Татьяна Бек. Замысел --------------------------------------------------------------- © Copyright Татьяна Бек, 1987 From: Zheleznyak@izvestia.ru --------------------------------------------------------------- Стихи Москва Советский писатель 1987 - Издательство "Советский писатель", 1987 1 *** Cтроились разрухи возле. Вечный лязг, и треск, и гром. Даже летом ноги мерзли В помещении сыром, Тесном и полуподвальном, Где обоев цвет несвеж... В этом братстве коммунальном Мы росли эпох промеж. -- Вы откуда? -- Мы московские! -- Вы какие? -- Мы таковские: Твердо знаем, что почем, К Маю пончики печем. В телевизор через линзу Нам смотреть не надоест. Юбки колоколом книзу -- Сновиденье наших мест! В благостной неразберихе На Песчаной, на Палихе Мы росли -- пока не выросли, Выехали, вещи вывезли На пустых грузовиках... И живем -- в иных веках. ЭВАКУАЦИЯ Над маетой пассажиров -- Ненастоящая крыша... Эвакуация в Киров. Мама, и Нина, и Миша. Страшная эта година Вырыта бомбой, как яма... Мальчик и старшая Нина Смотрят печально и прямо. ...Противу стрелки, бесчинно Я прилетаю упрямо! Я прилетаю упрямо С кашей в железной посуде: -- Здравствуй, грядущая мама! Здравствуйте, Миша и Нина Нищие тощие люди. Я еще буду не скоро. Может быть, вовсе не буду. Но среди гнева и мора, В пекле надежды и драмы, Где только дети и мамы, -- Мама, и Нина, и Миша Вдруг улыбнутся, заслыша Песенку, равную чуду: "Плакать не надо. Грянет Победа. Жизнь заискрится повсюду. Мирную купим посуду -- Я нарожусь..." *** В. Ш. Я расскажу тебе впотьмах, Вполголоса, скороговоркой Про город на семи ветрах, Стоящий кротко за "Вечеркой", -- Где я росла; где даже бред Бульварной изморози ржавой И тот был понят и воспет Магнитофонным Окуджавой; Где мы росли под гул вестей; Где воздух был жесток и молод В шестидесятых. Не старей! Я расскажу тебе про город, Где ежедневно бил пожар Зари в окошко угловое; Где елочный лиловый шар Мне был как зеркальце кривое И сокровенное. Я так Сумею рассказать об этом, О давешнем -- за шагом шаг, -- Что светом озарится мрак Усталости, тщета бумаг Служебных, тряпка с табуретом... -- Живи, живи под этим светом! *** Москвичи -- автобусные книжники, Пылкие сердца под слоем пыли... Нашу жизнь пруды, как передвижники, Тщательно и честно отразили. Беды мои, беды -- травы сорные. Лучше вспомнить, сидя у воды, Как салюта звезды рукотворные, Расцветая, падали в пруды; Как растили луковицу в баночке, Как знобило за полночь аллею, Как влетали солнечные бабочки По неразуменью -- в "Бакалею"; Как тайком курили старшеклассники, Как старух пугала новизна, Как справляла траурные праздники Резкая, как девочка, весна... Ты меня гостинцами полакоми, Ты прости мне срывы и помарки -- С ландышами, мусором и флагами -- Родина моя: пруды и парки. *** Любители обновок И острых новостей, Мой монолог неловок -- Не соберу костей. Но, потемнев от грусти, Скажу который раз: -- Чего же вы? Не трусьте, Когда тревожат вас. А то ведь эта стая, Лишь только закричи, Бросает, удирая, Картонные мечи И прячется в кладовки, Оберегая дом, Где главное -- обновки, А новости -- потом. *** Путь не стал половинчатым И продлится несладко... -- Вот и счастье за вычетом Суеты и достатка! Окунусь неприкаянно В омут угольно-карий. На стене у хозяина -- Карта двух полушарий. И сама эта комната, Удалившись от пира, Точно карта, приколота К необъятности мира. Тут не место бездушию. Так что -- будьте спокойны: Не уйду, а дослушаю Про бараки и войны. Я желаю, ровесники, Чтобы нас полюбили Не за легкие песенки, А за трудные были! Расступается рощица И глядит желудево: Режу, точно закройщица, Непокорное слово. *** Начинается повесть: "Итак, Эта девочка в каменном городе Проживала меж книг и бумаг, А любила овраги да желуди..." Впрочем, стоит ли в третьем лице Ворошить сокровенные горести, Тосковать о любимом отце, Толковать об изломанной гордости? Как хотите, а я не могу! Это я, а не образ из ребуса, На московском нечистом снегу Ожидаю 2-го троллейбуса. Это я. Это слезы -- мои, И моя виноватость недетская. ...