товарищей в красных организациях. А во-вторых, это объяснялось тем, что заправилы красных по обыкновению не умели держать язык за зубами. Мы уже говорили о том, что у паев Германии вообще не умеют молчать. В данном случае болтливость приносила пользу национальному делу. Вожаки красных не умели удержаться от того, чтобы сразу не разболтать задуманных гениальных планов. Курица, говорят, квохчет лишь тогда, когда она уже снесет яйцо; вожаки же красных поступали наоборот. Будучи вполне в курсе планов красных, мы всегда заблаговременно принимали нужные меры, и посланным ими агентам зачастую даже не приходило в голову, что они очутятся за дверью еще раньше, чем попытаются начать скандал. Вся эта обстановка побудила нашу партию взять дело охраны своих собраний в собственные руки. Рассчитывать тут на официальную полицейскую охрану не приходится. Напротив. Официальные власти обычно действуют так, что это идет на пользу только скандалистам. Чтобы помешать скандалу полиция обыкновенно прибегает к тому, что просто закрывает собрание. Но ведь этого только и нужно было красным. Практика нашей полиции в этом отношении представляет собою действительно предел беззакония. У нас выработался такой обычай. Если высокоуважаемая полиция узнает, что та или другая группа скандалистов хочет сорвать собрание, полиция не считает своим долгом задержать этих скандалистов, а просто-напросто запрещает самое собрание. Заурядный полицейский гений видит в этом предел государственной мудрости. Это называют у нас "превентивными мероприятиями, направленными к тому, чтобы помешать совершиться беззаконию". Что же получается? Любая кучка решительных бандитов всегда может помешать честным людям провести задуманное ими политическое собрание. Во имя "тишины и порядка" государственная власть покорно склоняется перед волей бандитов и "просит" честных политических деятелей быть настолько снисходительными и "не провоцировать" бандитов. Если национал-социалисты назначают ряд своих собраний, а профсоюзы заявляют, что они призовут своих членов оказать сопротивление, то наша мудрая полиция не считает необходимым посадить под замок этих шантажистов, а считает за благо просто-напросто запретить наши собрания. Эти охранители закона зачастую бывали даже настолько бесстыдны, что не стеснялись сообщать нам такие вещи в письменном виде. Чтобы обезопасить свои собрания от возможных скандалов, мы должны были поставить дело так, чтобы быть в состоянии уже в зародыше раздавить всякие такие попытки. Кроме того мы считались еще и со следующим: любое собрание, если его охраняет только полиция, уже тем самым дискредитируется в глазах широких масс народа. То собрание, которое может состояться только благодаря усиленной охране полиции, уже не может иметь притягательной силы для масс. Низшие слои народа примыкают лишь к тем, за кем они чувствуют большую собственную силу. Как человек мужественный скорее побеждает сердца женщин, так и соответственная партия скорее побеждает сердца народа, нежели трусливая организация, прячущаяся за спиной полиции. Это последнее соображение играло особенно большую роль в том, что наша молодая партия сочла необходимым взвалить на свои собственные плечи задачу охраны своих публичных собраний от террора противников. Дело охраны наших собраний мы построили на следующих двух принципах: 1. На энергичном и психологически правильном руководстве собранием. 2. На создании специальных отрядов, имеющих задачей охрану порядка на наших собраниях. Когда мы, национал-социалисты, в ту пору устраивали собрания, то хозяевами на наших собраниях были мы и никто другой. Что именно мы являемся неограниченными хозяевами в зале, это мы давали чувствовать собравшимся непрерывно каждую минуту. Наши противники превосходно знали, что если кто-либо посмеет прибегнуть к провокации, он немедленно вылетит за дверь, и что если нас будет всего даже 10 человек на полтысячи, все равно мы не остановимся ни перед чем. Обычно тогда - особенно вне Мюнхена - на наших собраниях и господствовала такая пропорция: 10-15 национал-социалистов на 500-700 слушателей. И тем не менее ни одна провокация на наших собраниях не могла оставаться безнаказанной. Посетители наших собраний твердо знали, что мы лучше дадим убить себя, нежели капитулируем. И не раз действительно случалось на наших собраниях, что маленькая горсточка наших товарищей геройски отбивалась от громадной массы ревущих и готовых на все красных и тем не менее добивалась своего. Конечно если бы красные решились идти до конца, они могли бы расправиться с нашей горсточкой; но господа красные знали, что раньше чем они перебьют наших 15-20 человек, мы наверняка раздробим черепа по крайней мере вдвое большему количеству их сторонников. Ну, а такого риска красные не любили. Приступая к широкой организации наших