Как раз на пашне старого Кастро Буттониса, который чуть не упал с плугом в трещину. И что бы вы думали? Наш Буттонис упал прямо в объятия прекрасной Венеры... Моряки заказали еще вина, попросили поджарить рыбы. -- Ну-ка, хозяин, расскажите об этом подробнее... Кастро Бутгонис глядел из-под руки, как к его пашне издалека шагают два офицера, ветер с моря треплет и комкает их нежные шарфы. Но это были не турки, которых так боялся греческий крестьянин, и он успокоился. -- Мы пришли посмотреть, -- сказал лейтенант Матерер, -- где тут треснула у тебя земля зимою? -- О господа французы, -- разволновался крестьянин, -- это такое несчастье для моей скромной пашни, эта трещина на ней. И все виноват мой племянник. Он еще молод, силы в нем много, и так сдуру налег на соху... -- Нам некогда, старик, -- пресек его Дюмон-Дарвиль. Бутгонис подвел их к впадине, открывающей доступ в подземный склеп, и офицеры ловко спрыгнули вниз, как в трюм корабля. А там, под землей, стоял беломраморный цоколь, на котором возвышались вдоль бедер трепетные складки одежд. Но только до пояса -- бюста не было. -- А где же главное? -- крикнул из-под земли Матерер. -- Пойдемте со мной, добрые французы, -- предложил старик. Буттонис провел их в свою хижину. Нет, он никого не хочет обманывать. Ему с сыном и племянником удалось перетащить к себе только верхнюю часть статуи. Знали бы господа офицеры, как это было тяжело. -- Мы несли ее через пашню бережно. И часто отдыхали... Средь нищенского убожества, обнаженная до пояса, стояла чудная женщина с лицом дивным, и офицеры быстро переглянулись -- взглядами, в которых читались миллионы франков. Но крестьянин умел читать только свою пашню, а в людские глаза смотрел открыто и чисто. -- Продам.., купите, -- предложил он наивно. Матерер, стараясь не выдать волнения, отсыпал из кошелька в сморщенную ладонь землепашца: -- На обратном пути в Марсель мы заберем богиню у тебя. Буттонис перебрал на своей ладони монеты: -- Но священник говорит, что Венера за морями стоит дороже всего нашего Милоса с его виноградниками. -- Это лишь задаток! -- не вытерпел Дюмон-Дарвиль. -- Мы обещаем вернуться и привезем денег сколько ни спросишь... С вечера задул сильный ветер, но Матерер не брал паруса в спасительные рифы. Срезая фальшбортом клочья пены, "Лашеврет" влетел в гавань Константинополя, и два офицера появились на пороге посольства. Маркиз де Ривьер, страстный поклонник всего античного, едва успел дослушать их о небывалой находке -- сразу дернул сонетку звонка, вызывая секретаря. -- Марсюллес, -- возвестил он ему торжественно, -- через полчаса вы будете уже в море. Вот письмо к капитану посольской "Эстафеты", который да будет повиноваться вам до тех пор, пока Венера с острова Милое не явится пред нами. В деньгах и пулях советую не скупиться... Ветра вам и удачи! "Лашеврет" под командой Матерера больше никогда не вернулся в родной Марсель, пропав безвестно. А военная шхуна французского посольства "Эстафета" на всех парусах рванулась в сторону Милоса. Среди ночи остров замерцал точкой далекого огня. Никто из команды не спал. Марсюллес уже зарядил пистолет пулей, а кошелек -- хорошей дозой чистого золота. Античный мир, прекрасно-строгий, вызывая восторги людей, понемногу открывал свои тайны, и на шхуне все -- от юнги до дипломата -- понимали, что эта ночь окупится потом благодарностью потомства. Марсюллес, волнуясь, хлебнул коньяку из фляжки капитана. -- Пойдем напрямик, -- сказал он, -- чтобы не тащиться пешком от деревни до гавани... Видите, светит в хижине огонь? -- Ясно вижу! -- ответил капитан, уже не глядя на картушку компаса; берег, блестя под луной острыми камнями, резко выступал в белой окантовке прибоя... -- Я вижу людей! -- заголосил вдруг вахтенный с бака. -- Они что-то тащат.., белое-белое. И -- корабль! Как Божий день, я вижу прямо по носу турецкий корабль.., с пушками! Французы опоздали. В бухте уже стояла громадная военная фелюга. А по берегу, осиянные лунным светом, под тяжестью мрамора брели турецкие солдаты. И между ними, повисшая на веревках, качалась Венера Милосская. -- Франция не простит нам, -- задохнулся в гневе Марсюллес. -- Но что же делать? -- обомлел капитан. -- Десанту по вельботам! -- сказал секретарь посольства. -- Боевые патроны -- в ружья, на весла -- по два человека... Дорогой капитан, на всякий случай -- прощайте! Матросы гребли с такой яростью, что в дугу сгибались ясеневые весла. Турки подняли гвалт. Венеру они сбросили с веревок. И, чтобы опередить французов, покатили ее вниз по откосу, безжалостно уродуя тело богини. -- Бочка вина! -- крикнул матросам Марсюллес. -- Только гребите, гребите, гребите.., именем Франции! Он выстрелил в темноту. Затрещали в ответ пистоли. Склонив штыки, десант французов бросился вперед, но отступил перед свирепым блеском обнаженных ятаганов. Венера