А была: "из хорошей семьи", Голубица университетская. -- Не ропщи, сумасбродная суть, И не ври, что не знала заранее: Бескорыстного поиска путь -- Это хлябь, а не чистописание. *** Двое большелицых, странных, Не в чести и не у дел... Ну, из тех, которых Кранах Полюбил бы, разглядел! В общепитовском шалмане Возле Яузы-реки Жарко спорят о Коране Вечные холостяки. Люди музыки и бездны Из библиотечных дыр, -- Нам они едва известны, Ибо им противен пир Дармовой, вранье в замашках Умствующих воротил... Им-то век -- и на рубашках Пуговицы открутил, Одаривши зорким взглядом, Чувством слова и вины. Полагаю: с нами рядом -- Те, которым мы должны. С нами рядом -- эти двое: Стан сутул, характер прям, -- Неизвестные герои, Может быть, великих драм. *** Повывелись, Время, твои бедолаги, Твои горемыки, твои забулдыги... А все же -- остались великие книги На желтой, начала двадцатых, бумаге! Твои бедолаги, твои простофили Ушли. Но остались их дивные стили, В которых писали и существовали, Пока не погибли на речке Каяле. От рыка, от рока, от доли пророка Терпели. Пока не почили до срока, -- Зато молодые на вечные веки... О, крикнуть бы в чопорной библиотеке: -- Давайте гореть и светло, и высоко! МОЕЙ РОДНЕ Увы, давно... Точней -- давным-давно За станцией, за озером, за радугой Ходили в офицерское кино, Обедали на скатерти залатанной. Во времена каникулярных дач, Теперь -- невероятных дешевизною, Писали письма, надували мяч, Бродили земляничною отчизною... Давным-давно. А кажется -- вчера Любили жизнь, любимые друг дружкою. ...Иные дни. Иные вечера. Распался круг. Стемнело над опушкою. Виновна ль я, что существую вкось? Или не я, а -- ветер и поветрие? Спасибо, что хоть в памяти не врозь, Мои родные, давние, пресветлые!.. *** Я надышалась -- и за мною выдох. А до сих пор, беспечна и смела, Я плакала на ваших панихидах, Но смерть во мне без просыпу спала. ...Все изменилось! На простые вещи, По узкому шагая рубежу, Не то чтобы угрюмо и зловеще, Но с ясностью прощальною гляжу. Я не пойду дорогою окольно, Не стану прятать знание в стогу... Я мысль о смерти сделаю настольной, Как лампа, -- без которой не могу. *** Столько мыкаться, маяться, злиться, Чтобы взять и понять наяву: Я люблю посторонние лица, Я, какая ни есть, а сестрица Всем живущим, и этим живу. Я как раз полоскала в корыте Занавеску -- пронзило, как весть, Необъятное это открытье... Вы отсюда меня не гоните! Я -- сестрица, какая ни есть. *** Мир так хорош и так огромен, Бел, изумруден, бирюзов, Что плыть бы на плоту из бревен На яркий свет, на дальний зов И верить, что за горизонтом Я счастье обрету, как дар: Свиданье с легендарным Понтом, И мощной зрелости пожар, И полное выздоровленье От юности, тоски и лени... -- На яркий свет, на дальний зов, Себя, как сплетню, поборов! *** Можно ль отразить ударом кисти Тайный сговор совести с бедой? ...Взгляд исполнен творческой корысти -- хищный, молодой. Бедный живописец! Неужели Ты уверен, что любая суть Запросто пойдет на роль модели, распахнувши грудь? Я вот не хочу маячить в поле Зрения, лишенном доброты. -- Что вы там на воле откололи, звезды и кусты? Вырываюсь, как из карантина, Чтобы не вернуться никогда... О моя любимая картина -- воздух и вода! *** Было! Трамваи летели, как красные кони. Астра звезды расцветала на скатерти неба. Я прибегала с работы в горящей короне, Хоть и с авоськой, тяжелой от сыра и хлеба. Было и помнится: возле железной калитки -- Осень веселая в желтом пальто наизнанку... От обожанья, которого было в избытке, Я умирала и к вечеру, и спозаранку. ...Вот замечаю, что стали суждения жестки. Мир обнаружил черты, не достойные ласки. Но не озлоблюсь вовеки, -- спасибо закваске -- Юность нескладная на городском перекрестке! *** Я тебя разлюбила, глотатель Новостей, пирогов и сердец! Не творец, а бумагомаратель, Остроумец, домашний мудрец. А тебя полюбила, ваятель Пирамиды, баллады, лыжни! Путник, первопроходец, искатель, Нелюбитель моей болтовни. Посему обрываю признанья, Принимая решительный вид! ...А в окно, как больничная няня, Ледяная рябина глядит. *** Не по бумажке, но без запинки, Переболевши, провозглашу: Ныне сдуваю с любимых пылинки И на руках, не бросая, ношу. После мучительного промежутка Грянет надежда как свежий пароль -- И неуместна суфлерская будка, Ибо предложена жизнь, а не роль. Сладкая память и горькая память -- Пряник не менее жесткий, чем плеть. Не обещаю себя переплавить, Но обязательно буду корпеть! Может быть, в ходе невидимой плавки Помыслы вырастут, как детвора... Так или иначе: в уличной давке Слышу заплаканный голос добра! *** Поразмысли над этим, историк! ...