Теодор Гладков. Первый из десяти, которые потрясли мир
---------------------------------------------------------------
OCR: Андрей из Архангельска
---------------------------------------------------------------
СБОРНИК "МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ"
1987
Джон Рид родился ровно сто лет назад - 22 октября 1877 года, в
состоятельной семье. Он получил превосходное образование в престижном
Гарвардском университете, перед ним открывалась блистательная карьера.
Он отказался от всего, в том числе от родственных связей, чтобы отдать
свой талант служению рабочему классу. Джон Рид умер, не дожив и до
тридцати трех лет, но и этой короткой жизни хватило, чтобы войти в
историю. Выдающийся американский журналист, он по собственной воле и
свободному выбору стал участником Великой Октябрьской социалистической
революции, ее первым и лучшим летописцем. И потому прах его покоится
на священной для каждого советского человека Красной площади у
Кремлевской стены.
Замечательная книга Джона Рида о русской революции "Десять дней,
которые потрясли мир" получила высокую оценку В. И. Ленина, она
переведена на множество иностранных языков. Имя Джона Рида, ставшего
впоследствии одним из основателей Коммунистической партии США,
неотделимо ныне и навсегда от самого выдающегося события в истории XX
века - Октябрьской революции.
Мы публикуем главу из книги Т. Гладкова "Джон Рид", вышедшую в
популярной серии "Жизнь замечательных людей", в которой воссоздан
глазами великого американца исторический день взятия восставшим
народом Зимнего дворца...
В среду 7 ноября (25 октября. - Т. Г.) Рид встал поздно, когда в
Петропавловской крепости уже ухнула полуденная пушка. Досадуя на себя
за потерю времени, разбудил Луизу. Наскоро пожевал что-то всухомятку
и, на ходу обмотав шею пестрым мохнатым шарфом, выскочил на улицу.
Жена догнала его уже в дверях.
У подъезда гостиницы, зябко поеживаясь, прохаживался Альберт
Вильямс. Коллега был явно взволнован:
- Хэлло, Джек, Луиза! Жду вас уже битый час, - радостно
приветствовал он друзей. - В городе творится такое!..
Втроем пошли к центру.
Стоял на редкость, даже для Петрограда в эту пору, промозглый,
холодный день. Мелкий косой дождь, казалось, застревал в сыром ватном
воздухе. На Большой Морской, около наглухо закрытых дверей
Государственного банка, высоко подняв набрякшие от дождя воротники
шинелей, стояли несколько солдат. За плечами - винтовки.
- Вы чьи, - спросил Рид, - за правительство?
- Нет больше правительства, - весело гоготнул один и выразительно
добавил: - Фьюить!
Значит, началось...
Рида немного удивило, что улицы вроде бы выглядели так же, как
обычно. Пожалуй, даже спокойнее, чем обычно. Как всегда громыхали
облепленные людьми трамваи. Визгливо выкликала торговка семечками.
Откуда-то из подворотни доносились жалобно дребезжащие звуки шарманки.
В глаза бросилась свежая, лепящаяся на стене листовка:
Петроградская городская дума доводила до сведения граждан, что
накануне ею создан Комитет общественной безопасности.
Ого! Это что-то новенькое! Рид осторожно отлепил листовку, сунул
в карман куртки.
Потом лишь понял - липкий, расползающийся под пальцами листок
серой бумаги означал объявление большевикам войны.
Откуда-то навстречу выскочил мальчишка-газетчик в рваной
кацавейке. На самые уши нахлобучена старая матросская бескозырка.
Пронзительно заверещал:
- Газета "Рабочий путь"! Газета "Рабочий путь"!
Торопливо выхватил из детских рук номер, не глядя сунул керенку.
А в передовой грозно:
"Всякий солдат, всякий рабочий, всякий истинный социалист, всякий
честный демократ не могут не видеть, что созревшее революционное
столкновение уперлось в немедленное разрешение.
Или - или.
Или власть переходит в руки буржуазно-помещичьей шайки...
...Или власть перейдет в руки революционных рабочих, солдат и
крестьян..."
И выше афишным шрифтом заголовок: "Вся власть Советам рабочих,
солдат и крестьян! Мира! Хлеба! Земли!"
Значит, бой начался...
На углу Морской с Невским попался знакомый меньшевик-оборонец.
Рид спросил, правда ли, что произошло восстание. Тот лишь пожал
плечами.
- Черт его знает... Может быть, большевики и могут захватить
власть, но больше трех дней им ее не удержать. Страной управлять -
это, знаете ли, батенька... Может быть, лучше и дать им попробовать -
на этом они сами свернут себе шею...
