-- Продолжай!
     -- Они обрушились на нас на следующий день.  Сначала  прислали  гонцов,
предлагая  сдаться.  Угрожали,  что  затмят  солнце   своими   стрелами.  Мы
посмеялись  им  в  лицо.  Они  напустили  на  нас  своих   лучников,   и  мы
действительно оказались под дождем стрел.  Однако  большого урона он  нам не
нанес.  Мы недоумевали -- ведь  гвардия Ксеркса была в доспехах... Почему он
не направил их в  первых рядах?  Идиот!  Он послал их  вслед за лучниками, и
когда  у них  кончились стрелы, они уже  не смогли  отступить: слишком много
воинов  напирало сзади.  Наступление персов продолжалось.  Все  орали, пели,
трубили,  падали  на  землю,  затаптывали  друг  друга.   Лучникам  пришлось
наступать впереди всех.  Они напали на  наши  фланги...  Поначалу  это  была
совсем  не битва! Мясорубка, бойня --  вот что это было. Правая рука у  меня
была красной от вражеской крови. И когда Леонид дал сигнал к атаке, мы пошли
по телам павших  лучников и  столкнулись с толпой  других персов, которые не
могли двигаться, и мы копьями убивали  их... убивали...  -- Последние  слова
Темпль произнес совсем тихо, потом вернулся  к столу и  сел. Провел рукой по
лбу. Не глядя  на меня, продолжал: -- Если бы Эфиальт не предал нас, если бы
персы не зашли к нам с тыла, мы бы удержали  их, хотя нас  было всего четыре
тысячи. Но ты же  знаешь, как все  получилось. В горах была тропинка, вернее
-- козья тропа. Только очень немногие знали  о  ней... И Эфиальт показал эту
тропу персам. Те ночью прошли по ней и утром оказались у нас в  тылу. Тогда,
-- вспоминал Темпль,  слегка волнуясь  и  мрачнея, --  Леонид приказал  всем
отступать. Не оставалось больше никакой надежды, мы знали это. Леонид решил:
мы, спартанцы,  останемся и задержим персов, а остальные смогут уйти...  Вот
так!  Он держал в резерве  тысячу двести воинов-союзников, а  сражались  мы,
спартанцы, -- и  он ударил  себя в грудь, -- это, мы сражались! Мы  ринулись
вперед,  как в первый день битвы, мы налетели на них,  и  все пели, и рука у
меня опять была  красной от крови!.. Ксеркс никогда не забудет нашу атаку!..
Сколько персов мы убили! Ты можешь сосчитать, сколько листьев на дереве? Или
капель вина  в большой  чаще? Тысячи и  тысячи, и еще  тысячи, и  еще! -- Он
поднял крепко сжатые  кулаки. -- И мы говорили: "Идите  в  Спарту и скажите,
что  мы легли тут, выполняя  ее волю!"  Вот,  что мы говорили, что  кричали,
сражаясь! Но  потом  они перестроили свои ряды и напали на нас сразу со всех
сторон,  как лавина... Лавиной двинулись  на нас  люди  и  кони. Они шли  не
торопясь, с копьями наперевес, и на  нас снова обрушился дождь стрел. Леонид
был равен и вскоре скончался, и мы сражались, стоя на  его теле. Пали многие
из  нас,  триста спартанцев... триста  спартанцев  пали... триста...  --  Он
опустился  на стул, оперся локтями о стол и уронил лицо в  ладони. Я слышал,
как его дыхание становится  все  тише  и спокойнее. Потом  наступила  полная
тишина.
     Я нарушил это волшебное молчание;
     -- А ты? -- спросил я.
     Он поднял голову, лицо его было мокрым от пота.
     -- Я был среди тех, кто погиб последним, -- сказал он и опустил  глаза.
-- Но  это  нельзя считать удачей. Я  видел,  что земля была  покрыта телами
убитых врагов. И прежде чем умереть, подумал, что никакая армия  не могла бы
устоять  после стольких потерь и продолжать сражение... -- Теперь он говорил
неуверенно,  как бы с  трудом припоминая  то,  чему был  свидетелем. --  Мы,
спартанцы,  в   Фермопилах...  заложили   фундамент...   победы...  греки...
сделают... остальное.
     Он как бы сникал, я чувствовал это Удивительная страница закрывалась. Я
испытывал едва ли не чувство отчаяния.
     --А  скажи-ка мне... -- я соображал,  что бы еще спросить его, -- скажи
мне а колесницы... Да! Они все-таки использовали их
     Он подергал головой, совсем как пьяный.
     -- Нет, нет... не  оставалось места, впрочем хватило бы... всего одного
удара... одного только...