собраний, мы научились использовать опыт и технику марксистских и буржуазных собраний. У марксистов на собраниях издавна господствовала слепая дисциплина, так что о попытках срыва их собраний по крайней мере со стороны буржуазных противников не могло быть и речи. За то сами красные изощрялись в этих попытках по отношению к своим противникам. Они достигли в этом отношении такой виртуозности, что одно время в целом ряде областей Германии любая попытка созвать немарксистское собрание уже рассматривалась как провокация по отношению к рабочим. Особенно неистовствовали вожаки красных, если они подозревали, что на каком-нибудь собрании заговорят об их собственных грехах и разоблачат их собственную низость и ложь. Как только господа вожаки узнавали, что предполагается созыв такого враждебного им собрания, вся красная печать подымала неистовый вой. Затем эти принципиальные противники закона тотчас же бежали к первому попавшемуся полицейскому и нахально заявляли, что пусть лучше полиция сама не допустит до этой "провокации рабочих", иначе-де "будет хуже". С каждым чиновником они говорили в соответственном стиле, учитывая, насколько большим ослом является этот чиновник. Но если в виде исключения они наталкивались на действительно честного немецкого администратора, а не на жалкую тряпку, и если этот администратор не поддавался их шантажу, тогда господа красные опять прибегали к своему испытанному средству: они заявляли, что рабочие не потерпят "провокации пролетариев", и приглашали своих сторонников в таком-то количестве собраться в таком-то часу, явиться на собрание противников и "при помощи мускулистой руки рабочего положить конец этому неслыханному позору". Надо было видеть, в какое смятение приходили трусливые руководители буржуазных собраний, когда там появлялись господа красные. Чаще всего одной угрозы красных бывало достаточно, чтобы устроители собрания отказывались от самого собрания. Но если собрание не отменялось, то из трусости его открывали по крайней мере на час позже - вместо 8 часов в 9 часов вечера. В течение этого часа будущий председатель вступал в частные переговоры с явившимися противниками; лебезя перед ними, он делал тридцать три комплимента "господам из оппозиции", распространялся о том, как все устроители собрания рады и счастливы, что оппозиция явилась на собрание (чистейшая ложь!), ибо они уверены-де, что после обмена мнений (а свободу дискуссии он, таким образом, уже заранее конечно гарантировал противникам), быть может, найдется общая почва и, во всяком случае, точки зрения-де сблизятся и т. п. При этом храбрый председатель конечно не переставал божиться, что в задачи устроителей собрания, боже упаси, отнюдь не входит переубедить людей другой партии. Нет, пусть каждый свободно остается при своем мнении и предоставит свободу мнений и другим. Все, о чем председатель просит "господ из оппозиции", так это, чтобы они не прерывали докладчика: к тому же и докладчик будет-де совсем короток, а после него сразу начнутся прения. Неужели же уважаемые граждане хотят, чтобы и это наше собрание явило картину братоубийственной войны в лагере немецкого народа В этом духе униженно изливался будущий председатель собрания. Бррр... Господа друзья слева конечно очень мало трогались такими увещаниями. Как только докладчик начинал свою речь, его тут же осыпали самыми бешенными ругательствами. В конце концов докладчику приходилось собирать свои бумажки и кончать. При этом часто получалось впечатление, что сам докладчик облегченно вздыхал, довольный, что мучения его быстро кончились. При неистовых воплях красных покидали эти буржуазные тореадоры арену собрания, а еще чаще просто вылетали с собрания с разбитой головой. Вот почему господам марксистам показалось чем-то совершенно новым то, с чем им пришлось встретиться на наших национал-социалистических собраниях. Сначала они приходили в помещения наших собраний в полной уверенности, что им и здесь шутя удастся их обычная игра. "Сегодня мы кончаем с этими господами" - так хвастливо говорили они друг другу при входе напаши собрания. И как же удивлены бывали эти господа, что, не успев еще сделать второго цвишенруфа, они уже вылетали из зала собрания, как перышки, и сами не понимали при этом, как они очутились за дверями зала. Во-первых, председатель собрания вел себя у нас совершенно по-иному. Никогда наш председатель не унижался до того, чтобы просить противников дать нам свободно говорить. Во-вторых, наш председатель ни в коем случае не обещал заранее безграничной свободы дискуссий на нашем собрании, а только заявлял, что хозяевами собраниями являемся мы, что поэтому все права на этом собрании принадлежат нам и что каждый, кто посмеет сделать хотя бы один только цвишенруф, сейчас же будет безжалостно удален из зала. Далее наш председатель считал