Луи Буссенар. Герои Малахова кургана --------------------------------------------------------------- МГП Оргтехиздат. Информационно-издательское агентство "Аэроэкспресс" Редактор В.Стрельцова, технические редакторы С.Самуленков, О.Антонова OCR and Spellcheck Афанасьев Владимир ---------------------------------------------------------------  * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЖАН СОРВИ-ГОЛОВА *  Глава I Лагерь зуавов. -- Накануне битвы. -- Мародеры. -- Севастополь. -- Вина вдоволь. -- Букет роз. -- Жан Сорви-голова и сержант. -- Оскорбление и самоуправство. -- Удар... уткой. -- Стой! Ружья в козлы! Вольно! Короткий отрывистый звук трубы последовал за этой звучной командой полковника. Две тысячи зуавов, идущих сомкнутыми колоннами, останавливаются вдруг, как один человек. Ряды расстраиваются. Всюду мелькают широкие сборчатые шальвары и белые гетры. Потом лязг металла -- и штыки отомкнуты. Слышны веселые голоса. Переход окончен, впрочем, очень короткий, едва в пятнадцать километров. Два часа пополудни. Только накануне зуавы высадились на берег Крыма, счастливые, что оставляют корабль и могут снова начать свою полную приключений жизнь. В один миг -- мешки на земле, огромные, гигантские мешки, в которых зуавы хранят всякую всячину: свое хозяйство, провизию Промежутки между палатками размечены, палатки развернуты, поставлены, натянуты, укреплены. В короткое время готов целый городок палаток. Вполне естественно, что интендантство запоздало. Продовольствия нет. Ротные командиры толпятся около полковника, который поджимает плечами и говорит: -- Эти лентяи не торопятся! Завтра, господа, деремся. Это верно. Необходимо сэкономить резервные запасы... во что бы то ни стало... постарайтесь, чтобы они уцелели до последней крайности! Сегодня... сегодня же... пусть люди отдохнут! Дайте свободу людям! -- добавляет он со снисходительной улыбкой. Завтра битва! Сегодня гульба! -- Эти две новости облетели весь лагерь и обрадовали всех. Солдаты группируются повзводно. Начальник взводя или кашевар должны заботиться о желудках. Он обязан выполнить невозможное и накормить голодных, которым не хватило продовольствия. Впрочем, это случается часто и составляет тайну мародеров. В это время солдаты каждого взвода не теряют временя; одни собирают камни, роют ямы, устраивают костры, ломают ветки деревьев, которые дымят, искрятся и загораются. Другие бегут к реке, чтобы заполнить котелки водой, или осаждают тележку маркитантки, тетки Буффарик, и покупают у нее разные закуски. Некоторые отправляются на поиски. Трубач трубит, призывая к еде, заканчивает жалобной нотой и говорит с комической покорностью: -- У меня нет супа... Горькая судьба! -- Ну-ка, Жан, молодчина! Не заставишь же ты нас смотреть да облизываться... -- Надеемся на тебя! -- У меня в брюхе играют зорю! -- Достань нам поесть, Жан! Достань, или ты не наш молодчина Жан Сорви-голова? Человек, которого так единодушно называют Сорви-головой, - великолепный солдат 23 лет, стройный, немного выше среднего роста, пылкий, как порох, мускулистый, как боец. Узкий в бедрах, широченнейший в плечах, с высокой грудью, он высоко держит свою красивую голову, на затылке которой каким-то чудесным способом прикреплена его красная феска с голубой кистью. Красивый молодец, с изящной бородкой, светлой и слегка вьющейся, с тонко очерченным носом и ртом. Его большие, голубые, как сапфир, глаза полны кротости и доброты, как глаза женщины. Красавец, но сам по себе он нисколько об этом не думает. Он занят другим, весело улыбается, показывая белые, острые, совсем волчьи зубы, и кричит: -- Погодите немного! Кебир сказал: дать свободу людям! Ладно! Пусть я лишусь своего прозвища, если не достану вам выпивки и обеда! С видом человека, знающего цену времени, Жан вешает на перевязь шесть взводных котелков и отправляется в путь большими шагами, держа нос по ветру. Товарищи бегут за ним. -- Сорви-голова, мы с тобой! -- Пойдем, дети мои! -- Тут пахнет хорошим вином и мясом... -- Живо, марш вперед! Они проходят пригорок на левом берегу реки и останавливаются. Крик удивления невольно вырывается из груди. Перед ними прелестная возделанная равнина, луга, виноградники, фруктовые сады, виллы, фермы, хижины... В центре всего этого целая масса скота. Быки, коровы, овцы, козы, свиньи, кролики, индюшки, куры, утки... целый Ноев ковчег врассыпную. Чувствуется близость большого города, поглощающего всю эту живность. Там, вдали, виднеется этот город, весь белый, с зелеными домиками, блистающими, как изумруды, в лучах солнца. -- Севастополь! -- говорит вполголоса Жан. Его товарищи, пораженные, забыв все на свете, глядят во все глаза. Налево -- целый цветник красных панталон. Французские полки расположились лагерем на огромном пространстве: батареи, артиллерия, палатки, огни бивуаков, бригады, Дивизии, словом, целая армия в тридцать тысяч человек. Под прямым углом -- двадцать тысяч англичан, лагерь которых образует правильный угол на линии горизонта. Вправо, на другом берегу, стоит другая армия, мрачная, тихая, черные линии которой ясно вырисовываются на откосах. -- Неприятель! Русские! -- говорит Сорви-голова. Расстояние между двумя армиями не больше мили. В воздухе слышится запах пороху, чувствуется близость битвы. Передовые английские отряды перестреливаются с казаками. Вдали на аванпостах раздаются выстрелы, изредка грохочет пушка. На свободном пространстве толпятся и бродят солдаты всех армий. Мародерство в полном разгаре. Зуавы рискуют не достать даже объедков. После минутного удивления они отправляются далее гимнастическим шагом, прижав локти к телу, причем котелки, которые они несут, болтаются и бренчат. Первые аулы, хижины, обитаемые татарами, опустошены. Все взято, словно выметено, и несчастные крестьяне горько оплакивают свое разорение. Зуавы, видавшие много подобных сцен, проходят мимо, не обратив внимания, ускоряют шаг и, наконец, бегут со всех ног. На пути они встречают линейцев, нагруженных, как мулы, с раскрасневшимися от вина лицами, с воспаленными глазами. Зуавы достигают большой фермы, расположенной среди виноградников. На дворе ужасающий беспорядок. Солдаты всех армий воюют на скотном дворе. Артиллерист режет саблей свинью, которая отчаянно визжит. Венсенский стрелок взваливает себе на плечи барана, толпа стрелков толкает и тащит мычащую корову, между тем как англичане в красных мундирах охотятся и за птицей. -- Черт возьми, -- ворчит один из зуавов, -- нам эдак ничего не останется! Сорви-голова хохочет и кричит: -- Не бойся! Через минуту у нас будет всего вдоволь! Из подвала текут реки вина. Сорви-голова облизывает губы. - Что, если бы выпить глоток? -- говорит он. -- Отлично! -- отвечают в один голос зуавы. Они бегут к подвалу и смотрят. Там можно утонуть в вине. Настоящее крымское вино, сухое, розовое, искристое, которое пахнет кремнем. В погребе находились сотни бочек вина. Солдаты прокололи втулки саблями и штыками. Вино полилось, потекло по подвалу и задержалось в его стенах, как в цистерне. -- Ах, плуты! -- кричит один из зуавов. -- Надо пить! У меня нет предрассудков, когда тут разливанное море вина! Никто не думает об умеренности. A la guerre, comme a la guerre! Все начинают пить, пить без конца, празднуя это единственное в своем роде открытие. Зуавы напитываются вином как губки. Сорви-голова успел наполнить все котелки. -- Теперь, -- говорит он, -- похлопочем об обеде! Они возвращаются на скотный двор, где продолжается ожесточенная битва. Сорви-голова, от которого не ускользает ничего, замечает прелестный розовый куст в полном цвету, срывает розы, связывает их былинкой в красивый букет и бережно втыкает его в складки своего шерстяного пояса. Товарищи с удивлением смотрят на него. Какие там розы, когда тут разливанное море вина, а двор полон птицы! Но у всякого свой вкус, и Сорви-голова, предводитель отряда, имеет полное право выполнять свои фантазии. Жан спокойно прикладывает руки ко рту в виде воронки и вопит: -- К оружию! К оружию! Казаки! Безумная паника охватывает мародеров. Они бросают добычу, бегут через двор в ворота и исчезают, совсем перепуганные, потерявшиеся. Зуавы остаются одни и кусают себе губы, чтобы не разразиться сумасшедшим смехом. Сорвиголова весело кричит: -- Все наше! Мы выберем, что нам нравится, и унесем в лагерь! Посередине двора лежит умирающая свинья, брошенная артиллеристом. Один из зуавов взваливает ее себе на спину, приговаривая: "Пойдем, госпожа свинья! Пойдем!" Другие хватают индюшек и гусей. Сорви-голова запасся петухом и жирной уткой, которых он держит за шею обеими руками. Птицы отчаянно болтают лапками и крыльями. Жан становится во главе отряда и командует: -- Налево кругом марш! Он весело идет впереди, подпрыгивая, встряхивая задыхающихся петуха и утку. Между тем беглецы, заметив, что они обмануты, постепенно возвращаются. В тот момент, когда Сорви-голова, жестикулируя, проходит в ворота, он сталкивается с каким-то линейцем, толкает его и идет дальше, не обратив внимания на галуны сержанта, нашитые на его рукаве, и даже не извинившись. Очевидно, крымское вино сильно подействовало на него. Унтер-офицер сурово окликает его: -- Эй ты, зуав, разве у тебя в полку не отдают честь старшим? Артиллеристы, линейцы, охотники, англичане останавливаются, образуют круг и смотрят, забавляясь затруднительным положением зуава, который обманул их. Сорви-голова пристально смотрит на сержанта, узнает его и кричит, смеясь: -- Ах, в самом деле! Ведь это Леон, мой старый товарищ. Леон Дюрэ, мой однокашник... Как я рад, как счастлив тебя видеть! Очень