Валентин Пикуль. Исторические миниатюры --------------------------------------------------------------- Изд.: Исторические миниатюры: В 2-х т. Т.1.-- М.: Мол.гвардия, 1991. OCR: Сергей Кривощапов (г.Самара, 2000 г.), E-mail: goodwine@mail.ru --------------------------------------------------------------- Валентин Пикуль. "Бонавентуре" -- добрая удача Не спорю, что многие впечатления юности теперь померкли в моей памяти, но иногда, как в мелькающих кинокадрах, освещаются краткие мгновения: атаки подводных лодок, завывания вражеских пикировщиков, а вровень с нашими эсминцами Северного флота шли конвойные корветы британского флота; рядом с нашими вымпелами развевались тогда и флаги королевского флота Великобритании. Только потом, уже на склоне лет, анализируя минувшее, я начал понимать, что мы шли путем, который в давние времена проложил Ричард Ченслер... С чего же начать? Пожалуй, с Шекспира! Шекспироведы давно обратили внимание на одну фразу из комедии "Двенадцатая ночь" -- фразу, которую с упреком произносит слуга Оливии сэру Эгчику: "Во мнении графини вы поплыли на север, где и будете болтаться, как ледяная сосулька на бороде голландца..." Ясно, что этим голландцем мог быть только Виллиам Баренц, переживший трагическую зимовку на островах Новой Земли. Но Шекспир наверняка знал об том, что в XVI веке Англия верила в существование загадочной Полярной империи; король Эдуард VI даже составлял послания к властелину сказочной страны, которой никогда не существовало... Будем считать, что предисловие закончено. Впрочем, мы начинаем рассказ как раз с того времени, когда до рождения Шекспира оставался всего десяток лет. x x x -- Да, -- рассуждал Кабот, -- стоит только пробиться через льды, и мы сразу попадем в царство вечной весны, которое освещено незакатным солнцем, люди там не знают, что они ходят по земле, наполненной золотом и драгоценными камнями... Себастьян Кабот был уже стар. В жизни этого человека, картографа и мореплавателя, было все -- и даже тюремные цепи, в которые его, как и Христофора Колумба, заковывали испанские короли. Кабот много плавал -- там, где европейцы еще не плавали. Навестив холодные воды Ньюфаундленда, кишащие жирной треской, он дал беднякам Европы вкусную, дешевую рыбу, а сам ошибочно решил, что открыл... Китай! Впрочем, и Колумб, открывший Америку, твердо верил, что попал в... Индию! Познание мира давалось человечеству с трудом. Ныне платье Кабота украшал пышный мех, на груди его висела тяжелая золотая цепь. Пылкий уроженец Италии, он служил королям Англии, которая еще не стала могучей морской державой, а лондонские купцы алчно завидовали испанцам, этим вездесущим идальго, отличным морякам и кровожадным конкистадорам. Кабот преподавал космографию юному Эдуарду VI, он стучал драгоценным перстнем по мифическим картам, где все было еще неясно, туманно, таинственно. -- Вашему величеству, -- утверждал он, -- следует искать новые пути на Восток, куда еще не успели забраться пропахшие чесноком испанцы, пронырливые, будто корабельные крысы. Король соглашался, что треска вкуснее селедок: -- Но я не откажусь от золота, мехов и алмазов... Лондонские негоцианты образовали компанию, для которой купили три корабля. Наслушавшись пламенных речей Кабота, утверждавшего, что через льды Севера можно достичь Индии, купцы посетили королевские конюшни, где за лошадьми ухаживали два татарина. Их спрашивали: какие дороги ведут в Татарию и какие в "Катай" (Китай), где расположен легендарный город "Камбалук" (Пекин)? Но татары-конюхи успели в Лондоне спиться, в чем они весело и сознались: -- От пьянства мы позабыли все, что знали раньше... В начальники экспедиции был выбран Хуго Уиллоуби -- за его большой рост, а пилотом (штурманом) эскадры назначили Ричарда Ченслера -- за его большой ум. Себастьян Кабот лично составил инструкцию, в которой просил моряков не обижать жителей, какие встретятся в странах неизвестных, не издеваться над чуждыми обычаями и нравами, а привлекать "дикарей" ласковым обращением. По тем временам, когда язычники убивали всех подряд, уничтожая древние цивилизации, инструкция Кабота казалась шедевром гуманности. Не были забыты и экипажи кораблей: "Не должны быть терпимы сквернословие, непристойные рассказы, равно как игра в кости, карты и иные дьявольские игры... Библию и толкования ее следует читать с благочестивым христианским смирением", -- наставлял моряков Кабот. В мае 1553 года Лондон прощался с кораблями сэра Уиллоуби, матросы были обряжены в голубые костюмы, береговые трактиры на Темзе чествовали всех дармовой выпивкой, народ кричал хвалу смельчакам, возле Гринвича корабли салютовали дворцу короля, придворные дамы махали им платками из окон. ...