прыгала по рытвинам -- прямо в низину гавани. -- Что вы стоите? -- закричал Марсюллес. -- Две бочки вина. Честь и слава Франции -- вперед! Матросы в кровавой схватке обрели для Франции верхнюю часть Венеры -- самую вожделенную для глаз. Богиня лежала на спине, и белые холмы ее груди безмятежно отражали сияние недоступных звезд. А вокруг нее гремели выстрелы... -- Три бочки вина! -- призывал Марсюллес на подвиг. Но турки уже вкатили цоколь на свой баркас и, открыв прицельный огонь, быстро отгребали в сторону фелюги. А французы остались стоять на черных прибрежных камнях, среди которых блестели осколки паросского мрамора. -- Собрать все осколки, -- распорядился Марсюллес. -- Каждую пылинку благородства... Вечность мира -- в этих обломках! Бюст богини погрузили на корабль, и "Эстафета" стала нагонять турецкий парусник. Из-за борта высунулась пушка. -- Верните нам ее голову, -- озлобленно кричали турки. -- Лучше отдайте нам ее зад, -- отвечали французы. Канонир прижал фитиль к запалу, и первое ядро с тихим шелестом нагнало турецкую фелюгу. Марсюллес схватился за виски: -- Вы с ума сошли! Если мы сейчас их потопим, мир уже никогда не увидит красоты в целости... О боже, нас проклянут в веках и будут правы... Турки с воинственными песнями натягивали драные паруса. Марсюллес сбежал по трапу в кают-компанию, где на диване покоилась богиня. -- Руки? -- закричал в отчаянии. -- Кто видел ее руки? Нет, никто из десанта не заметил на берегу рук Венеры... Начались дипломатические осложнения (из-за рук). -- Но турки, -- сказал маркиз де Ривьер, раздосадованный, -- также отрицают наличие рук... Куда же делись руки? Султан турецкий никогда не противился влиянию французского золота, а потому нижняя часть богини была им предоставлена в распоряжение Франции. Из двух половин, разрозненных враждой и завистью, Милосская Венера предстала в целости (но без рук). Мраморная красавица вскоре отплыла в Париж -- маркиз де Ривьер приносил ее в дар королю Людовику XVIII, который был напуган и растерялся от такого подарка. -- Спрячьте, спрячьте Венеру поскорее! -- сказал король. -- Ах, этот негодный маркиз . Пора бы уж ему знать, что королям не дарят ворованные вещи! Людовик тщательно скрывал от мира похищение статуи с Милоса, но тайна проникла в печать, и королю ничего не оставалось делать, как выставить Венеру в Лувре -- для всеобщего обозрения. Так-то вот в 1821 году Венера Милосская явилась перед взорами людей -- во всей своей красоте. Археологи и ценители изящного сразу же стали ломать себе головы в мучительных загадках. Кто автор? Какая же эпоха? Вы только посмотрите на этот сильный нос, на трактовку уголков губ; какой крохотный и милый подбородок. А -- шея, шея, шея... Пракситель? Фидий? Скопас? Ведь это же -- доподлинно образец эллинистической красоты! Но сразу же встал неразрешимый вопрос: -- Что держала в руке Венера? И этот спор затянулся на половину столетия. -- Венера держала в руках щит, поставленный прямо перед собой, -- говорили одни историки. -- Глупости! -- возражали им. -- Одною рукой она стыдливо прикрывала свое лоно, а вторая рука несла воинственное копье. -- Вы ничего не поняли, профан, -- раздался третий голос, не менее авторитетный. -- Венера держала перед собой большое зеркало, в которое и разглядывала свою красоту. -- Ах, как вы не правы, дорогой маэстро! Венера с Милоса уже вышла из той эпохи, когда атрибутику ее составлял круглый предмет. Нет, она делает отталкивающий жест стыдливости! -- Мой амфитрион, вы сами не понимаете разгадку рук. Скорее, что сам создатель, в порыве недовольства, пожелал уничтожить свое создание. Он отбил ей руки, а потом.., пожалел. Да, в самом деле, что же, наконец, держала в руке Венера, найденная на острове Милое греческим крестьянином по имени Кастро Буттонис?.. Лувр манил людей. Все восхищались. Но подвергнуть богиню реставрации нечего было и думать, ибо не выяснен главный вопрос: руки! А безрукая Венера стояла под взглядами тысяч людей, вся в обворожительной красоте, и никто не мог разгадать ее тайны... x x x Миновало полвека. Жюль Ферри, французский консул в Греции, приплыл в 1872 году на остров Милое. Так же тянуло с берега ароматом роз и корицы, так же плеснул ему трактирщик густого и черного вина. -- До деревни здесь далеко ли? -- спросил Ферри, вращая стакан в липких пальцах. -- Да нет, сударь. Сразу за горой, вы там сами увидите... Ферри постучался в ветхую лачугу, которая совсем развалилась за эти прошедшие 52 года. Дверь тихо скрипнула. Перед консулом стоял сын Кастро Буттониса, а на лавке лежал племянник -- дряхлый, как и его брат. Нищета сразила Ферри запахом луковой похлебки и подгорелых в золе лепешек. Нет, здесь ничто не изменилось... -- А вы хорошо помните Венеру? -- спросил Ферри у крестьян. Четыре землистые руки протянулись к нему: -- Сударь, мы