бледный, нахмуренный, скривив рот, унтер-офицер отвечает: -- Здесь нет ни товарищей, ни однокашников! Есть только унтер-офицер, которого простой солдат грубо оскорбил. Приказываю тебе сейчас же встать во фронт и отдать мне честь! Сорви-голова, совсем опешив, не верит своим ушам. Зуавы ворчат, в группе других солдат слышится ропот одобрения. Сорви-голова все еще думает, что с ним шутят, и задыхающимся голосом спрашивает: -- Ты шутишь, Леон, не правда ли? Мы выросли в одной деревне, поступили вместе на службу, в один и тот же день были сделаны капралами, а потом сержантами... я снял галуны только для того, чтобы перейти в полк зуавов!.. -- Я знаю только, что ты, простой солдат, не извинился за свою грубость и неловкость и не отдал чести старшему чину! Ладно, ты еще услышишь обо мне, зуав! Завидуя зуавам, этому избранному и популярному во Франции корпусу войск, пользующемуся многими привилегиями, солдаты других армий посмеиваются. Они находят, что сержант отлично прижал этого гордеца и забияку, который посмеялся над ними и присвоил себе их добычу. Товарищи Сорви-головы хорошо знают его, удивляются его спокойствию и тревожатся. Один из них толкает соседа локтем и шепчет: -- Не думай! Он не спустит! -- Не желал бы я быть в его шкуре! Вдруг Сорви-голова краснеет, потом его бронзовое лицо смертельно бледнеет. Жилы на лбу наливаются кровью и походят на веревки, губы синеют, а голубые глаза принимают стальной блеск. Его охватывает ужасный гнев. Отрывистые, резкие слова едва вылетают из стиснутых зубов. -- Ах ты, негодяй! -- кричит он, забывая всякую меру. -- Ты достойный сын негодяя-отца! Я пытался забыть ненависть твоего отца к моему -- ненависть плута к честному человеку... но это невозможно! А! Ты хочешь, чтобы я отдал тебе честь? Сейчас я покажу тебе свое почтение, не замедлю! Держись, сержант Дюрэ! Это тебе отдает честь зуав Бургейль, сын старого коменданта Бургейля, эскадронного начальника конных гренадер императорской гвардии... Жан охотно дал бы пощечину своему врагу, но руки его были заняты. Левой рукой он держит петуха, а правой утку, которая смешно болтается и повисла, как скрипка. От трагичного до смешного -- один шаг. Но никто не смеется, всякому понятно, что зуав рискует жизнью. Его товарищи спешат вмешаться, но... поздно! С быстротой молнии Сорви-голова поднимает утку, размахивается и ударяет ей по лицу сержанта. Утка весит семь фунтов; удар так силен, что унтер-офицер шатается и падает. Голова утки осталась в руке Жана, шея оборвалась, а туловище отлетело на десять шагов. Зуав охотно продолжал бы драку, но ему противно бить лежачего. Впрочем, его гнев сейчас же стихает, когда он видит результаты борьбы, последствия которой -- увы! -- нетрудно угадать. Сержант с трудом поднимается и садится. Его щека страшно вспухла, раздулась, как тыква. Глаз почернел, налился кровью, из носа ручьем льется кровь. Он вбирает в себя воздух, смотрит на зуава неописуемым взглядом, в котором дикая ненависть смешивается с не менее дикой радостью, и говорит: -- Ты верно рассчитал! Я увижу, как тебя расстреляют! Зрители больше не смеются. Они знают беспощадную суровость военного закона. Казнь через 24 часа, без пощады, без милосердия! Сорви-голова кажется железным человеком. Он спокойно поднимает утку, осматривает, не измялся ли его букет и, пожав плечами, говорит: -- Что написано -- то написано, что будет, то будет! Пойдем обедать! ГЛАВА II Семья Буффарик. -- Букет отдан по назначению. -- Генерал Боске. -- Арест. -- Смертный приговор. -- Тщетные попытки. -- Зоря. -- Битва. -- Пленник. -- Часовые. -- Бегство. -- Жандармы запоздали. Зуавы отдыхают. В лагере идет чудовищная попойка. Все котлы и котелки дымятся, кипят, шипят и превкусно пахнут. В ожидании хорошего завтрака Жан Сорви-голова отправляется к маркитанту. Очень довольный, нимало не помышляя о своем проступке, он идет горделивой поступью, с обычной зуавам непринужденностью осанки. Дружеский голос с явным провансальским акцентом звучно приветствует его: -- А, Жан, как живешь? Э! Мой Сорви-голова! Катерина! Жена! Роза, голубка! Тото, мальчик мой, идите сюда! Смотрите! Это наш Сорви-голова! Это сердечное приветствие исходит от старого сержанта зуавов. Лысый, украшенный медалями, с бородой до пояса, веселый, как птица, этот ветеран африканской армии. Мариус Пинсон Буффарик, чистокровный марселец, маркитант первого батальона. Сомкнутые ряды закусывающих расступились перед Жаном. К нему тянутся руки для пожатия, его приветствуют дружескими возгласами. -- Здравствуй, Жан! Здравствуй, Сорвиголова! Здравствуй, старый приятель! Его прогулка похожа на триумфальное шествие. Чувствуется, что этот отчаянный, дьявольски смелый зуав известен всему полку и популярнее любого начальника. -- Ну, иди же! -- кричит Буффарик. -- Здравствуйте, дядя