Ответу не удивился. Знакомые песни. Неожиданно мелькнула озорная
мысль: "Интересно, а сколько бы продержались меньшевики? Пожалуй,
меньше трех дней".
Рассмеялся неудержимо и, не попрощавшись с оторопевшим "тоже
социалистом", зашагал к Исаакиевской площади.
Около Мариинского дворца, где заседал обычно "Временный Совет
Российской Республики", - цепь вооруженных солдат. На набережной Мойки
баррикада - штабеля дров, поваленный набок трамвайный вагон, ящики,
бочки. Возле баррикады серая туша броневика с красным флагом на
тупорылой башне. Его пулеметы направлены на крышу Исаакия. И отовсюду,
насколько охватывал взор, стягивались ощетинившиеся штыками колонны
матросов и солдат. Урча и чихая, на площадь выкатил грузовик. На
переднем сиденье - вооруженные солдаты. Сзади нахохлившиеся мокрые
фигурки нескольких членов Временного правительства.
Среди солдат Рид узнал большевика Якова Петерса. Тот приветливо
помахал рукой:
- Я думал, что вы переловили ночью этих господ! - крикнул Джек.
- Эх, - Петере досадливо выругался, - большую половину выпустили
раньше, чем мы решили, что с ними делать!..
Латышу было явно уже не до рассказов, и, не теряя времени, Рид
направился дальше - к Зимнему.
Окруженная со всех сторон кордонами вооруженных солдат, Дворцовая
площадь выглядела какой-то растерянной. Сиротливо и беспомощно
вздымался к хмурому, неприветливому небу Александрийский столп. Еще
вчера надменно-царственный центр страны, сегодня судьбами истории
Дворцовая площадь превратилась в задний двор старой России.
У всех входов часовые - неизвестно чьи. Рид предъявил им мандат
Смольного. Никакой реакции. Рид пожал плечами. Значит, придется
пускать в ход американский паспорт. В керенском государстве эта пухлая
книжища всегда оказывалась каким-то магическим "Сезам, отворись!". На
этот раз - тоже. Вильямс только хмыкнул.
Древний швейцар с горемыкинскими бакенбардами, одетый в синюю,
расшитую позументом ливрею, почтительно принял плащи и шляпы. Не
встречая больше никаких препятствий, американцы поднялись по лестнице.
В длинном мрачном коридоре ни души. На стендах темные квадраты - следы
содранных гобеленов. Паркет затоптан. На всем печать заброшенности и
отчуждения. Возле кабинета Керенского, бесцельно покусывая ус,
топтался молодой офицер. При появлении иностранцев он оживился.
Представившись, Рид спросил, может ли он проинтервьюировать
министра-председателя.
- К сожалению, нельзя, - ответил офицер по-французски. -
Александр Федорович очень занят...
Замявшись, он добавил нерешительно:
- Собственно говоря, его здесь нет...
- Где же он?
- Поехал на фронт. Ему не хватило бензину для автомобиля,
пришлось занять в английском госпитале.
- А министры здесь?
- Да, заседают в какой-то комнате.
- Большевики сюда придут?
- Конечно. Я думаю, что с минуты на минуту. Но мы готовы, дворец
окружен юнкерами. Они за той дверью.
- Можно туда пройти?
- Конечно, нельзя. Впрочем... - И, не окончив фразы, офицер
торопливо попрощался, повернулся и ушел.
- Ты думаешь, Джек, он сказал правду? - шепотом спросила Луиза.
- Ты имеешь в виду Керенского? Скорее всего, да.
Офицер действительно сказал правду, хотя и не всю. Всю правду о
своем председателе не знали даже сами министры.
Еще утром, узнав в штабе округа, что в распоряжении Временного
правительства войск очень немного и что отряды Военно-революционного
комитета один за другим захватывают ключевые позиции в городе,
Керенский спешно уехал из Петрограда. Оставив своим заместителем
министра торговли и промышленности Коновалова, Керенский просто бежал
в автомобиле американского посольства, якобы навстречу вызванным им
надежным войскам.
После короткого совещания американцы решили продолжить экскурсию
по дворцу. Рид толкнул первую попавшуюся дверь. Она оказалась запертой
снаружи.
- Чтобы солдаты не ушли, - с наивной непосредственностью объяснил
откуда-то появившийся старик-служитель со связкой ключей.
Из-за двери доносились какие-то голоса, порой пьяный смех.
Желание познакомиться поближе с защитниками последней цитадели
Временного правительства взяло верх над благоразумием, и Рид
решительно отворил дверь.
