Феликс Михайлович Козловский. "Третий" выходит на связь
Повесть
-----------------------------------------------------------------------
Козловский Ф. "Третий" выходит на связь. Повесть и рассказы.
Мн.: "Маст. лiт.", 1977. - 96 с.
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 2 января 2004 года
-----------------------------------------------------------------------
...Фашисты накануне карательной операции засылают к партизанам свою
агентуру. Народные мстители готовят разгром блокады, обезвреживают
фашистских шпионов - об этом рассказывается в повести "Третий" выходит на
связь".
Человек устало поднялся со сваленного бурей ствола дерева, несколько
замедленным движением правой руки забросил автомат за спину, затянул потуже
ремень, на котором висели пистолет и две круглые ребристые гранаты.
Поправил плащ-накидку, и она скрыла под собой оружие.
Человек был выше среднего роста, жилистый, лет тридцати. Уставшее,
давно небритое лицо, вся в грязи, помятая немецкая военная форма...
Наверное, сейчас самый близкий человек не узнал бы его.
Поправив на голове потертую пилотку, из-под которой выбивались
слипшиеся от пота черные пряди волос и белая марлевая повязка с темными от
крови пятнами, он посмотрел на свою левую руку. Она тоже была забинтована
выше локтя. Человек мельком взглянул на ноги, обутые в старые, но еще
довольно крепкие солдатские сапоги, подумал, что сапоги выдержат, а
патронов надо бы раздобыть.
Он осмотрелся по сторонам и двинулся вдоль опушки, стараясь идти
широким шагом.
За рекой, через которую он перебрался вброд, человек обулся. Впереди
была железная дорога, за ней километрах в пяти виднелось большое село, где
наверняка расположен немецкий гарнизон. Значит, село нужно обойти болотом.
Так будет спокойнее.
Усталость чувствовалась во всем теле. "А может, рискнуть и пойти полем
напрямик да полежать в борозде до вечера", - подумал человек и тут же
отбросил эту мысль: отлеживаться нет времени.
Прошагав с километр, он взял левее. Началось болото, не очень топкое,
но идти было тяжело. Под ногами хлюпала вода.
Вдруг человек остановился и резко присел.
От села к болоту шли немцы. Их было не больше пятнадцати и они вряд ли
заметили бы его в густом кустарнике. Но один из солдат, шедший немного в
стороне, вел на поводке собаку.
Теперь один путь - в глубь болота. Быстрее!
Сразу же началась трясина. Ноги вязли выше колен, в голенище набралась
вода. Человек начал прыгать с одной кочки на другую. Он понимал, что стоит
ему промахнуться, не попасть на твердое место, и трясина засосет... Но
болото было спасением, немцам здесь не пройти. "Ну, еще разок прыгну, а
потом передохну". Он прыгнул и - провалился по пояс.
Подняв руку с автоматом, человек всем корпусом наклонился вперед и
провалился еще глубже. Теперь уже липкая грязь доходила почти до груди,
человека засасывало глубже. Бросив автомат на кочку впереди, он начал
загребать руками хлюпающую, с синими пузырями торфяную жижу.
Ему удалось лечь на живот и распрямить ноги. Человек перестал
погружаться, сложил руки замком, опустил их в трясину и резко подтянул под
грудь. Еще взмах руками, еще и еще...
С большим трудом путник выбрался на более твердое место и присел на
кочку в густой осоке.
- Им здесь не пройти, - прошептал он.
Усталость, нервное напряжение давали о себе знать. Силы слабели.
Человек закрыл глаза, перестал двигаться, прислушался. Было тихо, его никто
не преследовал.
Теперь нельзя выходить из болота, придется ждать ночи здесь. И человек
уже пожалел, что вышел из леса. Дневать надо было там.
Человек внимательно осмотрелся. На крохотном бугорке среди болота рос
густой невысокий ивовый куст. И человек перебрался к нему, расстелил
плащ-накидку.
Уснул он быстро.
В сумерки, промокший до нитки и продрогший до костей, пока опять
выбрался из болота, человек, как затравленный зверь, ушедший от
преследования, шагал открыто. Мокрые портянки, из которых он наспех выжал
воду, разогрелись в сапогах и жгли ноги. Но приходилось не обращать на это
внимания.
"Что делать? - подумал человек, когда опять вышел к деревне. - Дать
снова крюк или - прямо в деревню? Если там немцев нет, хорошо, а если..."
Деревня словно вымерла. Раненый подошел к крайней избе и тихо постучал
в окно. Тишина. Он постучал еще громче и настойчивее. Послышались шаги,
дверь отворилась, и в щель высунулась голова старухи.
- Кто здесь, что надо? - спросила старуха и, увидя перед собой немца,
поспешила захлопнуть дверь.
Человек прислонился к стене, его мутило. Рядом что-то зашуршало.
Путник резко присел и увидел старика, который занес над ним топор.
- Я не враг вам, - спокойно проговорил по-русски человек.
Это удивило старика, и он медленно опустил топор.
- Мне нужно передохнуть и перевязать рану, - показал человек на
почерневшие от крови и грязи бинты.
- Заходи в дом, - буркнул старик и пропустил путника вперед.
Человек вошел в переднюю и сразу же опустился на табурет. Старик сел
на скамью напротив его, сурово поглядывал из-под мохнатых бровей то на
пришельца, то на топор, который все еще держал в руках.
- Раз я тебя впустил в дом, так и помогу чем могу, - сухо сказал
старик. - Ксения, иди сюда.
Из второй половины вышла старуха, та, которая отворяла дверь.
- А у нас ничего нет, сами голодные сидим, - начала она.
- Найдется... - буркнул старик. - Приготовь воду, ему умыться надо.
Через час умытый, перевязанный белым крестьянским полотном, человек
опять двинулся в путь.
Военный комендант города капитан Лизенгер плохо спал прошедшую ночь.
Уже когда он был в постели, позвонили из Минска и сообщили, что завтра
утром к нему прибудет самолетом офицер СД. Разъяснений по телефону не
последовало. На его вопрос, какие материалы готовить и в каком часу
встречать, в трубке тихо звякнуло, ее положили на рычаг.
Капитан Лизенгер был от природы добродушным человеком. В сорок лет он
стал тучным, особенно после ранения под Москвой, откуда его и направили в
тыл. Получив должность коменданта, Лизенгер надеялся отдохнуть и окрепнуть.
Ворочаясь с боку на бок, до самого утра он не сомкнул глаз. "Что за
птица этот Хойтнер, - с тревогой думал он. - Что ему от меня надо?
Наверное, снова русский самолет и... третий партизан. Не наверное, а точно:
русский самолет и третий. Уже несколько раз звонили. А теперь, надо же...
Гауптштурмфюрер СД. Он, Лизенгер, сделал что мог, а дальше уже пусть
стараются другие. И почему комендант должен отвечать за всех? Вины он за
собой не чувствует, но... Нет, но душа не напрасно ноет".
Утро выдалось серым, накрапывал мелкий дождик. Ненастная погода и
бессонница действовали на капитана Лизенгера угнетающе, у него разболелась
голова.
Наконец ему доложили, что гауптштурмфюрер СД Хойтнер прилетел и сейчас
будет. "Надо собраться с духом, надо собраться с духом, - твердил он
мысленно. - Быть спокойным и, чтобы ни спросили, доложить коротко, четко и
ясно..."
Комендант сел за стол и начал нервно тереть руками вспотевший лоб.
К нему в кабинет быстро вошел моложавый офицер СД. Стройный,
подвижный, в ладно сшитом черном мундире.
После приветствия эсэсовец, не предъявляя документов, сел на стул и
начал в упор разглядывать то стоящего перед ним коменданта, то потолок его
кабинета.
Капитан Лизенгер, вытянувшись по стойке "смирно" и наклонив голову
вперед, ждал. Но гауптштурмфюрер молчал и продолжал смотреть на коменданта
ничего не говорящим взглядом. Лизенгер решился начать разговор.
- Слушаю вас, - проговорил комендант.
На офицера это не подействовало. Он не спеша полез в карман, достал
сигареты, чиркнул зажигалкой, прикурил. У коменданта засвербело в носу, не
удержавшись, он чихнул.
- Так, так, - наконец начал гауптштурмфюрер СД. - И куда вы смотрите,
капитан Лизенгер? Кому служите?
- Я...
- Молчать! - резко прервал его офицер СД. - Молчать и слушать меня! Я
буду задавать вопросы, а вы - отвечать на них.
- Слушаюсь!
- Уже на исходе вторые сутки, как в районе вашего города разбился и
сгорел русский санитарный самолет "ПО-2". Его сбили наши асы. В самолете,
вы сами сообщили об этом, летели партизаны. Вам, господин капитан Лизенгер,
было приказано захватить их! Верно?
- Так точно, господин гауптштурмфюрер.
- Так почему вы, Лизенгер, не выполнили распоряжение?
- ?!
- Отвечайте! Я вас спрашиваю. Молчите?
- Мне сообщили, что русский... горящий самолет летит в направлении
нашего города и должен упасть. В нем партизаны, которых необходимо
захватить. Я поднял гарнизон по тревоге. Самолет действительно упал. Мои
солдаты успели вовремя. Самолет сгорел, двоих пленили, правда, мертвых. А
откуда они летели и что за партизаны, мне не известно, господин
гауптштурмфюрер.
- А вам ясно, - несколько повысил голос Хойтнер, - что случай с
русским самолетом не простой, раз им интересуемся мы? Докладывайте
подробней!
- Господин гауптштурмфюрер, летевшие на самолете партизаны сгорели, то
есть один сгорел, а второго мы убили при попытке к бегству, он не сдавался
в плен.
- Убили... Очень плохо, - заметил Хойтнер. - Дальше!
- Докладываю. У одного, того, не обгоревшего, на фуражке была красная
ленточка партизана. Оба в гражданской одежде. Нет, точно не могу
утверждать. На втором одежды не было, вся сгорела.
- А сам? Тело, ноги... Очень обгорели? - осторожно спросил Хойтнер.
- Все сильно обгорело.
- А ноги, капитан Лизенгер, ноги?
- Не помню. Труп был обуглен, как головня.
- Дальше.
- Потом, - продолжал Лизенгер, - местные жители похоронили обоих. Две
могилы... Там, где они погибли.
- А кто информировал население города, что это партизаны, господин
капитан?
- У нас в тылу кругом партизаны. Да и ленточка... Кому же еще быть?
Население не обманешь. - Лизенгер умолк.
- Все? - спросил Хойтнер. - Я подскажу кое-что. Вам необязательно
знать, откуда и куда летели партизаны. Но в самолете было трое. Почему вы
ничего не говорите о третьем партизане?
- С партизанами был бой, господин гауптштурмфюрер. Наши солдаты
атаковали их. Солдаты докладывали, что был и третий, но... в немецкой
форме. Я не уверен: позже они говорили, что это мог быть солдат нашего
гарнизона. Было темно, стрельба...
- Интересно, очень интересно. Продолжайте, капитан Лизенгер. Думаю,
что стреляли только солдаты гарнизона.
- Нет, господин гауптштурмфюрер, стреляли и они.
- Прошу точнее: стреляли или не стреляли? Один партизан стрелял?
- Не могу знать, но потерь с нашей стороны не было.
- Не было? - переспросил Хойтнер. - Вы участвовали в операции, капитан
Лизенгер?
- Операцию возглавлял мой заместитель, я плохо себя чувствовал,
проклятый грипп... А назавтра днем целым гарнизоном искали, как и было
приказано, третьего партизана. Солдаты облазили вдоль и поперек все болото,
но никого не нашли.
- Значит, операцию по задержанию партизан с самолета возглавлял ваш
заместитель, а вы находились в комендатуре?..
- Виноват!
- Не в этом дело, капитан Лизенгер. Меня интересует не это. Мне важно
знать, точно ли три человека было в самолете и ушел ли третий.
- Третий?.. - Лизенгер сел, потом снова встал.
- Сидите, капитан. Так что же с третьим?
- Мой заместитель, проводивший операцию, погиб, попав в засаду...
- Я вас, Лизенгер, не об этом спрашиваю.
- Третий партизан, как мне известно, скрылся в болоте, господин
гауптштурмфюрер.
- Упустили. Целым гарнизоном упустили и до сих пор ни сумели
схватить!.. Как отстреливался третий: яростно или так себе?
- Мне это неизвестно.
Хойтнер вяло посмотрел на Лизенгера, подумал, что от коменданта ничего
больше не удастся узнать. А то, что сообщил Лизенгер, не дает ничего
нового...
Но Хойтнер не терялся, он полагал, что наделен от природы лучшими
качествами разведчика. Он был тщеславен, горд, самолюбив. И действовать мог
куда оперативнее, чем этот капитан.
Он решил срочно допросить солдат гарнизона, участвовавших в операции
по захвату экипажа санитарного самолета "ПО-2". А потом?.. Потом
обстоятельства подскажут, что делать дальше.
Из опроса солдат Хойтнер не узнал ничего нового. Они в основном
подтверждали сообщение Лизенгера. Третьего действительно видели в немецкой
форме, похоже, в офицерской, но сумел ли он скрыться?.. Скорее всего, убит
и гниет в болоте, там такие глубокие топи - не выбраться. Но все же Хойтнер
узнал одну немаловажную деталь. Убитый партизан с ленточкой на фуражке был
невысоким, светловолосым, а обгоревший - выше среднего роста.
Хойтнер долго беседовал с солдатами, вызывал их по одному и сразу по
нескольку, задавал наводящие вопросы, спрашивал и про многое другое, что,
казалось, не имело никакого отношения к случаю с самолетом.
Хойтнер не сказал капитану Лизенгеру, что он сам должен разыскивать
третьего, скрывшегося партизана. Выполнение этой операции было вчера
поручено лично ему, причем он, можно сказать, сам на нее напросился. Попал
как кур во щи.
Работая в Минске и занимаясь борьбой с многочисленным минским
подпольем, с партизанами. Хойтнер считал, что умеет разбираться в любой
сложной обстановке. Но один из руководителей СД в Белоруссии,
оберштурмбанфюрер СС Келлер, который считал Хойтнера карьеристом и
выскочкой и не прочь был насолить ему при удобном случае, и поймал
гаупштурмфюрера на слове.
Оберштурмбанфюрер, как и прежде, принял его предупредительно, вежливо
и в заключение деловой беседы сказал, как будто между прочим, что только
он, Хойтнер, на должном уровне смог бы провести операцию, связанную с
русским самолетом.
Хойтнер решил, что Келлер шутит, и тут же ответил, что согласен, если
ничего посерьезнее не предвидится. Келлер ничего не ответил и тут же
перескочил на разговор о другом.
Вечером того же дня, когда Хойтнер зашел по вызову к Келлеру, тот
улыбнулся ему, предложил сесть.
- Садитесь и побеседуем.
Хойтнер сел.
- Суть дела такова, - продолжал Келлер. - Один из польских
партизанских отрядов, связанный с белорусскими партизанами, окружен нашими
частями и, наверное, будет полностью уничтожен. Троим из этого отряда
удалось захватить русский трофейный самолет "ПО-2" и вырваться из кольца. У
одного из них, нам неизвестно, у кого именно, был какой-то весьма секретный
пакет или шифровка с очень важными разведданными. Но самое главное,
первостепенное, заключается в том, что среди этих троих находился и наш
агент Стефан Пташек, специально засланный к польским партизанам под видом
деревенского парня, окончившего летную школу. А ушел он с ними потому, что
имел особое задание, и этот полет, как нельзя лучше, способствовал его
успешному выполнению. Русский самолет наши летчики вскоре сбили.
Келлер указал место на карте.
- Двое из экипажа погибли, третий скрылся. Кто же третий? Агент СД или
настоящий польский партизан? От выяснения вопроса зависит степень и
характер выполнения предстоящего задания.
Келлер сделал паузу и, видя, что Хойтнер слушает его внимательно,
медленно произнес:
- Если погиб наш агент Стефан Пташек, вам придется его заменить и
сыграть отведенную ему роль. - Келлер хотел ошеломить Хойтнера своим
сообщением и поэтому так эффектно произнес заключительную фразу, но,
взглянув на Хойтнера, убедился, что не достиг цели. Тот продолжал сидеть с
невозмутимым видом, ни один мускул не дрогнул на его лице. Ничего не
оставалось, как продолжать прежним деловым, спокойным тоном:
- Я знаю, что вы, Хойтнер, успешно готовились к работе в тылу среди
партизан и, как говорится в русской пословице, вам и карты в руки.
"Пой, пой, - негодовал в душе Хойтнер, - я знаю, что ты ловко
подстроил мне это задание. Но ты, видимо, забыл, что моя кличка "Ягуар", а
ягуары коварны".
- Вы должны знать, - слышал он голос Келлера, - приметы нашего агента.
Брюнет, выше среднего роста, худощав, хорошо сложен, ловок, на левой ноге
нет среднего пальца. О двух остальных членах экипажа мы знаем только то,
что они примерно одного возраста со Стефаном Пташеком, им за двадцать пять,
и что один из них тоже брюнет, а другой шатен.
Хойтнеру было приказано отправиться на сближение с "третьим".
Ликвидировать его, если он окажется польским партизаном, завладеть пакетом
и документами. Потом под его фамилией и с его документами проникнуть в один
из партизанских отрядов на Могилевщине. Оттуда выйти на связь с Келлером и
ждать от него дальнейших указаний. Если же он встретит Стефана Пташека и
убедится, что это именно он, Хойтнер должен вернуться назад.
- Вопросы есть, господин Хойтнер?
- Есть, господин оберштурмбанфюрер. Какие имеются сведения о
местонахождении "третьего"?
- Дело в том, что по выявлению "третьего", а также других лиц, похожих
по приметам на него, даны указания полиции безопасности. Пташеку дозволено
дать о себе знать, попросить помощи в особо исключительном случае, - тут
Келлер сделал небольшую паузу. - Но, если все у него пока что хорошо, он не
пойдет на связь. В настоящее время я должен вас несколько огорчить: мы не
имеем точных данных о местонахождении "третьего". Однако на след, полагаю,
напали. Правда, к стыду службы безопасности, "третьи" выявляются иногда в
квадратах, удаленных на значительное расстояние друг от друга... А вот в
одном районе, надеюсь, замечен настоящий "третий". Идет он очень быстро и
выбирает, на наш взгляд, довольно опасные дороги, совершенно не те, по
которым, казалось, должен пробираться партизан. Но не будем терять время, -
закончил Келлер. - Будем действовать.
Он предложил Хойтнеру вылететь завтра утром в район гибели самолета и
собрать, по возможности, необходимые дополнительные сведения. О приезде
Хойтнера пообещал предупредить коменданта Лизенгера.
Обсудив еще некоторые подробности предстоящей операции, Келлер пожелал
успеха и попрощался.
Еще в самолете Хойтнер начал злиться, что дал себя так ловко провести
Келлеру, который сумел взвалить на него выполнение сложной, опасной и
неопределенной во времени операции. А встреча с Лизенгером окончательно
вывела его из равновесия.
Сидя в кабинете коменданта, Хойтнер ждал сигнала от Келлера. Тот
обещал после пятнадцати ноль-ноль сообщить ориентировочно путь продвижения
предполагаемого "третьего".
А может быть, вообще нет никакого "третьего", или он, как показали
солдаты гарнизона, убит в гнилом болоте?
Самое лучшее, чтобы "третий" оказался агентом СД Пташеком. Хойтнеру не
нужно будет пробираться в стан врага, страшнейшего врага - партизан!
Находиться там бог весть сколько, но долго, очень долго. И каждую минуту -
рядом со смертью.
Последний вариант - встреча с польским партизаном - трагически круто
меняла судьбу Ягуара.
Хойтнер пытался привести в систему сведения, полученные от Келлера в
Минске и собранные им здесь. Но... Обгоревший труп лежит в могиле. И вряд
ли узнаешь, все ли пальцы у него на левой ноге или среднего не хватает.
Проверить, конечно, надо. Ясно только следующее: из троих один шатен, он
отпадает, остаются двое, оба брюнета.
Кто же из них жив и кто сгорел: свой или партизан? На этот вопрос
ответа не было.
Встреча с "третьим", если он окажется партизаном, не простое свидание.
Хойтнер обедал вместе с Лизенгером, почти молча, лишь перебросился с
ним несколькими словами о погоде. Он вернулся в кабинет коменданта и
взглянул на часы: ровно пятнадцать ноль-ноль. В это время ему принесли
шифровку. Хойтнер посмотрел на подпись. "Так и есть, из Минска, от Келлера.
Точен же, бестия". В шифровке указывалось местонахождение предполагаемого
"третьего", предлагалось немедленно выехать в указанный район и направиться
ему навстречу.
В сопровождении трех солдат, вооруженных автоматами и пулеметом,
Хойтнер выехал в указанный Келлером район.
Он вел машину сам, на предельной скорости. Понимал, что такая езда по
белорусским дорогам опасна, но пешком до места дойдешь не скоро, а надо
спешить. С большой охраной тоже нельзя ехать, не стоит привлекать к себе
лишнее внимание.
Сердце у Хойтнера забилось радостно, когда проскочили очередной
небольшой лесок. "Кажется, пронесло", - облегченно вздохнул он. Но вдруг из
кустов на опушке затрещали выстрелы. Несколько пуль пробило лобовое стекло.
"Оппель" развернуло с такой силой, что у Хойтнера вырвало баранку из рук.
Заглох мотор. Хойтнер с ужасом подумал, что теперь не уйти. Один из
сопровождающих его солдат вывалился из машины и стрелял по кустам из-за
придорожного камня. Второй возился с пулеметом - перекосилась лента.
Хойтнер вылез из машины и пополз к полю. Полз он быстро, с ужасом
чувствуя, что по нему вот-вот ударят из автомата и изрешетят несколькими
очередями. Но его заметили поздно. Когда по земле стеганула первая короткая
очередь, Хойтнер рванулся и побежал, не разбирая дороги, не чувствуя, что
по лицу у него течет кровь...
Его подобрали на лугу солдаты местного гарнизона. Придя в сознание,
раненый ничего не сказал. Комендант распорядился положить офицера в
больницу, поставил к нему охрану и доложил о случившемся по инстанции.
На закате человек осторожно подошел к небольшому поселку.
Осенний день короткий. И когда начало смеркаться, человек, никем не
замеченный, вошел в поселок. Зайдя с огородов в первый попавшийся двор, он
притаился у стены. У сарая женщина рубила дрова. Полено, видимо, попалось
суковатое, и она никак не могла его расколоть.
Человек тихо приблизился, поздоровался.
Женщина устало опустила руки, безразличным взглядом окинула
незнакомца, сухо ответила:
- Здравствуйте, коль не шутите. Ходит вас тут много, а помочь нам,
одиноким, некому.
- Я бы с удовольствием, - ответил путник, - да видишь, у меня рука...
- Вы все больные или раненые на работу, а как выпить, так каждый не
прочь, здоровы как один. Да, по правде сказать, ко мне мало заходят. - И
женщина еще раз окинула взглядом стоящего перед ней человека, спросила: -
Ты почему не улицей шел? Я тебя еще раньше заметила, как ты зашуршал у
стены.
- А ты наблюдательная. Только какая тебе разница, шел я улицей или
огородами? - улыбнулся раненый и добавил: - Вот если пригласишь на чарку,
то зайду с удовольствием.
- Ну что, заходи, раз такой смелый. Вроде бы сама напросилась.
Женщина собрала дрова в охапку и пошла в дом. Человек последовал за
ней. Пройдя через сени, он очутился в просторной комнате. В сумерках в избе
лицо хозяйки казалось старым и злым.
- Садись к столу, сейчас соберу поужинать. Одна не могу пить, скучно.
Снимай свою амуницию, мой руки. В сенях кадка с водой.
- Я сейчас, спасибо, - проговорил человек, торопливо сбросив с плеча
автомат. Быстро умывшись, он присел к столу.
- Как звать тебя, хозяюшка?
- Наталья Ивановна. А тебя?
- Меня Болеславом.
- Давно в полиции служишь? Форма на тебе немецкая.
- Да как сказать, - уклончиво ответил человек.
На столе появились соленые огурцы, хлеб и кусок тонкого желтоватого
сала. Потом женщина принесла в кувшине самогон и два стакана. Наполнив их
до краев мутной жидкостью, она один поставила перед своим новым знакомым.
- За ваше здоровье, Наталья Ивановна!
- На здоровье, - ответила хозяйка.
Они чокнулись и выпили: Наталья Ивановна до дна, человек - половину
стакана.
- Эх вы, мужики, - покачала головой Наталья Ивановна, - и выпить не
можете, ослабели от войны.
- Ничего, я потом, - сказал раненый, принимаясь за хлеб и сало. Но
вдруг насторожился.
- Не пугайся, - успокоила его хозяйка. - Это собака просится в дом.
Она подошла к двери, открыла. Действительно, в комнату вбежал
здоровенный лохматый пес и завилял хвостом.
- Старый песик, да берегу, люб он мне. Муж очень холил его.
- А я подумал, что партизаны, - улыбнулся раненый.
- Партизан давно не было, - махнула рукой. - Здесь им делать нечего. А
мне советская власть принесла горе в дом. - Женщина снова налила себе,
выпила не поморщившись. - Осталась вдовой.
Женщина умолкла. Лицо ее покрылось болезненным румянцем. На вид
Наталье Ивановне можно было дать не более тридцати пяти, но выглядела она
какой-то надломленной, нервной и изможденной.
- Что, не нравлюсь такая? - снова заговорила хозяйка, заметив
пристальный взгляд гостя.
- Не надо, - сказал человек.
- Не надо, так не надо, - согласилась она. - О чем же это я? Да, о
немцах... Вот приехали они к нам в поселок и меня пожалели. Немцы тоже
люди, у них матери есть, жены, киндеры...
- Не понимаю вас, Наталья Ивановна.
- Не мне судить, конечно, кто лучше, кто хуже, да на немцев и вот на
вас, полицейских, я пока не в обиде. Рассказала им о своем горе,
посочувствовали, помогают продуктами: и хлеба, и соли дали...
Раненый молча слушал и хмурил брови.
- А я не полицейский. На мне только форма немецкая, - вдруг негромко
сказал он. - Будь здорова, хозяйка, некогда мне.
- Ишь ты, некогда... Иди, иди! - зло посмотрела на него Наталья
Ивановна.
Когда по-настоящему стемнело, человек был далеко от поселка, обходил
огородами небольшую деревеньку, с радостью думая, что к утру уж точно будет
в партизанской зоне.
Он даже вздрогнул, не поверил ушам, когда услышал короткое:
- Хенде хох!
Комендант Лизенгер, который уже было решил, что о случае с самолетом
забыли, вдруг получил сообщение, что группа белорусских партизан хочет
перенести останки членов экипажа погибшего самолета от болота в более сухое
место. Было приказано не препятствовать им.
Распоряжение показалось Лизенгеру странным, но приказы начальства не
обсуждают. Он сразу же начал обдумывать, как его выполнить. Дело в том, что
указание секретное - солдаты и полицейские гарнизона о нем ничего не должны
знать. А если партизан заметят на одном из дальних постов, где службу несут
полицаи, и те поднимут тревогу? На точках за городом теперь находятся одни
полицейские. Партизаны уже не один раз бесшумно снимали постовых, незачем
рисковать жизнью немецких солдат.
Значит, надо под каким-то предлогом перевести посты со стороны болота,
где захоронены польские партизаны, в другое место или... А что "или",
Лизенгер так и не решил. Просто, без всякого предлога, не посылать в караул
полицейских на ночь нельзя. Это может вызвать разные толки.
Нет, тут требуется что-то другое. Приказ должен быть выполнен. И
капитан Лизенгер придумал провести операцию не очень опасную, даже приятную
для солдат - выехать в деревню на заготовку продуктов.
Подняв гарнизон, дав распоряжение своему новому заместителю на
проведение операции, Лизенгер усилил охрану центра города, особенно
комендатуры, где и провел тревожную ночь. Мысли о том, что партизаны могут
напасть на него этой ночью, когда основные силы находятся вдали от города,
не давали ему покоя. Он знал о тесной связи партизан с местным населением и
боялся, что в лесу станет известно о его распоряжении.
Поздним утром Лизенгер с охраной, под предлогом осмотра местности,
направился к могилам польских партизан. Ему очень хотелось посмотреть, что
с ними стало за ночь.
Партизанских могил не оказалось. Земля была ровной и приглаженной, на
месте бывших могил зеленел дерн. Останки партизан кто-то перенес
значительно дальше от болота, на пригорок.
Комендант то подходил к невысоким бугоркам, то отходил. Здесь было
что-то не так, но что именно, он сразу не мог понять. И только когда
Лизенгер возвращался к себе, мысли его прояснились: на старом месте было
две могилы, на новом - три! Три аккуратных бугорка!
Лизенгер доложил начальству, как и было приказано, о том, что
произошло ночью. Добавил, что по городку поползли слухи и толки о новых
могилах.
- Слухи... - послышалось с другого конца провода. - Очень хорошо, что
слухи! Вы молодец, капитан Лизенгер. Отлично!
Капитан Лизенгер отказывался что-либо понимать.
Хойтнер ожидал приема у оберштурмбанфюрера СС Келлера, прибывшего из
Минска.
Приезд Келлера сохранялся в тайне.
"Конечно, - строил в уме догадки Хойтнер, - оберштурмбанфюрер прибыл
сюда не ради прогулки. Он потребует подробный отчет об операции "Третий". А
что и сколько раз можно докладывать? Полнейший провал... Глупо как все
получилось!"
Хойтнер никак еще не мог оправиться после той трагической встречи с
партизанами, хотя пролежал в больнице всего неделю. Рана на голове
оказалась нетяжелой.
Душевное беспокойство все сильнее и сильнее овладевало им. Он
рассеянно смотрел на массивные, обитые коричневым дерматином двери
кабинета, за которыми находился сейчас Келлер.
Да, тяжелые времена наступили. Сплошная полоса невезений. Служебная
карьера дает обратный ход. Хорошо, что хоть в звании не понизили. По Келлер
дал понять, что Хойтнеру придется еще заниматься "третьим". Видимо, он уже
решил, как поступить дальше с Хойтнером, куда его определить. И от этого
Хойтнер все больше и больше нервничал.
"Нет, Ягуара еще рано хоронить, - подбадривал он себя. - Ягуар
бесстрашен и хитер, не зря же дана мне такая кличка. Сейчас я готов
выполнить любое задание, пропади ты пропадом все на свете!.."
Неожиданно массивная коричневая дверь открылась, и незнакомый Хойтнеру
молодой офицер, надо полагать, новый адъютант Келлера, пригласил его в
кабинет. Хойтнер вошел и увидел длинное, сухощавое лицо шефа, на котором
быстро бегали узкие колючие глаза. "Он не изменился, полон злости, как
обычно", - отметил мысленно Хойтнер.
Келлер указал пальцем на стул напротив себя. Хойтнер сел. Келлер
разглядывал Хойтнера в упор и кисло улыбался, обнажая широкие вставные
золотые зубы. Потом, все с той же миной на лице, стал перебирать желтыми
костлявыми пальцами какие-то листы бумаги.
"Попался, выскочка", - злорадствовал в душе он.
Келлер не очень любил Хойтнера. Самонадеянность этого молокососа
скорее всего и привела к полному провалу задания. Теперь проведение
операции "Третий", точнее, новый вариант ее, заставило оберштурмбанфюрера
прибыть на место будущих событий. У Келлера разработан план. И если Хойтнер
после своей неудачи раскис, он подыщет другого.
- Мы давно знакомы, господин гаупштурмфюрер, - резко произнес Келлер.
- Так точно, господин оберштурмбанфюрер.
- Теперь появилась возможность сделать наше знакомство более тесным.
Как вам известно, вы переданы в мое полное подчинение. Давайте, не
откладывая, приступим к делу, - забарабанил пальцами по столу Келлер.
"Началось! - пронеслось в мыслях Хойтнера. - Надо, пожалуй, встать". И
он встал. Но Келлер тут же махнул рукой: сиди, мол...
- Нам уже известно, господин Хойтнер, что человек, по приметам очень
похожий на Стефана Пташека, находится у партизан. Пока что он ничего никому
не может рассказать, он тяжело ранен. Дай бог, чтобы это оказался Пташек,
дай бог. А если... И вы не смогли выполнить задания...
Хойтнер побледнел: он понял, что виноват во всем будет только он один.
Келлер спихнет провал на него.
- Но я...
- Знаю, знаю. Между прочим, вы еще для начальства находитесь на
выполнении задания, - прервал Хойтнера Келлер, не отводя от него глаз.
- Как?
Хойтнер ничего не понимал, но чувствовал, что Келлер готовит какую-то
пакость.
- Вы еще находитесь на выполнении задания. Но будем считать, что
характер его немного изменился. Мы готовим крупную операцию против
партизан. У них немалые силы, и нам надо знать, как партизаны начнут
действовать. Нам нужен там опытный разведчик, профессиональный,
решительный... Или будем докладывать и выше, Хойтнер, что операция
провалилась по вашей вине? - вдруг резко спросил Келлер.
- Нет, господин оберштурмбанфюрер!
Теперь, когда Хойтнер понял, что о его провале шеф никому ничего не
докладывал, он был благодарен ему. И готов сделать все, что тот прикажет.
- Вот и хорошо. Здесь ваша легенда, - Келлер хлопнул рукой по папке,
лежащей на столе. - Времени у нас маловато, так что постарайтесь,
Хойтнер...
- А как же "третий"?
- "Третьего" вы убрали. Я так и доложу.
- Но...
- Не волнуйтесь. "Третий" действительно будет убран, если он не
Пташек. Подробности уточним потом. А пока поработайте над легендой.
Келлер в душе радовался, что так удачно вышел из неприятного
положения. Если засылка Хойтнера пройдет успешно, он будет иметь у партизан
надежного и опытного разведчика, взамен того завербованного русского,
которому Келлер в последнее время не очень доверяет. Русскому он прикажет
убрать "третьего". После этого лазутчику вряд ли удастся вырваться от
партизан живым. Если уйдет, уберут свои - лишние свидетели Келлеру ни к
чему. Таким образом, "третий" будет уничтожен, а взамен погибшего при
выполнении задания завербованного русского агента у партизан останется
работать профессиональный немецкий разведчик.
Лес тихо шумел. Сквозь густые кроны сосен и елей скупо пробивались
косые лучи солнца и прыгали желтыми зайчиками по земле. Дымилась "кухня" -
сооружение, состоящее из двух невысоких столбов и дубовой перекладины, на
которой подвешен на проволоке большой пузатый котел. В котле булькало.
Варился суп.
Командир партизанской бригады Семен Сергеевич Куневич и комиссар
Григорий Макарович Бабенко готовились к согласованию дальнейших действий
партизан в связи с предстоящей блокадой. Поступили сведения, что немцы
перебрасывают ближе к лесным массивам солдат и полицаев и даже регулярные
части, снятые с фронта. Накапливают силы для нового блокирования партизан.
Куневич - пехотинец, майор запаса, работал председателем большого
колхоза на Могилевщине. В начале войны был мобилизован и сразу же попал на
фронт. В бою с немцами его ранило, потом часть была окружена. Комиссар
Бабенко, тогда он был политруком первой роты в батальоне Куневича, сумел
вынести своего командира, находившегося без сознания, из боя, а позже - и
из окружения и надежно укрыть в крестьянской избе.
Куневич быстро оправился, и они вдвоем начали формировать партизанский
отряд. Спустя год отряд вырос в бригаду.
Куневич - ему под пятьдесят - несколько старше сухощавого украинца
Бабенко.
У Куневича два сына в действующей армии. Жену и двенадцатилетнюю дочь
гестаповцы расстреляли в родной деревне за связь с партизанами. У Бабенко
семья: жена, сын, дочь - на Украине, он о них ничего не знает.
По характеру они люди разные. Куневич - широкой натуры и покладист во
второстепенном, но тверд в главных своих суждениях, Бабенко же службист,
любит точность во всем, словно бухгалтер, до войны работал агрономом на
Харьковщине.
К полудню в землянке комбрига стало душно. Здесь собрались командиры и
начальники штабов отрядов. Куневич только что закончил излагать свой общий
план боевых действий партизан.
Для нанесения главного удара немцы сосредоточили большие силы у
гарнизона Вацевичи, рассчитывая скрытно подтянуть свои части на исходные
рубежи. Затем внезапной атакой с фронта и флангов смять партизанские
бригады, заставив их отступить в нужном направлении на заранее
подготовленный "заслон".
Такая тактика, по мнению командующего операцией фашистского генерала
фон Краузе, должна привести к окружению и ликвидации основных партизанских
сил и уничтожению мирного населения, проживающего в партизанских зонах. В
плане проведения блокады предусматривалось участие авиации.
"Заслон", или, вернее, засада, формировался в лесу, в районе деревни
Залесье, примерно в сорока пяти километрах от зоны расположения партизан, а
от гарнизона Вацевичи - еще дальше. Нахождение немецких группировок
"главный удар" и "заслон" на большом расстоянии друг от друга было скорее
слабой стороной плана карательной операции, чем сильной, как думали его
составители. Краузе считал, что двум крупным военным единицам, главной и
вспомогательной, не стоит большого труда быстро сблизиться и что его
тактика имеет преимущество против обычного наступления только с фронта и
флангов.
Но те, которых он собирался так быстро уничтожить, вовсе не думали
умирать. Партизаны прошли не через одну блокаду, и новая операция фашистов
не была для них чем-то неожиданным.
Согласно разработанному партизанским командованием плану основные
части партизан скрыто уходили из предполагаемого места окружения и
сосредоточивались в лесу восточнее, а бригаде Куневича предстояло совершить
стремительный марш в тыл "заслона" и во взаимодействии с другими
партизанскими отрядами уничтожить его.
Уничтожение "заслона" до времени занятия им исходных позиций должно
было охладить генерала фон Краузе. Нанесение "главного удара" по пустому
месту несомненно приведет к срыву блокады в целом. Не обнаружив партизан и
узнав о том, что "заслон" уничтожен, немцы не осмелятся продвигаться
дальше. Рано или поздно они вынуждены будут начать отход по прежней дороге
к гарнизону Вацевичи. Тогда партизаны преградят путь фашистской группировке
"главный удар" - устройством засад, минированием лесных дорог, сооружением
завалов - расчленяя и уничтожая ее по частям.
В конце совещания Бабенко сказал, что необходимо уточнить разведданные
о плане карательной операции.
Комбриг возражать не стал. Он подумал, что за прошедшее время в план
немцев могли быть внесены существенные изменения и повторная разведка
необходима. Не исключена возможность дезинформации.
Выполнить ответственное задание в предельно короткие сроки поручили
разведгруппе. Она тут же выступила в Вацевичи.
До начала блокады оставалось не так много времени, и теперь успех
партизан зависел от маневренности и быстроты действия их подразделений.
Совещание окончилось. Партизанские командиры начали перекидываться
шутками, кое-кто задымил цигарками.
Мало-помалу землянка комбрига опустела.
После окрика человек выхватил пистолет и рванулся в сторону, но тут же
споткнулся о подставленную ногу и растянулся на земле. Чьи-то сильные руки
зажали ему рот. Через несколько минут пленника, связанного по рукам и
ногам, с тряпкой во рту, втащили в дом и бросили на пол. В комнате горела
керосиновая лампа. Человек увидел, что над ним стоят пятеро: двое пожилых
невооруженных мужчин и трое молодых парней с винтовками. Одеты они были
по-разному, но все в штатском. Один из молодых держал в руке его пистолет.
- Развяжите пленного! - распорядился человек с пистолетом.
Задержанного тут же развязали и усадили на длинную деревянную скамью,
стоявшую у стены.
- Кто вы? - услышал он. - Куда идете?
- Я не буду отвечать на вопросы, ведите меня к своему начальнику.
- Но имя у вас есть?
- А вы кто такие?
- Ишь чего захотел, - улыбнулся старик в шапке-ушанке. - Его надо еще
раз обыскать, да как следует. Одежда на нем немецкая, а говорит
по-русски...
Молодой парень подошел к пленному. Тот встал и поднял руки. Оружие:
автомат, пистолет, гранаты у него отобрали раньше, еще там, у сарая.
- Братцы, да он же весь в крови, рубаха и китель мокрые! - воскликнул
обыскивающий и протянул руку с растопыренными пальцами поближе к лампе.
- Вы ранены? - спросил молодой.
У раненого при повторном обыске нашли документ. Это было удостоверение
личности на имя капитана Ганса Лобке. Молодой человек, который задавал
вопросы, как можно было понять, был командиром. Он некоторое время молча
рассматривал удостоверение потом спросил:
- Вы немец или русский?
- Я уже сказал, что на вопросы отвечать не буду.
- А удостоверение липа или подлинное?
- Смотря как понимать, - уклончиво ответил пленный.
Старший подумал с минуту, посмотрел на своих товарищей, те молчали,
сказал:
- Ладно, представим тебя начальнику, личность, видать, ты непростая.
- Спасибо, - поблагодарил Лобке. - Я готов идти.
- Тебя раньше нужно перевязать. Саша, посмотри, что у него там, это по
твоей части.
Кудрявый, с рыжинкой, парень подошел к задержанному, помог снять
китель.
- Пулевое ранение левой руки у самого плеча.
- Сделай все, что можно, - приказал старший.
Парень, которого назвали Сашей, быстро промыл рану, смазал йодом и
ловко наложил новую марлевую повязку. Все необходимое для перевязки он
доставал из санитарной сумки, которая висела у него на ремне под курткой.
Закончив с рукой, он тихо сказал:
- А теперь посмотрим голову.
Рана на голове была тоже быстро и аккуратно обработана. Кончив
перевязывать, Саша подошел к старшему группы и шепнул на ухо:
- Бинты из крестьянского полотна, немцы такие не употребляют.
За окном послышался легкий свист.
- Побудь с пленным, Саша, мы сейчас, - распорядился старший и поспешил
к выходу. За ним последовали остальные.
Через несколько минут все четверо вернулись. По выражению их лиц было
заметно, что они приняли какое-то решение и очень спешат.
- Слушай, Ганс, или как тебя там... ты можешь идти? - спросил пленного
старик в ушанке.
- Да.
- А есть не хочешь? - спросил старший.
- Нет.
- Хорошо, - сказал старший, - перекусим позже, в более безопасном
месте. А сейчас - в путь.
Вышли молча. Один из пожилых, как видно, хозяин избы, попрощался со
своими товарищами за руку и остался во дворе. Остальные четверо вместе с
пленным направились огородами.
Ночь была темной, шел дождик.
Впереди шагал старик в ушанке, за ним - молодой, потом - пленный,
позади пленного старший группы. Цепочку замыкал Саша. "Молодые, а здоровяки
все как на подбор, - думал Лобке, стараясь идти в ногу. - И ходить умеют -
даже сучок не хрустнет".
Пленный оступился в темноте, припал на колено. Чьи-то руки тут же
подхватили его сзади. "За мной следят в оба", - отметил Лобке. И чтобы в
дальнейшем не вызывать лишних подозрений, ступал осторожно.
Время шло. Группа была уже два часа в пути. Двигались на восток то по
узким проселочным дорожкам, то напрямик через поля. Из коротких разговоров
Лобке понял, что им указывает дорогу проводник - старик в ушанке.
На горке замелькали огоньки. "Деревня, немецкий гарнизон. Если пойдут
в гарнизон, значит, полицаи, - размышлял пленный. - Если нет - партизаны".
Проводник вдруг остановился и повернулся к старшему.
- Как пойдем дальше? - зашептал он. - Через кладбище на большак или...
- На большак, через кладбище, - так же шепотом ответил старший.
Старик в ушанке взял резко вправо, и вскоре вся группа начала
приближаться к кладбищу. Темные силуэты деревьев простирались высоко в
небо. Послышалось карканье ворон. Кем-то встревоженные птицы взлетели и
закружились над деревьями.
Группа тут же повернула назад, пошла в обход кладбища. "Быстро
соображают, молодцы", - остался доволен их действиями пленный.
Минут через сорок старик вновь остановился, а старший распорядился
всем сесть на землю и отдохнуть.
Но сели не все. Саша, взяв у проводника автомат и передав ему свою
винтовку, тут же скрылся в темноте. Лобке только теперь заметил, что это
был его автомат и что у старика было свое оружие - обрез, который он тотчас
вытащил из-под тулупа.
Парень довольно быстро вернулся и что-то прошептал на ухо старшему.
- Пойдемте, товарищи, - тихо сказал старший. - Возьмем еще левее.
Сделав порядочный крюк, группа снова приблизилась к большаку и
остановилась. На этот раз в разведку отправился проводник.
- По всему большаку посты, - докладывал он. - Мне удалось проследить
за значительным участком дороги, и повсюду немцы и полицаи. Они засели
небольшими группами, по пять-шесть человек, расстояние между группами
метров сто пятьдесят - двести. Есть ручные пулеметы.
- Значит, большак блокирован? - спросил старший.
- Да, блокирован, - подтвердил старик.
Старший подал знак, группа поднялась и в том же порядке начала
бесшумно продвигаться от большака в сторону деревни.
Проводник вел группу назад, прямо в деревню.
У старшего группы был свой план: послать разведчика в деревню, а потом
уже действовать по обстановке.
Деревня была рядом, называлась она Михалевичи. Там по-прежнему
мелькало несколько одиноких огней.
Группа остановилась.
Парень, шедший впереди пленного, был Василий Кот, лихой партизанский
разведчик. Ему командир группы Бокарев приказал пробраться в деревню
Михалевичи и взять сведения у связной комсомолки Веры Голубковой.
Разведчик сразу же ушел. Деревня стояла недалеко от леса, и немцы
наведывались туда редко, еще реже останавливались на ночь. Раньше там был
небольшой гарнизон, но партизаны давно покончили с ним.
На связь к Вере Василий пошел не впервые, он встречался с ней уже
несколько раз. Эта девушка с веселыми большими серыми глазами давно уже
покорила сердце партизанского разведчика. Еще когда Вера жила не в
Михалевичах, а в поселке Ясное, у своей тетки. Там, за этим поселком, был
небольшой немецкий аэродром. Позже аэродром перебазировался в другое место,
и связную партизаны перевели в родную деревню.
Пробравшись незаметно в деревню, Василий бесшумно подполз к дому, где
теперь жила Вера. Еще издали он заметил, что в деревне - немцы: по улице
медленно прохаживались патрули. Их силуэты тихо качались в темноте.
Василий подполз ближе к избе, увидел проем открытой двери. Изба была
пустой.
Вернувшись к группе, разведчик коротко доложил о том, что в
Михалевичах немцы, что Веру, видимо, схватили.
Василий стоял мрачный, подавленный.
- Успокойся, - сказал Бокарев. - Ведь мы еще ничего не знаем о Вере, а
что касается засады... Засады нам бояться нечего. Пусть немцы боятся, а мы
на своей земле.
Они тихо разговаривали, отойдя в сторону, чтобы их не могли слышать
остальные. Вернувшись к группе, Бокарев сказал:
- В деревне то же, что и на большаке: немчура. Следов наделали мы
много. Теперь слово за нашим батей, - и он кивнул в сторону проводника.
- Да ничего страшного, - глухо заговорил старик. - Тут рядом я
обнаружил канаву. Потопаем по водичке, а потом выберемся на горку к
кладбищу. Думаю, что немцы ночью только прошли возле кладбища, вот и
напугали ворон. А сидеть они там не будут - больно место для засады
заметное. Они, поди, устроились где-нибудь за большаком, в кустиках.
Группа подошла к кладбищу. Вековые сосны и кряжистые березы с белесыми
стволами глухо шумели. Было сыро. Проводник зашел с южной стороны кладбища,
с которой хорошо просматривался большак, и дал знак остановиться.
К утру тучи рассеялись, но рассвет наступал медленно. Светлая полоса
на востоке раздвигалась, ширилась, росла и наконец охватила почти полнеба.
Вот освещены вершины деревьев, еще мгновение, и на кресты, изгородь, желтый
песок, увядшую траву упал холодный свет.
Темнеющий впереди лес тянул к себе, как родной дом.
Проводник бодро шагал впереди. Вдруг он дал знак остановиться. Увидел
ли что-нибудь, или сердцем почуял недоброе...
- Мне кажется, хлопцы, - проговорил старик, - следует разведать опушку
леса прежде, чем идти туда. У меня такое предчувствие, что и там засада.
- А твое чутье, батя, не обманывает?
- Тут не только чутье, а и благоразумие. Василий со связной не
встречался - раз...
В это время с опушки ударили немецкие автоматы. Партизаны залегли,
начали отстреливаться.
Стреляя на ходу, немцы быстро продвигались вперед, окружая группу
разведчиков. Стрельба нарастала. У партизан кончались патроны.
Немцы сжимали кольцо.
- Подготовиться к прорыву на правом фланге! Гранаты к бою! - приказал
Бокарев.
Партизаны отстегнули гранаты.
- Слушай мою команду! За мной, ребята!
Бокарев бежал впереди. Кругом все гремело от разрывов гранат и частой
стрельбы. Ранило проводника, он споткнулся и упал. К нему подбежал пленный,
взвалил на плечи отяжелевшее тело и подхватил автомат.
Прорыв удался. Партизаны оторвались от противника и, отстреливаясь,
отошли к лесу... Пленный бережно нес тяжело раненного старика. Бокарева
тоже ранило, пуля пробила левую ногу, к счастью, не задев кость.
Пленный, который нес раненого проводника, вдруг покачнулся и начал
медленно оседать на землю. Когда к нему подбежали, он повернул к Бокареву
искаженное от боли лицо.
- У меня... - прохрипел он, - там... секрет...
Дальше слов разобрать было нельзя, слышалось лишь тяжелое прерывистое
дыхание.
Рубаха на груди у пленного была в крови.
Бокарев порол китель своего странного пленного - немецкого офицера
Ганса Лобке по документам. Делал он это аккуратно, не спеша, внимательно
просматривал каждую складку, каждый шов. Но ни в воротнике, ни в подкладке
под карманами, ни в полах, на которые Бокарев обращал особое внимание,
ничего не было. Не нашел он никаких пакетиков или бумажек, где-нибудь
зашитых или подшитых.
"О каком же тогда "секрете" говорил пленный!" - думал Бокарев и снова
начал прощупывать каждый шов, каждый кусок материала.
В землянку, где трудился командир разведгруппы, заглянул комиссар.
Глазам Григория Макаровича представилась довольно смешная картина. Выставив
забинтованную ногу, Бокарев копался в грязно-зеленоватых тряпках. Комиссар
присмотрелся: распотрошенный немецкий китель.
- Здравия желаю, Григорий Макарыч! - приподнялся Бокарев. - Вот
занимаюсь...
- Здравствуй, здравствуй, Шерлок Холмс. Значит, китель пленного немца
распатронил... Ну и что нашел?
- Ничего не нашел, товарищ комиссар.
- А манжету почему не отпорол от левого рукава?
- Одну отпорол - ничего нет, а вторую мял в руках - пусто, - с
недовольным видом ответил Бокарев и взялся за нож.
- Давай помогу, - сказал комиссар и присел возле него на корточки.
- Не надо, я сам.
Но комиссар уже взялся за рукав. Вдвоем они быстро распороли манжету и
под подкладкой в непромокаемой обертке обнаружили листок папиросной бумаги.
Бумага была исписана ровными строчками цифр.
- Смотри-ка, шифровка! - не то удивился, не то обрадовался Бокарев. -
Что там?
- Да, шифровка, - подтвердил комиссар. - Надо срочно доложить
комбригу. А что?.. Не так просто эту бумажку прочесть. Может, Москву
придется беспокоить. И вообще, пока ты, брат, помалкивай. Мы эту находку
передадим куда следует. Понимаешь?
- Понимаю.
Комиссар поднялся и шагнул к выходу.
- Григорий Макарыч, разрешите, - вдогонку сказал Бокарев.
- Что разрешить?
- Я еще в брюках поищу, может быть, и там...
- Пожалуйста, поищи, - улыбнулся комиссар.
- Семен Сергеевич, получен ответ из Москвы на шифровку, - доложил
Куневичу Бабенко.
- Что там?
- Вот, пожалуйста. - Комиссар подал листок бумаги.
Комбриг взял, быстро пробежал глазами.
- Да, серьезные дела. Благодарят за сообщение, просят представить
всех, кто принимал участие в операции, к наградам... Однако личность
пленного пока не установлена. Как поведет он себя?
- Разрешите мне высказать некоторые предположения по этому вопросу.
- Прошу.
- Семен Сергеевич, мне кажется, на вещи надо смотреть проще. Немцы
готовят блокаду. И я могу допустить, что задержанный - немецкий диверсант.
Неспроста эта бестия знает несколько языков. Но попался он раньше, чем
рассчитывал. Группа Бокарева, так сказать, взяла его досрочно.
Итак, в связи с предстоящей блокадой немецкий лазутчик получил задание
проникнуть в соединение партизан. До последнего гарнизона перед
партизанской зоной он решил идти в немецкой форме, а затем сорвать погоны.
Мог диверсант выдать себя и за польского солдата, бежавшего из армии
фюрера. При этом он заявил бы, что шифровку ему передали польские патриоты.
Содержание шифровки Лобке не знает. И шифровку ему могли дать настоящую,
изъятую у кого-нибудь из наших связных, схваченных немцами.
- А какой тогда смысл в ней?
- Смысл есть, Семен Сергеевич. Шифровка должна убедить нас в том, что
к нам попал настоящий патриот. И если это так было задумано, то мы видим,
что получилось. Не забывайте, что ответила Москва.
Комбриг слушал своего комиссара и еле сдерживал улыбку. "Ну и чекист,
все разгадал, доказал".
- Так... Ваши выводы?
- Определенных выводов, Семен Сергеевич, к сожалению, сделать нельзя:
пленный находится без сознания. Но можно допустить, что он не тот, за кого
себя выдает.
- Силен ты, Григорий Макарыч, - не выдержал, рассмеялся комбриг. -
Развивал, развивал свои версии и... стоп! Ты что, нарочно?
- Не нарочно, Семен Сергеевич. Диверсант к нам может быть заслан?
Может! Возможно, он уже находится среди нас.
- Здесь я с тобой полностью согласен. Но в таком деле спешить нельзя.
Нужны факты, доказательства, надо установить его явки. Все это не
исключено. И начало ниточки есть. - Комбриг понизил голос. - Под Бобруйском
немцы сбили самолет с партизанами. Сначала говорили, что один из экипажа
остался живым. Потом пошел слух, что все трое погибли. Они и в газете про
этот самолет писали.
Комиссар поднял брови.
- Думаешь, эти события имеют отношение к нашему пленному?
- Боюсь, что самое непосредственное...
Ганс Лобке поправлялся. Едва придя в себя, он сразу же потребовал
командира.
Главврач пошел за Куневичем.
- Он про какую-то шифровку бормочет. Подойдите, товарищ комбриг,
может, и правда что-нибудь важное.
Комбриг поспешил в госпиталь. Подойдя к раненому, он тихо проговорил:
- Вы требовали командира! Слушаю вас!
- Я не Ганс Лобке, не немецкий офицер. Я польский партизан Болеслав
Тарновский. Мы втроем летели на самолете, немцы сбили его...
Заметив, что пленному тяжело говорить, Куневич наклонился пониже,
сказал:
- Вам плохо? Если можете, ответьте только на несколько вопросов.
- Смогу... - тихо произнес раненый.
- Вы Болеслав Тарновский, а по имеющимся у вас документам - Ганс
Лобке, немецкий офицер?
- Да. Я из отряда польских партизан. В шифровке очень важные сведения.
Больше я ничего не знаю.
- Успокойтесь, Тарновский. - Комбриг сел на край кровати. - Шифровку
мы уже передали.
Раненый с облегчением вздохнул.
- Теперь все. Спать, спать... - еле слышно проговорил он и
действительно тут же уснул.
Сообщение ничего не прояснило. Куневич только убедился, что пленный
имеет отношение к сбитому немцами самолету. А вот это как раз и следовало
проверить.
Вообще с самолетом было много неясного. Одни утверждали, что из
экипажа погибло только два человека, другие - что все три. Разведка
докладывала о трех могилах. С тех пор, как был сбит самолет, прошло много
дней. И третий ли член экипажа попал к партизанам, если он и впрямь не
погиб? А если его схватили немцы, замучили, расстреляли и вместо него
пришел к партизанам фашистский агент?
Три могилы... Нет, не такие дураки немцы, чтобы не придумать
что-нибудь умнее. Надо разобраться. И побыстрее. А как? Когда разбираться -
блокада на носу, и совсем другим занята голова - как людей вывести, как
кольцо огненное прорвать...
Вторые сутки без сна и отдыха идут партизаны. Надо, чего бы это ни
стоило, успеть зайти незамеченными в тыл немецкому заслону, формирующемуся
в деревне Залесье.
Наступила ночь, как всегда осенью, длинная, темная, глухая. Партизаны
идут цепочкой. Впереди командиры и опытные проводники-разведчики, которые
знают каждую лесную тропинку. В лесу темень особенно густа, не заметишь,
как наткнешься на дерево или потеряешь из виду еле заметную спину товарища.
Главное не отстать, не задремать на ходу. Нельзя шуметь, разговаривать,
курить. Фашисты рядом, недавно минули их посты. Но зато короче путь.
Тяжело опираясь на плечо медсестры Кати, идет Болеслав Тарновский. Он
еще не оправился от ранения, от большой потери крови. Время от времени
Болеслав останавливается и жадно хватает воздух пересохшими,
потрескавшимися губами. Катя терпеливо ждет, пока Болеслав переведет дух.
Хрупким плечом она ощущает тяжесть раненого и больше всего на свете боится
упасть.
После полуночи потянуло холодом. Небо прояснилось, высыпали звезды.
Подул северный ветер, сильнее зашумел лес. В этот привычный и знакомый шум
неожиданно врезались монотонные звенящие звуки. В небе появилась "рама" -
немецкий самолет-разведчик. Партизаны не придали ему особого значения:
ночью с самолета в лесу ничего не разглядишь.
Силы покидали Болеслава. Он все чаще останавливался и, наконец,
задыхаясь, опустился на землю.
"Не дойдет, - подумала Катя. - Надо попросить коня".
Она подтащила раненого к черной, косматой ели.
- Полежи пару минут, я попрошу лошадь. Только не уходи, иначе я тебя
не найду.
- Хорошо, - хрипло ответил Тарновский. - Не бойся, я буду ждать.
Катя поспешила в голову колонны.
Вдруг позади послышался какой-то шум. Катя остановилась, а затем
спотыкаясь в темноте, побежала туда, где оставила Тарновского.
Послышалась команда: "По местам!"
Через несколько минут колонна двинулась, меняя направление. Катя
остановилась, пропуская людей.
- Взяли гада! - услышала она злой возглас, за которым последовали
ругательства.
- Взяли! Взяли!.. - повторил кто-то рядом.
- Кого взяли? - спросила Катя.
- Пленный партизаном прикидывался, а сам немецкому самолету сигналы
фонариком подавал. И кто бы мог подумать?!
По голосу Катя узнала командира разведгруппы Бокарева.
- Иван, это я, Катя! Что ты такое говоришь?
- Невиновская?
- Она самая. Так что случилось?
- Скоро узнаешь, - зло ответил Бокарев.
Наступил рассвет. Был отдан приказ о двухчасовом отдыхе, послана
разведка.
Бойцы спали, привалившись друг к другу, сморенные усталостью. Катя
помогала врачу менять повязки у раненых. Они лежали на носилках, сделанных
из срубленных палок, шинелей, курток, кусков брезента - из всего, что было
под руками.
Партизанские командиры ожидали разведчиков. Те вскоре начали
прибывать: немцев вблизи не было. Поступили донесения и от дальних постов:
противник движется по установленным маршрутам с востока на запад, как и
предусмотрено планом блокады.
Теперь Куневича тревожило только одно: разглядели ли с "рамы" сигнал,
узнали ли немцы, что партизаны перебрасывают основные силы, чтобы
разгромить заслон возле деревни Залесье. Неужели тот, кто назвался
Тарновским, и вправду немецкий лазутчик?
Штаб бригады остановился на лесной опушке, за густыми зарослями
орешника. Туда и привел на допрос Тарновского Бокарев.
Кроме Куневича под вывороченной елью, кутаясь в плащ-палатки, сидели
комиссар Бабенко, начальник штаба Капустин и начальник особого отдела
бригады Ковалев.
Руки у Тарновского были связаны, лицо бледное. Куневич приказал
развязать его, предложил сесть.
Тарновский вздохнул, размял затекшие руки и тяжело опустился на жухлую
траву.
- Расскажите, что произошло.
- А что рассказывать? - сдавленным голосом произнес Тарновский. - Шел
с медсестрой Катей. Потом она оставила меня, пошла искать лошадь. Я уже не
мог идти, никаких сил... Ноги как ватные, и голова кружится, кружится... Я
лег, ударился головой о какой-то сук, потерял сознание. Очнулся - в руке
фонарик немецкий, и Бокарев... Он меня, видно, ногой ударил, потому что я
снова куда-то провалился. Вот и все. Связали, потащили...
- Выходит, что вы даже не имеете представления о том, что случилось?
- Никакого. - Тарновский покачал головой.
- Можно мне задать вопрос, Семен Сергеевич? - спросил комиссар.
Комбриг кивнул.
- Что вы скажете, Тарновский, относительно дошедших до нас сведений о
том, что возле Бобруйска захоронены все три члена экипажа самолета "ПО-2"?
"Это уж прямо в лоб", - подумал комбриг и взглянул на Бабенко.
Комиссар сидел нахмурившись, круто сдвинув брови.
- Ничего. Могу еще раз заявить, что третий член экипажа - перед вами.
- Бокарев, - сказал комбриг, - тебе слово.
- Мне, товарищ комбриг, эта "рама" все время покоя не давала. Больно
уж назойливо зудела, словно сигнала ждала. А потом из-под елки свет
блеснул. Вы ведь знаете: в походе курить запретили, а тут... Ну, я туда. А
он лежит, гад, и фонариком в небо светит. А самолет прямо над нами:
вз-з-з-з... вз-з-з-з... Усек!
- Это ваш фонарь? - Комбриг вытащил из сумки немецкий
фонарь-трехцветку.
- Нет, - растерянно произнес Тарновский. - У меня никогда не было
такого. Все, что я имел, у меня забрали при обыске. Откуда я мог бы взять
фонарик?
- Мог бы, - жестко сказал Бокарев. - Черт тебя знает, где, но немцам
ты сигнал подал. Теперь они нас под Залесьем встретят - будь здоров!
- Я ничего не знаю, - покачал головой Тарновский. - Вы можете меня
расстрелять, но я больше ничего не знаю. Это какая-то провокация.
Бледное лицо его покрылось испариной, он задыхался.
- Дайте воды, - сказал Куневич, - ему плохо.
Бокарев плеснул из своей фляги воды в кружку и подал Тарновскому. Тот
выпил несколько глотков.
- Где Катя?
- С Невиновской ничего не случилось, вы ее скоро увидите, - ответил
Куневич. Посмотрел Тарновскому в глаза, не нашел там ни раскаяния, ни
страха, а только смертельную усталость и недоумение, добавил: - Ладно,
уведите его. Поставьте охрану.
Тарновского увели. Комбриг потер пальцами виски, прикрыл глаза.
- Что задумался, Семен Сергеевич? - спросил комиссар. - До появления
Лобке-Тарновского у нас в бригаде не было никаких неожиданностей. Я еще
тогда предлагал арестовать его.
- Поспешность в таких делах мало чего стоит, - заметил Капустин.
- Мало? - вспылил Бабенко. - А какой ценой нам обойдется
медлительность? Нужно менять план прорыва блокады. Немцы наверняка засекли
сигнал. Мы не можем рисковать жизнями своих людей. Нет, с меня хватит! Я
предлагаю расстрелять диверсанта. Беспечность во время войны -
преступление.
- Не ожидал я от тебя такой прыти, комиссар, - строго произнес
Куневич. - Тебе, как политическому работнику, надо бы больше верить людям.
Мы должны бороться за человека, за его жизнь. Да, врагов мы уничтожаем. Но
что Лобке-Тарновский враг, еще не доказано. Мы, конечно, можем его
расстрелять. Но разве в этом выход? Допустим, что Тарновский диверсант.
Один он действовать не может, ему нужна связь. Спешка с арестом Тарновского
оборвала бы нить. Считаю, что мы правильно сделали, когда предпочли аресту
секретное наблюдение за ним и еще кое за кем. Мы должны раскрыть немецкую
агентуру до конца, выявить и обезвредить диверсантов. В нашем деле
беспечность - действительно преступление. Но если Тарновский - вражеский
агент, зачем ему было рисковать? Ведь он еще не знает нашего замысла.
- У диверсанта или диверсантов, несомненно, есть помощники, и ты зря
горячишься, Григорий Макарыч, - заметил Капустин. - Я полностью поддерживаю
комбрига. С одним фонариком на диверсию не ходят.
- Как с наблюдением? - спросил Куневич.
- За раненым и Невиновской поручено присматривать Василию Коту, рация
под наблюдением особого отдела, как и было договорено, - ответил Ковалев. -
Тарновский с Катериной накануне похода бродили по лесу. Правда, далеко от
лагеря не отходили. Наши люди подумывали, что у Тарновского где-нибудь
неподалеку спрятан передатчик, но подозрения пока не подтвердились. Вообще,
кроме фонарика, подозрительного ничего не замечено. Никаких фактов.
- Теперь появятся, непременно появятся, - сказал комбриг. - Но об этом
поговорим потом. Сейчас - все в отряды. Пора выступать.
Тарновский сидел в шалаше, под охраной, и пытался разобраться в
событиях, которые неожиданно на него обрушились. Ясно, что фонарик ему
подкинули. Кто? Тот, кто просигналил немцам. Диверсант, лазутчик. Но как
это доказать? Кто поверит? Факты - вещь упрямая. Близится блокада - кто уж
тут будет разбираться... Расстреляют, как собаку. А жаль. Жаль погибать так
глупо. От своих. Что делать? Попытаться убежать? Но куда? И потом, если я
убегу, все решат, что я - предатель, и перестанут искать того, настоящего.
А он может много дров наколоть, ой, много...
К шалашу кто-то шел: Тарновский уловил легкие шаги и весь напрягся.
Неужели снова на допрос? А может - в расход?..
В шалаш пролез партизан из штабной роты Лысенко.
- Комбриг приказал тебя связать, - буркнул он. - А то еще деру дашь.
- Вяжи, - устало проговорил Тарновский.
Лысенко быстро связал арестованного, потрогал узлы, повернул голову к
часовому:
- Теперь он никуда не денется. А все-таки присматривай.
- Так, - прошептал Тарновский, когда они вышли, - все ясно. Надо
бежать. Сейчас это сделать труднее, но все равно надо. Чтобы найти врага.
Найти и обезвредить.
Тарновский попробовал пошевелить руками и ногами. Руки, кажется, можно
освободить. Вот только повозиться придется, но игра стоит свеч.
Связанным лежать неудобно, Тарновский расслабил мышцы, потянулся
пальцами к узлам.
За шалашом послышался шорох. Тарновский прислушался. Шорох затих.
Где-то невдалеке негромко покашливал часовой.
Связав Тарновского, Лысенко направился к комиссару. Несмотря на
глубокую ночь, комиссар не спал, сидел за столом, склонившись над картой.
- Разрешите?
- А, это ты? - повернул голову Бабенко. - Что, новости какие есть?
Давай входи!
Лысенко снял ушанку, сел к столу.
- Картой занимаетесь, товарищ комиссар?
- Да, картой. Понимаешь, есть опасение, что немцы разгадали наш
маневр. Этот чертов фонарик заставил поломать голову.
- Да, худо получилось. И как его без присмотра оставили?
- Прозевали. Ну что ж, нет худа без добра, - сказал комиссар. - Зато
мы теперь возьмем и назад повернем. И шарахнем там, где они не ожидают.
Лысенко быстро посмотрел на комиссара.
- Я не из-за этого зашел, товарищ комиссар. Я был в шалаше, где этот
гад сидит. Связал его на всякий случай. Вот думаю, не удвоить ли караул?
Волк, надо полагать, стреляный. Может между пальцами выскользнуть. Только
во что я скажу, товарищ комиссар: тут что-то не так.
- Разберемся, проверим.
- Конечно, Григорий Макарыч. Да проверить трудно теперь, времени нет.
Послышался шорох, еловые ветки раздвинулись, и в шалаш вошел начальник
особого отдела Ковалев.
- Товарищ комиссар, я к вам с Моховым. Проводник, который был с
группой Бокарева, когда взяли Тарновского. Просит послушать.
- Разрешите идти, товарищ комиссар! - заспешил Лысенко.
- Идите. Здравствуйте, Иван Семенович! Проходите, садитесь. Что это
сегодня всем не спится? Лысенко, вам...
- Григорий Макарыч, - откашлялся Мохов, - тут такое дело. Этот хлопец
меня, раненого, из-под пуль вытащил, когда мы на засаду нарвались. И дрался
он дай бог, хотя сам кровью истекал. Я, как вы знаете, с ним в госпитале
был. Присмотрелся. Наш он человек, я вам как на духу скажу. Не мог он
фрицам сигналы посылать, что-то тут не чисто. И сестричку, Катеньку, зазря
подозреваете. Потянулись они друг к дружке, факт. Понятно: дело молодое. Вы
не спешите его - к стенке, тут разобраться надо.
- Разберемся, - устало потянулся Бабенко. - Обязательно разберемся.
Спасибо вам, Иван Семенович.
Мохов поднялся из-за стола. Ковалева комиссар задержал. Когда они
остались одни, сказал:
- Теперь о главном. Новости есть?
- Есть, товарищ комиссар. Я шел следом за Лысенко, а тут навстречу
Мохов. Ну, я его прихватил для конспирации, а он, оказывается, сам сюда
путь держал, но это между прочим. А по делу: Лысенко очень интересуется
Тарновским, в его шалаше был.
- Доложил, подстраховался, - усмехнулся комиссар. - Связал он его,
видите ли. Очень боится, чтоб не сбежал. Лысенко не догадывается, что за
ним ведется наблюдение?
- Не должен.
- Это очень важно. А Тарновский пусть бежит, если надумает. Не мешайте
ему. Но проследите, чтоб далеко не ушел.
- А что с Лысенко, товарищ комиссар?
- Его брать пока рано. Усильте наблюдение. Возьмете после побега
Тарновского, когда он зашевелится. Выделите опытных бойцов. У вас все?
- Все, товарищ комиссар.
- Хорошо. Имейте в виду: я "проговорился" Лысенко насчет нашего
дальнейшего маршрута. Так что ему теперь в шапку дремать не придется.
- Как проговорились? - Ковалев вскочил. - Поднимать разведку!
...Выйдя от комиссара, Лысенко углубился в лес. Теперь поздно что-либо
делать.
Игра проиграна, надо уходить, пока жив, черт с ним, с Тарновским!
Чувство опасности, острое, леденящее душу, гнало Лысенко из лагеря. Он
все понял в ту минуту, когда комиссар "проговорился" о дальнейшем маршруте
партизан: разгадан, разоблачен!
С заданием он не справился. Тарновский жив, сведения, которые он
доставил, заполучить не удалось. А ведь поначалу все складывалось так
хорошо! Внедрился в бригаду, ни у кого не вызвав даже тени подозрений,
наладил связь, установил направление прорыва блокады... Тарновского под
расстрел подвел, подбросив ему включенный немецкий фонарик, чтобы не
впутываться самому. Ничего нет лучше - чужими руками... И все пошло
насмарку. Не зря уже несколько дней чудилось, что за ним ведется слежка.
Думал, чепуха, нервы... Оказывается, нет, не чепуха - под контролем каждый
шаг.
А каждый ли?
Он бесшумно пробирался по лесу, чутко прислушиваясь: вот-вот,
казалось, в лагере поднимется тревога, раздастся глухой окрик, и пуля
свалит на сырую землю. Но тревоги не было.
Вскоре он понял, что минул посты, и облегченно вздохнул: удалось!
Удалось уйти, черт побери!
Пройдя километра четыре, Лысенко успокоился. Теперь он с ненавистью и
страхом думал не о партизанах, а о том, что и как доложит Келлеру. Он знал:
шеф дорожил им и считал одним из лучших агентов. Если бы не это внезапное
указание убрать Тарновского... СД каждый день получало бы важные
разведданные, а он не оказался бы на грани провала. Так Келлеру и надо:
теперь ни сведений о планах партизан во время блокады, ни своего человека в
соединении!
Под старым дубом Лысенко остановился перевести дух. "Но ведь эта
сволочь просто-напросто прикажет расстрелять меня за невыполнение
задания, - подумал он. - Они все там помешались на этом Тарновском, меня
шлепнут, едва только я скажу, что не смог его убрать. А-а, наплевать!
Доложу, что убил, потому и пришлось уносить ноги. Кто это проверит! Да и
вообще неизвестно, как с ним еще повернется..."
Партизанские отряды скрытно перебрасывались в район Залесья, туда, где
формировался немецкий "заслон". Разгромить "заслон" и выйти в тыл основным
силам карателей - вот задача, которую поставил комбриг Куневич.
Куневич был опытным, одаренным военачальником, но в душе всегда
оставался простым и скромным человеком. Ел из общего котла, на привалах
подолгу беседовал с бойцами, прислушивался к мнению командиров отрядов, нес
наравне со всеми тяготы партизанской жизни. Его любили, относились с
уважением и доверием.
После совещания, на котором были утверждены маршруты, комбриг задержал
Бабенко, Капустина и Ковалева.
- Что нового по делу Тарновского?
- Новости есть, - ответил Бабенко. - Главная - ушел Лысенко. Наши
подозрения подтвердились.
- Как же вы его упустили?
- Просчитались, - угрюмо сказал Ковалев. - Думали, он не уйдет, пока
не уберет Тарновского. А Бабенко спугнул его - словно невзначай,
проговорился о маршруте бригады. Он сразу понял, что это - липа.
- Дал я с ним маху, - озадаченно почесал затылок Бабенко. - Моя
вина...
- Погоню наладили?
- Наладили, - сказал Ковалев. - Бокарева с пятью хлопцами послал.
Только надежд, что возьмут, маловато - он тут каждую стежку знает. Боюсь,
что уйдет, гад. Но немцам от него проку будет мало, планы прорыва изменены.
Нашими постами задержан неизвестный, назвавшийся польским партизаном
Стефаном Пташеком, одним из членов экипажа сбитого самолета.
- А что Тарновский?
- Тарновского к Серегину, пусть посмотрит, что за "пташку" немцы
решили к нам подбросить. Если, конечно, не случилось чудо и Пташек не
погиб. Во всяком случае в этой истории надо разобраться.
- Теперь понятно, почему они так старались убрать Тарновского, -
сказал Бабенко. - Конечно, им хотелось использовать случай с самолетом для
засылки своей агентуры, а Тарновский им мешал: он-то знал тех, с кем
летел...
- Все правильно, - согласился комбриг. - После свидания Тарновского с
новоявленным Пташеком определите его в интернациональную роту.
- Есть! - ответил Капустин.
- Разрешите! - в шалаш вошел Бокарев. - Здравия желаю! Товарищ
комбриг, только что вернулись. Лысенко удалось скрыться. Весь лес
обшарили - ушел.
- Ушел... - повторил Куневич. - Значит, вот почему появился
"Пташек"... Потому что он ушел и сказал, что Тарновский убит...
Комбриг медленно свернул цигарку, запыхтел ядовитым самосадом. Сказал
Ковалеву:
- Значит, так. Узнайте, как настоящая фамилия того, кто назвал себя
Пташеком. И немцы пусть ее узнают. Обязательно. Настоящую... Они ведь не
дураки, сразу поймут, почему он провалился. Вот наш Лысенко и отбегается,
как собаку, убьют.
После очной ставки с Тарновским человек, который назвал себя Пташеком,
в обмен на обещание, что его не расстреляют, а самолетом отправят в Москву,
сказал, что его настоящая фамилия Хойтнер, что он был заслан к партизанам
оберштурмбанфюрером СС Келлером...
Партизаны ночью подошли к деревне Залесье. На рассвете - атака.
Разведчики сообщили, что в районе дислокации "заслона" все спокойно:
утром, как и было предусмотрено, немцы и полицаи снимаются и начинают
блокировать все пути предполагаемого отступления партизан.
На то, чтобы перекрыть с севера все дороги и тропы, у немцев были
целые сутки. Только через сутки с юга, со стороны деревни Вацевичи, в
наступление двинутся главные силы карателей под командованием полковника
Хагеля. И вот тогда мышеловка захлопнется. Попав между двух огней,
партизаны будут уничтожены.
Тщательно продуманный план был рассчитан на внезапность удара.
Оказавшись же в лесу, "заслон" мог быть легко окружен и уничтожен до
подхода главных сил немцев.
Окружить "заслон" комбриг Куневич решил сразу же после выхода его из
деревни Залесье, на марше, пока каратели еще не успеют закрепиться. И вот
сейчас, темной ноябрьской ночью, партизаны скрытно подошли к деревне
Залесье и заняли позиции в трех-четырех километрах от нее. Отряд Серегина
выдвинулся вперед. В его задачу входило подобраться поближе к деревне,
замаскироваться в кустарниках, пропустить "заслон", перерезать немцам все
пути отступления.
Рассвет в это утро наступал медленно. Небо к утру покрылось тучами,
над деревьями закружились мягкие пушистые снежинки. Тихо. Только изредка
ветер зашумит вершинами сосен. Наконец предрассветные сумерки начали таять.
Вдали послышался треск мотоциклов. От деревни к лесу на большой скорости
промчались два мотоциклиста-разведчика. Спустя некоторое время они так же
поспешно вернулись обратно.
Показались грузовики с немцами. Машины тянули пушки, минометы,
взвизгивали гусеницами танкетки: "заслон" снялся с места без опоздания.
Заняв всю лесную дорогу, колонна двигалась быстро. Казалось, что ей
нет конца. Наконец показался обоз, он был небольшим.
Но вот дорога опустела. Партизаны из отряда Серегина тут же перерезали
ее и начали быстро окапываться.
Невдалеке над лесом взлетела красная ракета, и на растянувшуюся
колонну обрушился огненный шквал.
Немцы не ждали такой скорой встречи с партизанами, растерялись. На
дороге все смешалось, организовать отпор было невозможно, гигантская пробка
не давала повернуть назад.
Теряя убитых и раненых, громоздкая колонна начала медленно
разворачиваться. Но в это время ударили партизаны Серегина.
После короткой, но ожесточенной схватки фашисты поняли, что попали в
ловушку, и начали спешно перестраиваться, занимая круговую оборону.
Командный пункт Куневича находился на пригорке, почти у самой линии
огня. По мере продвижения партизан переходил вперед и комбриг со штабом.
Между сосен мелькнул полушубок командира интернациональной роты
Заневского.
- Товарищ комбриг, прошу подмоги. Большие потери.
- Сейчас направим два взвода. Больше пока не могу. Как там Тарновский?
- Молодцом. Так в самое пекло и лезет.
Куневич кивнул и подозвал связного.
- Давай на левый фланг, к Бабенко. Пусть поднажмут. Танкетку надо
остановить, танкетку... А то она наделает дел...
Прижав к глазам бинокль, он внимательно следил за грязно-зеленой
танкеткой, которая огнем своих пулеметов заставила залечь атакующие
партизанские цепи. Только когда над нею вырос столб огня и дыма, Куневич с
облегчением вздохнул и приказал ввести в бой резервы.
А Тарновский в это время лежал за толстой сосной и стрелял из
карабина, который ему вручил сам комбриг.
Рота продвигалась вперед. Неожиданно Тарновский увидел медсестру Катю.
Ее стройная фигура мелькнула между деревьев. "Куда она? Не меня ли ищет?"
- Катя! - крикнул Тарновский.
Запыхавшись от быстрого бега, девушка подбежала к нему и упала на
холодный мох.
На участке, где действовала интернациональная рота, немцы успели
укрепиться. От партизан их отделяла небольшая полянка. С ходу проскочить ее
не удалось, пришлось отойти и залечь за деревьями. Немцы открыли из-за
поляны густой минометный огонь.
Партизаны отступили. Заневский, быстро оценив обстановку, приказал
обойти поляну и ударить с тыла.
Снег усиливался, резко ухудшалась видимость. Немцы все садили из
минометов по кустам за поляной, но партизаны уже выходили им во фланг.
- В атаку! За мной! - крикнул командир.
- Ура-а-а-а! - подхватили партизаны.
Немцы попятились, поляна осталась позади. Тарновский бежал в цепи со
своими товарищами и радовался, что Катя с ранеными теперь в тылу. "Все
хорошо, все будет хорошо", - беззвучно шептал он, до боли в руках сжимая
карабин.
Несмотря на ожесточенное сопротивление "заслона", бой подходил к
концу. Лишь незначительным, обескровленным частям удалось вырваться из
огненного кольца и начать поспешное, беспорядочное отступление.
Полковника Хагеля, командовавшего войсками основной группы, сообщение
о разгроме "заслона" не смутило. Он был уверен, что у него хватит сил,
чтобы справиться с лесными бандитами.
Хорошо вооруженные немецкие части вошли в лес и начали цепями
беспрепятственно продвигаться на север. Петляя между деревьями по просекам
и узким лесным дорогам, по магистрали, рассекавшей лесной массив на две
неровные части, шла военная техника. Грохотали гусеницами танки, за ними на
грузовиках двигалась пехота резерва. Колонну замыкали танкетки и
бронетранспортеры.
Цепи немецких солдат прочесывали каждый куст. Первая простреливала
впереди себя лесной массив, коротенькими перебежками устремлялась вперед и
залегла. Тут же, через специальные рупоры с усилителями, гитлеровцы
начинали кричать, что лес полностью окружен немецкими войсками, что всем
находящимся в лесу партизанам и населению нужно немедленно сдаваться.
Иначе - смерть. После таких передач, выждав несколько минут, солдаты вновь
открывали стрельбу.
Под прикрытием огня поднималась вторая цепь. Ей предстояло выискивать,
убивать или добивать всех, кто сумел проскользнуть через первую.
Блокада велась по всем правилам фашистской стратегии и тактики.
До поздней ночи не прекращалась стрельба, слышался лай овчарок. Ревели
моторы, тарахтели машины, перекликались немцы.
Наступление основных сил шло, как и предусматривалось планом операции.
Дело осложнялось только тем, что солдатам еще не удалось поймать ни одного
партизана. Лес словно вымер. Теперь он не казался карателям и их пособникам
полицаям таким страшным и загадочным, как всего день назад.
За ночь земля немного промерзла, небо прояснилось. День обещал быть
солнечным. Полковник Хагель ехал в танке с открытым люком в середине
колонны. Изредка останавливаясь, он принимал рапорты своих командиров.
Полковнику докладывали, что наступление проходит успешно, что оно было
неожиданностью для партизан, что партизаны панически разбежались... "Так и
должно быть, - думал полковник, - пусть бегут, теперь уж мы их выкурим из
всех нор".
Хагель не знал, что, разгромив "заслон", партизаны отвели основные
силы немного восточнее Залесья и теперь снова готовились нанести удар с
флангов и тыла.
На подступах к Залесью передовые немецкие части были встречены дружным
огнем. Хагель решил, что наконец-то настиг партизан. Теперь нужно было
навязать им бой и разгромить. Он тут же отдал приказ развернуться и
выдвинуть вперед фланги.
Вскоре Хагелю доложили, что немецкие солдаты подошли к партизанским
стоянкам, но что их хозяев нет. Они бежали, не успев даже потушить костры у
своих буданов и шалашей.
- Очень хорошо, - усмехнулся полковник. - Продолжайте наступление,
далеко им не уйти.
Прочесывая один участок за другим, части карателей двигались все
дальше и дальше в глубь леса.
Наступили сумерки, заканчивался второй день блокады. Немецкие войска
продолжали движение, но настичь основные силы партизан все не удавалось.
Хагель уже собирался дать приказ, выставив усиленные патрули,
остановиться на ночлег, когда снова загремели выстрелы. На этот раз
перестрелка, все усиливаясь и усиливаясь, не прекращалась до самого утра.
А на рассвете партизаны пошли в атаку.
Last-modified: Fri, 02 Jan 2004 11:52:43 GMT