковский, - и  "командировали"  некогда в
Палестину русских евреев, способных так хорошо осваивать бесплодную для всех
других наций палестинскую  землю  и так лихо воевать  за  свое право  на ней
работать... Но кто же мог в  1982 ожидать,  что как раз лишившиеся поддержки
Советского Союза арабы нападут в  очередной раз, причем не так  снаружи, как
изнутри?" "В этом отношении, - улыбнулся Андропов, снимая и протирая очки, -
арабские  лидеры  очень  умны.  Он   тотчас  сделали  изумительный  кульбит,
демонстативно разорвав с  нами - "советскими предателями панарабского дела".
А трезвомыслящий  Запад сразу  сообразил,  что  Израиль не  стоит и четверти
доходов от арабской нефти. Ради нефти капиталисты всегда были готовы идти на
любые жертвы. Тем  более, не на свои... Вот мы и наблюдаем у нас полмиллиона
беженцев  из  бывшего  Израиля."  "И  без  толку  для  арабов!  - воскликнул
Поляковский. - "Палестинские беженцы" поспешили, в свою очередь, все нажитое
евреями  добро   "отнять  и  разделить   по  справедливости".  Такой  способ
хозяйствования,  как  известно,  не  самый  продуктивный  и  долговечный.  В
Фалестыне,  раздираемом   соперничеством  банд,   экономика  разрушилась  на
глазах."  "А  каково  пришлось  в  этой   свалке   вам-то  -  бывшим   нашим
соотечественникам, что так  боролись  за выезд,  так трудно  уезжали  и едва
прижились  в Израиле?"  "Арабу безразлично, какого исхода  проклятый яхуд  -
режь! Мы полегли на холмах исторической  родины, Уже не левые и не правые, а
просто  люди,  виновные  только в  том,  что  их родила  еврейская  мать....
Уцелевшие,  и я среди них,  вернулись обратно в качестве ре-репатриантов - к
разбитому  корыту."  "Мы вас простили, трудоустроили, постарались дать крышу
над головой. Да и бывших коренных израильтян не обидели, верно?" "Да, вот уж
кто  прошел  те же муки  ада,  которые в  ином измерении прошли  сотни тысяч
советских евреев  в  их Израиле, когда все, и русские и евреи, потеряли свою
страну... Евреям нашего с  вами измерения теперь остается только, на примере
израильских иммигрантов, этих бедолаг без языка и имущества, воображать, что
ждало бы их "в гостях"..."
     "Вот мы и подошли  к интересующей меня сути  нашей беседы! - воскликнул
генсек.  -  Об иных  измерениях. Ни  слова больше  о евреях, коль  скоро  вы
предложили  такой  гениальный  путь избавления от  них  навсегда!  Что бы вы
сделали  на  моем  месте, чтобы  избежать  в  нашей  стране  той губительной
конфронтации,  что  так  быстро поразила Израиль на  удивление и радость его
врагам?"  "Я бы  не  рискнул  идти на полумеры баламута-Хрущева. Вы  кое-что
видели в Будапеште - прямо под окнами советского посольства, не так ли? Если
вы  продолжите идти путем "выдающегося  деятеля"  и его комарильи, вам почти
гарантирован  тот  вариант, что  мне  описал  Фридман."  "Иными словами,  вы
полагаете, что  нам лучше самим пересажать  своих  высокопоставленных воров,
чем дождаться  толпы  с карабинами и  веревками, а  потом...  повиснуть вниз
головой? И и сам только об этом и думаю. Вы  правы - Будапешт это мой вечный
призрак.  Но воров развелось  слишком много..."  "После наведения  истинного
андроповского порядка КГБ станет над полуразложившейся брежневско-сусловской
партией.  И  воры  окажутся там,  где  и  положено пребывать  ворам...  Ваши
изголодавшиеся по настоящему делу чекисты в два  счета раскопают кто, где  и
что хапанул.  Вы лучше  меня знаете, что все и все давно под колпаком вашего
бывшего ведомства, но пока под табу партийной верхушки. И, главное, известно
куда  спрятано  награбленное,  так как  граница  еще на замке.  Вот если  вы
упустите   свой  шанс,  а  сохраненные  в  неприкосновенности  воры  тут  же
"перестроятся" и увезут все ценное, что есть в стране, на Запад, вернуть это
будет невозможно. Ведь они будут обласканы в качестве  демократов  и надежды
новой России. Одно  "хлопковое дело",  которое  кто-то  держит  на тормозах,
способно  сегодня  укомплектовать такой тюркоязычный лагерь!.."  "А  ведь он
прав! -  сказал генсек сквозь зубы с дьявольской злобой, а референт радостно
кивнул.  - Пожалуй самое время нам заняться севом! Сажать, сажать и сажать."
"И  ни одного новозэка  -  без  партбилета! - злорадно улыбнулся референт. -
Гитлеру с Сухарто и Пиночетом вместе взятым не довелось столько  коммунистов
посадить, сколько придется нам!"




     ГЛАВА ПЕРВАЯ.
     АССИМИЛЯЦИЯ
     1.
     "Ну и подарочек от лучшей подруги, - криво улыбнулась Юлия, разглядывая
путев-ку с рекламой тура "ИЗ ЗИМЫ В ЛЕТО". - Словно  нарочно Томка мужа  мне
порт-ит.-  Плавбардак  какой-то!" "Похоже  на  то,  -  осторожно  подтвердил
Евгений, сидя  в  кресле  и любуясь на фотографии  женщин на фоне  океанской
тропической сини. - Только мы настроились на ваши шубки и меховые шапки, как
по всему  лайнеру го-лые женские тела. Довольно опасная аномалия. И всего-то
на вторые сутки  после отхода  из Владивостока. Мне, знаешь ли, трудно будет
сохранить верность..." "Я в тебе уверена," - хохотнула  Юлия, небрежно целуя
мощный загривок мужа. "Что тебе остается делать, если даже  Тома  не  смогла
достать вторую путевку? Однако, время! Присели на дорожку и - на станцию."
     На  пустынном  подмосковном  перроне  элегантная дама в  короткой шубке
провожает импозантного мужчину с дорожной  сумкой через плечо. Оба залеплены
снегом и уже даже не отряхиваются. Зачем? Вторую  неделю тут то  непрерывные
снегопады, то глубокие оттепели. Довольно-таки, скажу я вам, мерзкая  погода
начала зимы в средней полосе России.
     Пара  эта,  если  пристально, вот  так, к  ней приглядеться,  была явно
еврейской, хотя наших героев звали Юлией и Евгением Краснокаменскими. Но кто
бы стал к ним так приглядываться и, главное, зачем к моменту-то начала моего
правдивого повествования, на четырнадцатом году нового курса КПСС?..  Вот  и
прощался со своей женой здесь, на перроне Евгений Андреевич Краснокаменский,
1960  года рождения,  уроженец  Москвы, родной язык  - русский,  религиозная
концессия - прочерк, а не.бывший Евсей  Аронович  Розенштейн. Ну какой, воля
ваша,  из него после этого еврей?  За что его бить  и с  чего вдруг  от него
спасать Россию?
     Как  писали потом историки, антисемиты  растерялись, потеряв  почву под
ногами. Тем более потеряли всякий  смысл происки сионизма при такой массовой
мимикрии.  Какие у нас, к дьяволу, обиженные и угнетенные  граждане  галута?
Найдите у нас  днем  с огнем хоть одного еврея по  паспорту  или  хотя бы по
внутреннему убеждению, господа сионисты! Ах, такие то? Ну, это же психически
нездоровые  люди,  у  них мания,  их  только пожалеть можно, мы их и  лечим,
господа.  Мы гуманисты и не позволим  использовать больных  в  ваших грязных
политических  играх...   Скажем,  вот  эта  самая  симпатяга  в  шубке,  она
давным-давно  уже не  Эля Розенштейн. Что она когда-то была Элей  никто и не
помнит. Безработицы у нас нет. Любой бывший еврей, чтобы никто и никогда так
и не узнал о его темном прошлом, мог перейти  в другой коллектив. Внешность?
Не смешите меня! Всем известно, что самые типичные жиды на свете - это щирые
хохлы. Тем более, что Юля завела себе моду носить блонд-парик, меняющие цвет
глаз контактные линзы и тотчас стала своей в доску.
     Другое дело ее отец.  Тот и в  период застоя, и при любом антисемитизме
был ну очень  большим  советским  начальником из  "полезных евреев".  А  эту
публику  народ видит совсем иначе.  Так что  он, никуда не переходя со своей
высокой  должности, открыто  превратился  из  Боруха  Израилевича Бергера  в
Бориса   Игнатьича  Горского,  которого  заглаза  тут  же   переименовали  в
Горно-Борухского Агрессора.  "В Испании,  - пояснял  он за ужином  этнически
очищенным домочадцам, - когда еврей переходил в христианство, он должен  был
принять  новое имя. Но его  выбор был не  вполне свободен.  Имя должно  было
совпадать  с  названием  какого-нибудь  дерева или  другого растения.  Таким
образом,  его  происхождение оставалось  известным широкой общественности. У
нас то же произошло даже и без злого умысла -  прямым переводом немецких или
ивритских имен на русский язык, создавая заведомо искусственные  фамилии или
нагромождение банальностей. Скажем, наши бесчисленные Коганы, они же Коэны в
Израиле,   поголовно   стали   то   Козловыми,   то   Ковалевыми.  Нормально
наследственные несчастные Ковалевы и прочие Козловы тотчас попали под вечное
тяжелое  подозрение, так как антисемиты-то  никуда не выехали,  ни  имен, ни
убеждений своих не изменили, но действительно пришли в замешательство."
     "Я тебе так завидую,  - Юлия привычным жестом  поправила мужу кашне. Ее
низкий  мурлыкающий голос  доносился словно издалека, а привычный  поцелуй -
одним дыханием у  губ - был  обычным ритуалом, соблюдаемым ими даже наедине,
как сейчас, здесь, на пустом перроне электрички. - Зима только начинается, а
ты прямо  в лето..." "Мне так жаль,  лапка... - Евгений  тоже говорил тихо и
мягко, произносил  только то,  что  ожидала услышать супруга,  что никак  не
могло вызвать ее гнева или вызвать случайную ссору. У них уже пятнадцать лет
не было ссор. - В следующий раз обязательно поедем  вместе! Пока же нам надо
просто набраться  терпения на эти три недели.  Воду пусть носит Олежек, пока
Фомич  не  починит  насос. Не  позволяй себе  переутомляться.  И не  выбегай
раздетой - самое опасное время года эти декабрьские оттепели."
     Вдоль осклизлого  перрона  выстроились  мокрые  желтые  сосны.  Над  их
плоскими кронами стелилось  и двигалось поперек путей низкое  серое  небо, с
которого то  редко,  то  густо сыпал и сыпал снег, стекающий по асфальту  на
полотно белой пеной. Медные толстые провода звенели на тихом сыром ветру. На
фоне  густой зелени елей лицо Юлии  словно  светилось в  обрамлении  парика,
меховой  шапки, собольего воротника  шубки. Услышав  грохот  приближающегося
поезда,  жена улыбнулась  мужу отрепетированной  до мелочей улыбкой  - сразу
всеми  зубами, с розовым кончиком языка между ними и коротким звуком, словно
она вдруг задохнулась от счастья.  В этот короткий момент ее  светлые  глаза
освещались улыбкой,  чтобы тотчас привычно сузиться до черных, двухстволкой,
зрачков.  Он  привык  жить  под  этим  взглядом  злой  хитрой  собаки  перед
броском...  В свою очередь, Юлия всматривалась в  неподвижное  лицо мужа  на
фоне проплывающих мимо зеленых вагонов с  привычным напряжением. Эти могучие
скулы над мощной шеей, согнутые вперед широкие плечи - словно перед ударом в
солнечное    сплетение...   Все    пятнадцать   лет   она    ожидала   этого
сокрушающе-завершающего удара,  логически неизбежного, как выстрел из ружья,
вывешенного на стену в первом акте, при такой застарелой взаимной ненависти.
Сейчас, однако,  последовало легкое  объятие,  одной  рукой за тонкую, гибко
поддавшуюся талию под мягким дорогим мехом. Под шипение дверей Евгений видел
лицо Юлии, шагающей в своих высоких белых сапожках на стройных ногах вровень
с окном.
     Потом  за грязным, сочащимся стекающим мокрым снегом стеклом ее фигурка
съежилась до размеров  какой-то куклы на улетающем назад и вправо перроне, с
прощальным взмахом руки в узкой черной перчатке. И  сразу понеслась за окном
сплошная белая пелена мокрых снегов  с редкими соснами у полотна  и сплошной
зеленой стеной ельника вдали.
     2.
     Юлия  спустилась по скользким  ступеням, вытирая злые слезы. Со стороны
можно было подумать, что  молодая жена печалится разлуке  с любимым уехавшим
мужем,  но  такое  лицемерие  наедине  с  лесом  было  бы  слишком  даже  их
специфических семейных отношений.  Нет, Юлия просто  вдруг вспомнила ту боль
на   губах  после  бесконечного  "горько",  замирание  сердца  при  ожидании
неизбежного окончания дружеского застолья в холле родного дома и восхождения
вдвоем  в  спальню  на  втором  этаже.  Супружеская  жизнь,  которая  всегда
начинается   с   таинственного,  непостижимо  прекрасного   спектакля   двух
актеров-любителей, отрепетированного  теоретически  до мелочей  по рассказам
подруг,  была  для нее первым днем ее  тайно объявленной ее жениху, а теперь
мужу войны. Двадцать два года она прожила в выстроенном  и выстраданном мире
разумного   аскетизма,  о  котором  стыдилась  признаться  подругам.   В  их
доморощенном бомонде девственность в таком  "преклонном" возрасте  считалась
чуть  ли не позором. Но Юлия видела столько  судеб, сломанных неуправляемыми
страстями, что сделала непреложным правилом - не подставляться! Не верить не
только  первому, но  и десятому  встречному. Не  попасть в  случайную яму на
жизненном пути. И вот когда ее избранник, такой  скромный и сдержанный Женя,
с  его  целомудренными  поцелуями,  многократно  проверенный  перед   браком
мучительными  для   нее  самой  провокациями  избранник  оказался  банальным
изменщиком,  она поняла  - искать в  этой жизни больше  некого! Другой будет
таким же. Пусть будет ЭТОТ,  но пусть он, один за всех, расплачивается за их
всеобщую подлую неверность.
     Вот  и  будет  его  первая  брачная  ночь  для него и  первой пыткой  в
задуманной  на годы мести-экзекуции. Она стерпела,  смиряя свою плоть, когда
он смело и больно, уже  хозяйски  целовал ее  непривычно захватывающими весь
рот губами - при всех-то...  В-о-от, оказывается, как умеет целоваться после
ЗАГСа ее целомудренный  муж! Вот как он целовал ту!.. Или та его там обучила
перед самой  свадьбой со мной?.. Юлия уже осознала, что  все-таки  влетела в
тщательно  замаскированную яму, полную ее глупого доверия и его  подлой лжи.
Сладостное  ожидание мести теперь заменило  ей все.  Что бы  он ни творил со
мной  там, с пугающим злорадством думала  она,  я  не проявлю  ничего, кроме
презрения. Именно там  и именно так  настанет мой час!... Она вздрагивала от
непривычно сильных его  рук на талии.  А  он  традиционно поднял  невесту по
лестнице на руках на второй  этаж  под ликование собутыльников, опустил свою
ношу на  любовно застеленную мамой  кровать. Она не  сразу поверила, что  он
посмел  спокойно и умело  снять с нее все. Ну  вот, - замирая от наступления
долгожданной  минуты, думала  она, - вот я бесстрастно, словно со стороны, и
наблюдаю все это... Мне даже не страшно, только интересно, что будет дальше.
Какой он тяжелый... и как  больно... и  где! Все -  я женщина...  Сбылось...
Теперь стерпеть его ласки... Неужели ему не жалко меня, ведь он видит, что я
не чувствую ничего, кроме  боли  и неприязни ко всему  происходящему. Но что
иное могу чувствовать я, если  достоверно  знаю, что такую  же,  но радостно
воспринимаемую боль,  он всего неделю  назад  причинял  той,  другой...  Как
неприятно  пахнет спиртным и салатом у него изо рта... О, Господи, да ведь я
действительно ничего не чувствую, никакой страсти! Что, если окажется, что я
и в  самом деле фригидная? Он  это сразу заметит, а тогда... Тогда какая мне
радость в самом факте такой моей мести? Ладно, теперь у нас хоть будет общий
ребенок...  "Ты  меня  не  любишь?  -  хрипло  и  удивленно спрашивает Женя,
поднимаясь  над женой на руках. - Что с тобой? Я тебя не чувствую. Ты...  ты
просто терпишь мои ласки и морщишься от как от  боли... Что происходит?" "Не
знаю, Женечка. Не беспокойся. Я  к тебе  просто не  привыкла еще,  а ты  вот
так... Мне  действительно больно." "И  больше -  ничего?!."  "Ничего. Прости
меня...  И отпусти, пожалуйста. Я хочу  спать. Потерпи,  я к тебе привыкну."
"Но  ты  же... когда  мы  целовались... Я же чувствовал!.."  "Ты  ошибся.  Я
никогда тебя... не хотела. И сейчас не хочу. И никогда не захочу. (ВОТ  ОН -
МОМЕНТ ИСТИНЫ!). Я привыкну..." "К чему?!" "К  тому,  что ты законный муж  и
что я обязана... терпеть твои вот такие... ласки."
     В чем,  черт возьми дело? - напряженно думал  он,  любуясь на  свою уже
пятнадцать минут как жену, наконец-то нагую и еще более соблазнительную, чем
он воображал, но всего лишь облегченно уснувшую, отвернувшись, как только он
оставил ее  в покое. Внутри него  все  клокотало  гневом и  обидой. Ничто не
предвещало  такого   начала  семейной  жизни.  Более  года  они  едва
сдерживались оба,  чтобы не завершить  свои  бесконечные  объятья  и поцелуи
таким  естественным  финалом.  И вот,  когда  они  получили  законное  право
принадлежать друг другу, она... В эти секунды он возненавидел раз и навсегда
это  обаятельное  существо, свернувшееся  калачиком  рядом с  ним  и  что-то
по-детски бормочащее во сне. Но должна же быть этому хоть какая-то причина!
     А что, если, вдруг обжигает его  мысль, ему вовсе не показалась Юлия на
вокзале  в  Одессе?  Они  со Светой возвращались из Тирасполя, размягченные,
переполненные сладким вином и томлением молодых тел, откровенно  влюбленные,
оба во власти обаяния речных плавней Буга и густой листвы огромных деревьев,
отраженной в синем зеркале сверкающей  на солнце воды. Невеста, предмет  его
надежд на  удачный брак  с дочерью номенклатурного работника, владельца явно
наследственной для  "сына  Жени"  и  его  супруги  роскошной  дачи  в  Новом
Иерусалиме  осталась  в Москве. Но почему  похожая женщина с таким ужасом  и
болью смотрит на них из окна  отходящего от площади троллейбуса?.. Оцепенев,
он  вдруг  оставил ошеломленную  выражением  его лица  Светочку, сорвался  с
места,  помчался  за  троллейбусом,  настиг  его  на  светофоре  у  входа  в
Пушкинскую, но... в том же окне вместо Юлии на него лыбился какой-то матрос,
а невесты вообще не  было видно нигде.  Он вернулся к спешащей  за ним вслед
искренне  и  мило обес-покоенной  Свете,  выдумал  на  ходу  какую-то  тупую
криминальную  историю,  а  бедная  наивная девочка, еще  больше испугавшись,
тотчас  предолжила  немедленно  все  рассказать  дяде   Жоре,  который  "все
может"... Неужели не почудилось? Не  зря  же встреча  с Юлей в  Москве после
командировки, как раз  накануне свадьбы, была  такой напряженной. И уж точно
не зря настала  эта  жуткая брачная ночь,  как в  страшном  сне - спит такая
холодная и спокойная рядом с раскаленным мужем...
     "Потеряла  что-то дамочка и не мает языка сказать," - слышала Юля тогда
голос пассажирки  в  одесском троллейбусе, пока ползала под сидениями, чтобы
Женя  не увидел ее  еще раз в окне. После отъезда  жениха  за две недели  до
свадьбы  в  срочную  командировку  ей  приснился  сон.  Какой-то  незнакомый
северный пейзаж  с  белесыми небесами,  отраженными  в бескрайних  озерах за
окном   странной  темной  комнаты  с  почерневшими   бревенчатыми   стенами.
Коричневый  крашенный  стол, кровать  с панцирной  сеткой,  колючий немецкий
пейзаж на стене. Она сидит нагая за этим столом, читает книгу и посматривает
в окно.  Сидит  и  ждет кого-то. В  комнату входит  мужчина  в  пальто  и  в
заснеженной почему-то шапке, хотя на дворе холодное, но  лето. Она не  знает
его, но встает и покорно идет к нему навстречу, бессильно опустив руки, пока
не касается  грудью его  шершавого пальто. Он обнимает ее  за талию ледяными
руками, она вздрагивает,  просыпается за тем  же столом, опять нагая, только
шаль наброшена на озябшие плечи, удивляется  странному  сну и возвращается к
книге, когда слышит тот же скрип двери и те же шаги. Входит тот же мужчина в
том же пальто, но она не встает, только берет гребень и расчесывает длинные,
каких у нее сроду не было наяву,  волосы, не оборачиваясь,  но зная,  что он
приближается  в своем  пальто и  в той  же  заснеженной  шапке. Он  не спеша
снимает с нее шаль и  кладет на плечи трупно-холодные руки. Она  просыпается
за  тем  же столом, где задремала,  читая книгу  (самое интересное, что  она
потом четко  помнила,  что  именно  и  из  какой книги  читала,  потому что,
проверяя, сон  ли это,  намеренно обращала  внимание на детали - не сон...).
Тот  же мужчина в пальто  осторожно  закрывает книгу, спускает  с  плеч Юлии
халат и проводит теми же ледяными руками по  почему-то покорному голому телу
сначала  от  шеи к пояснице, а потом от  живота к  плечам,  подчеркивая этим
холодом неестественность этих вроде бы ласк...
     Подруга  Тамара  однозначно  растолковала многослойный  сон. Голая -  к
унижению, к  позору. Холодность рук - к лицемерию и обману.  Ну,  а раз  сам
перед нею, нагой, всегда тепло одетый,  то  тем  более  подлость в ответ  на
искренность.  И  - все  сошлось. Она  хотела  нагрянуть  на известную ей его
съемную квартиру, но не успела. Прямо на привокзальной площади увидела - вот
они,  голубки!   Загорелая   и  свежая   обаяшка-одесситка  с   ее,  Юлиным,
неприступным для всех ее московских подруг женишком. И такие оба счастливые,
что хоть  сейчас в ЗАГС, но при чем же тут я?!.. И  пробуждения уже не было.
Только он по возвращении осторожно, но настойчиво  выспрашивал, не ездила ли
она куда-нибудь, пока он был в Одессе. Нет, когда же ей  ездить, когда перед
замужеством  столько дел?  Дарственная  на дом и прочее...  Не заболела  ли,
дорогая?   Побледнела,   похудела.   Нет,   милый.   Что  ты!   Все   просто
замечательно...   А  чего  же  ты  плачешь?  Волнуюсь...   Моя  же  свадьба,
наконец-то.  А  то я  все за  подружек привыкла радоваться  и  сквозь  слезы
зависти "горько" кричать...
     Так что выяснения отношений не было. Все это для  экзальтированных дур,
а не для дочери самого товарища Горского. Ни сцен, ни ссоры. "И правильно, -
спокойно резюмировала Тамара ситуацию.-  ВСЕ ОНИ ПОХОТЛИВЫЕ  ВОНЮЧИЕ  КОЗЛЫ.
Твой  Женька хоть красивый козел. Посмотри вокруг на всех этих "мужиков", да
хоть  на моего выблядка со Столешникова...  В Москве  красивый мужчина - еще
большая  редкость,  чем красивая  женщина..."  Что ж, решила и Юлия,  раз он
свободно сделал свой выбор, то теперь моя очередь я тоже свободное существо.
Пусть  пеняет на себя!  Не я ли была готова всю жизнь быть его  единственной
любимой  и  любящей женой? Не он  ли  этого не  пожелал? Отлично,  взамен он
получит  меня  же, но  как  единственную  с точки зрения  его  материального
благополучия  супругу -  не более  того! Он у  меня получит  именно то,  что
заслужил. Я выйду за  него,  завтра  же,  как  и  намечено,  и тем самым ему
отомщу. Когда  каждую ночь  рядом с  ним  будет  моя знаменитая грудь,  ради
которой он, собственно,  и начал меня добиваться, но отделенная от него моей
же презрительно  повернутой  к нему спиной, он надолго пожалеет,  что вообще
сделал мне предложение. ЭТОТ на развод не подаст! Этот  стерпит все. Так ему
и  надо. Чего  стоит  самая  жестокая  сцена  ревности  на  фоне вот  такого
наказания - с первой  брачной ночи  до деревянного пенала... Да,  я тоже его
ужасно хочу, для меня такие отношения - не менее страшная пытка. Но быть ему
запасной, дежурной женщиной еше больнее...
     3.
     Он и стерпел  все... Оба приняли эти  правила  игры и привыкли  к таким
отношениям. У них не было ни ссор, ни сцен. Была одна за все эти годы тайная
измена Юлии, но какая, о Б-же, измена!.. Но не было и здесь естественных при
явных возникших подозрениях сцен, дознаний и развода. Оба научились блестяще
играть  влюбленных  супругов  на глазах  у  публики и  наедине -  при  любых
обстоятельствах. В семье Краснокаменских рос сын. Все было прекрасно.
     Сейчас Юлия шла по обледенелой тропке вдоль шоссе, по которому в пелене
снова  начавшегося снегопада,  разбрызгивая  снежную жижу,  неслись  машины.
Сосны  стояли так  близко,  что  можно  было одновременно коснуться их  двух
чешуйчатых  мокрых  стволов  разведенными  руками.  Желтые  мокрые иголки  с
вкраплениями недорасстаявшего снега мягко сминались под сапожками, когда она
свернула  к  потемневшему  от сырости штакетнику,  за  которым  громоздилась
номенклатурная дача, выкупленная отцом и подаренная молодым к свадьбе.  Окна
желто и тепло проступали уютом  в стремительно наступающих снежных сумерках,
заливая золотистым оттенком просевшие пушистые шапки на столбиках.
     Юлия  обмела на крыльце сапожки веником, вытерла подошвы  о  решетку со
щеточками,  прошла  через  веранду  с  плетенными  креслами и  прошлогодними
листьями на столе в виде неувядающего букета. В гостинной особый уют и тепло
создавала старинная,  голубого кафеля печка. Мягко  светился и сочился тихой
музыкой  оставшийся открытым бар с  янтарным блеском бутылок. Громоздились в
полумраке картины,  бронза,  хрусталь, дорогие старинные издания классиков в
переплетах  с золотым тиснением  - наследство крупного советского работника.