     Дико  зазвонили  колокольчики тревоги. Слишком я  успокоился.  Короткий
звонок.
     -- Фермопилы... как использовать колесницы на этой земле? Я видел,  как
они толкали  вперед  несколько колесниц...  Очень шумно...  И это,  конечно,
глупо, толкать их перед танком... Не  было нужды.  Тут хватило  бы  одной...
одной  хорошей автоматной  очереди... А может, мы остановили  бы  их  только
копьями...  Я  думаю...  но  не  уверен...  Никогда  нельзя  быть  ни в  чем
уверенным...  Это  было  бы  более  прогрессивно...  То, что  ново  сегодня,
например,  реактивное  топливо...  которое, наверное,  исключает  водород...
завтра может уже устареть может оказаться смехотворным... -- Он снова закрыл
лицо руками. Замолчал.
     Я был совершенно спокоен. Выходит, на этом все закончилось. А дальше? Я
поднялся и спросил;
     -- Как тебя убили в Фермопилах?
     Темпль слегка приподнял голову. Он выглядел очень усталым. Не  открывая
глаз, проговорил:
     -- ...стрела...  я был рад, что  никто  не смог разрубить меня мечом...
стрела...  вот  сюда...  -- и он  тронул  ямочку  под кадыком, --  вонзилась
сюда... и я... умер...
     Он медленно, совсем медленно опустил голову и замер.
     -- Джек!
     Я подождал, пока пройдет некоторое время. Потом снова позвал его:
     -- Джек! -- И, протянув руку, я потрепал его по волосам.
     Темпль  вздрогнул. Поднял голову, тряхнул ею, поморгал  и  с изумлением
посмотрел на меня.
     --  Черт возьми, -- проговорил он, поднеся руки  к вискам,  и улыбнулся
широкой доверчивой, улыбкой: -- Черт возьми! Что со мной было? -- воскликнул
он. -- Уснул?
     -- Ну... как сказать...
     Он встал и потянулся.
     -- Непростительно!  -- усмехнулся  Джек.  -- Не пишите об  этом, ладно?
Представляете, как выглядит астронавт, который засыпает на Луне? Ха-ха-ха...
-- Он посмотрел на меня своими серыми, холодными глазами. Вот он передо мной
-- Джек Темпль.
     Он сделал решительный жест:
     -- Ну, давайте,  стреляйте в  меня своими вопросами: Жду.  Вперед, черт
побери! Хотите, чтобы я рассказал, как высаживался на Луну?


        Глава 3.

     И  Темпль рассказал мне  о  том,  как  высаживался  на  Луну. Рассказал
подробно,  вспомнив  каждую  фазу приземления. Прежде я уже слышал от других
астронавтов примерно то же самое. Потом он описал Луну, сказав самые обычные
банальные  слова, какие я не раз слышал и раньше: небо черное, Земля  похожа
на  зелено-голубую дыню,  подвешенную  в  пустом пространстве,  почт на Луне
желтоватая, серая, кратеры,  горы, камни, пыль  я так  далее  и  так  далее.
Думаю, что  рано или  поздно придется послать  на нашу спутницу философа или
поэта, если мы хотим узнать нечто более яркое и интересное.
     Он   говорил,  ни  разу  не  сбившись  --  не  сказав  "туника"  вместо
"комбинезон", и  мне трудно было просто  слушать его, не  то, что следить за
сутью его рассказа. Я опять, как и прежде, обливался холодным потом. Мне так
и  хотелось  крикнуть:  "Расскажи  лучше  о  Леониде,  а  не  о  Луне!"  Но,
разумеется" я  не  сделал этого, а только спрашивал  себя: "А может, мне все
это приснилось?". И продолжал испытывать какое-то странное волнение, едва ли
не ужас, время от времени согласно кивая и поддакивая:
     -- Да, да, конечно, интересно...
     Наконец  я  встал,  собрал  бумаги  с  поспешными  и  совсем  ненужными
записями:
     -- Ну, Джек, вы рассказали мне немало интересно, -- поблагодарил я.
     Он улыбнулся:
     -- Хватит?
     -- Вполне! Да,  послушайте, Джек... а какое  у вас  впечатление... -- я
поколебался, не решаясь задать свой вопрос, -- какое впечатление осталось от
вашего перехода к тому участку, который называется Фермопилы?  -- Я произнес
это  название,  преодолев  страх.  Кто знает, может, это  слово поразит его,
заставит вспомнить, приведет...
     Куда?
     Нет, ничего, на что я надеялся, чего опасался, не произошло.