тогда были еще очень молоды, и мы бережно несли ее от самой пашни... О, сейчас нам и себя не пронести так осторожно! Ферри прицелился взглядом на пустой очаг бедняков. -- Ну, ладно. А кто из вас может вспомнить: что держала в руке Венера? -- Мы оба хорошо помним, -- закивали в ответ крестьяне. -- Так что же.., что? -- В руке у нашей красавицы было яблочко. Ферри был поражен простотой разгадки. Даже не поверил: -- Неужели яблоко? -- Да, сударь, именно яблочко. -- А что держала ее вторая рука? Или вы забыли? Старики переглянулись. -- Сударь, -- ответил один из Буттонисов, -- мы не можем ручаться за других Венер, но наша, с острова Милое, была целомудренной женщиной. И будьте покойны: ее вторая ручка тоже не болталась без дела. Жюль Ферри, вполне довольный, приподнял цилиндр: -- Желаю здоровья... Он вышел из хижины. Вобрал в себя глоток свежего воздуха. Подъем в гору казался легок, как в детстве. Итак, кажется, все ясно... -- Хороший господин! -- раздался за его спиной дребезжащий голос: это Буттонис-сын, опираясь на палку, ковылял за ним следом. -- Остановитесь, пожалуйста... Ферри подождал, когда он приблизится. -- Не обессудьте на просьбе, -- сказал старик, потупив глаза в землю. -- Но священник говорит, что наша Венера стала очень богатой дамой. И живет теперь во дворце короля, какой нам и не снился. Это мы открыли ее красоту, ковыряясь в грязной земле, и с тех пор мы бедны, как и тогда.., еще в юности. А ведь вот этими-то руками... Ферри поспешно сунул старику монету. -- Хватит? -- спросил насмешливо. И, более не оглядываясь, дипломат торопливо зашагал в сторону близкого моря. Как и полвека назад, звонко кричал петух за горою... С тех пор прошло немало лет. И до сего времени копают археологи землю острова Милое -- в чаянии найти, средь прочих сокровищ, и утерянные руки Венеры. ...Не так давно в нашей печати промелькнуло сообщение, что один бразильский миллионер за 35 000 долларов приобрел руки Венеры Милосской -- Только руки! При продаже с него взяли расписку, что три года он должен молчать о своей покупке. И три года счастливый обладатель рук Венеры хранил клятву. Когда же тайна рук обнаружилась, ученые-археологи заявили, что эти руки -- чьи угодно, только не Венеры Милосской. Проще говоря, миллионера надули... А мир уже настолько свыкся с безрукой Венерой с Милоса, что я иногда думаю: а может, и не надо ей рук? x x x Наверное, не все читатели останутся мною довольны, ибо я не рассказал о Венере Таврической, которая с давних пор служит украшением нашего Эрмитажа. Но повторять рассказ о ее почти криминальном появлении на берегах Невы у меня нет желания, так как об этом уже не раз писалось. Да, писали много. Вернее, даже не писали, а переписывали то, что было известно ранее, и все историки, словно сговорившись, дружно повторяли одну и ту же версию, вводя читателей в заблуждение. Долгое время считалось, что Петр I попросту обменял статую Венеры на мощи св. Бригитты, которые он якобы заполучил как трофей при взятии Ревеля. Между тем, как недавно выяснилось, Петр I никак не мог совершить столь выгодного обмена по той причине, что мощи св. Бригитты покоились в шведской Упсале, а Венера Таврическая досталась России потому, что Ватикан желал сделать приятное российскому императору, в величии которого Европа уже не сомневалась. Несведущий читатель невольно задумается: если Венеру Милосскую нашли на острове Милое, то Венеру Таврическую, надо полагать, отыскали в Тавриде, иначе говоря -- в Крыму? Увы, она была обнаружена в окрестностях Рима, где пролежала в земле тысячи лет. "Венус Пречистую" везли в особой коляске на пружинах, которые избавили ее хрупкое тело от рискованных толчков на ухабах, и лишь весной 1721 года она явилась в Петербурге, где ее с нетерпением ожидал император. Она была первой античной статуей, которую могли видеть русские, и я бы покривил душой, если бы сказал, что ее встретили с небывалым восторгом... Напротив! Был такой хороший художник Василий Кучумов, который на картине "Венус Пречистая" запечатлел момент явления статуи перед царем и его придворными. Сам-то Петр I смотрит на нее в упор, очень решительно, но Екатерина затаила усмешку, многие отвернулись, а дамы прикрылись веерами, стыдясь глядеть на языческое откровение. Вот купаться в Москве-реке при всем честном народе в чем мама родила -- это им не было стыдно, но видеть наготу женщины, воплощенную в мраморе, им, видите ли, стало зазорно! Понимая, что не все одобрят появление Венеры на дорожках Летнего сада столицы, император указал поместить ее в особом павильоне, а для охраны поставил часовых с ружьями. -- Чего разинулся? -- покрикивали они прохожим. -- Ступай дале, не твово ума дело.., царское! Часовые понадобились не зря. Люди старого закала нещадно бранили царя-антихриста, который, мол, тратит деньги на "голых девок, идолиц