е таково: ежели он оставил после себя описание старой Руси и ее порядков, значит, сам хорошо знал их.;. Однако какой дьявол затащил его в Швецию? Густав III вскоре сообщил, что помянутый им Котошихин осенью 1667 года был обезглавлен топором королевского палача, о чем в шведских архивах имеется соответствующая запись. -- Теперь я совсем ничего не понимаю! -- весело рассмеялась императрица. -- Если, боясь царского топора в России, бежал он в Швецию, так почему там под топор угодил? Может, поспрашивать на Москве старых бабок-ведуний -- не помнят ли кого из фамилии Котошихиных? Мне было бы интересно... Много позже русский академик Яков Карлович Грот, отличный историк-скандинавист, специально занимался перепиской короля Густава III с императрицей. Но он так и не выяснил, успела ли Екатерина получить копию записок Котошихина, тем более что вскоре (в 1788 году) Густав III всеми силами своего мощного флота обрушился на Россию в ее балтийских пределах, и два года подряд длилась ожесточенная война, истребившая остатки доверия русской "сестры" к ее шведскому "брату". Шло время. Густава III зарезали на маскараде, а затем Екатерина Великая "умерла, садясь на судно". Начиналась новая эпоха истории, через всю Европу прокатилась громкая череда наполеоновских войн -- России было не до Котошихина, его имя снова возникло лишь в 1840 году. Случилось это неожиданно. В ту пору был такой профессор Сергей Васильевич Соловьев (которого не следует путать с Сергеем Михайловичем, нашим знаменитым историком). С. В. Соловьев преподавал тогда русскую литературу в университете Гельсингфорса (Хельсинки). Человек любознательный, он во время каникул не раз навещал близкую Швецию, где обнаружил громадные архивы русских дел, вывезенных шведами из Новгорода еще в Смутное время. Поиски русских документов увлекли филолога. Наконец в королевском архиве Стокгольма он случайно нашел шведский перевод записок посольского дьяка Григория Карповича Котошихина... Наверное, Сергей Васильевич тоже недоумевал: -- Черт возьми, откуда взялся тут Котошихин? Дальнейшие поиски привели его в древнюю Упсалу, где он и отыскал подлинник записок, написанный по-русски -- это был тот самый подлинник, о котором король Густав III в свое время оповестил русскую императрицу. Соловьев тщательно -- слово в слово -- скопировал эти записки, которые впоследствии были изданы русской Археографической Комиссией как ценнейший исторический документ. Любители истории ликовали: -- Хотя об этом Соловьеве и говорят черт знает что, но все-таки.., молодец! Он сделал для нас важное открытие... Ведь четыре недели не вставал со стула, переписывая! Со временем стала проясняться и судьба самого Котошихина, но при этом открылась отвратная страница былого времени: автор записок о Московии оказался большим негодяем. -- Дамы и господа! -- говорил своим гостям Яков Грот. -- К великому сожалению, Котошихин заслужил в Швеции то, что заработал на русской службе: предатель был казнен! -- А можно ли верить мемуарам гнусного предателя? Яков Карлович Грот и сам разводил руками. -- К великому нашему счастью, -- сказал он, -- записки Котошихина отмечены большой точностью в описании событий, и в этом они не расходятся с самыми достоверными источниками. Теперь, читатель, нам предстоит окунуться с головою в ту эпоху, когда жил Котошихин, как в черный омут. x x x Время на Руси в ту давнюю пору было неспокойное... Редактор вправе вычеркнуть эту фразу, заявив автору: -- Валентин Саввич, а когда оно бывало спокойным?.. Итак, продолжаю я, время было паршивое -- так будет точнее и справедливее по отношению ко времени, когда на Руси правил второй царь из дома Романовых по имени Алексей Михайлович. Раньше историки о нем писали, что это был добродушный дядька, любивший пошутить с боярами, недаром его прозвали "тишайшим". Возьмет "тишайший" да и спихнет боярина с моста в речку, а сам сверху смотрит -- как, мол? Сразу потонет или еще барахтается, сучий сын? Играл царь-батюшка с лакеями в шашки, а своего кота столь любил и жаловал, что заезжему художнику-французу велел исполнить котовский портрет: -- Чтобы вышел как есть натурально! Пусть и в Европах людишки ведают, что я добр и на своего кота печенок гусиных никогда не жалел... Гляди сам, морда-то у него сколь разъехалась! Одни усы-то чего стоят... До чего же хорош, каналья! Теперь о царе Алексее рассказывают и другое: был он вероломен и подозрителен, бунты народные подавлял жестоко, всюду ему виделись заговоры, будто бабки дворовые хотели извести его наговорами, подкидывая к дверям комки шерсти или хлебный мякиш. Однажды заболевшему царю врач пустил кровь, и царь, восстав с ложа, указал врачу пустить кровь всем его боярам. Один только боярин Родион Стрешнев заартачился: -- На што мне эка морока? Я ить здоров, аки бык. Тут царь избил здорового -- до появления крови: -- Не желаешь ты моему