необходимым тут же заявить, что никакой ответственности за ту судьбу, какая может постигнуть скандалистов, мы на себя не берем. Если останется время и если мы будем считать это полезным, то мы откроем некоторую дискуссию, если же нет, то не откроем. Затем председатель без дальних слов объявлял собрание открытым, и наш докладчик тотчас же приступал к докладу. Уже одно это вызывало изумление противников. Но далее в нашем распоряжении были еще, хотя и малочисленные, но превосходно организованные отряды, имевшие задачей охрану порядка на собраниях. Буржуазные партии обыкновенно вербовали распорядителей собрания из числа старых почтенных людей, которым право на уважение и авторитет давал их преклонный возраст. Но так как натравливаемая марксистами толпа плевать хотела на преклонный возраст, то пользы от этих распорядителей на буржуазных собраниях ровным счетом никакой не получалось. Я в самом начале провел ту мысль, что отряды наших распорядителей на собраниях должны принципиально состоять только из молодежи. Наши отряды состояли частью из моих ближайших товарищей по фронту и по военной службе вообще, частью же из молодых партийных товарищей, недавно вступивших в наше движение. Я воспитывал этих товарищей в той мысли, что террор можно сломить только террором, что успех на нашей земле сужден только тем, у кого будет достаточно решимости и мужества, что мы ведем борьбу за такую великую идею, за которую не грех отдать последнюю каплю крови. Это молодежь воспитана была нами в той мысли, что если уж приходится дело решать силой, то наилучшей тактикой будет всегда наступление. Вот почему уже в очень скором времени все узнали ту истину, что наши отряды - это не члены дискуссионного клуба, а люди, проникнутые воинским духом и всегда готовые бороться не на жизнь, а на смерть. Как страстно жаждала эта превосходная молодежь именно боевого лозунга! Как презирало это фронтовое поколение, как ненавидело оно буржуазную слабохарактерность и трусость! Эта превосходная молодежь теперь воочию убедилась, что ноябрьская революция была результатом только слабости и трусости буржуазных руководителей. Физической силы, чтобы защитить интересы немецкого народа, хватило бы и в ноябре 1918 г. Для этого не хватило только стойкости и ума у руководителей. Как радостно сияли, бывало, глаза этих молодых товарищей, когда я все это им разъяснял и вновь и вновь доказывал им, что самые мудрые идеи ни к чему не приведут, если у нас не хватит физической силы их защитить, что милосердная богиня мира нисходит только к сильному и что действительно прочный мир могут завоевать лишь те, кто опирается на реальные силы. Только теперь эта молодежь действительно поняла идею всеобщей воинской повинности в ее подлинно великом значении. Теперь она убедилась, сколь мертвенно было то толкование, какое давали этой идее старые чиновничьи души. Теперь моя молодежь поняла, что смысл этой идеи заключается в подлинно героической борьбе за существование своего народа, а не в борьбе за мертвый авторитет мертвого государства. И как превосходно выполняла свою задачу эта наша прекрасная молодежь! На каждого нарушителя порядка на наших собраниях наши отряды налетали как стая хищных птиц. Они совершенно не считались с количеством противников. Пусть врагов в зале было в десять раз больше, пусть их ранили, пусть убивали - все равно, каждый из этих молодых людей знал, что он выполняет великую священную миссию, что на нем лежит дело защиты нашего великого движения. Уже к концу лета 1920 г. организация этих наших отрядов приняла определенные формы. Весною 1921 г. мы стали формировать из них сотни, которые в свою очередь подразделялись на более мелкие единицы. Это стало совершенно необходимо, ибо тем временем собрания наши стали все больше и больше разрастаться. Все чаще и чаще приходилось нам прибегать к самым большим залам в Мюнхене. В течение осени и зимы 1920-1921 гг. в самых больших помещениях в Мюнхене сплошь и рядом собиралась именно наша аудитория. Массовые собрания, устраиваемые германской национал-социалистической рабочей партией, все время были настолько переполнены, что каждый раз полиция закрывала двери и объявляла, что зал больше не может вместить ни одного человека. x x x Когда сорганизовались наши отряды, перед нами возник один новый важный вопрос. До сих пор у нас не было ни своего партийного значка, ни своего партийного знамени. Это стало вредно для движения. Без этих символов мы не могли уже обойтись ни сейчас ни тем более на будущее. Партийным товарищам нужен был значок, по которому они уже внешним образом могли бы друг друга узнавать. Ну, а на будущее уж конечно нельзя было обойтись без известного символа, который мы к тому же должны были противопоставить символам красного интернационала. Я уже с детских лет знал, какое великое психологическое