Буффарик! Я очень рад видеть вас! -- успевает, наконец, сказать Жан. -- Стой! Ты спас нам жизнь, всем четверым... ты для меня самый дорогой друг! Раз навсегда было решено, чтобы ты говорил мне на "ты'" Да, это правда, и случилось два года тому назад в Кабиле. Сорви-голова спас тяжело раненного дядю Буффарика, спас тетку Буффарик из рук целой шайки разъяренных арабов, после того, как она выстрелила из своих обоих пистолетов, спас Розу, поддерживающую умирающего старика, и двенадцатилетнего Тото, ружьем защищавшего своего отца. Да, Сорви-голова проделал все это, что было потом прочитано в дневном приказе по армии. Он совершил много подобных подвигов, и для него это была ходячая монета обыденной жизни, которую он не считал и забывал. Жан Сорви-голова -- герой второго полка зуавов -- олицетворяет собой их веселую неустрашимость, безграничное самоотвержение так же, как любовь к излишествам и вспышки дикой ярости и гнева. Бескорыстный и верный друг, душа нараспашку, но порывистый, с пылкой южной кровью! Тетка Буффарик, красивая сорокалетняя эльзаска, подходит к Жану с протянутой рукой, за ней ее дочь Роза, прелестная 18-летняя блондинка. Жан, смущенный, несмотря на весь свой обычный апломб, робко вытаскивает из-за пояса красивый букет, подносит его молодой девушке и говорит тихим дрожащим голосом: -- Мадемуазель Роза, я принес цветы для вас... позволите ли вы поднести их вам? -- О, с большим удовольствием, мосье Жан! -- говорит прелестное дитя, в то время как папа Буффарик смотрит на нее и растроганным голосом бормочет: -- О, молодость, молодость! -- Ну, Жан, -- слышится вдруг веселый мальчишеский голос, -- ты забываешь меня в моем углу... меня, Гастона Пинсона... дитя второго полка... барабанщика и твоего приятеля... -- Никогда в жизни, мой милый Тото, мой старый барабанщик! -- О, мне сегодня минуло четырнадцать лет! -- Совсем мой портрет! -- восклицает отец со своим провансальским лиризмом и после молчания добавляет: -- Жан, будешь пить? -- С удовольствием! Вдруг раздается крик: -- Стройся! Живо! Солдаты вскакивают с мест, словно среди них разорвалась бомба. К лагерю зуавов подходит пешком генерал, один, без свиты. Его узнают и кричат: -- Это Боске, неустрашимый Боске! Боске, обожаемый солдатами! Самый популярный из всех генералов африканской армии. Накануне битвы он запросто, как отец, обходит дивизию, без свиты, без штаба, без церемоний, и это еще больше усиливает его обаяние! Великолепный и еще молодой солдат! Произведенный в бригадные генералы в тридцать восемь лет, он одиннадцать месяцев тому назад как получил дивизию, хотя ему нет еще сорока четырех лет! Высокого роста, великолепно сложенный, гибкий и деятельный, с красивой энергичной головой, он внушает доверие и симпатию. В его широком жесте, огненном взоре, в звучном гасконском голосе, который гремит как раскаты грома, чувствуется великий вождь, великий знаток человеческого сердца. Да, он так красив, увлекателен, смел, что вошел в пословицу: Храбр, как Боске. И ничего банального, потому что Боске -- герой, который смущается от этого восторга, криков, восклицаний, виватов. Зуавы волнуются, поднимают руки, бросают в воздух свои фески и кричат во все горло: -- Да здравствует Боске! Виват! Он хочет знать, хорошо ли поели люди -- полные котлы и вкусный запах кушанья успокаивают его. Проходя мимо Буффарика, которого он знает пятнадцать лет, Боске дружески кивает ему и говорит: -- Здравствуй, старик! Ветеран краснеет от удовольствия и вопит сквозь свою патриархальную бороду: -- Да здравствует Боске! Когда гордый силуэт любимого генерала исчезает вдали, он добавляет: -- Какой человек! Как хорошо умереть за него! А пока выпьем за его здоровье! Он чокается с Жаном и вдруг вскрикивает: -- Что это такое? Четверо вооруженных зуавов с примкнутыми штыками под командой сержанта приближаются к ним. -- Чтоб им провалиться! Я должен арестовать Сорви-голову! -- отвечает сержант. -- А за что? -- Он едва не убил какого-то чертова сержанта... У меня приказ кебира; он клянется казнить Жана в пример другим! -- Это правда, это верно, Жан? -- Это правда! -- спокойно отвечает Жан. -- Беда! Бедняга ты мой! Ведь тут военный суд! -- Я иду... что сделано, то сделано! Сержант, я готов! Тетка Буффарик перепугана, Роза бледнеет, Тото протестует, солдаты волнуются при виде Жана, уходящего, окруженного товарищами, весьма недовольными своей ролью. Пленника ведут сначала в палатку, где его ждет товарищ, трубач-капрал, по прозвищу Соленый Клюв. Он в отчаянии и. не находя слов, бормочет сквозь слезы: -- Бедный! Горе какое! Бедняжка! Сержант отбирает у Жана штык, матрикул, его добрый карабин, верного товарища в битве. Потом его ведут в центр лагеря к полковнику, большими шагами расхаживающему перед своей палаткой, входная занавеска