величеству услужити... Время, повторяю, было паршивое. Хотя царь и считался "тишайшим", но тишину на Руси все время нарушали войны и народные возмущения. Именно при Алексее состоялось воссоединение Украины с Россией, русские и украинцы вели мучительные войны с соседями. Россия заявляла о себе миру не усами разжиревшего царского Кота Котофеича, а притязаниями на свое законное место в семье европейских народов... Во главе русской дипломатии трудился тогда худородный, зато на диво разумный боярин Ордин-Нащокин; он ведал Посольским приказом. Вряд ли он замечал подьячего Котошихина, пока тот сам не бухнулся ему в ноги. -- Чего тебе от меня? -- спросил Нащокин. Котошихин на судьбу шибко жалился, плакал тут перед ним, сказывая, что 13 рублей в год от казны получает, а на такие деньги ноги протянешь. Ордин-Нащокин отвечал: -- И всяка тварь мучается. Встань. Уж не пьян ли ты? -- Все пьют, и я не брезгаю, -- сознался Котошихин. -- Оставь! Так и быть, возьму под Нарву тебя -- со шведами замирение близится. За это прибавку получишь... Переговоры велись в Валиссари под Нарвой, и Котошихин алчно наблюдал за повадками шведских комиссаров: как ест Густав Бьельке, как пьет вино граф Бенгт Горн, а как красиво они отбрасывают с манжет брабантские кружева, дабы не запачкать их при писании протоколов... "Эх, мне бы таково выступать!" Успех переговоров со шведами царь приписывал лишь покровительству Тихвинской Богородицы, велел по всей Москве стрелять из пушек, а Гришка Котошихин получил прибавку к жалованью. Его престарелый отец даже расплакался. -- Служи, пес худой! -- благословил он сына. -- Старайся.., вишь, кака деньга-то подперла. Гляди, не проворонь... Но вскоре случилась беда. Сидя над перепиской казенной бумаги, Котошихин, с утра пораньше опохмелившись, пропустил слово "государь", отчего последовал грозный указ "тишайшего" царя: "Где было надобно написать нас, великого государя, и написали великого, а государя не написано", -- великий, а.., кто великий? Неясно. Котошихина выволокли на двор, растянули на мостовой, словно шкуру для просушки, и всыпали батогов для ясности. Ничего -- не обиделся, благо тогда всех драли, не велика радость, но и особой беды нету. В это время на престол Швеции вступил малолетний король Карл XI (отец Карла XII); Швеция уже изнемогала от бесконечных войн, и регенты, управлявшие страной от имени мальчика, пошли на мировую со своими недругами. Ордин-Нащокин велел Котошихину собираться в дальнюю дорогу -- ради переговоров: -- Для писания казна отпустила нам бумаги и целый кувшин с чернилами.., ты их береги! А сейчас едем в Дерпт... Для переговоров выбрали эстонскую деревню Кардиса, что лежала по дороге на Ревель. Шведских послов на месте не обнаружили. Только зимою раздался могучий рев сигнальной трубы -- это прибыл гонец, сообщивший, что граф Бенгт Горн уже в Ревеле и скоро приедет вести переговоры. Ордин-Нащокин указал Котошихину сопроводить трубача до Ревеля, чтобы поторопить шведского графа с прибытием. Подьячий охотно выехал навстречу шведам. Он умилился от беседы, которой его удостоил важный Бенгт Горн, а пуще всего радовался, что шведы поставили для него, жалкого подьячего, богатое угощение. -- Вот наши бы так! -- радовался Котошихин, пьянея от французских ликеров и коньяков, от которых даже рыгалось совсем не так, как от родимой московской сивухи... Вернулся он в Москву, и вскоре ему снова выпала большая удача: велели ехать в "Стекольну" (как называли тогда русские Стокгольм), чтобы доставить личное письмо царя Алексея к шведскому королю. Вестимо, от такой чести не отказываются. И уж совсем ошалел бедный подьячий от почестей, с какими встретили его шведы. Королевский переводчик по имени Даниил Анастазиус объявил московскому посланцу: -- Ведай же, что на прокорм особы твоей шведская казна полтыщи риксдалеров отсыпала. Да еще подарками наградят в путь обратный. Только будь к нам добрее... Вот тут корыстолюбец наш и попался на крючок, словно карась! Комиссаром шведского подворья на Москве был в ту пору Адольф Эберс, который без лишних церемоний велел Котошихину докладывать о всех тайных делах в Посольском приказе. -- А чтобы тебе скучно не было, -- заключил Эберс, -- я на твою душу сорок рублей кладу... Того ты стоишь! Выражаясь современным языком, Котошихин был "завербован иностранной разведкой", а на русском языке того времени подобных людей называли "предавчиками". К великой досаде Эберса, скоро он потерял своего информатора, купленного за сорок рублей со всеми потрохами, ибо весной 1664 года Котошихина послали под Смоленск, где велись мирные переговоры с поляками. Здесь изменник пробыл недолго и, захватив секретные дипломатические бумаги, переметнулся на сторону неприятеля. В прошении на имя польского короля Яна-Казимира "предавчик" обещал выдать все, что знал о замыслах московского правления. Ян-Казимир