Прошел один год, и русские поморы, ловившие рыбу у берегов Мурмана, случайно зашли в устье речки Варзины: здесь они увидели два корабля, стоящих на якорях. Но никто не вылез из люков на палубы, из печей камбузов не курился дым, не пролаяли корабельные спаниели. Поморы спустились внутрь кораблей, где хранились товары. Среди свертков сукна и бочек с мылом лежали закостеневшие в стуже мертвецы, а в салоне сидел высокорослый Хуго Уиллоуби -- тоже мертвый; перед ним лежал раскрытый журнал, из которого стало ясно -- в январе 1554 года все они были еще живы и надеялись на лучшее... Их погубил не голод, ибо в трюмах оставалось много всякой еды; их истребили тоска, морозы, безлюдье, отчаянье... Поморы поступили очень благородно. -- Робяты! -- велел старик кормщик. -- Ни единого листочка не шевельни, никоего покойничка не колыхни. И на товары чужие не зарься: от краденого добра и добра не бывает... В объятиях стужи законсервировались лишь два корабля. Но средь них не было третьего --"Бонавентуре", на котором плыл умный и энергичный сэр Ричард Ченслер (пилот эскадры). "Бонавентуре" в переводе на русский означает "Добрая удача". x x x Сильный шторм возле Лафонтенов разлучил "Бонавентуре" с кораблями Уиллоуби; в норвежской крепости Вардегауз, что принадлежала короне датского короля, была заранее предусмотрена встреча кораблей после бури. Но Ченслер напрасно томился тут целую неделю, потом сказал штурману судна: -- Барроу! Я думаю, купцы Сити не затем же вкладывали деньги в наши товары, чтобы мы берегли свои паруса. -- Я такого же мнения о купцах, -- согласился Барроу. -- Вперед же, сэр, а рваные паруса -- признак смелости... Мясо давно загнило, насыщая трюмы зловонием, а течь в бортах корабля совпала с течью из бочек, из которых вытекали вино и пиво. Ветер трепал длиннющую бороду Ченслера, и он спрятал ее за воротник рубашки. Справа по борту открылся неширокий пролив, через который англичане вошли в Белое море (ничего не ведая о нем, ибо на картах Себастьяна Кабота здесь была показана пустота). Плыли дальше, пока матрос из мачтовой "бочки" не прогорланил: -- Люди! Я вижу людей, эти люди похожи на нас... "Двинская летопись" бесстрастно отметила для нашей истории: "Прииде корабль с моря на устье Двины реки и обославься: приехали на Холмогоры в малых судах от английского короля Эдварда посол Рыцарт, а с ним гости". Был август 1553 года. Архангельска еще не существовало, но близ Холмогор дымили деревни, на зеленых пожнях паслись тучные стада, голосили по утрам петухи, а кошки поморов признавали только одну рыбку -- перламутровую семгу. В сенях крестьянских изб стояли жбаны с квасами и сливочным маслом: завернутые в полотенца, под иконами свято береглись рукописные книги "древлего благочестия" (признак грамотности поморов). Для англичан все это казалось сказкой. -- Как велика ваша страна и где же ее пределы, каковы богатства и кто у вас королем? -- спрашивали они. Поморы отвечали, что страна их называется Русью, или Московией, у нее нет пределов, а правит ими царь Иван Васильевич. Ченслер, обращаясь с русскими, вел себя очень любезно, предлагая для торга товары: грубое сукно, башмаки из кожи, мыло и восковые свечи. Ассортимент невелик, и русские могли бы предложить ему своих товаров -- побольше и побогаче. Они обкормили экипаж "Бонавентуре" блинами, сметаной и пирогами с тресковой печенью, однако торговать опасались: -- Нам, батюшка, без указа Москвы того делать нельзя... Воевода уже послал гонца к царю. Ричард Ченслер убеждал воеводу, что король Эдуард VI направил его для искания дружбы с царем московским. Очевидно, он поступал вполне разумно, самозвано выдавая себя за посла Англии. -- Я должен видеть вашего короля Иоанна в Москве! -- твердил он воеводе. -- Не задерживайте меня, иначе сам поеду... Укрытый от мороза шубами, Ченслер покатил в Москву санным "поездом", все замечая на своем пути. Между Вологдой и Ярославлем его поразило множество селений, "которые так полны народа, что удивительно смотреть на них. Земля вся хорошо засевается хлебом, жители везут его в Москву в таком громадном количестве, что это кажется удивительным. Каждое утро можно встретить до 800 саней, едущих с хлебом, а некоторые с рыбой... Сама же Москва очень велика! Я считаю, что этот город в целом больше Лондона с его предместьями". Понимал ли Ченслер, что делает он, въезжая в Москву самозванцем? Вряд ли. Но так уж получилось, что, служа интересам Сити, он -- как бы невольно! -- обратил свою торговую экспедицию в политическую. Ченслер стал первым англичанином, увидевшим Москву, которую и описал с посвящением: "Моему единственному дяде. Господину Кристофору Фротсингейму отдайте это. Сэр, прочтите и будьте моим корректором, ибо велики дефекты". Корабли, найденные поморами, вскоре были отправлены обратно в Англию вместе с прахом погибших. Но они пропали безвестно, как пропадали и тысячи других... Таково было время! x x x Иван Грозный еще не был... грозным! Страна его, как верно заметил