     --  Какое  впечатление?  --  переспросил  он.  --Да никакого!  Я,  ведь
натренировался еще здесь, на Земле. Это было совсем нетрудно. .
     -- Согласен. Но я не это имел в виду. Я хотел сказать...
     -- Все было запрограммировано до секунды. Я не хочу сказать, что я  и в
самом деле превратился в почтовую посылку, но...
     --  Я хотел напомнить  про  Фермопилы...Знаете,  при  всех исторических
описаниях, при всем том, что там случилось...
     -- Случилось? -- Он  едва ли не с недоверием посмотрел  на меня. -- Что
могло там случиться?
     -- Нет, Джек, не  там, не на Луне. Есть такое место, которое называется
Фермопилы... --  я  вдруг по, чувствовал  ужасную  усталость, -- и  на Земле
тоже. В Греции, слышали?
     -- В Греции? Вы уверены?
     -- Ну, да.
     -- Черт  возьми! Вот это  новость!  А мне никто  не говорил об  этом!..
Знаете, что я вам  скажу, Купер? Рано или поздно я съезжу туда и тогда смогу
ответить  на ваш  вопрос, -- добавил он, указывая  на меня пальцем. -- Какое
странное,  однако, название, --  усмехнулся  он. --  Вы  уверены, что  нужно
говорить ФермопИлы, а не ФермОпилы?
     -- Уверен. Абсолютно.
     -- Ну! А что же там случилось такого важного?
     --  Не  помню  точно,  --  ответил  я.  Теперь  я  опять  обрел  полное
спокойствие. Я заглянул  в глубокую беззвездную  ночь, а сейчас опять взошло
дневное светило... Я направился к двери.
     -- Было очень приятно побеседовать с вами, Джек! Вы просто молодчина!
     --  Как и  все мои коллеги, не  более того! -- ответил Джек и  проводил
меня до двери, продолжая разговор о каких-то  пустяках. Он  был в прекрасном
расположении духа и  вполне уверен в себе. Когда уже у выхода я протянул ему
руку, он расстегнул воротник комбинезона, и я увидел пластырь под кадыком, в
самой ямочке...  Колокольчики тревога гром звякнули.  Я невольно воскликнул,
показав на его горло:
     -- Пластырь!
     Он удивленно  взглянул на  меня, не  понимая,  о  чем я  говорю. Потом,
заметив мой взгляд, потрогал шею и спросил:
     -- Это?
     Я  еще  не  пришел в  себя от  изумления, но все еще пытаясь изобразить
равнодушие, сказал:
     -- Черт возьми, выходит, вы умолчали, что поранились во время полета!
     Джек колебался только мгновение, потом улыбнулся и пожал плечами.
     --   Поранился?  Нет,  это  какая-то  царапина,  пустяк...  Я  даже  не
заметил... Когда мне сказали об этом, я удивился и спросил: "Ранка на шее? У
меня?"
     -- Но как же так? Может, произошел какой-нибудь несчастный случай?
     -- Нет, -- повторил он, сжав губы. -- уверяю вас. Полет прошел точно по
заданной программе. Наилучший полет, какой только можно  себе представить. А
это, -- он  снова, потрогал пластырь, -- просто не знаю, откуда это ваялось.
Может  быть, когда снимал  комбинезон.... Не  знаю! Не болит.  А может, врач
хотел взять кровь.
     -- Может быть, -- пробормотал я, -- это была стрела?
     -- Что? Как вы сказали?
     -- Ничего, -- ответил я, покачав головой, пожал ему руку и ушел.


     Грей  беседовал со своими коллегами. Увидав меня, он улыбнулся  и пошел
навстречу.
     -- Вое?  Все в  порядке? Ото! --  Он указал на пачку  листков у  меня в
руке. -- Сколько же вы исписали!
     -- Да, немало.
     -- Как вы нашли Темпля?
     -- Я... Он великолепен!
     -- Это успех. Успех,  который превзошел все наши ожидания.  Послушаете,
Купер, мне жаль, что  не смогу проводить вас в Нью-Йорк, у меня  здесь очень
много дел.
     -- Не беспокойтесь... Я только хотел расспросить вас еще кое о чем.
     -- Да, пожалуйста, слушаю вас.
     -- Речь  идет о  Темпле. Почему именно  его отобрали для  этого полета?
Именно его, а не кого-нибудь другого?
     -- Гм...  Не  знаю, смогу  ли  ответить на ваш вопрос.  Право, не  знаю
даже...  -- Он поколебался,  потом  решительно  продолжал:  --  Пойдемте.  Я
познакомлю  вас с нужным человеком. Это Том Чест, знаете его, нет? Он сможет
объяснить вам. почему был выбран именно Темпль.
