Лукиан. Разговоры в царстве мертвых (Отрывки)
----------------------------------------------------------------------------
Перевод С.С. Сребрного
Хрестоматия по античной литературе. В 2 томах.
Для высших учебных заведений.
Том 1. Н.Ф. Дератани, Н.А. Тимофеева. Греческая литература.
М., "Просвещение", 1965
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
(Около 125-192 гг. н. э.)
Лукиан родился в городе Самосате, в Сирии. Отец его был мелкий ремесленник.
Лукиан получил общее и риторическое образование. Он выступал со своими
речами не только в городах Сирии, но и в Риме, в Афинах. В первых своих
сочинениях Лукиан отдает дань риторике ("Похвала мухе", "Сон" и др.);
впоследствии он осмеивает риторическую "мудрость", обращается к изучению
философии, но сначала не становится сторонником какой-либо философской школы
и одинаково высмеивает в своих произведениях философов различных
направлений. Одно время он увлекался кинческой философией, позднее отдает
предпочтение философии Эпикура. Лукиан осмеивает в своей острой сатире как
отживающее язычество, так и устанавливающееся христианство. Энгельс тонко
характеризует роль Лукиана в борьбе с религией. "Одним из наших лучших
источников о первых христианах является Лукиан из Самосаты, Вольтер
классической древности, который одинаково скептически относился ко всякого
рода религиозным суевериям и поэтому не имел ни языческо-религиозных, ни
политических оснований трактовать христианство иначе, чем какой бы то ни
было другой религиозный союз. Напротив, над всеми ними он смеется из-за их
суеверий: над поклонниками Юпитера не меньше, чем над поклонниками Христа; с
его плоско-рационалистической точки зрения, один вид суеверия столь же
нелеп, как и другой. Этот во всяком случае беспристрастный свидетель
рассказывает, между прочим, историю жизни одного искателя приключений,
Перегрина" {К. Маркс и Ф. Энгельс, О религии и борьбе с нею, т. II, ГАИЗ,
М., 1933, стр. 548.}.
4. Гермес и Харон {*}
{* Мифический старик - перевозчик теней умерших через озеро в подземном
царстве.}
1. Гермес. Не сосчитать ли нам, перевозчик, сколько ты мне должен? А то
у нас опять из-за этого выйдет ссора.
Харон. Сосчитаем, Гермес. Лучше это, наконец, установить, - тогда и
забота с плеч долой.
Гермес. По твоему поручению я принес тебе якорь за пять драхм.
Харон. Много запрашиваешь!
Гермес. Клянусь Аидонеем {Прозвище бога Аида - Плутона.}, я купил его
за пять, да еще за два обола ремень, что придерживает весло.
Харон. Клади пять драхм и два обола.
Гермес. Игла для нашивания заплат на парус; я за нее дал пять оболов.
Харон. Прибавляй их.
Гермес. Воск для замазывания дыр в лодке, гвозди и канат, которым ты
рею прикрепил к мачте; все вместе за две драхмы.
Харон. Это недорого.
Гермес. Вот и все, если мы ничего не забыли при счете. Когда же ты мне
это отдашь?
Харон. Сейчас я никак не могу, Гермес, а вот если чума какая-нибудь или
война пришлет к нам много народу, тогда можно будет кое-что заработать,
неверно сосчитав плату за перевоз.
2. Гермес. Что же мне, сидеть, значит, и ждать, призывая на землю
всякие бедствия, чтобы таким образом получить свой долг?
Харон. Нет другого способа, Гермес. Ты сам видишь, как мало народу к
нам теперь приходит: на земле мир.
Гермес. Нет, уж лучше пусть так остается, хоть и затянется отдача
долга. Но, не правда ли, Харон, прежде к нам приходили не такие, как теперь:
существенные все, покрытые кровью и большею частью умершие от ран. А теперь?
Одного сын отравил, другого - жена, у третьего от излишней роскоши распухли
живот и ноги, - бледные все, жалкие, совсем на тех непохожие. А большинство
их, кажется, к нам отправляют денежные козни.
Харон. Да, деньги - вещь желанная...
Гермес. Так, значит, ты считал бы меня правым, если б я настойчиво
потребовал от тебя отдачи всего долга?
10. Харон, Гермес и разные мертвые.
1. Харон. Послушайте, в каком мы положении. У нас, видите сами,
суденышко маленькое, прогнившее, во многих местах пропускает воду, и стоит
ему лишь наклониться набок, чтоб опрокинуться и пойти ко дну; а вас здесь
так много, да еще каждый столько несет. Я боюсь вас пустить в лодку вместе
со всей поклажей: не пришлось бы вам потом раскаяться, в особенности тем из
вас, которые не умеют плавать.
Гермес. Как же нам поступить, чтобы сделать плавание безопасным?