значение имеют подобные символы и как действуют они прежде всего на чувство. После окончания войны мне однажды пришлось наблюдать массовую марксистскую демонстрацию перед королевским дворцом в Люстгартене. В демонстрации этой участвовало около 120 тысяч человек. Море красных знамен, красных повязок и красных цветов - все это создавало неотразимое внешнее впечатление. Я лично мог тут убедиться, насколько такое волшебное зрелище неизбежно производит гигантское впечатление на простого человека из народа. Буржуазные партии, не обладающие своим особым миросозерцанием, не нуждались поэтому до сих пор и в своем собственном партийном знамени. Буржуазные "патриоты" довольствовались официальным государственным флагом. Это было бы естественно, если бы дело обстояло так, что буржуазия сама создала свое государство, а стало быть и соответственные символы его. Но дело обстояло именно не так. Империя создалась без всякого содействия со стороны германской буржуазии, а имперский флаг родился на полях войны. Но именно поэтому официальный имперский флаг и представлял собою только государственный флаг и не служил выражением какого-либо особого миросозерцания. Только еще в немецкой Австрии буржуазия имела нечто вроде своего собственного знамени. Часть немецко-австрийского национально настроенного бюргерства присвоила себе знамя 1848 г. Этот черно-красно-золотой флаг стал официальным символом части австрийских немцев. За флагом этим тоже не стояло особое миросозерцание. Но с государственной точки зрения этот символ тем не менее представлял собою нечто революционное. Самыми непримиримыми врагами этого черно-красно-золотого флага были тогда - не забудем этого - социал-демократы, христианско-социальная партия и всю видов клерикалы. Эти партии издевались тогда над черно-красно-золотым флагом, забрасывали его грязью, ругались над ним совершенно так же, как они это проделывали в 1918 г. по отношению к черно-бело-красному знамени. Черно-красно-золотые цвета, которыми пользовались немецкие партии старой Австрии, были в свое время цветами 1848 г., т.е. цветами довольно фантастической эпохи. В Австрии за этими знаменами шла часть честных немецких патриотов. Но за кулисами движения и тогда уже осторожно прятались евреи. А вот, после того как совершилась подлейшая измена отечеству, после того как самым бесстыдным образом продали немецкий народ, марксистам и партии центра черно-красно-золотые знамена внезапно стали так дороги, что теперь они рассматривают их как свою святыню. Так и получилось, что вплоть до 1920 г. красному знамени марксистов, в сущности говоря, не противостоял никакой другой флаг, который был бы символом другого, прямо противоположного марксизму мировоззрения. Лучшая часть немецких буржуазных партий, правда, не захотела стать под черно-красно-золотой флаг, ставший теперь флагом врагов. Но, с другой стороны, она не сумела и выдвинуть свою самостоятельную программу. В лучшем случае она выдвигала только идею простого восстановления старой империи. Благодаря этому последнему обстоятельству черно-бело-красный флаг опять возродился и стал официальным флагом наших так называемых "национальных" буржуазных партий. Нам было ясно, что этот флаг, который был уже побежден и разорван марксистами в обстановке очень унизительной для нашего национального достоинства, совсем не годится стать символом новой эпохи, когда главной нашей задачей становится борьба против этого же самого марксизма. Конечно, Цвет эти очень дороги и священны для нас. Это чудесное сочетание красок не может не радовать глаз каждого честного немца, боровшегося под этим знаменем и приносившего за него величайшие жертвы. Но символом новой эпохи, знаменем предстоящей теперешней борьбы цвета эти все же стать не могут. В отличие от всех буржуазных политиков я держался того мнения, что для немецкой нации является истинным счастьем то обстоятельство, что мы потеряли официальный флаг старой империи. Пусть современная подлая республика совершает свои подлости под своим собственным знаменем. Мы должны быть только благодарны судьбе за то, что она избавила старое славное знамя старой германской империи от участи позорного проституирования его современной республикой. Пусть нынешние государства, торгующие своими собственными судьбами своих граждан, не смеют грязнить наше старое героическое черно-бело-красное знамя. Пока существует режим ноябрьского позора, пусть он лучше пользуется своими собственными эмблемами и не смеет позорить знамена героического прошлого. Пора нашим буржуазным политикам понять, что тот, кто предлагает присвоить нынешнему режиму черно-белокрасный флаг, обкрадывает наше прошлое. Этот старый флаг соответствовал старой империи, а нынешняя республика, слава богу, избрала те цвета, которые подходят для нее. Вот почему мы, национал-социалисты, не