Все  это  семейное великолепие и было взаимной  платой Юлии и  Евгения за их
специфические  семейные отношения. О прежних  хозяевах этого родового гнезда
напоминала  большая  фотография,  где отец Юлии  был вторым  планом  в сцене
рукопожатия Хрущева и Кеннеди где-то в Швейцарии. Товарищ Горский не пережил
второго  инфаркта  после  очередной  чистки  1996  года.  Накануне  рокового
приступа он как раз  искренне  и снисходительно сочувствовал  иммигрантам из
рухнувшей  без русской алии чужой страны  -  такого  недолговечного  бывшего
Еврейского государства...  Искусственный брак, думала про Израиль перед  его
крахом  Юлия, основанный,  как у  нас  с  Женей, не  на  естественной любви,
доверии и преданности, а на идиотской и застарелой взаимной неприязни, может
окончиться  только катастрофой.  Вот и  мы с  моим благоверным  так же плохо
кончим, как этот чуждый нам бывший Израиль!..
     Без  шубки,   парика,  сапожек,  в  небрежно  завязанном  секесь-накесь
домашнем халате  эффектная дама,  какой мы только что представили себе Юлию,
стала  похожа на  любую нашу соседку.  Без  накладных ресниц  (в специальную
шкатулку), без  маски  на  лице и  выверенных  плавных жестов опрощенная  до
полного безобразия Юлия совершенно плебейским движением плеснула в стаканчик
из бутылки, рывком с кхеканием  опрокинула водку,  прополоскав ею рот (видел
бы  этот  вшивый  сноб!..),   закусила  долькой  чеснока,  намеренно  громко
отрыгнула (она одна!), оторвала зубами кусок ненарезанной селедки,  держа ее
двумя  руками, прямо из  спинки рыбы. После  чего,  вы  просто не  поверите,
плеснула,  о ужас, после водки-то! коньяку в тот  же стаканчик  и заела его,
представляете, соленым огурцом,  взятым  прямо  руками из  банки чуть не  по
локоть  в  рассоле, и  отгрызанной распахнутой  пастью луковицей, коньяк-то!
Мало того, хотите верьте, хотите нет, она, с намеренным грохотом опрокидывая
стулья,  развратной  походкой  пьяной  публичной  женщины,  прошла к  тахте,
любовно покрытой бело-серебристым неприкосновенным  сирийским  покрывалом и,
сволочь такая, плюхнулась прямо немытой пьяной рожей на этот снежный покров,
к тому же с ногами  - а ведь она одна, наконец-то в этом вечно переполненном
черт знает кем, как их там зовут, этих гадов-родственичков, доме!..
     4.
     Протирает  сейчас  специальной  бархоткой  наши  прощальные  фужеры,  с
неприязнью  думает   в  это   время  Евгений.  Высокообразованная   скотина,
псевдоцивилизованный  плебс с придурью, свинья  в дорогом  дефиците... Перед
внутренним  взором  возник вместо снежного  пейзажа за окном  их собственный
после   смерти   Горского  дом  с  минимальным   огородом,  без  сада  среди
подмосковных   сосен  и  елей,  их   подержанный  вишневого   цвета  широкий
приземистый "форд", купленный по случаю вместо с трудом проданных "жигулей".
Чтобы  было  как дома  и на работе  - удобно  и уютно.  В рамках  наконец-то
установленного  в  семье  и  в  стране  железного  порядка  -  основы  основ
человеческого бытия. Чтобы никак не зависеть от случайностей.
     Как вот  эта электричка: задумали ее чуть не сто лет  назад вот  с этой
скоростью и железной надежностью, запустили на железную дорогу и свистит она
себе  десятилетиями  точно  по  раз   навсегда   установленному  расписанию,
извиваясь  среди  лесов и полей,  в любую погоду,  крошит к  чертям собачьим
гололед на рельсах, взрывает красным бампером сугробы на полотне. Плевать ей
на все  капризы погоды в рамках этих рельсов, установленного порядка в чудом
во-время удержанной  на рельсах великой  северной державе.  Положенное число
минут и секунд, и вот они - огни столицы внутри железных кружев точно так же
неизменного  сотню  лет  вокзала.  Вокруг  мокрая толпа с  лыжами.  Вязанные
шапочки,  женский  смех,  толчея  и  давка, которой  так благополучно лишены
здравомыслящие жители пригородов.
     По привокзальной  площади идет высокий  человек с дорожной сумкой через
плечо. Все на нем импортное, хотя  отечественное в последнее время ничуть не
хуже. Но у него, у них - все еще и импортное впридачу. Все куплено по блату,
как ни опасно быть нынче в блатной  среде, но так уж воспитан  Евгений. Даже
на  отечественный уникальный туристический маршрут  билет у  него  куплен по
блату. Блат сильнее Совнаркома,  шутили  отцы-основатели "Империи зла". Блат
сильнее нас,  шутили всесильные гэбэшники андроповской эпохи, смирившиеся  с
неистребимым  злом.  Евгений  смотрит  на  себя  со  стороны  и самодовольно
улыбается.  В  свои  тридцать  семь  при росте  сто восемьдесят три  и  весе
восемьдесят  шесть  он  сохранил  юношескую  фигуру  и  подвижность.  Позади
университет,  аспирантура,  защита   кадидатской,  выигранный   конкурс   на
должность  завлабораторией Института прикладной математики. Это для довольно
приличного советского оклада.
     Хобби же у  него другое.  Оно  же - источник доходов и входной билет  в
царство   дефицита  товаров   и   услуг.   Как   известный  в   узком  кругу
фотограф-художник, он востребован для неких  специфических портретов. Особый
доход  ему  приносят  тайные сеансы,  когда  ему  позируют ню  дамы  света и
полусвета. Это же источник  не только  смертельного риска, но и  бесконечных
мук. Ограничив себя рамками железного  порядка,  он может  только  созерцать
чужие женские  прелести,  иногда рискуя прикоснуться  к  гладкой коже, чтобы
поправить  на  натуре  не  туда  закинутую ножку  или  ручку. Натурщицы, как
правило, - жены кое-кого, хранят имя своего фотографа  в тайне от  ревнивого
мужа, но не  от завистливых подруг. Евгений  не раз был  почище Штирлица  на
грани  провала,  особенно, когда очередная юная и  прекрасная жена гэбэшного
генерала  попала  на обложку  "Плейбоя". Генерал бил ее  по  всем  доступным
теперь каждому  мужчине в мире великолепнам  белым  округлостям  до тех пор,
пока  она не  выдала, кто  переправлял  негативы в  Америку.  Всех  заложила
несчастная красотка,  кроме мужественного своего фотографа с таким медальным
тяжелым  лицом,  такой сладкой  дичинкой  в шалых  глазах и  таким  мужскими
морщинами на  щеках, похожими на турнирные шрамы. В  тайные  фотографы попал
выданный  первым безобидный  фарцовщик, так и не понявший, за что он  мотает
такой  почетный срок.  В конце  концов,  он проникся к себе таким уважением,
придумал себе такую неслыханную биографию, что вышел из тюрьмы  авторитетом.
А неприступный до  того истинный фотограф  уже  через пару месяцев, когда на
генеральше "все зажило, как на собаке", обрел, наконец, с ней свой альков...
Дамочка  оказалась  не  только  профессионально  битой,  но  и  по-чекистски
настойчивой.  И была  вознаграждена! Застоявшаяся, загнанная вглубь  страсть
несчастного  Жени  проявилась таким для нее  мощным  гейзером, что юная дама
готова была  стократ стерпеть  что угодно  от грозного мужа.  А  тот,  вечно
занятый  поисками происков, и предположить не мог, на  какой  риск  способна
пойти настоящая  женщина ради такого любовника. Та еще попалась нам на глаза
боевая подруга, да еще чекиста! Фи, ну как ей не стыдно! Пока он на незримом
фронте, эта... Даже говорить о ней как-то противно... было бы,  не  будь она
так хороша собой...  А описать ее у меня нет слов.  Купите "Плейбой"  и сами
все осмотрите!
     Да, а  как  там  эта  наша коварная  Юлия  с  ее местью?  Она, конечно,
немедленно  почуяла недоброе, но было  поздно. И так ей,  этой, как  ее там,
Юлии,  между  прочим,  и  надо, по нашему козлиному мнению. В  конце концов,
больше  всех себя же и наказала, не так ли?  Свое главное достояние оставила
без комплектующего изделия и рада. Будто  у других  нет  того же, что она от
мужа прячет,  дура  такая... И вообще  я  вам  вот что  скажу,  между  нами,
девчонками...  Если  уж  мстить   кобелино-изменщику,  то  не  в  такой   же
мазохистской форме.  Лишить себя единственно ценного  в жизни  ради его мук!
Идиотина! Да  профукай  ты  все  его  сбережения,  а  потом  и  зарплаты,  и
приработок, радостно подставляя ему же  свою суть каждую ночь, вот это будет
месть! И себе удовольствие, и  ему в убыток. Да у него  после  первых долгов
вообще и ответный узел завяжется, и ничего путного ни  на  одну  красотку не
шевельнется. Правда и на тебя тоже, но не так  обидно  будет, как при полной
боевой  готовности для  других  его главного  калибра, как говорят у  нас на
флоте. Вот тогда-то ты,  подруга, и ищи  себе, к  тому  же,  чужого кобелино
своему самотопу на замену.  То-то, Юленька, дурочка ты  моя. А то он других,
получше,  нашел  - и еще  больше рад. Фотографирует их со всех  сторон обоим
подлым  голубкам на  радость. Найдешь такие снимки случайно  -  чем тебе еще
отомстить, а?..
     5.
     За площадью Евгений занял очередь к маршрутке. Косыми плотными зарядами
сыпал  густой снег,  за которым то исчезало, то появлялось семидесятиэтажное
серое стеклянное облако - одно из  новых циклопических  зданий  андроповской
Москвы. Машины шипели паром раскаленных двигателей по пояс в снегу. Пешеходы
с чавканием выволакивали ноги из растущих на глазах сугробов. У  пассажиров,
сгибающихся  у  входа в  двери  маршрутного такси,  были  залепленные снегом
спины. Оттаяв, их пальто порождали  в салоне  кислый запах прелой шерсти, по
которой сползали на сидения сосульками серые пласты. Внутри аэровокзала была
привычная бесконечность потолка,  переплетения слепящих  ламп,  запах  кофе,
духов,  прелой  одежды и недочищенных  туалетов. В  России  можно установить
любой порядок,  кроме чистых туалетов, подумал Евгений, выглядывая свободное
место среди тысяч переполненных людьми и вещами  кресел. "Мело, мело по всей
земле,  во  все  приделы..."  Вся бескрайняя  страна  исчезла вдруг  в  этой
вселенской метели.
     "Вниманию пассажиров. Вылет рейса... задерживается до... Рейс... до..."
И так до бесконечности. Такой-то  рейс  туда-то до стольких-то. Снегопад  по
всем городам и  весям, самое  пакостное  время - начало  зимы. На аэродромах
ревут  машины,  но  еще  пуще  ревет  метель, торопливо  занося  только  что
расчищенное пространство. "Мама... дай, дай... Чшшш, чшшш... Ну, мама, когда
мы полетим? Задерживается... О времени вылета... Мама! Ну, ма-ма... Когда мы
летим? Нескоро, спи... Пассажиру Справочному пройти к справному бюро... Зин,
ты че, оху... Простите,  Справному -  к справочному!.. Ну ты даешь, мать!.."
Справный, скорее  всего какой-то  бывший  киевский  Иоффе, оголтело  лезет к
окошкам, но туда  не  пробиться.  Никто ничего не  ждет  здесь от замотанных
синемундирщиц. Просто  скучно. Настроились  на  полет, спешили, толкались  в
метро, перли сквозь  сугробы,  боялись  опоздать  и - на тебе!.. "Девушка, я
сижу с детьми вторые сутки. Вы у меня доиграетесь! Вот сдам ваши билеты и  -
на поезд, а?!"  "Не  знаю, мужчина."  " А кто тут  хоть  что-нибудь  знает?"
"Девушка,  как насчет  этого, как  его,  забыл, рейса?"  "Задерживается!" "А
пятнадцатый?"  "Все  рейсы  задерживаются,  женщина."   "И  первый?!  Он  же
фирменный!" "Не мешайте работать, мужчина."
     "Пассажир Краснокаменский  Евгений, вас просят срочно пройти на посадку
к  выходу номер три. Краснокаменскому -  к выходу три."  Всеобщее  волнение.
Что? Кому-то - посадка!.. Расчистили, значит?  Евгений, только угнездившийся
надолго между  двумя чеченами,  ошеломленно  вскакивает.  Какая,  к  чертям,
посадка..."  Но волочит свою на  колесиках сумку,  провожаемый лихорадочными
взглядами, к выходу номер три. Там уже закрывают двери.  Он еле втискивается
между  ними и тотчас  у  него отрывают  из  рук  поспешно  вынутый  билет  и
вталкивают прямо в салон странного, словно бескрылого  самолета.  Как во сне
он находит свое место,  собирается снять пальто, но  его останавливает синяя
девушка: "У нас  не раздеваются, пассажир. Лететь  полчаса." "Как полчаса? -
холодеет  наш честнейший  ученый-фотограф-любовник. - Вы  меня  куда сунули?
Мне,  между  прочим,  до  Владивостока, а не в  Мытищи,  пустите!.."  "Сиди,
дорогой,  и  не рыпайся себе, - говорит сосед  слева, светя редкими золотыми
зубами из-под максикепки и максиусов. - Тут все до Владивостока. Ракета это,
понимаешь?" "Что?  - еще больше пугается Евгений нарушению порядка. - Какая,
к дьяволу, ракета, кацо? Я на самолет купил билет. А не на..." "Самолет это,
- застегивает  ему  ремень стюардесса. - Успокойтесь,  мужчина же. Новый вид
услуг..." "Нэ бачилы вочи, що купувалы, - хохочет сосед справа. - И як таким
билеты продают, га?" А за окном  вдруг в  полной тишине  полетели назад едва
видимые в мессиве метели улицы и площади Москвы, потом  исчезло  все,  кроме
белой, быстро светлеющей пелены, потом, вдруг, появляется яркое синее небо с
садящимся в белые облака красным солнцем. Все  в той же тишине  небо темнеет
до густой  синевы ближнего  космоса и  только тут возникает короткий, на три
минуты,   рев  ракетных  ускорителей,  после   которого  продолжается  снова
бесшумный  полет по  баллисте  навстречу ночи.  И  в  этой ночи вырастают на
горизонте  те  же густые  облака. Самолет  выпрастывает  длинные суставчатые
крылья, стремительно погружается в свистящий в тишине мрак и выныривает там,
где среди огней на странно  блестящей в  свете  полной  луны земле мчится по
нитке эстакады среди  снегов широкая  платформа-катапульта, с которой уходит
чуть  не  вертикально вверх встречный  самолет на  Москву и с  которой через
секунды с легким толчком стыкуется самолет-ракета из Москвы. Платформа мягко
тормозит  у  берега   Амурского   залива.  Весь  путь  от   аэровокзала   на
Ленинградском проспекте Москвы до аэропавильона на Первой речке Владивостока
занял менее получаса! Ошеломленные  пассажиры, не веря своим глазам, выходят
на  оледенелый  перрон.  Все  вокруг  покрыто  слоем  блестящего  смертельно
опасного сплошного льда. Накануне здесь  прошел субтропический, естественный
для  этих   широт,  ливень,  который  тотчас  замерз  весь  на  земле  после
неестественного для  широты  Сухуми, но вполне  легитимного  для  Советского
Дальнего  Востока внезапного  двадцатиградусного  мороза с ураганным ветром.
Все  тотчас  обледенело,  включая  аэропорт  Озерные ключи от  диспетчерской
кабины до каждого кустика около всех взлетно-посадочных полос, остекленевших
за час до такого состояния, что их никакой техникой за неделю не очистишь...
Оледенели провода и рельсы,  все, кроме прогретого мощным двигателем черного
покрытия  взлетно-посадочной платформы  на магнитной подушке на эстакаде,  с
которой ветер сдувает и снег  и дождь еще до льда. Такой транспотной системе
воздушных сообщений погода до лампочки!
     Вот это - порядок! -  радуется Евгений,  волоча свою сумку к автобусу с
надписью  его  туристического  маршрута  "Из  зимы   -  в  лето".   Автобус,
беспрерывно скользя  юзом-боком  при  малейшем  торможении,  устремляется  к
Морскому  вокзалу. Сквозь круговое застекление Евгений  любуется  "советским
Сан-Франциско", который возник в андроповскую эпоху  из  беспочвенной  мечты
времен унылого хрущевского безобразия.  В  ураганную морозную  ночь светятся
редкие окна.  На фоне одного из них он видит вдруг показавшийся ему до  боли
знакомым силует женщины.
     6.
     И  сразу  исчезает  оледенелый  город  за окном,  властно вторгается  в
сознание запах цветущих акаций, теплой степной пыли, юного женского тела. На
губах привкус соли и  вишен. На ослепительном, словно  белом асфальте темные
тени деревьев. Эти же тени  переходят на белые  стены домов. Кажется, что на
приморском ветру качается вся Одесса,  которая самозабвенно нежится в летнем
зное. Улица  пустынна, только легкое душистое дыхание и  стук  каблучков  по
асфальту радом с  тающим от желания Евгением. Он опускает глаза и видит этот
качающийся  пятнистый асфальт  и  неправдоподобно  стройные  загорелые ножки
Светочки. Ее  горячий  гладкий локоть на его  крепкой  ладони,  удивительная
застенчиво-вызывающая улыбка на  розово-коричневом  узком лице  с блестящими
горячими черными  глазами  под тонкими от природы  густыми бровьями, которые
иная  девушка делает часами. Ее  не отрывающиеся от его лица глаза мгновенно
меняют выражение от каждого поворота его мысли и речи. Она -  провинциальная
студентка,  он -  столичный  аспирант  в  командировке.  Она  знает от общих
знакомых, что в Москве его ждет невеста, дочь высокопоставленного чиновника,
а потому ни на  что не претендует, кроме как на  счастье хоть лишнюю  минуту
побыть с ним.
     Он старше ее на пять лет, что в таком возрасте - вечность. Ее  поражает
солидная  окаменелость   его  лица,   трубка,  немногословие,  сдержанность,
самоуверенность. Она впервые в жизни имеет возможность высказать свое мнение
по любому  вопросу  перед уважительным, вдумчивым и молчаливым собеседником.
О,  это совсем не экспансивные, немного  истеричные  и обидчивые мальчики ее
круга! Как  мягко,  ненавязчиво  и  убедительно  он поправляет ее, если  она
сморозила  глупость,  как  все  восемнадцатилетние,  предварительно  дав  ей
возможность эту глупость ему  изложить с таким  благожелательным и серьезным
вниманием, будто не слышал никогда ничего умнее и интереснее!..  После такой
поправки она на  всю жизнь сохраняет  твердое  убеждение, что  всегда думала
именно так, как он  только что  сказал. Он учит ее красиво  по-женски курить
сигарету, выколачивая одновременно о каблук свою трубку. Он о чем-то долго и
серьезно беседует с базарным калекой-нищим, присев  перед  ним  на корточки.
Для нее каждый день с ним - свершение, событие исключительной важности, ради
которого  она  вообще жила до  сих  пор. Она  не  подозревает  о мучительной
тяжести, преследующей его все эти недели с ней, пока она  в своем купальнике
любуется в Аркадии его мощным торсом. Она не смеет и думать о его чувствах к
ней накануне его собственной твердо оговоренной свадьбы. А Светочка вызывает
у него чувство даже  не любви, а  благоговения,  как перед высшим существом.
Она вообще  не выглядит современной девушкой - она словно  посланец  средних
веков. А он на пляже говорит с ней о Мантене. Надо же - в купальниках, когда
у  любого  из  ее мальчиков  только  одна  мысль  -  добраться  в  волнах до
запретного,  хоть  на  мгновение   -  они  говорят  о  Ларошфуко   и  Эразме
Роттердамском. Она поражена, что он не  удивлен  и не восхщен ее познаниями!
Надо  же,  словно  все  прочие  его женщины... Или...  Или  это норма в  его
столичном  кругу,  и  только  в  Одессе  Свету  считают   такой  удивительно
образованной? Да и  кто считает?  Подруги, которых интересуют только наряды?
Бабушка с дедушкой, которые говорят только о болезнях или ее южные мальчики.
Он просто умел разглядывать ее незаметно, свозь очки с зеркальными стеклами.
Он  вовсе не был  пресыщен или восхищен московскими красавицами, как  думала
она. И вовсе те  не любили, если и  умели, говорить на философские темы. Тем
более  на  фоне прудов Серебрянного  Бора  со своими синеватыми, пупырчатыми
северными телами...
     Его невеста, с ее потрясающим бюстом, была исключением из того правила,
что девушки его круга, пожалуй, в  массе некрасивы. И не умны впридачу... Со
Светочкой же он  отдыхал душой,  находя при ней  красоту  во  всем,  даже  в
заблудившемся в  коре дерева  муравье.  Как-то, взяв в руку  ее повернутую в
нему крепкую, благородно сухую ладошку, он сказал: "Удивительная у вас линия
судьбы:  всю жизнь вы будете счастливы с одним, но любить будете другого..."
"Где  эти линии?" "Вот и вот." "Но они  же встретятся, -  расцвела она своей
застенчивой  улыбкой. - Смотрите,  через  много-много  лет, но  линии  опять
пересекаются..." Потом  была неизбежная в каждой драме  сцена  прощания.  Он
видел  свое отражение  в  стекле вагона, свое  медальное лицо сорокалетнего,
хотя ему не было и  тридцати. А за окном - ее, загорелую, в белом платье без
рукавов, уже без  тени  улыбки, со скорбной морщинкой над бровью, без  слов,
без  упреков,  словно вытянувшуюся  от безграничного горя. Только  потом  он
понял, что  это было: не прощание со случайной девчонкой из южной  мечты,  а
его уход навсегда из мира живых в мир теней, из Лета в Зиму, к ожидающей его
в   Москве  верной  невесте  -  недавно   такой  желанной,  такой  эффектной
фигуристой, а теперь уже постылой ему раз и навсегда.
     ГЛАВА ВТОРАЯ.
     РЕПАТРИАЦИЯ НАВЫВОРОТ
     1.
     "Ну, и  куда  же ты их девал потом, Дани?  Не мечись. Успокойся, сядь и
еще  раз подумай... Посмотри,  на кого ты похож сейчас. Я так  и знала,  что
отдых  превратится  в  сплошную нервотрепку,  как всегда  с  тобой...  Катя,
вспомни  хоть  ты, куда папа девал билеты?" "Как же  я могу  вспомнить, мам,
если я эти билеты и в глаза не  видела?" "А  что ты  вообще  видишь  в доме?
Живешь, как в лунатическом сне. Двигаешься,  кушаешь, но ничего  на свете не
соображаешь..."  "Ора...  Светочка,  не...   кидай...   срывать  досаду   на
ребенке..." "Ты сначала найди билеты. А потом учи меня, как мне вести себя с
моей дочерью!" "Нашей,  если мы  уже пять лет, как  одна мишпаха..." "Семья,
Дани,  семья,  никак  тебя  не  переучу...  Так  где  же  билеты?  Рассуждай
аналитически.  Ты ученый или нет?" "Тов... Я пришел  с лекции, билеты были в
кармане, кен?" "Ты у меня спрашиваешь?"  "У себя... Я хорошо помню. Я  их по
ошибке показал в троллейбусе контролеру вместо картиса. Он еще сказал... как
это будет по-русски: шутки оставь своим детям, кен?" "Все и кен и тов, Дани,
кроме одного. Теплоход уйдет без нас. Потому что тогда-то ты  и  уронил наши
билеты прямо  в троллейбусе, горе ты мое..." "Да нет, дай досказать, русская
ты  нудникит...  зануда,  черт бы тебя  забирал... Потом я по-ло-жил  билеты
отдельно в  кармашек арнака... пормоне.  А вот тут,  у серванта,  специально
переложил билеты на самое видное и оригинальное  место,  чтобы их невозможно
было не заметить и нельзя было забывать, так?"  "Как всегда! На самое видное
место.  И теперь, когда чемоданы уже в прихожей  и полчаса до начала посадки
на лайнер, когда все уже одеты и парятся в шубах..."
     "Мам, вот же они! - спасает всех,  как всегда, Катя. - В обувном ящике,
заткнуты в папины ботинки, чтобы он, обуваясь, их достал. Более, чем логично
- не пойдет же он босиком!" "Я же сказал - на оригинальное место, чтобы ни в
коем  случае не  забывать. Я бы вспомнил  сам, если бы не твоя  истерика. Ну
вот, теперь  ты  плачешь...  Ой-ва-вой,  Ора...  Ани мицтаэр  меод..."  " Да
забудешь ты свой иврит, наконец?.." "Не забуду. И Катю научу. И в Израиль мы
еще  вернемся,  вот увидишь.  Снова, как тогда,  со  всего мира...  Бог  нас
наказал изгнанием за  взаимную вражду, Бог же и простит и вернет. Катя будет
настоящей еврейкой,  Ора..." "Начинается...  Лучше бы следил за собой здесь.
Всю жизнь я с тобой мучаюсь  из-за того, что у тебя нет места в твоей голове
для  семейных  проблем."  "Тише,  соседи  услышат,  порадуются,  что   евреи
ссорятся." "Плевать, они сами еще и дерутся. Мне-то до них какое дело?"
     2.
     Они  покидают свою "хрущебу"  с мебелью  с бору  по  сосенке, со  всеми
совмещенными удобствами, кроме пола с потолком и водопровода с канализацией.
Он окидывает взором свои вывезенные оттуда книги с золотым тиснением древних
букв  на  коричневой  коже.  Они спускаются  во  власть  свирепого  ветра  и
блестящих  ото  льда  тротуаров и лестниц. Руки заняты чемоданами, а к улице
надо идти  либо  по оледенелому  спуску, либо по лестнице,  где от  ступеней
остались крошечные площадки сухого бетона. Несчастный Дани рад, что билеты у
его  любимой Оры-Светы в сумочке,  но его мучает  другая мысль: он теперь не
помнит, вынул он  ключи из  замка, когда запирал дверь, или  так  и  оставил
торчать ворам на радость. И не проверишь, руки заняты чемоданами. К тому же,
чтобы не упасть на этом  сплошном наклонном катке, Света цепляется за него с
одной стороны, Катя  - с другой, а в мозгу умопостроения типа: будь я вором,
никогда не рискнул бы зайти в квартиру, в дверях которой  торчат ключи... Ну
да... - спорит  он с собой. - Один  раз не  зашел  бы.  А если  торчат целый
месяц?  Точно,   очистят  квартиру.  Отпуск  еще  тот  будет.   Все  это  он
прокручивает  в  голове,  естественно,  на  иврите со  знакомыми  и  родными
интонациями,  которые он так  тщательно вытравливает  из  себя в иммиграции.
Катя, словно услышав крик души любимого отчима, тихонько лезет в  карман его
пальто и позванивает там ключами. Борух ха-Шем!..
     Билет  у них  не по блату, а honorific cause: кто-то вспомнил, что Дани
Коэн, ныне Дмитрий  Козлов, некогда привез патент этого лайнера  из Израиля.
Его погибший друг,  будучи еще профессором Техниона,  придумал такой вариант
трисека, а  потом  Дани подарил патент  пригревшей его Стране  Советов. И за
это...
     Чего это вы? Чушь? Неправда? Ну, раскричались, разнервничались.... Да с
вами,  евреями,  вообще нельзя  дела иметь!  Вечно и сам не  верит, и другим
врать  мешает! Думает  я  буду спорить, путевку ему показывать... Нет у меня
той  путевки с  личной подписью этого, как его... забыл...  Короче, совсем я
тут заврался, господа! Впрочем, а чего вы, собственно, ждете от  фантастики?
