сей поры рассказывает всем нам, что было дальше. Вечно шумящая вода из открытых кингстонов будет вечно обмывать бронзовые тела двух безвестных героев... Эта беспримерная битва сразу же вызвала острую полемику среди офицеров эскадры в Порт-Артуре, откуда дискуссия, становясь оскорбительной для Боссе, перекочевала и на крейсера, стоящие в гавани Золотого Рога. Штурман крейсера "Рюрик", капитан Салов, не желал щадить кавторанга Федора Боссе; заодно с ним горячился и вахтенный офицер, пламенный грузин Рожден Арошидзе, недавно призванный из запаса: -- Вах! Почему кавторанга Боссе не отдали под суд? -- Преступление, -- вторил ему юрист Плазовский. Старший офицер крейсера Хлодовский лишь недавно заслужил повышение, из лейтенантов став капитаном 2-го ранга. -- А за что нам судить Федора Эмильевича Боссе? Он спросил об этом спокойно, чем и возмутил барона Кесаря Шиллинга, прозванного "Никитою Пустосвятом" за то упрямство, с каким он привык отстаивать свои мнения. -- Как за что? -- взбеленился барон. -- Не нас ли, господа, еще с корпуса учили: сам погибай, а товарища выручай. Старший минер крейсера, Николай Исхакович Зенилов, имел предками казанских или касимовских татар. В скромном чине лейтенанта он пользовался большим уважением. -- Позвольте, -- сказал Зенилов, -- но это правило суворовское: оно не относится к флоту, где свои порядки... Все сомнения рассеялись, когда во Владивостоке стало известно мнение вице-адмирала Макарова: реабилитируя честь кавторанга Боссе, он полностью оправдал его поступок: -- Федор Эмильевич был абсолютно прав, когда покинул "Стерегущего", спасая для флота своего "Решительного"... Об этом же он и писал. "Повернуть ему (Боссе) на выручку -- значило погубить вместо одного миноносца два... Если даже "Решительный" повернул бы на помощь "Стерегущему", он не смог бы его выручить, ибо неприятель... был в ЧЕТЫРЕ РАЗА сильнее двух миноносцев, выручить "Стерегущий" было невозможно!" -- докладывал Макаров наместнику. Утром 3 марта в отряд крейсеров Владивостока прибыл новый ее начальник, контр-адмирал Карл Петрович Иессен, и подтвердил правильность поступка Боссе: -- Степан Осипович даже наградил команду "Решительного", и это должно послужить всем нам уроком на будущее. С точки зрения общечеловеческой морали "Решительный" совершил по отношению к "Стерегущему" непростительную подлость. Но оставим мораль в покое! С точки зрения извечных законов морского боя командир "Решительного" выбрал из тактики тот вариант, какой надо признать самым благоразумным... Не будем винить Боссе! Несчастный человек. Контузия в голову. Ничего не слышит... Этот случай с гибелью "Стерегущего" впоследствии сыграл очень важную роль в тех документальных событиях, которые я и описываю здесь, читатель! Чтобы ты знал... x x x Макарову (с его громадным авторитетом) удавалось ладить с наместником, но приходилось учитывать всевозрастающее влияние Куропаткина, который имел право ему приказывать. -- Он больше других виноват в этой войне, -- говорил Макаров. -- Мне доводилось читывать его доклады после визита в Японию. Куропаткин заверял правительство, что японцы едва дышат, сытые одной килечкой на день, их армия -- дерьмо, а Порт-Артур неприступен вроде Карфагена. Боюсь, как бы эта наигранная бодрость министра не отрыгнулась для России бедой... "Куро" по-японски "черный", "патки" -- "голубь", а "ки" -- "дерево". Японская пресса потешалась, рисуя черного голубя (Куропаткина), который запутался в листве черного дерева (Куроки). Маршал Тамемото Куроки, поддержанный флотом Того, первым высадил свои дивизии в Корее, форсировав реку Ялу, он в середине апреля одержал победу при Тюренчене. Этим сражением Куроки открыл для Японии дороги в Маньчжурию и в сторону Квантунского полуострова, в конце которого горячечно пульсировал Порт-Артур, главный нерв этой войны... Бездарное управление русской армией сказывалось и на делах нашего флота. Сдавая японцам одну позицию за другой, Куропаткин тем самым удушал Порт-Артур в кольце блокады, он парализовал действия наших эскадр своими неудачами... При этом твердил: -- Терпение, терпение и еще раз терпение... Чтобы окончательно замуровать русскую эскадру в бассейнах Порт-Артура, адмирал Того предпринял атаки брандеров -- кораблей для затопления их на фарватерах, дабы русские не вышли в открытое море. Брандеры вели смертники (очень схожие с будущими камикадзе). Перед смертью им не давали даже глотка саке, заставляя выпить чашку соленой морской воды. Камимура напутствовал их на гибель словами: -- Ваш подвиг должен быть ясен и чист, как эта вода. Ступайте по своим кораблям, которые станут вашими могилами, и не возвращайтесь обратно. Вас уже не существует. Вас нет... В эти дни Макаров писал: "Я предусматриваю генеральное сражение, хотя благоразумие подсказывает, что теперь еще рано ставить все на карту, а в обладании морем полумеры невозможны". 30 марта он снова выпустил миноносцы в море. Под сильным дождем их строй разорвался, корабли разлучились в ночи, следуя самостоятельно. Наконец капитан 2-го ранга Константин Юрасовский обнаружил шесть миноносцев и пристроил свой миноносец "Страшный" в их кильватер... Это была чудовищная ошибка, какие бывают на войне! Шесть миноносцев, идущих впереди "Страшного", были японскими. Но японцы приняли "Страшного" за свой корабль, а Юрасовский принял японцев за свои миноносцы. Так они шли всю ночь. Утром "Страшный" воздел над собой русские флаги, и тогда шесть миноносцев измолотили его снарядами. Все были мертвы, и только лейтенант Ермил Малеев до конца косил врагов из пятиствольной митральезы. Крейсер "Баян", посланный на выручку, видел, как сгущаются дымы эскадры Того... -- Не назрел ли момент боя? -- решил Макаров. Он желал личной схватки с Того! Вся эскадра увидела его флаг над броненосцем "Петропавловск". Пары в котлах были подняты, команды воодушевлены присутствием адмирала. Флагманский корабль в своем движении наполз на "минную банку", и тогда "Петропавловск" исчез в бурном факеле пламени, который с ревом выбросило из погребных отсеков. Взрыв был настолько сильным, что люди, стоящие на берегу, испытали сотрясение почвы. Адмирала Макарова не стало. Он успел прокомандовать эскадрой только 37 дней... Узнав о его гибели, наместник из Мукдена отстучал по телеграфу -- на имя Витгефта: "Вступить в командование эскадрой". Вильгельм Карлович схватился за голову: -- Боже! Ну какой же я флотоводец? Март 1904 года завершился трагедией для России. -- Да бог с ним, с утюгом-то этим, -- говорили матросы. -- Голова пропала, вот что важно... Для них Макаров запомнился: в распахнутом офицерском пальто с барашковым воротником, а рука вскинута в призыве: -- Флоту -- рисковать! x x x Того узнал о гибели Макарова 1 апреля и сразу же сообщил об этом в Токио. Японцы устроили траурную демонстрацию с фонариками, выражая свое уважение к памяти павшего героя. Комментируя это известие, газеты Европы недоумевали: что за дикая гримаса цивилизации? Но, мне думается, демонстрация была искренней. Имя Степана Осиповича уже давно славилось в Японии, министр Ямамото высоко оценивал его вклад в развитие науки о флоте, в теорию кораблестроения... Иная реакция последовала в Царском Селе. В день гибели Макарова, уже извещенный о ней телеграфом, император Николай II вышел в парк и сказал генералу Рыдзевскому: -- Давненько не было такой погоды! Я уже забыл, когда последний раз охотился... Не пора ли нам съездить на охоту? Факт! Слишком красноречивый факт... x x x После набега эскадры Камимуры женатые офицеры с крейсеров отправили свои семьи подальше от Владивостока: -- Сейчас не до них -- лишние заботы, лишние слезы. Надо целиком отдаться службе, чтобы не думать ни о чем постороннем. Траурные настроения в Порт-Артуре коснулись и отряда. Контр-адмирала Иессена приняли на крейсерах хорошо, ибо его назначение было связано с именем Макарова. Все думали, что Карл Петрович будет держать свой флаг на "Громобое", которым недавно командовал, но адмирал, чтобы не возникло излишних пересудов, остался на крейсере "Россия". Одновременно с ним пришел на "Россию" и новый командир -- каперанг Андрей Порфирьевич Андреев, человек повышенной нервозности, явно больной. Делая "раздрай" матросам, он активно облучал их запахом валерьянки, отчего люди и "балдели", словно коты... "Российские" матросы говорили об Андрееве: -- Вот псих! Сам псих, и нас психами делает... Но появление в отряде Иессена внушало экипажам надежды, что бесплодное мотание по волнам закончилось, матросы горели желанием отомстить за Степана Осиповича: -- Пойдем и покажем кузькину мать, чтобы Камимура со своей Камимурочкой вовек от икоты не избавились... Начинался опасный сезон весенних туманов. Из китайских источников поступила информация: 3 апреля Того имел беседу с Камимурой, в своих планах они учитывают угнетенное состояние духа русских экипажей. Но куда ринутся японские крейсера? Иессен бродил с отрядом недалеко от Владивостока, требуя повышенной точности в эволюциях, согласованности в стрельбах, опробовал радиосвязь, будил команды ночными тревогами. Неожиданно покидая Владивосток, крейсера неожиданно и возвращались. Зная о том, что болтуны не переводятся, Карл Петрович нарочно распускал ложные слухи, дабы сбить с толку японскую разведку. Наконец 9 апреля Витгефт оповестил его, что английские газеты пишут: "Адмирал Камимура с сильной эскадрой стережет Владивосток, надеясь перехватить русские крейсера..." Иессен созвал совещание каперангов. -- Вильгельм Карлович, -- сказал он о Витгефте, -- кажется, перестал понимать, что нельзя планировать операции по английским газетам. В смысле точной информации о противнике мы нищие. Но мы знаем: Камимура еще болтается в Желтом море. Если это ошибка, то она может стать для нас роковой... 10 апреля отряд покинул Владивосток, еще не зная, что в это же время Камимура вывел свои крейсера из Гензана к северу, сразу погрузившись в непроницаемый туман. Иессен взял с собой два миноносца -- No 205 и No 206. Пройдя через Босфор, остановились у мыса Скрыплева. Только здесь, вдали от чужих и недобрых глаз, Карл Петрович объяснил суть дела: -- Идем в боевой поход. Господа офицеры, распорядитесь принять с портовых катеров запас провианта на десять суток. "Рюрику" предстоит вернуться обратно и ждать нас на "бочке". Со мною идут только быстроходные крейсера... Задача: сделать все возможное, чтобы помешать японским генералам перебрасывать войска из метрополии к фронту. Опять моряцкая жизнь! Миноносцы валяло так, что с крейсеров на них было жутко смотреть: -- На "собачках" и житуха собачья. Не то что у нас... Во время утренней молитвы "Богатырь" сыграл тревогу. Панафидин был вызван в рубку, где телеграфисты улавливали переговоры японцев. Из эфира им удалось выудить одну неразборчивую фразу, при этом Стемман еще и наорал на мичмана: -- Слушайте! Вы же, черт побери, студент у нас... Неужели такой ерунды не можете перетолмачить на русский? Панафидин все же справился с японской фразой: "Густой туман мешает моему продвижению..." Это был острейший момент, когда Камимура прошел на контркурсе рядом с русскими крейсерами, не заметив их (как не заметили японцев и русские). Проклиная туман, Камимура отвернул обратно -- на Гензан, где стоял готовый к отправке войсковой транспорт "Кинсю-Мару"... 12 апреля три крейсера и два миноносца двигались под проливным дождем. Пахло весной, матросы оглядывали берега: -- Гляди-ка, у корейцев уже и травка зеленая... Иессен свистом сирены подозвал к "России" миноносец No 206, на котором шел молодой кавторанг Виноградский: -- Илья Александрыч! Осмотрите Гензан... топите там все под японским флагом. Но помните, что в городе существует европейский сеттльмент, будьте осторожны. Будем вас ждать... Часа через два миноносцы, жарко дышащие кожухами перегретых машин, возвратились, Виноградский доложил: -- Камимура был, но ушел. Нами потоплен японский пароход "Гойо-Мару" с грузом. Команда бежала на берег. Остальные корабли подняли нейтральные флаги, а кое-где виделись и флаги Америки... Ну их к бесу! Влепи такому в бок мину, так потом нашим дипломатам будет вовек не отлаяться от протестов... На миноносцах в котлах перегорели трубки, Иессен, дав им угля, отпустил их во Владивосток. Три крейсера ("Россия", "Громобой" и "Богатырь") пошли дальше в заштилевшем море, уже сбросившем с себя одеяло тумана. Ближе к вечеру встретили пароход "Хагинура-Мару", сняли с него японцев и корейцев, а пароход затопили. Отбрасывая форштевнями встречную волну, крейсера двигались дальше. Радиосвязь фирмы "Дюкретэ" работала на 24 мили, но ее хватало, чтобы корабли могли переговариваться между собою. Иессен указал новый курс, ведущий к Сангарскому проливу... Стемман не одобрил это решение: -- Карлу Петровичу не терпится сунуть палец между дверей. Чего доброго, он пожелает обстрелять и Хакодате. -- А хорошо бы, -- отозвался Панафидин. -- Надо же как-то рассчитаться за обстрел Владивостока... Ночь была лунная. Счетчики лага показывали 17 узлов, а компасы устойчиво фиксировали курс -- 81 градус к норд-осту. -- Яркий свет... слева по борту, -- доложили с вахты. Большой корабль окружало дрожащее зарево электрических огней, яркие вспышки иллюминаторов. Заметив крейсера, он невозмутимо склонился на пересечку их курса. -- Нейтрал... войны не боится, -- гадали на мостиках. Корабли сблизились. Иессен крикнул по-английски: -- Нация! Какой нации? И даже радостно отвечали им из яркого света: -- Джапан... Ниппон... Банзай! Хэйка банзай... К борту "России" подвалила шлюпка. На палубу крейсера, сияя улыбкой, поднимался офицер японского флота, его сабля с певучим звоном бренчала о выступы трапа. Увидев русских, он был ошеломлен. Но тут же отстегнул саблю: -- Вам повезло! Я принял вас за британские крейсера. Он представился: капитан-лейтенант Мизугуци, военный комендант транспорта "Кинсю-Мару", вышедшего из Гензана. Он был настолько уверен во встрече с союзниками, что прихватил и капитана, умолявшего теперь не топить его корабль. -- Я некомбатант, -- заверял он русских... Некомбатанты (подобно врачам, маркитантам, священникам и журналистам) во время войны имели права на особое уважение. Но ведь на "Кинсю-Мару", где сейчас медленно угасало зарево освещения, могли быть и комбатанты -- люди с оружием. Понятно, что каперанг Андреев умышленно задал вопрос: -- А что в трюмах? Назовите груз. Мизугуци уже оправился от первого потрясения: -- Я не знаю. Кажется, жмыхи, соя... Что еще, Яги? Капитан Яги закрепил ложь капитан-лейтенанта: -- Сушеная рыба и сырые шкуры из Гензана. -- Все? -- переспросил Андреев, начиная нервничать. -- Все, -- поклонились ему японцы. Первая пуля тонко пропела над мостиком флагмана. Вопрос: комбатанты или некомбатанты? x x x С флагмана -- приказ: крейсеру "Богатырь" обеспечить высадку "призовой партии" для осмотра задержанного корабля. Среди офицеров на мостике Стемман сразу выделил Панафидина: -- Возглавить партию вам сам бог велел... с вашим-то знанием японского! Отправляйтесь на "Кинсю-Мару". Для мичмана наступил трагический момент: -- Господи, да ведь я учился по шпаргалкам. -- Вот и расплачивайтесь за свои шпаргалки... Прожектора высветили на транспорте пушки Гочкиса, которых раньше не заметили. Со всех сторон к крейсерам подгребали шлюпки с китайскими кули, которых японцы использовали как переносчиков тяжестей. Неряшливую, голодную, измученную опием и вшами толпу этих кули матросы брезгливо сортировали по внутренним отсекам -- это были явные некомбатанты. "Призовая партия" составилась из "сорвиголов", вооруженных ножами и револьверами, каждый матрос имел переносный фонарь. С крейсера "Россия" отваливал катер с "подрывной командой", которую возглавлял лейтенант Петров 10-й (номер его Панафидин помнил, а имя забыл). Вместе с лейтенантом был взят на катер и капитан. Яги, настойчиво просивший обратить внимание на то, что огни его корабля давно погашены: -- Там никого не осталось. Ваши труды напрасны. -- Это мы проверим, -- ответил Петров 10-й. Вблизи "Кинсю-Мару" казался громадным. Долго карабкались по его трапам, на палубе было пусто, а на плите камбуза подгорал противень с картошкой. Кажется, капитан Яги говорил правду. На всякий случай Петров 10-й указал Панафидину: -- Проверьте отсеки, не осталось ли где людей? Может, кто дрыхнет. А кто и спрятался. Я тем временем заложу взрывчатку под фундамент машин. Бикфорд на какую длину шнура ставить? -- Ставьте минут на пятнадцать горения, -- ответил мичман. -- Надеюсь, четверти часа мне хватит, чтобы обойти отсеки-Петров 10-й спустился в низы транспорта, где было тихо. Отыскивая люки в кочегарки, он в конце длинного коридора услышал бойкую японскую речь. Стал распахивать все двери подряд, пока в одной из кают не застал веселую картину. Был накрыт стол (с шампанским), шесть японских офицеров -- в знак прощания с жизнью! -- уже успели побрить головы наголо и теперь пировали как ни в чем не бывало. -- Мы ничего дурного не делаем, -- сказал один из них. -- Закройте дверь и оставьте нас для последнего пиршества... "Смертники!" Подоспел унтер-офицер Горышин, у самураев отобрали оружие и спровадили их на крейсера -- пленными. В кочегарках -- ни души, но котлы еще держали давление, под стеклами манометров напряженно вздрагивали красные и черные стрелки. Тишину, почти невыносимую в этих условиях, нарушал лишь тонкий свист пара. Затолкнув пакеты взрывчатки под фундаменты котлов, Петров 10-й достал спички: -- Горышин, крикни нашим наверх, что я поджигаю... Пусть они там не копаются, а сразу прыгают по шлюпкам. Заодно проверни вот эти клапаны кингстонов... Крути, крути! Спичка вспыхнула, и тут раздался крик с палубы: -- Стой! Не взрывать... скорее сюда, на помощь! Буцая сапогами в железные балясины трапов, отчего в утробе корабля возникало гулкое эхо, лейтенант с унтером Горышиным ринулись наверх, а там Панафидин не может отдышаться: -- В носовых трюмах... полно солдат! С оружием... С кормы бежали матросы, размахивая фонарями: -- Давай деру... Чуть не устукали! Батальона два сидят в "кормушке", затворами щелкают, будто волки зубами... Петров 10-й глянул в носовой люк, позвал: -- Эй, аната! Вылезай... худо будет, взорвем... Сотни винтовок разом вскинулись кверху из мрачных глубин трюма, японцы при этом издали какое-то шипение, переходящее в рычание. В корме корабля их оказалось еще больше, чем в носу. Через мегафон лейтенант известил флагмана: -- Комбатанты! Целый полк японских солдат... в полном снаряжении. Никто не выходит... что нам делать? -- Вернуться на крейсера, -- донесло голос Иессена. Матросы налегли на весла, а с "России" выбросили торпеду, и она, сверля воду, устремилась к военному транспорту, палубу которого уже заполнили вооруженные японцы. Взрыв совпал с частным ружейным огнем, который открыли самураи с палубы "Кинсю-Мару". Первыми их жертвами стали наружные вахты открытых мостиков -- рулевые и сигнальщики. Остальных заслоняла броня надстроек и казематов. Комендоры уже били в транспорт, заколачивая в его борта снаряд за снарядом: -- Бей... чего там думать? Не лыком шиты... клади! С пробоинами в борту "Кинсю-Мару" медленно тонул, и тут сигнальщики крейсеров стали кричать, почти в ужасе: -- Смотрите, что делают... головы сымают! На палубе, уходящей в море, самураи убивали один другого саблями, кололи друг друга штыками. С воплями "Банзай!" они погружались в шипящее море. На крейсерах санитары уже разносили раненых по лазаретам. Иессен раскурил папиросу: -- На всех камбузах варить рис... для гостей. Среди множества пленников было немало и офицеров флота, которые просили не смешивать их с офицерами армии. Очевидец с крейсера "Россия" писал, что лица японцев оставались бесстрастными: "Некоторые из них оказались говорящими по-русски, многих бывших обитателей Владивостока, все больше содержателей притонов, узнавали наши матросы..." Панафидину пришлось допрашивать пленных, которые неохотно признались: -- Мы никак не ожидали встретить вас здесь. Тем более что эскадра Камимуры курсировала совсем рядом, и лишь за полчаса до встречи с вами нас покинул конвойный миноносец, считая, что мы находимся в полнейшей безопасности... Крейсера оказались перегружены пленными; коки не успевали переваривать горы риса, запасы которого кончались. Иессен поневоле отказался от прорыва в Сангарский пролив, и днем 13 апреля он отвернул отряд к Владивостоку... На мостике "Богатыря" удивлялись: -- Надо же так! Один раз еще с Рейценштейном, а сейчас с Иессеном собирались забраться в Сангарский пролив, и оба раза отворачивали. Значит, бывать там... бывать в этой норе! Возле Поворотного маяка, прежде чем войти в Золотой Рог, с крейсеров запрашивали: был ли здесь Камимура с эскадрою? Служители маяка успокоили их -- Камимурой и не пахло. Но горизонт часто застилало подозрительным дымом. До заката солнца портовые буксиры развели боны, и русские крейсера, докручивая на тахометрах последние обороты винтов, втянулись в родимую гавань... Дело сделано! Склянки пробили четыре раза. Восемь часов. Смена вахт. Остальные свободны. x x x Япония всполошилась: одним махом русские уничтожили три корабля в 5000 тонн водоизмещением, погибли тысячи тонн угля и военного снаряжения, наконец, свыше 600 пленных -- все это отразилось на судьбе Камимуры, который свои просчеты оправдывал туманом... только туманом! Теперь адмирал Того был вынужден ослабить свою эскадру, чтобы усилить эскадру Камимуры -- для противоборства с бригадою владивостокских крейсеров. В результате резко снизилось боевое напряжение у стен Порт-Артура, за что его гарнизон мог благодарить Владивосток. Отныне эскадра Камимуры отрывалась от баз в Желтом море, в постоянной боевой готовности она дежурила в незаметной бухте Озаки на острове Цусима... Цусима обретала стратегическое значение! 15 апреля началась разгрузка пленных с крейсеров на берег. "На Адмиральской пристани, куда свозили японцев, и на Светланской, -- писал очевидец, -- стояла такая толпа народу, что удивляешься, откуда во Владивостоке столько жителей. Мы проводили своих пленных приветливо, снабдив их, у кого не было, шляпами, кого сапогами; на некоторых были надеты матросские фуражки (бескозырки)". Среди горожан не было заметно никакого злорадства, "скорее даже сочувствие к чужому, хотя и враждебному горю веяло от сдержанного спокойствия толпы", -- писал в те дни корреспондент "Одесского листка". Многие жители Владивостока узнавали среди японцев своих прежних знакомых, хотя эти друзья-приятели и делали вид, будто они по-русски -- ни бе ни ме ни кукареку. Один страховой агент даже обиделся на японского поручика Токодо: -- Ну чего притворяешься? У тебя же лавка была на Продольной. Я у тебя горшок покупал... Ну? Вспомнил? Японец поднял глаза к небу, как бы рассматривая облака, почесал переносицу и вдруг улыбнулся широкой улыбкой: -- Шестнадцать рублей взял... Хорош ли товар? -- Отличный! -- расцвел страховой агент. -- До сих пор вся семья не нарадуется... Перед отбытием на вокзал капитан-лейтенант Мизугуци произнес речь, в которой благодарил русских за гостеприимство, после чего японцы кланялись публике. К перрону был подан состав, чтобы отвезти пленных до Ярославля. Тут наше российское сострадание проявилось сверх всякой меры: в вагоны к японцам совали бутылки с вином, дарили коробки папирос и печенья... На крейсерах говорили, что это уже сущее безобразие: -- Так нельзя! Ведь еще неизвестно, каково нашим-то в плену японском живется. Может, они на луну извылись... В ночь на 16 апреля в Уссурийском заливе, близ города, снова появились японские крейсера; теперь жители, убоясь обстрела, с пожитками уходили в сопки. Но японцы на этот раз не стреляли, что-то сбрасывая в воду, а с наступлением дня тихо ушли... Иессен не стронул отряд с рейда, справедливо решив, что с японских Крейсеров поставлены мины. -- Очевидно, Камимура решил сковать маневренность наших крейсеров, отчего сразу усилится интенсивность перевозок японских войск к Порт-Артуру, -- говорил он. -- Вильгельм Карлович извещает меня, что возле того самого места, где погиб адмирал Макаров на "Петропавловске", водолазы обнаружили еще один "минный букет" -- целую связку мин... У нас нет хорошей партии траления. Чем помочь горю? Горю помогли любители аэронавтики. Доморощенными способами они умудрились склеить аэростат, который с высоты выглядывал японские мины на глубине... x x x Долго гадали в экипажах матросы, загибая пальцы на заскорузлых руках -- кого теперь назначат на место Макарова. -- Зиновия? -- говорили о Рожественском. -- Не, он на Балтике вторую эскадру собирает. Ежели, скажем, Григория? -- говорили о Чухнине. -- Так его от Севастополя на пневматике не отсосешь. Федора? -- говорили о Дубасове. -- Так его и даром не надо: тигра такая, будто ее сырым мясом кормят... Командующим флотом Тихого океана был назначен вице-адмирал Николай Илларионович Скрыдлов, которому было велено ехать в Порт-Артур. Скрыдлов не спешил и, подобно Куропаткину, тоже собрал немало икон -- святых, чудотворных и всяких прочих. Сразу же после гибели Макарова в Порт-Артуре появился наместник Алексеев, поднявший свой адмиральский флаг на "Севастополе", у которого были погнуты лопасти винтов. -- Неспроста ли выбрал "коробку", которую с места не сдвинешь? -- рассуждали матросы. -- Куда ж без винтов ходить? Нет, братцы, это тебе не Степан Осипыч... Как бы ни относиться к "Его Квантунскому Величеству", следует признать за истину: наместник не помышлял о падении Порт-Артура, желая отстаивать его до конца. Между ним и Куропаткиным завязалась упорная борьба, арбитром в которой выступало правительство. Петербург поддерживал Алексеева, справедливо указывая Куропаткину, что потеря Порт-Артура "подорвет политический и военный престиж России не только на Дальнем Востоке, но и на Ближнем Востоке... наши недруги воспользуются этим, чтобы затруднить нас елико возможно, и друзья отвернутся от России как от бессильной союзницы..." Куропаткин откладывал эти нотации в сторону. -- У меня более трезвый взгляд на вещи! -- говорил он. -- Я не считаю, что мы должны держаться за Порт-Артур. Вспомните, что Кутузов на известном совете в Филях тоже стоял на том, что можно сдать французам Москву. Тогда его порицали. А кто оказался прав? Кутузов... Так же и я, подобно гениальному Кутузову, имею вполне трезвый взгляд на вещи! Дался ему этот "трезвый" взгляд. Куропаткина мало заботила судьба Порт-Артура, а все его дискуссии с наместником ни к чему не приводили. Алексеев говорил: -- Я несведущ в делах армии, а Куропаткин разбирается в делах флота, как свинья в апельсинах. Когда начинаем споры, у нас получается картина, словно в том анекдоте, где слепой от рождения любуется пляской паралитика... После боев у Тюренчена, когда Куроки разбил генерала Засулича, Куропаткин продолжал твердить, что положение Порт-Артура еще не стало критическим. Но даже дуракам было ясно, что Того держит эскадру близ Дальнего не для того, чтобы любоваться Квантунским пейзажем, а пехота на его кораблях -- не туристы. Алексеев шкурой ощутил ко, чего никак не желал понимать Куропаткин... 22 апреля он вызвал Витгефта: -- Вильгельм Карлович, можете поднимать свой флаг. А я спускаю свой флаг и убираюсь ко всем чертям... в Мукден! До прибытия адмирала Скрыдлова эскадрою Порт-Артура назначаю командовать вас. Комендантом останется Стессель... Он отъехал столь поспешно, что оставил в Порт-Артуре даже свою челядь. На следующий день японцы выбросили десанты в порту Бицзыво, на подступах к Дальнему, а Дальний уже совсем рядом от Порт-Артура. Теперь самураям осталось сделать один прыжок, и линия КВЖД, связующая Порт-Артур с Россией, оказывалась разрубленной. Алексеев удрал вовремя: по вагонам санитарного поезда, идущего под флагом Красного Креста, уже щелкали пули, добивая раненых, детей и женщин. Целых четыре дня японцы не обрывали правительственный провод, слушая перебранку Витгефта с наместником. 26 апреля никому не известный Спиридонов, в компании двух русских писателей, Дмитрия Янчевецкого и Василия Немировича-Данченко, взялся доставить в Порт-Артур громадный эшелон с боеприпасами. Смельчаки сели на паровоз и рванули вперед, давя японцев на рельсах, писатели поклялись, что взорвут весь эшелон и погибнут сами, если их остановят... Эшелон прибыл! Витгефт созвал совещание, даже не заметив, наверное, что место председателя досталось генералу Стесселю. Случилось то, чего пуще смерти боялся Макаров: эскадру прибирала к рукам армия. В преамбуле протокола выразились пораженческие намерения Стесселя: флот якобы уже неспособен к активным действиям, посему будет лучше, если свои боевые средства с кораблей он передаст командованию гарнизона... Впрочем, у меня, автора, еще не возникло нужды излишне драматизировать обстановку, как полное отчаяние, прерываемое зубным скрежетом патриотов. Отнюдь нет! Люди сражались, стойко переносили неудачи, верили в лучшее. Голода в Порт-Артуре не знали: мука, конина, водка, чай, сахар не переводились до конца осады. В ресторане "Палермо" рекою текло шампанское... Были тут юмор и любовь, бывали мгновения большого человеческого счастья, все было. Жили и верили: -- Эта чепуха с осадою не затянется! Что-нибудь одно -- или Куропаткин нас выручит, или Зиновий Рожественский приведет эскадру с Балтики и раскатает Того, как бог черепаху... 1 мая контр-адмирал Иессен доложил наместнику в Мукден, что генеральный фарватер у Владивостока протрален, его крейсера снова готовы вырваться на стратегический простор. В этот же день из Порт-Артура вышел заградитель "Амур", забросав подходы к крепости минами. С этого момента начались самые страшные, самые черные дни для Того и его флота. x x x Когда в бухте Керр, возле Дальнего, раз за разом подорвались на русских минах сначала миноносец No 48, а потом авизо "Миако", ничто не дрогнуло в душе Хэйхатиро Того: война есть война, и потери на войне неизбежны... Но 2 мая русская мина, поставленная "Амуром", рванула брюхо броненосца "Яшима"; в облаке пара он еще полз по инерции, пока эта инерция не затащила его на вторую мину: переборки треснули -- конец! Другой броненосец, "Хацусе", в точности повторил маневр "Яшима", наскочив на две наши мины. Он держался на воде 50 секунд; полтысячи человек погибли сразу. Наши наблюдатели с Золотой Горы и с Электрического Утеса видели эти взрывы устрашающей силы, они даже фотографировали моменты агонии врагов, и в Порт-Артуре долго кричали "Ура!" своим отважным минерам. -- Расплатились-таки за Макарова! -- говорили артурцы. -- Сейчас выйдем эскадрой в море -- для боя... Но осторожный Вятгефт поднял сигнал: -- Командам разрешаю увольнение на берег... Японская пресса, обычно болтливая, на этот раз хранила молчание (и в Японии очень долго не знали о судьбе погибших кораблей). Того, наверное, пережил бы эти потери как закономерные в ходе большой войны. Но в тот же черный для него день броненосный крейсер "Кассуга" врезался в крейсер "Иосино", который перевернуло кверху килем с легкостью, будто это была пустая консервная банка. Море, всегда безжалостное к людям, алчно забрало в свои глубины еще 300 человек. Пострадал и сам "Кассуга" -- его с трудом оттащили в Сасебо для ремонта... Того призадумался: -- Надеюсь, это была последняя жертва? Но тут же сел на камни посыльный "Тацута", на котором адмирал Насиба спешил повидать свое начальство. На следующий день погода была по-прежнему ясная... Взрыв! -- и не стало миноносца "Акацуки", который на полном ходу проехал своим пузом по русской мине. Японский флот охватила паника: -- Это не мины! Это русские подводные лодки... Если это так, то, кажется, подтверждалась секретная информация из Петербурга: балтийские матросы ставили свои подводные лодки на железнодорожные платформы -- для отправки их на Дальний Восток. "Неужели они уже здесь?.." Того доложили, что канонерская лодка "Акаги" входит на рейд Кинчжоу, уже готовая к постановке на якорь. -- Хорошо, пусть отдаст якоря, -- кивнул Того. На этот раз не взрыв, а -- треск! "Акаги" острым форштевнем разрубила свою же канонерку "Осима". -- Боги отвернулись от меня, -- сказал Того. -- Наши потери таковы, будто мой флот проиграл большое сражение... Если бы адмирал Витгефт был настоящим флотоводцем, он не упустил бы этого победоносного момента. Воскресни сейчас из бездны Макаров, он бы вывел эскадру в море -- немедля -- и дал бы флоту Того такой славный бой, что, наверное, зашаталась бы вся Япония... Но этого не случилось, а беда коснулась нас с другой стороны -- там, где мы ее не ждали. Кто виноват в этой беде -- сейчас судить трудно. Советский историк флота В. Е. Егорьев ( [сын командира крейсера "Аврора", павшего при Цусиме) высоко оценивал энергию Иессена, но при этом счел своим долгом отметить, что "решительность" Карла Петровича иногда бывала слишком рискованной. Все корабли, как и люди, смертны. Но смерти бывают разные. Одни погибают в бою, им ставят памятники, как героям. Других губит стихия, и они исчезают бесследно, как "пропавшие без вести" на фронте. Но для кораблей уготована судьбою еще и привычная "смерть в постели", заверенная в конторах. Это когда их кладут на жесткое ложе заводских стапелей и начинают разбирать от киля до клотика. Девушка, укрепляя булавкой шляпу на голове, не задумывается, что ее булавка -- частица когда-то гордого корабля, пущенного в переплавку мартенов. Крестьянин, идущий в поле за плугом, тоже не знает, что металл его плуга когда-то резал не землю, а кромсал высокую волну океанов. Корабли, как и люди, часто болеют. Тогда их лечат. У них бывают и серьезные травмы. В этих случаях инженеры-хирурги делают сложные операции. Иногда у них что-то даже ампутируют. Что-то к ним добавляют вроде протезов. "Богатырь" очень долго болел после сильного удара, полученного в область "солнечного сплетения". Все думали, что он умрет. Но крейсер, к удивлению других кораблей, выжил, о чем корабли еще долго сплетничали на рейдах, подмигивая один другому желтыми глазами прожекторов. Рожденный в 1901 году, "Богатырь" прожил до 1922 года и мирно скончался в "постели", о чем записано в его житейских метриках. Это случилось с ним уже при советской власти. x x x Давняя традиция русского флота обязывает командира корабля в воскресные дни обедать в кают-компании; если на борту корабля находится адмирал, командир приглашает к общему столу и адмирала. Но в день 2 мая, казалось, никто не помышлял об обеде -- туман был настолько плотен, что, когда "Богатырь" снялся с "бочки", сигнальщики с трудом разглядели боковые поплавки, обозначавшие "ворота" в заграждениях гавани. -- Туман разойдется, -- говорил Иессен. -- А мне надо быть в Посьете, чтобы проверить тамошнюю оборону... Золотой Рог с Владивостоком исчезли за кормою, будто их никогда и не бывало на свете, а на входе в пролив Восточного Босфора Стемман отдал якоря. Этот чудовищный грохот якорных цепей, убегающих на глубину, очень обозлил Иессена. -- Очевидно, -- сказал он в сторону, но адресуясь к Стемману, -- кое у кого здесь трясутся на плечах эполеты. Стемман ответил, что туман следует переждать. -- Это у меня эполеты трясутся! Я не знаю, как складывалась ваша карьера, Карл Петрович, но мне эполеты капитана первого ранга достались со скрипом... Наверное, этого не следовало говорить. Иессен сразу обиделся, осыпав Стеммана досадными упреками: -- Александр Федорович, вы воспитывались во времена "Разбойников", "Герцогов Эдинбургских" и "Русалок", когда скорость в восемь узлов считалась опасной. Между тем англичане не боятся даже в тумане бегать на пятнадцати узлах. -- Я не англичанин, -- грустно отвечал Стемман. -- Но я вижу, что плывем как мухи в сметане, а за крейсер отвечаю я! Панафидин заглянул в ходовую рубку. -- Там скандалят, -- сказал он со смехом. -- Я слышу, -- отвечал штурман. -- Александр Федорович прав, а наш адмирал напрасно бравирует лихостью... Иессен сам вывел "Богатыря" в Амурский залив, негласно отстранив Стеммана от рукоятей командирского телеграфа. Он отработал на телеграфе приказ в машину: дать 15 узлов. Вода шумно вскипела за бортом, и адмирал сказал: -- Александр Федорович, ведите крейсер сами. -- На такой скорости не поведу. -- Отказываетесь исполнить приказ адмирала? -- Да. Отказываюсь... Жалко было смотреть на несчастного Стеммана, и в этот момент мичман Панафидин простил ему многое... даже глупое преследование им виолончели. Между тем туман снова сделался непроницаем. Положение же самого адмирала было незавидно. Карл Петрович нервно передвинул рукояти телеграфа: -- Так и быть! Уступаю вам: даю десять узлов. -- Дайте семь, -- глухо отозвался Стемман. -- Может, все-таки вы поведете крейсер? Стемман перешел на сугубо официальный тон: -- Господин контр-адмирал, я согласен командовать своим крейсером только в том случае, если вы покинете мостик и перестанете вмешиваться в управление кораблем... Покидая мостик, Карл Петрович указал на вахту, чтобы за три мили до острова Антипенко изменили курс влево: -- Я буду в низах. Известите меня. -- Есть, -- ответили ему штурмана... Панафидин искоса наблюдал за Стемманом. Время близилось к обеду, и, чтобы остаться верным флотской традиции, они с адмиралом должны быть в кают-компании как лучшие друзья. Обед был необходим, чтобы замять скандал на мостике. По этой причине Стемман даже не велел сбавить скорость. -- Держите на десяти узлах, -- обратился он к штурманам и, спускаясь по трапу, напомнил о повороте влево. -- В двенадцать тридцать, за три мили до Антипенко... Ясно? Шли по счислению (как ходят моряки, когда все небесные и земные ориентиры потеряны, доверяясь лишь показаниям приборов). Панафидин только что принял ходовую вахту, теперь не отводил глаз от картушки компаса, слушал ритмичное пощелкивание лага, не упускал из виду колебания стрелок тахометра, отбивавшего количество оборотов винта... Рулевой за штурвалом сказал вдруг опасливо: -- Мне-то что? Я матрос, а вот вам, офицерам... -- Помалкивай, -- круто обрезал его Панафидин. Ровно за три мили до острова Антипенко (в 12.30) старший штурман спустился в кают-компанию, чтобы продублировать адмиральское "добро" к повороту на левые румбы. Панафидин остался на мостике... Страшный треск, а потом грохот! -- Мина, -- не крикнул, а прошептал мичман, и тут же увидел перед собой каменную стенку, на которую с железным хрустом корпуса влезал "Богатырь", сильно раскачиваясь. Вслед за тем наступила гиблая тишина. x x x В этой тишине раздались рыдания. Приникнув лбом к ледяной броне, громко плакал капитан 1-го ранга Стемман: -- Я же говорил -- нельзя... семь узлов -- не больше. А теперь... сколько лет... служил... все прахом! Моя карьера... К нему, скользя по решеткам мостика, подошел Иессен: -- Александр Федорович, вы не виноваты. Виноват в этом один лишь я и всю вину за аварию беру на себя... Крейсер всей носовой частью