     Таким образом Грей отвел меня к Честу, руководителю группы астронавтов,
и  я задал ему тот же  вопрос. Чест понимающе кивнул, извлек  из ящика стола
папку, открыл  ее, выбрал из лежавших  в ней бумаг карточку Темпля, пробежал
ее глазами и сказал:
     -- Темпль? Он не лучше других в том, что касается технической и научной
подготовки. У нас было в резерве три человека, подготовленных так же хорошо,
как  и  он. Мы располагаем, --  с гордостью  добавил он, --  целой  командой
превосходных астронавтов. .
     -- Это я знаю. Так как же вы выбирали? Бросали жребий?  Кидали монетку,
говоря: "Решка за Темпля, орел за кого-то другого?"
     Он отрицательно покачал головой.
     --  Конечно, нет. Мы  выбрали Темпля, потому что он крепче... я  имею в
виду,  крепок, как  и остальные, но на один атом... на пол-атома  крепче, --
поправился он,  --  Физически  и  психологически,  понимаете?  Он  похож  на
думающий камень.  Стальной человек  с молниеносными  рефлексами.  Способен в
считанные секунды делать в уме невероятные расчеты. Может согнуть штангу или
разорвать телефонный справочник. Знаете, как тренировали японских охотников?
     -- Они ловили мух на лету, если не ошибаюсь.
     --  Совершенно  верно.  Темпль  умеет  делать  то  же  самое. Он  может
разговаривать с вами  о каких-нибудь даже  очень сложных материях,  а  в это
время  мимо  летит  муха,  он  -- цап! --  мгновенно  ловит  ее!  Ни разу не
промахнулся, уверяю  вас...  У  него  ж  тренировочных  полетах дважды  были
аварийные ситуации, причем не по его вине, и он выходил из положения в таких
обстоятельствах,  где  и  лучшие  пилоты погибли бы.  Вот почему мы  выбрали
его...-- Он сжал губы  и добавил: -- У него маловато  воображения, согласен.
Вы, наверное, заметили это, да?
     Я промолчал, а он продолжал:
     --  Однако  для  такого  полета,  какой  совершил  он,  воображение  не
требуется совершенно,  более того, может  даже повредить. Нам нужен человек,
для которого Луна -- это лишь место назначения, как впрочем и любое другое.
     -- Да,  понимаю. А можно узнать, какие книги он читает? Я хочу сказать,
каков круг его интересов? Мне это нужно для статьи.
     --  Да,  конечно...  --  он  еще  раз  заглянул в  папку,  --научная  и
техническая литература. Вот список книг, которые он прочел  за последние два
года.  Посмотрите сами, --  и он протянул  мне листок. Я  притворился, будто
просматриваю список,  а он продолжал:  -- Кто выбирает  подобную  профессию,
должен  смириться с тем, что придется  жить под  колпаком НАСА,  ведь мы все
время наблюдаем за ним. Я вернул Честу листок.
     -- Тут нет ни одного романа.
     -- Романа? А зачем ему романы?
     -- Вовсе  нет книг по истории или археологии, --  заметил я без  особой
надежды. Чест пожал плечами и усмехнулся:
     --  История, археология? Такие люди, как Темпль, живут в будущем. Какое
ему дело до прошлого?
     Я больше не  затрагивал  эту тему. Да, это  так и было  -- тут добавить
нечего. Джек  Темпль  никогда  в  жизни  не  читал  таких  книг,  в  которых
говорилось бы о Леониде и о персах. Ни Фермопил, ни вообще прошлого для него
не  существовало.  Не  было  смысла  продолжать  расспросы. Я  ухватился  за
последнюю ниточку:
     -- Скажите... он коренной американец или...
     Чест ответила
     -- Судите вами. Его семья приехала в Америку триста лет назад.
     -- И это была англосаксонская семья, не  так ли? Может быть, его  мать,
тетушка  или бабушка  были...  скажем,  французской крови,  итальянской  или
испанской...
     Он решительно покачал головой:
     -- Нет. Впрочем, это не  имеет ни малейшего значения. Мы послали бы его
на  Луну  в любом случае,  даже если бы  его отец был  немцем,  испанцем или
итальянцем.
     -- Или греком, -- заметил я. Чест кивнул:
     -- Или греком, какая  разница. Его предки нас  не интересуют. Повторяю,
Купер, прошлое не  имеет для  него никакого  значения. Наше время началось 4
октября 1957 года; Помните, что это за дата?
     --  Конечно,  помню.  В тот  день  русские  запустили в  космос  первый
искусственный спутник.