велел платить Котошихину по 100 рублей в год, указав ему состоять при литовском канцлере Христофоре Паце. Однако служение Пацам пришлось Котошихину не по нутру, из Литвы он бежал в Силезию. Наверное, до него уже дошло известие, что Москва ищет его, и Гришка Котошихин заметал свои следы. История, наука беспощадная, доискалась, что он вдруг появился в Пруссии, откуда перебрался в вольный город Любек. Здесь случайно встретил тайного агента Москвы; ничего не зная о предательстве Котошихина, тот передал ему сверхсекретное сообщение о военных замыслах Стокгольма: -- Будешь в Москве, так отдай эти бумаги в Посольский приказ, яко дело наиважнейшее, государственное... Котошихин сообразил, что с такими бумагами его ласково примут в Швеции, и он появился в городе Нарве, где владычил шведский губернатор Яков Таубе. Он сразу узнал Котошихина: -- Я помню вас, когда вы приезжали в Швецию... Свои бумаги оставьте у меня. О вашем прибытии я оповещу Стокгольм. -- Обносился я, -- стал жаловаться Котошихин, -- бос и наг, будто нищий. Уж вы не оставьте меня в своей милости... Таубе отсчитал для него пять риксдалеров, нарядил беглеца в новый кафтан. Котошихин просил спрятать его: -- Ежели русские сыщут меня, то отрубят мне голову. -- Здесь, -- отвечал Таубе, -- ваша голова уцелеет... Котошихин страшился не зря: в Нарву из Новгорода вдруг прискакал гонец -- князь Иван Репнин с грамотой от воеводы. -- Ведомо стало, -- заявил Репнин, -- что у вас в городе скрывается подьячий Гришка Котошихин, учинивший воровство государю нашему ради служения польской короне. По договору в Кардисе, шведы, како и русские, обязаны выдавать всех беглых и пленных, дабы меж нами докуки не возникало. Таубе не потерял хладнокровия: -- Да, Котошихин здесь. Сейчас я пошлю за ним... Но посланные вернулись ни с чем: Котошихин, по их словам, съехал с квартиры, и в Нарве его не сыскали. В это время он сидел в тайном убежище и строчил доносы на своего бывшего начальника -- Ордина-Нащокина, клевеща, будто тот затем и хлопочет о мире с поляками, чтобы затем учинить новую войну со шведами. В кармане новенького кафтана приятно позвякивали шведские риксдалеры, а большая бутыль с крепким ромом усиливала вдохновение "предавчика". Пуще всего он страшился, что Таубе выдаст его обратно на Русь для растерзания, но шведы укрыли его от мести. В особом докладе к новгородскому воеводе Таубе сообщил, что Котошихин.., бежал. -- Как только поймаем беглеца, так сразу же выдадим его России, дабы условия мира меж нами не пострадали... "Грегори Котосикни", как именовали его в шведских бумагах, укрылся под новым именем -- Иоганна-Александра Селецкого. Весною 1666 года его тайно переправили в Швецию, а осенью уже вышел королевский декрет: Котошихину назначалось жалованье в 300 риксдалеров серебром, "поелику он нужен нам ради своих сведений о Русском государстве". Со слезами благодарности "Котосикни" выслушал этот указ, клятвенно заверяя шведов, что будет служить их королю верой и правдой, а если изменит, то "будет достоин смертной казни безо всякой пощады..." Под этими словами он оставил свою личную подпись! -- Прошу службы короне шведской, -- просил Котошихин, -- а тако же квартиру с харчами, дабы мне жити и сыту бывати... Пусть читатель не думает, что Котошихин предал родину, расплатившись с нею за те батоги, что отсыпали по спине за пропущенное слово "государь". На святой Руси еще не так драли людей, но никто из них не предавал родины. Дело в другом -- в непомерном корыстолюбии Котошихина, который заранее обдумал свое предательство, ибо надеялся иметь за границей больше благ и почестей, нежели имел у себя дома. Чтобы Котошихин не скучал, шведы поместили его на жительство к переводчику Даниилу Анастазиусу, имевшему свой дом на южной окраине Стокгольма. Толмач любил выпить, а потому даже обрадовался нахлебнику, как своему сопитухе. В это время (после Кардисского мира) снова оживилась торговля России со шведами, в Стокгольме появилось немало русских купцов с товарами, и Анастазиус, помогавший купцам в заключении контрактов, имел от них немалую прибыль. Так что деньжата в его доме не переводились, по этой причине много пьянствовали оба -- и сам хозяин и его квартирант. В периоды трезвости Котошихин усердно отрабатывал королевское жалованье, составляя для шведов подробное описание Московского государства; он описывал структуру его правления, быт и нравы народа, "медный бунт" и восстание москвичей, чему сам был свидетелем. Котошихин хорошо владел бесхитростным языком своего времени, иногда обогащая его сочной речью русского простонародья. Но однажды за выпивкой Даниил Анастазиус стал очень жалеть Котошихина. -- Ты теперь бойся! -- сказал он ему. -- На Москве прослышали, где ты затаился под чужим именем. В Стокгольме теперь ожидают приезда посла Ивана Леонтьева, который будет требовать твоей выдачи, чтобы на