Ченслер, была исполнена довольства, города провинции процветали, народ еще не познал ужасов опричнины. После разрушения Казанского ханства следовало завершить поход на Астрахань, дабы все течение Волги обратить на пользу молодого, растущего государства: в уме Ивана IV уже зарождалась война с Ливонией -- ради открытия портов балтийских. Россия тогда задыхалась в торговой и политической изоляции; с юга старинные шляхи перекрыли кордонами крымские татары, а древние ганзейские пути Балтики стерегли ливонцы и шведы... Потому-то, узнав о прибытии к Холмогорам английского корабля, царь обрадовался: -- Товары аглицкие покупать, свои продавать... Посла же брата моего, короля Эдварда, встретить желательно! Ченслер застал Москву деревянной, всю в рощах и садах, осыпанных хрустким инеем. Из слюдяных окошек терема видел, как в прорубях полощут белье бабы, топятся по берегам дымные бани, возле лавок толчется гуляющий народ, каменная громада Кремля была преобильно насыщена кудрявыми луковицами храмов, висячими галереями, с богато изукрашенных крылечек пологие лестницы вели в палаты хором царских. Иван IV принял Ченслера на престоле, в одеждах, покрытых золотом, с короною на голове, с жезлом в правой руке. Он взял от "пилота" грамоту, в которой Эдуард VI просил покровительства для своих мореплавателей. -- Здоров ли брат мой, король Эдвард? -- был его вопрос (а "братьями" тогда величали друг друга все монархи мира). Ченслер отвечал, что в Гринвиче король не вышел из дворца проститься с моряками, ибо недужил, но, вернувшись в Лондон, они надеются застать его в добром здравии. -- Я стану писать ему, -- кивнул Иван Васильевич... После чего посла звали к застолью; "число обедавших, -- сообщал Ченслер, -- было около двухсот, и каждому подавали на золотой посуде". Даже кости, что оставались для собак, бояре кидали на золотые подносы, убранные драгоценными камнями. Иван IV сидел на престольном возвышении во главе стола, зорко всех озирал, каждого из двухсот гостей точно называл по имени. Ченслеру, как и другим, был подан ломоть ржаного хлеба, при этом ему было сказано: -- Иван Васильевич, царь Русский и великий князь Московский, жалует тебя хлебом из ручек своих... Кубки осушались единым махом, но, выпив, бояре тут же крестили свои грешные уста, заросшие широкими бородищами. А борода Ченслера была узкой и длинной, как у волшебного кудесника. Пир завершился ночью, и царь, по словам Ченслера, возлюбил его "за ум и длинную бороду". Ранней весной он сказал ему: -- Езжай до короля своего и скажи, что я рад дружбу с ним иметь. Пусть купцов шлет -- для торга, пусть рудознатцы едут -- железа искати, да живописцы разные... Всех приму! Ченслер отплыл на родину. Уже в виду берегов Англии на "Бонавентуре" напали фламандские пираты. С воплями они вцепились в корабль абордажными крючьями и вмиг разграбили все русские товары, расхитили подарки от русского царя -- спасибо, что хоть в живых оставили... На родине англичан ждали перемены: Эдуард VI умер, на престол взошла Мария Тюдор ("Кровавая") со своим мужем -- Филиппом II, королем испанским. В стране началась католическая реакция: протестантам рубили головы, людей нещадно сжигали на кострах. Россия, стиснутая между татарами и ливонцами, еще оставалась для Европы terra incognita (загадочной землей), и Филипп II не совсем-то верил рассказам Ченслера: -- Мы лучше знаем могучую Ливонию, но у нас темно в глазах от ужаса, когда мы слышим о варварской Московии. -- Так ли уж богата Русь? -- спрашивала королева. -- Стоит ли нам связывать себя с нею альянсом дружественным, если торговых иметь не будем?.. Ченслер поклонился, бородою коснувшись пола. -- О, превосходнейшая королева! -- отвечал он. -- Мнение Европы о Московии ошибочно, это удивительная страна, где люди рожают много детей, у них обильная конница и грозные пушки. Правда, там не знают того, что знаем мы, но зато мы не знаем того, что знают они, русские. Если бы Московия осознала свое могущество, никому бы в мире с нею не совладать. Коронованные изуверы рассудили здраво: Англия вела войны с Францией, а Россия ополчается на войну с Ливонией, -- в этом случае Англии полезно дружить с Россией, а торговые сделки купцов всегда скрепляли узы политические. Себастьян Кабот тоже понимал это, и поэтому почтенный старец не слишком-то огорчился от того, что вместо легендарного "Камбалука" (Пекина) Ченслера занесло в Москву: -- Если плыть по Волге, там за Астраханью, недалеко до Персии, страны чудес и шелка. Тогда от персидской Испагании до Лондона протянется великая "шелковая дорога". -- Осмелюсь вспомнить, -- льстиво улыбнулся Ченслер, -- что от Персии совсем недалеко и до Индии... Королевской хартией в феврале 1555 года Мария Тюдор образовала "МОСКОВСКУЮ КОМПАНИЮ", которую стал возглавлять Себастьян Кабот. Старику было уже больше восьмидесяти лет, но, когда Ричард Ченслер грузил корабли для нового рейса в Россию, Кабот крепко подвыпил в трактире с матросами. На зе леной лужайке он даже пустился в пляс, и золотая цепь венецианского патриция болталась на его шее, как маятник. ...