поганых"; проходя мимо павильона, староверы отплевывались, крестясь, а иные даже швыряли в Венеру огрызки яблок и всякую нечисть, видя в языческой статуе нечто сатанинское, почти дьявольское наваждение -- к соблазнам... Шло время, Петра I не стало, отплясала свое веселая Елисавет, о Венере вспомнила Екатерина II, которая и подарила се князю Потемкину для убранства его Таврического дворца (почему и сама Венера стала именоваться Таврической). Но после смерти Потемкина и Екатерины император Павел I подверг Таврический дворец нещадному погрому, желая обратить его в конюшни гвардии, и наша несчастная Венера долгое время находилась в забвении на складах гоф-интендантской (придворной) конторы, всеми забытая, окруженная вещами, далекими от искусства. О ней вспомнили лишь в 1827 году и отдали на реставрацию знаменитому скульптору Демут-Малиновскому. А в середине прошлого столетия Венеру торжественно внесли в здание Эрмитажа, где она красуется и поныне, сохранив свое прежнее название -- Таврическая... Свой короткий рассказ о двух прекрасных "сестрах", Милосской и Таврической, я закончу отчасти неожиданно для читателя. В пору душевного смятения и трагического надлома в жизни писатель Глеб Успенский, будучи в Париже, навестил Лувр и.., надолго замер перед Венерой Милосской. Встреча с нею стала для него целительной. "Это действительно такое лекарство, особенно ее лицо, ото всего гадкого, что есть на душе, -- что я даже не знаю, какое есть еще другое?" -- спрашивал он сам себя. И произошло чудо: разом отпали душевные сомнения, жизнь заново осиялась волшебным светом, после чего Глеб Успенский выпрямился от былых невзгод, уверенный в себе и своих силах -- как еще никогда не бывал он уверен ранее. Чудо, спросите вы меня? Да, чудо, отвечу я вам. Потому-то он свою встречу с Венерой и запечатлел в очерке, который так и назвал: "ВЫПРЯМИЛ А". ...Не будем же меркантильны, блуждая по залам музеев, стараясь по-обывательски угадать, сколько копеек или сколько миллионов рублей стоит тот или иной обломок человеческой древности. Подлинное искусство оценивается не деньгами и тем более не стоимостью входного билета в музей. Поверьте, оно способно изменить и улучшить наш бестолковый мир, в котором мы, грешные, еще живы; именно шедевры искусства способны "выпрямить" и всех нас, населяющих этот мир, чтобы мы стали чище, возвышеннее и благороднее... Всего доброго, мой милейший читатель. До встречи в Эрмитаже, а может, и даже в Лувре. Уверен, что многим из нас необходимо "выпрямиться". Валентин Пикуль. Дама из "готского альманаха" В 1929 году "Готский Альманах", старинный и авторитетный справочник всей европейской знати, упомянул, что еще жива княгиня Екатерина Радзивилл, урожденная графиня Ржевуская, родная племянница Эвелины (Евы) Ганской, жены знаменитого Бальзака. Удостоенная такой чести, названная аристократка не приняла русскую революцию, но политическое убежище искала все-таки на родине -- в Ленинграде, где и проживала на Лиговке. Сообщая об этом факте, Андре Моруа в своей книге о Бальзаке утверждал конкретно: "В жизни Екатерины Радзивилл все сплошная выдумка и ложь..." Я смотрю на фотографию женщины, скромно одетой и причесанной, невольно думая о том, что пути житейские, как и пути господни, неисповедимы. Здесь неизбежно последует перерыв, чтобы задуматься над главным -- с чего начинать? x x x Начать можно и с анекдота, но вполне пристойного, исторического... Пост российского посланника в Париже занимал одноглазый князь Николай Орлов, однажды к нему в кабинет вошел секретарь посольства, сильно взволнованный: -- Швейцар не пропускает странного человека, называющего себя вашим дедушкой, чего быть не может. Наверное, сумасшедший! Прикажете звать полицию или санитаров из бедлама? -- В нашей жизни, -- отвечал Орлов, -- все может быть. Догадываюсь, что меня пожелал видеть супруг моей бабушки. А моей матери он доводится отчимом... Лучше я сам спущусь вниз, дабы распахнуть перед ним свои внучатные объятия! Речь шла о графе Адаме Адамовиче Ржевуском, сестрою которого была Эвелина Ганская-Бальзак. Воспитанник галицийских иезуитов, граф Адам еще в пору офицерской младости женился на старухе-вдове Жеребцовой, обладавшей солидным капиталом (дочь от ее первого брака, с Жеребцовым, и была матерью князей Орловых). Сам Ржевуский, далекий от своей польской родни, постоянно проживал в Петербурге, состоя в свите царя. Судя по всему, он обладал твердым характером. В один из дней, когда граф поступил вопреки воле императора, Николай I подвел его к окну, из которого виднелись тюремные равелины Петропавловской крепости. -- Ржевуский, ты видишь? -- зловеще спросил он. -- Вижу, ваше величество. -- А что это такое? -- грозно вопросил император. -- Это.., гробница царей дома Романовых! Сватаясь к Эвелине Ганской, Бальзак не был принят Адамом Ржевуским