Перед ним простиралась анфилада великолепных комнат, увешанных
картинами на батальные темы. Некоторые полотна были продраны насквозь,
по-видимому штыками. Прямо на паркете валялись грязные солдатские
тюфяки. И повсюду битые бутылки из-под дорогих французских вин, пустые
консервные банки, окурки, следы плевков.
У окон - винтовки в козлах. На подоконниках - амуниция, подсумки
с патронами. Затхлый, тяжелый воздух казармы - вонючая смесь
застарелого табачного дыма, спиртного перегара, испарений немытых
человеческих тел. И в сизом чаду какие-то нереальные, зыбкие фигуры в
солдатской форме с красными с золотом юнкерскими погонами.
Качнувшись, одна из фигур - в офицерском мундире - представилась:
- Штабс-капитан Арцыбашев...
Левой рукой офицер вежливо приподнял фуражку, правая у него была
занята откупоренной бутылкой бургундского. Штабс-капитан был в той
степени опьянения, когда способность удивляться утрачивается.
Неожиданное появление в этой казарме, украшенной лепными купидонами,
иностранцев, в том числе и женщины, он воспринял, как нечто совершенно
естественное.
Узнав, что перед ним американцы, штабс-капитан доверительно
пожаловался на падение из-за революции благородных традиций русского
офицерства, вслед за чем без всякой последовательности попросил помочь
ему уехать в Америку. И даже записал свой адрес на грязном клочке
бумаги.
Юнкера принялись хвастаться:
- Большевики - трусы... Пусть они только сюда покажутся, мы им
зададим!
Заключив из этих слов, что последние защитники Временного
правительства чувствуют себя явно не в своей тарелке, Рид со
спутниками покинул Зимний дворец. Выйдя на набережную, он расправил
плечи и жадно вдохнул всей грудью свежий ветер с Невы...
Было уже почти темно, когда трое американцев зашли в гостиницу,
чтобы что-то перекусить. За столом сидели молча, лишь изредка
перебрасывались случайными фразами. Каждый пытался привести хоть в
какой-то порядок сумбурные впечатления событий дня, уловить связь
между ними, нащупать, угадать за кажущимся хаосом закономерность,
разгадать в нем железную волю людей, решающих сегодня судьбу России. И
не только России.
Возвращаясь из Зимнего Дворца, американцы успели узнать от
встречных, что еще утром Военно-революционный комитет принял обращение
"К гражданам России", в котором сообщал о низложении Временного
правительства и переходе всей власти в руки Советов. Позднее Риду
стало известно, что написал обращение Ленин.
Солдаты Павловского полка, перекрывшие движение по Невскому, на
Полицейском мосту, после предъявления им мандатов Смольного рассказали
товарищам иностранным социалистам, что отряды восставших уже овладели
правительственным телеграфом, военным портом, радиостанцией, Главным
Адмиралтейством, захватили тюрьму "Кресты" и освободили находившихся в
ней политических заключенных.
В то время, пока Рид, Вильямс и Луиза беседовали с юнкерами в
Зимнем, дворец был уже окружен. У Николаевского моста, где еще в
половине четвертого утра отдала якорь "Аврора", высадился десант
кронштадтцев.
Полторы тысячи моряков-гельсингфорсцев, выехавших в Питер по
суше, заняли линию железной дороги от Гельсингфорса до Белоострова,
закрыв вызванным с фронта Временным правительством контрреволюционным
войскам путь к столице. Отряды красногвардейцев Выборгского района и
солдаты Московского полка закрепили за собой Финляндский вокзал,
Литейный и Гренадерский мосты.
Отряды вооруженных рабочих с Васильевского острова готовы через
Николаевский мост поддержать кронштадтцев. Казачьи части и юнкерские
училища надежно блокированы революционными солдатами и
красногвардейцами.
Фактически весь город был уже в руках восставших. Сохранившие
верность правительству юнкера и георгиевские кавалеры утром
перетаскали от Главного штаба сложенные там дрова и устроили из них
баррикаду вокруг Зимнего дворца. "Власть" Временного правительства
держалась теперь лишь на штабелях березовых поленьев...
Троим американцам так и не пришлось пообедать в этот день. Только
лишь принялись за суп, как подбежал перепуганный официант, попросил
перейти в другой зал, выходящий окнами во двор:
- Будьте любезны, господа, сейчас начнется стрельба...
Рид вопросительно посмотрел на жену. Поняв его без слов, Луиза
встала, повернулась к Вильямсу:
- Мы с Джеком лучше вернемся на улицу. А как вы, Альберт?
- Разумеется, с вами, - просто отозвался Вильямс, уже направляясь
к выходу.