Вижу, как на ветру холостом Снова рушится карточный домик, А когда-то -- Незыблемый Дом. Неужели святыню -- на свалку? Неужели не вечен оплот? ...Пенелопа забросила прялку: С женихами хохочет и пьет. А ведь было: воскресные шляпы! Наведя неказистый уют, Наши бедные мамы и папы Облаками попарно бредут... *** Хозяйская печка с поленьями, Над крышей -- планета Юпитер, И, чей не припомню, с оленями Колючий и ласковый свитер. И вечное пение примуса, И две занавески из марли... Росточек был слабый, но принялся... Младенец заплакал. "Не жар ли", -- Бегут и тревожатся, пробуя Губами румяные щеки... Ты выросла -- высоколобая. Ты миру диктуешь уроки. А что ты на деле увидела Значительней этого дома, Где жизнь под опекой Юпитера Была добротою ведома? *** Мир поделился открыто Детством, теплом, обувкой -- На сквозняках алфавита Бегай за бабочкой-буквой! Жизнь, расшибаясь о встречи, Жаждала смысла, дела... Шероховатости речи -- Лучшее, чем я владела. КРЫМ -- Одиночество! Здравствуй, родное. Стосковалось, поди, по сестре? -- Я мечтала о соли, о зное, О костре на колючей горе... Этот край в полотняной хламиде Прямодушен и жесток с людьми. Он толкает заблудших в обиде: -- Точно во поле, на море выйди И уныние рыбам скорми. Потому он душою безбеден, Что лежит у него за душой Камень Ведьмин, Веками изъеден, -- Перепелочный, горький, большой... *** В свете памяти нерезком Мелочью не пренебречь... Плыл фрегат по занавескам, Тополь добивался встреч. Бил в незапертую фортку Осени девятый вал -- И простуду как увертку Попросту не принимал! ...То ли я любила, то ли Зорче видели глаза, -- Но была свежа гроза, Как урок в начальной школе. Обрученные простором, Всхлипывая и спеша, Пели даром, пели хором Ливень, дерево, душа. *** Быль моя -- небылица, нелепица. А хотелось-то -- "как у людей"... Ну да ладно! Душа не разленится -- Набреду на десяток идей. Нет, не новых, но -- личного обжига: Не суди, не кради, не гордись... Даже если водою из ковшика Напоил оскуделую близь! *** Я повзрослела! Как ни странно, Мне распахнулись двери мира С утратою ориентира И воцарением тумана. Мне стало так необходимо Увеличение объема, Что я ушла из клетки дома На запах копоти и дыма. И зренье на дожде осеннем Безмерно сделалось и чисто... Последний шанс максималиста -- Смутиться праведным сомненьем! *** Бормотание в приступе ярости, дурости И протеста, который простужен и тих: -- Мне никто не вернет ни надежды, ни юности! -- ...Значит, надо подумать, куда же без них. Речь отнюдь не о том, чтобы -- за руку с сытыми, -- Вот уж это поистине чуждая масть. ...Надоели открытки с бумажными видами -- Я к живому простору желаю припасть! ...И припала -- и лето в разгаре застукала, И решила, что выживу, коль не умру. -- Принимайте в содружество, ветер и пугало, И кукушка в бору, и гроза поутру! *** Жила-была. Но неизбежны сутки, Когда, взломав привычный кругозор, Я совершу безумные поступки В масштабе океана или гор. Я -- вымиравшая от недоверья, Подозревавшая в любви подвох -- Опомнилась и доросла до зверя: Ласкаю камни и целую мох. Я стала выше (а была высокой), Я в миску наливаю лунный свет... Теперь в руках, изрезанных осокой, Такая ноша, что и боли нет. Не отрекаясь от "презренной прозы", В нее вдохнуть мерцание светил... О жест, который хлопоты и грозы, Как ниточку и нить, -- перекрутил! *** Иззябшая до нитки, Как сад и сизари, Я только слово в свитке, Однако -- разбери! ...Пройдя тридцатилетья Расхлябанную грань, Сумела разглядеть я, Какая в мире рань, -- И мир, как оплеуха, Спасибо, что потряс... Мне не хватает слуха, Мне не хватает глаз! Еще скажу, поплакав, Что растеряла я Надежду. Злой параграф В науке бытия. Да! Твой характер тяжек, Открывшаяся явь. Я не хочу поблажек. Но все-таки оставь. Единственную фору -- Неистощимый взгляд На "фауну" и "флору", Как в школе говорят. То кану в омут сонный, То встану на ушах... Судьбе неугомонной Объявлен вечный шах! ...