могли сделать своим старое официальное знамя старой империи. Наша задача - создать новое государство, а не просто пробудить от мертвого сна старый режим, погибший в результате его собственных слабостей и ошибок. Вот почему наше движение, открывшее во имя этого кампанию против марксизма, должно иметь свое собственное новое знамя, являющееся символом грядущего нового государства. Вопрос о том, как должно выглядеть это наше новое знамя, нас в то время сильно интересовал. Со всех сторон мы получали всевозможные проекты. Желания авторов этих проектов были конечно очень хороши, но действительно удачных проектов не было. Новый флаг должен был выражать центральные идеи нашего движения. Но вместе с тем внешняя форма его непременно должна была быть очень выразительной, притягательной, действующей на массы. Кому приходится много соприкасаться с массой, тот поймет, что и небольшие мелочи имеют в этом отношении крупное значение. Удачный партийный значок может послужить первым толчком, который пробудит интерес к новому движению у сотен тысяч людей. С разных сторон нам предлагали белый цвет. Это было неприемлемо для нас, ибо мы ни в какой мере не хотели отождествлять наше движение со старой империей или, вернее сказать, с теми трусливыми партиями, которые видят свою единственную политическую цель в восстановлении старого режима. К тому же белый цвет вообще не является цветом, увлекающим массу. Он подходит для добродетельных старых дев и для всевозможных постных союзов, но не для великого революционного движения нашего времени, ставящего себе целью совершить величайший переворот. Другие предлагали нам черный цвет. Черные краски недурно символизируют современное положение вещей, но зато они совершенно не выражают внутренних тенденций, заложенных в нашем движении. Затем черный цвет тоже не увлекает массы. Бело-синие цвета, сами по себе с эстетической точки зрения очень недурные, исключались уже потому, что эти цвета являются официальным символом одного из отдельных германских государств, к тому же не пользующегося особой популярностью ввиду партикуляристских тенденций. Да и это сочетание цветов не давало сколько-нибудь ясного представления о целях нашего движения. То же самое относилось и к черно-белым цветам. О черно-красно-золотом флаге не могло быть и речи. Черно-бело-красные цвета были неприемлемы по соображениям, указанным уже раньше, по крайней мере в их прежнем виде. Это сочетание красок, вообще говоря, безусловно лучше всех остальных. Это самый могущественный аккорд красок, который вообще только возможен. Я лично все время выступал за то, чтобы так или иначе сохранить старые цвета, ибо они были для меня как для солдата не только святыней, но и казались мне с эстетической точки зрения наиболее художественными. Тем не менее я вынужден был отклонить все бесчисленные проекта, присылавшиеся мне со всех концов молодыми сторонниками движения, поскольку все эти проекты сводились только к одной теме: брали старые цвета и на этом фоне в разных вариациях рисовали мотыгообразный крест. В качестве вождя я не хотел с самого же начала опубликовать свой собственный проект, ибо допускал, что кто-нибудь другой предложит столь же хороший, а может быть и лучший проект, чем мой. И действительно один зубной врач из Штарнберга предложил совсем не плохой проект, близкий к моему проекту. Его проект имел только тот единственный недостаток, что крест на белом круге имел лишний сгиб. После ряда опытов и переделок я сам составил законченный проект: основной фон знамени красный; белый круг внутри, а в центре этого круга - черный мотыгообразный крест. После долгих переделок я нашел наконец необходимое соотношение между величиной знамени и величиной белого круга, а также остановился окончательно на величине и форме креста. Это знамя и стало нашим знаменем. Форма повязок принята была такая же: красная повязка, внутри ее белый круг, а в центре этого круга черный крест. Затем был выбран такой же партийный значок: белый круг на красном поле, а внутри круга черный крест. Один мюнхенский золотых дел мастер по фамилии Фюсс представил первый проект, который потом вошел в обиход. Поздним летом 1920 г. наш партийный флаг впервые увидел свет. Он превосходно подходил к молодому нашему движению. Он был нов и молод, как само наше национал-социалистическое движение. Новое невиданное дотоле знамя производило могучее агитационное влияние. Это был действительно достойный символ! Перед нами не только сочетание всех красок, которые мы так горячо любили в свое время. Перед нами также яркое олицетворение идеалов и стремлений нашего нового движения. Красный цвет олицетворяет социальные идеи, заложенные в нашем движении. Белый цвет - идею национализма. Мотыгообразный крест - миссию борьбы за победу арийцев и вместе с тем за победу