Лобной площади, посреди всей Москвы, тебе отрубили голову, яко предавчику. -- Нет уж! -- отвечал Котошихин-Селецкий. -- Мне обратной дороги нету, лучше я сопьюсь заодно с тобой, Данилушка... Анастазиус был женат, а жена его Мария-Фалентина бушевала каждый раз, когда мужчины садились пьянствовать, отчего в доме не переводились скандалы -- с битьем посуды и рыданиями. Но женщина не слишком-то огорчалась, когда молодой Котошихин гладил ее выпуклые бока и хватал за груди, выпиравшие из прорези тесного лифа. Анастазиус это приметил: -- Ты зачем мою Фалентину на кухню зовешь? -- Просил ее, чтобы суп варила пожирнее. -- Она тебе сварит.., объешься! Настала осень 1667 года. Мария-Фалентина сказала, что уходит из дома и, пока не прекратятся пьянки, обратно не вернется. Котошихину стало жаль, что лишается услуг податливой хозяйки. Он сказал королевскому переводчику: -- Данилушка, ты бы купил ей чего... Она, вишь ты, давно колечко золотое на мизинец хотела. Я бы и сам купил.., ась? -- Пойдем и купим, -- вдруг решил Анастазиус. По дороге до лавки ювелира они стали ругаться. -- Стану я на нее тратиться, -- говорил толмач, -- ежели она на кухне вместе с тобой жирный суп варит... Анастазиус плюнул и не пошел далее. Котошихин завернул в дом шведского капитана Свена Гэте, где его угостили. Пьяный, он вернулся домой, там застал Анастазиуса, тоже пьяного. -- Пошел вон из моего дома! -- кричал Анастазиус, толкая Котошихина в двери. -- Это из-за тебя ушла Фалентина. Я твоей хари видеть более не желаю... Убирайся! Пьяные сцепились в драке, и Котошихин, более сильный, завалил хозяина на сундук. Анастазиус схватил квартиранта за глотку и начал его душить. Тогда Котошихин выхватил из-за пояса нож, отчего Анастазиус вмиг протрезвел: -- Так-то платишь ты за все мое добро к тебе? -- А много ль я добра от тебя видел?.. С этими словами и зарезал хозяина. Когда прибежали стражники, Котошихин отдался им без сопротивления. -- Ты зачем хозяина убил? -- спросили его. -- Сам не знаю, -- отвечал Котошихин. -- Он был пьяный, я тоже пьян.., вот и зарезал его, чтобы не дрался! Дело слушалось в суде Стокгольма; на вопрос судей, кто он таков, Котошихин отвечал, что об этом им знать не положено, ибо о нем знает правду только король Карл XI. -- А ежели достоин я смерти, -- было им сказано, -- так велите казнить меня, ибо я смерти достоин... Суд постановил, что "не может пощадить его и на основании законов Бога и Швеции присуждает к смерти". В приговор вмешалась Мария-Фалентина, просившая отдать ей королевское жалованье осужденного, который совсем разорил ее: -- Ему хоть корыто с супом поставь, он, как свинья, все пожирал, и все ему было мало... Вконец разорил меня, бедную! У меня теперь не осталось денег даже на погребение любимого мужа, убитого этим извергом... Стокгольм в эти дни с почестями принимал русского посла Ивана Леонтьева, который сразу потребовал выдачи в Москву изменника Котошихина. Беседовать на эту тему с дипломатом пришлось королевскому вельможе Перу Браге, потомку прославленного астронома Тихо Браге. -- Конечно, -- заявил он Леонтьеву, -- Стокгольм слишком дорожит миром с Россией, и мы не стали бы задерживать вашего предателя. Но он совершил преступление в Швеции, посему и будет лишен головы здесь же, на площади нашей столицы. После казни его тело будет анатомировано в клинике Упсалы. -- А это еще зачем? -- обомлел русский посол. -- Для науки! Вашего предателя, -- пояснил Пер Браге, -- станут потрошить в присутствии студентов Упсальского университета, изучающих расположение внутренних органов человека. Чтобы посол не подозревал их в обмане, шведы предложили ему присутствовать при казни. Вдова убитого получила хорошую пенсию, а Котошихин никогда не обрел могилы. По свидетельству Олафа Боргхаузена, "кости его до сих пор хранятся в Упсале, как некий документ, нанизанные на медные и стальные проволоки". На медицинском факультете скелет Котошихина служил "наглядным пособием" для студентов, будущих врачей... Точка! Дабы не случилось подвоха в истории, ученые Петербурга просили шведских коллег в Стокгольме переслать им подлинник рукописи Г. К. Котошихина. В русской столице была проделана почти криминальная эскпертиза по изучению почерка Котошихина, который тщательно сличали с его же подписями в делах Посольского приказа, где он ежегодно расписывался в получении тринадцати рублей. Лишь после этого рукопись Котошихина была опубликована в России, как имеющая немалое историческое значение для всех желающих знать прошлое своего государства... Конечно, 13 рублей в год -- деньги невелики, жить на них даже в XVII веке было затруднительно. Котошихину захотелось денег иметь больше. Вот он их и получил! Валентин Пикуль. Из Одессы через Суэцкий канал Парижский конгресс 1856 года завершал Крымскую войну. Россия теряла роль хозяйки на Черном море, с потерей Дуная лишней