Харон. Послушайте меня: садитесь в лодку совсем голые, а все, что у вас
есть, оставьте на берегу; вас такая толпа, что даже так еле-еле поместитесь.
Ты, Гермес, смотри, чтобы с этого мгновения пускать в лодку только тех, кто
снял с себя все и бросил, как я уже сказал, всю свою поклажу. Становись
поближе у сходней и осматривай их и заставляй голыми садиться в лодку.
2. Гермес. Ты прав, сделаем так. Ты, первый, кто такой?
Менипп. Менипп {1}. Вот мой мешок, Гермес, и палка; их я бросаю в воду.
Моего рубища я даже не взял с собой - и хорошо сделал.
Гермес. Садись в лодку, Менипп, прекрасный человек, и займи первое
место возле рулевого, на возвышении: оттуда ты можешь следить за всеми.
3. А этот красивый юноша кто такой?
Харон. Хармолей, мегарский красавец, за один поцелуй которого платили
по два таланта.
Гермес. Скорей снимай с себя красоту, губы вместе с поцелуями, длинные
волосы, снимай румянец со щек и вообще всю кожу. Хорошо, ты готов к отъезду;
садись.
4. А ты кто, такой строгий, в пурпурном плаще и в диадеме?
Лампих. Лампих, тиран Гелы.
Гермес. Что же ты, Лампих, являешься сюда с такой поклажей?
Лампих. Как же? Разве тиран может явиться без всего?
Гермес. Тиран не может, но мертвец должен. Снимай все это.
Лампих. Ну вот тебе, богатство я выбросил.
Гермес. Выброси, Лампих, и спесь, и надменность; все это слишком
отягчит лодку, если ввалится в нее вместе с тобой.
Лампих. Позволь мне сохранить диадему и плащ.
Гермес. Нельзя, бросай и это.
Лампих. Пусть будет по-твоему. Что же еще? Ты видишь: я все скинул.
Гермес. Нет, сбрось с себя еще жестокость, и безрассудность, и
гордость.
Лампих. Ну вот, уже я совсем наг.
5. Гермес. Можешь войти. А ты, толстый, мускулистый, кто такой?
Дамасий. Дамасий, атлет.
Гермес. Да, я тебя узнаю: видел тебя часто в палестрах.
Дамасий. Да, Гермес; впусти же меня: ведь я совсем гол.
Гермес. Нет, ты не гол, милейший, раз на тебе столько тела. Сбрасывай
все, а то лодка потонет, лишь только ты одной ногой вступишь в нее. Брось
также свои победные венки и похвалы.
Дамасий. Смотри, вот я уже действительно гол и весом не превышаю других
мертвецов.
6. Гермес. Так тебе лучше будет, без твоего веса. Садись в лодку. А ты,
Кратон, брось свое богатство, да еще свою изнеженность и роскошь; не бери с
собой погребальных одежд и деяний предков, оставь и происхождение свое и
славу и, если город провозгласил тебя когда-нибудь благодетелем, - брось и
это; брось также надписи на твоих изображениях и не рассказывай, какой
высокий курган тебе соорудили: одно упоминание об этом может отягчить лодку.
Кратон. Что ж поделать! Придется все бросить, как это ни грустно.
7. Гермес. Это что такое? А ты зачем пришел в полном вооружении? Что
означает этот трофей, который ты несешь?
Полководец. Это значит, что я одержал победу, отличился в бою, и за это
город меня почтил.
Гермес. Оставь свой трофей на земле; в преисподней царит мир, и твое
оружие там тоже ни к чему не пригодится.
8. А кто же этот, с таким важным видом, такой гордый, вот этот, с
поднятыми бровями, погруженный в раздумье? Какая длинная борода!
Менипп. Это философ, Гермес, а вернее - шут и лгун. Вели ему снять с
себя все, и ты увидишь, сколько пресмешных вещей спрятано у него под плащом.
Гермес. Снимай сначала свою осанку, а потом и все остальное. О Зевс!
Сколько он принес с собой лжи, сколько невежества, охоты до споров, пустого
стремления к известности! Сколько коварных вопросов, хитрых рассуждений,
запутанных исследований! Да у него и пустого баловства множество, и болтовни
немало, и пустомельства, и мелочности... Клянусь Зевсом, и золото есть, и
любовь к наслаждениям, и бесстыдство, и гордость, и роскошь, и изнеженность.
Я все это вижу, хотя ты и тщательно скрываешь. Бросай все, и ложь тоже, и
самомнение, и уверенность в том, что ты лучше всех остальных. Если бы ты
пошел со всей своей поклажей, - даже пятидесятивесельный корабль не выдержал
бы такой тяжести {2}!
Философ. Раз ты приказываешь, я брошу все это.
9. Менипп. Гермес, ему не мешало бы снять также свою бороду: она, ты
сам видишь, тяжела и лохмата, в ней волос весом по меньшей мере на пять мин.