творческого труда, который испокон веков был антисемитским и антисемитским и останется. Спустя два года, когда наши дружины разрослись и охватывали уже много тысяч штурмовиков, возникла необходимость выработать для этой молодой организации еще один новый символ победы: специальный штандарт. Проект штандарта я тоже выработал сам, а затем передал его одному золотых дел мастеру - Гару для исполнения. С тех пор штандарт тоже принадлежит к числу победоносных символов нашего движения. Собрания наши в 1920 г. стали происходить все чаще и чаще. В конце концов мы стали устраивать по два собрания в неделю. Перед нашими плакатами всегда толпилось множество людей. Самые большие залы Мюнхена всегда были переполнены. Десятки тысяч обманутых марксистами рабочих перешли на нашу сторону и тем самым были возвращены в лоно борцов за новое будущее свободное немецкое государство. Теперь в Мюнхене нас знала уже широкая публика. О нас заговорили. Слово "национал-социалист" было у всех на устах, и все уже понимали, что это слово означает определенную программу. Систематически росло число наших сторонников и увеличивалось число членов организации. Зимою 1920/21 г. мы выступали уже в Мюнхене как сильная партия. Кроме марксистских партий и нас в Мюнхене не было тогда никакой другой партии с таким массовым влиянием. Во всяком случае не было другой национальной партии с таким массовым влиянием. Пятитысячная аудитория в зале "Киндл" не раз заполнялась нашими слушателями так, что яблоку негде было упасть. В Мюнхене оставалось только одно большое помещение, в котором мы еще не решались устраивать свои собрания: цирк Кроне. В конце января 1921 г. Германия опять переживала особенно тяжелые времена. Парижское соглашение, обязывавшее Германию к выплате безумной суммы в 100 миллиардов золотых марок, входило в силу и начинало давить на народ самым беспощадным образом. В Мюнхене издавна существовал блок так называемых патриотических союзов. И вот этот блок проектировал теперь устроить большое собрание протеста по этому поводу. Время было горячее, ждать было нельзя. Я лично очень нервничал по поводу того, что принятое решение о большом собрании протеста все откладывалось и затягивалось. Сначала проектировалась манифестация на Королевской площади. Затем этот план был оставлен из опасения, что манифестация будет разогнана красными. Потом был выдвинут проект манифестации по Аллее полководцев. Но затем и этот проект был сдан в архив, и в конце концов остановились на проекте общего собрания в том же помещении "Киндл". Между тем дело все затягивалось. Так называемые большие партии вообще не обращали внимания на это событие, а блок патриотических союзов все не решался точно назначить день предполагаемой манифестации. Во вторник 1 февраля 1921 г. я стал настоятельно требовать, чтобы наконец принято было решение. Мне обещали, что в среду решение будет принято. Наступила среда, и я потребовал окончательного ответа. Но ясного ответа я опять не получил. Мне было заявлено, что блок "рассчитывает" на следующей неделе в среду непременно устроить эту манифестацию. Но это было уже слишком. Мое терпение лопнуло, и я принял решение устроить это собрание протеста на свой собственный страх и риск. В ту же среду после обеда я в течение 10 минут продиктовал машинистке листовку и поручил нанять помещение в цирке Кроне на следующий же день в четверг 3 февраля. В ту пору это было очень рискованное предприятие. Неизвестно было, удастся ли собрать такую аудиторию, которая смогла бы заполнить это колоссальное помещение. Но кроме того существовала еще та громадная опасность, что придут красные и сорвут собрание. Наши дружины были еще слишком слабы для такого колоссального помещения. Конкретного плана действий на случай попыток срыва собрания у меня тоже еще не было. Мне тогда еще казалось, что сорвать собрание в таком громадном помещении вообще гораздо легче, чем в меньшем зале. Но опыт показал, что в этом отношении я был совершенно неправ. Дело обстоит как раз наоборот. В этом большом помещении гораздо легче справиться с нарушителями порядка, чем в переполненном до краев меньшем зале. Ясно было только одно: если нас постигнет неудача, мы можем быть отброшены назад надолго. Если бы красным один раз удалось разогнать наше собрание, это одним ударом лишило бы нас ореола и придало бы противнику духу повторять такие попытки на каждом нашем дальнейшем собрании. Это привело бы к саботажу всех наших дальнейших собраний и прошло бы, быть может, несколько месяцев, прежде чем мы смогли бы оправиться от удара. Но решение было принято. Оставалось действовать. Для распространения нашего листка и плакатов мы имели в своем распоряжении только один день, а именно четверг. Уже с утра, к нашему огорчению, пошел дождь. Были все основания опасаться, что многие предпочтут