оказалась и Дунайская флотилия, канонерки которой перебазировали в Николаев, где их разломали на дрова. Кадровые моряки флота были повыбиты на бастионах Севастополя, и их заменяли солдатами Модлинского полка. Россия не имела права строить не только мощные суда, но даже фрегаты для охраны своих берегов. Лучшим кораблем оставалась яхта "Тигр" (машины для нее водолазы подняли с потонувшего корвета). Патриоты полагались на "волшебную палочку" будущего канцлера князя А. М. Горчакова, обещавшего избавить страну от унизительных последствий войны, а с безобидного "Тигра" морякам предстояло возрождать новый Черноморский флот... В работу Парижского конгресса вмешался Фердинанд Лессепс, инженер и дипломат, мать которого была родственна французской императрице Евгении Монгихо, жене Наполеона III. Со свойственной ему горячностью Лессепс потребовал срочного обсуждения вопроса о прорытии Суэцкого канала. -- Безлюдные пустыни Суэца, -- обещал он, -- превратятся для бедных феллахов в прохладный мусульманский Эйем, а плавание кораблей по каналу окажется предохранительным клапаном, чтобы выпустить лишние пары из котла европейских революций... Все это было соблазнительно для дипломатов Между тем, обгоняя замыслы французов, колониальная Англия быстро-быстро укладывала рельсы магистрали как раз вдоль трассы будущего канала. Шла острая борьба за рынки сбыта, за обретение новых колоний: Уайтхолл не мог смириться, чтобы в тени минаретов Каира рос престиж Франции, и без того упоенной своими успехами. Джордж Кларендон, представлявший на конгрессе аппетиты банкиров Сити, недовольно ворчал: -- Планы господина Лессепса губительны для всего человечества. Наш инженер Роберт Стефансон считает прорытие этой канавы утопией сен-симонистов. Воду сразу впитают в себя раскаленные пески пустыни. А в расчетах Лессепса -- грубая геодезическая ошибка, ибо "зеркало" Красного моря на восемь метров выше "зеркала" средиземноморского. Если вы пророете там канал, произойдет новый библейский потоп, и цивилизация Европы погибнет под водою. Посему мы, англичане, считаем, что одной лишь железной дороги в тех местах достаточно... Россию на Парижском конгрессе представлял князь Алексей Орлов (брат декабриста Михаила Орлова), и он, выслушав Кларендона, чересчур выразительно посмотрел на графа Флориана Валевского, выступающего от имени Франции. -- Однако, -- веско заметил Орлов, -- Суэцкий канал существовал еще в глубокой древности, о чем написано у Страбона и Геродота. Клеопатра спасала свой флот от разгрома при Акциуме, уведя его по каналу в Красное море. Потопа не было, и пусть инженер Стефансон не ошибается в уровнях двух "зеркал". Последняя фраза относилась к Кларендону. -- Да, -- поддержал Орлова граф Валевский, -- Суэцкий канал был засыпан каким-то глупым мусульманским халифом. Бонапарт во время похода в Египет еще видел остатки канала фараонов; он же считал Египет "самой важной страной в мире".... Кларендон намекнул, что прорытие канала может привести мир к политическим катастрофам и вечным войнам: Египет совсем отпадает от Турции, а транзитные морские пути из Англии в Индию станут зависимы от.., случайностей. Вот главное, чего он боялся! На это Лессепс отвечал ему с грубым юмором: -- Французы люди практичные, и мы не станем атаковать вашу британскую милость в Индии, если в хорошую погоду с берегов Франции видны меловые утесы королевской метрополии... Положение Орлова на конгрессе обязывало его не вмешиваться в распри, далекие от насущных нужд русского народа. Не для протокола, как бы в раздумье он обронил опасную фразу: -- Не получится ли так, что Египет станет придатком компании Суэцкого канала, не станет ли он яблоком раздора в международной политике? Вот о чем думается. -- Канал будет принадлежать всему миру и навеки останется нейтральным, -- заверил его Лессепс. -- А в уставе нашей компартии начертано, что каналом будут владеть капиталисты всех стран и наций. Господа, покупайте акции заранее. -- Браво! -- Кларендон с издевкой похлопал в ладоши. Покидая заседание, Орлов шепнул секретарю: -- Англичане не простят французам залезание в казну Саида-паши египетского, и они боятся, как бы идеи Сен-Симона не принесли выгод Марселю, Триесту и.., нашей Одессе! x x x Говорят, заядлые одесситы не могли простить Пушкину стихов: "Я жил тогда в Одессе пыльной..." Однако поэт был прав: моряки угадывали близость Одессы еще вне видимости берегов. Над горизонтом появлялось пыльное облако, возникающее от мостовых Одессы, сложенных из известкового камня. В течение полугодия одесситы дышали этой пылью, а еще полгода месили ее ногами, когда она превращалась в липкую отвратную грязь. Богатый и неряшливый город был в России главным регулятором цен на хлеб, здесь процветал почти американский пиэтет к наживе и торгашескому афоризму. Очевидец тех лет писал, что "Одесса была как бы клином из другого