Здесь я напомню, что русские уже тогда не страшились зимовать на Новой Земле и на далеком Шпицбергене, о чем Шекспир, наверное, не знал. Корабли поморов, внешне неказистые, были лучше британских, они легче взбегали на гребень волны; к удивлению англичан, они опережали в скорости их каравеллы и пинассы... Не тогда ли, я думаю, англичане и переняли многое для себя из опыта русского кораблестроения? x x x На этот раз Ченслер прибыл в Москву уже не самозванцем, а персоной официальной, его сопровождали агенты "Московской компании", вооруженные королевской хартией с правом торговать где им вздумается... Иван IV был рад снова увидеть Ченслера, а его свиту "торжественно провели по Москве в сопровождении дворян и привезли в замок (Кремль), наполненный народом... они (англичане) прошли разные комнаты, где были собраны напоказ престарелые лица важного вида, все в длинных одеждах разных цветов, в золоте, в парче и пурпуре. Это оказались не придворные, а почтенные москвитяне, местные жители и уважаемые купцы...". Англичан именовали так: "гости корабельские". Гость -- какое хорошее русское слово! После угощения светлым, хмельным медом царь взял Ричарда Ченслера за бороду и показал ее митрополиту всея Руси: -- Во борода-то какова! Видал ли еще где такую? -- Борода -- дар божий, -- смиренно отвечал владыка... Бороду Ченслера тогда же измерили: она была в 5 футов и 2 дюйма (если кому хочется, пусть сам переведет эти футы и дюймы в привычные сантиметры). Иван IV велел негоциантам вступить в торги с купцами русскими, а Ченслеру сказал: -- За морями бурными и студеными, за лесами дремучими и топями непролазными -- пусть всяк ведает! -- живет народ добрый и ласковый, едино лишь о союзах верных печется... С тобою вместе я теперь посла своего отправлю в королевство аглицкое, уж ты, Рыцарь Ченслер, в море-то его побереги. Посла звали Осип Григорьевич по прозванию Непея, он был вологжанин, а моря никогда не видывал. Посол плакал: -- Да не умею плавать-то я... боюсь! -- Все не умеют. Однако плавают, -- рассудил царь. Ричард Ченслер утешал посла московского: -- Смотрите на меня: дома я оставил молодую жену и двух малолетних сыновей. Я не хочу иметь свою жену вдовою, а детей сиротами... Со мною вам разве можно чего бояться? Буря уничтожила три его корабля, а возле берегов Шотландии на корабль Ченслера обрушился свирепый шквал. Это случилось 10 ноября 1556 года возле залива Петтислиго. "Бонавентуре" жестоко разбило на острых камнях. Ченслер, отличный пловец, нашел смерть в море. Осип Непея, совсем не умевший плавать, спасся... Местные жители сняли с камней полузахлебнувшегося посла. -- Теперь-то вы дома, -- утешали они "московита". -- Это вы дома, -- отвечал Непея, -- а мне-то до родимого дома вдругорядь плыть надо, и пощады от морей нету... С большим почетом он был принят в Вестминстерском дворце. Довольная льготами, что дали в России английским негоциантам, королева предоставила такие же льготы в Англии и для русских "гостей": в Лондоне им отвели обширные амбары, избавили от пошлин, обещали охрану от расхищения товаров. Осип Непея отплыл на родину в обществе английских мастеров, аптекарей, художников и рудознатцев, пожелавших жить в России и трудиться ради ее пользы и украшения. Скоро возникли консульские конторы в Холмогорах, в Вологде, в Ярославле и Новгороде, в Казани и Астрахани: торговые флотилии англичан приплывали в Россию по весне, а осенью уплывали обратно с товарами. По велению времени возник новый славный город -- Архангельск, без которого теперь мы уже не мыслим существования нашего обширного государства. Дорога Ричарда Ченслера открыта и поныне -- для всех, кто плывет к нашим берегам, чтобы торговать с нами, и я уверен, что мирный обмен товарами -- это ведь тоже Большая Политика, ибо товар, проданный и купленный, пусть незримо, зато основательно скрепляет дружеские связи народов... x x x Осталось сказать последнее. Целых полтора столетия зыбкая дорога между Лондоном и Архангельском была единственной коммуникацией, связывающей Россию с Европой. Так длилось до Петра I, открывшего "окно" в Европу со стороны хмурой Балтики. "Московская компания", основанная в 1555 году, просуществовала до 1917 года, когда наша страна вступила в новую эпоху... На путях Ричарда Ченслера, случайно открывшего Россию со стороны севера, до сих пор иногда возникают торжественные "минуты молчания". В такие минуты, насыщенные пением корабельных горнов, опускаются траурные венки на волны, под которыми навеки уснули на дне Полярного океана, как в общей братской могиле, наши и британские моряки. Можно не помнить о подвиге жизни Ричарда