И только мамин коврик, Тоскующий в тиши, Твердит, что мир не горек, Да мы нехороши. ОБРАЩЕНЬЕ ПОЛЯНЫ В БЫЛИНУ Листки из зеленой тетради 1 -- Перелесок, натянувший свитер, Стираный, зеленый, -- где ты вытер Локти свои детские до дыр? Я тебе присваиваю титул: Голодранец! Горлопан! Транжир! ...Подарил мне дудку да улитку, Ветку желудевую да пытку (Попросту -- разлуку)... Потому Эта песня, на живую нитку Сшитая, посвящена -- ему. 2 На приволье попав из каморки, Сочиняю пейзаж: "Ствол осиновый -- цвета махорки. А березовый? Не передашь!" На глаза надвигаю ушанку... Экий бред акварель, Коль в обнимку идут на гулянку Настоящие март и апрель! -- Ну, за песенку, ну, за полтинник, Ну, за стеклышко или за так -- Попрошу -- погадай мне, осинник, На любой из коряг! 3 В лесу березовом, ольховом, Осиновом -- бродить с альбомом, Но вскорости порвать альбом, Ударясь, как о стенку лбом, О невозможность воплотиться, Как иволга или плотвица... Ах, бабочка у входа в лето -- И танец, и танцор, и флейта! 4 Мнившая себя главнее ветра, исписала океан чернил... Как он, ветер, ветрено и щедро Юную гордыню извинил! Отбренчав, отплакав, отаукав, Столько лет напрасных изведя, Я теперь -- "внимательница" звуков, Ученица ветра и дождя. 5 Второго мая хлынул снег. И ты не то чтоб сник, Но шуму рощ и плеску рек Ты больше не двойник. Ты -- сочинитель книг. Окно закрой, очки надень И -- ну писать вчерашний день, Журчащий луч, цветущий пень, Подснежников лесной салют... Так люди о любви поют, Когда она уходит в грязь И в холод, не простясь. 6 Надо выйти из тесного цикла На просторы неписаной книги ... Я любила любить. Но отвыкла. Надо -- к озеру, к вереску, к вике. Полевой, к облакам над поляной... Выручай меня, мой окаянный Дар, с которым явилась и сгину, -- Обращенья поляны в былину! Нет. Не просто поляны в былину. Это верно лишь наполовину. Ибо, новый закончивши труд, Устыжусь и тетрадь отодвину. И -- былины травой порастут! 2 *** Мне ли думать о титулах гения? Но, в избытке безумной отваги, Я рифмую свои наблюдения На оберточной грубой бумаге, Где не кану в объятиях конника И не стану, как Лиза, топиться, -- Ибо это не сказка, а хроника, Бесприкрасная речь летописца. ...Я страдала порой от бессилия Написать про мерцанье колодца Или спеть, что грачи -- как флотилия Потерпевшего крах полководца! Не моя это сила -- метафора. Я люблю простоту и загадку Переулка, читаленки, тамбура И хвоста в овощную палатку. Вот -- мой век и моя биография. Вот -- моя стихотворная школа... О, не знай ни вранья, ни тщеславия, Нагота городского глагола! *** Не думай захлопывать дверцу. Отнюдь не герой -- самоед. Проверено: честному сердцу Укрытья от Времени -- нет. Оно и тебя не минует, В жестокий возьмет переплет, Измучит, переименует, Верхушкою в землю воткнет. Но дудки! Не вымру, не сгину. Характер задумчив, да крут. Не высушило сердцевину, И корни к весне -- расцветут. -- О крона моя корневая, Всю правду теперь шелести. -- ...И, заново мир открывая, Пронзительна зрелость живая, Как детство -- от двух до пяти! *** Представляете: чайник без носика, И чаевница не молода.. Темный быт. Но внезапная -- просека Состраданья, любви и стыда! Хлынут слезы, как музыка громкая. Надо вылезти из-за стола И сказать: окончания комкая: -- Я действительно плохо жила. И за то, что враждой с однолетками Заслоняла просторные дни, -- Исхлещи меня ливнями, ветками И словами, но прочь -- не гони! СТИХИ О МОСКВЕ Не чертеж и не музей -- Ямы, перепады, ярусы. Так я вижу город сей От "Ударника" до Яузы! Фабрика -- и запах трав. Храм -- и простыни полощутся. -- У тебя негодный нрав: Хаос и чересполосица. Но зато свободный дух: Мешанина непохожего... Я из тыщи, я из двух Вырву местного прохожего! ...