     -- Совершенно  верно. И поэтому все,  что .было раньше, для него просто
не существует.
     Он проговорил  это тоном человека, который хочет завершить разговор. Но
я не сразу сдался.
     -- Хорошо, прошлое  для него не существует, но  вот последний вопрос: а
его райка на шее?
     Чест помрачнел.<sup>[ ]</sup>
     -- Откуда вы знаете? -- спросил он.
     -- Я видел. Видел пластырь.
     -- Ну... Это пустяк!..
     -- Как это, пустяк?
     -- Ну! Пустяк! Царапина и все.
     -- Генерал, я здесь  для того, чтобы  служить НАСА.  Я не шпион и не из
тех журналистов, которых волнуют  только свои  собственные  интересы. Статья
будет опубликована неизвестно когда и поэтому не сыграет никакой роли в моей
карьере. Вы компенсируете мне расходы, это верно,  но кто знает, не придется
ли  мне еще добавить несколько долларов из своего  кармана. Словом, работа в
убыток...
     -- Купер...
     -- Нет, дайте мне  закончить.  Не создавайте дополнительных трудностей.
Если хотите, чтобы моя работа принесла какую-то пользу, доверяйте мне.
     Чест слегка покраснел и твердо сказал:
     -- Мне кажется, мы доверяем вам, и еще как!
     -- Тогда давайте пинте  продвинемся  немного дальше. Я не верю, что это
царапина. Так что же это такое?
     Генерал тяжело вздохнул и с неприязнью посмотрел на меня.
     --  Официально  заявляю  вам,  -- проговорил  он, --ничего  особенного.
Хотя... -- добавил он, чуть поколебавшись, -- рентген вроде бы и показывает,
что  внутри  довольно  глубокая рана.  Но  обратите внимание,  -- он  сделал
предупреждающий жест, --  я сказала  "вроде бы".  На самом  деле его горло в
превосходном  состоянии.  Возможно, Темпль  родился с этим  дефектом.  Скажу
больше, определенно это у него с самого детства. А может, поцарапался, когда
после полета принимал душ, -- заключил он, -- вот и все.
     Что у Темпля идеальное здоровье, нет никаких сомнений, генерал.
     -- Согласен, -- обрадовался он.
     --  А  рана  глубокая?  -- все же настаивал я.  -- чем  она может  быть
вызвана? Каким-то ударом?
     -- Возможно. Только, несомненно, не во время пота Луну.
     -- Это мог быть удар копьем, например?
     Он засмеялся и покачал головой:
     -- Ох, уж эти журналисты!

     Я покинул  остров  на вертолете. Меня доставили на военный аэродром,  а
оттуда,  словно почтовую посылку, перевезли в Денвер, штат Колорадо. Затем я
полетел в Нью-Йорк. Смеркалось. Это был самый длинный день в моей  жизни. Но
спать мне не хотелось. И все же я сидел, закрыв глаза...
     ...и вновь  видел перед собой  бледное, мокрое  от  пота лицо  молодого
спартанского воина, говорившего:
     -- ... люди, кони -- белое, красное и черное море. Воины с  плюмажами и
большими щитами...  --  и негромко напевавшего  на языке, который умер много
веков назад, древнейшую военную песнь...
     Джек Темпль. Это мне не приснилось. Я был в этом уверен.
     "Леонид дал сигнал к атаке, и мы пошли по телам павших лучников..." Да,
это был не сон: "Стрела... вонзилась вот сюда... И я... умер..."
     Стрела вонзилась в горло. И  Джек Темпль вернулся с Луны с царапиной на
шее... А  может,  он поцарапал себя, когда  принимал  душ?  Но  внутри  была
глубокая  рана...  Откуда  она  могла  взяться?  Ранение?  "Возможно. Только
несомненно, не во время полета на Луну".
     Так что же?..
     Я открыл  глаза, посмотрел в  иллюминатор  и  не  увидел ничего,  кроме
кромешной  тьмы.  Кромешная  тьма  была повсюду.  Тьма  и  тишина  в течение
пятнадцати секунд.  Приборы  бездействовали.  По  научным данным космический
корабль вполне мог быть уничтожен за это время, а с ним и  человек на борту.
Что произошло за эти пятнадцать секунд? Темпль встретил прошлое: находился в
Фермопилах,  сражался и погиб от стрелы, попавшей в  горло? Я  снова  закрыл
глаза. Да нет!  Время летит со скоростью триста  тысяч километров в секунду,
как и свет, насколько мне  было известно. Или, может  быть, еще быстрее, кто
измерял  его  полет?  Чтобы  встретить  прошлое,  надо  было  двигаться  еще
быстрее... черт побери... Откуда мне знать!  Я ничего не понимаю  в подобных
расчетах! Я ведь журналист, какого черта им от меня надо?