в его доме, а когда писатель жил в имении Верховня на Украине, граф осыпал сестру грубыми попреками за этот "неравный" брак с "мещанином". Но Эвелина, ставшая женой умирающего писателя, знала, что имя Бальзака будет ей хорошим дополнением к титулу -- залогом успеха в парижском обществе: все в мире забудут ее первого мужа Вацлава Ганского, зато будут помнить бессмертного Бальзака... Эвелина не видела агонии Бальзака: ее сердце в это время уже принадлежало модному портретисту Жигу. Растрепанная и полураздетая, она вышла из спальни лишь затем, чтобы убедиться в своем вдовстве. Сколько Бальзак описал в своих романах семейных трагедий, но такой, как его смерть, он придумать не мог. Бальзак очень любил мечтать о миллионах, которые он заработает при жизни, предваряя Эвелину: "К несчастью, творчество мое составит состояние, когда мне уже не нужно будет никакого состояния". Так и случилось. Весь архив писателя достался его вдове, сделавшись главным источником ее обогащения. Началась эксплуатация "Человеческой комедии"; дьявольским трудом, который и свел Бальзака в могилу, писатель невольно обогатил других, не достойных такого обширного наследства... Между тем граф Адам Ржевуский овдовел и женился вторично. На этот раз он взял в жены молоденькую Анечку Дашкову, дочь министра юстиции. Но в марте 1858 года она умерла, оставив мужу дочь Катеньку, которая и станет главной героиней нашего рассказа. Девочке запомнилась смерть в Рязани ее бабушки, урожденной Пашковой, восстание поляков, которое подавлял ее отец, сам польский шляхтич, и путешествие в Париж, где она видела своих теток -- Эвелину Бальзак в ее доме на улице Фонтеню и Каролину Делакруа, жену известного писателя, державшую в Париже светский салон. О вдове Бальзака племянница позже вспоминала: "Она научила меня той силе сопротивления, которой я обладаю. Она внушала мне, что обстоятельства могут согнуть человека, но человек, верный своим принципам, обязан выпрямиться..." Кате исполнилось 14 лет, когда отец сказал ей: -- Я приготовил тебе прекрасную партию! Если твои тетки стали женами беспутных парижских писак, Бальзака и Делакруа, то я нашел тебе жениха в Берлине. -- Кто он? -- спросила девочка. -- Князь Вилли Радзивилл из немецкой ветви этого рода, по чину майор славной германской армии. Его бабка была принцесса Луиза Прусская, племянница короля Фридриха Великого. Родственная династии Гогенцоллернов, ты будешь очень счастлива, дитя мое! -- заключил отец, непреклонный... Венчание и свадьба девочки с немецким майором состоялись в Верховно, давнем имении Ганских, откуда когда-то выехал Бальзак в Париж, чтобы умереть, не испытав семейного счастья. Странно, но это так: молодая ни слова не знала по-немецки, муж разговаривал с ней на французском языке. Радзивиллы имели в Берлине старинный дворец, который позже канцлер Бисмарк купил у них для себя и своего министерства. Но в ту пору, когда в нем появилась юная княгиня, в доме было уже тесновато, фрау майорша, приученная к петербургской роскоши, была недовольна, что ее загнали под самую крышу, в мансарду. В своих мемуарах, описывая подробности берлинской жизни, она почти забыла о своем муже, сообщая кратко: отъехал, вернулся, заболел, поправился. Первое рождество на чужбине было отмечено визитом германской императрицы, которая привезла Радзивиллам громадный мешок с подарками. "Этих подарков все очень боялись; трудно было вообразить что-либо уродливее вещей, какие дарила императрица. Я в первый раз удостоилась милости, получив от нее чудовищный градусник из зеленой бронзы, сделанный в форме берлинского памятника "Победы", который сам по себе уродлив..." Со временем княгиня Радзивилл прочно вошла в берлинский свет, где процветали дамские салоны с заезжими говорунами, где на концертах Вагнера, входившего в моду, дамы впадали в истерику, а на приемах в королевском дворце бравые прусские генералы, зажав треуголки между колен, алчно поглощали дармовую лососину под майонезом. Екатерина Адамовна скучала без мужа, выезжавшего на маневры армии, но еще больше скучала с мужем. Отдыхать от скуки она ездила в Россию, где у нее было небольшое именьице на Волге, и встречи с русской природой, русскими крестьянами и обычаями русской деревни тешили ее сердце, ибо она считала себя русской... Женщина была умна, сообразительна, с детства наслушалась в Петербурге политических разговоров, из своей берлинской мансарды она смело судила о европейской политике. Равнодушная к музыке Вагнера, княгиня любила посещать рейхстаг, выслушивая политические дебаты, Екатерина Адамовна была в восторге от речей Августа Бебеля. "Никогда еще старинное здание не оглашалось такими возгласами, как в этот момент, -- писала она. -- Всякий невольно был тронут воззванием старика к чувствам справедливости и человеколюбия..." Каждый год она с мужем навещала