которой полуприподнята. Внутри за складным столиком сидят три офицера, у стола стоит штабной писарь с пером в руке, готовый писать. При виде арестованного полковник разражается яростными восклицаниями. -- Как? Это ты? Лучший солдат моего полка, и делаешь подобные веши! -- Господин полковник! Тут старая семейная вражда, и, кроме того, он оскорбительным образом потребовал, чтобы я отдал ему честь... Я света невзвидел... и ударил его уткой! Как это было смешно! -- А! В самом деле? Ты находишь это смешным, несчастный? Это сержант двадцатого линейного полка, его полковник сейчас же донес все самому маршалу Сент-Арно. Маршал требует железной дисциплины. Я получил приказ созвать заседание военного суда... Ты будешь осужден! Несмотря на всю свою храбрость, Сорви-голова ощущает легкую дрожь, но скоро оправляется и, чувствуя участие и сожаление в суровых словах полковника, с достоинством отвечает ему: -- Господин полковник, позвольте мне умереть завтра в битве, в первом ряду полка... -- Да, это единственный способ умереть с честью! Ну, иди же, бедный Сорви-голова, судьи ожидают тебя! Окруженный четырьмя зуавами, пленник вошел в палатку, и занавеска опустилась за ним. Через полчаса все было кончено. Зуав Жан Бургейль, по прозвищу Сорви-голова, осужден насмерть. Казнь совершится на другой день в полдень. Беспощадная суровость военного регламента не позволила судьям смягчить приговор. И как смягчить? Послать на каторжные работы, в тюрьму? Нет, все, кто знает Жана, понимают, что для него в сто раз лучше смерть с двенадцатью пулями в груди. * * * Ужасная новость поразила весь полк. Даже судьи были в отчаянии, осудив на смерть этого баловня полка, и проклинали свои законы. Всякая надежда напрасна. Кто решится просить о помиловании этого железного человека, который называется Сент-Арно? Тетка Буффарик плачет, не осушая глаз. Роза, бледная, как мертвец, рыдает. Буффарик бегает, проклинает, горячится и кричит: -- Никогда не найдется зуавов, способных убить Жана! Стрелять в него! О, черт возьми! Я переверну небо и землю, буду просить, умолять... Ведь нас любят здесь! Он бегает повсюду, пытается просить, хлопотать -- и напрасно. Ночь наступает. Сорви-голова заключен в палатке под охраной четырех часовых, которые должны следить за ним, так как отвечают за него головой. Буффарик неутомим. В отчаянии он собирает вокруг себя двенадцать старейших сержантов полка, говорит с ними, заинтересовывает их судьбой Жана и кричит своим резким голосом: -- Ну, товарищи, скажите, неужели этот храбрец из храбрецов должен быть казнен как преступник? Нет, нет, гром и молния! Если он осужден, пусть умрет смертью солдата! Пусть падет под неприятельскими пулями, сражаясь за отечество, за нашу старую Францию! Не правда ли? Пойдемте, товарищи, просить у маршала этой милости... этой великой милости! Делегация была принята маршалом. Измученный лихорадкой, едва оправившись от приступа холеры, главнокомандующий, больной, нервный, остается непоколебим. Как бы то ни было, что бы ни случилось, Сорви-голова будет расстрелян в полдень! Это послужит примером для других. Ночь проходит, свежая и тихая. Начинает светать. Начинающийся день будет последним для многих храбрецов. Пушка! Веселая заря! Зажигают костры и готовят кофе. После бессонной ночи Буффарик с красными глазами, задыхаясь, бежит увидать Жана, сообщить ему ужасную истину, обнять его в последний раз, проститься! Увы! Осужденный не должен видеть никого, даже старого друга, даже Розу, молчаливое отчаяние которой раздирает сердце. Кофе выпит, мешки сложены, оружие приготовлено. Слышен звук трубы. Дежурные офицеры скачут верхом взад и вперед, роты вытягиваются, батальоны формируются. Через четверть часа полк готов. Все -- на местах, никто не может более располагать собой. Буффарик едва успевает встать на свое место, подле знамени. Во главе первого батальона держится тетка Буффарик, в полном параде, одетая в короткую суконную юбку с маленьким трехцветным бочонком на перевязи. На голове у нее шляпа с перьями, к поясу привешен кинжал. Позади едет тележка с военным значком, сопровождаемая Розой и Тото. За повозкой идет мул Саид со своим вьюком и огромными корзинами... Вдали глухо грохочет пушка. Виден белый дымок... Это битва. Полковник поднимает саблю и кричит команду. Звучат трубы. Две тысячи штыков поднимаются вверх, полк двигается, вытягивается, волнуется, удаляется и исчезает. Остались только пустые палатки, потухающие костры и около 20 человек инвалидов, охраняющих лагерь. Осужденный находится в палатке с четырьмя часовыми по углам, которые удивляются, что жандармы не идут за преступником, и злятся, что не могут принять участие в битве. До последней минуты бедный Жан надеялся, что ему позволят умереть в бою. Увы, нет! Он остался здесь