Проехали?  Тогда,  терпите меня  дальше, идет?..  То  ли еще будет!  Ну хоть
поврать-то дайте хотя бы, вы, зануды...
     3.
     Итак,  представляю  мужа своей  жены. Дима Козлов (тот еще Козлов и тот
еще Дима, как вы понимаете. Вроде как и я  тот еще Шломо  в  его  Эреце...).
Иммигрант-беженец из  одной из бесчисленных горячих точек планеты. Ему сорок
два  года. Точка  эта,  так  и  не  состоявшийся  не  зависимый  ни  от кого
Эрец-Исраэль, стала вдруг нестерпимо горячей, когда арабы поняли,  что евреи
обезумели  в  ненависти друг к  другу.  И  восстали. Данина  первая  семья -
беременная  жена и трое детей - погибла в страшном погроме 1982 года в Хайфе
под ножами  так называемых "израильских арабов".  Растерзаны  в  собственной
квартире,  пока  Дани  сражался  в  наскоро  собранном  еврейском  городском
ополчении...
     После  эвакуации  в СССР он  был  распределен из  лагеря  беженцев  под
Одессой в Дальневосточный университет во Владивостоке. Оттуда был  направлен
на курсы повышения квалификации и ускоренного обучения русскому в Ленинград,
где  и  подтвердил  ученую  степень  доктора  наук  в  области дистанционной
сенсорики и  неконвенциональных  излучений. Сейчас  он  получает  надбавку к
зарплате  за знание иностранного  языка  (английского,  иврит  не  в  счет).
Занимается  малоперспективной темой  аппаратуры  направленных излучений. Его
шефу, местному  профессору  Карабанову, удалось  убедить Дальрыбу, что можно
психологически воздействовать на косяки рыбы и гнать их в сети. Попытка того
же  Карабанова   заинтересовать  тематикой   союзное  минобороны  окончилась
достаточно   ехидным  письмом  головного  института,  занятого  психотронным
оружием. Если бы ваш гений  имел  нечто путное за душой  в  этой  области, -
резонно писали  советские консерваторы от науки, - то  Палестину покинули бы
не евреи, а арабы... Дани запомнил это!
     Во  Владивостоке  наш иммигрант женился на разведенной  местной. Растит
общего ребенка  Катьку, сабру, как назвали бы ее на  его родине.  Официально
подарил все свои  патенты  советскому  государству. Читает со своим странным
акцентом лекции, ведет практические  занятия. Любимец  студентов.  Получает,
между  прочим, столько же, сколько его советский коллега на той же должности
и никакой ротации не подлежит. И вообще его без согласия месткома в стране с
нормальным профсоюзом никто уволить не посмеет. Имеет право на равноценную с
коллегами-старожилами  государственную пенсию,  на которую может  прожить  в
старости. Беспартийный.  Примерный семьянин.  Характер иудейский, мягкий.  В
порочащих его связях не замечен, так как вооруженного сионизма в мире больше
не существует...
     О жене  же  своего мужа можно  сказать еще короче:  Света,  по фамилии,
естественно, Козлова (а  было черт-те что и сбоку не то "ман", не  то "гер",
не то что-то еще похуже).  Образование  гуманитарное.  Хобби  и профессия  -
книги. Занятие - продавец Дома политической книги. Работа  не пыльная - кому
они  нафиг нужны?.. Разве  что букинисты пачками  покупают - для  переплетов
приличной  литературы.  Главная  привязанность,  забота и  боль - вот эта ее
новая семья (о старой лучше не вспоминать!..) - добрый нелепый  иностранец и
не  менее нелепая  Катька -  тринадцатилетнее  существо, описать которое под
силу  только  парапсихологам,   а  это  же  лженаука,  товарищи,  буржуазное
мракобесие,  одним  словом.  Но  с  таким,  знаете  ли  гебридным  еврейским
характером,  что... Впрочем,  расчитаетесь  - сами  поймете!  Эти  гебридные
девочки  у  себя,  знаете  ли,  на  уме.  Их  сколько  ни  перевоспитывай  в
православии  ли  или  атеизме  -  без  толку. У  них  иудаизм  генетический,
неискоренимый. Впрочем, генетика, товарищи, тоже... знаете ли. Как есть...
     4.
     В  юности  Света  едва  не  погибла,  вскрыв  себе вены  после  отъезда
какого-то  москвича-командированного с  медальной  физиономией.  Но во-время
сама  испугалась  своей  крови,  каким-то   акульим  дымом  расходящейся   в
прозрачной  воде,   и  завизжала  на  весь  пустынный  вроде  бы  пляж,  где
пристроилась  было сидя  по пояс  на песчаном дне окончить свою лишнюю после
потерянной любви молодую жизнь.
     Ее крик  услышал какой-то пьяный, спящий в тени перевернутой  лодки. Он
увидел кровь, блеснувшее на песке лезвие бритвы и понял  все. Не раздумывая,
он вытащил из воды сомлевшую  красотку, уже закатившую свои красивые глазки,
разорвал свою форменную  безрукавку, затянул нежную загорелую ручку поясом у
подмышки, брызнул изо рта "Боржоми" на пожелтевшее  под загаром такое всегда
пышущее  здоровьем  узкое  личико.  Света  и  не  слыхивала  сроду  о  такой
концентрации  спиртного,  какая  хлынула  из нутра  ее  спасителя вместе  со
спреем.  Она  сразу отпрянула и забилась в истерике  на  песке, осознав, что
вернулась все-таки к ужасу потери любимого.
     Ее спаситель  оказался  моряком  дальнего  плавания, дальневосточником.
Разговорам о философии он предпочитал крепкую выпивку в хорошем ресторане  и
добротный   секс   с  жаждущей   уже  жизни  спасенной  одесситкой  в  своей
персональной просторной  каюте старпома.  Как  порядочный  человек он тотчас
вылетел  черт-те откуда в  Одессу, как только узнал, что  та  курортная  его
девчонка "понесла" - к ужасу ее добропорядочной родни.
     Ах,  как  неожиданно  и  эффектно  появился  он  во  всем блеске  своих
позументов,  кокарды  и  кремовой  формы   в  их   переполненном   отчаянием
многоэтажном дворе!.. Тут же, при всех родных и соседях, облепивших балконы,
он объявил о желании вступить в законный брак со Светой  и пригласил всех на
свадьбу. Тут же, за  фасадом Оперного театра, они расписались, отпраздновали
свадьбу   в   лучшем  ресторане   на   Дерибассовской,   устроили  свадебное
путешествие, по настоянию новобрачной, естественно, в Москву с пребыванием в
"Метрополе". И - на рейс номер один - во Владивосток, где на  склоне Орлиной
сопки стоял его родной старый дом с террасами-огородом.
     Света  удивленно ходила  среди  этих обнесенных  досками  грядок, когда
Марьяна Петровна  - мощная  как  и  ее сын  свекровь, подошла,  погладила по
пушистой голове и тихо заплакала  басом: "Эх,  и куда же тебя занесло, такую
тихую  да  беззащитную  девоньку...  Да еще с  моим-то непутевым  Колькой...
Проклял  тебя  кто-то  видно  еще  до  рождения."  Комнатка  для  молодых  с
выкроенным уголком  для  детской  кроватки и стала  тем местом,  где  Катька
увидела  свой  свет  - огни Мыса  Чуркина, отраженные в распростертом  внизу
Золотом Роге.  А  Свете  действительно  не  везло  -  и во  Владивостоке.  В
университете прошла только на никчемный филфак. После  него попала в  школу,
где, как  она говорила  свекрови, собрался удивительный  гадюшник - сплошные
сволочи  во  главе  с   занудой-директором,  тощим  крикливым  армянином   с
вывернутой  непостижимой психикой и постоянно возмущенно поднятыми бровьями.
Он страдал почками, часто отлучался  с  уроков, за  что его ученики прозвали
Вездессущим  Араратом... К тому  же, сам  Николенька-моряк  предпочитал  при
редких визитах в семью  не просыхать. И вместе с женой по  всем "кабакам", и
отдельно. Кончилось все тем, что милейшая Марьяна Петровна сама посоветовала
бедной Светочке пойти  на танцы в Клуб моряков  под самым их домом, рядом  с
нижней станцией фуникулера.
     5.
     Так появился в доме мужней жены "иностранец" - "дядя Дима", он же Дани,
он же доцент ДВГУ, он же бывший израильтянин. "Плюнь ты на Кольку, - сказала
странная свекровь. -  Не  стоит он тебя и вашей трезвой нации. Смотри, какой
парень  на тебя глаз положил... Уходи к нему. Не нужна Кольке никакая семья,
не хорони себя, Светик, смотри как ты расцвела..."
     И  ушла. И Коля  специально,  на самолете  из  Кейптауна, примчался  на
свадьбу  покричать  "горько", а до того радиограммой  дал "добро" на  развод
откуда-то из  Сиднея. Ох, морская ты наша судьба, не приведи,  Господи... Не
нам,  морякам, семейное счастье,  чего девочкам  жизни-то ломать, верно?.. И
начался  другой  мир  у  Светы,   мир  чужих  страстей,   предзащит,  защит,
изобретений, интриг, антисемитов... Да,  да,  как ни обидно это архитекторам
стерилизации нашего советского общества, неистребимого в нашей такой дружной
семье  народов  неестественного  теперь,  после радикального решения партии,
порока. Светланы  Козловой в  ее гадюшнике  это не касалось. Там  жрали друг
друга  не по  национальному  признаку,  а  вот Данину героическую  биографию
недобитого израильского  агрессора  знали все.  И  не упускали  случая о ней
напомнить...
     Катька росла в диком мире приморской детворы, хватала двойки и пятерки,
делала уроки исключительно с  "дядей Димой", как называла  его  "при людях",
играла  в заседания кафедры, стала даже что-то вдруг бурно изобретать, пряча
чертежи от мамы и отчима. Серьезно советовала что-то Дани по поводу интриг и
вообще  стала ему дороже, пожалуй, и  самой Оры... Как-то Света с изумлением
услышала, как ее домочадцы яростно ссорятся на незнакомом языке, вертя  друг
у друга перед лицом пальцами и корча непотребные рожи. Она только вздохнула.
Но когда  она увидела, как  белокурая  ее Катерина Николаевна, раскачиваясь,
нараспев  читает   молитвы  справа  налево   из  толстой   книги,  ей  стало
по-настоящему  страшно... Дани тоже молился,  истово и  искренне, нацепив на
лоб кожаную кробочку -  на  следующий год в Иерусалиме... Где тот Ерушалаим?
Чей он?  Кто туда пустит Дани, куда, к  какой  Стене  подпустит?  Да  еще  в
будущем году...
     6.
     Вот  эти-то  трое  и  давятся  сейчас  перед нашим внутренним взором  в
переполненном синем  троллейбусе, запыленном от пола до потолка  врывающимся
на каждой  остановке сухим ледяным ветром. Троллейбус  мчится по  эстакадам,
перекинутым через бесчисленные густо застроенные  распадки горного огромного
города. Трое трясутся и держатся  друг за друга, опираясь  спинами  на спины
пассажиров. Чемоданы зажаты между коленями. "Дани, - мертвеет вдруг Света. -
Ты...  запер дверь?"  "Бетах...  конечно,  -  почти  торжественно  объявляет
счастливый муж.  "А ключи из  двери не  забыл  вынуть?"  - не  верит  своему
счастью Света. Он  торжественно звенит ими. "Дай мне, пока не уронил. Тут не
наклонишься." "Папа, ты взял мои ласты?"  "Да." "А маску?" "Я вам дам маску!
Там же акулы!"  "Граждане, пробивайте талоны.  Не стройте  из  себя  зайцев.
Быстренько-быстренько,  все как  один, пробьем  по талончику..." "Пап-а-пап.
Мы, кажется заплатить забыли."  "Начинается..."  "Сейчас пробью."  "Не надо.
Это они  нам за такую  езду должны приплачивать! А сюда ни один контролер не
влезет." "На  выходе устроят облаву..." "Пробей, пусть подавятся..."  "Папа,
меня оттирают. Нам до конца?"  "Вы сходите?" "Эй, чего лезешь?" "Кто лезет?"
"Дани, ты запер дверь или просто ключи положил  машинально в  карман пальто,
пока  искал   билеты?"   Действительно,  опять,  в  свою  очередь,  холодеет
несчастный "Козлов", запер или вообще  оставил  дверь  полуоткрытой? "Надо с
вокзала позвонить  Харитону..." "Идиот какой-то... А если Харитона нет дома?
Или  он,  по своему  обыкновению,  пьян как  зюзя? Так  и  оставим  на месяц
квартиру открытой? Там же все  мои  книги... - плачет Света. -  Я их столько
лет... так... собирала..."
     На Морском  вокзале  ураганный  ветер на дает закрыть дверь  телефонной
кабинки, а  с открытой  дверью ничего не слышно. Сосед Харитон выскакивает в
трусах на лестничную клетку и радостно подтверждает, что дверь заперта и что
он  лично  проследит за  квартирой. Этот вопрос,  наконец, убит. Теперь надо
успеть к началу посадки на лайнер.
     6.
     На причале ветер треплет яркий  транспорант-рекламу: "ИЗ  ЗИМЫ  В ЛЕТО.
УВЛЕКАТЕЛЬНЕЙШЕЕ ПУТЕШЕСТВИЕ В ТРОПИКИ СРЕДИ РУССКОЙ ЗИМЫ. ГОРОД ЗДОРОВЬЯ НА
ОСТРОВЕ В ОКЕАНЕ. КОТТЕДЖИ С ТРОСНИКОВЫМИ КРЫШАМИ СРЕДИ  ПАЛЬМ ЛАЙНЕР-ТРИСЕК
ЗА  ТРОЕ СУТОК  ДОСТАВИТ  ВАС  В РАЙ. ПРИ  ЛЮБОЙ  ПОГОДЕ ВЫ НЕ  ПОЧУВСТВУЕТЕ
НИКАКОЙ КАЧКИ. ИЗ ЗИМЫ В ЛЕТО!  ВАС ЖДиТ НАШ НЕНАВЯЗЧИВЫЙ СОВЕТСКИЙ СЕРВИС И
ЛУЧШИЕ БЛЮДА НАЦИОНАЛЬНОЙ КУХНИ НАШИХ СОЮЗНЫХ РЕСПУБЛИК. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ."
     Три  тысячи  пассажиров  спешат  среди  зимнего  урагана  по  скользким
тротуарам к  причалу. Спешат  из  городских гостиниц и плавотелей, с поездов
"Из зимы в  лето"  со  всей  Сибири. Трисек нависает белым корпусом где-то в
поднебесье,  а у  причала  лежат  на  воде только две  циклопические зеленые
вмерзшие в лед сигары, словно пришвартованные подводные лодки с заостренными
белыми   с   зеленым   стойками-колоннами,   простертыми  к   белой  верхней
пассажирской  платформе. Лайнер празднично  светит во  все стороны  тысячами
огней и прожекторов.
     "ТУРБОХОД  "РОДИНА"  - торжественно  вещают по  радио,  -  ПОСТРОЕН  НА
СТАПЕЛЯХ ЗАВОДА ИМЕНИ ЛЕНИНСКОГО КОМСОМОЛА. ДЛИНА ПОДВОДНЫХ  КОРПУСОВ ТРИСТА
МЕТРОВ,  ШИРИНА  ПАССАЖИРСКОЙ ПАЛУБЫ  СТО МЕТРОВ,  ВЫСОТА  БОРТА  ОТ КИЛЯ ДО
ПАЛУБЫ -  ПЯТЬДЕСЯТ МЕТРОВ. МОЩНОСТЬ ТУРБОЭЛЕКТРОСТАНЦИИ СУДНА ТРИСТА  ТЫСЯЧ
КИЛОВАТТ ОБЕСПЕЧИВАЕТ ЕГО СКОРОСТЬ  ПРИ ЛЮБОМ ВОЛНЕНИИ  ДО  СОРОКА УЗЛОВ ИЛИ
ОКОЛО ВОСЬМИДЕСЯТИ  КИЛОМЕТРОВ  В ЧАС. К  ВАШИМ  УСЛУГАМ ДЕСЯТЬ  РЕСТОРАНОВ.
БАРЫ.  КИНОТЕАТРЫ.   ЗИМНИЕ  И  ЛЕТНИЕ  ПЛАВАТЕЛЬНЫЕ   БАССЕЙНЫ.  СПОРТЗАЛЫ.
КОМФОРТАБЕЛЬНЫЕ  КАЮТЫ.  ЭКИПАЖ  СУДНА  -  ПЯТЬСОТ  ЧЕЛОВЕК.  НИ  ПРИ  КАКИХ
ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ НАМ НЕ ГРОЗИТ СУДЬБА  "ТИТАНИКА" ТАК КАК ПРИ ЗАТОПЛЕНИИ ДАЖЕ
ДВУХ ПОДВОДНЫХ КОРПУСОВ ВЕРХНЕЕ СТРОЕНИЕ С ЛЮДЬМИ ОСТАиТСЯ НА ПЛАВУ."
     ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
     ЕВРЕЙСКИЙ РЫЦАРЬ
     1.
     "Рассказывай, бабушка,  сказки, - слышит Евгений голос рядом. - будто и
эту  коробку  нельзя  утопить  тем  же  пиратам,   которых   в  южных  морях
видимо-невидимо."  "Вы  не  правы, - возражает Евгений,  попыхивая трубкой и
глядя  на  проходящих  первыми "местных". - В  проспекте  сказано,  что  нас
сопровождает корвет Тихоокеанского флота." "Знаем мы эти корветы! Потеряется
при шторме, заблудится в трех волнах,  как  у НИХ  это принято, а пираты тут
как тут..."  "Рассуждая  таким  образом,  нельзя  и на  этот мост  войти,  -
Краснокаменский  показывает  трубкой  на  ажурный подвесной мост над Золотым
Рогом на мыс Чуркин. По мосту несутся ярко освещенные изнутри троллейбусы. -
А ну как рухнет!.." "И рухнет! У НИХ  все ненадежное. Уверен, что  при таком
ветре  он  качается,  а в  горкоме уже  заседает  штаб  по  спасению из воды
пассажиров троллейбусов. Но некому дать  указание опустить шлагбаумы." Поток
людей  вливается в двери  в стойках,  где  то появляются, то исчезают кабины
просторных  лифтов.  Сверху  опускаются  грузовые  беседки  для   багажа  из
освещенных люков  в  днище верхнего  строения. Туда же на  талях поднимаются
контейнеры с  провизией. Ветер слепит пылью, трубка Евгения  ярко вспыхивает
от яростных ледяных порывов.
     Московских пассажиров  привезли слишком рано, вот и  мерзнут  на ветру,
стоило  ли  так  спешить  -  на  ракете-то!..  Но  Евгений  рад  возможности
разглядывать проходящих  "местных". Тот  силуэт в окне не дает ему покоя. Не
веря своим глазам, он  подается вперед,  забывая о  трубке,  которая  тут же
мстительно обжигает ему палец, вспыхнув на ветру. Дуя на  ожог, он не сводит
глаз с проходящей мимо семьи. Света, подумайте только, за пятнадцать-то лет!
почти не изменилась, даже стала еще  интереснее, но не старше, чудо какое-то
(а у него-то в Москве - жена-старуха, если  без макияжа и парика), словно ей
все  еще  восемнадцать,  надо же!... Она не заметила бывшего оракула, что-то
напряженно  выговаривая горбоносому явному  еврею, обвешенному  сумками  под
смех девочки-подростка.
     А та зыркнула на Евгения острыми глазами и сказала матери: "Мам, если у
тебя когда-то был любовник, то это бедиюк тот самый случай.  Вон тот дылда с
трубкой." "С трубкой... о, Боже, где?!"  "Любовник?  -  оживляется  "Дмитрий
Иванович Козлов".  - Где моя шпага? К барьеру..." "Дурак ты мой недоученный,
- сквозь слезы улыбается Ора,  уже встретившись глазами с улыбающимся Женей.
- Кто же со  шпагой лезет  к барьеру? А пистолеты ты скорее всего, по своему
обыкновению, просто забыл бы дома, отправляясь на дуэль..." И демонстративно
обнимает своего Дани, не сводя глаз с Евгения.
     А Катьке уже не до них. Она вся в ожидании чего-то сверху, где черно от
народа.  Провожающие  усыпали  крылья  Морского  вокзала.  Среди  них  стоит
замерзший  до посинения носа и щек, до стука зубовного человек в разодранной
на локте синей  синтетической  курточке. Он не машет. Он держит под  мышками
руки  в надетых  одна на  другую двух  парах драных варежек. Ноги в суконных
ботнинках совсем онемели. Человеку  четырнадцать  лет.  Предмет его внимания
уже без  чемоданов,  по  которым он ее узнавал по дороге от  троллейбуса  до
причала, входит  с  папой и мамой  по трапу на корпус и вот-вот  скроется на
месяц в чреве судна. И не  поднимает голову... Преодолевая дрожь,  человек в
курточке кричит треснутым  голосом: "Катька!! Коз-ло-ва!!"  Все кругом  тоже
кричат и  смеются, но Катька Козлова  из их седьмого "а"  поднимает  голову,
оглядывет  провожающих  и растягивает заледеневшие тоже губы  большого рта в
единственную достойную  внимания улыбку на свете - главную  награду  за  эту
дрожь, за  многолетнюю самоотверженную  дружбу двух  сердец...  "Счастливого
пути! -  почти  беззвучно на фоне  общего шума кричит мальчик. - Возвращайся
скорее, я  жду!" "Спа-си-бо!" "Ты чего кричишь?" "Мам, меня  провожают... Он
пришел,  представляешь,  в  такой  холод!  А ведь у него  вчера  в  школьной
раздевалке пальто украли..." "Да ну! Где он?" Поздно. Они уже в тепле лифта,
а  провожающий   со  всех  ног  бежит  по  скользкой  лестнице  к  отходящей
электричке.  Скорее  домой  и - в ванну, в горячую ванну, в  кипяток!!  Лифт
стремительно уходит  вверх рядом  с тремя другими в той же огромной шахте. И
сразу начинается  движение  москвичей. Евгений проходит между  ограждениями,
предъявляет билет и облегченно  вздыхает,  когда  исчезает ледяной  ветер, а
вокруг  бронза, бархат  и  красное дерево судового лифта. Вокруг  столько же
народа, как и снаружи, но все тотчас притихли от долгожданного тепла, тишины
и неожиданной роскоши.
     2.
     Подруга пришла раньше сына  Олега. Юлия  едва  успела  покинуть  тахту,
натянуть парик  и сменить халат.  Выручила, как  всегда, хриплоголосая Лада,
вечно простуженная в своей сырой конуре. Тамара, дама без возраста, эффектно
позировала на крыльце, как всегда, где  бы она ни появлялась -  в  театре, в
электричке,  даже в бане у большого  начальника, куда  Юлию и Тамару  как-то
пригласила общая подруга скрасить ненадолго запрещенный досуг номенклатурных
мужчин.  О,   там-то   Тамара  блеснула  в  полном  смысле  слова  с   ее-то
неповторимыми формами, со смелостью в выборе наряда и с непосредственностью,
с которой она его как бы нечаянно роняла...  Тамара  была человеком обширных
связей  в  виде  отдела  в  Доме  обуви. В эпоху  свирепой борьбы  с  блатом
сохранить власть дефицита могли только асы экстракласса.
     Партия   поставила  задачу   обеспечить   население   товарами   первой
необходимости на уровне мировых стандартов. Вся беда была в том, что  нигде,
кроме СССР, стандартов в этой области давно не было.  А потому-то  импортное
оставалось   притягательнее  действительно   неслыханно   разноообразного  и
качественного,  по сравнению с брежневским  периодом, отечественного. Тамара
же  умело учитывала тайный покупательский спрос на  тонкий ручеек  импортной
обуви. Когда  специальные  бригады  по  борьбе  с использованием  служебного
положения  хватали на улице владелицу  умопомрачительных  сапожек, та всегда
могла  назвать  любой  из общественных туалетов,  где  ей  предложила  товар
незнакомая фарцовщица.
     Круг  Тамары  включал,  в   числе  прочего,  билетные   транспортные  и
театральные кассы.  Юлия,  в  свою  очередь, как  дизайнер,  имела доступ  к
ювелирному дефициту. А такой сладкой парочке всегда было  о чем  поговорить.
Но только не  сегодня. Тамару лихорадило. У нее в руках точно такой же билет
"Из  зимы  в лето",  который она достала  два дня  назад Евгению  в  строгом
соответствии с тонко задуманной интригой. Тут у обувной принцессы был талант
опытного режиссера.
     "Слушай, ты представляешь, он же не знал, что это на ракете, а потому и
мысли  не допускает,  что ты успеешь на  тот же  рейс! Быстро на электричку,
двадцать  минут на сборы... Нет-нет, я и сама сегодня без машины, все дороги
занесло. Там, в центре, тоже уже ничего  не  ходит,  даже  такси. На  метро,
потом  от "Динамо"  пешком, возьми с собой санки для чемоданов, там бросишь.
Игра стоит  свеч!  Он  там  уверен,  что  ты здесь!... А  ты вдруг,  в самый
момент... Как тогда, помнишь? Ну, стоит?" "Пожалуй... Но как я успею? Он час
назад уехал." "На турбоход садятся  три тысячи человек. Это на часы работка.
А лететь от силы час. Быстро!"
     И  нафиг мне это  нужно, уныло думает Юлия. Охотиться  за ним, зачем? Я
наоборот хотела от него отдохнуть!  Но отказаться нельзя!  Эта блядская Тома
раззвонит,  что  я  не  дорожу  Женей,  не  беспокоюсь  о его  мне верности,
зараза...  Нет,  не  зря  она тут  суетится вместе  со  мной,  подбирая  мои
купальники. Значит нам удалось провести всех за нос, все уверены,  что мы  -
нормальныя крепкая  семья, которая просто  обязана постоянно следить друг за
другом...
     А  тут  еще кольнула какая-то стрелка  из космоса: отправление  ведь из
Владивостока, а Дани вроде бы живет там... Маловероятно, что она за какой-то
час встретит в  полуторамиллионном  городе случайно встреченного в молодости
человека, зато какого человека, и как он оказался кстати тогда!..
     3.
     Тогда Юля  была молодым  специалистом, выпускницей  Института искусств,
третий  год  замужем.  Впервые рассталась  с подлым нелюбимым Женей, оставив
свекрови Олежку, чтобы поехать не стажировку в Одессу. Весна в  Москве  была
затяжной, холодной,  до самого  июня не  удалось позагорать, а  тут -  такое
солнце,   такое  буйное  цветение  акаций,  такие  парни,  столько  красивых
девушек...
     Съемная  комната  оказалась  в  поселке  на плоском песчаном  берегу за
Лузановкой. Естественно, в первый же  выходной побежала на пляж. Но там было
полно крикливых  матрон с буйными  детьми  и  истеричные вопли "Бора выйди с
мора" со всех сторон. Зато в обратную от города сторону тянулись  дюны,  где
было все более  и более  пустынно. Она облюбовала  распадок  между песчаными
холмами,  сняла  легкое  платье,  легла  на  подстилку,  раскрыла   книгу  и
наконец-то подставила свое неприлично белое тело  под ласковые ослепительные
лучи. Воровато оглянувшись, она рискнула расстегнуть на спине лифчик бикини,
оставив его  на своей знаменитой  на  весь институт груди,  которую  мечтали
обессмертить однокурсники-художники. При всех клятвенных обещаниях не только
не приставать во время сеансов, но и голову  писать с другой натуры, она так
и не решилась им позировать ню...