Ченслера, но стоило бы почаще вспоминать о боевом содружестве двух великих наций в общей борьбе против фашизма. Валентин Пикуль. "Малахолия" полковника Богданова Григорий Дмитриевич Щербачев (1823 -- 1900) ныне мало кому известен. Он завершил свою карьеру генералом, будучи директором военной гимназии в Орле, а в пору офицерской младости служил в Петербурге по Артиллерийскому ведомству, которым управлял барон Н. И. Корф, о чем современному читателю помнить необязательно. Впрочем, ни этот Корф, ни даже сам Щербачев, люди здравые, никогда с ума не сходили, а вспомнил я о них лишь потому, что они хорошо знали моего героя, объявленного "лишенным рассудка"... Был конец лихого царствования Николая I, могущество великой империи россиян еще не подвергалось в Европе сомнению, хотя до пресловутой Крымской кампании оставались считанные годы. В один из летних дней барон Корф командировал Щербачева в Шлиссельбург -- по делам службы. -- Если управитесь с ревизией арсенала за один день, -- сказал барон, -- то вечерним пароходом можете отплыть по Неве обратно, дабы утречком быть в столице. -- Слушаюсь! -- повиновался Щербачев... Так и получилось. Он поспел к отплытию последнего парохода, купив билет 1-го класса, стоивший рубль с полтиной. Был теплый хороший вечер, колесные плицы усыпляюще шлепали по воде, из прибрежных деревень слышались песни крестьян, игравших свадьбы, в темных парковых кущах смутно белели особняки столичной знати, их классические колонны невольно тревожили память, напоминая невозвратное прошлое "золотого века" Екатерины Великой... Щербачев не покидал прогулочной палубы, наслаждаясь вечерней прохладой, когда к нему подсел полковник Корпуса путей сообщений (тогда, надо сказать, инженеры-путейцы имели воинские звания). Полковник в разговоре с Щербачевым назвался Богдановым, хотя эта фамилия мало что говорила Григорию Дмитриевичу. -- Вы, конечно, можете и не знать меня, ибо Богдановых на святой Руси -- словно карасей в пруду, -- сказал полковник. -- Но мое имя более известно за границей, ибо я имел честь составить научную брошюру об ускоренном шлюзовании каналов... Щербачев вежливо ответил, что ему приятно иметь такого попутчика, после чего Богданов повел себя несколько странно. Он извлек пассажирский билет до Питера и сказал: -- У вас, сударь, такой же в кармане мундира. Мой билет, как и ваш, обошелся мне в полтора рубля. -- Точно так, -- согласился Щербачев. -- Но я, господин полковник, все-таки не пойму, к чему вы это сказали? Богданов поводил билетом перед носом Щербачева с таким видом, словно искушал его в чем-то грешном. -- Вы еще молоды, -- значительно произнес он, -- и многого не понимаете. Каково ваше состояние? Вряд ли вы богаты. -- Да, небогат. -- А хотите стать владельцем трех тысяч десятин земли? Вопрос странный: 3000 десятин земли -- это ведь очень обширное поместье, сразу делающее человека богатым. -- Так вот, -- сказал Богданов, -- оплатите мне путешествие за пароход, и я обещаю, что именно за полтора рубля уступлю вам все свои земли, которыми обладаю как помещик... Щербачев отодвинулся подалее от странного господина, который за цену билета готов отдать столь обширное поместье, и, прибыв в столицу, он рассказал об этом своему начальнику. -- Богданов? -- переспросил Корф. -- Так вы, милейший, уже не первый, кому он предлагает свои три тысячи десятин. -- Он, что, разве сумасшедший? -- Да как сказать, -- призадумался барон. -- Точнее говоря, Богданова объявили сумасшедшим, хотя его помешательство было скорее протестом порядочного человека против той грязи и мрази, кои воцарили в управлении путей сообщения... Разве вы сами не знаете, каковы порядки в "богадельне" графа Клейнмихеля? Конечно, -- рассуждал Корф, -- сам Петр Андреевич взяток не берет.., зачем? Зачем ему пачкать свой генеральский мундир, если у него, как у Антония, имеется своя Клеопатра, которая никогда не боится испачкать своих перчаток... Сказав об этом, Корф вдруг начал хохотать. -- Что вас рассмешило? -- удивился Щербачев. -- Вы бы знали, где расположены эти богдановские тысячи десятин -- вы бы тоже хохотали до слез.., с ума можно сойти! x x x Дело прошлое. Когда после Крымской кампании император Александр II выбросил Клейнмихеля в отставку, он сказал ему в утешение, что делает это "в угоду общественного мнения", на что и получил ответ, достойный сохранения в анналах истории: -- Ваше величество, зачем вам иметь общественное мнение, ежели у вас имеется мнение собственное?.. Ей-ей, поверьте, мне совсем не хочется писать о графе Клейнмихеле, паче того о нем написано очень много, а квинтэссенция всего написанного выражена историком Михаилом Семеским "П. А. Клейнмихель -- это Аракчеев в более позднем и несколько исправленном издании..." По той причине, что нашим школьникам и студентам о Петре Андреевиче умалчивают, я вынужден напомнить