Невский - людской водоворот. На каждом углу под тускло,
вполнакала горящими фонарями - толпа. За бурлящим перекрестком с
Садовой Невский словно впал в обычное русло. Как всегда, сияли витрины
дорогих магазинов, переливались огнями вывески кинематографов и
ресторанов. Фланирующие по тротуарам бездельники демонстративно "не
замечали" проезжающие время от времени по мостовой броневики, на
которых поверх старых названий "Олег", "Рюрик", "Святослав" краснели
огромные буквы "РСДРП". Броневики двигались вниз, к Зимнему.
Джон Рид и его спутники еще не знали, что в 14 часов 35 минут
Ленин уже бросил во взорвавшийся овацией Белый зал Смольного
знаменитые слова, потрясшие мир:
"Товарищи! Рабочая и крестьянская революция, о необходимости
которой все время говорили большевики, совершилась..."
Смольный бурлил. К его сверкающему огнями фасаду со всех сторон
стекались все новые и новые отряды вооруженных красногвардейцев,
матросов, солдат. В зыбком пламени разложенных во дворе костров
тысячами ответных искр отблескивали штыки.
В самом Смольном - гул голосов, лязганье тяжелых подкованных
сапог по паркету, бряцание оружия, хриплые выкрики командиров. Рабочие
в черных тужурках, солдаты в длинных серых шинелях и высоких
заломленных папахах, матросы в бушлатах, перепоясанных пулеметными
лентами. За плечами у каждого - вниз стволом - карабин. У некоторых на
поясе гранаты-бутылки. Время от времени сквозь бурлящий людской поток
прорывался кто-нибудь из членов ВРК.
Откуда-то появился Луначарский, зажимая под мышкой пухлый
портфель. Рид попытался его остановить.
- Некогда, некогда, только что окончилось заседание
Петроградского Совета, приняты важные решения. - И Луначарский исчез,
словно растворился в шинелях, куртках, бушлатах.
- Хэлло, Джек!
Рид оглянулся. Откуда-то из глубины коридора к нему пыталась
протиснуться женская фигурка Бесси Битти! И она здесь! Впрочем,
удивляться не приходилось, Бесси журналистка, как говорится, божьей
милостью. Где же ей быть в такие часы, как не в Смольном. Торопливо,
азартно стала выкладывать новости:
- Петроградский Совет принял резолюцию, - Бесси вытащила блокнот,
прямо с листа начала расшифровывать стенограмму: - "Совет приветствует
победоносную революцию пролетариата и гарнизона Петрограда... Совет
выражает непоколебимую уверенность, что рабочее и крестьянское
правительство твердо пойдет к социализму... Оно немедленно предложит
справедливый, демократический мир всем народам... Совет убежден, что
пролетариат западноевропейских стран поможет нам довести дело
социализма до полной и прочной победы..."
- Конечно, поможет, - Рид торопливо стал переписывать слова
резолюции в свою записную книжку.
Огромный, ярко освещенный зал заседаний Смольного был набит до
отказа. Повсюду - на скамьях, стульях, прямо в проходах, даже на
возвышении для президиума - сидели люди. В спертом воздухе почти
недвижно повисли густые сизые клубы табачного дыма. Зал то застывал в
напряженной, тревожной тишине, то вдруг взрывался яростно и гневно.
За столом президиума лидеры старого Центрального исполнительного
комитета: бледные, растерянные, с ввалившимися глазами. Гоц нервно
мнет в руке какую-то бумажку... Либер невидяще уставился пустым
взглядом куда-то поверх голов, губы его беззвучно шевелятся.
Словно нехотя, над столом президиума поднялась карикатурная
фигурка Дана в мешковатом мундире военврача. Вяло звякнул
председательский колокольчик.
- Власть в наших руках, - печально начал Дан, его дряблое лицо
свело тиком, - а в это время наши партийные товарищи находятся в
Зимнем дворце под обстрелом, самоотверженно выполняя свой долг
министров.
Зал заревел яростно, исступленно:
- Долой! Вон! Министры нам не товарищи!
Под свист, улюлюканье, крики делегатов старый президиум очистил
трибуну. Его место уверенно, по-хозяйски занял новый - четырнадцать
большевиков.
Меньшевики протестуют, вскакивают, кричат. Им предлагают места в
президиуме - пропорционально числу делегатов. Они не согласны.
- Это неслыханное насилие! - вопит кто-то с места.
Бородатый солдат, сидящий рядом с американцами, резко встает и,
перекрывая крик протестующих, гневно кричит:
- А что вы делали с нами, большевиками, когда мы были в
меньшинстве?
Мартов протолкался к трибуне. Надтреснутым профессорским голосом
заговорил назидательно:
- Гражданская война началась, товарищи. Наша задача - мирное
решение вопроса...