один, опозоренный, забытый, с ногой, крепко привязанной к колу. Родная военная семья уже отвернулась от него как от недостойного, не хочет ни видеть его, ни знать. Скоро придут жандармы и поведут его на позорную казнь как преступника. Это уже слишком. Вопль вырывается из груди Жана, он разражается рыданиями. Это первый и единственный признак слабости, который он позволил себе. Товарищи, которые хорошо знают его, глубоко потрясены. Они переглядываются и думают про себя, что дисциплина -- вещь бесчеловечная. Один из них машинально протыкает штыком бок палатки. Перед ними Жан с бледным лицом, с полными слез глазами. Герой второго полка зуавов, Сорви-голова плачет, как дитя! Глухим отрывистым голосом он кричит: -- Убейте меня! Убейте! Ради Бога! Или дайте мне ружье! -- Нет, Жан, нет, бедный друг, ты знаешь -- приказ! -- тихо отвечает ему товарищ. Сорви-голова тяжело вздыхает, выпрямляется и восклицает: -- Роберт! Вспомни... Ты лежал, как мертвый... в пустыне... пораженный солнечным ударом... Нас было пятьдесят человек, мы были окружены пятьюстами и отступили, хотя это не в привычку нам! Ни телеги, ничего... каждый спасал свою шкуру! Кто донес тебя па спине до лагеря? Кто тащил тебя умирающего? -- Ты, Жан, ты, дружище! -- отвечает часовой, и сердце его разрывается от скорби. Сорви-голова обращается к другому: -- А ты, Дюлонг, кто поднял тебя, раненого, когда ты лежал, готовясь к смерти, во рву? -- Ты -- мой спаситель, Жан! Моя жизнь принадлежит тебе! -- отвечает тронутый зуав. -- А ты, Понтис, -- продолжает Сорви-голова. -- кто принял за тебя удар в грудь? Кто бросился и прикрыл тебя своим телом? -- Ты, Жан, ты... и я люблю тебя как брата. Сорви-голова, продолжая это геройское перечисление, протягивает руки к четвертому часовому и кричит: -- Ты, Бокамп, ты умирал от холеры в сарае Варны. Ни доктора, ни лекарств, ни друзей -- ничего! Кругом стонали умирающие. Кто оттирал тебя, согревал, чистил и убирал за тобой, желая спасти тебя, кто, умирая от жажды, отдал тебе последнюю каплю водки? -- Я обязан тебе жизнью! -- отвечает часовой, глаза которого наполняются слезами. Все четверо повторяют: -- Наша жизнь принадлежит тебе... Чего ты хочешь? -- Я ничего не хочу... я умоляю... слышите ли, умоляю во имя прошлого... Пустите меня туда, где свистят пули, где гремят митральезы... где порох опьяняет людей... где звучит адская музыка битвы... пустите меня умереть, если жить нельзя! Товарищи, сделайте это! Часовые переглядываются и понимают друг друга без слов. -- Ладно, Жан! -- говорит Бокамп, резюмируя общую мысль. -- О, дорогие товарищи, спасибо вам, спасибо от всего сердца! -- Жан, мы нарушаем приказ, мы забываем свой долг -- но благодарность -- тоже священный долг. Мы рискуем для тебя жизнью, но эта жертва нам приятна! Не правда ли, товарищи? -- Да, да, мы побежим туда вместе с тобой, наш Сорвиголова! -- Славная кровь! Казаки жестоко поплатятся! В бой, в бой! -- кричит Жан, совершенно преобразившись. -- Не теряйте времени, развяжите меня, дайте ружье -- и бежим! Через пять минут пятеро зуавов, прыгая, как тигры, выскакивают из палатки и убегают как раз в тот момент, когда двое жандармов являются, чтобы взять пленника. ГЛАВА III К знамени. -- Человеческая пирамида. -- В батарее. -- Пли! -- Карабин и пушка. -- Изумление русских. -- Амазонка. -- Дама в черном. -- Отчаянная битва. -- Зуавы верхом. -- Пленница. -- Неуловимый. -- Перед кебиром. Союзная армия насчитывает около пятидесяти тысяч человек: тридцать тысяч французов под начальством маршала Сент-Арно, двадцать тысяч англичан под командованием лорда Раглана, старого ветерана при Ватерлоо, где он потерял правую руку. Перед армиями прелестная река -- Альма, название которой через несколько часов должна увековечить история. Правый берег этой реки -- доступен, но левый весь в обрывах и откосах, в тридцать метров вышиной и отлично укреплен. На этих высотах князь Меньшиков, главнокомандующий русскими войсками, расположил свою армию, не уступавшую численностью союзной армии. Он считал эту позицию неприступной. Англо-французская армия должна атаковать эти высоты Альмы, отбить и оставить за собой. План обоих главнокомандующих очень прост. Обойти оба неприятельских крыла и врезаться в центр. Англичане зайдут справа, а французы -- слева. Дивизии Боске поручено это круговое наступление, он отвечает за результаты битвы и за спасение армии. Задача очень трудная, и надо быть генералом Боске, чтобы взяться за нее. Страшно подумать, что надо карабкаться на эти утесы, взять эти укрепления, защищенные пушками и штыками. Что ни сделает бравый генерал с таким отборным войском! Зуавы, алжирские стрелки, охотники третьего батальона, пехотинцы шестого, седьмого и пятидесятого линейных полков -- все отважные, смелые, отчаянные! Атака должна начаться