остаться дома, чем по дождю и снегу идти на собрание, где к тому же возможна кровопролитная драка. В четверг утром я стал серьезно опасаться, удастся ли нам собрать достаточно большую аудиторию, чтобы заполнить такое гигантское помещение. Если бы это не удалось, вся вина пала бы на мою голову и мое положение перед блоком было бы неважное. Я решил тут же выпустить еще пару летучек. Немедленно я продиктовал текст, дал напечатать листки и приступил к их распространению. Летучки естественно содержали приглашение на собрание. Затем я нанял два грузовика, задрапировал их красной материей, водрузил на них несколько партийных знамен и посадил на каждый из грузовиков по 15-20 товарищей. Они получили приказ объехать все улицы города, разбросать всюду листки и вообще вести пропаганду в пользу нашего собрания. Это был первый случай, когда на улицах Мюнхена появились грузовики со знаменами, принадлежавшими немарксистской партии. Буржуазное население города с раскрытыми ртами следило за разъездами красных грузовиков с нашими знаменами. В рабочих же кварталах по адресу наших грузовиков раздавались проклятия, рабочие грозили кулаками в воздух и ругались по поводу новейшей "провокации по адресу пролетариев". Ведь до сих пор никто не сомневался в том, что большие собрания имеют право созывать только марксисты и разъезжать со своими знаменами на грузовиках имеют право тоже только они. К семи часам вечера помещение цирка не было еще полно. Каждые десять минут мне сообщали по телефону о положении дел. Я сам изрядно нервничал. Когда мы устраивали наши собрания в других помещениях, то к семи часам или к семи с четвертью зал уже обыкновенно бывал полон. Но скоро положение стало разъясняться: я просто не учел гигантских размеров помещения цирка. В прежних залах наших собраний тысяча человек составляла уже заметную величину. В помещении же цирка Кроне такое количество людей было совершенно незаметно. Минут через 20 я стал получать уже более благоприятные сведения. В три четверти восьмого мне сообщали, что помещение уже на четыре пятых заполнено и что большие массы народа толпятся еще перед билетными кассами. Тогда я отправился в цирк. Я подъехал к помещению цирка без двух минут восемь. Перед цирком все еще толпилась громадная масса людей. Частью это были просто любопытствующие, но частью и противники из числа тех, которые предпочитали выжидать событий на улице. Когда я вошел в зал, я увидел перед собою гигантскую массу людей, сердце мое забилось такой же радостью, как это было год тому назад во время первого нашего большого собрания в большом зале мюнхенской Придворной пивной. Насколько велик успех, это я понял лишь тогда, когда, пробравшись через человеческую стену, я взошел на трибуну и смог лучше обозреть аудиторию. Зал показался мне похожим на гигантскую раковину, переполненную тысячами и тысячами людей. Арена цирка также вся занята была посетителями. Продано было более 5600 билетов. А если сюда прибавить еще известное количество безработных, неимущих студентов и нашу собственную охрану, то аудитория была никак не меньше, чем шесть с половиной тысяч человек. Мой доклад был озаглавлен: "Гибель или светлое будущее". Когда я взглянул на аудиторию, сердце мое забилось уверенностью: не гибель, а именно светлое будущее! Я начал свой доклад и проговорил около двух с половиной часов. Уже после первого получаса чувство подсказывало мне, что настоящее собрание превратится в громадный наш успех. Я почувствовал, что речь моя доходит до сердца каждого из слушателей. Уже после первого часа меня начали прерывать все более и более бурными аплодисментами. Спустя два часа в зале наступила та напряженная и торжественная тишина, которую я впоследствии не раз переживал в этом же помещении и которая незабываема для всех участников таких наших собраний. Затаив дыхание, гигантская толпа ловила каждый звук. А когда я произнес последнее слово своей речи, толпа разразилась бурным восторгом, вся поднялась с места, и из всех грудей вырвалось могучее пение "Дейчланд убер алес". Я сам находился под огромным впечатлением происшедшего. Как завороженный продолжал я стоять на трибуне и наблюдать, как гигантский человеческий поток в течение целых 20 минут выливался из центральных дверей наружу. Когда народ разошелся, я полный счастья медленно отправился домой. С этого собрания в цирке Кроне были сделаны снимки. Эти фотографии лучше чем какие угодно слова показывают величие собрания. Некоторые буржуазные газеты напечатали снимки и дали небольшие заметки, в которых говорилось о том, что это была "национальная" манифестация, но по обыкновению замалчивались имена устроителей. Это собрание впервые подняло нашу партию над уровнем обычных шаблонных партий. Теперь никто уже не мог пройти мимо нашего движения. Чтобы подчеркнуть, что перед нами не