материала, вбитым в тело России", и это высказывание -- сущая правда, ибо законы "порто-франко" делали Одессу чересчур вольготной и мало зависимой от общего всероссийского рынка... Бог мой, кого здесь только не было -- греки, англичане, персы, болгары, итальянцы, евреи, французы, швейцарцы: добрая Одесса-мама всем предоставляла приют, никому не мешая развиваться сообразно своим негоциантским наклонностям. Одних только иностранных консулов Одесса имела не меньше, чем Петербург послов и посланников. Странно, что этот крикливый и суматошный город издавна облюбовала русская аристократия, ибо Одесса охотно льстила ее тщеславию (бульвар Ришелье, Воронцовская слободка, пристань Графская, а мост Строгановский, Ланжероновка и прочее). А в гостиницах Одессы можно было подслушать такой диалог между гостем и половым: -- Ты, приятель, какие языки знаешь? -- Только свои-с -- итальянский с греческим. -- Выходит, иностранец? -- спрашивал гость. -- Точно так-с -- прибыли из Ярославля... Многонациональный "фаршмак" развил уникальную веротерпимость, и русские ходили в синагогу, словно в театр, чтобы слушать бархатный тенор кантора Шмуля Бродского, а мусульмане в чалмах и фесках шлялись в православный собор, где высокообразованный архиепископ Иннокентий насыщал свои проповеди цитатами из Канта и Гегеля. Все это выглядело даже забавно, но политическая жизнь Черноморья была печальной. Крымская война, изолировав Россию от богатых портов Европы, лишила одесситов привычных торговых связей. Одесса скорбно притихла, быстро нищая, и только в кофейнях на Дерибасовской местные бизнесмены, горестно причмокивая, еще смаковали былые доходы: -- Это разве жизнь? Мы даже времени не знаем... Не знали! Совсем недавно босяки Одессы сперли с Приморского бульвара сигнальную пушку, благовестившую полдень, и продали ее на фелюгу греческих контрабандистов. Город лишился "комендантского часа", не зная, когда обедать, когда закрывать конторы. Очевидец в возвышенных тонах сообщал: "Все часы одесского меридиана, карманные и башенные, разом взбунтовались, отсчитывая время, как сами того хотели, утратив всякую дисциплину..." Что и говорить -- положение ужасное: часов в городе множество, а никто не знает, обедать ему или ужинать? Вдруг с моря приплыл белый пароход, с него сошел на берег плотный пожилой француз, и одесситы не преминули спросить у него -- который час в Европе? Фердинанд Лессепс (это был он!) любезно щелкнул крышкой золотого брегета и охотно огласил одесситам самое точное европейское время. -- И вам можно верить? -- спросил купец Мазараки. -- Абсолютно. Я завел часы еще в Париже, проверил точность в Каире и отрегулировал ход в Константинополе... Лессепс не считал себя в России чужим человеком. Дедушка его был консулом в Петербурге, а дядя Баргелеми плавал вместе с Лаперузом и даже уцелел (единственный из всей экспедиции), ибо Лаперуз с Камчатки отправил его в Париж с депешами -- через всю Сибирь. Если к этому прибавить и пышное родство Лессепса с императрицей Евгенией Монтихо, то одесситам оставалось только снять перед ним шляпы. Но Фердинанд Лессепс навестил Одессу не для того, чтобы наглотаться здесь волшебной одесской пыли, воспетой еще Пушкиным. Он знал, что до войны Одесса конкурировала с Марселем, она имела давние связи с Востоком -- где же еще, как не здесь, жители понимают вкус и аромат акций? Очевидец событий писал: "Многие из одесситов еще сомневались в осуществлении Суэцкого канала, но тем не менее все они приняли Лессепса сочувственно..." Для начала, как водится на Руси, они закатили гостю банкет в саду Форкатти, причем итальянец Роджеро-сын устроил ослепительный фейерверк, от которого с крыш города прыснули по чердакам все блудливые одесские кошки. -- Неужели вы, одесситы, -- вопрошал Лессепс устроителей банкета, -- не хотите владеть всем миром? Так покупайте акции моего Суэцкого канала, и завтра же пыль мостовых Одессы будет осыпана чистейшим золотом... Мне можно верить! Одесские крезы наняли пароход, до глубокой ночи гоняли его по морю, справляя пиршество в честь Лессепса, который под музыку еврейских оркестров торговал акциями: -- Уж если мой друг Саид-паша египетский рвет акции из моих рук, так вы понимаете, что мое дело прибыльное... Лессепс отплыл в Каир, а в Одессу пришел "Тигр", и обыватели спросили командира военной яхты -- который час? -- На вахтенном хронометре -- четверть пятого. -- Быть того не может! -- отвечали одесситы. -- У нас часы поставлены по брегету самого господина Лессепса, и тут что-то не так, не пора ли нам спать? Офицер флота обругал их всех "дураками": -- Голову имейте, олухи царя небесного! Лессепс завел часы по парижскому времени, а мы, моряки Черноморского флота, остаемся верны часам по Пулковскому меридиану! На следующий день "Тигр" дал салют из пушки -- полдень. -- С пушкой жить веселее, -- обрадовалась Одесса...