В зале хохот, злой, непримиримый. И кто-то в ответ:
- Победа - вот единственное решение вопроса!
Офицер-"трудовик":
- Советы не имеют поддержки в армии, захват власти Советами -
преступление, нож в спину революции!
- Предатель! - ревут солдаты. - Корниловец! От штаба говоришь, а
не от армии. Мы - за Советы!
Овация. И нет офицера. Словно смыло.
- Мы не можем остаться здесь и взять ответственность за
преступление! - истерически кричит делегат-меньшевик.
Группа меньшевиков, эсеров, еще кто-то устремляются к выходу.
- Скатертью дорожка! - несется им вслед. - Дезертиры! Предатели!
В мусорную яму истории!
На какое-то мгновение в зале стало тихо, и в следующую же
секунду, не выдержав собственной тяжести, тишина раскололась орудийным
грохотом. Орудия цитадели царизма - Петропавловской крепости, -
молчавшие двести лет, открыли огонь по Зимнему дворцу...
Рид сидел, уткнувшись в блокнот на коленях, стиснутый между
Вильямсом и бородатым окопником с изможденным, землистым лицом.
Воспаленные глаза солдата, не отрываясь, жадно следили за трибуной. Он
не выкрикивал, не вскакивал то и дело с места, как другие делегаты.
Лишь по тому, как сжимались в кулаки его тяжелые руки, можно было
догадаться, какие мысли будили в нем речи ораторов.
В одну из коротких пауз между выступлениями к Риду наклонилась
Луиза. Она с Бесси сидела на скамье в следующем ряду.
- Тебе не кажется странным, Джек, - шепнула она в самое ухо, -
что в зале нет ни Ленина, ни других видных большевиков? Ведь съезд за
них...
Тем же шепотом, чуть откинувшись назад, Рид высказал свои
предположения:
- Думаю, что сейчас у них есть более неотложные дела. Зимний еще
не взят, хотя за него я не поставлю и двух центов против миллиона
долларов. Вряд ли есть смысл Ленину терять сейчас время на дискуссии.
Съезд все равно пойдет за ним. Пока министры не арестованы, дело
нельзя считать завершенным.
Рид был прав. В то время как правые эсеры и меньшевики изливали
фонтаны негодования в бессильных потугах привлечь на свою сторону
делегатов, в угловой комнате на втором этаже Смольного Ленин руководил
восстанием. Каждую минуту отсюда во все концы города спешили на
самокатах, мотоциклах, автомобилях нарочные с приказами и
распоряжениями ВРК. Уходили в ночь отряды вооруженных.
Задержка взятия Зимнего замедляла проведение в жизнь ленинского
плана работы съезда. Одну за другой набрасывал Ильич своим
стремительным почерком записки Антонову-Овсеенко, Подвойскому,
Чудновскому с требованием штурмовать дворец.
Временное правительство, хватаясь даже не за надежду, а за слабый
призрак ее, ответило отказом на требование сдаться без боя. В восемь
часов вечера Григорий Чудновский доставил в Зимний повторный
ультиматум с последним предложением капитулировать.
Руководитель охраны дворца Пальчинский, потеряв от бессильной
злобы и отчаяния не только здравый смысл, но и чувство юмора, приказал
арестовать парламентера.
Чудновский только пожал плечами - уж он-то, один из
непосредственных руководителей осаждающих, знал, что арест - фикция,
такой же мираж, как и то, что человек, приказавший взять его под
стражу, считается чуть ли не "генерал-губернатором".
Ему не пришлось даже дожидаться штурма, чтобы выйти на свободу.
Зашумели, заволновались юнкера-ораниенбаумцы.
- Позор! Это парламентер! Мы ему дали честное слово!
Из толпы юнкеров выскочил мальчишка-прапорщик. И грубо, яростно
кинулся к Пальчинскому.
- Мы требуем немедленного освобождения парламентера! Для чего
вообще нас привели сюда? Умирать за Керенского? Во имя чего?
Чудновского освободили... Час спустя, потеряв всякую веру в
правительство, оставили дворец юнкера школы Северного фронта,
ораниенбаумцы, михайловцы, казаки, часть женского ударного
батальона... Всего около тысячи человек.
Не имея сил вступить в настоящий бой и не имея мужества признать
поражение, правительство продолжало упорствовать... Тупо, безнадежно,
равнодушное даже к собственной участи.
В 21 час 45 минут, после того как Временное правительство
отвергло последнюю возможность избежать напрасного кровопролития,
прогремел холостой выстрел с "Авроры"...
Выстрел "Авроры"...