Петербург, чтобы повидать стареющего отца; своих детей на всю зиму оставляла в русской столице на попечение бабушки, сама выезжала в Ниццу. После скоропостижной смерти генерала Скобелева ей пришлось разговаривать с фельдмаршалом Мольтке, который сказал: -- Не скрою, смерть Скобелева вызвала во мне радость! "Я никогда не забуду, как смутился старый фельдмаршал, когда я ему сказала, что белый генерал был моим двоюродным братом" (их родство было через Пашковых). В 1882 году умерла в Париже ее тетка Эвелина Бальзак, а чета Радзивиллов приняла русское подданство; они покинули Берлин и поселились в Петербурге. Впрочем, английские журналисты, знавшие княгиню лучше других, писали, что она не просто покинула Берлин, а была вышвырнута оттуда по настоянию Бисмарка, ибо за кулисами германской политики пыталась проводить свою политику -- в личных целях! Кроме того, княгиня Радзивилл написала роман, "который наделал большого шума, представив подноготную германской политики", что вызвало приступ ярости железного канцлера. Так проходило время до 1899 года, когда княгиня Радзивилл вдруг исчезла из светской жизни. Она бросила мужа, оставив ему четверых своих детей. Начиналась самая безумная полоса ее жизни. Андре Моруа пишет, что княгиня "создала из своей собственной жизни роман, до странности похожий на бальзаковские романы". Наша героиня была как раз в бальзаковском возрасте. Это очень опасный возраст, когда женщина сама не знает, на что она способна... x x x Чего искала она, бежав от детей и мужа? Но княгиня вдруг оказалась в Англии, где следила за расписанием пассажирских пакетботов, отходящих в Кейптаун. На одном из них должен был отплыть Сесил Роде -- гений колониального грабежа, мечтающий о создании единой британской колонии от новостроек африканского Кейптауна до острова Кипра; в ту пору этого международного террориста именовали "африканским Наполеоном" или "первым гражданином Великобритании и всех тех стран, где говорят по-английски". Колониальное величие Англии было издревле созидаемо авантюристами, а политики Уайтхолла лишь придавали видимость законности всем узурпациям. Английская королева Виктория, тряся брылями дряблого подбородка, однажды спросила Родса: -- Сесил, что вы там делаете в Южной Африке? -- Увеличиваю владения вашего величества. -- Правда ли говорят, что вы ненавидите женщин? -- Всех на свете, кроме вашего величества... От имени Родса произошло название страны "Родезия". Своей столицей он сделал город Кимберли, где черные рабы добывали бриллианты для британской короны и слитки золота для банковских подвалов Натана Ротшильда. Но "алмазная лихорадка" в Африке не была воспета ни Брет Гартом, ни Джеком Лондоном, почему проспиртованный Клондайк или Дремучий Юкон стали известнее Кимберли и золотых россыпей Ранда с их преступной экзотикой. Здесь полновластно владычил Сесил Роде, и он вспоминается мне каждый раз даже сегодня, когда в телевизионных программах "Время" показывают кровавые кошмары дней и ночей бунтующей Южной Африки... Нестерпимый блеск африканской Голконды увлекал к шахтам Кимберли всех подонков мира, сюда сбегались все представители отбросов общества, алчущие наживы, и средь них оказалась наша прекрасная героиня, вписанная в "Готский Альманах" дотошными генеалогами... Трудность ее женской задачи осложнялась чересчур важным обстоятельством: Сесил Роде принадлежал к редкой породе мужчин -- он был яростным женоненавистником, о чем и сам не раз возвещал открыто: -- Нет такой обольстительной Саломеи, которая бы своим греховным танцем отвлекла меня от важных дел по созданию новой африканской Англии с телеграфом и железной дорогой -- от моих шахт Кимберли до гробниц фараонов в Каире. Я не могу уничтожить всех женщин в мире. Но я способен не замечать этих животных, только мешающих нам, мужчинам, делать свое дело... Екатерина Радзивилл понимала, что победа над таким чудовищем викторианской эпохи будет нелегка, и возлагала надежды только на скуку дальнего плавания от Лондона до Кейптауна. Окруженный сонмом прихлебателей и секретарей. Роде за столом кают-компании с ненавистью озирал женщину в беленькой кофточке с пышным коком волос над высоким лбом. Сначала он на все ее вопросы лишь огрызался, как бульдог, берегущий драгоценную кость, из которой еще не высосан весь мозг. -- Наверное, алмазы из ваших копей воруют, сэр? -- О, да! -- ворчал Роде, оскалясь. -- Но по дороге от шахты до бараков компаунда всех негров обыскивают. "Компаунд" -- так назывались опутанные проволокой негритянские гетто, ставшие прообразом будущих концлагерей. Екатерина Адамовна втягивала Сесила Родса в беседу, как тянут непокорного быка на бойню. Следовал ее деликатный вопрос: -- Разве нельзя добытый алмаз проглотить? -- Негры их и глотают, -- мрачно пояснил Роде. -- Но в конце рабочего дня мы даем им столько касторки, что