     И  вот  пришлось  попозировать, и так, что...  На  долгожданном  теплом
солнышке  Юлия скоро задремала, а очнулась от прикосновения  показавшейся ей
ледяной руки к неосторожно сожженной солнцем спине. Первое, что она увидела,
были  какие-то  огромные  черные  копыта  на  песке...  Потом она  с  ужасом
осознала, что  кто-то осторожно  уже вытащил  из-под  нее  лифчик и что  она
теперь  в одних плавках,  которые с  нее как раз  медленно спускают. "Что вы
делаете!.. - тонким голосом жалобно крикнула  она, судорожно прикрывая грудь
растопыренными пальцами.  -  Кто  вы?..  Что  вам  надо?.."  "Сначала просто
полюбоваться   на  твое  белое  тело,  -  ответил  бас  сверху,  сопровождая
глумливый, с отвратительным смешком тон  звонким наглым пошлепыванием по  ее
уже  голым  ягодицам. -  Потом  он тебя приласкает по-своему, а  потом тобой
займусь я!.. Повернись-ка пока... Тебя как зовут-то?" "Юля, - неожиданно для
себя  ответила  она. - Я не  стану  поворачиваться, пока вы не  вернете  мне
купальник..." "Повернись, повернись, Юленька,  повернись сама, тебе же лучше
будет, - вступил высокий голос второго. - По-моему, тебе есть чем перед нами
похвастаться."  "Ну! -  крикнул первый, обжигая  ее  спину ударом ладони  по
свежему загару, выстрелом  прозвучавшим  в тишине. -  Хочешь так же по голой
сиське получить, когда я тебя сам поверну?" "Нет, что вы!  - поразилась Юля.
- И  по спине  ужасно больно...  Дайте мне  одеться,  мальчики... Что я  вам
сделала?" "Это-то не больно, -  сладострасно  хохотнул бас. - Больно  будет,
когда  вот  так!" Что-то свистнуло  в воздухе, и прямо  перед  глазами  Юлии
возникла черная плетенная змея, которая распорола несколько страниц открытой
книги.
     Ужас  какой, подумала она, у них  настоящая  плеть... Специально где-то
заказали! Садисты!  Те самые...  "неуловимые  рокеры", о  которых  я как раз
сегодня утром читала  в газете...  И не кто-то, а я  - в их  власти... Будут
стегать меня, вот так... "Я долго  буду ждать?" -  рявкнул бас,  сопровождая
свой рык знакомым уже свистом плети и такой болью в ягодицах, что несчастная
Юлия  с хриплым воплем прогнулась в тонкой  талии, забыв обо всех приличиях,
схватившись руками  за  разгорающуюся  болью попку. "Ну,  что  я говорил?  -
радостно уселся второй верхом на  поверженную  на  спину  Юлию,  пока первый
привязывал кисти ее разведенных рук за головой к  валявшейся сухой ветке  от
дерева. - Девочка прямо мирового класса!"
     Она уже видела обоих, затянутых в униформу рокеров, без шлемов. Бас был
у рыжего, а  высокий голос с легким кавказским акцентом  - у чернявого. Этот
"грузин",  как она его назвала про себя, теперь с восторгом мучил ее, гнусно
расширяя глаза. "Зачем вы это делаете?... - обмирая от боли  и стыда кричала
она. - Ведь  вам... вам... ничего... не надо от меня узнать... Зачем же меня
так пытать?.." "Ты не представляешь, Юленька, - ответил "грузин",  какое это
наслаждение - абсолютная власть над  другим человеком, который не может тебе
ни  возразить, ни сопротивляться, только вот так  мило морщиться, кричать  и
крутить  головкой, как ты сейчас..."  Действительно крутя головой и крича от
нестерпимой  боли,  она  видела  два прислоненных  друг  к  другу мотоцикла,
рыжего,  помахивающего  своей  плетью,  нетерпеливо  ожидая  своей очереди -
избивать  ее  пока она, исполосованная и окровавленная, не умрет от болевого
шока...
     4.
     И   тут   она   увидела...   третьего.  Субтильный   по   сравнению   с
гигантами-рокерами парень в плавках появился на  дюне за  спиной  увлеченных
палачей,  подняв над головой  огромный камень. Прогнувшись, он  замахнулся и
метнул  камень  в  мотоциклы.  Раздался  треск  разрушаемого  металла,  ярко
полыхнула  вспышка, и  "грузин"  слетел с  Юлии  своими  копытами  вверх  от
спаренного взрыва двух бензобаков, обдавшего всех  троих участников драмы на
песке жаром и дымом. Рыжий тоже копошился в  песке, лихорадочно  поднимаясь,
когда  в  воздухе   вдруг   мелькнула  темная  тень.   Юлия  услышала  новый
отвратительный треск, но уже не металла... Голова рыжего неестественно круто
дернулась вбок-назад от  удара камнем, словно взорвавшись брызнувшей изнутри
кровью.
     "Грузин"  что-то верещал,  пытаясь на четвереньках уползти  отсюда.  Он
даже стал на колени, умоляюще протянув руки почему-то к Юлии,  но  парень на
дюне  не спеша наклонился, замахнулся. "Грузин"  получил точный удар третьим
камнем  в нос и губы  и судорожно забился, зачем-то зарываясь  окровавленной
головой  в песок.  Парень в плавках вразвалочку  так спустился к поверженным
рокерам, взял  под мышки рыжего, пыхтя подтащил  его к пылающим  мотоциклам,
прикрываясь  от жара  обмякшим телом затянутого  в  черную  униформу  врага,
бросил его  прямо в  костер и деловито вернулся за  вторым. Юля увидела, что
рука  ее  палача,  так и  не  разжавшая  плеть, поднялась  в дымное  небо  и
бессильно  упала  в  ревущем  багровом  пламени. "Грузин"  был  еще  жив, но
беспощадный  мститель спокойно  поднял его копыта,  поволок  по  песку глухо
верещавшего  грозного супермена  и  затолкал его на  костер.  Черная  фигура
сделала там невообразимый кульбит и рухнула, подняв тучу искр.
     В воздухе омерзительно запахло горелым мясом. Юлию рвало прямо на себя.
Она извивалась, неистово кашляя и задыхаясь, но ни встать, ни повернуться не
давала ветка. Ее спаситель исчез за дюной, потом так же неторопливо появился
с  перочинным ножом  и  освободил  ее руки. Она поспешно села,  согнувшись к
коленям, и стала судорожно рыдать, снова рвать, истерически хохотать. Парень
осторожно поднял ее за локоть и что-то ласково  сказал на незнакомом  языке,
показывая на море. Она  поняла, благодарно кивнула и  побежала к воде, сразу
падая  в волны. Багровая полоса на онемевших было ягодицах  взорвалась новой
болью от соленой воды.
     Юлия  долго  смывала с себя рвоту, снова хохотала  и рыдала  в  волнах.
"Иностранец", как она про себя назвала спасителя, положил ее одежду, сумочку
с  аккуратно  сложенной  подстилкой и испорченной книжкой на  песок у  самой
кромки прибоя  и  отвернулся, бесстрасно глядя на  жуткий костер. Юлия сразу
отказалась даже от  попыток  надеть лифчик и  трусики  на истерзанное  тело,
натянула  только  свое невесомое платье  и  робко  сказала:  "Вы  совсем  не
говорите  по-русски?"  "Иностранец"  обернулся  к  ней,  как-то  удивительно
ласково и хорошо улыбнулся ровными белыми зубами и спросил с  надеждой: "May
be... I dare hope...  you speak English, lady?" "Yes! I do indeed! I do very
well," - Юлия даже захлопала в ладоши.
     "How splendid!  - обрадовался  "иностранец" и затрещал по-английски:  -
Нам  надо срочно  уходить, дорогая! Такой дым виден за несколько километров.
Полиция будет здесь  с  минуты на минуту!.. Нет, нет!  Не к  шоссе,  и  не к
поселку... В противоположную сторону.  Рэга... Я тоже должен одеться..."  Он
исчез за дюной и вернулся уже в белых брюках, клетчатой ковбойке и в  тонких
очках, отчего стал  еще меньше похож на супермена, каким он себя тут  только
что проявил.
     Крепко держась за руки, они побежали по воде, чтобы не оставлять следов
на песке, вдоль  прибоя - в сторону дальнего створного знака на холме. "Меня
зовут Юля. А вас?" - наконец, спросила она.. "Дани! - радостно крикнул он. -
Я беженец из  Израиля. Я  уже два года живу в лагере вон  там, а  работаю на
мукомольном комбинате. Знаете, - добавил он по-русски, -  я оказывался такой
тупой валенок, совсем серый и сибирский. Я совсем забывать  русский, когда я
волноваюсь..."  "Волнуетесь? - настороженно сказала Юлия, вспоминая все, что
читала об израильской трагедии в неизменно "объективной" советской печати. -
А по-моему, вы...  так хладнокровно убили  только что двух молодых людей..."
"Алоhим!.. Ты считает их...  люди! Ты... После всего, что они с вами сделали
и, главное, собирались сделать... - перешел он снова на английский. - Это же
те самые рокеры, которых ищет полиция  после трех зверских убийств женщин на
пустынных пляжах. Молодые люди!.." "Простите,  Дани... Вы правы. Просто  при
мне впервые  убивали  людей...  Вы  правы... Меня  тоже... убивали  впервые!
Спасибо  вам, спасибо, -  она неожиданно и для него, и для себя  вдруг упала
перед ним на колени и стала целовать его руки. - Простите, простите меня!.."
"О, как я вас понимаю, Джулия, - мягко сказал он. - Но поверьте, я совсем не
профессиональный убийца..."
     5.
     Конечно, ну какой же он профессиональный убийца этот наш Дани! Инженер,
доктор  наук,  специалист   по  природным  и  искусственным  излучениям.  До
национальной катастрофы никогда никому и  пальцем не погрозил,  ню-ню-ню, не
то что ударил.  Наоборот, он был активным  сторонником предоставления арабам
равных с нами прав в нашем Израиле. Он считал себя  социал-демократом, левым
интеллектуалом.  И если он кого и  ненавидел искренне  и истово, то своих же
еврейских  националистов, правых,  которые выступали  за  трансфер арабов  -
насильственную  эвакуацию   за  пределы  Палестины,   которую  они  называли
Эрец-Исраэль.
     "Левые  были  за немедленный отзыв израильских войск  и за  образование
дружественного арабского  государства, - рассказывал он  Юлии. - Воевавшим с
Израилем партизанам  Ясера Арафата мы предлагали  мир-сейчас и экономическую
помощь в  становлении их  равноправной страны на общей палестинской  земле."
"Они  не согласились?"  "У нас  было правое правительство. Оно  не верило ни
одному  варианту  соглашения  с  "террористами  Арафата".  Им  уже   грозила
эвакуация  в  Тунис,  когда  новый  Советский  Союз  вдруг  заявил  о  своем
нейтралитете в израильско-арабском конфликте. Это послужило нам сигналом для
еще более массовых демонстраций в защиту прав палестинцев. Нашим кумиром был
полковник  Эйли Кева. В знак протеста против несправедливой  войны в Ливане,
он бросил свою  часть и выступил на нашем митинге  в  Тель-Авиве,  чтобы..."
"Прости,  Дани,  -  не  поверила своим  ушам советская  женщина,  - как  это
выступил?  Командир  части  дезертировал  с фронта, бросив своих  солдат под
огнем противника и выступил на митинге? И  его не арестовали, не расстреляли
на  месте? Ведь военное  время?" "Напротив, толпа  устроила  ему овацию!  Мы
считали его национальным героем, проявившим истинный гуманизм и патриотизм."
"И в толпе не нашлось ни одного мужчины, чтобы пристрелить подонка?" "Увы...
Нашелся, как я тогда считал, предатель и подонок, который выстрелил в нашего
Эйли..." "И  вы его разорвали?" "Не без этого, но потом... Любая гражданская
война всегда начинается с первого выстрела. Этот выстрел прозвучал справа, а
потому мы считали,  что это они спровоцировали тот  ужас, который начался по
всей  стране. Евреи перестали  кричать на митингах и начали стрелять друг  в
друга."
     Что было дальше,  Юля  давно знала по  объяснениям отца.  Разгромленные
было арабы словно обезумели от радости, что их  могучие враги передрались...
Арабы  стали  одерживать  верх над всеми евреями, правыми и левыми.  Мировое
сообщество выжидало точно так же, как в сороковые годы, когда евреев сжигали
люди Адольфа Эйхмана.
     "Антисемитам вообще  не нужна  команда убивать евреев, им не  надо даже
разрешать,  им надо просто не  запрещать.  Так  было  в Царской  России, так
случи-лось  и  на  Земле  Израиля...  Советы  риторически  выступили  против
геноцида евре-ев. Официальный Запад просто  промолчал..." - горько  заключил
Дани. "А арабы?  Вы и  ваши сподвижники ведь  не  сделали им ничего плохого,
наоборот, боролись  за их  права?.." "А что плохого сделали вы лично этим...
которых  вы даже после всего этого кошмара  назвали  "молодыми людьми"? Нет,
Джулия, палестинцы  не стали на нашу сторону в нашей войне с правыми. Это мы
по наивности  думали, что повторится война Севера и Юга в  США, когда  негры
массой вступали в армию северян  против конфедератов. Арабы  не стали играть
роль негров, за которых мы их  принимали...  Они, как я поздно понял,  стали
играть свою роль  - роль  арабов! Они как-то сразу и вдруг  стали беспощадно
убивать всех евреев по всему  Израилю."  "А почему промолчал Запад?" "Рейган
решил, что мы снюхались с коммунистами, тем более,  что мы, левые, воевали с
"Интернационалом" и под  красным  знаменем  и  уже  побеждали правых,  когда
началось арабское восстание. Будь евреи едины, как в в прошлых войнах, мы бы
легко справились не только с палестинскими погромщиками, но и с  вторгшимися
к  нам  недобитыми арабскими армиями. Но мы  еще  не  остыли от боев друг  с
другом,  мы  еще  страстно  обсуждали никчемность  нашего неприлично правого
премьера с его "панской  манией величия"  и "польской ментальностью".  А тут
начались погромы по всем городам, где "израильские арабы" десятилетиями жили
с  нами  добрыми  соседями.  И  массой  хлынули  на  нас  с  ножами  уже  не
блокированные  было  в  Бейруте палестинские  партизаны,  а именно  "мирные"
палестинцы.  Когда  в  Израиль  вторглись сирийские,  египетские и  иракские
танки,  страна  была уже  деморализована  гражданской  войной,  парализована
умелыми  диверсиями на  наших  автострадах  и  отравленными  или отрезанными
источниками  воды. Как  только мы  осознали,  что творится,  нам  оставалось
только быстро научиться убивать палачей, убивать не раздумывая..."
     "А ваша семья?" "Моя дорогая жена была на восьмом  месяце... Она должна
была, наконец, родить мне сына,  - заплакал Дани, садясь на  песок у ног тут
же  присевшей  и  зарыдавшей  вместе  с ним Юлии. - Представляете, мальчика,
братика моим трем девочкам... Я так готовился к празднику брит-милы... Когда
я вернулся домой с фронта, я даже не понял,  чем  заполнены все комнаты моей
развороченной  и  разграбленной  квартиры, я даже  не  опознал во всем  ЭТОМ
фрагменты человеческих  тел... Я  не мог даже похоронить их... моих дорогих,
таких добрых, образованных и разумных папу с мамой, моих девочек, мою Юдит с
моим мальчиком еще без имени...  Они  сожгли папу и маму вот  так  же  -  на
костре  из нашей  домашней библиотеки.  Там была знаменитая монография  Йони
Коэна, моего  отца,  "Мир прорастает только  на  ниве доверия"  -  об
истории  арабо-еврейских добрых отношений -  настольная  книга  наших левых,
переведенная на все языки, включая арабский... Те, кто убивали  папу, знали,
кого  они  режут,  но  только  смеялись  над  его  заблуждениями!  Мне  тоже
оставалось только одно - УБИВАТЬ... Как ни странно, оказалось,  что я  и это
умею делать лучше других. Но было поздно. Надо было не допускать катастрофы,
а не бороться с  ее последствиями. Надо было противостоять врагам решительно
и  жестко тогда,  когда у нас  еще была  армия, а у  них -  не было... А  не
считать  наших палестинцев  обитателями  хижины  дяди  Тома,  неразумными  и
ущемленными судьбой "молодыми людьми"!.. Они же были совершенно  свободны от
мук  совести  в отношении  нас,  как те, кто горит  сейчас на  костре из  их
мотоциклов. Ни о какой конфедерации в Палестине, ни на каких  условиях они и
говорить не хотели, обезумев от крови и безнаказанных убийств. У них были на
лбу повязки, даже у детей, с надписью на арабском "Убей еврея!" И на повязку
они кровью наносили полоски - по  числу  жертв  - любого пола  и возраста. Я
видел, как они стреляли из огнеметов по женщинам и детям, согнанным со всего
города на берег,  где даже  нельзя было зайти в воду из-за  прибоя  и острых
камней. Стреляли  войска из всех  стран  - даже из  Пакистана и Афганистана,
даже из  Ирана и Ливии. А нас и до войны  было всего  три  миллиона, включая
сотни тысяч способных только молиться мужчин, наших бесчисленных ироничных и
амбициозных стариков и старушек,  наших  умненьких, раскованных и балованных
детей, наших нежных и  беззащитных, как вы,  Джулия,  прекрасных  девушек, с
которым делали то же, что делали и собирались  сделать ваши фанатики..." "Но
вы же эвакуировались?" "Это была не эвакуация... Это было паническое бегство
- трансфер евреев по-арабски... Порт был разрушен дотла, город пылал, горели
пришедшие за нами суда на рейде. И не было НИ ОДНОГО военного корабля, кроме
нескольких наших,  уже левых и правых  вместе... Но  что  они могли  сделать
против всех арабских флотов и армий?..  Потом,  когда нас почти не осталось,
мы  увидели с  горы, где держали круговую оборону еврейских  кварталов,  две
эскадры.  Это  подошли  одновременно  корабли  Шестого  флота  США  и вашего
Черноморского флота. Они  своими пушками и  самолетами  помогли нам хотя  бы
оставить этот ад..."
     "А  как вам удалось уцелеть, Дани?" "Я и мои  товарищи не позволили нас
убить! Мы убивали так, как им и  не снилось в прошлых  войнах... Мы  слишком
долго были преступно добрыми... За  три недели  я превратился из кабинетного
ученого в профессионального убийцу, Джулия. Умелого и беспощадного!" "Да уж,
- глаза Юлии засияли. - Двух таких могучих монстров, каждый как два Дани, за
полминуты!  Дани, вы -  настоящий герой!  И  действительно  умелый! Надо же,
сначала разгромить их мотоциклы!" "Это вышло случайно, - заметил Дани. - При
такой  жаре бензин, как  правило,  не взрывается  даже  от искры, попавшей в
проломленный бак. Это только в  кино машины и мотоциклы вспыхивают от  любой
пули..." "Неважно! Ведь надо же было  сообразить , что  они  просто потеряют
разум  уже от самого факта  нападения  не  на  них, а  на  мотоциклы - самую
любимую часть их  существа, их смертельное  оружие...  Я так  рада,  что вас
встретила!  Хотите, поедемьте ко мне..." "С  огромным удовольствием, Джулия,
но только...  домой вам  надо вернуться как  можно позже. Кто-то мог видеть,
что вы  пошли  одна загорать,  и заподозрить,  что именно вы были  на  месте
событий..." "Ну и что же? Я свидетельница и пострадавшая. У меня  ягодицы...
Мне-то чего бояться?"  "Джулия!  Никакие  бандиты в  мире не могут так нагло
совершать подряд столько убийств без могущественного покровительства! Они не
зря никого  и  ничего не  боялись... Как наши  арабы,  которые десятилетиями
убивали  евреев,  а  их  весь  мир считал  пострадавшей  в  нашем  конфликте
стороной.  Нас с вами тоже запросто сделают виновниками и убийцами. Особенно
меня, как иммигранта. А пока попробую-ка я хотя бы издали оценить ситуацию."
     Он  ловко  вскарабкался  на  створный  знак. Вокруг мотоциклов, все еще
густо  чадящих  черным  столбом дыма  в  голубое небо, толпились  казавшиеся
отсюда  крохотными   фигурки   людей.  Стояли  три   милицейских   "газика",
разъяренными пчелами носились несколько мотоциклистов. Грохот их моторов был
слышен как  если  бы они  были рядом. На  близлежащем шоссе стояло множество
машин. Как всегда, на кровь и смерть сбежались сотни зевак.
     Совсем не та будничная милицейская  работа, что  идет в пустынных дюнах
после  обнаружения  очередного  изуродованного  до полной  неузнаваемости, а
потому неопознанного и никому не интересного женского трупа...
     6.
     На автостанции  степного  села,  куда  решились, наконец,  выйти Дани и
Юлия, было тихо. Они остановились в сторонке, с улыбкой отклоняя предложения
женщин со  скамеек под навесом  занять  свободные места  в тени. Дребезжащий
сельский автобус подобрал их в  свой горячий запыленный салон, промчался, не
останавливаясь, мимо кишащего рокерами места происшествия и привез никому не
известных  героев  дня  в центр огромного  города.  И до  позднего вечера не
улицах  и в  парках  всегда праздничной роскошной Одессы можно  было  видеть
красивую  пару - израильского беженца с русской  девушкой. Если  они  чем  и
отличались от других подобных  пар, так это тем, что  она, бесстыжая, ходила
со  своим кавалером  всюду явно  без лифчика и  почему-то нигде не садилась,
даже в кафе-мороженном и в полупустом трамвае до Лузановки.
     "Ой, как я  устала!..- наконец,  упала она в  своей комнатке на кровать
лицом вниз. -  Так все  горит..." "Вы  позволите  обработать... ваши раны? -
неуверенно спросил Дани, когда  они заперлись. - Я купил все необходимое..."
"Умница  вы мой, - глухо сказала она в подушку.  - А я думаю, чего это вы во
все аптеки заходите...  Конечно,  обрабатывайте. Не звать же чужих... А меня
вы... там уже видели..."
     Обработка  закончилась  таким  сексом,  какой  обоим  и  не  снился.  И
продолжался этот пир двух поруганных душ и молодых  тел всю неделю, пока Юля
была на стажировке.
     7.
     В  городе был, между  тем, неслыханный скандал. Кто-то,  представляете,
зверски  убил двух  прекрасных  молодых людей,  к  тому  же сыновей  второго
секретаря горкома и зама начальника КГБ. Бедные мальчики поехали себе к морю
покататься на мотоциклах, а их не только забили камнями злобные хулиганы, не
только  подожгли  их мотоциклы, но  зверски сожгли их  самих  на  бензиновом
костре. И  кого! Студентов-отличников,  активных комсомольцев,  чемпионов по
мотоспорту...
     Их  хоронили  все  последователи великого Уточкина -  славные  одесские
рокеры. Закрытые гробы везли на мотоциклетных колясках, вокруг ревели мощные
"Явы" и "Уралы" с мужественными парнями, затянутыми  в черную кожу и копыта,
с куполами шлемов на головах. На кладбище был салют сводного батальона войск
КГБ   СССР  и   клятвы  молодых  людей  найти  гнусных  убийц  и  отомстить.
Помертвевший от горя  гэбэшный полковник сказал,  что для  него  теперь дело
чести  всей его жизни  найти  и  обезвредить  банду  преступников,  невинной
жертвой которой стали такие добрые и доверчивые мальчики...
     Юлия и Дани  стояли  в толпе зевак,  слушая душераздирающие речи о том,
каких светлых  людей потеряла  любимая  Родина.  Наглый Дани,  вытирая глаза
платком,  положил  цветы к  могиле. "Этих  я  пришиб во-время, - шепнул  он,
вернувшись к прячущей улыбку Юлии. - Жаль, что тех не успел..."
     Потом он провожал ее на переполненном  вокзале,  совал  в  руки  цветы,
что-то горячо говорил на своем певучем непонятном иврите и без конца целовал
ей  почему-то только  глаза. Она  проплакала всю  ночь, но  даже на Киевском
вокзале  столицы, где ее, в ее Зиме после короткого Лета, встречал и дежурно
целовал в щечку постылый муж,  на глазах  ее все  еще  было тепло нежных губ
доброго несчастного смелого ее Дани... Горячий  израильтянин так  зарядил ее
своей стратью,  что она  впервые  изменила  свой  клятве  мести  и  устроила
несчастному Жене  "пир  богов".  Целый месяц  Евгений ходил как  в  бреду от
неслыханного  для  него  секса с  фригидной вроде  бы  женой.  Верный  своим
приоритетам,  он  даже не пытался понять причину ее пробуждения,  а заодно и
природу странного свежего шрама поперек  нежных выпуклых ягодиц своей  жены,
появившегося после  ее стажировки в ту же злополучную Одессу. Она объяснила,
что случайно  опустилась  в трамвае  на косу,  положенную на сидение  пьяным
дачником.  Что  же, это  объяснение,  правда без  последующего  внезапного и
бурного  проявления  ее  женской  природы,  казалось  правдоподобнее  любого
другого. Тем  более, что она скоро снова взяла себя в  руки и вернула себя и
мужа в их привычную Зиму...
     ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
     МОРЕ И ЖЕНЩИНЫ
     1.
     На  выходе  из  лифта  четверо  стюардов  ловко  обменивали  билеты  на
маршрутные   карточки,  чтобы  найти   свою  каюту  в   лабиринте  плавучего
мегаполиса.  Евгений  оглядел  свое  временное  жилище и не нашел ни  одного
изъяна. Тепло, уютный полумрак, за  шторками большого окна сейчас были  огни
какого-то незнакомого города, отраженные в глянцевой дрожащей воде. Явно  не
Владивосток.  Ага,  почти  обрадовался  избалованный  придира,  это  слайд -
значит, естественного  окна из моей каюты нет. Но  его умилили стилизованный
под  старину торшер с  позеленевшей  бронзой,  ковер с  приятным орнаментом,
цветы, даже набор сигарет у пепельницы на полированном  журнальном столике и
подсвеченные бутылки в приоткрытом баре. И, к тому же, потрескивающий камин,
электрическая   сущность  которого  умело   скрывалась  естественным  цветом
дотлевающих поленьев и  даже  специфическим легким запахом  дыма.  Мерцающие
словно от ветерка электрические  свечи  на полке камина легко пахли ладаном.
Чемоданы,  сданные  на  причале,  уже стояли в  стенном шкафу. Сервис,  черт
побери! Умеем, если захотим...
     Евгений переоделся в домашнее  - пижаму с замшей и с кистями - и присел
на  стилизованную под  мрамор скамеечку у излучающего  тепло  камина. Еще бы
щипцы и - туши свет! - умилялся он. Беспокоила только одна мысль - кто будет
соседом  в  этой двухместной  каюте.  Достаточно  поселить сюда какую-нибудь
свинью,  чтобы вся эта техническая  эстетика, все эти милые  ухищрения стали
только раздражать...
     В  ответ на  его тревоги раздался  осторожный  стук в дверь, и появился
сосед. Его энергичное  лицо показалось Евгению знакомым. "Натан Поляковский,
- веско  и дружелюбно представился породистый господин, которого просто язык
не позволял назвать гражданином или, того хуже, товарищем. - Рад быть  вашим
сожителем,  если  вы  не  возражаете..." "Тот...  самый?  -  глупо  улыбался
Евгений. - Народный артист?" "И именно поэтому - все еще Натан, - пристально
вглядывался  в  собеседника  знаменитый маг.  - А вы?" "Я -  простой научный
сотрудник.  Евгений..." "Евсей, так? Вы не возражаете,  если я вас по вашему
возрасту  буду называть просто  Женей?" "Что вы,  Натан..."  "Просто  Натан.