Комендор Евдоким Огнев рванул шнур носового шестидюймового
орудия. Раскололось с грохотом и пламенем небо над Невой, с протяжным
звоном ударилась о палубу крейсера дымящаяся медь стреляной гильзы...
И навсегда запомнила история этот единственный выстрел, не
унесший ни одной жизни, но разбивший разом последнюю цепь на России.
Уже пробиваясь к выходу из зала и не обращая внимания на толкотню
и давку, Джон Рид торопливо дописывал в блокноте: "Непрерывный
отдаленный гром артиллерийской стрельбы, непрерывные споры
делегатов... Так под пушечный гром в атмосфере мрака и ненависти,
дикого страха и беззаветной смелости рождалась новая Россия".
Риду было ясно, что сейчас там, на огромной площади перед Зимним
дворцом, происходит кульминационное событие того дня, из-за которого
стоило пересечь Атлантику.
Подхватив жену и Бесси, он устремился к выходу, ловко используя
старые футбольные приемы, прорезая людскую пробку у дверей. Вильямс
едва продирался за ним.
У ворот Смольного трясся от работающего мотора огромный армейский
грузовик с высокими бортами. Его кузов уже был забит красногвардейцами
и солдатами.
Отчаянно размахивая всеми имеющимися у них документами, четверо
американцев, выкрикивая наиболее подходящие при данных обстоятельствах
русские слова, кинулись к машине. По-видимому, их достаточно хорошо
поняли, потому что под добродушные шутки и смех всех четверых
мгновенно втащили в кузов. Мотор взревел, и с отчаянным скрежетом в
коробке скоростей автомобиль сорвался с места.
Отдышавшись, Рид заметил, что на полу сложены пачки каких-то
листовок. Время от времени кто-нибудь из его случайных попутчиков
распечатывал очередную пачку и разбрасывал прокламации. Белые листки
стремительно разлетались от встречного ветра. Прохожие на лету ловили
их. Рид взял одну листовку - на ней было отпечатано воззвание ВРК.
Оставив этот экземпляр себе, Рид стал помогать разбрасывать остальные.
На углу Екатерининского канала машина остановилась. Дальше
предстояло добираться пешком. На Морской американцы присоединились к
колонне красноармейцев. Когда отряд достиг арки Главного штаба, Рид со
своими спутниками успел уже протискаться в передние ряды. Без песен и
криков человеческая река хлынула под арку, смяла, сокрушила, разметала
дровяные баррикады и покатилась дальше, неудержимо заливая огромную
площадь.
Ни одного выкрика - только топот тысяч сапог, стук пулеметных
катков, непрерывный треск винтовок, хлопки ручных гранат.
У цоколя Александрийской колонны передовая цепь - человек двести
красногвардейцев - задержалась, а затем, словно ощутив прилив свежих
сил, снова кинулась вперед, к Зимнему.
И наконец:
- Ура-а-а!!!
Грозное, громовое, торжествующее...
Чьи-то черные на фоне ночного неба фигуры метнулись первыми к
дворцовой решетке, и вот уже человеческая волна ворвалась в ворота,
сорвала двери и, разделившись на отдельные потоки, хлынула на
белокаменные лестницы.
В одном из бешено клокочущих водоворотов - четверо американцев...
В руках у Рида сорванная где-то со стены шашка... Вместе со всеми
вперед, дальше, к той неведомой еще никому комнате, последней норе уже
давно не Временного...
Откуда-то из бокового коридора - Антонов-Овсеенко. Худой,
взъерошенный, глаза - как угли. За ним - Чудновский. Увлекая за собой
матросов, красногвардейцев, оба комиссара, не обращая внимания на
бросающих винтовки юнкеров, бежали по бесконечной анфиладе дворцовых
комнат.
Рид мгновенно понял: сейчас эти двое совершат то, чего с
нетерпением ждет в Смольном Ленин, ждут делегаты съезда, ждет Россия.
- Они идут арестовывать правительство!
И Джон Рид, представитель американской социалистической печати,
устремился за людьми, расчищающими дорогу первому в мире
социалистическому правительству.
У порога обширной залы последнее препятствие - неподвижный ряд
юнцов с винтовками на изготовку. Они словно окаменели. В глазах, как
схваченный на лету крик, отчаянье...
Антонов вырывает у одного винтовку. Юнкер чуть не падает, он и не
думает сопротивляться. Словно не замечая направленных на него штыков,
Антонов спрашивает громко, повелительно:
- Временное правительство здесь?
Не дожидаясь ответа, шагнул прямо сквозь шеренгу. Отстал
Чудновский, с радостным, торжествующим возгласом рванул на себя за
лацканы сюртучка недавнего знакомца - Пальчинского. Гаркнул,
вытряхивая душу из помертвевшего генерал-губернаторского тела:
- Ну, вот и ваш черед, господин хороший!