все алмазы вылетают, как пробки из шампанского, после чего стражи порядка ковыряются в баках для нечистот, выискивая караты. -- Боже, как это грубо! -- ужаснулась княгиня. -- Да, -- согласился Роде, -- самые драгоценные бриллианты воняют дерьмом, и тут уж ничего не поделаешь... Радзивилл не плясала перед ним танец Саломеи, но Роде вскоре и сам ощутил угрозу своей мужской независимости. Своих попутчиков он предупредил: -- Это очень опасная женщина.., даже для меня! Потому прошу вас не оставлять меня наедине с нею. Мало ли что может случиться в потемках тесной каюты... Радзивилл, наверное, вспомнила свою тетку Бальзак, которая преподавала ей уроки принципов, ведущих только к победам. Она ловко и быстро перестроила свой фронт, обнажив перед Родсом более острое оружие, каким обладала, -- это была политика! Разгоралась англо-бурская война, весь мир был возмущен насилием Уайтхолла, и потому Роде схватил наживку вместе с крючком, как глупый карась. Княгиня привела его в восторг. Своим попутчикам он стал выражать совсем другое: -- Откуда берутся такие удивительные женщины? -- говорил он. -- Кажется, она в Берлине не теряла времени напрасно и достаточно поковырялась в протухших мозгах самого Бисмарка. Я в Лондоне даже у наших лоботрясов парламента не встречал столько понимания, какое нашел в этой стыдливой тихоне. Пакетбот еще не доплыл до Кейптауна, когда в свите Родса всезнающие секретари стали тишком поговаривать: -- Наш главный рудокоп, кажется, решил жениться. Как бы в наши "копи царя Соломона" не забралась эта пассажирка, у которой никто не догадался спросить паспорт... Княгиня -- еще в море -- верно определила, что Родсу осталось недолго жить, и, наверное, ее расчет был настолько же безошибочен, как за полвека до этого был точен расчет ее тетки, ведущей под венец умирающего Бальзака. Между тем находиться подле Родса было жутковато, а выслушивать его даже страшно: -- Расширение -- это все! Мир почти поделен, а то, что осталось, лишь жалкие объедки, которые скоро расхватают другие. Жаль, что я не могу добраться до звезд! Я бы аннексировал даже планеты, включив их в могучую систему Британской империи... Вы, очевидно, замужем? -- неожиданно спросил Роде. Но такой вопрос не застал княгиню врасплох. -- Нет, -- скромно солгала она, -- я разведена с мужем, не найдя в нем должного отклика на мои духовные запросы... Что ей теперь этот германский майор с закрученными до ушей усами? Теперь ей руку держал сам великий Роде, король золота и бриллиантов, премьер Капской колонии и будущий владыка всей Африки. Сразу из гавани он отвез женщину в свое имение Грут-Муур, где у него была гигантская, но безобразная вилла "варварской" архитектуры. Здесь княгиня повела себя как хозяйка. Пожалуй, она вела себя с Родсом даже не как женщина, желающая усмирить его в узах брака, а, скорее, как писатель, собирающий материал о главном герое будущего авантюрного романа. Впоследствии она писала, что Роде "не имел никакого понятия о разнице между добром и злом, подчиняясь непреодолимой жажде мести врагам и бесповоротному самолюбию.., он жаждал только одного -- власти, а стремился лишь к одному -- к силе! Роде никогда не сознавал, что совершил нечто дурное, постоянно восторгаясь всем тем, что он делал, что говорил или что он думал". Но в этой характеристике, чересчур правдивой и слишком жестокой, уцелело одно признание княгини, выгодное и опасное для нее: "Роде догадывался, что я держала в своих руках его политическую репутацию..." Правда, ее не раз коробило от цинизма, который Роде никогда не скрывал. Однажды, обедая в обширном кругу гостей, он заговорил о недавнем восстании племени матабиле. Забыв дату, он повернулся к лакею, который был сыном Лобенгулы, вождя этого племени: -- Напомни, в каком году я зарезал твоего отца?.. В другой раз он велел расстрелять невинного человека, после чего не устрашился принять у себя его вдову: -- Вы напрасно решили, что от жалости к вам я всю ночь страдал бессонницей. Вы верно думаете обо мне, что я палач... Радзивилл играла с огнем: если у Родса нет чувства жалости даже к народам, так что ему судьба женщины, осмелившейся держать его репутацию? Когда ласками, когда намеками она вынуждала сатрапа писать ей любовные записки, исподтишка наблюдая, как он расписывается в банковских чеках, -- и сама потихоньку училась копировать родсовский почерк. Кажется, в своих претензиях она потеряла меру, и тогда от Родса снова услышали: -- Ради бога, не оставляйте меня с нею наедине... Наверное, он просто испугался, что женщина знает о нем слишком много, а скоро узнает больше чем надо. Смерть уже поставила на лице Родса свою шаблонную печать, но болезнь не сделала его мягче. Презирая всех, он совсем не обижался, видя, что люди, окружавшие его, тоже выражают ему свое презрение. Екатерина Адамовна даже