Александр II встретил князя Горчакова словами: -- Из Одессы я получил донесение о странном визите господина Лессепса, соблазнявшего тамошних жителей приобретением акций своей компании. Он смутил жизнь горожан, обещая Одессе небывалую эру процветания от успехов компании Суэцкого канала... Как мне реагировать на все это? Поверьте, князь, я совсем не хочу, чтобы русские деньги, вложенные в эти дурацкие акции, уплывали в сыпучий песок Египта. -- Меня настораживает иное, -- отвечал Горчаков царю, -- то, как Англия сопротивляется строительству канала. У нашей же страны, государь, столько неразрешенных проблем, что глупо ввязываться в чужие распри... Мое счастье, что я, наверное, не доживу до того времени, когда Суэцкий канал откроют для кораблей, и тогда сразу начнется грызня в дипломатии! x x x Англия всячески мешала строительству Суэцкого канала, и все те акции, что должны бы расхватать европейцы, Лессепс почти силой принудил скупить египетского Саида-пашу. -- В честь этого, -- сказал он, -- я главный город, открывающий вход в канал, назову вашим именем -- ПОРТ-САИД... Лондонские газеты называли Сайда "простаком", которого обдурил пройдоха Лессепс. Акции компании канала не нашли сбыта среди американцев, их не покупали и англичане, уверенные, что в будущем викторианская империя поглотит и весь Египет -- заодно с каналом. Уайтхолл предрекал, что канал станет кладбищем для нищих феллахов. Лессепс оборонялся, указывая в печати на высокую смертность в Индии, даже на то, что в самой Англии существует женский и детский труд в угольных шахтах. -- И они, эти лукавые викторианцы, еще осмеливаются кричать обо мне как о новоявленном тиране!.. Англичане дотянули рельсы железной дороги от Каира до Суэца в 1-859 году; в пасхальный день того же года Лессепс взмахнул мотыгой на том самом месте, где нынче шумит Порт-Саид, и строительство началось. С этого момента и до открытия канала египтяне потеряли СТО ДВАДЦАТЬ ТЫСЯЧ человек. Хусейн Минис, арабский историк, писал: "Умерших, словно подохший скот, считали десятками, дюжинами, сотнями", и не нашлось Геродота, который бы напомнил о жестоких временах фараонов... Теперь фараоном сделался Фердинанд Лессепс! Феллах превратился в "ходячую тачку", ничего не получая за каторжный труд, зато он платил Лессепсу даже за глоток воды, принадлежавшей компании канала. Удар хлыстом на восходе солнца звал феллаха к молитве, а молитва означала начало работы. Дневная норма каждого -- два кубометра земли, которую в рогожных мешках или в корзинах вытаскивали из русла будущего канала. Единственное, что дала рабочим передовая наука Европы, так это первый вариант экскаватора, на который сами европейцы глазели тогда как на чудо XIX века. Сайд вскоре обожрался, как Гаргантюа, и умер от сахарной болезни, его сменил на троне Исмаил-паша, быстро убедившийся, что Египтом правит не он, а мошенник Лессепс. -- Нельзя ли сделать так, чтобы не Египет для канала, а канал для Египта? -- однажды спросил он Лессепса... Лессепс отвечал, что уже пора заказывать Джузеппе Верди музыку для оперы "Аида", чтобы древность фараонского Египта сомкнулась с гулом первого парохода. Ему было уже за пятьдесят, но он еще крепко сидел в седле лошади или на горбу верблюда. Исмаил подкупал турецких министров, а Лессепс раздавал взятки журналистам Европы, чтобы не уставали восхвалять его "гений". И чем дальше тянулся канал, тем богаче становился Лессепс, тем быстрее нищали египтяне. Зато Каир превратился в международный вертеп, куда наехали авантюристы разных мастей, самые пикантные шлюхи, самые ханужистые капиталисты, самые отъявленные шарлатаны. Египет становился моден, богатые европейцы с важностью говорили: -- Что нам Ницца! Летний сезон проводим в Каире... Смазливые девицы тоже рвались в Египет: -- Если не сыщу богатого жениха, согласна жить в гареме любого паши, на худой конец можно поработать в публичном доме, где я сумею понравиться клиентам... Американцы не скупали акций канала, но они взялись обучать армию Исмаила. Побед этой армии никто не видел, зато ознакомились с нравами ковбоев Дикого Запада. Джеймс Олдридж писал об американцах: "Они постоянно влипали в неприятности, так как настаивали, чтобы с ними обращались как с джентльменами, как джентльмены, они считали, что им все дозволено..." Один из таких военных советников Исмаила долго скрывался в русском посольстве, иначе бы ему отрубили голову! Ротшильд, Оппенгейм и Бишофсгейм щедро кредитовали расточительного Исмаила, уже не знавшего счета своим долгам, а феллаха, забыв о хлебе, радовались горсти ячменя, размоченного в воде. Женщина боялась родить -- налог, мужчины боялись жениться -- налог, не входили в города -- налог, с ужасом они ждали смерти, ибо смерть египтян тоже обкладывалась налогом. Таковы были каирские тайны Суэцкого канала! Джузеппе Верди не успел закончить "Аиду", когда в 1869 году