в семь часов утра 20 сентября 1854 г. Солнце медленно выплывает из-за горизонта, озаряя поразительную и грандиозную картину. Со стороны французского лагеря барабаны и трубы призывают к знамени. Там, на высотах, русские становятся на колени и поют религиозный гимн, в то время как священники с крестом в руке обходят ряды солдат, окропляя их святой водой. -- К оружию! Битва начинается! Ровно в семь часов Боске отдает приказ идти в атаку. Его полки переправляются через устье Альмы. Стрелки обмениваются выстрелами с неприятелем. Генерал хочет скомандовать: "На приступ!" Люди готовы броситься на укрепления. Трубачи готовятся дать сигнал, как вдруг летит сломя голову дежурный офицер. -- Остановитесь! Стойте! Англичане не готовы! Надо сдержать порыв солдат, заставить их лечь на землю и ждать, когда господа союзники приготовят свой чай, сложат багаж, рискуя потерять всю выгоду положения! Кроме того, неприятель на виду, и дивизия, не имея права отступить, рискует быть перебитой или сброшенной в море. Эти ожидание, гнев, тоска тянутся три смертельно долгих часа, пока союзники спокойно обделывают свои делишки. Дивизия Боске ждет, не смея двинуться вперед или отвечать на выстрелы. И этот антракт спасает Сорви-голову и его товарищей. Задыхаясь, мокрые, измученные, они присоединяются к дивизии и смешиваются с артиллеристами. Прислуга, лошади, пушки стоят у подножья утеса, в то время как сверху летят гранаты и гремят пушки. Офицер смотрит на каменную стену и говорит: -- Никогда нам не влезть туда! Сорви-голова слышит это, подходит, отдает честь. -- Господин лейтенант, -- говорит он, -- можно поискать дорогу, тропинку... -- Посмотри, какая крутизна! -- Наверное, есть же какая-нибудь тропинка, надо поискать на склоне. Это похоже на скалы в Кабиле! -- Если бы кто-то нашел тропинку, то оказал бы нам важную услугу! -- Сию минуту, господин лейтенант! Прикажите только дать нам несколько кусков бечевки... лучше фуражных веревок! -- Затем, указывая товарищам на вершину утеса, он кричит: -- Человеческую пирамиду! Ну, живо, поворачивайтесь! Подобные упражнения им знакомы. Они кладут на землю ружья, мешки, амуницию, и Понтис, настоящий Геркулес, прислоняется спиной к скале. Дюлонг влезает к нему на плечи, Роберт становится на обоих и, наконец, Бокамп -- на всех троих. Все это проделывается с такой быстротой и изяществом, что вызывает крик удивления у артиллеристов. Сорви-голова берет веревку, обвязывает ее вокруг пояса и с ловкостью обезьяны карабкается на плечи Бокампа. Его поднятые руки на высоте почти семи метров. Дальше утес более отлог, и несколько камней образуют выступ. Помогая себе руками и ногами, Сорви-голова успевает подняться еще на три метра. Радостный крик вырывается из его груди. -- Браво! Здесь площадка! Он развертывает веревку, бросает ее вниз одним концом, а другой держит в руках и командует: -- Лезьте! Живо! Один за другим четверо зуавов с помощью рук поднимаются наверх и становятся подле Жана. -- Мешки и ружья сюда! Артиллеристы привязывают к веревке все требуемое. Зуавы втаскивают и продолжают подъем. Через пять минут все они на вершине. Перед ними расстилается обширная площадь, где можно отлично расположиться и отдохнуть после утомительного восхождения. Зуавы бегут вперед, не обращая внимания на гранаты, которые поднимают целые тучи пыли. Площадка кончается обрывом, зигзагами спускающимся вниз. Рискуя сломать себе шею, Сорви-голова бросается вниз, летит, как вихрь, попадает в терновник, ругаясь, вылезает из него и оказывается лицом к лицу с генералом Боске и его свитой. - Откуда ты, черт возьми! -- кричит изумленный генерал. -- Сверху, генерал! -- Невозможно! -- Совершенно верно. Я искал дорогу для артиллерии и нашел ее! -- Молодец! Ты сделал это? Живо! Живо! Людей сюда! Расчистить тут, рубить! В две минуты с помощью топора и сабли тропинка доступна. -- Господин Барраль, -- говорит Боске прибежавшему начальнику артиллерии, -- следуйте за этим зуавом, узнайте состояние дороги и возвращайтесь! Начальник идет с Жаном. Они влезают на холм, потом офицер бежит к генералу. -- Генерал, -- говорит он, -- мы пройдем! Не знаю как, но пройдем! Во второй раз Боске кричит: -- Людей сюда! Людей! И орудия! Смирно... без шума! Занять позицию, открыть огонь! Первое орудие поднимается по откосу. Безумная мысль! Но какое одушевление, какое неистовство! Зуавы, охотники, пехотинцы лезут под лошадей, под лафеты пушек, под фуры и помогают тащить. Все тянут, тащат, поднимаются... Пояса, галстуки, веревки -- все пошло в ход. Иногда орудия ползут вниз. Люди колотят лошадей, подкладывают мешки под колеса и лезут, лезут. Эта толпа, задыхаясь, обливаясь потом, перемешивается в одну живую кучу тел. оружия, форм, и все подвигается вперед. Наконец орудие -- на площадке. Вздох облегчения