Можно Толей,  как  было принято... у нас..." -  помрачнел он. Ре-репатриант,
понял Евгений.
     "Я как раз сидел тут и думал, - засмеялся он, -  кого мне Бог пошлет  в
соседи.  Знаете,  как  в   поезде..."   "Еще  бы!  -  страстно  перебил  его
великолепный  Натан,  не   привыкший,   как  все  питомцы   нашего  племени,
дослушивать собеседника. - Мне ли не знать! Полжизни в пути. Но вот на судне
я  впервые.  Итак,  вы ученый?  И  в  какой  же  это  области?"  "Прикладная
математика.  Я  разрабатываю..." "А хобби? Я ведь  ясновидящий, знаете ли...
Вот как-то выступал на закрытом концерте для... Так там  все только и думали
о том, как одной, очень красивой даме досталось от грозного мужа!.. Уж не вы
ли нашалили с вот этой фотографией?" Он вдруг достал из портфеля злополучный
номер "Плейбоя" со знакомой фигуркой на обложке.
     Жена  генерала радостно сияла голубыми наивными глазками  на любующихся
ее  прелестями  мужчин,  раскинувшись  на  просторном  голубом  покрывале  с
пушистым  котенком  на главном  месте.  Одной  рукой  она  словно готовилась
отшвырнуть живые трусики прочь, а другой пощипывла себя за розовый сосок. До
чего же хороша неверная боевая подруга, и не  захочешь, а простишь ее подлое
бесстыдство!..  Что мы,  в самом  деле,  чекисты  какие-нибудь, чтобы  такую
прелесть так  грубо обидеть?.. Даже в мыслях, верно? Ну сфоталась тайком, ну
переправили  негатив  классовым  врагам  на  радость...  У  нее  что, убыло?
Наоборот,  сам же, козел с Лубянки, этой же фоткой любуешься.  За что  же?..
Во, зараза беспардонная, генерал этот хренов, правда?
     "Еще  бы! - тут  же  согласился  ясновидящий Натан. - Ему  бы  наоборот
гордиться, что  его супругу на первую страницу  такого неприступного издания
поместили. У  кого еще такая мировая  знаменитость в постели  завелась?  Тем
более, все  очень даже пристойно, опять же, пока котенок на месте. Он ее там
не поцарапал  ненароком?  Я  имею  в виду  котенка..."  "Не помню, -  совсем
смутился бесстыжий фотограф под веселым взглядом мага. - И вообще... с  чего
вы  взяли... Там  был совсем другой..."  "Я-то знаю, что другой, - захохотал
Поляковский, - а вот вам, математику, откуда эта история известна? Ну-ну, не
хмурьтесь... Меня, знаете, столько раз закладывали, что я сам просто не могу
себе позволить выдавать кого-то. Позавтракать, кстати, не желаете? Ведь, как
ни странно,  утро уже. А  первая трапеза  бесплатно. Ох, и воспользуемся же,
а?"
     2.
     Ближайший из ресторанов был почти рядом. Здесь была застекленная стена,
за которой  сверкал и переливался огнями Владивосток с восходным заревом над
Орлиной  сопкой, тенями  и  колючими огоньками у  ее  подножья.  Змеились  и
мерцали световые дорожки от  береговых фонарей на поверхности Золотого Рога.
В  центре зала  тоже  за  стеклом плескалась  вода  -  там был  встроенный в
ресторан  палубный бассейн.  Новых  друзей  тут  же  проводили  к свободному
столику  у самого окна. Теперь они словно парили на тридцатиметровой  высоте
над озабоченными  буксирами и  черной  ледяной  водой с  летящим под сильным
морозным ветром белым паром.
     В глубине полутемного зала Евгений увидел уже  знакомую семью.  Их тоже
встретили и  проводили за соседний  столик.  "Ваша  старая  знакомая, -  без
вопросительных интонаций тихо произнес маг. - А с ней субъект, которого я бы
не хотел встретить никогда в жизни..." "Этот еврей? - удивился Евгений. - Вы
же, насколько я знаю, ленинградец, а он местный. Где могли пересекаться ваши
пути?  Он актер что ли?" "И еще какой! - сжал зубы Поляковский. - Из-за этих
актеров  рухнула такая замечательная  страна,  с  таким  светлым будущим,  с
такими  надеждами всех наших соплеменников  по  всему свету... Он  не еврей,
Женя. Он - израильтянин. И не  просто израильтянин, а  так  называемый левый
интеллектуал.  Именно они  и  распустили наших  арабов, не  дали  нам,  едва
вступившим в  израильское  общество,  но  сразу  почувствовавшим смертельную
опасность, исходившую от  "двоюродных братьев",  принять  активное участие в
защите  своей исторической родины. Они сделали все,  чтобы отсечь нам путь в
общество  той  страны,  куда  мы  переселились...  Его  папаша  был  главным
идеологом  интеграции  в израильское общество  не алии из СССР, а  арабов из
Иордании,  Сирии  и прочих, претендующих на  Эрец-Израэль  и называющих себя
палестинцами.  Когда же выяснилось, что мы на  стороне правых и что правые с
нашей  помощью  набирают  силу,  эти  еврейские  большевики,  начали  просто
стрелять в нас. И первыми побежали из страны, когда восстали их  подопечные,
взорвали все дорожные  развязки,  парализовав тем самым движение  в  стране,
отравили источники  водоснабжения,  начали  теракты, перешедшие  в  массовый
погром по всем городам..."
     Евгений  едва слушал  актера.  Какого дьявола  его вообще это касалось?
Какие-то где-то там разборки. Ну, нет  больше Израиля, мало ли малых стран и
народов исчезли с карты мира в наш  динамичный век? Умер Аким - и хер с ним!
Проехали, как говорится, чего ворошить  старое? Вернули тебя,  Натан  ты наш
Поляковский, на истинную твою Родину, простили твое предательство, вот билет
дали  на  турбоход  "Родина",  сиди и  радуйся жизни.  Тем более,  что  твои
вожделенные  израильтяне на своей,  а  не  твоей, родине  сразу сделали тебе
глубокий клистир. Чтоб не забывал, чей ты  народный артист! И  чего ты после
всего этого так волнуешься, дурак  старый, вон козлиные губы дрожат, Мефисто
ты наш доморощенный...  А меня совсем другое беспокоит: Света не сводит глаз
с  нашего  столика,  но  смотрит  не  на  меня,  своего  бывшего  оракула  и
возлюбленного,  а  на  того  же  что-то все еще  возбужденно  толкующего мне
знаменитого Поляковского.
     3.
     Наконец,  она   что-то  шепнула  своему  изящному  мужу,  тот   блеснул
одновременно   очками   в   тонкой  оправе  и   приятной   улыбкой,  кивнул,
благожелательно  глядя  на Натана.  Девочка, напротив, таращилась  почему-то
только на Евгения. Света  поднялась, красиво изогнувшись над стулом  дочери.
Евгений почувствовал знакомый жар в груди, как тогда, когда  каждое ее новое
движение вызывало  его  восхищение.  Своей легкой полузабытой  походкой  она
приблизилась к  их столику и сказала  неповторимо приятным голоском:  "Вы не
помните меня, Натан  Маркович?" И -  никакого  внимания своему бывшему Жене,
надо же!.. "Я всегда помню все, - важно ответил маг. Он поднялся, приложился
губами к смуглой  узкой  ручке, вскочил,  отодвинул  стул  и  величественным
жестом пригласил даму сесть с ними. - Мы как-то ехали с вами в одном купе из
Ленинграда в Одессу, верно? Я был  в отчаянии: все внимание вы уделяли моему
спутнику  и коллеге  по  Ленконцерту Муслиму  Саидову. Это знаменитый  такой
певец, - начал  он было пояснять Евгению, но осекся, внимательно взглянув на
своих собеседников. - Вам Света рассказывала эту историю, Женя?"
     "Откуда  вы  знаете?" - почти  хором спросили бывшие возлюбленные. "Я -
Натан Поляковский, - спокойно  ответил он. - Этот Муслим, представляете, тут
же  в купе сделал Светочке предложение руки и сердца..."  "А я чуть было  не
согласилась,  -  смущенно  засмеялась  Света, мило  покраснев.  -  Но  Жене,
насколько  я  помню, я эту историю не рассказывала." "Вам было  не  до того,
верно? - тихо спросил Поляковский, кладя обе ладони на руки Жени и Светы под
тревожным блеском очков с соседнего столика. Впрочем,  у вас будет время для
воспоминаний. А  пока следует  из вежливости  пригласить вашего мужа  и вашу
дочь, так?"
     Он поднялся,  отошел к чужому столику,  потом  сделал  жест официанту и
вернулся обратно уже с Дани и Катей. Дмитрий Козлов настороженно вглядывался
в  классически мужественного Евгения, пока Катька возбужденно шепнула ему на
иврите:  "Спокойно, Дани,  ты лучше...  Самец какой-то,  не более  того... Я
таких в классе даже не замечаю. Одна извилина и та ниже пояса.  Но осторожно
- бабам  такие  нравятся!" "К-катька!.." "Да брось ты, Дани! Ты же сам  меня
учил, что по  твоему любимому Споуку у  человека нет  возраста, есть  только
возрастная ролевая функция. Вот я  временно и перешла  на другую роль, чтобы
самец  у тебя маму не увел. Савланут, хавер..." "Тихо ты,  Поляковский знает
иврит. Тут наш с тобой номер не пройдет..."
     "Я  рад, что  вы  уцелели, -  сказал Дани,  когда закончились  взаимные
представления.  - Как  вам это удалось?" "Я жил  на  Адаре, в Хайфе, - глухо
сказал Натан. - А там не то с постройки, не то потом каждый дом  устроен как
крепость  против ваших милых  друзей- арабов,  Дани.  Мы  не  впускали  их в
подъезд почти неделю - без воды  и еды, почти без оружия, пока не увидели на
улице  морскую пехоту  Черноморского  флота. Обитателей нашего дома, включая
меня и мою семью, проводили в порт и посадили на "Грузию", которая стояла  у
разбитого причала. Я едва  на потерял свою  семью из-за ваших,  Дани, глупых
иллюзий, в то время, как вы..."
     "Все  родные  Дани  были  растерзаны  во  время  погромов.  Все,  Натан
Маркович, -  тихо сказала Света.  - Неужели вы,  Натан Поляковский, этого не
чувствуете? Если же вы, все  зная,  можете  ему напоминать  это  в такой..."
"Простите,  Бога  ради,  - густо покраснел  маг. - Просто  ваш Дани обладает
интеллектом,  как минимум  равным моему. Это случается  крайне редко,  но  с
людьми  такого склада я  всегда  попадаю впросак. Простите меня Дани...  Мне
очень жаль, беэмет, ани  мицтаер меод, - горячо добавил он на иврите. - Слях
ли..." Дани молча вытирал салфеткой  слезы, положив  на скатерть очки. Света
держала свои пальцы на его руке.
     "Мама,  папа, по-моему, мы движемся, - звонко сказала Катя. - Слушайте!
Точно, мы едем! Ура!!"
     4.
     За окном  величественно разворачивался всей  своей  панорамой  огромный
город.  Буксиры внизу  с ревунами  разбегались от торпедообразных  корпусов.
Турбоход набирал  скорость, оставляя позади причал за  причалом необозримого
порта,  прошел под  подвесным мостом над Босфором Восточным, обогнул  сплошь
застроенные  новыми  отелями соединенные друг с  другом  острова архипелага,
вошел  в  сплошные  льды  и мягко  просел, погружая корпуса.  Тотчас  берега
понеслись назад,  льды  засверкали  на  восходящем  солнце  тысячами  огней,
разворачиваясь назад замерзшими фарватерами, пока не  сменились ослепительно
синим  морским  простором  за  окном,  постепенно  охватившим  весь  мир  до
горизонта.  Все молчали,  не в силах оторвать  глаз от великолепия Японского
моря с его неповторимым цветом и величественной панорамой океанских волн.
     Между тем, принесли заказанные блюда. Дани ежился,  глядя,  как  за  их
еврейским  столом  Женя мажет свиной печеночный  паштет  на  хлеб с  маслом,
кладет сверху сыр и запивает  это безобразие кофе с молоком. Натан тоже и не
думал  соблюдать  кашрут,  а Света вообще увлеклась икрой,  то  красной,  то
черной. Женя  с  изумлением наблюдал, как Дани перед трапезой надел кипу,  а
Катя  легкую косынку,  что  Дани и Катя  прочитали  короткую  молитву. Натан
заставлял себя не морщиться,  глядя  на это полузабытое "мракобесие",  но не
удержался,  чтобы  спросить:  "И  давно  вы так?.."  "Левые  тоже  соблюдали
традиции,  - спокойно ответил  Дани. - В  конце концов, мы ничуть не меньшие
евреи,  чем  ваши ортодоксы..." "Еще бы.  Арабы тоже обратили  на  это  свое
пристальное  внимание,  - заметил Поляковский. - Нет, чтобы вам  всем понять
это чуть  раньше!  Плыли  бы мы  сейчас  на  теплоходе ЦИМа  куда-нибудь  на
Майорку..."
     "А  ты,  Женя,  чем  занимаешься?  -  обратила,  наконец не  него  свое
благосклонное внимание Света.  - Ты женат, есть дети?"  "Сын, Олег, ровесник
вашей Кати. Я  математик, работаю в  МГУ, в Институте прикладной математики.
Занимаюсь шагающими роботами для Сибири." "Ой, -  взвизгнула Катька. -  Дядь
Жень,  расскажите.   Знаете,   как  нам  интересно!   Мы  с   папой  заядлые
изобретатели. Это тот робот, что по лестницам шагает и почту разносит?" "Что
ты, Катенька, - засмеялся Евгений, увидев, как вздрогнула Света от звука его
смеха.  -  Он  огромный, двести  тонн  несет  на  себе.  Имеет  две  ноги  -
смоделирован с человека.  Бедро имеет длину десять метров,  а телескопически
выдвигающаяся голень - семь метров. Так что его шаг в  автоматическом режиме
- около пятнадцати метров. При одном шаге в секунду его номинальная скорость
по тундре около сорока километров в час." "А  дороги? Или он прыгает с кочки
не  кочку? -  горела Катя.  - Или  ему надо делать  искусственные  кочки  из
бетона? " "Вечная мерзлота прочнее бетона, а потому..."
     "А твоя жена? - спросила вдруг Света. - Она красивая?" "По-моему, очень
даже, -неожиданно  ответил маг. - Я  полагаю, что и ее пора  позвать за  наш
столик, а то бедная Юленька совсем извелась там одна, высматривая, кто тут у
нас сидит  с ее таким импозантным мужем." "Что? - поразился Евгений. - Юлия?
Здесь? Инкогнито?" "И, как мне кажется, не в первый раз, - наслаждался собою
Натан Поляковский.  -  Ведь, если  я  не ошибаюсь,  вся беды  вашей семейной
жизни, любезнейший Женечка, начались с того, что она вас застукала в  Одессе
с вот этой самой Светочкой. Мало того, по-моему, вам Дани, тоже будет сейчас
что вспомнить на этом турбоходе..."
     Дани, только начавший было бурно ревновать,  похолодел и подался назад,
напряженно следя за скользящим сценической  походкой магом. Поляковский  уже
склонился над дальним столиком, где ему улыбалась эффектная дама. Он взял ее
поднос с изящностью профессионального официанта и двинулся в обратный  путь,
поддерживая Юлию под локоть.
     "Глазам не верю, - севшим голосом произнес  Евгений,  поцеловав жену  в
щеку.  Уже по тому,  как он это сделал, Света поняла, что это за любовь... -
Как ты успела?.. И -  почему  не сказала?.." "Не бойся, - проворковала Юлия,
поправляя мех на обнаженных  плечах. - Раз уж вы тут  все  и все  знаете, то
могу тебя, Женя,  успокоить: на этот раз все  вышло действительно не по моей
воле и достаточно случайно. Томка втравила меня  в этот круиз, всучила билет
и едва не вытолкала из дома. И выходит  не зря...  Опять  ты со своей... Как
тебя хоть зовут, счастье ты мое?" "Света, -  ошеломленно ответила несчастная
Ора Козлова. - Но я, собственно, ничего не понимаю..."
     "Мало того, - мягко  прервал разговор  Поляковский. - Боюсь,  что и вы,
Юленька, пока далеко не все понимаете. Вы  бы хоть взглянули сначала на мужа
этой  вашей роковой соперницы.  Пока ваш  гнев не разгорелся..." Тут  пришла
очередь ошеломленно заморгать грозной Юлии, всю жизнь  мечтавшей "выцарапать
той  ее бесстыжие глаза". Рядом  с "роковой соперницей" ей смущенно улыбался
тот  самый  Дани,  ради которого она  и  не  выкинула  путевку  - тайком  от
настырной Томки...  Света, в  свою очередь,  похолодела,  переводя взгляд  с
такого  положительного  своего  иностранца,  на эту мегеру,  как  она тотчас
окрестила  Юлию. Ни-че-го себе,  толчки, думала  она.  Из огня  да в полымя.
Сейчас выяснится, что и этот ужасный маг тут не случайно...
     "Дядь Жень,  - вдруг  встряла  в напряжение Катька,  обгладывая куриную
косточку.  - А ваш Олег  красивый?  Похож  на маму, да?"  "Да.  - растерянно
ответила Юлия. - Пожалуй, больше на меня, чем  на отца,  а  что?" "Да  не, я
имею в виду - на мою маму." "Чего это вдруг?.. Она у  вас что, дефективная?"
"Не  надо, Юленька,  -  коснулся  ее  дрожащей руки Поляковский. -  Девочка,
конечно,  придуривается. Или намеренно провоцирует, в ее возрасте  это самый
смак,  но, между прочим, если  у них были сильные чувства, то ребенок одного
из,  скажем  так,  возлюбленных..."  "Любовников,  -   мстительно  поправила
"дефективная"  Катька.  - Дядя Женя был  маминым любвовником, так? А потом у
него  родился  сын, верно?" "Замолчи,  Катя, тебе не  пять  лет, -  отчаянно
пыталась взять  себя  в руки Света. - Люди  действительно подумают, что ты у
нас  дурочка..."  "Тогда и дядя Натан дурак, - парировала девочка. -  Он  же
только что сказал, что..."
     "Дани, вы действительно знакомы? -  неожиданно для себя  спросила Света
при всех то, что решила было выяснить наедине. - Ты с ней... встречаешься во
время  твоих бесчисленных командировок в  Москву?! - понесло вдруг  скромную
Свету, мгновенно превратившуюся  в одесскую гултайку.  -  Ты меня водишь  за
нос?.." "Отвечай, Юлия! - вызверился весь красный Евгений. - Коль уж  вопрос
задан..." "Вот  это цирк! -  восторженно визжала Катька. - Прям лучше, чем в
кино  - любовник на любовнике и любовником погоняет!  Колись,  Козлов, а  то
тебя  мамка  сейчас прямо  сквозь  окно в океан  вышвырнет, смотри, у нее аж
ноздри  побелели, а ты знаешь, что такое наша тихая  мама на боевой тропе...
Юля эта от нее будет весь  круиз в туалете  прятаться! Так было или не было,
папа? А то тетка она симпатичная, бюст не хуже  маминого, а для тебя в  этом
нашем органе - смысл жизни." "Катька!!"
     "Стойте,  -  каким-то  не  своим,  сценическим  голосом  перебил  ссору
Поляковский.  - Всем - молчать...  Сцепите руки... Кому  я сказал, Катя? Вот
так... Дыхание через нос... Катька, закрой  рот!" "У меня полипы." "Я те дам
полипы. Все  готовы?  Выступает  народный  артист  СССР  Натан  Поляковский.
Психологическая картинка "Рокеры и герой..."
     5.
     "Дани... Неужели это  действительно  был  ты? Ни за что бы не подумала,
что  ты  способен  на такой мужской  поступок! И  все это  было  задолго  до
знакомства  со мной...  И больше  ты не  видел ее  ни разу?.."-  Света  и не
заметила, что во время гипнотического сеанса они с  Катей повисли на бледном
Дани, до крови вцепившегося ногтями в свои кисти.
     "Простите   меня,  тетя  Юля...  -   гладила   Катя   руку  потрясенной
воспоминаниями Юлии. - Я действительно придуривалась, чтобы мою  маму от вас
защитить...  А  вы  такая...  такая  красивая,  такая  беззащитная!  И такая
гордая... Я бы так не смогла. А папа..." "Я тобой горжусь, Дани, - повторяла
Света,  целуя  мужа  так,  что  он  только  успевал  ловить  очки. -  Но  вы
действительно больше не  встречались?" "Увы, - бледная до синевы после вновь
пережитого  ужаса  Юлия сверкнула на мужа  глазами.  - И  рада бы, да надо и
честь знать..."
     "Честь, - прохрипел пораженный увиденным Евгений. - Честь... Так вот ты
на какую пилу села! Я сразу понял, что  это след от нагайки, только не мог и
вообразить,  кто  бы  это мог тебя так стегнуть, до  мяса,  и даже  белье не
подпортить и кровью не запачкать. Я все тайком проверил... Дани, спасибо вам
большое. Жаль, что меня там не  было." "Тебя! - истерически захохотала Юлия.
- Тебя!? Тебе жаль, что тебя там не было!.. Да ты бы тут же вступил с ними в
мирные переговоры, после чего эти парни запросто бы  тебя самого распяли  на
второй ветке - рядом со мной! У каждого из них рука толщиной с твое бедро...
Дани только потому  отбил меня, что УМЕЕТ УБИВАТЬ, ЕСЛИ НАДО! Сначала убить,
а  потом думать,  что было бы, если бы не решился... Мы  все  против  него -
щенки.  Включая  моего  могучего мужа.  Это были такие  монстры,  что  любое
колебание, секунда промедления  означала мучительную  смерть любому другому.
Любому, но  - не Дани!" - она вдруг выхватила его руку и поцеловала ее прямо
над столом. "Она права, - поспешил Поляковский. - Но... Если я  вам не очень
надоел,  то вот вам второй сеанс. Психологическая картинка "Роковая ошибка."
Посвящается Юлии Краснокаменской..."
     6.
     "Ребенок  тоже видит эти сны?  - прошептала ошеломленная Света, вытирая
без  конца  салфеткой  вспотевшее багровое  лицо.  -  По-моему, ей  все-таки
рано..."  "Ничего   подобного,   -   до  всеобщего  ужаса  серьезно  сказала
заплаканная Катя. - Не рано!  Наоборот, еще не поздно.  Не буду такой дурой,
как тетя Юлия..."
     "Катенька! Посуди  сама.  А что же еще я могла  подумать?.." -  плакала
Юлия, в свою очередь очутившаяся  за время сеанса на коленях у зацелованного
и до слез смущенного Жени. Он  умоляюще смотрел на мага, пытаясь поймать его
взгляд. Тот откликнулся  и тонко улыбнулся, поднимая косматую бровь. "Ну!  -
соскочила с колен  Юлия. - Что  там  еще? Натан, я вас прошу, если  уж пошли
такие  откровения..." "То... лучше во-время  остановиться, -  твердо  сказал
Поляковский.  - Я  не  смею перегружать ваш  мозг." "Я  его  уже простила, -
заторопилась Юлия. - И все ему прощу.  Кто там еще? Ну же.  А  то я воображу
стократ хуже, вы же все теперь все знаете!.. И меня знаете!" "Женя?" "Валяй,
Натан. Хуже уже не будет. Я ее действительно уже знаю!.."
     "Вот это действительно красотка,  - жмурилась Катька, очнувшись. - Дядь
Жень,  ну  у вас и вкус! Мама...  Вернее, сначала  тетя Юля с  таким бюстом,
потом  мама, тоже ничего, а потом  эта, как ее там  звать?" "Ну, уж это  вам
совсем  ни  к  чему..."  "Вот  она,  -  Поляковский  протянул Кате  журнал.-
Нравится?" "Обал-деть!! И - с котенком! Это вы придумали, дядь Женя?" "Я..."
"И давно  ты... этим занимаешься? - вернулась Юлия на колени мужа. - А я все
гадала, откуда у кандидатишки наук такие деньги... И ты их всех, Женечка  ты
мой, прости,  Катя,  трахаешь после  сеанса?.."  "Только  эту, клянусь... Из
жалости!" "Такую грех не  пожалеть, - сказал, наконец, хоть что-то  Дани. "И
ты бы приголубил? - строго спросила едва было пришедшая в себя Света. - Иди,
я отпускаю... ОН тебя познакомит, скажет, что ты, мол, герой, профессионал и
прочее. Он ведь тоже, оказывается, герой, в другой, правда, области... Но ко
мне больше..." "Мам, ты хоть дурой не будь..."
     7.
     А за  окном стелилось и неслось сверкающее на солнце море. Турбоход шел
на  юг, к  недоброй  памяти  Цусиме, к казавшемуся необратимым  для  великой
империи позору русского флота. Но Россия  большая,  думал Дани. Ну, потеряла
флот, отряхнулась и новые линкоры построила.  Утопила и их в Новороссийске и
что?  А  ничего,  опять построила, немецким  "юнкерсам."  подставила,  опять
утопила... И -  хрен с  ними, в конце концов. Большая. Богатая. Ей все можно
себе  позволить. И Америке  можно. И Франции.  Нельзя было  рисковать  собой
только Израилю, а он рискнул... И - все...Слишком  маленьким он оказался для
глобальных экспериментов со своей страной и историей. Это как наугад  машину
водить, без опыта и умения. Жмешь себе на  газ, столбы мелькают, сам от себя
в восторге - кто, мол, не рискует, тот не пьет шампанское... И вдруг - крах!
Искры, дым, кровь  -  и ничего не поправишь... Только сожаление и осталось в
душе - ведь могло быть иначе!
     8.
     "Вообще-то, Натан, я терпеть не могу, когда кто-то лезет в мои дела и в
душу, но в нашем  случае, даже не передать, как  я вам благодарен, - Евгений
вынырнул из воды судового бассейна и  держался за барьер напротив сидящего в
белом кресле Поляковского. - Вы буквально спасли меня. Как вы это делаете? Я
понимаю,  что это  профессиональная тайна, но..."  "Никакой  тайны,  -  маг,
кряхтя, спустился в синеватую  воду и отряхнулся, вытирая лысину. - Это даже
не профессиональное... Еще  в детстве  я почувствовал, что чужие  мозги  для
меня  прозрачны,  как  стенки вот  этого  бассейна.  Это  пугало  и меня,  и
родителей, а особенно учителей. А как раздражало это моих одноклассников, не
говоря  об  одноклассницах,  не  передать! Потом я, уже  в аспирантуре  ЛГУ,
будучи  в дружине, помог милиции раскрыть целую банду фальшивомонетчиков. Те
устроили на меня  прямо  облаву.  Это ведь всем мафиям  мафия! Международный
синдикат...  А  я как раз в этот период  попал под  влияние сионистов.  Те и
посоветовали  скрыться  в  Израиле,  который,  как  им   казалось,  обладает
уникальной полицией и иммунитетом от международной преступности. Но я видел,
как  жестоко  брежневское КГБ,  во главе, кстати, с будущим демократом номер
один  Андроповым, давит  узников Сиона. Поразмыслив,  я сам пришел в Большой
дом.  Я  уже  был  известный  артист Ленконцерта,  меня тотчас приняли,  как
родного. Я поставил одно условие: я вам открываю агентов любой страны, кроме
Израиля. А вы  меня за это отпускаете на историческую  родину. Они оказались
довольно  обязательными  и приятными ребятами, во всяком случае  те, кто  со
мной  там имел дело.  И я оказался  на  Святой Земле.  Как и  все  прочие, я
полагал, что  только меня  там  и не  хватало.  Тем  более с моим уникальным
даром.  Но оказалось, что там  чуть  не  каждый третий  строит из себя мага.