об этом человеке. Выходец из аракчеевской казармы, Клейнмихель был любимцем императора Николая I, который произвел невежду в генералы от инфантерии, в 1839 году дал ему титул графа ("его сиятельство"), а с 1842 года Петр Андреевич стал, Главноупрааяяющим путей сообщения. Барон Н. И. Корф в разговоре с Щербачевым верно заметил, что сам Клейнмихель взяток не берет, они поступают в кубышку через его жену -- Клеопатру Петровну, даму чрезвычайно строгую, о таких, как она, в русском народе принято говорить, что "эта баба за копейку удавится...". Вот при таком начальнике путей сообщения и служил отечеству полковник Корпуса путей сообщения Богданов! В ту пору Россия уже прокладывала рельсы, дабы связать столицы империи (старую и новую), но Богданов служил на каналах, которые всегда играли важную роль в жизни русского народа. Главное, в чем нуждалась тогда столица, это хлеб и дрова. Представьте крестьянина, который решил подзаработать. Загодя сколотил он баржу, нагрузил ее дровами и по весне поплыл по каналам Мариинской системы; там тебе все 33 удовольствия -- и пороги, того и гляди, как бы на камни не напороться днищем, там и множество шлюзов, которых не миновать. Возле порогов дежурили местные лоцманы, а возле шлюзов взимали налог чиновники. Налог -- это бы еще ничего, но, помимо законных податей, идущих в казну государства, и лоцман у порогов и чинодралы, отворяющие шлюзы, любили получать "на лапу"... Графиня Клеопатра Клейнмихель не дремала! Взяточничество на каналах было почти узаконено: лоцмана часть своих доходов уступали чиновникам, чиновники, в свою очередь, нарочно мурыжили плывущих с грузом возле шлюзов, не пропуская их баржи в столицу, пока не отваливали им взятку, и так по всей Мариинской системе забегала крупная сумма, которая -- через доверенных графа -- обогащала Клеопатру, которой, как вы догадываетесь, "всегда не хватало"... Богданов служил начальником самой ответственной дистанции -- от истоков Невы до Новой Ладоги, и туг хлопот полон рот, ибо движение по каналу, проложенному еще графом Минихом во времена Анны Иоанновны, было самое оживленное -- особенно под осень, когда имперская столица поспешно заполняла свои хлебные амбары, а жители Петербурга запасались дровишками на зиму. Вступая в должность, Богданов, конечно, еще не думал, что именно с этой дистанции, самой ближайшей к столице, Клеопатра Петровна и получала самые большие поборы. Полковник же Богданов был отчасти педант. -- Служить, господа, надобно честно! -- сразу заявил он, беря в руки бразды правления, и вряд ли такое заявление пришлось по вкусу его канальным чиновникам... После знакомства с новым начальником чиновники расходились из канцелярии, ведя безмятежные разговоры: -- Это мы и без него знаем, что служить надобно честно. Только сказал бы он об этом не нам, а самой Клеопатре... -- А что, господа? Неужто ему меньше всех надобно? -- Небось, семья-то у него имеется? -- Говорят, жена и три дочери. -- Так чего нам унывать? Пообживется на нашей дистанции и сам разумеет, какова цена честности возле шлюзов... Но полковник Богданов произносил слова не для колебания воздуха -- он так оказался крут, преследуя взяткобравцев, что они взвыли, ибо жить на одно лишь жалованье не привыкли. "Такая честность, -- писал современник, -- как несогласная с порядками, царившими в Министерстве Путей Сообщения, не могла, конечно, не возбудить к нему ненависти не только его подчиненных, но и лиц, окружавших графа Клейнмихеля. Начались жалобы, наговоры, доносы..." -- Служить, господа, надобно только честно, -- упрямо твердил Богданов, -- а нечестивцам лучше и не служить... Вестимо, что, потеряв большую часть доходов с такой выгодной для нее дистанции, какой была Новоладожская, Клеопатра Петровна не раз учила мужа, "как надо жить": -- Ты разве не видишь, что у тебя в Управлении творится? Конечно, полковник Богданов все доходы гребет под себя лопатой, а ты, как дурачок, и уши развесил... Да пошли на его канал ревизию, дабы уличить. Дабы наказать. Дабы в отставку его. И чтобы другим стало неповадно от нас доходы утаивать... Клейнмихель и сам желал бы избавиться от Богданова, ибо отдельные люди в его заскорузлом понимании были вроде идиотов, не умеющих жить. Он уже не раз, повинуясь желаниям супруги, слал на канал ревизии, своих соглядатаев, на канале в поте лица работали всякие комиссии и подкомиссии, дабы выяснить, куда подевались аж все "три рубля и шашнадцать с половиной копеек". Клейнмихель, угождая своей драгоценной супруге, усердно копал под Богданова яму, но... -- Но что я могу с ним поделать, ежели он чист, аки голубь небесный? -- оправдывался граф перед графиней. -- Ни один из доносов не нашел подтверждения, Богданов такой мерзавец, что сам не берет и другим брать не позволяет... Как служить с такими людьми? Об этом ты, дорогая, подумала ли? Неверно было