     Злость, охватившая  было  меня, быстро прошла.  Загадку этих пятнадцати
секунд и провал  связи  с кораблем НАСА рано или поздно раскроют. Точно  так
же, как найдет объяснение  и глубокое ранение в горле астронавта. А может, и
не будет никакого ответа,  ведь полет прошел как нельзя успешно  и, это было
самое главное, человек  мог теперь летать на Луну,  высаживаться там, ходить
по ней и возвращаться на Землю меньше чем за два часа. Теперь и в самом деле
достаточно было лишь протянуть руку, чтобы покорить Луну.

     Профессор  Зейвольд принял меня или,  скорее, вынужден  был принять как
только вышел из аудитории. Еще  звучали аплодисменты слушавших его лекцию, и
он был немного возбужден.
     -- Всегда так бывает, -- сказал он, словно извиняясь.
     -- Аплодисменты волнуют, профессор.
     -- Нет... волнует психиатрия, Купер, -- поправил он меня и, взглянув на
часы, добавил: -- Боюсь,  что у меня совсем немного времени для вас, дорогой
друг.
     -- Постараюсь  быть  кратким,  профессор. Я  бы  тоже хотел  как  можно
быстрее разрешить волнующую меня проблему.
     -- Какой-нибудь больной? -- спросил он.
     Я отрицательно покачал головой..
     --  Нет. Самый здоровый человек  на  свете,  и это не  просто  красивая
фраза.  Действительно  самый  здоровый  человек  на  свете,  стальные нервы,
молниеносные рефлексы и все прочее.
     Он поморгал.
     -- Не понимаю вас, Купер... Здоровый... и даже психически?
     -- Кончено. Абсолютно здоровый.
     Один из величайших психиатров мира снова недоуменно посмотрел на меня.
     -- А какое я могу иметь отношение к самому здоровому человеку на свете?
Я  врач.  Работаю для  того,  чтобы люди были  здоровы,  но...  я  занимаюсь
преимущественно больными.
     И  тогда я  рассказал  ему о Темпле.  Он слушал  меня,  склонив голову,
шевеля  время  от  времени тонкими, изящными пальцами.  Когда я закончил, он
поднял на меня свои темные и пронзительно умные глаза.
     -- И  вы хотите знать, -- сказал он, -- как это возможно, чтобы человек
наших  дней, никогда не  бывавший в Греции,  не читавший книг по истории, во
всяком случае в недавнее время, и даже не знающий, как правильно произносить
--  ФермопИлы  или  ФермОпилы...  Вы хотели бы  знать, каким  образом  такой
человек  может рассказывать историю похода Леонида и заявить, что сражался с
персами?
     -- Да, именно это я и хотел бы знать. Но, -- добавил я,-- есть еще одно
обстоятельство,  о  котором  я  не успел  вам сообщить. Я  был у  профессора
Шезингера, вы его знаете?
     -- Да, конечно, это историк.
     -- Так вот. Он подтвердил,  что все рассказанное  Темплем соответствует
исторической правде.  Единственное, чего  не знал  профессор,  это  обряд  с
лавровыми венками,  которые помещали  между рогов быка. Он говорит,  что это
очень интересная деталь.
     Глаза Зейвольда блеснули.
     --  Это  не  первый  подобный  случай,  о  котором  я  слышу,  --  тихо
проговорил, он. -- Знаете, я общался с тысячами больных и тысячами  здоровых
людей, но мне лично  никогда  не  доводилось  встречать  что  либо подобное.
Повторяю,  я только слышал о таких вещах. Знаю, что несколько лет назад один
итальянский крестьянин в бреду после солнечного удара уверял, будто оказался
среди  римских солдат, сражавшихся  против Ганнибала в битве  при Каннах,  и
рассказал  много  подробностей, которые, по мнению историков, были абсолютно
точными. Однако, этот крестьянин родился в окрестностях Канн и постоянно жил
там... Я видел больных, которые  --  тоже  в бреду -- говорили на совершенно
незнакомом им языке -- на немецком или датском, к примеру...  Как это  может
быть  Я  мог бы дать вам множество  ответов, Купер, но  ни  один из  них  не
удовлетворил бы вас. Науке известно многое, но не все. К тому ж, -- спокойно
продолжал он, -- человеческий мозг -- это целый мир, изученный лишь отчасти.
Я   бы   даже  сказал   --  в  самой  незначительной  части.  Так  что   же?