Полно  экстасенсов,  ясновидящих,  астрологов и предсказателей. Меня даже не
хотели  проверить,  выслушать, как я ни  бился. Тогда  я  решил доказать  их
хваленой  полиции,  что  я  могу  быть  им  полезным  и  указал на  скрытого
мошенника, но тот оказался родичем полицейского чина.  Меня  подкараулили  и
едва не вышибли мои уникальные мозги в Южном Тель-Авиве, где преступник чуть
не  каждый встречный. Короче, я перебивался в  нищете. Пока меня не заметила
одна правая партия... Я рассказал ее лидеру, что думают  о нем его ближайшие
друзья, он был в ужасе... И - меня выгнали. Я возненавидел Израиль  и евреев
вообще,  особенно израильтян.  Я и этого нашего нового общего приятеля Дани,
очень приятного  малого, едва  переношу... Тут как  раз я  попал случайно на
Площадь  Царей,  куда  местные  большевики   из  "Шалом-ахшав"  привезли  на
автобусах из киббуцев на антивоенный митинг десятки тысяч своих сторонников.
Я  не видел,  но случайно, прямо в толпе, узнал по мыслям,  кто  и по  чьему
наущению начал стрелять  в полицию и в правых. Я рассказал в полиции во всех
подробностях.  Но было уже поздно. Евреи  словно  с  цепи сорвались,  кругом
митинги, стрельба, расстрелы, концлагеря. 1917 год! А на севере война, треть
армии в Ливане, то  есть  аналогия почти полная.  Но в России  не было своих
нелойяльных  граждан-арабов.  Там  даже  чеченцы   считали   себя   русскими
дворянами, а тут... Короче гражданская война  немедленно, как  раз в роковой
для евреев день Девятого  ава,  перешла  в грандиозный  погром и интервенцию
десятка держав.  Дальнейшее вам  известно.  Мне  пришлось,  вернее,  удалось
вернуться... Я  вам надоел?" "Знаете, Натан, мне-то что до этого чуждого мне
образования,  почему-то  какое-то  время выступавшего от  моего  имени?  Ну,
передрались между собой какие-то там черножопые где-то там  в их Африке. Так
там вечно кто-то кого-то режет и лопает.То в Анголе, то в ЮАР, то в Израиле.
Почему мы тут, в океане, почти уже в тропиках, под защитой грозного красного
флага  нашей  Родины  только  и  говорим  об  этом?  Мы  уже  не  только  не
потенциальные израильтяне,  слава Б-гу, но  даже и  не  евреи. И никогда ими
больше  не  будем  в своей могучей и  счастливой стране. Давайте  уж лучше о
бабах..." "Вы правы."
     9.
     "Бабы" стояли  в купальниках у фальшборта, подставляя  себя  встречному
ветру,  счастливо  улыбаясь   тропическому  солнцу  в  декабре   и   любуясь
дельфинами, которые неслись впереди турбохода над  зелеными торпедообразными
подводными корпусами. Юлия вообще без конца хохотала. Ее было не узнать. Без
парика, без косметики, с сожженным на солнце носом она казалась  колхозницей
с полотна Пластова  - со своим-то бюстом! В  каюте Евгения, которую в тот же
день покинул Натан Поляковский, они наверстывали упущенное за  годы счастье,
без конца  предаваясь взаимным откровениям. Это не мешало Юлии беседовать  с
Дани, а Жене  со Светой. Были  ли у  них более интимные отношения  на  борту
лайнера, идущего из зимы в лето? Не знаю...  Ну, не знаю я! Я вам что, Натан
Поляковский что ли?  Только мне почему-то кажется, что такие круизы для того
и придуманы, чтобы между всеми было все... Но нам-то что до них, верно?
     ГЛАВА ПЯТАЯ.
     МОРЕ И ПИРАТЫ
     1.
     Хуже другое. Как ни старались отдыхающие уйти от дел и проблем, но мир,
как  ни странно,  продолжает  жить  своей жизнью даже если  лучшая его часть
исхитрилась  путешествовать  зимой  в  тропики.  Уже  на  другой  день после
описанных выше примирительных акций великолепного Натана радио и телевидение
принесли тревожные вести:  в Югославии  восстали  косовары.  Ну  восстали  и
восстали, вечно где-то восстают разные  косовары, пивовары, сыровары... Мало
ли. что происходит в разных там Карловых Варах!
     Особенно на фоне текущих событий вокруг нашей компашки. Тут,  понимаете
ли, такая девочка!..  Представляете,  ну совсем  даже  посторонняя,  внаглую
отбивает неподражаемого Женю у только что успокоившейся Юлии и потенциальной
мужниной  изменщицы  Светы. А  тот,  скорее  всего,  уже назначил  ей  сеанс
фотографирования  с  продолжением.  И  другая - стервь  такая,  израильтянка
бывшая  - без  конца  в  ресторане подсаживается к  Дани в одном купальнике.
Повыламывается перед его  столиком в  бассейне в up less сквозь  стекло  и -
шасть в ресторан, едва накинув на свой срам полотенце. Песни ей,  видите ли,
вдруг приспичило попеть на иврите!.. А  скромницу-Свету,  Ору  эту  Козлову,
какой-то,  ну  совершенно  лишний в  нашем многоугольнике, горный  козел без
конца угощает за  своим столиком цинандали, а  она,  нет,  вы не поверите!..
Честное слово, как сейчас вижу - на колени к нему садится и хохочет так, что
вот-вот уста прикоснуться к усам... "И странные дикие звуки всю ночь" готовы
раздаваться -  и так далее.  Дани с Женей, глядя на это непотребство, готовы
вдвоем на кухню за ножами бежать.
     Мало того,  какой-то козлик  Катьку увлек наверх  и там, между судовыми
дымовыми трубами, по-моему, уговорил ее изменить тому хорошему мальчику, что
провожал ее во Владивостоке. Вы думаете, может быть, что Натан наш, с его-то
брюшком  и  лысиной,  только созерцает  изнутри  и  снаружи  все  эти  милые
посторонние страсти, о которых нам с вами только мечтать остается? Да? Тогда
вы его просто еще  плохо  знаете!  Он, между  прочим, тут  вообще нарасхват,
вообще вразнос пошел. И клеят его не мымры какие, а длинноногие блондинки из
экипажа.  Правда, говорят,  что причина  очень даже  банальная. Этот  старый
развратник так расписывает мысленно каждой из них неслыханный ее секс с ним,
что бедной девушке просто нет другого выхода, кроме как сказку сделать былью
в своей каюте. И мне, к тому же, кажется, что ее мечты свершаются. Эти лысые
пузаны только  на вид  такие противные, а в деле  им,  я вам скажу,  ну  нет
равных... Настоящая самочка (а других в морячки почему-то и  не берут) знает
толк в самцах, эта на вашего патентованного красавца Женю и не взглянет.
     2.
     А тут  какие-то  косовары,  видите  ли,  восстали.  И  не  где-то, а на
Балканах, откуда веками идет вся  мировая смута.  И  Албания,  рассорившаяся
пару десятков лет назад с великим и могучим, за что тотчас пригрета Западом,
ввела  в  Косово  свою полуголодную армию.  Ведь империалистов же  хлебом не
корми, но дай кого на кого назюкать. Вот они под шумок эту армию и натравили
на православных братьев-славян  наших, да еще почти из  соцлагеря. А в  этом
лагере только тронь кого  из наших, только покосись на кого - все бараки как
один на защиту завоеваний.  А то, суки такие, опять же нашли кого назюкивать
- мусульман! Этих хлебом не  корми,  дай  хоть  какое беззащитное население,
чтобы  всех подряд стрелять или резать -  израильтянина там, серба - им  без
разницы.  Только  сербы,  между  прочим,  тоже   нервные   горцы,   хоть   и
православные. Серб рождается с карабином. Ему из  дома неворуженным  выйти -
как, скажем,  русскому  с  голой  попой...  Для настоящего серба  восставший
косовар,  что бык для торреро  -  главная  цель  и радость всей его  нервной
жизни.
     "Вот и  началась  там  неслыханная  резня",  -  резонно заключает  свою
политинформацию долговязый прыщавый Сашок - Катькина пассия в  этом плавучем
борделе. "А мы тут при чем?" "Как это при чем, если НАТО помогает косоварам?
Там  наш Черноморский  флот уже три  парома  с  добровольцами-палестинцами и
ливийцами на пути из Италии потопил, чтоб не встревали в локальный конфликт,
а из Союза в Югославию воздушный мост с современным оружием проложен - они в
одну ночь пятнадцать самолетов  НАТО сбили нашими ракетами. Те вообще боятся
теперь  в  Югославию летать. Наши  Северный и  Тихоокенский флоты  блокируют
побережья Штатов. И Остров Свобода - Куба объявила мобилизацию. А, - понизил
голос Сашок,  - наш корвет,  ну, тот, что нас  сопровождает, уже  второй час
оттирает  от  "Родины"   какие-то   подозрительные   катера,   скорее  всего
псевдопиратские.  Нас  бы  давно   пытались  взять  на  абордаж,  только  не
представляют как  вообще это делается с трисеком. От воды  до палубы чуть не
высота  десятиэтажного дома." "Если нас возьмут на абордаж и меня попытаются
захватить в  плен, ты меня защитишь,  как мой  папа свою любовницу, правда?"
"Ну вот, опять пошла губы кусать! Говорил же, еще со вчерашнего не зажило...
В первый раз такую кусучую  девчонку  вижу... Ну,  Катька же!!"  "Защитишь?"
"Конечно..." "А ка-ак ты меня защитишь?" "Да погоди ты!.. Смотри-ка... Что я
сказал?"
     3.
     Серо-голубой корвет, едва успевающий  за великолепным лайнером, мчался,
накренившись,   наперерез   быстроходному   крупному   катеру,    бесстрашно
проскочившему под верхним строением  "Родины", рискуя быть  раскромсанным ее
острыми   двадцатиметровыми  вертикальными  стойками,  разрезавшими  голубые
пенные  волны. Корвет обогнул своего подопечного и поднял  сигнал, требующий
от катера остановиться, но тот нагло свернул и повторил свой маневр. Публика
с  восторженными воплями приветствовала смельчаков, хотя торчащие на мостике
и на палубе катера рожи отнюдь не  располагали к симпатии. Когда же с катера
брызнула  пулеметная очередь  по серпу-молоту,  и на Катьку с  ее  кавалером
посыпались ошметья  от  кожуха дымовой трубы, отдыхающих  как ветром сдуло с
палуб. "Товарищи, без  паники, - раздался голос  капитана  из  динамиков.  -
Военные моряки передали, что начинают огонь на поражение..."
     Сашок и Катька залезли по трапу на самую верхнюю  площадку  мачты между
трубами,  чтобы  лучше  видеть предстоящее  сражение.  Всего,  чего  угодно,
ожидали они  от  этого  круиза,  но  не такого кайфа  -  реальной стрельбы в
открытом  море. Корвет,  зарываясь в волны, свернул  к  лайнеру, между стоек
которого  бесстрашно  пристроился  катер,  с которого задрались вверх стволы
турельной  установки.  Было  ясно,  что  пираты намерены стрелять  по  днищу
пассажирской  платформы. Подросткам это  не было видно, но  они  поняли, что
происходит по тому, как мчащийся рядом  с лайнером корвет нацелил оружие под
платформу. Со стороны показавшегося на горизонте военноего корабля  появился
и стал стремительно приближаться к "Родине" второй белый катер.
     4.
     "Я не могу  открыть  огонь!  Боюсь  повредить  обшивку стоек...Что  вам
грозит, если пираты прошьют ваше днище? - запросил командир корвета. - У вас
там есть топливные танки? Пожар возможен?" "Главные запасы  топлива  у нас в
не доступных для них подводных корпусах... - ответил капитан трисека. - Но и
в верхнем строении у нас топливный танк для дизель-генератора. Только бы они
не применили глубинные бомбы..." "Не думаю, что они решатся, им тоже мало не
будет. Может  быть вы присядете на  платформу, чтобы вынудить его  выскочить
под  мои пушки?"  "Я  не  могу  это  сделать  на  полном  ходу,  надо  почти
остановиться, но придется  это сделать,  чтобы он, по крайней  мере, не смог
стрелять  снизу  по моему днищу..." "Стоп!...  Не надо.  Ему только  и надо,
чтобы  вы присели на платформу. Тогда они попытаются взять лайнер на абордаж
и объявить всех пассажиров заложниками. У вас на борту есть оружие?" "Только
табельное у  членов  экипажа. Двадцать  "макаровых". Против их  автоматов  и
пулеметов... Слушайте, по моему, они уже открыли огонь по моему днищу!.." "Я
вижу... Вот сволочи!.. Сергей Гаврилович, снижайте ход и садитесь платформой
на воду.  Я,  пожалуй, успею пришвартоваться раньше него  и высадить  к  вам
человек двадцать моих моряков, а тогда..."
     "Командир,  Георгий Шалвович!! Меня огибает второй однотипный пиратский
катер и, по-моему, с  него по вам выпустили две  торпеды, я вижу отсюда след
под водой..."
     "Право на борт!!"
     Но было поздно. Крик ужаса  потряс  "остров здоровья". Корвет  прямо на
глазах разлетелся на куски и исчез в облаке дыма и пара. "Полный  вперед!! -
закричал капитан трисека.  - Кузьмич, дорогой, самый полный, слышишь? Вы все
там, в машине,  сделайте невозможное  если хотите жить!  У  нас продырявлено
днище верхнего строения, плавучесть сохранили только корпуса..."
     5.
     Лайнер понесся со своей рекордной скоростью. Но и зловещий катер прыгал
на  волнах, по-прежнему  держась  между  стойками - с той же  скоростью.  За
кормой   мчался,  делая   маневр,  чтобы  выйти   наперерез,   второй   явно
перекрашенный в белый цвет и отнюдь не пиратский, а торпедный катер. Догадку
подтверждало поведение идущего параллельным курсом фрегата. Он не отвечал на
призывы "Родины" о помощи  и явно  координировал действия уже трех  катеров.
Последний вышел из-за  борта  фрегата, устремился в погоню и тотчас выпустил
ракету, которая разворотила кормовой бассейн, встроенный в расторан. Вода из
бессейна  хлынула в коридоры и  каюты.  Тотчас началась паника, люди решили,
что их "Титаник"  уже  тонет и бросились на  шлюпочную  палубу.  Со  второго
катера  ударила  бесконечная  пулеметная  очередь,  продырявившая  сразу все
шлюпки левого борта. Пассажиры шарахнулись обратно - в уже свободные от воды
каюты: вода  ушла в  шпигаты  под  платформу, обдав грязным душем  пиратов с
первого катера.
     "SOS! SOS! SOS! -  надрывался радист. -  Подверглись нападению пиратов.
Корвет "Сокол" потоплен торпедами  с  пиратского катера. Мы получили  прямое
попадание ракетой. Вижу еще два  катера, идущие параллельным курсом и чей-то
фрегат, явно координирующий их агрессию. Опасаюсь торпедной атаки, способной
утопить  лайнер...  Имею  все  основания  полагать,  что  это  не  пираты...
Повторяю... Я  - "Родина". Имею на  борту три тысячи пассажиров,  три тысячи
невооруженных  людей,  включая женщин и  детей." "Сворачивайте  в квадрат  с
координатами... - сообщили из Владивостока.  - Оттуда  к вам на  помощь идет
наша атомная  подводная лодка.  Продержитесь,  товарищи...  К  вам  вылетела
эскадрилья морской авиации и свернул трисек-авианосец "Александр Можайский".
Попробуйте  мобилизовать  пассажиров, имеющих боевой  опыт.  Не допустите  и
взятия вас на абордаж в заложники."
     6.
     "Так, а вы? - старпом подозрительно уставился на изящного джентльмена в
тонких очках. -  Вы - служили в армии?" "Да. В израильской армии,  - ответил
Дани.  - Я,  к сожалению,  очень хорошо  умею  убивать..."  "Как  вас зовут?
Отлично. Дмитрий Иванович. Вам  передается командование  над  вот этим нашим
"ополчением". Вооружайте их хоть ножами из камбузов  и учите срочно защищать
наших стариков, женщин и детей. Другого оружия  у нас нет. Разве что я готов
передать вам мой личный "макаров"... Все равно я им пользоваться не умею..."
"А  тут   у  вас  что?  Почему  так  тщательно  запечатано?"  "А,  чепуха...
Пиротехника.   Фейерверк  при  переходе  экватора   -  праздник  Нептуна..."
"Откройте, - новым жестким голосом приказал Дани. - Так. Вам, вам, вам и вам
по ракетнице. Остальные  будут заряжать освободившиеся  стволы. Делается это
вот так... У вас можно выглянуть  под  днище?" "Конечно. Там грузовые люки."
"Пошли..."
     В приоткрывшуюся щель люка Дани  увидел пиратский катер, словно летящий
над  прозрачной  водой. Под ней зелеными подводными лодками неслись  корпуса
трисека с неистово  вращающимися чудовищными винтами.  По обе стороны катера
пенился белый след от режущих волны стоек турбохода.
     "По моей команде, - сказал Дани, -  все четыре ракетницы стреляют вдоль
его палубы - не вертикально, не по палубе, а подальше, вдоль по курсу, чтобы
пироэффект был в носу  корпусов... Сергей Гаврилович, -  спросил он по рации
капитана, - вы готовы?  Тогда -  резкий поворот, как можно  круче...  А мы -
огонь!"
     На усыпанной возбужденными пиратами палубе катера  не сразу поняли, что
за хлопки раздались у них над  головой, когда вдоль палубы ловко держащегося
между кильватерными струями от стоек  катера что-то зашипело и осветило лица
людей  разными  цветами.  И  тотчас все  пространство между водой и  верхним
строением  засверкало,  стало  вспыхивать огненными  брызгами,  спиралями  и
шарами  ярких праздничных  огней.  Рулевой катера словно ослеп. Стараясь  не
выходить  из безопасной  зоны между стойками, он не заметил,  что сам лайнер
вдруг  резко  свернул.  Одна  из кормовых  стоек словно  бросилась  вперед и
чудовищным  ударом разнесла пиратский корабль  в клочья.  Из люка  раздалось
"ура". Оказавшихся в воде пиратов тотчас жадно засососали и искромсали винты
трисека.
     Мчащиеся по бортам  "Родины" два других  катера стали приближаться. Там
ничего не поняли из  случившегося, кроме самого  факта гибели их товарищей в
каком-то  разноцветном,  без  конца вспыхивающем  мареве  под этим  странным
летящим судном. А  маленький отряд Дани был уже на  палубе.  "Теперь поперек
его курса и чуть вперед, - Дани пристально вглядывался во вражеский корабль,
нацеливший турельные установки, казалось, прямо ему в лоб.  - Мазин, Егоров,
огонь по курсу катера с  нашего  борта!  Сергей Гаврилович, поворачивайте на
катер с правого борта!"
     С  пиратских катеров увидели, что  с лайнера с шипением помчались вдоль
моря  вроде бы сигнальные  ракеты. Правый  катер  был ослеплен  праздничными
бесконечными  брызгами огней  по  его курсу. Не успел его командир отвернуть
или  снизить  ход,  как свет над  ним померк,  небо  заслонило  вспоротое  в
нескольких  местах  днище  трисека,  а  прямо  на  его  мостик  стремительно
наваливалась  с треском чудовищная туша вертикальной стойки... Над обломками
второго  катера  все взрывались и взрывались всеми  цветами  радуги огненные
шары фейерверка.
     Третий  катер  продолжал  преследование "Родины".  К нему  уже  открыто
присоединился ясно видимый в  бинокли с мостика лайнера фрегат без бортового
номера  и  флага... Торпедная атака лайнера,  по  всей вероятности,  не была
санкционирована сверху - судно должны были взять на абордаж и использовать в
острой  политической  игре.  С  катера  и  фрегата  без  конца  стреляли  из
пулеметов.  Катя и Сашок прижались  друг к другу, съежившись на  своей мачте
под свист пуль  и треск кожухов дымовых труб, из которых уже валил не только
дым, но и пар от пробитых утилизационных котлов.
     7.
     "Катенька моя!..  - между тем плакала Света. - Кто  ее видел перед этим
кошма-ром?.."  Друзья таращились друг на друга  в  переполненном кинотеатре.
Сюда,  в  наиболее  защищенные   соседними  помещениями  внутренние  театры,
кинотеатры, спортзалы и теннисные корты экипаж собрал всех пассажиров, кроме
двух не  заме-ченных  подростков. Им уже несколько раз объявляли по  внешней
трансляции,  что  их  ждут  родители, но на мачту  долетал только  невнятный
голос.  В  судовом   госпи-тале  трудились  врачи,  спасая  пострадавших  от
попадания ракеты в  бассейн.  Свете уже сказали, что среди них Кати Козловой
нет.  "Она упала  за  борт... Она уже у пи-ратов," - накачивала себя ужасами
несчастная  Ора.  Евгений, оставшийся без Дани за старшего, утешал ее, забыв
обо всех приличиях.
     Лайнер  мчался  в  указанный  квадрат,  рассылая  сигналы  бедствия. На
горизонте появились силуэты  чьих-то  военных  кораблей. Но  они  отвернули.
Международная  обстановка   на  грани   мировой   войны  не   располагала  к
благородству.  Пиратские  же корабли  устроили  азартную охоту  на "Родину."
После  того,  как  капитан безоружного лайнера, переполненного  пассажирами,
дважды резко  свернул, чтобы  разнести своими стойками два из трех  катеров,
пираты держались подальше, не переставали  стрелять ни на минуту. Но догнать
при  усиливающемся  волнении  всепогодный трисек  они  не  могли.  Опасность
представляли только их ракеты  или  торпеды.  Применить их пока не решались,
надеясь взять лайнер на абордаж. Все понимали,  что это вопрос времени. Рано
или поздно будет команда покончить с тысячами свидетелей морского  разбоя. А
на такой  бешенной скорости  трисек  даже  и  с одним поврежденным  корпусом
просто разобьется о волны...
     8.
     "...заявляет, что, в  случае нагнетания военных действий вокруг мирного
пассажир-ского лайнера в районе островов Фиджи с  тремя тысячами  пассажиров
на борту, наши вооруженные силы будут топить все боевые корабли вблизи места
событий, как пиратские. В случае же привлечения для провокации свернувшего к
месту  событий  авианосного  соединения  Седьмого  флота, ТОФу отдан  приказ
нанести  по  указанной  группе  боевых  кораблей  и  по  населенным  пунктам
Гавайских  островов  Соединенных Штатов удар всеми располагаемыми средствами
ведения  современ-ной  войны.  Мы не допустим государственного  пиратства  в
нейтральных водах..."
     "Теперь, после  наглого вмешательства в Балканский конфликт на  стороне
Юго-славии, Советский  Союз  намеренно создает напряженность в районе Тихого
оке-ана, где  его  пассажирский  лайнер  подвергся  рутинному в  этих  водах
нападению пиратов.  Соединенные  Штаты не имеют к  этому  нападению никакого
отношения, а  наши авианосцы и  сопровождающие их корабли свернули  к  месту
событий только в ответ на сигнал бедствия советского лайнера."
     9.
     На третьем часу смертельной погони  Катька вдруг ущипнула  своего друга
за руку так, что он чуть не свалился с мачты.
     Прямо  над водой, накренившись  и покачивая крыльями, вдруг промчался с
гроз-ным  ревом  появившися  словно ниоткуда  серебристый самолет с  красной
звездой  на  стабилизаторе.  Лайнер  тотчас снизил  ход, всплыл на корпуса и
остановился. Все высыпали на палубу полюбоваться на совсем уже другую охоту!
Катер заг-загом  попытался было уйти,  прыгая с волны  на  волну, под защиту
спешащего  прочь  фрегата, но  не  успел.  Самолет  ТОФа  полыхнул  ракетной
кассетой под кры-лом, и катер исчез  без следа в дымном  облаке. Подоспевшие
еще  три  штурмовика  разнесли  в  прах и  сам яростно  отбивавщийся фрегат,
поспешно поднявший было  американский  флаг. Пассажиры прыгали от радости  и
целовались друг с другом, не веря чудесному спасению. Появились на несколько
минут над водой и округлая черная туша долгожданной советской атомной лодки.
Она показала лайнеру, что  он  теперь под  защитой  и из-под воды,  и  снова
погрузилась. Лайнер снова развил полный ход.  На утро на горизонте  появился
словно  близнец "Родины"  - такой  же огромный, стремительный и всепогодный,
только   серо-голубой   авианосец.   Само-леты,   пришедшие   на  помощь  из
Владивостока,   исчезли.  Их  заменили   палубные  самолеты  и  вертолеты  с
"Александра Можайского". Два трисека быстро шли на север.
     10.
     "Демонстративная атака советских самолетов с  потоплением американского
фре-гата, идущего с Окинавы после  ремонта, а потому без  бортового  номера,
само  по  себе  является пиратскими  действиями в  нейтральных  водах..." "В
районе  всего  побережья  нашей  страны  наблюдается  повышенная  активность
советских подвод-ных ракетоносцев, выдвинутых на рубеж  кинжального удара по
территории  Соеди-ненных  Штатов.  Президент обратился по  красной  линии  к
премьеру Советского Союза с просьбой о немедленной встрече  в Женеве с целью
предотвратить  роковое  развитие  событий..." "...  отвод  всех  иностранных
кораблей из района боевых действий  на Балканах. Разгром и аннексия  сербами
Албании, по  мнению  премьера Великобритании,  не  может служить поводом для
глобальной войны..."
     "...не могли не  воспользоваться  сложившейся  ситуацией. Мы  призываем
Совет-ский  Союз  отказавшийся  от самого понятия "еврей"  в  своей  стране,
прекратить поддержку еврейского  подполья в Палестине. Восстание  еврейского
населения  Па-лестины,  если оно  начнется,  будет  потоплено  в  крови, что
показали  события пятнадцатилетней давности..."  "Все страны  тихоокеанского
региона объявили о полной остановке перемещения судов и полетов самолетов на
весь   период  возвра-щения   лайнера   "Родина"   во   Владивосток.   Судно
сопровождается кораблями и авиацией Тихоокеанского флота. ..."
     ГЛАВА ШЕСТАЯ.
     ПРЕДСТАВЛЕНИЕ
     1.
     Когда радио умолкло, раздался уже знакомый голос  капитана: "Мне  очень
жаль, товарищи, что нам всем испортили праздник... Что? Ну, конечно, Дмитрий
Иван-ович, говорите..." "Светочка,  - раздался задыхающийся от счастья голос
Дани.  - Аль тид'аги! Катя жива  и  здорова.  Эта  зараза забралась со своим
хавером на мачту и наблюдала  милхаму от  начала  и  до конца.  Мазаль  тов,
дорогая..."