состоялось открытие Суэцкого канала. Главной персоной этого торжества явилась ослепительная Евгения Монгихо, для которой Исмаил выстроил сказочный дворец; приехали австрийский император Франц-Иосиф, европейские принцы, масса знати, средь них были роскошные проститутки, шулера и воры-карманники. В числе гостей Исмаила были писатели Эмиль Золя, Теофил Готье и Генрик Ибсен... Россия не осталась безучастной к такому важному событию, и в Египет прибыл граф Николай Игнатьев, посол в Турции, намекнувший Фердинанду Лессепсу: -- Вы, конечно, себя обессмертили! Но плывя в Египет, я часто вспоминал слова Мухамеда Али-паши: "Что значат мнения Вольтера, Сен-Симона, Лейбница или Монтескье о Суэцком канале, если Европою правят одни сущие жулики? Стоит нам открыть канал, как Англия навесит замки у его входа и выхода, а ключи от канала положит себе в карман..." Под флагом адмирала Бутакова в Порт-Саид приплыла целая эскадра кораблей с русскими пассажирами. Тут были не только вездесущие журналисты, но даже писатель пушкинской поры Вл. Соллогуб и знаменитый маринист Айвазовский. Конечно, наехали и одесские коммерсанты, ухнувшие свои деньжата в акции Суэцкого канала, а теперь чающие возвращения больших капиталов. Московские купцы, тоже позарившиеся на прибыли с канала, подозрительно приглядывались к чужой египетской жизни: -- Смотри, Федот Парменыч, красота-то какая! Даже в свите Исмаила мундиры золотом обляпаны, а сами босиком бегают. Ежели им даже на обувку деньжат не хватило, так с чего они вернут нашей милости дивиденды? Нешто нас облапошили?.. Выставленные напоказ роскошь и плохо скрытая нищета с трудом уживались рядом, а Восток в соседстве с Европой выглядел даже благороднее. Парадное шествие праздничных кораблей по новой международной трассе началось с аварии: пароход "Пелуза" сел на мель, и тут все поняли, что Лессепс поторопился заказывать оперу "Аида", тут еще копать и копать. Суэцкие празднества не стоит описывать, но следует сказать едва ли не самое главное: вслед за яхтою Евгении Монтихо прошел английский пароход, битком забитый войсками, плывущими в глубь Африки ради новых колониальных захватов, для грабежа эфиопов и суданцев... Этот факт уже тогда показался чересчур выразительным, и граф Соллогуб сказал Айвазовскому: -- С кем из французов ни поговорю, все заранее убеждены в том, что Англия вытурит их из Египта, как в прошлом столетье она вышвырнула французов из Индии... Подведем итоги; Россия через частных лиц скупила 24 000 акций компании Суэцкого канала, занимая ТРЕТЬЕ место (после Франции и Англии) по участию в прибылях от судоходства по каналу. Но все эти акции недолго удержались в русских руках, обернувшись для их держателей пустыми бумажками, которые впору выбросить, как мусор. Великий мечтатель Сен-Симон наивно полагал, что международный канал объединит, человечество в единую семью народов, избавив людей от войн. Но случилось обратное тому, о чем грезили утописты в лунные ночи... x x x Порабощенные народы Индии долго жили в убеждении, что только русские способны помочь им в обретении свободы. Для истории не осталось секретом, что в Ташкенте не раз появлялись индийские делегации, умолявшие наших генералов: -- Пришлите хотя бы одного барабанщика со знаменем России, и вся наша страна поднимется в буре восстания. Но Петербург никогда не хотел войны в Индии, чего так боялись в Лондоне. Весною 1873 года Лессепс предложил русскому кабинету свой проект железной дороги от Оренбурга прямиком в Пешавар, чтобы включить эту дорогу в общую систему всех европейских магистралей (от Лиссабона до Индии). Резолюция Александра II выглядела так: "Нужно серьезно подумать, прежде чем давать ответ". Думать пришлось канцлеру Горчакову: -- Коммерческие и политические выгоды от такой дороги получат англичане и германцы, а мы потеряем рынки сбыта в Средней Азии, не лучше ли нам использовать воды Суэцкого канала?.. Вот тут были прямые выгоды! Морские пути от Одессы до берегов Индии сократились сразу в три раза, Россия открыла новую постоянную линию Одесса -- Бомбей, которую обслуживал пароход "Нахимов". Одесса сгружала на свои пристани тюки индийского хлопка, мешки с рисом и ладаном, ящики с зерном, кофе и перцем. Менделеев и Бутлеров, Анучин и Краснов призывали русских изучать хозяйственный опыт Индии, обогащать свои земли индийскими злаками... Горчаков был очень доволен: -- Обойдемся без барабанщика со знаменем! Суэцкий канал отработал лишь три года, когда Франция была разгромлена немцами при Седане. Но в 1875 году Бисмарк угрожал французам новой войной, и европейцы не сомневались, что не сегодня, так завтра Германская империя доломает хрупкую республику. Франция уцелела, защищенная авторитетом России. Но "боевую тревогу" Европы решил использовать Дизраэли, глава английского кабинета, которого за его беспринципность сами же англичане прозвали "юркий