просто мимолетный успех, не случайный эпизод, я тотчас же принял меры к тому, чтобы на следующей неделе повторить такое же собрание в этом же помещении. Успех получился такой же. Гигантское помещение было опять переполнено настолько, что я тут же решил на следующей же неделе устроить третье такое собрание. Это третье собрание было переполнено в такой же мере и прошло с таким же подъемом. Так начался для нас 1921 г. в Мюнхене. Теперь я перешел к устройству двух, а иногда и трех массовых собраний в неделю. Теперь наши собрания постоянно происходили именно в цирке, и все вечера имели одинаково большой успех. В результате число сторонников быстро возросло; сильно увеличилось также число членов партии. Такие успехи не могли конечно оставить равнодушными и наших противников. Мы уже сказали, что противники прибегали то к замалчиванию нашего движения, то к террору. Теперь они убедились, что ни то ни другое не помогло. После некоторых колебаний противники вновь приняли решение прибегнуть к террору, но сделать это с такой силой, чтобы надолго отучить нас от устройства собраний. Внешним поводом они избрали некое очень таинственное покушение на их депутата Эргардта Ауэра. На этого Эргардта Ауэра будто бы кто-то ночью напал с револьвером. Правда, он не был ранен и вообще неизвестно, стреляли ли в него, но версия была пущена такая, что имело место покушение. Конечно изумительное присутствие духа и необычайное мужество социал-демократического вождя не только помешали преступному покушению совершиться, но и обратили в бегство таинственных преступников. Преступники убежали так быстро, что полиции так никогда и не удалось набрести даже на их след. Но именно этот повод показался красным подходящим, чтобы опять начать безмерную травлю нашего движения и опять начать хвастаться, как беспощадно они разделаются с нами. Теперь - угрожала местная с.-д. газета - приняты уже вполне достаточные меры, чтобы раз навсегда раздавить нас. Мускулистая рука рабочих положит-де предел всем нашим крикливым успехам. Спустя несколько дней, красные назначили и срок нападения. С этой целью они остановились на собрании, в котором должен был выступать я лично. Дело шло о собрании в большом зале Придворной пивной. 4 ноября 1921 г. между 6 и 7 часами пополудни я получил точные известия, что решено во что бы то ни стало взорвать наше собрание и что с этой целью со многих красных предприятий посланы специально большие массы рабочих. Только благодаря несчастному стечению случайных обстоятельств, мы не получили этого сообщения гораздо раньше. Дело в том, что как раз в этот день мы меняли помещение своей партийной организации и переходили в новое. Но в новом помещении продолжали работать, и мы не сразу могли там устроиться. В старом помещении телефон уже был снят, а в новое мы не успели еще его перенести. Несколько раз в течение дня нам пытались звонить, чтобы сообщить нам о готовящемся скандале, но вследствие указанных обстоятельств не могли дозвониться. Так как мы не знали о готовящихся событиях, то случилось так, что на собрании присутствовала только очень слабая наша дружина. Не было даже целой сотни. Присутствовавший отряд насчитывал всего 46 человек. Наш осведомительный аппарат в то время был налажен еще плохо, и при тогдашней службе связи мы в течение какого-нибудь одного часа не в состоянии были мобилизовать достаточное подкрепление. К тому же в прошлом не раз бывали ложные тревоги и получавшиеся сведения не оправдывались. Недаром старая пословица говорит, что заранее назначенные революции никогда не происходят. Это правило подтвердилось и на опыте наших собраний. В результате всех этих обстоятельств мы не смогли принять всех тех мер, которые были бы приняты, если бы мы заблаговременно знали о готовящемся. Данное помещение к тому же казалось нам менее удобным для упражнения красных. Обыкновенно мы больше боялись за цирк, вообще за собрания, происходившие в более крупных помещениях. Но в этот день мы получили урок, убедивший нас в противном. Все эти проблемы мы впоследствии изучили досконально, можно сказать, научно. Результаты, к которым мы пришли, были крайне поучительны и сослужили большую службу нашим отрядам штурмовиков на будущее. Когда я в три четверти восьмого вошел в небольшой зал, прилегающий к главному помещению, где должно было происходить собрание, не было уже никаких сомнений в том, что красные действительно подготовили провокацию. Главный зал был уже переполнен, и полиция больше никого уже не пускала. Противники явились очень рано и заняли много мест в зале. Большинство же наших сторонников уже не могли проникнуть в помещение собрания. Наш маленький отряд штурмовиков поджидал меня в небольшом зале, прилегавшем к главному помещению. Я приказал закрыть двери, ведущие в главное помещение, и решил переговорить сначала