бы полагать, что Богданов стал неугоден только Клеопатре Петровне -- в Управлении путей сообщения многие наживались с доходов, которые в чиновной среде принято вежливо именовать "незаконными". Так что яма-то под Богдановым уже была вырыта, а охотников спихнуть Богданова в эту яму было тогда немало... Наконец, сослуживцев Богданова душевно язвило то, что его научная брошюра о работе шлюзов заинтересовала ученых гидротехников Европы, а сами они на то были неспособны, пригодные лишь для составления "докладных", кои заслуженным успехом в науке никогда не пользовались. Клейнмихель, удрученный, известил свою Клеопатру: -- Государь, прослышав о брошюре Богданова, указал мне не затемнять таланты, а Богданова отличить особ о... Тут как раз подоспел "табельный" день, когда все чиновники великой империи чаяли вознаграждения или повышения в чинах, -- Клейнмихель, подписывая наградные списки, заволновался. -- Выпал удобный случай! Богданов думал, что останется неуязвим, но от меня не так-то легко ему отвертеться. У него, говорят, три дочери... Вот и стану я Богданова особо отличать, чтобы дочери его сразу сделались богатыми невестами, и пусть им от женихов не будет отбою... Вскоре стало ясно, что полковник Богданов за рвение, проявленное в службе, награждается тремя тысячами земельных десятин "в его полное и потомственное владение". Но земли эти отводились Богданову не где-нибудь на воронежских или черниговских черноземах, где только плюнь -- и огурец вырастет, а на самом краю Архангельской губернии, которая необъятным мастодонтом распростерлась от Печенги до острова Вайгач по меридиану и от Новой Земли до Шенкурска по широте. Впрочем, Богданов сначала не усмотрел никакого подвоха и даже порадовался вместе с женою: -- Земли-то еще нетронутые, великие богатства в недрах ее, чего доброго -- и богатыми станем... Сам Богданов, связанный службою, на север не торопился, а послал своего доверенного человека ехать в Архангельск, где в губернской канцелярии надо выправить документы на владение, а заодно чтобы тот своими глазами убедился -- каковы те дарственные земли? Доверенный очень долго не возвращался. Наконец возвратился -- ни живой, ни мертвый. -- Прямо Патагония какая-то! -- рассказывал он. -- Ехал я, ехал, сначала в телеге, потом в санках по кочкам на олене и, наконец, везли меня на собаках -- и завезли ажно в такие края, где ночи не бывает, а всегда светит солнышко и не греет. Сначала-то лес да топи, а потом и кустика, чтобы нужду справить, не видать стало... Места гибельные! Одни болота да мох -- и никаких прибылей не предвидется, окромя клюквы, которая горазд уродилась. Одно слово -- тундра. Судя по рассказу доверенного, он побывал где-то за славным городом Мезенью, и туг Богданов понял, что Клейнмихель попросту отомстил ему, сделав его -- прямо для анекдотов -- помещиком Канинской тундры. Нет, не наградили его за службу, а лишь наказали таким награждением, и жене он сказал: -- Видишь, как надо мною издеваются! Не удалось Клейнмихелю сломить меня, так он сделал меня посмешищем Петербурга, ибо всякий босяк знает, что тундровых помещиков не бывает. -- Так откажись от дарственных земель, -- сказала жена. -- Зачем? Три тысячи десятин чего-нибудь стоят... Далее началось "сумасшествие" полковника Богданова! x x x Облачившись в парадный мундир, при орденах и оружии, полковник Богданов появился на главной гауптвахте Петербурга, от имени императора он потребовал у начальника караула: -- Снять двух часовых при оружии, поручив их моему начальствованию для исполнения высочайшей воли... Быстро! В таких случаях не рассуждают и лишних вопросов не задают, а потому начальник караула отрядил для Богданова двух солдат вместе с ефрейтором. Богданов привел их к дому, который занимал граф Клейнмихель с домочадцами и челядью, поставил солдат возле подъезда, а ефрейтору наказал строжайше: -- Именем императора дармоеды в сем доме объявлены преступниками и, кто бы ни высунулся из дома, всех загоняй обратно, на улицу не выпускай, при этом не страшись применять оружие, как это и водится с опасными арестантами. -- Слушаюсь! -- отчеканил ефрейтор. -- У меня и мухи из дому не вылетит, всяку тварь расшибем... Богданов перехватил извозчика на улице и в коляске катил по Фонтанке к зданию Министерства внутренних дел, которое в ту пору возглавлял граф Лев Перовский, славный нумизмат и археолог, сибарит и коллекционер. Он с утра пораньше наслаждался лицезрением через линзу древней тетрадрахмы времен Антиоха II, когда секретарь доложил, что приема настоятельно домогается некий полковник Богданов. -- А что у него там загорелось? -- недовольно спросил министр. -- Не знаю. Но говорит, что дело у него государственной важности, отлагательства никак не терпящее. -- О, господи! -- сокрушенно вздохнул Перовский, с большим трудом отрывая взор от греческой