     "Ну вот, - вздохнул капитан. - Хоть одна хорошая новость.  А отдых  нам
придется отложить  до всеобщего и полного  разоружения... Мы возвращаемся, к
сожалению,  во  Владивосток.  Правительство не уверено, что на Фиджи нас  не
ждут новые провокации. Кроме того, "Родина" нуждается в ремонте. Вы получите
стоимость путевок обратно. Пока же остается поздравить вас, что ваша жизнь и
свобода отныне вне опасности. Нас уже надежно сопровождают корабли и авиация
ТОФа. Можете продолжать веселиться, пока тепло... Для сведения родственников
пострадавших   от   взрыва   бассейна.    Все   раненные   в   хорошем   или
удовлет-ворительном состоянии. Мы выжили... мы победили... Особая заслуга  в
потоп-лении нами -  до  подхода  военных!! двух вооруженных до зубов катеров
против-ника  принадлежит нашему пассажиру Дмитрию Ивановичу  Козлову. Только
что по радио мы приняли указ о присвоении ему звания Героя Советского Союза.
Бое-выми орденами награждены  и  четверо  других  наших пассажиров.  Вот  их
имена... Поздравляем вас, товарищи!"
     "Как же, - раздался рядом с  Евгением тот же  голос, что пророчествовал
на  при-чале.  -  Победили...  Как  с  тем  корветом.  Что  нас  должен  был
защитить...  Торпеди-руют  нас их подводные  лодки - и не пикнем..." "Ты сам
заткнешься  или  тебя  затк-нуть? -  вызверился  тихий  Женя  к  восторгу  и
удивлению  Юлии.  -  Докаркаешься..."  "А  послать  три   тысячи  безоружных
беззащитных людей в открытый океан - поря-док? - снизил тон  зануда. - Знают
же,  как нас ненавидит  и боится весь циви-лизованный  мир...  Так нет,  еще
нагнетают страх - Гавайи бомбить собираемся. Неужели не ясно, что теперь нам
просто не дадут доплыть до Владивостока?" "Дадут, - уже спокойнее ввязался в
дискуссию  Евгений,  - Потому и дадут, что  будут бояться ответного удара по
своим мирным жителям.  Смотри,  как они поджали хвосты после  потопления  их
четырех  кораблей здесь и чудовищной  резни  сербами  их  косоваров  там, на
Балканах..."
     "И  как  же  вам  не  стыдно!  -  Евгений,  наконец,  разглядел  своего
собеседника,  импозантного  старика  с колодками  орденов на  пиджаке.  - Вы
радуетесь  резне  мирных   жителей  Косова,  словно  априори  считаете  этих
беспощадных ко всем сербов правыми во всем только потому, что у них такой же
тоталитарный режим, как у нас. Если бы Советский  Союз  не накачал Югославию
оружием,  косовары бы вырезали всех сербов в своей  стране. Вы бы этому тоже
радовались?" "Югославия  - не тоталитарый режим, - со знанием дела возразила
Юлия. - Это для путевок за рубеж - капстрана.  Там демократия." "Вот видите,
- обрадовался старик.- Вот  и  ваша жена, Евгений, как вас  там по отчеству,
тоже  признает, что у нас нет демократии..." "И не надо, если демократия  не
способна защитить ни себя саму, ни своих друзей от обнаглевших "демократов"!
Если  бы мы  не были  так  сильны и решительны,  вас  бы,  любезный защитник
западных ценностей,  с аппетитом  доедали бы акулы..." "А нас  бы  у  вас на
глазах насиловали пираты, - добавила Юлия.  - Я предпочитаю, чтобы нас лучше
ненавидели и боялись! Кстати, эти пира-ты скорее всего, просто перекрашенные
и переодетые янки. Просто захотели отом-стить нам за потопление  итальянских
паромов  с добровольцами-мусульманами,  которые направлялись в  Косово. А  у
ваших янки вечно на языке демократия, а на деле - право кольта!"
     "УВАЖАЕМЫЕ ПАССАЖИРЫ НАШЕГО ЛАЙНЕРА. В БОРТОВОМ БОЛЬШОМ ТЕАТРЕ  В ШЕСТЬ
ЧАСОВ  ВЕЧЕРА  СОСТОИТСЯ  ТВОРЧЕСКИЙ  ВЕЧЕР  НАРОДНОГО АРТИСТА  СССР  НАТАНА
ПОЛЯКОВСКОГО,  ОКАЗАВШЕГО  НАМ  ЧЕСТЬ  ПОДЕЛИТЬСЯ  С  НАМИ  СВОИМ  ТАЛАНТОМ.
ПРИГЛАШАЮТСЯ  ВСЕ  ЖЕЛАЮЩИЕ.  КОМУ  НЕ  ХВАТИТ  МЕСТА,  ТОВАРИЩ  ПОЛЯКОВСКИЙ
СОГЛАСЕН ПОВТОРИТЬ СЕАНС В СЕМЬ ЧАСОВ."
     2.
     Зал  огромного бортового театра был полон.  "Музыкально-психологические
картинки"  Натана  Поляковского  стали  легендой  тетрального  мира  страны.
Появление  мага  сопровождалось  овацией  возбужденного недавними  событиями
зала. Дани и Света, Женя  и Юля, Катя и Саша были впущены по блату до начала
представления и сидели в первом ряду. Артист долго кланялся, сжимая руки над
головой, потом своеобразным пластичным  круговым  движением  руки  мгновенно
остановил шум. Уже  сам этот  факт власти  одного, едва видимого  из  задних
рядов человека над тысячью других поразил Катю.
     "Слушаю ваши заказы," - тихо сказал маг, улыбаясь.  "Цирк!" - раздалось
из зала. -  "Одинокая  гармонь!" "Натан  Борисович, -  встал  рядом с  Катей
помполит. -  Что-нибудь патриотическое.  Рейс-то  необычный. У  людей  такое
настроение..."  "Хоро-шо,  - тихо  сказал  Поляковский.  -  По вашей просьбе
исполняется  музыкально-пси-хологическая   картинка  "Тачанка".  Просьба   к
зрителям  с  повышенной чувстви-тельностью покинуть  зал..." "И как у тебя с
чувственностью?  -  хохотнул  Сашок   на   ухо   Катьке.  -  Выдержишь?"  "С
чувствительностью, дурак... О себе лучше подумай. Сам чуть  не обо..  там на
мачте!"
     Поляковский  скрестил  руки  на груди,  выпятил нижнюю губу, сразу став
карикатурным евреем,  и поднял голову.  Откуда-то,  не  сверху,  не сбоку, а
действительно изнутри самого существа Кати зазвучала знакомая  революционная
мелодия: "Ты  лети с дороги, птица,  зверь, с дороги уходи... Видишь, облако
клубится, кони мчатся впереди".
     И  - зал  вокруг нее исчез! Полыхало на закатном солнце  красное знамя,
воткнутое  в сидение ездового бешенно  несущуейся рядом  по степи  рессорной
повозки,  увлекаемой  тройкой  взмыленных  трофейных  белоказацких  верховых
коней, оскорбленных самим фактом их такого  использования  и кнутом. Поэтому
страшными были даже их оскаленные огромными зубами окровавленные, с пеной на
губах морды. Катю неистово  трясло  и  кидало в точно такой  же ее  тачанке,
кубанка  готова  была  слететь с головы, пыль от сотен  верховых  и  тачанок
застилала  глаза,  едко пахло конским потом  и  порохом,  грохотало со  всех
сторон.  То и дело, то сзади, то с боков с оглушительным треском  полыхали и
чернели взметенной ввысь землей взрывы, неистово  кричали окровавленные кони
и люди, бившиеся в пыли.  Катя  неистово сжимала  рукоятки "максима", ожидая
своего часа в этой страшной гонке вперед - к мировой революции.
     Пробужденная  память  предков  заменила   собственный   жизненный  опыт
девочки-подростка. Она вдруг  очутилась  в  окружении  истинных  братьев  по
оружию  -  армии  побеждающего,  как  ему  тогда  казалось,  пролетариата...
Бешенный  бег  вперед вдруг  сменился катастрофическим  креном. Конная  лава
красных круто  свернула  вправо,  прилегая  к седлам,  вспыхивая  на  солнце
сотнями обнаженных клинков. Все тачанки разворачиваются пулеметами навстречу
контратакующей  лаве  всадников   с  погонами  на  плечах.  "И  с  налета  с
поворота...  Застрочил  из  пулемета  пулеметчик  молодой..." Сжав  зубы  до
соленого вкуса крови во рту, Катя сдвигает рукоятки "максима" и дает длинную
очередь по всадникам, несущимся  к ней с одной целью - разрубить ее пополам!
Пулемет  дрожит  и  грохочет,  заглушая  все  прочие  звуки.  Только  в  нем
сосредоточен  для  девочки  сейчас  весь  мир.  "Меня  называли  орленком  в
отряде...  Враги называли орлом!.." Белая лава мгновенно редеет. Дико кричат
опрокинутые лошади, но их огибают  уцелевшие всадники с судорожно вытянутыми
вперед  шашками. Только в шашку вложена в эту  минуту вся надежда каждого из
этих  людей на продолжение собственной жизни - убить  эту бешенную девчонку,
заткнуть  смертоносный пулемет. Сашок лихорадочно меняет ленты,  вжавшись  в
кожанное сидение тачанки, пока Катя неистово сдвигает и  сдвигает горячие  и
скользкие  от  ее  вспотевших  ладоней  рукоятки  "максима",  обрывающего  и
обрывающего десятки  биографий русских семей, которые никогда и нигде в мире
уже не  состоятся после  самого большого человеческого безумия - гражданской
войны внутри  одного  народа...  В  обычной войне  можно  напасть,  а  потом
отступить на свою  территорию,  но  в  гражданской  - можно только  погубить
собственный народ, отбросить  национальную историю на десятки лет вспять, на
дать состояться уникальным судьбам!
     Но пока "есть  упоение  в бою"... Как бушует  вокруг грозная песня, как
гремит  она  мужским хором под  стремительно  темнеющим небом!  На поле  боя
надвигается грозовая туча, которой начхать на  людские страсти. Она полыхает
молниями, у нее своя гражданская война...
     3.
     Вдруг,  неожиданно,  как  потом  оказалось,  для  самого  Поляковского,
меняется  вся картина происходящего, кроме сюжета. Вместо южно-русской степи
- раскаленные на августовском  солнце желтые библейские холмы. По извилистой
дороге,  прыгая  по  камням,  несутся  вперед  в  облаках  белой пыли  сотни
современных  легковых машин,  микроавтобусов  со снятыми дверями. Они  прямо
облеплены разношерстной толпой молодых людей. Вместо голов у них - клетчатые
куфии. На ходу,  цепляясь  за двери  и крыши машин, они неистово стреляют из
автоматов и гранатометов.
     Катя лежит на плоской крыше-балконе своего дома в еврейском поселении с
пулеметом и поливает свинцом наступающих палестинцев. Сердце разрывается  от
предсметрного крика  женщин и детей во дворе дома.  Рядом  с  ней  на крыше,
раскинув руки,  лежит уже  мертвый дядя Женя.  Папа  Дани  с  соседней крыши
стреляет  по  погромщикам  из  гранатомета,  но  тоже  падает  и  больше  не
шевелится. Мама Ора и тетя Юля тщетно пытаются укрыть в разрушенном строении
уцелевших детей от взрывов  арабских  гранат.  Все  вокруг пылает и  чадит в
знойное  августовское   небо  Девятого  Ава  -  очередного  грозного  ответа
Всевышнего  на  бесконечную  еврейскую  взаимную  беспричинную  ненависть  и
кровавую  междуусобицу!  Враги  все ближе.  Пулемет,  заряжаемый  незнакомым
кудрявым черноволосым мальчиком вместо Сашка,  раскаляется и шипит от капель
пота, которые  роняет  на него Катя,  до  крови закусившая губу  в последней
надежде спасти  свою и мамину жизни этой  смертоносной машинкой. Но кудрявый
мальчик с криком падает навзничь с ножом в горле, а над кромкой крыши, прямо
перед  Катей стремительно возникают сверкающие бешенной ненавистью и страхом
глаза в прорези куфии. Перед ее лицом возникает  летящее к ней лезвие  ножа,
судорожно зажатого в смуглую руку.
     И - сразу наступает полная  и безмятежная тишина. Разрушенный дом виден
Кате уже сверху. Там мечутся во дворе бесчисленные враги в клетчатых платках
на  головах,  сверкают их окровавленные  ножи... Потом дом и само  поселение
становится  пятнышком на  желтых  холмах. Под ней  мерцает  полоска  прибоя.
Муравьями  сбегаются к  морю уцелевшие  евреи. Но они не могут даже  войти в
волны - их разобьет о рифы прибоем, даже лучшие пловцы не достигнут кораблей
на рейде, не говоря о женщинах с липнущими к ним плачущими детьми, инвалидах
на колясках, стариках и старухах, вообще сроду не умевших  плавать. Позади -
туча  врагов в куфиях с ножами, впереди  - буруны  смертельного прибоя среди
острых  камней...  Нужна  армия,  нужны вооруженные  евреи,  но  их  нет,  а
немногочисленные друзья там, в море, ничем не могут помочь оттуда... Но Катя
все  это  видит как  бы  отстраненно, мельком. Все  быстрее,  едва  земетным
облачком,  ее уносит все дальше и дальше от Палестины, совсем недавно бывшей
таким грозным и непобедимым Израилем...
     4.
     Буря  аплодисментов,   заплаканные  лица   зрительниц,  сжатые   кулаки
мужчин...  Ошеломленная  Катя сжимает онемевшую руку  не  менее  пораженного
увиденным  Саши. Поляковский ошарашенно  оглядывается  по сторонам  -  он не
инспирировал ничего  подобного и вообще не понимает такой реакции зрителей -
"Тачанка" всегда вызывала только революционный восторг!..
     "Натан Борисович...  У  меня  просто  нет слов,  -  бушует  помполит за
кулисами  после  окончания  сеанса и  ухода  из зала  заплаканных пораженных
зрителей. Остается, на правах Героя, только Дани. - Я, конечно,  понимаю, вы
с Дмитрием Ивановичем весь этот ужас пережили, но нам-то всем это зачем? Как
мне  теперь  отчитаться  перед  парткомом  пароходства  за  эту  сионистскую
публичную  демонстрацию?" "Отчитывайтесь как хотите, -  обессиленно  ответил
несчастный маг. - Я  никак не могу все это объяснить. Я  продуцировал только
"Тачанку".  Немного  "Орленка" для  молодежи. А эту ближневосточную муть я и
вспоминать-то не хочу..."
     "Это моя вина,  - тихо сказал Дани.  - Мне, напротив, ваша тачанка, как
это сказать по-русски..." "До  фени, - машинально  помог ему помполит.  - То
есть это вы вмешались в представление? У вас что, у всех евреев этот дар?.."
"За  всех  евреев  не ручаюсь, но у этого, похоже,  что-то  есть, - просиял,
наконец, понявший  все Поляковский. - Не потому,  что  он еврей. У  меня  на
сеансах  иногда  бывает  такое. Редко,  но  бывает.  Мои сюжеты непостижимым
образом  пробуждают  в  одном  зрителе,  не   поддающемся  моей  магии,  его
собственные, но очень сильные  ассоциации. Он  невольно подключается к моему
сеансу и портит все представление. Вот как-то выступал я перед... между нами
говоря,  членами Политбюро. Как и предусмотрено утвержденной  где надо и кем
надо  программой,  я  продуцирую  Второй  съезд.  Все видят  живого  Ленина,
Плеханова  и  прочих, "Вихри  враждебные"  исправно  звучат,  но  вот  прямо
чувствую, что кто-то словно под руку что-то свое сует, чего я и не вижу сам,
как  и  сегодня  не  подозревал,  что весь зал  смотрит всю эту палестинскую
трагедию... Окончил  я сеанс  и - глазам не верю: все красные сидят, потные,
рубашки расстегнутые  до пояса, глаза сальные,  а  рука  чуть не у каждого в
ширинке... Генсек не  исключение. Как отмазываться?  Тем более,  что  все до
внутреннего визга довольны  -  нафига им этот  Ленин, да еще  с  Плехановым.
Никто и не помнит, кто вообще носил такую фамилию, каким уклоном увлекался и
как окончил свою революционную биографию. Зато они у меня на сеансе получили
откуда-то такой  заряд  кое-какой энергии, что все  заспешили на  все четыре
стороны по неотложным государственным  делам. "Ну вы и  шалун! - говорит мне
Генеральный.  - Мне  такое  и  во сне  не  приснилось бы..." А  я бы  и  рад
вспомнить, да нечего  не вспоминается! Я же им дискуссию Ленина с Плехановым
воображал от  всей души! Сунули  меня  на  детектор  лжи  и  определили весь
эпизод, как несчастный  случай на производстве.  Обещали выявить  и наказать
морального  разложенца,  паршивую  овцу  в  их  здоровой  среде...  Так  что
докладывайте в своем парткоме что угодно. Поляковского это не касается."
     "Ладно,   -  улыбнулся   разомлевший   помполит.  -   Только...   Натан
Борисович... как это... Вы так и не воспроизвели ту фантазию, ну... что была
в Кремле? Может быть, порадуете нас с Дмитрием Ивановичем, между нами..." "И
рад бы, да я же сам не знаю, что он  там навоображал! Знаю  только, что  это
нечто   запредельное.   Как-то   попалась   мне  совершенно,  ну,  абсолютно
неприступная дама, жена самого директора Ленконцерта..." "И вы - вспомнили?"
- с надеждой  откликнулся помполит. "В том-то и дело,  что я  - нет! Зашел я
как-то к ней в кабинет ее мужа, перепробовал все свои музыкальные картинки -
скала!... Тут я запустил наугад "Вихри враждебные  веют над нами..." Мне эта
мелодия разве что смутно напоминает этот Второй съезд партии. А она, смотрю,
как-то дико на меня взглянула и... словно озверела! Прямо на служебном столе
мужа...  Пять  часов меня  не отпускала..."  Помполит  заливисто и похотливо
хохотал.
     Чтоб им всем лопнуть с этими  фантазиями,  - мрачно подумал Дани.  -  И
чтоб меня черт побрал за мою память... Все точно так же, как тогда. Весь мир
спокойно  веселился,  пока  нас  топили и резали. Как раз проходил всемирный
фестиваль, разные конкурсы юмора. Советский крейсер, который подобрал меня и
моих  подзащитных с Кармеля,  отгонял от  берегов  Палестины чей-то круизный
лайнер, специально свернувший  сюда, из  любопытства. На его  борту  гремела
веселая  музыка, а нарядная публика толпилась с биноклями,  гнусно  расширяя
глаза, разглядывая то, что творилось на нашем побережье!..
     5.
     " Натан, можно тебя на минутку, - сказал Дани, когда уставший  от смеха
помполит  ушел.  -  Слушай.  Как  ты  относишься  к  религиозным текстам?.."
"Нет-нет,  я  всегда  с  подозрением относился  к  иудаизму,  а  в  Израиле,
насмотревшись на пейсатых, стал воинствующим атеистом. Я скорее настрою себя
на  эти  дурацкие  их съезды,  чем  на  сюжеты  древних иудеев.  Бесконечные
жертвенники,  кровь,  наказания за  отступничество,  бррр..."  "Речь  идет о
христитанских  и  мусульманским  текстах.  Они  должны  сопровождаться  моим
излучением, чтобы..." "Начинается! Да не возродить тебе Израиль! Против  нас
всегда был,  есть и будет весь мир.  Заметь, что бы ни делал Израиль, как бы
он  ни был прав,  мировое сообщество всегда было  на  стороне арабов, только
потому, что они не евреи! Кроме тех  редких случаев, когда Израиль надо было
поддержать против Советского Союза. Если вам и удастся  снова  провозгласить
еврейскую независимость, снова собрать несчастных в свою вроде бы страну, те
же евреи, все позабыв, тотчас вцепятся друг в друга. И весь мир - в евреев и
Израиль.   Нет   уж,   мне  спокойнее  в   галуте,  спасибо,  уже  ели  ваше
гостеприимство, господа сабры!.." "Все высказал? Теперь  послушай меня. Ведь
ты не зря тогда приехал в  Израиль. И снова соберешься. Это неизбежно, это -
зов  крови. И  мы  вместе с  тобой,  с  такими как ты иначе обустроим  новый
Израиль.  Пока  же, пойми, я  и  ты -  последняя  надежда нашего несчастного
народа!.."
     ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
     МЕРА ЗА МЕРУ...
     1.
     "Национальность?"   -    палестинский   генерал   небрежно    отстранил
пограничного  офицера  и  подозрительно вглядывался в элегантного туриста  с
сединой  на висках  и в его спутницу - белокурую девушку лет семнадцати. Его
привлекла к этим  пассажирам прибывшего из Москвы самолета золотая звездочка
Героя на лацкане пиджака мужчины. В последнее время  туристы  из  СССР  были
исключительно  бывшими  евреями,  но  здесь  настораживала явно  нееврейская
внешность  спутницы  этого  яхуда,  указанной  в  документах  как  его дочь.
"Советский, - ответил  Дани без улыбки.  - Там написано." "А до ассимиляции?
Еврей? Израильтянин? Как вас  звали тогда?" "Козлов,  - ответила Катя. - Это
мой папа.  Дмитрий  Козлов.  А  у вас будут  неприятности, генерал, если  вы
придеретесь  к нему.  Он  -  Герой Советского Союза. Это  у нас больше,  чем
депутат Верховного Совета или там министр, поняли?" "Я-то понял, - покраснел
седой генерал. -  Да физиономия  вашего "папы"  мне хорошо знакома... Только
никак не припомню, нарочно или нечаянно он промазал, когда в меня как-то тут
стрелял..."
     "Задержать  или  отправить  обратно?  -  спросил пограничник,  угодливо
сгибаясь.  -  Мне  эта пара  тоже подозрительна.  Для  любовницы она  больно
молода,  а на  дочь никак не  похожа." "Пропусти... Не ссориться же с  таким
монстром, как  его  страна из-за какого-то... Козлова."  "Да уж, не  советую
никому с нами  ссориться, - злорадно добавила Катя. - Одни тут, недалеко  от
вас,  уже  пробовали недавно.  Так  где  тут у  вас автобус до  Иерусалима?"
"Автобус до Эль-Кудса отходит с той стороны площади. Будьте осторожны,  мисс
Козлова, с  терминологией." "Вы тоже, генерал, - с вашими придирками! На нас
где  залезешь,  там  и слезешь." "У  вас  очень интересная  дочь,  мистер...
Даниэль Коэн... простите, Дмитрий Иванович Коз-лов, - протянул  генерал Дани
закрытый паспорт. -  Не понимаю, зачем  вам надо ею рисковать? Не один я вас
узнал! Ваш папа, мисс Кэт, тут тоже был... немалый герой... Оставил  по себе
такую память!.." "Да и ты, Фарук, мною не забыт, - неприятно улыбнулся Дани.
- Никто из вас не забыт. И еще отнюдь  не вечер. Мертвые взывают  к живым. А
ведь могли  наши  семьи  до  сих  пор  мирно  жить  в  одном  доме,  растить
внуков-друзей и дискутировать в  общем клубе  на  улице  Ха-Гефен  о судьбах
наших народов... Так  вы же без нашей крови жить просто не можете,  так? Как
ваши братья  по разуму косовары  не могли жить без насилия над соседями. Где
они сейчас? И нечего сверлить  меня глазами! Да,  в  Союзе официально евреев
нет, генерал. Но ам Исраель хай! Не забыл еще?  Мы тебе,  всем вам это очень
скоро напомним, если  забыли. А бояться мне в Эрец Исраэль, нечего. Наш  КГБ
тоже не без евреев.  Меня  будут  вести  здесь.  И  я  не завидую  тому, кто
Катеньку  попробует  обидеть. Предай это своим живодерам. Они ведь трусливые
твари, как все шакалы. И о своей дырявой шкуре  подумай, Фарук. Сдается мне,
что я в Хайфе тогда не совсем промазал... Хотя, сам знаешь, я мог выстрелить
и лучше, помнишь? В последний момент, вспомнил  твоих детей, моих соседей...
Пока же запомни, я - Дмитрий Козлов!"
     "Добро  пожаловать  в нашу Палестину, мистер  Козлов, - ощерился  седой
генерал. -  Слава Аллаху, мы поменялись ролями. Теперь  я  буду  рад с тобой
подискутировать, на правах оккупанта твоего народа, как некогда ты снисходил
к нам, арабам, в оккупированной сионистами Палестине. Добро пожаловать, мисс
Кэт. Фарук аш-Хара  позаботится о вашей безопасности  в своей стране!"  "Вот
это  другой разговор, - улыбнулась Катя, подавая ему  руку.  - Мы не забудем
вашего гостеприимства, генерал.  И если вы, с  вашей  дочерью,  когда-нибудь
приедете к  нам в  Израиль  из своего Египта, то мой папа, еврейский генерал
Дани Коэн,  будет вас  опекать, идет?  Только...  я очень сомневаюсь, что вы
решитесь сюда вернуться даже и  туристом. И ваши  дети. И ваши внуки, мистер
Фарид..."  "Фарук,  с  вашего  позволения...  Аллах  благосклонен  к  пустым
мечтателям. Ибо что остается униженным и изгнанным, как не мечтать?.."
     2.
     Да...  Это была  действительно уже  давно Палестина,  а  не  Израиль...
Страна,  битком набитая сбежавшимися  со  всей  Африки  и  Азии  на  дележку
еврейского  добра  "беженцами".  Фарук  оказался прав. Это  давно  был  и не
Ерушалаим  шель заhав - золотой  Иерусалим, а грязный, кишащий толпами нищих
бездельников и бесстрашными даже днем  крысами  Эль-Кудс, еще одно  позорное
пятно на карте третьего мира. Даже мечеть на Храмовой горе не сияла куполом,
как  в  чужом ей Израиле. "Шлем оккупанта", как называли этот  купол правые,
облупился  и  потускнел  без  ухода.  Прохожие  кидались  к  респектабельным
иностранцам  с  предложением  услуг  и товаров.  Катю они,  казалось,  прямо
обожествляли - она пользовалась  всеобщим поклонением и восхищением. Со всех
сторон сияли  улыбки. На фоне ее пышных золотых  волос подозрительного  Дани
вообще  не  замечали.  В  толпах  встречались  и  евреи-ортодоксы  в   своем
неизменном  черном одеянии  и с полузабытой  суетливой походкой, которая так
смешила Дани и над которой охотно потешались у них дома  - смотрите, как они
спешат побездельничать. Теперь эти жалкие фигуры среди арабов  казались  ему
умилительными и трогательными.
     Катя  положила десять  долларов в  руку нищего старика в  черной  кипе,
сидевшего с кружкой и  тихо спросила на иврите, как пройти к Западной стене.
Нищий вздрогнул, затравленно оглянулся, подозрительно осмотрел  с головы  до
ног  подчеркнуто скромно  одетую  девушку и едва слышно  спросил на  иврите:
"Откуда вы?"  "Из  Советского Союза,"-  ответил  Дани.  "Вы  раньше...  жили
здесь?" "Я жил в Хайфе, на Кармеле." "И давно вы не были в Палестине?" "Я не
был  в Израиле восемнадцать  лет..."  "С  последнего Девятого  Ава, с  самой
Катастрофы  Третьего Храма, - кивнул  старик.  -  Тогда вы не знаете,  что к
Стене разрешается подход только иностранцам.  Мы не можем даже вложить петек
между камнями и  коснуться рукой  нашей  святыни. Нам  выделен  "балкончик с
видом  на  заборчик",  как  издевательски  называют  эту  площадку  арабские
журналисты. "Заборчик"...  Дани вспомнил,  что и независимый  и победоносный
Израиле предоставил евреям  только  чудом  уцелевшую в  веках Западную стену
Храма, сохранив собственно святую прежде всего для евреев, их Храмовую  гору
за арабами, чтобы не оскорбить мусульман, не говоря  уж о  том, чтобы снести
некогда возведенные на ней постройки утвержаюшие ислам на некогда святой для
евреев оскверненной горе. Всегда так поступали все на свете победители. Все,
кроме вооруженных самым мощным  оружием и  самой  умелой  в  этом  углу мира
армией евреев с вечным галутом в своих душах... Если мы вернемся, в тысячный
раз  подумал   Дани,  мы  не   будем  больше   оглядываться   ни   на  кого.