Перевоплощение? Наследственность? Мы все происходим от Адама и Евы, не будем
забывать    этого.   Древние   воспоминания,   где-то   услышанные    слова,
представления... -- И Зейвольд еще некоторое время говорил в  том же духе, и
я таким  образом  оказался  одним  из немногих привилегированных слушателей,
которому он  читал персональную лекцию.  Он упомянул о многих других,  очень
интересных вещах,  возможно, чересчур  сложных,  часто  невероятных,  но все
равно они убедили меня. Последняя фраза заканчивалась словом "случай".
     -- Случай? -- повторил я.
     -- Вы можете исключить его? -- спросил он и, естественно, не стал ждать
ответа, а добавил -- Одно  кажется  несомненным, а именно:  после  подобного
кризиса   субъект   освобождается  от  этих,  если  можно  так   выразиться,
воспоминаний и больше уже никогда к  ним не возвращается. Совершенно  ничего
не помнит:
     Я спросил:
     -- Вы хотите сказать, что  этот мой друг никогда не расскажет историю о
Фермопилах?
     -- Конечно. И будет отрицать,  что рассказывал ее когда-либо. Од от нее
освободился. Навсегда.
     Я  поблагодарил  его,  извинился, что отнял  драгоценное  время,  а  он
рассыпался в благодарностях за статью, которую я посвятил ему. Уже на пороге
он  заметил, что  я правильно сделал, придя к  нему,  и пригласил  и  впредь
приходить всегда, когда мне это будет нужно.

     Вот  и солнце. Оно вставало прямо из океана -- серого,  беспредельного,
исполненного печальной красоты.  И загадки.  Я  шел  но пляжу.  Низко летали
чайки, громко  крича и хлопая серо-белыми крыльями.  Воздух был чист и свеж.
Метрах  в  тридцати от  берега, среди  зелени  деревьев виднелось  несколько
домиков,  обитатели которых  еще  спали. Стены были окрашены в яркие,  живые
цвета,  правда,  уже  немного  выгоревшие на  солнце.  Кроны  деревьев  были
недвижны.  Щебетали птицы. Океан дышал тихо, словно  не хотел заглушать крик
чаек, щебетание птиц, не решался нарушить покой деревьев и людей.
     Я неторопливо шел по песчаному пляжу. Нью-Йорк  был далеко, и небоскреб
"Дейли Монитор" тоже. Машина, на которой  я приехал в это местечко на берегу
океана,  ждала меня на  дороге далеко за  дюнами и кустарником. Я провел  за
рулем всю ночь. И не напрасно.
     Выйдя из института профессора Зейвольда, я спросил себя:
     -- Куда  теперь ехать?  -- Мне приходили  на  ум  многие имена,  многие
адреса:  ученые,  лауреаты  Нобелевской  премии,  врачи,  пилоты,  генералы,
психиатры, священники, историки, йоги и так далее и так далее... Знакомишься
со множеством самых разных людей, если работаешь  журналистом.  Но  я никого
больше не хотел видеть, прекрасно понимая все, что они скажут мне -- все как
один  будут говорить  умнейшие  вещи, никакого отношения к  моей  истории не
имеющие. И ничто не удовлетворит меня, ведь то, что произошло, на самом деле
необъяснимо.  В в первую  очередь -- для ученого, который только и занимался
тем,  что всю жизнь отыскивал точное научное и потому холодное,  словно лед,
объяснение...
     ...Вовсе  не это было нужно мне. Какой смысл искать  то, что невозможно
найти? Я вспомнил другое имя,  другой адрес.  И  вот  я на  пляже  на берегу
Атлантического океана, глухо бормочущего что-то таинственное. Я направился к
домику,  что стоял среди  зеленых деревьев и скал, погребенный  под  светлым
покровом, листьев  какого-то вьющегося растения. Солнце красным  диском  уже
висело над волнистой, колышущейся линией  горизонта. Я  остановился.  Восход
солнца  -- это чарующий миг. Многое люди  ни разу за всю свою жизнь так я не
видели восхода солнца. А ведь это чудо происходит каждый день
     Я продолжал свой путь. Джек Темпль. Фермопилы. Вас посылают заглянуть в
будущее, а вы  встречаетесь с  прошлым. Американский астронавт воплощается в
древнегреческого воина.
     Я увидел,  что  в  доме распахнулось  окно и в  нем  появился  человек,
обратив взгляд к солнцу. Я почувствовал,  как у  меня защемило сердце. Да, я
не ошибся,  и правильно  сделал,  что  приехал  сюда.  Этот человек, который
поднялся  с  постели  и  открыл  окно,  чтобы  увидеть  восход  солнца,  был
единственным, кто мог сказать мне что-то убедительное.