И тут же людская лавина смяла, завертела, отбросила юнкеров,
хлынула дальше, в последнее прибежище последнего буржуйского
правительства России.
Комната. Небольшая, в трепетных бликах свечей. За длинным столом,
сливаясь в зыбкое, тусклое пятно, безликие, призрачные фигуры. Глаза
пустые, невидящие.
И Антонов, словно взброшенный на гребне штормовой волны,
неожиданно спокойно, буднично сказал:
- Именем военно-революционного правительства объявляю вас
арестованными...
Выходят по одному пятнадцать временщиков, держа за фалды друг
друга. К ним присоединяют остальных. Вокруг - плотное кольцо караула.
Приткнувшись плечом к стене, Рид стенографическими крючками наспех
черкает в блокноте фамилии арестованных.
Терещенко - пухлое детское лицо с приказчичьим пробором и
неожиданно тучная, бесформенная фигура - в дверях словно очнулся.
Насел яростно на конвоира, матроса с "Авроры":
- Ну и что вы будете делать дальше? Как вы управитесь без нас,
без...
- Ладно уж, - отрезал моряк, - управимся! Только бы вы не
мешали...
Комната опустела. Из соседних залов доносится зычный голос:
- Товарищи, ничего не брать! Революция запрещает. Это принадлежит
народу. Всем очистить помещение!
Рид подходит к длинному столу, покрытому зеленым сукном. Стол
завален бумагами, планами, картами. Память цепко замечает: на
некоторых листках бессмысленные геометрические чертежи. Заседавшие
машинально чертили их, безнадежно слушая, как выступавшие предлагали
все новые и новые химерические проекты.
Рид взял один листок на память. На нем рукой Коновалова, словно в
насмешку над самим собой: "Временное правительство обращается ко всем
классам населения с предложением поддержать Временное
правительство..."
Когда Рид со своими спутниками покинул Зимний дворец, было уже
три часа утра. Площадь перед дворцом была заполнена людьми. Солдаты,
красногвардейцы, матросы грелись вокруг костров.
Американцы решили вернуться в Смольный, где, по их расчетам, еще
продолжалось первое заседание съезда. Рид предложил по пути заглянуть
в городскую думу - вторую после Зимнего цитадель буржуазии в Питере:
- Надо посмотреть, что они теперь собираются делать после ареста
правительства.
В Александровском зале думы вокруг трибуны толкалось около ста
человек. К своему удивлению, Рид узнал среди них и делегатов съезда -
меньшевиков и эсеров, несколько часов назад демонстративно покинувших
Смольный.
Но недоумение было недолгим. Поразмыслив, Рид решил, что,
собственно, удивляться нечему. Куда же было деваться Дану, Гоцу,
Авксентьеву и другим, как не сюда, в кадетское логово?
Рида поразил контраст между этим собранием и съездом Советов. Там
- огромные массы обносившихся солдат, изможденных рабочих и крестьян -
все бедняки, согнутые и измученные жестокой борьбой за существование;
здесь - меньшевистские и эсеровские вожди, бывшие министры-социалисты.
Рядом с ними - журналисты, студенты. Упитанные, хорошо одетые.
Посещение думы, хотя и кратковременное, не осталось бесполезным
для американских журналистов: они явились свидетелями первого после
Октябрьского переворота заговора буржуазии против народа. В их
присутствии Комитет общественной безопасности был расширен с целью
объединения всех антибольшевистских элементов в одну организацию -
пресловутый "Комитет спасения родины и революции".
Дальше оставаться в думе было незачем, и американцы продолжили
свой путь по тревожным петроградским улицам.
Они поспели в ярко освещенный тысячью огней Смольный как раз в ту
историческую минуту, когда II Всероссийский съезд рабочих и солдатских
депутатов, опираясь на волю громадного большинства рабочих, солдат и
крестьян, опираясь на совершившееся победоносное восстание, взял
власть в свои руки.
Но день, первый день из десяти, которые потрясли мир, на этом не
кончился, хотя одна заря уже сменила другую. И после освещенной
багровым пламенем костров ночи, когда пал Зимний, этот день вместил в
себя еще одну ночь, когда Смольный, революционный Смольный впервые
после победы встретил Ленина.
И Джон Рид стал человеком, на долю которого выпало счастье навеки
сохранить для истории облик Ленина-победителя. "...Громовая волна
приветственных криков и рукоплесканий возвестила появление членов
президиума и Ленина - великого Ленина среди них. Невысокая коренастая
фигура с большой лысой и выпуклой, крепко посаженной головой.
Маленькие глаза, крупный нос, широкий благородный рот, массивный
подбородок, бритый, но с уже проступающей бородкой... Потертый костюм,
несколько не по росту длинные брюки. Ничего, что напоминало бы кумира
толпы, простой, любимый и уважаемый так, как, быть может, любили и
уважали лишь немногих вождей в истории. Необыкновенный народный вождь,
вождь исключительно благодаря своему интеллекту, чуждый какой бы то ни
было рисовки, не поддающийся настроениям, твердый, непреклонный, без
эффектных пристрастий, но обладающий могучим умением раскрыть
сложнейшие идеи в самых простых словах и дать глубокий анализ
конкретной обстановки при сочетании проницательной гибкости и
дерзновенной смелости ума.
...Он стоял, держась за края трибуны, обводя прищуренными глазами
массу делегатов и ждал, по-видимому не замечая нарастающую овацию,
длившуюся несколько минут. Когда она стихла, он коротко и просто
сказал:
"Теперь пора приступить к строительству социалистического
порядка!"
Новый потрясающий грохот человеческой бури...
...Ленин говорил, широко открывая рот и как будто улыбаясь; голос
его был с хрипотцой - не неприятной, а словно бы приобретенной
многолетней привычкой к выступлениям - и звучал так ровно, что,
казалось, он мог бы звучать без конца...
Желая подчеркнуть свою мысль, Ленин слегка наклонялся вперед.
Никакой жестикуляции. Тысячи простых лиц напряженно смотрели на него,
преисполненные обожания.
...От его слов веяло спокойствием и силой, глубоко проникавшими в
людские души. Было совершенно ясно, почему народ всегда верил тому,
что говорит Ленин.
...Неожиданный и стихийный порыв поднял нас всех на ноги, и наше
единодушие вылилось в стройном, волнующем звучании "Интернационала".
...Могучий гимн заполнял зал, вырывался сквозь окна и двери и
уносился в притихшее небо.
...А когда кончили петь "Интернационал"... чей-то голос крикнул
из задних рядов: "Товарищи, вспомним тех, кто погиб за свободу!" И мы
запели похоронный марш, медленную и грустную, но победную песнь,
глубоко русскую и бесконечно трогательную.
Ведь "Интернационал" - это все-таки напев, созданный в другой
стране. Похоронный марш обнажает всю душу тех забитых масс, делегаты
которых заседали в этом зале, строя из своих смутных прозрений новую
Россию, а может быть, и нечто большее...
Вы жертвою пали в борьбе роковой,
В любви беззаветной к народу.
Вы отдали все, что могли за него,
За жизнь его, честь и свободу.
Настанет пора, и проснется народ,
Великий, могучий, свободный,
Прощайте же, братья, вы честно прошли
Свой доблестный путь благородный.
Во имя этого легли в свою холодную братскую могилу на Марсовом
поле мученики Мартовской революции, во имя этого тысячи, десятки тысяч
погибли в тюрьмах, в ссылке, в сибирских рудниках. Пусть все
свершилось не так, как они представляли себе, не так, как ожидала
интеллигенция. Но все-таки свершилось - буйно, властно, нетерпеливо,
отбрасывая формулы, презирая всякую сентиментальность, истинно..."
Эти строки не мог написать сочувствующий наблюдатель. Они могли
родиться только под пером участника Великой революции. И Джон Рид стал
им, быть может осознав это в тот счастливейший миг, когда вместе с
русскими рабочими и крестьянами приветствовал Ленина.
...В холодном, плохо протопленном номере гостиницы, уложив спать
падающую с ног от усталости Луизу, Джон Рид снял чехол с пишущей
машинки.
Заложив в каретку лист чистой бумаги, привычно опустил пальцы на
клавиатуру. Медленно, тщательно взвешивая каждое слово, стал печатать.
Под сухой треск "Ундервуда" рождались строки, из которых предстояло
узнать Америке о потрясении мира:
"Свершилось...
Ленин и петроградские рабочие решили - быть восстанию.
Петроградский Совет низверг Временное правительство и поставил съезд
Советов перед фактом государственного переворота. Теперь нужно было
завоевать на свою сторону всю огромную Россию, а потом и весь мир.
Откликнется ли Россия, восстанет ли она? А мир, что скажет мир?
Откликнутся ли народы на призыв России, подымется ли мировой красный
прилив?
Было шесть часов. Стояла тяжелая холодная ночь. Только слабый и
бледный, как неземной, свет робко крался по молчаливым улицам,
заставляя тускнеть сторожевые огни. Тень грозного рассвета вставала
над Россией".
Last-modified: Mon, 20 Jan 2003 08:08:42 GMT