Мне ли киснуть в кабале, Если я такому городу Не вода на киселе -- Дочь? И ученица смолоду. -- Ты тоску мою просей Через бабушкино ситечко... Так я вижу город сей И плевала на обидчика! *** А мой недальний предок -- Седой военный врач -- Был в разговорах едок И, видимо, горяч. В усы усмешку спрятав, Любил кормить коняг. Гремел на весь Саратов Его чеканный шаг. -- Не оседая в кресле, Рискуйте головой! -- Следы его исчезли На первой мировой... Двоюродная бабка, Не поднимая век, Поеживалась зябко В тиши библиотек И презирала бусы, Осуществляя сдвиг В эпоху "синей блузы" И телеграфных книг... Остались -- горстка пепла И глинистая пядь. Чтобы листва окрепла, -- Оглядываюсь вспять. *** Я люблю этот холод осенний, Я люблю этой жизни зигзаги... Чем обиженней -- тем вдохновенней Отражается жизнь на бумаге. Стол в пыли, и посуда побита, И под мышками рвется рубаха, -- Но в глаза полоумного быта Я гляжу без упрека и страха, Ибо искренна и неустанна Перекличка души и природы. А к тому же на дне чемодана Есть еще сапоги-скороходы, При наличии коих доступна Путевая беспутная проза... О, как больно сияют и крупно На полянах лепешки навоза! *** Даль розовата, бела, фиолетова... Неба агат, сердолик, бирюза... Зря искушаете! Мне и без этого Хватит красы за глаза. Я не родная стране кипарисовой, Пенному валу и говору гор. Не соблазнить меня, как ни выписывай Невероятный узор! Я -- делегатка угрюмого севера, Где врачеватель моих заварух Попеременно полыни и клевера Даже не запах, а д у х. *** Я любила неровню -- дышала неровно К человеку, чей немолодой макинтош И дыряв, и замызган, но светится, словно Жизнь, которая -- дар, как ее ни корежь. Я любила неровню. Я знала о риске. Но влекла, как медведицу -- мед, кабала. Я писала во вне по четыре записки И к почтовому ящику ощупью шла. Эти письма бежали гурьбой, догоняли Адресата, врывались в его перекур -- И ответ возвращался по диагонали: -- Испарись, нежеланная! Чур меня, чур. Испарялась. Но в виде дождя или града Выпадала обратно с небесных высот. ...И зачинщик ненастья, свистя виновато, Не любил, но казалось -- полюбит вот-вот. *** Главных дел -- неисполненный список. И сутулится жизнь, как швея. Хоровод напомаженных кисок, Не приманивай, я не твоя! Мне ходить в одиночку по краю, Разрезая фонариком ночь. А когда я в работу ныряю С головою -- спасателей прочь. Да, согласна: тяжелые глуби Не для ласково скроенных глаз. Но, стихию толкущая в ступе, Я порою счастливее вас. *** Я то лягушкой, то царевной Глядела из-под челки гневной И миру говорила: -- Мучь! -- ...Мне просто не вручили ключ От ровной жизни ежедневной. -- Ты не моя, -- твердил обычай Желанного житья-бытья... Вот и летела с песней птичьей В надуманную глушь! Хотя Мне так хотелось жить -- шутя... А то, что вы зовете нравом Холодным, гордым и неправым, -- Лишь только тень от боли той, Которую понять сумели, В отличие от вас, метели... Вот почему люблю без цели Шагать по насыпи крутой. *** Здравствуй, калина-малина! Привет, Сказочный пень прошлогодней порубки... Осень сошла по ступеням на нет И объявляет об этом поступке. Первый мороз. Первый снежок. Первый снегирь -- одинокий флажок. Если бы я сочиняла рассказ, Я бы могла разжевать подоплеку Этой метафоры грустной. Но раз В рифму пишу, -- понимай по намеку. Иней жестокий на солнце горит -- Что-нибудь это тебе говорит? Хвоя озябла, и желудь простыл, Даже и туча замерзла до звона... Мне бы заплакать: "Почто разлюбил?" ( Но продолжаю трубить исступленно: Первый снегирь... Первый снежок... Господи! Ты понимаешь намек? *** Если вы меня не перебьете, Я вам человека покажу. Это ваш товарищ по работе Или же сосед по этажу. Совершенно неуместный некто. Пустомеля, спица в колесе, Пугало Рязанского проспекта Или Хорошевского шоссе. Птичьего ли рынка посетитель, Шахматных ли споров краснобай, -- Он влюбленный, а не просто зритель, Как его в сердцах ни называй. Сам он и не думает про это, Я же вам ручаюсь головой: Без его линялого берета Вымрет город, вымрет деловой... *** Ты куда? Тебе нельзя, Переросток-недоумок. Это -- страшная стезя Миражей, падений, рюмок. Погляди, как ты сутул, Как пронзительно-неловок Выдающий полукровок Медленный рисунок скул! ...Он не слушает, не слышит: Он -- Вселенную постиг. Он ужо о ней напишет Полку гениальных книг! А пока -- завел тетрадку, Шляпу черную надел, В смертную вступая схватку За неслыханный удел. Жар мальчишеского взора И тщеславного чела... Он поймет еще не скоро (Я вот поняла -- не скоро), Что кругом, белым-бела, Белая сирень цвела. *** Открывается даль за воротами Неуютно, тревожно, светло... Мы поэтами, мы обормотами Были, были, -- да время сошло. Ты играл со звездой, как с ровесницей, -- Для того ль, чтобы нынче брести Этой полупарадною лестницей, Зажимая синицу в горсти? Для того ль ты скитался бездомником, Подставляя ненастью тетрадь, -- Чтобы впредь по чужим однотомникам Равнодушно цитаты искать? ...