монеты. -- Даже поработать как следует на свежую голову не дают.., так и лезут, так и лезут, словно клопы из перины. Черт с ним -- проси! Представ перед министром, Богданов сказал: -- Вся мать-Россия и великий русский народ с неослабным восхищением наблюдают за теми титаническими усилиями, кои вы, ваше сиятельство, прилагаете к наведению порядка на просторах империи, энергично преследуя воров, взяточников, прохиндеев и мошенников -- какого бы ранга они ни были. -- Не спорю, -- скромно отозвался граф Перовский. -- Сочувствуя вашим благим устремлениям, -- напористо продолжал Богданов, -- я пришел к вам, дабы указать вашему сиятельству на самого зловредного вора и взяточника в нашей богоспасаемой империи, к задержанию коего мною приняты должные меры. -- Кто он? -- спросил министр дел внутренних. -- Клейнмихель! -- одним дыханием произнес Богданов. При этом он имел неосторожность указать на свой пистолет, прибавив, что вор попался и от расправы не уйдет: -- Не спорю, я готов его продырявить. -- Покажите-ка мне ваш пистолет. -- Пожалуйста, -- согласился Богданов. Перовский ногою нажал под столом педаль вызова секретаря, а сам, отбросив пистолет, указал на стенд охотничьего снаряжения, который украшал его министерский кабинет. -- То, что граф Клейнмихель вор и взяточник, -- деловито сказал министр, -- об этом даже дворники столицы извещены в полной мере. Я от души одобряю ваше решение, как решение честного человека, но... Для наказания вора и взяточника советую снять со стены одну из нагаек, которой мы его совместно и наказуем... Кажется, Богданов понял, что попал в ловушку, и потому, сорвав со стены нагайку, он стал хлестать ею не Клейнмихеля, а самого министра внутренних дел графа Перовского, но тут вбежал секретарь, а за ним вломились в кабинет часовые. Граф Лев Перовский даже не обиделся. -- Вам чай или кофе? -- любезно спросил он Богданова. -- Небольшая передышка в событиях нам не повредит. -- Чай, -- яростно огрызнулся Богданов... Оставив Богданова пить чай под арестом, Лев Андреевич Перовский покатил в Зимний дворец -- прямо к императору. Николай I пребывал в немыслимом раздражении. -- Что за бардак? -- четко выразился он, точно определяя положение дел в своем всемогущем государстве. -- Вчера я назначил графу Клейнмихелю время дли доклада, -- и вот уже полчаса протираю штаны в кабинете, а он.., где он? -- Уже арестован, -- доложил Перовский. -- Как? -- Так. -- Кем? -- Не мною. -- Что за ахинея? -- Именно, что самая натуральная ахинея. Ваш министр путей сообщения арестован полковником Богдановым, который, будучи щепетильным человеком, не делился доходами со своих шлюзов с ея сиятельством Ктеопатрой Петровной Клейнмихель. -- Ничего не понимаю, -- отозвался Николай I, действительно не разбираясь в неудобном сочетании Клеопатры с ускоренным растворением шлюзов. Лев Алексеевич заторопился. -- Стоит ли волноваться? -- сказал он. -- Мною уже посланы люди, дабы снять караул от подъезда дома Клейнмихеля, а вот что делать с Богдановым.., простите, не знаю. -- Так он же сумасшедший! -- воскликнул император, находя самый верный фарватер в сложной дельте своих умозаключений. -- Не всякий же, кто имеет эполеты полковника, способен сажать под арест министров, облаченных моим высочайшим доверием... -- Что нам делать с графом Клейнмихелем? -- Выпустить. -- А что делать с Богдановым? -- Посадить... Но сажать Богданова в тюрьму было как-то не совсем удобно, ибо мотивы, которыми он руководствовался при аресте графа Клейнмихеля, были весьма благородны, и личной корысти Богданов никакой не имел. В таких случаях, чтобы власть не мучилась, тюрьму заменяют домом для умалишенных, и полковник Богданов на два года был помещен в ту самую больницу, где ни один больной никогда не сознается вам в том, что он болен... Много позже некто А. И. Шадрин, смотритель сумасшедшего заведения, рассказывал Василию Верещагину (художнику): -- Состоял это я по умалишенной части, обслуживая палату для малахоликов. Энти самые малахолики ("Меланхолики", -- поправил его Верещагин) не то чтобы совсем тронулись, а так.., малость заколдобились. Но люди все образованные. Коли уж они свою грамотность слишком учнут показывать -- моя задача была обливать их холодной водой. Там же и полковник Богданов срок отбывал. А потому как он спятил не сам по себе, а по высочайшему соизволению, так его в одиночке содержали, чтобы он никому своего ума не показывал. -- А водой его обливали? -- спросил Верещагин. -- Не! Его к столбу привязывали и простынкою мокрой обворачивали. А на иных-то я ведер по десять выбухивал, так что от них пар шел, бытто от банной каменки... Полковник же Богданов был мужчина серьезный. Кады не придешь, он все книжку читает. Человек добрый. Коли его не трогаешь, так он даже не кусался, как другие. А когда времена-то изменились, его в генерал-майоры произвели