Дооглядывались, доделикатничались...
     "Так нам можно подойти к Стене?" "Конечно... Вы же иностранцы, русские.
После событий  на Балканах  и тех клыков, что ваша страна показала  на Тихом
океане, у арабов проснулось былое уважение к  русским.  Они ценят силу. А уж
такую  силу, что  проявили ваши сербы, просто  обожают... Скажите,  адони, -
вдруг умоляюще  коснулся  он  сухой дрожащей рукой пиджака Дани, на  котором
сияла чужая  для его народа награда, - правда ли, что вы, евреи, сбежавшие в
Россию,  не  забыли  нас...  Не  передать,  как  нам  тут  плохо.  За  любую
провинность,  по любому  навету нас  бросают  в  вонючие  ямы-тюрьмы,  секут
плетьми, отрубают  руку, обвиняя в воровстве... У нас нет еврейских школ для
наших  детей, нашей молодежи закрыт доступ даже  в  те  жалкие университеты,
которые  сохранились  на  месте  наших.  Нам уже  пятнадцать  лет  запрещают
выезжать из  страны  и  разговаривать с  иностранцами. Видите,  как  на  нас
смотрит тот полицейский? Меня могут снова высечь за то, что я жалуюсь вам...
Он просто скажет,  что  слышал то-то  и то-то, а  никто  у меня  даже  и  не
спросит, говорил ли  я что-нибудь незаконное... Скажите мне, правда  ли, что
вы попросите у русских оружие для нашего подполья и поможете вернуть нам наш
Израиль? Вы, я вижу, не забыли..." "Пусть  отсохнет моя правая  рука, если я
забуду тебя, Ерушалаим" - тихо  сказал Дани, а Катя серьезно  и торжественно
повторила фразу на  чистом  иврите. "Бахура не  гойка?" -  поразился старик.
"Это моя дочь, адони, - с гордостью сказал Дани. - Она  воспитана надлежащим
образом."
     "Тогда у меня к вам огромная просьба,  гэверет, - заторопился старик. -
Я приготовил  записку,  петек,  и  прошу всех  туристов  вложить  его  между
камней... только вложить... Мужчины боятся - их  могут за это выслать, а  за
женщинами   там  просто  не  следят  потому,  что  нам  под  страхом  смерти
запрещается вообще обращаться  к иностранкам..."  "Давайте, - протянула руку
Катя. - Я никого не боюсь. Я же тут с моим папой!"
     "Что  вам дал  яхуд, мисс? Дайте мне! -  невысокий полицейский  в мятой
форме требовательно протянул руку к девушке. - Иначе вы немедленно  пройдете
со мной в отделение полиции, и вас там обыщут.  А у  нас, -  ухмыльнулся он,
облизав  толстые губы,  - в полиции  не  служат  женщины..."  Как  похож  на
покойного Арафата, подумал Дани и отвел полицейского в сторону. "Послушайте,
мистер,- сказал он по-английски, - ну что вам  дадут наши  неприятности?" "А
сколько  мне  дадут... без ваших неприятностей?  -  еще  нахальнее улыбнулся
микро-Арафат.  -  Меньше  двадцатки даже  не предлагайте."  "Вот  тебе  твои
двадцать  долларов.  Еще двадцать  получишь,  если к  нам  больше  никто  не
пристанет, и сам проводишь к Стене." "К  Стене? -  побагровел полицейский. -
Да уж ты сам не яхуд ли, мистер? Я думал вы оба янки, у тебя красивая жена."
"Это моя дочь. Мы русские."  "Русские евреи, - ощерился  араб.  -  Те
самые, которые, как пишут газеты, поклялись вернуться сюда с русским оружием
и  сделать нас похожими на косоваров  в  их рвах, так? Те самые, что утопили
наших бойцов в Адриатическом море, когда  они плыли на помощь нашим братьям,
а?"  "Я тебе этого  не говорил..." "Сто  долларов,  -  твердо  сказал  страж
исламского порядка. -  В дополнение к тем, что  ты...  мне так и не давал. И
сто после Стены. И я забуду, может быть, что твоя дочь взяла у старого яхуда
петек. И не донесу на него. И тебе, и ему спокойнее."
     "Скоро тебе, тварь, будет еще спокойнее, чем тем косоварам, -  нехорошо
оскаблился Дани.  -  А  пока... Господин офицер!  - крикнул  он по-английски
стоящему с важным видом нарядному капитану с аксельбантами на мундире. - Ваш
солдат занимается  тут  открытым  вымогательством  у  иностранных  туристов.
Помогите нам, пожалуйста." Офицер  галантно  поклонился красивой Кате, отдав
честь обоим. Его взгляд задержался на золотой звездочке на груди Дани. "Если
не ошибаюсь, вы кавалер высшего советского ордена, какой имеют единицы?  Где
вы получили награду?" "В Тихом океане. Мы без оружия потопили  два торпедных
катера янки." "О, я читал  об этом... Так это вы  - Дмитрий Козлов?" "Я... И
я, к  тому же, давний друг генерала Фарука. Еще по временам  оным... Мы были
некогда... соседями  по лестничной клетке в Хайфе." "Вот как... Вы позволите
проверить ваши  слова?  - капитан нажал  кнопку мобильного  телефона и долго
говорил по-арабски, то и дело тревожно оглядываясь по сторонам. - Вы сказали
правду, - важно сказал он. - Он говорит, что вы когда-то подарили ему жизнь,
а  Фарук  аш-Хара  -  наш  национальный герой.  Фарук  приказал  мне  самому
проводить вас к  Стене, мистер... Дани Коэн.  Мы уважаем героев, даже героев
противника...  Эй,  стража!   Этого  вымогателя  высечь.   Двадцать  плетей.
Молчать!" - потянул он из  кабуры пистолет. Незадачливый солдат понуро пошел
к  ухмыляющимся  полицейским...  "Ужас,  -  шепнула Катя отцу  по-русски.  -
Двадцать плетей... прямо как тетю Юлю тогда... если бы не ты..."
     3.
     Капитан шел впереди сквозь  сплошной базар Старого Города. У Стены было
чисто   и  пусто.  Касса,  валюта,  туристический  объект...  Молились  трое
американцев-реформистов. На женской стороне не было никого.
     Катя открыто вложила свою записку вместе с  запиской старика, коснулась
рукой  теплого гладкого камня и истово  произнесла  на  иврите:  "Алоhим, Ты
строг, но Ты  добр. Прости мой народ в последний раз! Прости его за то, что,
проявив завидную  доброту к врагам, он не  стерпел своих  братьев в своей же
среде, что не берег того, что Ты подарил ему по доброте своей, чудо - Страну
Израиля для евреев... Прости  свой  неизменно  жестоковыйный народ, как отец
прощает  неисправимого  сына  своего,  и  верни  нас  обратно...  Только  на
милосердие Твое уповаю... Велика верность Твоя!.."
     Всю свою короткую сознательную жизнь после второго замужества  мамы она
мечтала об этом моменте. Она слышала  от Дани, что именно здесь небеса имеют
окно  на землю,  но  сейчас ощущала эту  связь всем своим существом. "Я хочу
жить здесь,  в Израиле, в Иерусалиме, - шептала она, и слезы  катились по ее
розовым  нежным  щекам.  - Я  еврейка.  У  меня  и мама,  и  бабушка  и  все
пра-пра-пра - еврейки. Я хочу, чтобы мои дети,  внуки и все пра-пра-пра были
израильскими евреями. Верни нас,  Господи на  нашу Родину... Освободи ее для
евреев..."
     4.
     "Мистер, вам не нужны сувениры со Святой земли? - тронул очередной араб
рукав  Дани. -  Ведь  это  живая  память  об  Эль-Кудсе..." "Я  и  так помню
Ерушалаим,  - вдруг ответил на иврите Козлов, вглядываясь в коричневое  лицо
под мусульманским головным убором. - Рад  тебя  видеть, Томи, - взволнованно
добавил он тихо. - Я здесь как турист из Советского Союза. Это моя дочь Кати
Коэн."  "Наим  меод, - галантно  ответил "араб"  и  посторонился,  пропуская
гостей в  свою тесную лавочку. - Прошу вас,  - двинулся он дальше к потайной
двери. - Здесь многие хотят тебя видеть, Дани. Тебя не забыли в Израиле."
     В  полумраке  большой  комнаты  сидели   одетые  по-арабски  люди.  Они
восторженно  приветствовали Дани  и Катю. Дани вглядывался в едва узнаваемые
лица, всплескивал руками, радостно щипал бывших друзей и  хохотал незнакомым
Кате  тонким голосом. "Подполье давно  готово к восстанию, -  сказал Томи. -
Весь мир  это  знает. Знают  и  палестинцы.  Знают  и готовятся. У нас  есть
оружие, но... у них  есть  точно такое же.  У нас  от  ваших,  у  них  -  от
французов  и  англичан.  Все,  как  в 1948...  Но  теперь наши враги уже  не
примитивные  феллахи,  а  опытные  и  достаточно  умелые  воины. Мы  ожидаем
огромных  потерь с  обеих  сторон,  потому что  жить  после поражения  мы не
надеемся.  Нигде!  Но  не  надеются  и  они!...  Это  будет война  на полное
уничтожение  одной  из  сторон.  Югославская  трагедия  покажется  после нее
водевилем.  Но  и жить в рабстве  мы больше  не можем.  Мы  готовы  к  нашей
Моссаде."
     "У  вас  есть  надежная...  хотя  бы   мастерская,  где  можно  кое-что
изготовить по моим чертежам?" "Дани!!  Боже,  неужели ты снова с нами и - со
своими изобретениями!.." "Так есть?" "Конечно. Мы тайно контролируем чуть не
половину промышленности Палестины. Мы  можем  изготовить все, что  угодно...
Даже если это потребует больших  затрат. У нас хорошие спонсоры  в диаспоре.
Американские евреи - совсем  не то же, что их нынешнее правительство. Правда
у  них совсем не  то влияние,  что  было  при живом  Израиле,  но..." "Тогда
возьмите  эту пленку, - достала Катя из лифчика капсулу с дорожной молитвой.
- Сделайте чертежи и изготовьте волнопродуктор..."
     "Что это?" "Этническое психотронное оружие, - серьезно ответила Катя. -
Если подключить продуктор к мощному источнику энергии в Иерусалиме  и начать
вращать  антенну,  то  волны  ужаса  проникнут в радиусе до  ста километров.
Человек невольно бежит прочь от  зоны воздействия..." "Подождите... А как же
евреи?" "Я же сказала  - этническое оружие! Евреи не  почувствуют излучения.
Но  арабов в Израиле  через несколько часов после  начала работы  продуктора
больше не  будет. Ни одного. Никогда. Действие облучения необратимо. И через
три поколенья араб будет чувствовать  в Эрец-Исраэль непреодолимый страх! Но
вне нашей  страны  все они будут  живы и здоровы..." "Доктор Дани, это  твое
изобретение? - благоговейно спросил Томи.  - И  твоя дочь так  хорошо с  ним
знакома?" "Кати - студентка факультета бионики. Мы изобретали вместе с ней."
"Мы все немедленно изготовим и запустим... Вы остаетесь с нами или вернетесь
в Россию?" "Мы сейчас купим у тебя сувениры и выйдем отсюда, как и зашли. За
нами  следят и  палестинцы, и... наши гэбэшники в таком же  камуфляже, Томи,
как у вас. Кроме того, там осталась моя жена, мать Кати. Прости меня, но..."
"О чем разговор! Ты сделал все, что мог. Дальше будет слелано то, что сможем
мы... Господи! Неужели  нам  удастся  избежать крови!..  Ведь  никто  из нас
никогда не  хотел  и не хочет убивать. А  в качестве  излучателя  мы  просто
тайком  используем одну  из  палестинских  радиолокационных  антенн.  Просто
подкупим кого надо...  Но - насколько это надежно? И как же это  вы достигли
этнической  направленности?  Это проверено Советской армией  где-то?  Против
кого?"
     "Советская армия  не снизошла до изобретения  иностранца точно таким же
мерзким  образом,   как   в  наши   с  тобой  времена  мы  с  тобой,   Томи,
пренебрежительно отвергали с порога изобретения наших репатриантов из Союза.
Я прошел тот же путь, что они. Мера за меру!.. Но продуктор был неоднократно
проверен  рыбной промышленностью.  Целые  косяки рыб,  обуянные беспричинным
страхом, не только шли в сети, но выбрасывались на берег на Дальнем Востоке.
Собственно, в  самом существовании таких волн никто и  не сомневался.  Давно
известны "волны  ужаса" в океане, приводившие к  массовому самоубийству стад
китов, стай рыб и порождавшие "летучие  голландцы", с которых экипажи просто
бежали  в  океан. Мне  удалось  установить источник  излучения  -  результат
подвижки  тектонических  плит  на морском  дне  и  записать  их  на  пленку.
Оставалось  выяснить  его  природу и  синтезировать направленное  излучение,
влияющее на морские организмы.
     Что же  касается психотронного оружия  в  наших условиях, то мы изучили
некоторые сюжеты, не знакомые евреям, но убедительные для  арабов-мусульман.
"Озвучил"  их   мой   друг,  парапсихолог,  маг  и  народный   артист  Натан
Поляковский.  На  его  внушение  наслаиваются  многократно усиленные  "волны
ужаса"  - неслышимый для человеческого уха инфразвук нарастающей мощности. В
совокупности создается психически непреодолимое  воздействие на определенный
склад  ума.  Мы  тайно  испытали  это  оружие, направив излучение на  здание
военного  представительтсва  при  консульстве  Ливии  в  Москве.  Результаты
превзошли все ожидания: персонал  консульства в тот же день в панике покинул
Союз  без  объяснения   причин,  в  то   время   как   советская  охрана  не
почувтствовала ничего, кроме  непонятного беспокойства. Меня, в числе прочих
волновиков, привлекали консультантом для хоть какого-то научного обоснования
феномена.  Но  у  нас  была  готова  версия.  Мы  сослались  на   преступные
эксперименты  северокорейцев,  якобы  выкравших  наш  рыбный  продуктор  для
поворота к себе китайских и южнокорейских косяков рыб."
     "Ты все время говоришь "мы", Дани... В России много евреев, не забывших
Израиль  в условиях  жизни  без антисемитизма?"  "До удивления много,  Томи.
Иммигранты-израильтяне  только и живут  все эти годы  надеждой вернуться.  А
среди русских евреев  всегда было подспудная,  врожденная тяга к Сиону. КГБ,
конечно, тщательно  следит  за  этими настроениями. Но уже  три  их стукача,
приставленных лично  ко мне, работают на нас. Но вот об этой "капсуле" знают
только  трое:  я, Кати  и Поляковский.  На пленке записано  все,  что  надо.
Дальнейшее зависит  от вас." "Арабов ждет  неприятный сюрприз, Дани..." "Мне
очень  жаль, что приходится воевать с ними. Восемнадцать  лет назад я был за
то,  чтобы жить  с арабами в одном доме. Не  наша  вина, что  они  предпочли
насильственный трансфер евреев. Мера за меру!..."
     "Мера за  меру! - тихо  и грозно повторили  все  в  комнате. - Мера  за
меру!" "Но я рад, что мы сделаем все без крови и жертв, - подчеркнул Дани. -
Что  нам  не  придется  быть  вторыми  сербами.   Что  нам  удастся  воевать
по-еврейски. Мой отец всегда повторял - умному нет нужды быть жестоким. "
     5.
     "Ты с ума сошел, Фарук, -  бушевал президент  Палестинской Федерации. -
Опознать самого Дани Коэна и впустить его в страну. Надо было его немедленно
депортировать!  Советы  вовсе  не  поощряют своих  ассимилянтов на посещение
Палестины."  "Дело  в  том,  что он Герой Союза. И с ним очень самоуверенная
девица,  которая не зря у себя на уме.  Вдруг его русская  жена  -  какая-то
бонза в их партии или правительстве. Так или иначе, они багополучно покинули
Палестину,  все  время  были  под  моим  личным  контролем. Единственное  их
нарушение  -  записка,  которую  взяла  у  нищего дочь  Коэна  и  вложила  в
"заборчик".  Старому  яхуду за эту провокацию  я  приказал отрубить  голову,
только и всего. Коэны и не узнали, как  ему "помогла" записка, где он просит
своего Бога вернуть Израиль евреям. А депортировать таких сановных гостей...
Мы всему учились у евреев,  когда создавали  свое государство. А умнейшие из
них учили,  что Палестина - маленький  зверек  в  мировых  джунглях.  Не нам
становиться на тропе тигра, где ему предстоит встреча с буйволом."
     "Вечно ты со своими аллегориями. А если он что-то привез для подполья?"
"Что он мог  провезти? Мы трижды  явно и  тайно обыскали  его багаж. Ничего,
кроме  их  святых  книг. Надо  же,  такой "шаломахшавник"  стал  чуть  ли не
ортодоксом!" "А личный досмотр?" "Его мы обыскали на въезде и выезде. Ничего
подозрительного. А девушку он обыскать  не позволил, но тайное просвечивание
показало,  что  у нее... между...  персями была обычная  для верующих евреев
капсула с дорожной молитвой  на шейной золотой цепочке." "А на обратном пути
что  у нее там было?" "Ничего..." "А куда девалась капсула?" "Ну... подарила
кому-то, я думаю." "Надеюсь. Не нравится мне этот визит. Не похоже на левого
интеллектуала - тащиться к "заборчику" да еще с явно русской девушкой. О чем
бы это она там молилась? О дождях в Рязанской области?"
     6.
     "Ты  что-нибудь  понимаешь,  Фарук?  -  голос  опытного   неустрашимого
ветерана Зияда непривычно дрожал. - Я никогда не испытывал такого страха..."
"Странно,  - ответил генерал,  - я только  что  проснулся с тем же ощущением
необъяснимой тревоги. Может быть нам грозит  катастрофическое землетрясение?
Но... почему тогда не лают собаки? Надо  бы нам, на  всякий случай, все-таки
вывести своих из-под крыши и  сообщить в... Секунду...  Что тебе,  Идрис?  -
обернулся он на скрип двери из комнаты сына  и похолодел: зубы и глаза юноши
светились в темноте фосфорическим ярким светом. - Это... это  ты,  Идрис?.."
"Папа!! - закричал сын,  закрывая глаза руками, - это не ты!..  Что это! Кто
это?!"  За окном нарастал  шум. Люди  метались  по улице,  натыкаясь друг на
друга  и  в  ужасе  отшатываясь.  Внешне в  городе ничего не изменилось.  Не
дрожала земля под ногами, не сыпалась штукатурка, действительно даже не выли
собаки. Более того, обитатели католического монастыря напротив окон Фарука с
удивлением, но без тени страха смотрели на панику на улице.
     "БЕЖАТЬ," -  почему-то  мелькнуло  в  мозгу  у  генерала.  Стараясь  не
смотреть на бьющегося  в  истерике  сына на полу  его  гостиной, он, стиснув
зубы, чтобы унять дрожь, собрал документы и деньги, протянул руку к любимому
пистолету, но тут же отдернул ее словно пораженный током. Не  поверив своему
ощущению, он попытался взять автомат, но повторилось то же.
     ОНИ  НАС  ОБЕЗОРУЖИЛИ,  -  понял  он.  Вот  оно,  восстание  еврейского
подполья, но это  совсем не то, к чему мы так тщательно подготовились... Так
я и  знал! Ягудим  всегда имеют кое-что про  запас. Надо  сейчас  только  не
поддаваться им,  надо просто  взять  себя в руки...  Но  новая волна  страха
лишила его воли. Последним ее проявлением была попытка связать шпагатом себя
с женой и сыном, чтобы не потеряться в обезумевшей, мечущейся толпе. Так они
добрались до машины. "Мазда"  завелась, хотя он  был готов к тому, что и она
будет бить током. Но  уже  образовалась на  дороге такая пробка, что  прошло
более  часа, прежде, чем они  достигли Иордана. Здесь  семью Фарида настигла
очередная  волна ужаса.  Да и  мост  был блокирован  сцепившимися  машинами,
которые танкисты  пытались сбросить в воду. Пришлось выйти  наружу.  Генерал
больше не чувствовал  себя  бойцом,  каким  был  с  четырнадцати  лет. Волны
страха,   сопровождаемые   знакомыми   текстами   гнали   его,  всего   лишь
мусульманского главу семейства, прочь от Палестины, прочь, прочь!!
     Толпы стремились на восток, север,  юг, к окутанному прибоем побережью,
заполняя все дороги. Дальше, дальше, туда, где этот мучительный ужас слабее,
слабее, слабее... "Надо было выхватить у нее эту капсулу, - мучительно думал
Фарук - Не зря ее не было на ней на обратном пути... Надо же, в таком нежном
месте  провезти  такое  оружие!..  Ведь  бесчисленные шпионы,  внедренные  в
еврейское  подполье, ничего подобного не сообщали до визита Дани Коэна с его
красоткой! С такой бомбой, и где! Если мы вернемся, - начал, в свою очередь,
думать Фарук  уже  в безопасном и  тихом  Аммане, -  то  для  меня не  будет
существовать такого понятия как деликатность!.."
     7.
     "Я  ничего  не   собираюсь  НИКОМУ   объяснять...  -  глухо  сказал  на
пресс-конференции бывший президент Палестины. - Сегодня всем ясно, что евреи
применили  против нас этническое психотронное оружие, которое действовало на
мусульман, как голос свыше. Нам было словно приказано добровольно и навсегда
покинуть  Святую землю,  вернуть  ее  евреям!  Такова  была воля  яхудим, но
прозвучала она как воля небес, господа журналисты..."
     "Каких, к  дьяволу,  небес,  - взорвался яростью огромный  корресподент
CNN. - Да вас всех провели, как простачков! Этот русский Герой Союза Дмитрий
Козлов не  зря столько лет  поворачивал  от нас косяки рыб в  океане к своим
берегам.  Это то же самое излучение. Я провел журналистское расследование  и
склонен согласиться с вами, господин президент, что мы имеем дело с первым в
истории  войн массовым применением  психотронного этнического  оружия.  Этот
день  войдет  в историю  почище  Хиросимы.  И Советы  после этого  выпускают
Козлова в новообразованный Израиль!  Но мы  не допустим,  чтобы новое оружие
попало  в  руки  кучки  авантюристов  из  еврейского подполья,  хоть  они  и
провозгласили себя генералами, а свою страну Эрец-Израэлем. Хватит с нас тех
проблем,  что нам  создавал доандроповский  Израиль! Я подниму  общественное
мнение  в Старом и Новом  свете. Евреи не пройдут!  Я умею это делать,  я не
раз... Как это?.. Ма-ма!!."
     "По техническим причинам пресс-конференция бывшего президента..." Экран
погас. Началась новая эра.  Над планетой нависла новая  опасность.  Мало  ей
было вечного атомного противостояния великих держав!..
     "Отныне  Советское правительство  считает евреями  всех наших  граждан,
которые заявляет о своей  принадлежности к этому племени. Но мы ставим нашим
эмигрантам   непременным  условием  немедленно  отказаться   от   советского
гражданства.  Таким образом, мы не несем далее никакой ответственности за их
поведение за  границей. Это вовсе  не означает,  что  мы  поощряем эмиграцию
наших  евреев  в  Израиль,  которая,  мы  уверены  не  будет массовой. Но  и
препятствовать   волеизлиянию  наших  бывших  граждан  мы  не  собираемся...
Обвинение  же  нас  в  инспирировании  и  поощрении  еврейской  национальной
революции в  Палестине, по меньшей  мере, нелепо. Не мы ли  сделали  все для
того, чтобы вообще  навсегда искоренить в  наших гражданах бывшей  еврейской
национальности само  понятие "еврейство"? Не  мы ли приняли и ассимилировали
полмиллиона  бывших  израильтян?  Да,  большинство из  них сегодня  просятся
обратно в  возрождаемый Израиль. Ну и что? Сотни тысяч американских и прочих
евреев, как иммигрантов,  так и никогда не живших в Израиле, сегодня  едут в
Палестину.  И  им  нет никаких препонов. Их  даже не лишают  гражданства  за
пробуждение  национального  духа.  А  нас  обвиняют  в  поощрении  еврейской
эмиграции из Советского Союза, как некогда, в брежневские времена,  обвиняли
в   противоположных  действиях..."   "Это  был  комментарий   международного
обозревателя Василия Никитича Справного в связи с нотой правительтсва США "О
грубом нарушении  статуса кво  в разделе сфер влияния на  Ближнем  Востоке".
Продолжаем  последние известия. Президент Еврейской республики  Эрец-Израэль
Томас  Вайнштейн  заявил   сегодня,  что  обещанная   его  стране  поддержка
Советского Союза  является повторением исторических  отношений  между нашими
странами  в 1948 году. Он выразил надежду, что  эмиграционная политика нашей
страны не претерпит изменений на этот раз, как это было  тогда, при Сталине.
Верный  своему  интернациональному  долгу,  Советский  Союз  сегодня, как  и
тогда..."
     ЗАКЛЮЧЕНИЕ.
     ВСЕ СНАЧАЛА
     "Мы рады  приветствовать  новых граждан нашей  страны в восстановленном
аэропорту имени Бен-Гуриона. В здании аэропорта  вас  ждет угощение  и самый
теплый прием! Добро пожаловать в Эрец-Израэль."  "Все начнется снова, словно
молодость  сама, - произнесла Света, прижимаясь к Дани. - Главное, чтобы все
это не окончилось снова тем же страшным образом. Ведь люди никогда не учатся
на  своих  ошибках..."  "Дани,   представь  меня  свой  жене,  -  элегантный
израильский генерал,  отдав  честь, приложился к руке Оры  Коэн. - Я  слышал
вашу фразу,  простите.  Мы сделаем  все... Мы сделаем больше, чем все...  Но
Четвертый Храм будет спасен!" "А мне вы уже и ручку не хотите поцеловать?" -
Катя весело  протягивала ладонь  растерянному Томи. Ее  молодой муж смущенно
улыбался,  держа  Катю  под руку.  "Я  журналист,  - сказал он. -  Советский
журналист-международник, аккредитованный в Израиле. Я  рад и  горд, что наша
страна первой в  мире признала Эрец-Израэль,  миролюбивое  и демократическое
государство  на Святой земле Палестины." "Признать-то признали, -  помрачнел
Томи,  -  а  сами признают  снова  и  права  палестинцев..."  "...только  на
Восточный  берег,  -  парировал  журналист  и  муж своей  жены. -  Мы  -  за
справедливый раздел..."
     "Начинается, - уныло подумал  стоявший сзади с чемоданом Поляковский. -
И как  быстро начинается-то...  Хорошо,  что я  пока приехал сюда только  на
гастроли."

     SHLOMO WULF = Dr. Solomon Zelmanov
     02.08.99 972-4-8527361

Last-modified: Sun, 11 Nov 2001 14:37:43 GMT

Оцените этот текст: