объявить: мол, это я все сделал! Вот такие дела, брат... От дверей крикнул станционный смотритель: -- Господину подполковнику Обухову лошади поданы! Хорошо, что так быстро, не пришлось томиться. -- Ваше счастье, что поспешаю, -- сказал Обухов сплетникам. -- Иначе бы через полицию протокол составил... Я и есть тот непризнанный гениус... За границей Обухов не задержался -- тянуло обратно в Златоуст. Проездом через столицу он подал проект литья стальных пушек для флота и армии. Подлинный фурор при дворе произвело златоустовское ружье, которое Обухов велел, не разогревая, изогнуть в кольцо, как баранку ("...но и после той разрушительной пробы, -- гласил лабораторный анализ, -- на стволе не было обнаружено и следа пороков"). Было ясно, что Обухову удалось повершить все достижения новейшей металлургии Европы, и Александр II одобрил его проект, ассигновав для фабрики в Златоусте 85 000 рублей -- деньги тогда немалые! Окрыленный успехом, Обухов вернулся в Златоуст, где его встретили инженеры и чинодралы с кислыми выражениями на лицах. -- Пузырь, -- слышал он за своей спиной. -- Да где ему с самим Крупном тягаться... Связался черт с младенцем, но добром, господа, не кончит: как и все пузыри, обязательно лопнет. Благожелатели (а были у него и такие) оставили нам свидетельство, что Павел Матвеевич не спал ночами, не видел отдыха днями и наконец, в начале 1860 года, у него все было готово. К первой отливке понаехало высокое начальство горного ведомства, в цехах пестрело шитье серебром на мундирах чиновников, блистало золото эполет и аксельбантов персон военных. -- А как идет плавка? -- приставали к Обухову. -- К пяти утра сварится. -- А кто проследит за ней ночью? -- Я сам и прослежу, -- отвечал Павел Матвеевич. -- Вы же валитесь с ног. Хоть на часок прилягте. -- Спасибо. Но я выдержу. Это моя ночь... Таков он был! Еще до рассвета в цех стали качать из пруда воду -- для обливания литейщиков: жар был нестерпим, сталь кипела, как белое молоко с розовой поджаренной пенкой. -- Давай звонок. -- велел Обухов. -- По местам всем.., к отливке, братцы! Не обожгись , гляди в оба! Ухватами вытаскивали из печей добела раскаленные тигли, в которых клокотала сталь; зажав их клещами, рабочие бегом несли их к формам и, опорожнив тигли, тут же размашисто отбрасывали в кучи сухого песка, чтобы они там остывали. -- На блоках, подай гнеты! -- командовал Обухов. На блоках с высоты опустились тяжкие гнеты, и они безжалостно придавили расплавленное месиво стали в болваночных формах. Начальство, стоя подальше от этого кромешного ада, вдруг начало бурно аплодировать Павлу Матвеевичу, словно певцу, закончившему бесподобную и сложную арию: -- Браво, брависсимо.., браво, браво! Обухов свистнул, прося пожарных окатить его водою. -- Угощение за мой счет, -- объявил он рабочим... Когда торжество закончилось, горный инспектор в генеральском чине облобызал Обухова, спросив его дружески: -- А где тот инженеришке, которого, говорят, вы содержите в баньке за огородом? Не пригласить ли его сюда?.. "Словом, -- писал очевидец, -- в тысячный раз повторялась старая история, свивающая себе гнездо возле каждой талантливой личности, пробивающейся к славе чересчур смело, настойчиво и энергично..." x x x Обточив пушки и высверлив их на величину калибра крупповских орудий (дабы удобнее сравнивать), Обухов сам провел пробные испытания. Была весна, под полигон отвели заводской пруд, еще скованный льдом. Народ густой и цветастой массой облепил заснеженные склоны гор, радуясь забаве. Среди принаряженных златоустовцев шныряли разносчики, торгуя с лотков маковками и пряниками. -- Клади ядро! -- велел Обухов. -- Пли! Клубясь в вихре снежной пыли, ядро закрутилось над прудом и чуть не задело собачку, спешившую по своим собачьим делам, -- она, бедняга, три раза кувыркнулась через голову и, прижав к животу хвост, побежала скорее домой. С другого берега донесся треск: ядро сокрушало деревья. Весь день Златоуст праздновал пальбу из пушки, которая исправно выбивала из жерла ядро за ядром. Потом орудия сложили в сани, повезли в Петербург. В августе Обухов тоже тронулся вслед за своими пушками. Предстояло главное испытание! Стрелять начали в конце ноября, закладывая в пушки по три фунта пороха. Били, били, били -- даже фейерверкеры устали. Обухов спросил их: -- И сколько желательно дать выстрелов? -- Ведено пробовать до четырех тысяч... Пушка дала уже две тысячи выстрелов, и царь указал закладывать в нее по четыре фунта пороха. Но она, голубушка ясная, не подвела создателя Близился решающий момент, когда четырехтысячный выстрел подведет итоги трудам Обухова. На полигон в этот день прибыл сам Александр II. -- Поздравляю тебя полковником, -- сказал он. -- Уверен ли ты, что твоя пушка выдержит? -- Да, ваше величество. Уверен. -- А чем докажешь? -- Верхом сяду на свою пушку, как на лошадь, и Не слезу с нее до тех пор, пока не дождусь четырехтысячного выстрела. -- А не разорвет пушку, не боишься? -- Если разорвет, так со мною вместе... Обуховская сталь выдержала беспримерное напряжение. С монополией Круппа в русской артиллерии было покончено. Пушка Обухова, давшая 4 000 выстрелов, обошлась русской казне всего в 16 рублей 50 копеек, за что Обухову и стали отчислять 35 копеек с каждого пуда сортовой стали, и он, скромный офицер, неожиданно сделался богачем. Тогда же его избрали в члены-корреспонденты ученого Артиллерийского Комитета и, вызванный в военное министерство, Павел Матвеевич предостерег: -- Есть ли здравый смысл расширять пушечное производство в таком захолустье, каков Златоуст, ибо вывоз готовых пушек возможен только на лошадях до пристаней Бирска, а оттуда водою по реке Белой... Не станут ли дорожать наши пушки в дороге с каждой преодоленной верстой? Но ему отпустили неограниченные кредиты для расширения производства, сославшись на мнение генерал-фельдцейхмейстера: -- А он дядя императора, благополучно царствующего, и желает иметь пушечный завод именно в Златоусте... От вас требуется давать ежегодно до пятисот пушек. Стальных, конечно! Спорить в такой ситуации было бы неуместно. -- Но, -- добавил Обухов, -- надобно как можно скорее крепостной труд на заводах обратить в вольнонаемный, чтобы люди трудились не из-под палки, а разумно, себе на пользу... Освобождение крепостных на заводах пришло с опозданием -- лишь в марте 1862 года. В этом же году пушка из обуховской стали навестила Лондон, где на выставке промышленности ее создатель удостоился наградной медали. Казалось, все складывается хорошо для Обухова. 35 копеек с каждого пуда давали ему солидную прибыль. Павел Матвеевич зажил вольготно и широко, даже расточительно. Но уже испытывал беспокойство. Из каждой полусотни пушек одну-две брали на пробу, и вот неожиданно стал выявляться брак -- то раковины, то трещины: обуховская сталь сделалась капризна, как испорченный ребенок. Год за годом с утра до ночи над городом шла пальба пробных выстрелов, которая уже никому не мешала: к канонаде привыкли, как привыкают к лаю сторожевых собак, к биению собственного сердца. Раскрепощение заводского труда давало теперь высокие заработки, жители Златоуста сказочно богатели, обогащался и сам Обухов, но, прислушиваясь к выстрелам по ночам, он мрачнел все больше. Нервничая из-за этих непонятных изъянов в металле, он обрел бессонницу. -- А я чего-то еще не знаю, -- говорил он себе. В 1863 году возле Перми, на Каме, заложили новый пушечный гигант -- Мотовилиха, -- а министерство финансов просило Обухова срочно выехать в столицу. Оказывается, в пригородном селе Александровском, что лежало на Шлиссельбуржском тракте, решили основать новый сталелитейный завод. -- В чем вы сомневаетесь? -- убеждали Обухова в Петербурге. -- Вам и карты в руки, а завод, основанный вами, сохранится в истории под вашим же именем -- Обуховский, подобно тому как Путилов уже дал свое имя заводу Путиловскому... Перспективы казались заманчивыми: страна нуждалась не только в пушках, но и в броне для кораблей, отличные свойства стали позволяли наладить производство осей и колес для вагонов железных дорог. Павел Матвеевич подумал и согласился: -- Хорошо. Пусть в России будет и Обуховский завод... Он выписал из Златоуста мастеров-литейщиков -- с их семьями, бабками и детишками, с гармошками и горшками гераний. Иные даже кошек не оставили, везли и кошек. Приезжие златоустовцы сохранились в памяти петербуржцев высокорослыми, обстоятельными, себе на уме, жары и стужи не боящимися -- они-то и положили на берегах Невы начало промышленному гиганту, вскоре ставшему лучшим в Европе. А сталь во всем мире уже текла рекой -- тигельная, бессемеровская, мартеновская. Этот клокочущий разъяренный поток сметал на своем пути все отживающее, но варили сталь.., на глазок! Да, именно так и варили ее, доверяясь лишь опыту сталеваров. Павел Матвеевич имел свои рецепты, сомнений же в опыте златоустовских мастеров у него не возникало. Однако на самом разгоне успеха, когда он стал ворочать уже миллионами, на самом взлете его триумфа началась драма -- техническая (которую лучше всего назвать человеческой). Сам царь при встрече с Обуховым сказал с гневом: -- Что за дрянь твоя сталь? Пушки-то рвет. -- Да, ваше величество. Сам знаю, что рвет. -- А хвастал, что верхом сядешь на пушку! -- Уверен был. А теперь не сяду... Объяснить, почему так, он не мог. Бывало, целая партия пушек дает тысячу выстрелов, и сердце радуется. Но вот увеличили калибры. С первых же выстрелов пушки разносило вдребезги, осколками калечило фейерверкеров, многие погибли. Дело дошло до того, что на полигонах Охты выстрел производился гальваноспособом, а прислуга пушек пряталась в блиндажах. Александр II во всем обвинял Обухова: -- Если дело и дальше так пойдет, не ступать ли нам снова на поклон к Круппу? В любом случае я буду прав, если укажу прекратить производство стальных пушек в России... За границу послали авторитетную комиссию, чтобы она высмотрела на иностранных заводах: как у них там обстоит дело? И комиссия отчиталась: в Европе, как и в России, один черт -- то палят без страха, то пушки разрывает сразу же. Послышались призывы -- назад, к чугуну, к бронзе! -- Что случилось со сталью? -- терзался Обухов... Его душевные страдания были велики. Он знал много. Но не мог заглянуть внутрь стали: что там? Не только он, сам Обухов, но и легионы ученых мира спотыкались в потемках, теряясь в догадках, и глаз сталевара оставался главным оптическим пирометром... Павел Матвеевич места себе не находил: -- Господи, отчего разрываются мои пушки? Вполне сознательно он решил устраниться от дел. -- Кажется, завод прикроют, -- сказал он однажды. -- Кто виноват? Затраты колоссальные. В своих рабочих я не сомневаюсь. Им не верили. Пригласили англичан -- те оказались хуже слепых котят. Никто ничего не понимает, а пушки летят к чертям. Иногда даже не пушки, а только болванки для пушек, едва их сунут под молот, рассыпаются, как старый сухарь... Я отдал бы всю жизнь, лишь бы удалось заглянуть внутрь стали! В 1866 году началась война Пруссии с Австрией, и прислуга орудий в этой войне не столько опасалась противника, сколько своих же пушек: их разносило столь часто, что артиллеристов сравнивали с самоубийцами. Было ясно, что Крупп потерпел поражение -- его сталь не выдержала испытания войной. В этом же году, учитывая немецкий печальный опыт, морское министерство России решило прекратить выпуск стальных пушек. Павел Матвеевич повидался с молодым ученым, которого звали Дмитрием Константиновичем Черновым. -- Вы меня знаете? -- спросил он его. -- Немало наслышан. Доброго. -- Доброго уже не осталось. Аносова читали? -- Несомненно, Павел Матвеевич. Обухов выгреб на стол осколки разорванных пушек. -- Прочность такая, что острыми краями можно резать стекло. А пушки рвет. Кто осветит мрак невежества моего? Я ухожу. Вы еще молоды, у вас больше сил... Вот и старайтесь! -- Не стараться ли нам вместе? -- отвечал Чернов. -- Ведь если часть ваших пушек получается превосходными, значит, желательно поставить сталь в такие условия, при соблюдении которых все пушки станут отличными. Вы разве не заметили, что при остывании металла, начинающего уже темнеть, вдруг происходит нечто невероятное: сталь вдруг дает ослепительную вспышку. -- Заметил. Но.., что с того? Сознайтесь, дорогой, -- спросил Обухов молодого человека, -- если бы не эта проклятая сталь, что бы вы пожелали делать в своей жизни? -- Я уже делаю.., скрипки. -- Счастливый вы человек, юноша! А вот у меня, кроме стали, не осталось за душой никаких скрипок... Д. К. Чернов (именно он) разрешил то, чего не могли разрешить другие. Но это уже рассказ другой -- из другого времени. Рассказ о том, как ремесло превращается в искусство! x x x В третьем томе "С. -- Петербургского Некрополя" указано место погребения Павла Матвеевича Обухова: Никольское кладбище Александро-Невской лавры. Смерть настигла его в самый первый день 1869 года. Могила была отмечена скромным титулом: "д, ст, сов., горный инженер". Краткий некролог его памяти я обнаружил в "Русском архиве" за 1871 год, и меня удивило, что Павел Матвеевич, бросивший завод и свои дела, уехал помирать в Молдавию, в местечко Пиетро, которое я не мог отыскать на карте... Творческая драма жизни Обухова известна была его близким, его ученикам, его продолжателям. О нем пишется в учебниках как о победителе, но умалчивают о его поражениях. Однако именно из итогов его поражения Д. К. Чернов сделал те выводы, которые принесли ему победу над секретами стали. Павел Матвеевич, конечно же, не мог предвидеть, что с вывески завода, им основанного, им выстраданного, его имя будет стерто... Осталась только "Обуховская оборона" 1901 года. Но это другая история -- история революции! А в 1921 году, когда интервенты уходили из нашей страны, в Ялту примчался английский крейсер. Дмитрий Константинович Чернов был уже тогда в генеральском чине. -- Вы генерал Чернов? -- спросили его. -- Да, я генерал Чернов. -- Крейсер к вашим услугам: Англия и ее заводы ждут вас. -- Я генерал Чернов, но я русский генерал, -- ответил Чернов. Он остался в России, и секреты "обуховской" стали вместе с ним остались там, где им и должно быть: дома! Мы будем уважать былые трагедии прошлого... Валентин Пикуль. Секретная миссия Нарбонна Пусть мой вопрос не покажется чересчур наивным: какие же конечные цели преследовал Наполеон, начиная поход "двунадесяти языков" против России? Припомним знаменательную беседу славного Кутузова с не менее славным Денисом Давыдовым; на совет фельдмаршала Денису, чтобы тот поберег свою голову, лихой партизан отвечал странными словами: -- Если и погибнем, так сложим головы за отечество, а это почетнее, нежели подохнуть на берегах Ганга от лихорадок Индии, куда загонит всех нас император французов... Значит, цели Наполеона были обширнее? И как в заснеженных степях 1943 года у офицеров армии Паулюса, стоявшей на Волге, находили карты Персии, Сирии и даже Индии, так же в обозах армии Наполеона 1812 года казаки обнаруживали атласы Кавказа, Персии и Палестины. Академик Е. В. Тарле писал: "Путь в Индию лежит через Москву -- таков был смысл наполеоновского нашествия на Россию, такова в начале дела была его цель". Перед графом Луи Нарбонном великий агрессор даже не скрывал своих завоевательских намерений: -- Русская армия вольется в мою армию. Впереди пустим казаков на рекогносцировку, песками Средней Азии мы выйдем к Герату и сваливаемся прямо в Индию, чтобы разрушить меркантильное величие спекулятивной Англии... 1812 год начался для него успешно. В январе маршал Даву оккупировал шведскую Померанию, маркиз Арман Коленкур считал, что "решение императора в этот период было уже принято. Австрия согласилась сделаться его пособником, а Пруссию оставалось лишь заставить нарезать розги для собственной порки". Против Русского государства выступала не только Франция, но и мощная коалиция наполеоновских сателлитов; историк Альбер Вандаль писал, что "даже те из союзников Наполеона, которых он насильно гнал за собою, подверглись общему увлечению и гордились тем, что будут сражаться под начальством такого главнокомандующего", каким был Наполеон, утверждавший: -- Русские еще на своих рубежах получат от меня новый Аустерлиц, не пройдет и двух месяцев, как Россия взмолится о мире, и с Востоком будет навсегда покончено... Европа уже покрылась колоннами марширующей пехоты, через спящие города, будя жителей, тянулись скрипящие обозы, лошади влекли за собой артиллерию, шла на рысях звенящая амуницией конница, -- и вся эта разноязычная лавина денно и нощно передвигалась на восток, напоминая переселение народов в глубокой древности... Наполеон пожелал видеть Нарбонна: -- Россия обречена! Я отъезжаю в Дрезден, куда соберутся все короли и герцоги, подвластные моей воле. Русский император встревожен. Он спешит в Вильну, куда поедете и вы, дабы вручить ему письмо, в котором я не скрываю, что поведением России.., недоволен. Для меня крайне важно: русские не должны перейти Неман, пока моя армия не собралась у рубежей России. Вы успокоите царя Александра любезным обращением, а заодно проведайте, каковы русские силы, настроения придворных офицеров и жителей... Перед царем можете не скрывать, что на этот раз я обладаю армией, какой еще не знал мир! -- А если Александр сам шагнет за Неман? -- Тогда вы притворитесь удивленным, умоляя его о мире. Наконец, черт побери, падите перед ним на колени, рыдайте, прося перемирия, лишь бы я успел подойти к Неману! Впрочем, у вас будет инструкция, как поступать. Вы ее, граф, берегите. Русская разведка узнала о секретной миссии Нарбонна раньше, нежели Нарбонн отправился в путь... Но кто же такой этот Нарбонн? Почему такое доверие к нему императора? x x x В его пышном гербе красовался фамильный девиз: "Не мы от королей, а сами короли от нас происходят". Если бы не революция, такому аристократу не пришлось бы склонять выю перед Бонапартом, этим жалким корсиканским плебеем. Происхождение Нарбонна не было загадкой для общества! Принцесса Аделаида, тетка Людовика XVI, нечаянно забеременела от наследника-дофина и, чтобы скрыть женский грех, вызвала из Пармы свою подругу Нарбонн, тоже беременную. Нарбонн назвалась матерью ребенка от принцессы. Мальчик вырос под опекой Аделаиды, не умевшей таить материнских чувств, -- она сделала его своим пажем. Нарбонн, извещенный о своем происхождении от Бурбонов, скоро превратился в развязного шалопая. Наглость его дошла до того, что, ужиная с актрисами, он требовал привозить ему посуду прямо из дворцов Версаля. Под стать Нарбонну был и молодой аббат Талейран, будущий сподвижник Наполеона, не забывший в своих мемуарах отметить: "У графа Нарбонна ум такого рода, который стремится произвести лишь внешнее впечатление.., его вежливость лишена оттенков, его веселость часто оскорбительна для хорошего вкуса". Пусть даже так, но Талейрану в ту пору было еще далеко до высот власти, а Нарбонн уже в 1791 году стал военным министром, готовый служить одинаково и королям и революции. Но его подвела семейная история... Он устроил побег в Италию своей настоящей матери -- принцессы Аделаиды вместе с мнимой матерью -- герцогиней Нарбонн, после чего бежал и сам. Сначала скрывался в Англии, потом нашел приют на швейцарской границе -- в замке Коппе у своей подруги Жермены де Сталь. Но вот над Францией воссияла звезда Бонапарта, тогда еще первого консула, и Нарбонн поспешил на родину, ибо консул испытывал слабость к аристократии. Однако будущий император не заметил возвращения бывшего министра. Нарбонн бедствовал в Париже, снимая две маленькие комнатенки в убогой мансарде. Талейран был уже наверху могущества, но мало ценил таланты Нарбонна, клянчившего у него служебного места: -- Согласен быть секретарем посольства хоть в Женеве, я готов занять даже кресло супрефекта в провинции. -- Помилуйте, граф! -- отвечал Талейран. -- Как же я человека с такими блистательными дарованиями, каковы ваши, осмелюсь унизить столь незначительным положением... Бедствуя в мансарде, Нарбонн довольствовался услугами одного лакея, бывшего солдата, который вместе с молодым Бонапартом участвовал в Египетском походе. При учреждении ордена Почетного легиона лакей сделался кавалером этого ордена, и тогда Нарбонн заявил ему: -- Слушай, приятель! Теперь, как шевалье, садись в мое кресло, а я, как лакей, стану подносить тебе тарелки... Наполеон, узнав об этом случае, воскликнул: -- Вот! Сразу видно благородного аристократа... Мюрат, -- спросил он своего зятя, -- ты разве способен на такое? -- Никогда! -- отвечал бывший конюх... Наполеон вызвал Нарбонна к армии, поздравив его с чином дивизионного генерала. Нарбонн, подавая рапорт императору, не стал совать его в руки Наполеона, как это делали мужланы. Он положил его в шляпу и протянул вместе со шляпой. -- Зачем это? -- удивился Наполеон. -- Но так было принято при дворе Версаля, где донесения венценосцам подавали непременно в шляпе, -- объяснил Нарбонн, и с этого времени его карьера полетела на крыльях. Графа назначили послом в Баварию, но он скучал в Мюнхене, мечтая парить повыше. Наполеон прочил Нарбонна в церемониймейстеры двора своей юной жены. Федор Головкин, хорошо знавший Нарбонна, писал, что это назначение не состоялось, ибо придворные дамы не желали иметь при себе ментора, который стал бы дрессировать их в соблюдении тонкостей версальского этикета. Тогда Наполеон сделал Нарбонна своим генерал-адъютантом -- "для поддержания забытых старинных традиций". Сейчас Нарбонн уже поспешал в Вильну, а Наполеон ехал в Дрезден, при этом император говорил маркизу Арману Коленкуру, что обласкал Нарбонна умышленно: -- Когда мне кто-либо нужен, я не бываю слишком щепетилен... Весна 1812 года выдалась запоздалой, в конце апреля виленские сады еще не покрылись листвою. Барклай-де-Толли был главнокомандующим русской армией, при нем в Вильне состоял штаб, усиленно работавший перед нашествием неприятеля. Император Александр I со свитою разместился в комнатах виленского замка. Была глухая ночь, когда по черной лестнице, ведущей со двора замка, к императору поднялся Яков Иванович де Санглен -- личный шпион Александра, назначенный "директором военной полиции" всей российской армии. -- Что нового? Где армия Бонапарта? -- Армия подтягивает тылы из Германии, она уже втянулась в пределы польские и скоро будет здесь -- на Немане. А сам император вдыхает фимиам безудержной лести в Дрездене. -- Мюрат с ним? -- Он выступит с кавалерией из Гамбурга. -- А что Нарбонн? -- спросил царь. -- Приближается, -- отвечал де Санглен. -- Я нарочно перекрыл главные дороги на Вильну, оставив для проезда Нарбонна лишь непролазные проселки, чтобы он не мог видеть расположение наших резервов и количество артиллерийских парков... Яков Иванович позже вспоминал: "По приезде Нарбонна в Вильну приказано мне было государем иметь за ним бдительный надзор. Я поручил дать ему кучеров и лакеев из служащих в полиции офицеров", знавших немецкий, французский и польский языки... Русская разведка работала тогда превосходно! А визиту Нарбонна в главную квартиру русской армии придавал немаловажное значение историк Е. В. Тарле, считавший появление этого посланца в Вильне значительным фактором в политической подоплеке наполеоновской агрессии. x x x Искусный притворщик, царь вел внешне рассеянную светскую жизнь: очаровывая прекрасных пани, он обольщал виленских вельмож, явно ожидавших Наполеона как своего "освободителя". У генерала Беннигсена император заранее купил виленское имение Закрет, где велел архитектору Шульцу спешно выстроить танцевальный павильон, сказав при этом Барклаю-де-Толли: -- Несмотря ни на что, я должен танцевать с улыбкой и заставлю вас танцевать со всем вашим штабом. Пусть в Дрездене не думают, что мать-Россия скорчилась тут от ужаса... 5 мая ковенский полицмейстер доложил Барклаю-де-Толли, что миссия графа Нарбонна пропущена через границу, посла сопровождают ротмистр Себастьян, поручик Роган-Шабо, курьеры и камердинеры -- паспорта у всех в порядке. Нарбонн сам заходил в лавки и трактиры, купил два фунта телятины, всюду спрашивая о ценах на продукты, проговариваясь, что он "везет мир". Наконец утром 6 мая Нарбонн появился в Вильне, сняв квартиру у Мюллера в его доме No 143. Агентами военной полиции сразу было примечено, что, выбираясь из кареты, Нарбонн сам вынес из нее лакированную шкатулку. -- Ее следует вскрыть, -- сразу решил де Санглен... Александр не отказал Нарбонну в аудиенции. Армия вторжения надвигалась на Россию, как туча неистребимой саранчи, а Нарбонн распинался в миролюбивых чувствах, какие его суверен испытывает лично к Александру: -- Но ваш внезапный отъезд из Петербурга в Вильну обеспокоил моего императора. Уж не собирается ли ваша армия перейти Неман, чтобы оказаться в Варшаве или Кенигсберге? Александр понял, что миссия Нарбонна -- это дешевый политический спектакль, чем-то очень выгодный для Наполеона. Но, беседуя с графом, император ни разу не проявил раздражения, отзываясь о Наполеоне с большим уважением. Для начала же царь раскатал перед Нарбонном карту. -- Вот большая Россия, а вот маленькая Европа, -- сказал он, не пытаясь казаться остроумным. -- Я не обнажу шпаги первым, ибо не хочу, чтобы Европа возлагала потом на Россию ответственность за ту кровь, что прольется... Французские войска в трехстах лье от моих границ! Я сижу пока дома, соблюдая верность прежним союзам. Спросите маркиза Коленкура, что я сказал ему, когда он покидал Петербург... Коленкур подтвердит, что не Россия, а именно ваш император все время уклонялся от соблюдения условий Тильзитского мира. Ради чего он теперь оказался в Дрездене, окруженный венценосными вассалами, которые во времена моей бабки -- Екатерины Великой! -- продавали своих солдат за деньги англичанам, а ныне уступают их императору Франции бесплатно, за одну лишь его улыбку? Нарбонн ответил: Наполеон желает сделать приятное молодой жене, чтобы она повидалась в Дрездене с родителями, а короли и герцоги всегда рады.., праздновать. Царь сказал, что праздник выглядит подозрительно: -- Я ведь не строю себе иллюзий, ибо высоко оцениваю полководческое дарование Наполеона. Но он не учел того, что после Парижа ему отступать будет некуда. А я могу отступить даже до Камчатки, и Россия борьбы нигде не прекратит. Русский народ не из тех народов, которые избегают риска военного жребия. Если я был крайне терпелив в обидах, то мое терпение не от слабости, а от уверенности в силах русского народа. Однако коли речь зашла о войне, потребующей от империи неслыханных жертв, я обязан был сделать все возможное, чтобы избежать кровопролития... Нарбонн открыл рот, но царь не дал ему говорить: -- Нет, это не мы должны приводить мотивы в оправдание миротворческой политики России, а ваш император должен бы оправдываться в нарушении прежних договоров. Как видите, -- произнес Александр, снова указывая на карту, -- на стороне моего государства время и пространство. Вся эта гигантская земля станет враждебна вам, и нет такого уголка в России, который бы русские не стали защищать. Никогда русский народ не сложит оружия, пока хоть один неприятельский солдат вашего императора будет оставаться живым в России... Передайте своему повелителю, что наша страна может проиграть отдельные сражения, но побежденной ей не бывать! Нарбонн не нашел слов, чтобы возразить на все доводы русского кабинета, и, вернувшись в дом Мюллера, он уныло сообщил свите, что в ответ ему "оставалось сказать (Александру) лишь несколько банальных придворных фраз". -- Впрочем, -- договорил Нарбонн, -- император оказался столь любезен, что всех нас пригласил вечером в театр... Ночью императора разбудил Яков Иванович де Санглен, который поставил перед ним секретную шкатулку посла: -- Но утром мы должны вернуть ее в покои Нарбонна. -- Вы с ума сошли! Неужели.., украли? -- Нет, ваше величество, мы не воры. Просто мои офицеры, переодетые слугами, перепоили всех лакеев Нарбонна, пока он развлекался в театре, и вот.., результат! Сейчас откроем и узнаем суть секретных инструкций Наполеона... Цитирую слова самого де Санглена о содержании инструкций, составленных в основном из личных вопросов Наполеона: "Узнать число войск, артиллерии и пр., кто командующие генералы? каковы они? каков дух войска и каково настроение жителей? кто при государе пользуется большей доверенностью? нет ли кого-либо из женщин в особенном кредите у императора? Узнать о расположении духа самого императора..." -- Нашли кого посылать для такого дела! -- возмущенно сказал Александр. -- Нарбонн -- старая облезлая кукла, которую я, будь он русским, не стал бы держать даже в Сенате, а поспешил бы сдать в ломбард на вечное хранение... Проследите за его связями с местными недоброжелателями России. -- Себастьян и Роган-Шабо знают польский язык. -- Почему вы так решили? -- спросил Александр. -- По мимике их лиц, когда они с Нарбонном были в театре. В смешных сценах оба невольно начинали смеяться. -- Кстати, -- сказал император, -- навестите Закрет, где профессор архитектуры Шульц что-то слишком затянул строительство павильона для танцев. А мне крайне необходим именно бал, чтобы польстить виленскому дворянству. Утром император повидался с Барклаем-де-Толли, с Кочубеем и Нессельроде, ведавшими иностранными делами. -- Всю эту историю с Нарбонном пора кончать! -- сказал он с некоторым раздражением. -- Пока он торчит здесь, в Вильне, Наполеон набирает очки в выигрыше времени... Миссия Нарбонна только было начала завязывать контакты с виленским подпольем, враждебным России, как в доме Мюллера вдруг появился придворный камер-лакей с громадной корзиной, наполненной винами и яствами с царского стола. -- Что это значит? -- восхитился Нарбонн. -- Государь император жалует вам на дорогу... Не успел Нарбонн очухаться от этого намека, как явились Кочубей и Нессельроде с прощальными визитами. Казенными словами они выразили пожелания доброго пути Нарбонну и его свите. Затем ввалился лейб-кучер -- от имени царя: -- Лошади будут поданы в шесть часов вечера... Все! На этом авантюра Наполеона с посольством Нарбонна завершилась, и в 6 часов вечера 8 мая колеса французских карет выкатились за виленские шлагбаумы. Но русская агентура проследила за Нарбонном до самого Дрездена, где его с нетерпением поджидал Наполеон... Выслушав доклад Нарбонна, император был несколько удручен, но тут же разразился грозной тирадой о "византийском лицемерии" русских. -- Вас провели! -- кричал он Нарбонну. -- Именно они, эти хитрые азиаты, готовят мне войну. Решение мое остается в силе: если они хотят войны, так они ее получат... Довольно дурачиться и танцевать! Завтра же я буду в Познани, моя армия получит приказ ускорить марш-марши... Нет, я не в обиде на вас, милейший граф Нарбонн! Я ведь затем и посылал вас в Вильну, чтобы у вас там ничего не получилось... Де Санглен навестил имение Закрет -- поторопить профессора Шульца с оформлением танцевального павильона. -- Где этот Шульц? -- спросил он Беннигсена. -- Да где-то околачивался здесь. А.., что? -- Кажется, он подкуплен французами. Я получил анонимный донос, будто глубина фундамента павильона никак не соответствует высоте галереи и ширине поддерживающих ее колонн. -- Не угодно ли чашку чая? -- предложил Беннигсен. "Отказаться было неловко, -- вспоминал де Санглен. -- Супруга генерала налила мне чаю; но едва я взял чашку в руки, как что-то рухнуло с ужасным треском". Это провалилась крыша танцевального павильона, "все арки, обвитые зеленью для предстоящего бала, лежали на полу. По рассмотрении причин сего разрушения увидели мы, что все арки между собой и к полу были прикреплены лишь штукатурными гвоздями". -- Найти подлеца! -- повелел де Санглен. Посланные за ним агенты вернулись и доложили, что Шульца нигде нет, а на берегу реки нашли его фрак и шляпу: -- Очевидно, сразу утопился от страха. -- Ну да! Зачем топиться, если можно бежать в Пруссию, оставив на берегу одежду, чтобы больше его не искали. Странная история с павильоном! Удайся эта диверсия, и под обломками здания во время бала погибли бы не только сам император, но и главнокомандующий русской армией Барклай-де-Толли со всем генералитетом. Несомненно, это событие вызвало бы смятение в русском лагере, разброд в командовании, панику в Петербурге -- именно то, на что и рассчитывал, наверное. Наполеон... С такими вот печальными выводами де Санглен навестил императора в его кабинете. -- Бал не отменяется! -- ответил царь. -- Пусть расчистят павильон от обломков, оставив одни лишь стены, и мы станем танцевать под открытым небом при свете звезд... Затем он протянул де Санглену последнюю депешу: -- Наполеон начал переправу через Неман.., это война! Денис Давыдов предрекал -- тогда и на будущие времена: "Еще Россия не поднималась во весь исполинский рост свой. И горе ее неприятелям, если она когда-нибудь поднимется!" Разгромленная, опозоренная, завшивевшая, голодная, поедающая трупы, обессиленная -- такой "Великая армия" Наполеона покидала Россию. К чести графа Нарбонна, как пишет Федор Головкин, "он один сохранял самообладание и присутствие духа". Это заметил даже Наполеон, который у Березины сказал Мюрату: -- У тебя под носом две длинные сосульки. Позавидуем старику Нарбонну! Глядя на него, можно судить, до какой степени мы все жалкие... Зато в Нарбонне сразу чувствуется хорошая порода королевских кровей! Выдержка Нарбонна объяснялась скорее не "породой", а именно тем, что он еще с Дрездена как следует подготовился к предстоящему "драпу" из России. В своих мемуарах князь Евстафий Сангушко честно признал, что живым бы в Польшу не выбрался, если бы не стащил шубу у графа Нарбонна. В оправдание Сангушко говорил: -- На моем месте любой бы стал воровать! После Смоленска я остался в одном мундирчике. А этот версальский франт набрал в Россию целый гардероб меховых вещей, словно Нарбонн заранее предвидел, что вся эта дерьмовая история с походом на Россию добром для нас не кончится... Освободив свою родину, русская армия совершала поход по странам Европы, дабы избавить народы от гнета зарвавшегося корсиканца. Армия Наполеона, уже деморализованная, на глазах таяла за счет дезертиров, отставших и страдающих поносом... Наполеон снова вспомнил о Нарбонне. -- Граф, -- сказал он ему, -- я отдаю вам в команду саксонскую крепость Торгау, чтобы вы превратили этот цветущий городок в хороший лазарет для моих голодранцев. Зная вашу честность, поручаю вам и сбережение моей личной казны -- в двадцать пять миллионов золотом. Сидите на сундуках с золотом и никого к моим сундукам даже близко не подпускайте... 2 ноября 1813 года началась осада крепости Торгау. Сидя на сундуке с золотом, отпрыск королевской династии Бурбонов умер от какой-то заразной эпидемии. Заменивший его генерал Дютальи, не желая пугать гарнизон признаками чумы, объявил, что граф Нарбонн упал не с сундука, а свалился с лошади, отчего и помер. Федор Головкин заключает: "Друзья, оплакивавшие кончину его, могли лишь радоваться тому, что Нарбонну не пришлось дожить до капитуляции крепости и испытать на себе презрение, с каким, наверное, отнеслись бы к нему победители..." ...Кто же выиграл от виленского визита Нарбонна? Выиграли, как это ни странно, мы -- русские... На другом конце Европы М. И. Голенищев-Кутузов вел трудные переговоры с турками; победами своей армии он уже принудил Турцию к миру, но великий визирь настаивал на продолжении войны, ибо султан выжидал скорейшего вторжения Наполеона в пределы России. Наполеон убеждал султана отбросить русских от Дуная, а он будет ожидать янычарские орды на берегах Западной Двины, откуда они и пойдут совместно грабить Москву... Михаил Илларионович оказался хорошим дипломатом. Визит Нарбонна в русскую ставку он представил как проявление самых добрых, самых мирных намерений Наполеона, и турки, решив, что Наполеон отказался от похода на Россию, мир подписали. Наполеон исчерпал весь ругательный лексикон: "Поймите вы этих собак, этих болванов турок! -- кричал он. -- У них особое дарование быть битыми..." Мир, заключенный Кутузовым, был для России необходим. Он был ратифицирован в той же Вильне всего лишь за один день до нашествия Наполеона, и теперь Дунайская армия могла загасить костры на бивуаках; она тронулась от извилин Дуная в глубь центральной России, чтобы усилить отпор врагам, а сам Кутузов вскоре принял главное командование. Остальное слишком известно... Валентин Пикуль. Шедевры села Рузаевки За месяц до первой мировой войны в Лейпциге открылась всемирная выставка книгопечатного искусства... Сначала я попал в мрачную пещеру, где люди каменного века при свете факелов вырубали на скале сцену охоты на бизона -- вернее, рассказ об охоте на него, -- и мне хотелось снять шляпу: передо мною первые писатели нашей планеты. Весело кружилась бумажная мельница средневековья, все детали в ней (и даже гвозди) собраны из дерева; примитивная машина безжалостно рвала и перемешивала кучу нищенского тряпья, а по ее лотку стекала плотная высокосортная бумага -- гораздо лучше той, на которой я сейчас пишу вам... Читатель, надеюсь, уже догадался, что я гуляю по Лейпцигекой выставке 1914 года с путеводителем в руках -- на то они и существуют, чтобы выставки не умирали в памяти человечества. Ага, вот и русский отдел! Я нашел здесь именно то, что искал. В числе ценнейших уникумов упомянуты и издания Рузаевской типографии. Теперь закроем каталог и оставим Лейпциг! Чтобы ощутить привкус эпохи, сразу же пересядем в карету князя Ивана Михайловича Долгорукого, поэта и мемуариста, известного в свете под прозвищем Балкон, который при Екатерине II был пензенским губернатором... Колеса кареты ерзали в колеях проселочных дорог, жена губернатора изнывала от непомерной духоты. -- Ох, как пить хочется.., мне бы бокал лимонатису! Иван Михайлович, завидев мужиков, открывал окошко: -- Эй, люди, чьи это владения? -- Барина нашего -- Николая Еремеевича Струйского... Всюду пасущиеся стада, церкви на косогорах, возделанные пашни, босоногие дети на околицах... И наступил полдень. -- Эй, скажите, чья это деревня? -- спрашивал Долгорукий. -- Барина нашего -- господина Струйского... Жара пошла на убыль, жена вздремнула на пышных диванах кареты, а губернатор все окликал встречных: -- Эй, чей там лес темнеет вдали? -- Барина нашего -- Николая Еремеевича Струйского-.. Будто в сказке, весь день проезжали они через владения рузаевского "курфюршества", и лишь под вечер усталые кони всхрапнули у переезда через реку; на другом берегу, за укрытием крепостного вала, высились белые дворцы и службы, золотом горели купола храмов, какое-то знамя реяло на башне господского дома... Это была Рузаевка -- имение Струйского, находившееся в Инсарском уезде Пензенской губернии. И сейчас мало кто знает, что здесь во второй поло