обрадовалась, когда Роде отлучился в Каир и Рим -- ради деловых визитов. О том, что случилось далее, она корректно умолчала в своих мемуарах. Но тайная разведка Сесила Родса уже не сводила с нее глаз, и вскоре его известили, что его "невеста", такая милая, такая обворожительная дама из "Готского Альманаха", подала в банк чек на 29 тысяч фунтов стерлингов, подписанный его рукою. -- Я никогда этого не делал! -- сразу заявил Роде, и он был прав, ибо чеков на ее имя никогда не подписывал. Роде велел судить княгиню за подлог и сам, бросив лечение в Европе, срочно вернулся в Кейптаун, чтобы присутствовать на процессе. "Его показания, -- отметил Андре Моруа, -- были убийственны для обвиняемой". По настоянию Сесила Родса, жалости никогда не ведавшего, аристократку упрятали в душную камеру вонючей тюрьмы с клопами. Там она и сидела долгих два года, дождавшись известия о смерти своего "жениха". В. А. Тимирязев (брат нашего знаменитого ученого) писал: "Таким образом княгиня Радзивилл заканчивает роковую историю ее отношений к Сесилу Родсу, накидывая на нее некую таинственную завесу. Что касается до истинной правды, то вряд ли придется ее дождаться..." Но мы этой правды все-таки дождались! x x x Посмертная слава бальзаковского гения росла во всем мире, и Радзивилл, выпущенная из кейптаунского клоповника, верно рассудила, что надежнее опираться на величие славы своего "дяди", нежели искать нежности в шайке империалистов... Тем временем муж потребовал развода с нею, опороченной связью с Родсом и подлогом с чеками. Дурная молва гнала княгиню прочь из Африки, но аристократия Европы тоже отвергала ее как мошенницу, способную залезть в чужой карман. Тогда княгиня обратила свои тоскующие взоры на Америку, и решение ее никак не назовешь легкомысленным. Американцы, эти наивные простаки, сами не имея своей аристократии, кроме денежной, охотно глазели на аристократов Европы, веря всему, что они скажут. Радзивилл решила использовать свое знатное происхождение, свое родство по мужу с Гогенцоллернами, а свои речи в Америке она заводила прямо с короля Фридриха Великого. -- Наконец, -- завершала она свои лекции, от которых шалели "демократы", -- я племянница великого романиста Бальзака. Она разила простаков наповал. Явление княгини в Штатах можно было сравнить только с ожиданием кометы Галлея, явление которой предвещало большую смуту. Конечно, она возбудила большой интерес среди заокеанских любителей "человеческой комедии", которые увидели в ней неиссякаемый источник свежей информации о самом Бальзаке и о соблазнившей гения Эвелине Ганской... Теперь "бальзаковский" роман писался без передышки! В 1904 году она сыскала в Лондоне издателя своих мемуаров, предупредив его, что это лишь первый том воспоминаний. -- Чем кончается? -- был задан ей вопрос. -- Смертью британской королевы Виктории. -- А почему не Сесила Родса? -- последовал вопрос. -- Родса я отодвинула во второй том. -- А я желаю, чтобы он поместился в первом... Мемуары были переведены на русский язык в самый разгар русско-японской войны. В этой войне отличился ее сын, князь Вацлав Радзивилл, офицер русской армии, ставший героем обороны Порт-Артура: отчаянный разведчик, он дважды, маскируясь под китайского хунхуза, переходил линию фронта с депешами. Но матери, кажется, было мало дела до своих детей, оставленных вместе с мужем. Через два года ее брак с Радзивиллом был расторгнут, а петербургская и берлинская родня краснела при упоминании ее имени. В канун мировой войны она стала женою мюнхенского инженера Карла Кольба. Под фамилией второго мужа она в 1913 году опубликовала в России воспоминания о своем отце, графе Адаме Ржевуском. А в 1915 году в парижском монастыре на улице Вожирар умерла падчерица Бальзака -- графиня Анна Мнишек: последняя свидетельница жизни Бальзака с Эвелиною Ганской отправилась в небытие, и отныне уже никто не мог помешать Радзивилл-Кольб отпраздновать свое право на близкое родство с женою великого писателя. Проще говоря, ей на старости лет хотелось устроить свое благополучие на костях тех сородичей, что навеки успокоились на парижском кладбище Пер-Лашез... Начиналась новая эпоха, которую она восприняла враждебно. Из Петербурга, ставшего Ленинградом, княгиня позже удалилась в Европу, чтобы стричь купоны со своего аристократизма, заверенного на страницах почтенного "Готского Альманаха". К тому времени в Европе уже вполне сложилось научное бальзаковедение, и потому Екатерине Адамовне было гораздо сложнее выступать в роли племянницы Бальзака. Она пошла иным путем, на котором легче всего обмануть почитателей бальзаковского гения. Так появились на свет в Париже сначала одиннадцать, а потом и семнадцать писем Эвелины Ганской к ее брату -- графу Адаму Ржевускому, которые якобы уцелели лишь в копиях. Вот образчик начального письма, открывавшего "невшательский"