вырывается у людей. Внизу темные группы русских войск. -- Пли! -- кричит лейтенант. Раздается оглушительный выстрел. Офицер следит за гранатой, обрушивающейся на неприятельскую пушку. Пушка валится. Прислуга изувечена. -- Браво! -- восторженно кричат зуавы. Русское орудие готовится отвечать. Пятеро зуавов кладут карабины на плечо, прицеливаются. -- Пли! -- кричит Сорви-голова. Раздается пять выстрелов. Пять русских артиллеристов убиты. Великолепные стрелки! Французские канониры вновь заряжают пушку, вооружаясь банником. -- Браво, зуавы! -- кричит лейтенант. Они, в свою очередь, заряжают карабины. Их стальные палочки звенят: глин, глин! Сорви-голова находит даже время сказать офицеру: -- Господин лейтенант, извините за смелость, знаете ли вы, что мой карабин бьет не хуже вашей пушки? Лейтенант не успел ответить. Налетел целый ураган ядер. Две лошади убиты, четверо солдат ранены. Орудие падает со сломанным колесом. Спокойно и уверенно канониры заменяют колесо другим. Теперь не до разговоров. Зуавы стреляют без остановок. Наконец появляются другие пушки, занимают позицию. Раздаются звуки трубы. Эти дьявольские звуки зажигают кровь, поднимают на ноги, заставляют сильно биться сердце, толкают вперед, опьяняют... Наконец англичане готовы и атакуют с другой стороны. Боске не может сдержать людей. Они бросаются на приступ, цепляются руками и ногами, держатся за камни, растения и лезут... лезут. -- Вперед, да здравствует Франция! Целая дивизия стоит на площадке, где начинается ожесточенная битва. Между тем князь Меньшиков не хочет верить, что французы на возвышенности, оскорбляет и бранит тех, кто докладывает ему об этом. Он повторяет исторические слова: -- Это невозможно! Чтобы влезть туда, надо происходить от обезьяны и тигра! Полагая, что высоты защищены рекой и утесом, он не позаботился охранять их. Меньшиков был так уверен в победе, что пригласил избранное общество из Севастополя посмотреть на поражение французов. Дамы в амазонках гарцуют на великолепных лошадях. Другие, небрежно развалясь в ландо, прикрываются зонтиками. Все они с оскорбительной усмешкой смотрят на французов. Солдаты, смеясь, поглядывают на дам, стараясь, чтоб пули не задевали их. Одна из дам, в строгом черном туалете, поражает своей красотой и выражением глубокого презрения. Бесстрастная и надменная, среди пуль и ядер, она кажется воплощением ненависти и гордости. Мужик с длинной бородой, в розовой рубахе, правит великолепными лошадьми, которые храпят и встают на дыбы среди дыма выстрелов, и рельефно выделяется мрачная, гордая фигура женщины, словно адское божество среди облаков. Сорви-голова замечает презрение на лице дамы и говорит товарищам: -- Если бы нам захватить эту даму в черном! Ее манеры мне не нравятся! Это было бы отлично, прежде чем вернуться в полк! -- Хорошая мысль! -- кричит Понтис. -- Но ведь нужны лошади! Зуавы на лошадях -- вот умора! -- Погоди! Вот и лошади, остается только выбрать получше! Смотри вперед и валяй прямо на кавалерию! Пораженный Меньшиков наконец замечает опасность положения. Как человек энергичный и решительный, он хочет, не медля, раздавить французскую дивизию, призывает резерв, пехоту, кавалерию, конную артиллерию -- лучшее войско и посылает их на Боске. В то же время он приказывает жечь все фермы, аулы, мельницы, виллы, чтобы лишить всякой защиты стрелков, нанесших ему большой урон. У Боске шесть тысяч пятьсот человек солдат, десять пушек и ни одного кавалериста! Он должен выдержать атаку двадцати тысяч русских и пятидесяти пушек! Битва ожесточается. Маршал посылает к Боске дежурного офицера с приказанием держаться как можно дольше. Боске, видя, что гранаты уничтожают его лучшую дивизию, отвечает: -- Скажите маршалу, что я не могу продержаться более двух часов. Артиллерия держится стойко. Первая батарея потеряла около сорока человек и половину своих лошадей, вторая пострадала не меньше. Обе батареи находятся пол прикрытием двух рот Венсенских стрелков, которые выдерживают адский огонь. Среди грома выстрелов слышны звуки труб. В русском войске трубят атаку. Целый полк гусар бросается на батареи, чтобы отнять или заклепать орудия. -- Стреляй! -- кричат батарейные командиры. Батальон зуавов пробегает гимнастическим шагом. Подле первого орудия стоит Сорви-голова и четверо его товарищей, спокойные и веселые. Гусары налетают, как молния. -- Взвод -- пли! Рота -- пли! Батальон -- пли! Карабины и пушки гремят. Целая туча дыма, в которой исчезают друзья и враги, лошади и люди. Потом крики, стоны, проклятья, жалобы, лязг металла и отчаянное беспорядочное бегство великолепных гусар, численность которых уменьшилась наполовину. Геройская атака, яростное сопротивление, раненые, умирающие -- противники достойны друг друга! В момент столкновения зуавы колют штыкам