А ведь живы и ветер, и заросли Чистотела, и наши следы -- Как рассказ о несбывшемся замысле Вдохновения, детства, беды. *** Как сказано: "Холодным иль горячим -- Не теплым, нет -- горячим иль холодным Ты должен быть..." Мы ничего не значим. А он в плаще немодном и свободном, Он, горячо крича о несказанном, Он, холодом мерзавца обдавая, Он -- с вытертым фанерным чемоданом, Прямой, как посох и еще как свая, Он, фронтовик без удостоверений, Не признающий даже слова "льгота, Он, (я не заговариваюсь) г е н и й, Все более горячий год от года, Все более холодный, если надо, -- Вышагивая по плохим дорогам И не приемля теплого уклада, Он состоит воистину под богом! *** Если вспять поглядеть, открывается странный масштаб: Непомерные мелочи и никакой перспективы... Я любила военных оркестров простые мотивы И венки из еловых, казалось бы, праздничных лап. Я любила террасу наемную... Детство -- ожог! Мажут спину сметаной. А дальше -- и помнить не стоит. Если мама устанет и на ночь окно не закроет, Золотая звезда изрисует косой потолок. Никакого объема. Но как он прихлынет порой, Если вспомнить фигурки в овраге рассыпанных шахмат... О далекие дни! Рассчитайся на первый-второй, И ко мне, и бегом, и полынью каникулы пахнут. ДЕРЕВЯННАЯ ДУДКА Деревянная дудка, свистулька, Для кого-то безделка, и только. А по мне, это певчая люлька, Вдохновения ранняя долька. Это -- музыка в детской тельняшке На плоту уплывала по речке И пускала простые колечки После первой запретной затяжки. Звук неистовый -- обморок детства. Прежде смысла и азбуки прежде. Полюбивши его с малолетства, Не желаю расстаться, хоть режьте! Утверждаю, по книгам порыскав, Что прекраснее наших изысков Деревянная первооснова Дудкой произнесенного слова. ЧУЖАЯ ПОВЕСТЬ Лучилась, обзывала "суженым", Зрачком испепеляла суженным... Любви без удержу синоним, Вбегала, как приказ "По коням!" Листая век его залистанный, Последняя, была единственной. И -- надо же! -- тарелку хлопнув, Погасла: "Не люблю холопов..." По лестнице -- в ненастье, в изморось, В сиротское пространство вырвалась. -- Не плачь, мой братец. Это в духе Любви -- синонима разрухи. *** -- Моя дорогая, моя золотая столица! -- ...Еще на Арбате живут "престарелые лица". Такого полета живут старики и старухи -- Их думы и хлопоты, нет, не о супе -- о духе! Люблю их вечерние речи о высях и безднах, Их были и басенки о временах затрапезных: Их било и гнуло -- они, распрямляясь, мужали. И лишь на закате оделись в жилетки и шали... Как молодо держат газету негибкие пальцы! ...Мои погорельцы, скитальцы, но нет -- не страдальцы! *** Вас положат -- на обеденный, А меня -- на письменный... М. Цветаева Эта женщина с круглыми бусами, С волосами прямыми и русыми -- Воплощенная правда, душа. Надо быть пошляками и трусами, Чтобы вымолвить: "Нехороша!" О, толпа разодетая, важная, Жадно жрущая на серебре, -- Не по вкусу тебе эта страшная Ворожба? Или нет -- рукопашная, Где точны, как удары, тире. Мерить верстами землю чужбинную, Столбенеть перед редкой рябиною, Принимая сиротство как честь... Надо быть несравненной Мариною, Чтобы быть лишь такою, как есть. *** Состарился почерк почтовый, И время дрожит тетивой -- Не видно ль звезды путевой Над нашей судьбой непутевой? И просьба летит по округе, Как ласточка или как дым: -- Товарищи, сверстники, други, Давайте себя разглядим! Давайте не прятаться в норы, Давайте не строить заборы, А верит ь, что мы -- сыновья И дочери -- блудные дети Голодных и гордых небес, И стало быть, жизнь -- не "собес", А воля -- моя и твоя... Мы -- дочери, мы -- сыновья, И есть еще звезды на свете! *** Будет, будет чай вприкуску, Штоф, печенье, трень да брень... Синюю простую блузку Я надену в этот день. Будет, будет подоконник Весь в ромашках полевых -- Говорит соседкин сонник, Что ко мне грядет жених. Ну, гряди! Я так устала В одиночку славить мир... Тонко-тонко режу сало, Ровно-ровно режу сыр. А когда просею душу Сквозь большое решето, Обнаружу: очень трушу, -- Но не струшу ни за что. Бабочкой летает веник, Пляшет по клеенке пряник, Выдумка звенит струной... -- Дверь открыта, современник, Жизнь распахнута, избранник (Я напрасно верю в сонник: Не жених, а так -- поклонник), И бессребреник, и странник, Скрытный, пристальный, родной... *** -- Зачем ты занят нелюбимым делом И примостился ближе к пирогу? -- ...