     Я поспешил к нему.
     Здравствуйте, господин Ли.
     Он посмотрел на меня своими  юношескими  глазами, улыбнулся, взлохматил
своя седые волосы и воскликнул:
     -- Да неужели это вы, Мартин Купер!
     -- Да, и собираюсь кое о чем попросить вас.
     -- Рада Бога! Подождите, сейчас выйду. Лучше поговорим на пляже, верно?
Просто грех сидеть в доме в такой момент, как  этот! --  И он перевел взгляд
на горизонт.
     -- Конечно,  грех, --  согласился  я, когда  он вышел из  дома и  начал
спускаться  по  лестнице,  вырубленной  в прибрежной скале. Таких людей, как
Артур Ли надо бы посылать на Луну -- хотя бы иногда.
     И  я возблагодарил  Господа  за  то,  что  с каждой  тысячей ученых  он
посылает в мир хотя бы одного поэта.

     <i>(Заметка из еженедельника "ШОК" - <U>ЕГО УБИВАЛИ СОРОК РАЗ</U>
     Сергей Перов сражался под Сталинградом, а еще под  Ватерлоо, участвовал
в  битве царя  Леонида  под Фермопилами. Живет  он уже свою  704-ю  жизнь. В
строжайшей тайне его исследуют уже два года наши психологи и историки.
     Ученые благодаря русскому пенсионеру Сергею Перову уточняют ситуации на
полях былых  сражений.  А он помнит бой пещерных людей,  крестовые походы, а
также Александра Македонского, Наполеона Бонапарта...
     Обследовавшие  его в  течение двух лет психологи  считают,  что это  не
мистификация.  Перов --  человек  простой, сосредним образованием, не  знает
иностранных языков. В состоянии гипноза описывает события "старины глубокой"
с такими  подробностями, какие  доступны  разве что суперспециалистам. Перов
рассказывает, как шли битвы, как выглядели их участники, говорит о войсковых
маневрах -- словом, о том, что нигде до этого вычитать не мог.
     Историки  постоянно  проверяют  его  сообщения   и  рассказы.  Если   и
существуют какие-то сомнения относительно частностей, все равно они решаются
в  пользу  Перова  --  он  прав.  Кроме  того,  он  сообщает  ученым  немало
неизвестных  фактов  и разные  исторические  "темные  пятна",  и его  версии
событий находят объяснение.
     Перов  обратил  на  себя  внимание  ученых,  после  того,  как попал  в
автокатастрофу  в  канун своего  шестидесятилетия. Придя в  себя,  он  начал
говорить на... старофранцузском  языке, чем приводил  в  недоумение близких.
Они-то были  уверены,  что никакого  французского языка пенсионер  Перов  не
знал.
     Медсестра, понимающая французский, сказала, что  он говорил о Наполеоне
и маршале Адольфе Нее, который фактически в те времена устроил "перестройку"
в пехотных полках. Это и обратило на Перова внимание ученых.
     Его обследовали  в  состоянии гипноза две группы  специалистов.  Детали
прошлого, количество известных и неизвестных исторических факторов превзошли
самые смелые фантазии.
     Специалисты полагают, что Перов должен  жить на свете уже не  менее 703
раз. Сорок раз его  убивали в битвах, более  сотни раз его  ранили. Рядом  с
фараоном Рамдесом он сражался под Кадешем в 1292 году до  нашей эры  и  спас
жизнь,  одному из сыновей его. Бился на острове  Габсбургов  против шведских
повстанцев  при Сенпах в 1286  году и в 1793 году вошел с войсками Наполеона
Бонапарта в Каир.
     Все,  что  говорит и что удается проверить,  подтверждается практически
стопроцентно и со-ответствует тому, что знают ученые об этих событиях.
     Сергей  Перов -- это кладезь для историков и загадка  для психологов. И
все же  почему в  таком случае московский пенсионер пережил те  сорок  битв,
когда  для  человека  хватит   только  одной  со  смертельным  исходом?   Не
подтверждение ли это гипотезы о бессмертии души, которая со смертью человека
переселяется в другого индивидуума?...
     Н. ПОСЫСАЕВ "ШОК",1994. No 3.)</i>


        x x x
     Перевод с итальянского Ирины Константиновой

     Константинова  Ирина Георгиевна, член  трех творческих  Союзов России -
литераторов, журналистов, переводчиков.
     Санкт-Петербург, 197183, Наб. Черной речки, 16 - 27.,
     Тел./факс 4307991,
     E-mail: kig@mail.wplus.net
     1 ноября 2000