Гермес. Ты прав. Снимай бороду.
Философ. Кто же мне ее обрежет?
Гермес. Положи ее на сходни, а Менипп отрубит ее топором.
Менипп. Гермес, дай мне лучше пилу: так будет забавнее.
Гермес. Хватит и топора. Прекрасно! Теперь у тебя вид более
человеческий без этого козлиного украшения.
Менипп. Не обрубить ли мне немножко и его брови?
Гермес. Конечно! Он их поднял выше лба: не знаю, против чего он так
насторожился. Это что такое? Ты еще плачешь, негодяй, оробел перед смертью?
Садись в лодку,
Менипп. У него под мышкой спрятана еще одна тяжелая вещь.
Гермес. Что такое?
Менипп. Лесть, сослужившая ему в жизни большую службу.
Философ. Тогда ты, Менипп, брось свою свободу духа и свободу речи,
брось свою беззаботность, благородство и смех: никто ведь, кроме тебя, не
смеется.
Гермес. Напротив, сохрани их: это все вещи легкие, перевезти их
нетрудно, и они даже помогут нам переплыть озеро.
10. Эй, ты, оратор! Брось свое бесконечное красноречие, все свои
антитезы и повторения, периоды и варваризмы и весь вообще груз своих речей.
Ритор. Смотри, вот я все бросаю.
Гермес. Теперь все в порядке. Отвязывай канаты! Скорей втягивай сходни!
Поднимать якорь, распустить паруса! Перевозчик, выпрями руль! Пошли, - в
добрый час!
11. Чего же вы ревете, глупцы, в особенности этот философ, у которого
только что отрубили бороду?
Философ. Эх, Гермес! Я думал, что душа бессмертна.
Менипп. Врет он! Совсем не это его огорчает.
Гермес. А что же?
Менипп. Он плачет, что не будет больше наслаждаться роскошными обедами,
что никогда уже не удастся ему ночью тайком уйти из дому, закутав голову
плащом, и обежать все веселые дома от первого до последнего, а утром не
будет больше морочить молодежь и получать деньги за свою мудрость; вот что
его огорчает.
Философ. А ты, Менипп, разве не опечален тем, что умер?
Менипп. Отчего же мне печалиться, если я сам без призыва пошел
навстречу смерти?
12. Но мы здесь разговариваем, а там, кажется, слышен какой-то крик;
как будто кто-то кричит на земле.
Гермес. Да, Менипп, слышно, и не из одного места. Одни сошлись в
народное собрание и радуются и смеются, что Лампих умер; жену его осадили
женщины, а его маленьких детей ребятишки забрасывают камнями. Другие, в
Сикионе, хвалят ритора Диафанта за погребальную речь в честь вот этого
Кратона. А там что? Клянусь Зевсом, это мать Дамасия с толпой женщин, среди
крика и стона, поет погребальную песню. Тебя одного, Менипп, никто не
оплакивает; один лишь ты почиваешь спокойно.
Менипп. О нет, скоро ты услышишь, как по мне жалобно завоют собаки, как
вороны станут хлопать крыльями, собравшись меня хоронить.
Гермес. Ты прекрасный человек, Менипп. Но мы уже причалили. Идите же вы
на суд, прямо по этой дороге, а мы с перевозчиком вернемся, чтобы других
переправить.
Менипп. Счастливого пути, Гермес. Пора и нам идти. Чего вы медлите? Все
равно суда никому не миновать; а наказания здесь, говорят, тяжелые: колеса,
камни, коршуны. Обнаружится с ясностью жизнь каждого.
1 Mенипп - один из представителей кинической философии, призывающей к
воздержанию и презрению всех благ земных. Лукиан сочувственно изображает
Мениппа, так как он сам в течение ряда лет - приблизительно с 165 до 170 г.
- увлекался кинической философией. Поэтому в "Разговорах в царстве мертвых",
написанных в этот период, Лукиан называет Мениппа "прекрасным человеком" и
отдает ему предпочтение перед всеми другими людьми.
2 Лукиан отрицательно относится ко всем философам, кроме Мениппа, ко
всяким философским системам, кроме кинической, сторонником которой и был
Менипп, поэтому в "Разговорах в царстве мертвых" и дана злая сатира на
философов. Да это и понятно, если вспомнить, что представляли собой
философы, грамматики, риторы времен Лукиана. Эти ученые мужи, по выражению
Энгельса, "были или просто зарабатывающие деньги школьные учителя, или шуты,
состоявшие на содержании у богатых выскочек" (Ф. Энгельс, Некролог Бруно
Бауэра. К. Маркс и Ф. Энгельс об античности, Л., 1932, стр. 122).
Last-modified: Wed, 26 Oct 2005 04:57:18 GMT