Березы черно-белые -- на белом, Но синем, ибо сумерки, снегу... Все кончено! Уписывая ломти, Шестеркой вейся около туза. -- Деревья ненаглядные, пойдемте Куда глаза глядят... -- Глядят глаза В просторную прямую перспективу, Где вечереют желтые огни. Нет! Я не растеряю душу живу, Как в три ее погибели ни гни. Идем: береза, я, еще береза И снова я... Поди меня осиль! ...И только вот на голос паровоза Нет-нет а вздорогну: "Господи, не ты ль?" *** Что судьба? Это узел смятений: Ужас детства, и ливень осенний, Смерть отцова, и блоковский гений, И желанье подняться с колен, Чтобы стать человеком Вселенной, И гармоника в пьяной пельменной На окраине города N. Это -- путь, потому и бесценный, Что погибелью платишь за крен! *** Взгляд беззлобен и сощурен, И лучист не по годам... Как сказал поэт Жигулин: -- Эту тему не отдам! Эту страшную, большую, Стынущую Колыму Никогда не затушую, От себя не отниму. Сдавленные -- громче крики. Раскаляя алфавит, В этой неречистой книге Каждая строка болит. -- Кто велел тебе, Воронеж, Гнать мальчишек на мороз? -- Я не вытираю слез, Потому что не прогонишь Этой боли, этих туч, Этой худощавой тени... Но внезапно -- точно луч, Пониманье во спасенье: Сколько тайны в человеке, Как тепла его рука, Если отогрели зеки Местного бурундука! ...И как памяти ожог Или быль о лихолетье -- У поэта в кабинете Прыгает бурундучок. *** И. Ф. Девочка-скульптор в верблюжьих носках, С мощным изяществом в жестких руках. Светлый самшит неизменного "стека"[1]... -- Глина! Давай сотворим человека, В сердце которого -- нежность и страх. Глины характер угрюм и упрям. Но приходящий сюда по утрам, Тот, кем и станет впоследствии глина, Вздрогнет однажды: "И впрямь это -- храм, А не подвал без особого чина". ...Девочка чернорабочий халат Скинет, не чуя, что руки болят, -- Просто уже непомерно стемнело... Страшно за жизнь, где, обнявшись, горят Юный талант и суровое дело. СНЕГ Россыпью молочных бусин Кружево утяжелив, -- Мир не то чтобы безвкусен, Но избыточно красив. Он прекраснее наутро, -- Разбазарив закрома, Смотри сдержанно и утло Повзрослевшая зима... *** О матерь божья! То помои вылью, То говорят, что завезли картошку... И день уходит на сраженье с пылью, Пылясь и истончаясь понемножку. Чаев наварим -- языком помелем. ...Но -- полночью, как будто выше ростом, Прогульщица-душа, беги с портфелем По воздуху по направленью к звездам! Не думайте, я не певец шатаний И не цыганю у судьбы поблажек, -- Но каждому живому нужен тайный Уединенный облачный овражек. Сижу и думаю о чем угодно. На облаке -- следы моих ботинок. И даль -- огромна... И звончее горна -- Меня разбудит маленький будильник. *** Плачет селезень. Осень в начале. В Тимирязевском парке потемки. И слова недостаточно емки Для рассказа об этой печали. Красота в Тимирязевском парке Как негусто упавшая манна... Закружились под звуки баяна Выпивохи, бабье, перестарки. Золотые вчерашние букли. Молодежь и военные вдовы. ...Да не выжгут сердечной основы Листопада каленые угли! На скамейке из темного дуба Восседает хозяйка дворняги... Сколько нужно добра и отваги -- Не точить на Вселенную зубы! Рядом станция: Рижская ветка. Березняк -- островок -- недобитыш. "Ты меня никогда не увидишь..." И -- с соседкой танцует соседка. РОДНАЯ ДУША Сапогами листву вороша, Издалека родная душа Приближалась. А я убегала На гулянку -- ни много ни мало. ...Возвращаюсь: на сердце -- парша, А в глазах -- маскарадные рожи. -- Ты единственная хороша! -- Говорю. Но родная душа Убегает по первой пороше. *** Ты неверно живешь. Ты не видишь ни грушевых веток, Ни грошовых сандалий старухи, сидящей в кино... Одинокий охальник, ничей ни потомок, ни предок, Опечатка, зиянье, забытое цепью звено. Как безжалостно небо! Душа оступилась -- и крышка: Потеряла дорогу, своих не находит начал. А ведь был и очкарик, и школьник, и чей-то сынишка; И высокие звезды подзорной трубой приручал; И лимонниц любил, и капустниц; и карта Европы Волновала как тайна; и бабушка пела про степь... Я живое лицо различаю под ретушью злобы: Это просто усталость -- еще восстановится цепь! *** Голос молодой, прямой, Но уже такой натруженный... -- Приходи ко мне, отужинай, Только про любовь не пой. ...Точно выводок утят, Годы по небу свистят -- Над лугами, над озерами, Над почтовыми и скорыми... Не воротятся назад! Ты накинь-ка пальтецо, Да швырни с крыльца кольцо В заросли иван-да-марьины, Да скажи себе в лицо, Что силенки -- разбазарены! Но и то себе скажи, Что, избавясь ото лжи, Можно, можно, можно заново Вздрогнуть от гудка баржи -- Ледяного, безымянного... *** В кофейне, где клубится перебранка, Колдунья, но отчасти шарлатанка, Мне толковала про нездешний дух И как, ревнуя, заварить лопух... Был день весенний свеж и лопоух. Она желала, крутанув тарелку, В опасную пуститься переделку И взять у Клеопатры интервью. ...Я думала про музыку свою, Которой шарлатанства -- не привью; Все остальное музыке во благо: Больная нота, путаница, брага, И лай собачий по ночным садам, И ужас умереть -- не по годам... -- Кому, уйдя, наследство передам? ПОСЛЕ ТЕАТРА На дворе -- асфальт и свет Изнурительного лета. ...Если я прочту либретто, -- Мне понравится балет. Марля, музыка, гроза, Накрахмаленные ветки... Веер чопорной соседки Холоден, как стрекоза. А потом идти домой С редким одиноким людом... Поздняя сирень -- салютом Озарит проулок мой! И за сломанную ветку С легкостью немудрых душ Я отдам -- перо и тушь, Скрипку и бумагу в клетку. *** Покуда мы слюною брызжем В сугубо устных разговорах, И спим, и сочиняем порох, -- Дурак становится бесстыжим, Поэт -- паяцем ярко-рыжим, А летописцем -- жук и олух. Отцы уходят, дети дремлют. ...О времени бесшумный трепет, Скорее перейди в озноб, Грозою разразись, очисти Труды и дни, слова и кисти, И просто -- перекрестки троп! *** Я не молодая, слава богу! Знать не знаю давнюю берлогу С окнами на северо-восток И тебя с глазами наутек. Слава богу, я не молодая! Занавеску старую латая И кормя лиловых голубей, Я тебя не помню, хоть убей. Но -- приснился. И ночные мысли, Дерзкие, как медвежата гризли: Шерсть клоками и на лапах кровь, -- Зарычали песню про любовь. Про любовь шальную и больную... Слава богу, больше не ревную, Не хвораю, не грызу кору. Нет. Не "слава...", потому что вру! Были дни просторнее, чем ныне. Были дали зелены и сини. И, конечно, было во сто крат Больше смысла на земной квадрат. Стало быть, беру себя за шкирку. -- Ну, садись, печатай под копирку: "Слава богу, что меня беда Осчастливливает иногда..." *** Засвети-ка рабочую лампу, Жизнь, висящая на волоске... Объявляю как вечному штампу Вызов великосветской тоске! О, как наша обида нелепа И сыта, и болтлива, -- когда На окраине зимнего неба Заждалась почтальона звезда. БАЛЛАДА О ПАМЯТИ О старейшая старуха В черном капоре и ботах, Чья последняя проруха -- Память уточнять до сотых... Не усохли сгустки духа В непоколебимых сотах. Север крайний, срок бескрайний, Долгого терпенья запах. Пересверк алмазных граней -- Испытанье не для слабых. ...Тут сосед зовет "маманей" И куражится, как лабух. Утром встанет -- будет краток. "Извините. Не со зла ведь. Что касается накладок, -- Обещаю стекла вставить". ...Он таких не видел радуг, Как ее цветная память! Там и звали по-другому: Горько и чеканно -- М а й я. Память -- это вспять из дому (Молодая... Молодая...) И -- щекой прижаться к лому, Чуть от боли приседая. БАЛЛАДА О СНЕГЕ Он честно мастерил семью. Был дух мятежный за семью Дверьми бесповоротно заперт. Упрямец, он был долго занят Охраною таких законов, Которых не понять, не стронув. Семья семьей. Но снег зимой Однажды на пути домой Увлек его к былым поземкам, Метелицам, буранам, стужам... Он ощутил себя потомком И предком, а не просто мужем С авоськами. (Открою скобки: Кульки, и банки, и коробки -- Живая жизнь, а не мещанство. Над ними потешаться -- чванство. Я только не желаю, чтоб, Их добывая, он усоп.) Итак, зима. Итак, пурга. Он осознал в себе -- врага Сберкнижки, распорядка, рамок Самодовольных... Словом, "амок"! О нет. Он не ушел к другой, Не бросил ни детей, ни лямку, -- Не пьяница и не изгой, Он тесную расторгнул рамку. И выгнуло его дугой Такое напряже